Элизабет Гаскелл Пер. с англ. Валентина Григорьева
Редактор: Елена Первушина Жены и дочери
Часть IV Глава XLIII
Признание Синтии
- Ты сказала, я могу прийти, - произнесла Молли, - и что ты все мне расскажешь. - Думаю, ты и так все знаешь, - уныло ответила Синтия. - Возможно, тебе неизвестны мои причины, но, во всяком случае, ты знаешь, в каком я затруднении.
- Я много думала, - сказала Молли робко и нерешительно. - И полагаю, если бы ты рассказала папе…
Прежде, чем она продолжила, Синтия вскочила со стула.
- Нет! - воскликнула она. - Не буду. Разве только мне придется немедленно уехать отсюда. И ты знаешь, что мне некуда ехать… без предупреждения, я имею ввиду. Полагаю, мой дядя примет меня, он мой родственник, и будет обязан поддерживать меня, как бы я себя не скомпрометировала. Или возможно, я могла бы получить место гувернантки… какой прелестной гувернанткой я бы стала!
- Прошу, пожалуйста, Синтия, не произноси такие безумные речи. Я не верю, что ты поступила так плохо. Ты говоришь, что не поступала, и я верю тебе. Этому ужасному человеку удалось запутать тебя каким-то образом. Но я уверена, папа мог бы все расставить на свои места, если бы ты только подружилась с ним и все ему рассказала…
- Нет, Молли, - сказала Синтия. - Я не могу, и покончим с этим. Ты можешь рассказать, если хочешь, только позволь мне сначала покинуть дом, дай мне немного времени.
- Ты знаешь, я никогда не расскажу того, что тебе не хотелось бы рассказывать, Синтия, - ответила Молли, глубоко задетая словами сестры.
- Ты не расскажешь, дорогая? - спросила Синтия, беря ее за руку. - Ты мне обещаешь? Клянешься?... Для меня будет таким облегчением рассказать тебе все, теперь ты знаешь так много.
- Да! Я пообещаю не рассказывать. Тебе не стоит сомневаться во мне, - ответила Молли печально.
- Очень хорошо. Я доверяю тебе. Я знаю, что могу доверять.
- Но подумай о том, чтобы рассказать папе и позволить ему помочь тебе, - настаивала Молли.
- Никогда, - ответила Синтия решительно, но тише, чем прежде. - Ты думаешь, я забыла, что он сказал в тот раз по поводу несчастного мистера Кокса? Каким суровым он был, и как долго я была в немилости, если сейчас я не в том же положении? Я из тех людей, как иногда говорит мама... Я не могу жить с людьми, которые плохо думают обо мне. Может быть это слабость, может быть грех… я не знаю, и мне все равно. Но я в самом деле не могу быть счастлива, живя в одном доме с теми, кто знает о моих ошибках, и думает, что они лучше меня. Теперь ты знаешь, что твой отец так бы и сделал, я часто тебе говорила, что у него, и у тебя тоже, Молли, нормы морали выше, чем те, что я раньше встречала. Я бы не вынесла, если бы он узнал, он бы так рассердился на меня… он никогда бы не смирился, а он мне так нравился! Он так мне нравится!
- Тогда не беспокойся, дорогая, он не узнает, - заверила Молли, поскольку Синтия снова начала впадать в истерику… - по крайней мере, мы больше не будем об этом говорить.
- И ты больше никогда не скажешь… никогда… обещай мне, - взмолилась Синтия, с горячностью беря ее за руку.
- Никогда, пока ты мне не позволишь. Теперь давай посмотрим, могу ли я помочь тебе. Приляг на кровать, я сяду рядом с тобой, и поговорим об этом.
Но Синтия снова села на стул рядом с туалетным столиком.
- Когда это все началось? - спросила Молли после долгого молчания.
- Давно… четыре или пять лет назад. Я была ребенком, предоставлена самой себе. Были каникулы, и мама уехала в гости, а Дональдсоны пригласили меня с ними на праздник в Вустер. Ты не представляешь, как приятно все это звучало, особенно для меня. Меня заперли в том огромном ужасном доме в Эшкоме, где у мамы была школа. Она принадлежала лорду Камнору, и мистеру Престону, как его управляющему, приходилось следить, чтобы ее красили и оклеивали. Но кроме того, мы были очень хорошо знакомы с ним. Я полагаю, мама считала… нет, я не уверена в этом, я достаточно обвиняю ее, чтобы рассказывать тебе то, что может оказаться всего лишь фантазией…
Потом она замолчала и сидела неподвижно пару минут, вспоминая прошлое. Молли была поражена тем, что на сияющем и прекрасном лице сестры временами появляются черты пожилого и измученного заботами человека. Она поняла, сколько Синтия, должно быть, страдала от этой скрываемой тревоги.
- Что ж! Во всяком случае, мы сблизились с ним, и он часто приходил в наш дом и знал, как никто другой, о делах мамы и все подробности ее жизни. Я рассказываю тебе это, чтобы ты могла понять, как естественно для меня было ответить на его вопрос, когда однажды он пришел и нашел меня, не плачущей, нет, ты же знаешь, я не опускаюсь до этого, за исключением сегодняшнего случая, когда я вышла из себя, а раздраженной и рассерженной, потому что хотя мама и написала, что я могу поехать с Дональдсонами, она так и не сказала, где мне достать денег для путешествия, а также на платье, я уже выросла из всех своих прошлогодних платьев, да на перчатки и ботинки… короче говоря, у меня едва ли была приличная одежда, чтобы пойти в церковь…
- Почему ты не написала ей и не рассказала об этом? - спросила Молли, отчасти боясь, что ее вполне естественный вопрос покажется обвинением.
- Хотелось бы мне показать тебе ее письмо. Ты, должно быть, видела некоторые мамины письма, разве ты не знаешь, что она всегда опускает самые важные моменты? В этом случае она раскритиковала свои развлечения, пожелала, чтобы я могла оказаться с ней, и обрадовалась тому, что я тоже собираюсь получить некоторое удовольствие. Но единственное, что в действительности могло бы мне помочь, она опустила, не написав, куда собирается поехать. Она упомянула, что покидает дом, в котором остановилась, на следующий день после написания письма, и что прибудет домой к определенной дате. Но я получила ее письмо в субботу, а праздник начинался в следующий вторник…
- Бедная Синтия! - посочувствовала Молли. - Все же, если бы ты написала, твое письмо могли бы переслать ей. Мне не хочется быть жестокой, только мне очень не нравится, что ты сделала друга из этого человека.
- Ах! - вздохнула Синтия. - как легко судить правильно, когда видишь, какое зло приходит от неправильного суждения! Я была всего лишь юной девушкой, чуть старше ребенка, а он был нашим другом… единственным другом, кроме мамы, которого я знала. Дональдсоны были всего лишь хорошими и добрыми знакомыми. - Мне жаль, - ответила Молли. - Я была так счастлива с папой. Мне трудно понять, что с тобой было все иначе.
- Иначе! Надо полагать. Беспокойство из-за денег доставляло мне неприятности всю мою жизнь. Нам нельзя было говорить, что мы бедные, это могло навредить школе. Но я бы ограничивала себя и голодала, если бы мы с мамой ладили так же счастливо… как ты и мистер Гибсон. Это не из-за бедности. А из-за того, что она, казалось, никогда не желала, чтобы я была рядом с ней. Как только наступали каникулы, она отправлялась то в один особняк, то в другой. А я была в том самом переходном возрасте и могла присутствовать в гостиной, когда приходили гости. Девочки в этом возрасте ужасно любопытны и не стесняются задавать неприятные вопросы. У них нет определенного представления о том, что есть правда и ложь в культурном обществе. Во всяком случае, я оказалась у матери на пути и поняла это. Мистер Престон, казалось, тоже что-то почувствовал, и я была очень признательна ему за добрые слова и сочувствующие взгляды - крохи доброты, которые упали бы под твой стол незамеченными. Поэтому в тот день, когда он пришел посмотреть, как справляются рабочие, он нашел меня в опустевшей классной комнате, я смотрела на свою выцветшую летнюю шляпку и какие-то старые ленты, протирая их губкой, и почти изношенные перчатки - тряпье, разложенное на сосновом столе. Он сказал, что был рад услышать, что я собираюсь на праздник с Дональдсонами; полагаю, старая Бетти, наша служанка, рассказала ему новости. Но я была так озадачена отсутствием денег, а мое тщеславие расстроено поношенным платьем, что я была в дурном настроении и сказала, что не пойду. Он сел за стол и постепенно заставил меня рассказать ему обо всех моих тревогах. Порой я думаю, что в те дни он был очень приятным. Так или иначе, в тот раз я не почувствовала, было ли неправильным или глупым принимать от него деньги. У него в кармане было 20 фунтов, он сказал, что не знает, что делать с ними… они не понадобятся ему несколько месяцев. Я смогу вернуть их, или мама сможет, когда ей будет удобно. Она должна была знать, что мне нужны деньги, и я подумала, что мне следует принять их. 20 фунтов не так уж много, я должна взять их, и т.д. Я знала… по крайней мере, я думала, что знала… что мне не следует тратить двадцать фунтов, но я думала, что смогу вернуть их ему, чего мне не хотелось, и поэтому… с этого все началось! Это не кажется уж очень неправильным, правда, Молли? - Нет! - ответила Молли нерешительно. Ей не хотелось заставлять себя судить строго, и все же ей так не нравился мистер Престон. Синтия продолжила…
- А тут еще ботинки и перчатки, шляпка и плащ, белое муслиновое платье, которое сшили для меня до того, как я уехала во вторник, и шелковое платье, которое последовало за мной к Дональдсонам, и мои расходы на путешествие, и вот от двадцать фунтов почти ничего не осталось, особенно, когда я обнаружила, что должна купить бальное платье в Вустере, поскольку мы все отправлялись на бал. Миссис Дональдсон дала мне мой билет, но ей явно не понравилась моя идея пойти на бал в белом муслиновом платье, которое я уже надевала два вечера в их доме. О, боже! Как приятно быть богатой! Ты знаешь, - продолжила Синтия, чуть улыбаясь, - я не могла не знать, что я хорошенькая, и что люди мною восхищаются. Впервые я обнаружила это у Дональдсонов. Я начала думать, что выгляжу прелестно в своей новой одежде, и поняла, что другие думают так же. Я определенно была царицей дома, и мне было приятно чувствовать свою власть. В последние дни на той веселой неделе мистер Престон присоединился к нам. Последний раз, когда он видел меня, я была в поношенной одежде, слишком маленькой для меня, плачущая в своем одиночестве, покинутая и без гроша в кармане. У Дональдсонов я была маленькой королевой, и, как я сказала, одежда красит человека, и все люди "носили меня на руках". На балу, который состоялся в первый вечер его приезда, у меня было столько партнеров для танцев, что я не знала, что с ними делать. Полагаю, именно тогда он влюбился в меня. Не думаю, что это произошло раньше. И тогда я начала понимать, как ужасно быть у него в долгу. Я не могла важничать с ним, как я это делала с остальными. О! Это было так ужасно и неудобно! Но он нравился мне, и я все время чувствовала, что он мне друг. В последний день я гуляла в саду вместе с остальными и думала, что расскажу ему, насколько я нравлюсь себе, как я счастлива, и все благодаря его двадцати фунтам (я начала чувствовать себя Золушкой, когда часы пробили двенадцать), что расплачусь с ним, как можно скорее, хотя мне становилось не по себе при мысли, что нужно рассказать маме, я достаточно хорошо знала о состоянии наших дел, чтобы понимать, как будет трудно собрать эти деньги. Наш разговор подошел к концу очень быстро, поскольку, к моему ужасу, он начал страстно признаваться мне в любви и просить меня пообещать выйти за него. Я была так напугана, что убежала к остальным. Но в тот вечер я получила от него письмо с извинениями за то, что он напугал меня, он снова повторил свое предложение, просьбу выйти за него, назначить любой день, который мне захочется - а по сути самое страстное любовное письмо, а в нем упоминание о моем несчастном долге, который перестанет быть долгом, а останется всего лишь ссудой денег, которые впоследствии станут моими, если только… Ты можешь все представить, Молли, лучше, чем я могу вспомнить и рассказать тебе. - И что ты ответила? - не дыша, спросила Молли.
- Я не отвечала, пока не пришло другое письмо, он умолял об ответе. К тому времени мама вернулась домой, а с ней прежнее ежедневное бремя нищеты. Мэри Дональдсон часто писала мне, расточая похвалы мистеру Престону так восторженно, словно он ее подкупил. Я поняла, что он очень популярен в их кругу, и он мне очень нравился, я испытывала к нему благодарность. Поэтому я написала и пообещала ему выйти за него, когда мне исполнится двадцать, но до тех пор это останется тайной. Я старалась забыть, что когда-то одолжила у него денег, но так или иначе, как только я оказалась связанной с ним обещанием, я начала ненавидеть его. Я не могла выносить его пылкие приветствия, когда он заставал меня одну, и, думаю, мама начала подозревать. Я не могу рассказать тебе все подробности. На самом деле в то время я не понимала их и теперь не помню отчетливо, как это все случилось. Но я знаю, что леди Куксхавен отослала маме немного денег, чтобы вложить их в мое образование, как она выразилась. И мама казалась очень расстроенной и не в духе, мы с ней совсем не ладили. Поэтому, конечно, я так и не осмелилась упомянуть о тех ненавистных двадцати фунтах, но продолжила пытаться думать, что если я выйду за мистера Престона, их не нужно будет возвращать - очень низко и зло, я бы сказала. Но, Молли, меня наказали за это, как же я презираю этого человека.
- Но почему? Когда ты невзлюбила его? Кажется, все это время ты относилась к этому с безразличием.
- Я не знаю. Это росло во мне до того, как я пошла в ту школу в Булони. Он заставил меня чувствовать себя так, словно я нахожусь в его власти. И слишком часто напоминая мне о моей помолвке с ним, он заставил меня критично относиться к его словам и поступкам. В его обращении с мамой было столько презрения. Ах! Ты думаешь, что я не слишком уважительная дочь… возможно, нет. Но я не могла выносить скрытые усмешки, и я ненавидела его манеру показывать то, что он называл "любовью" ко мне. После того, как я провела семестр у мадам Лефевр, приехала новая девочка из Англии - его кузина, которая немного знала меня. Теперь, Молли, ты должна забыть, как можно скорее, то, что я собираюсь рассказать. Она постоянно и много говорила о своем кузене Роберте… он был замечательным семьянином, и каким он был красивым, и что каждая леди в округе влюблена в него… да к тому же знатная дама.
- Леди Харриет, полагаю, - с негодованием заметила Молли.
- Я не знаю, - устало сказала Синтия. - В то время меня это не интересовало и не интересует сейчас. Она продолжила говорить, что есть очень милая вдовушка, которая отчаянно влюблена в него. Он часто смеялся с ними над всеми ее заигрываниями, которые, как она считала, он не замечал. И это был человек, за которого я пообещала выйти замуж, у которого оказалась в долгу, и которому писала любовные письма! Поэтому, Молли, теперь ты все понимаешь.
- Не совсем. Что ты сделала, услышав, как он отзывался о твоей матери?
- Мне оставалось только одно. Я написала и рассказала ему, как я ненавижу его, и никогда, никогда не выйду за него, и выплачу ему деньги с процентами, как только смогу. - И?
- И мадам Лефевр вернула мне мое письмо… неоткрытым. И сказала мне, что она не позволит, чтобы ученицы ее заведения отправляли письма джентльменам, пока она заранее не увидит их содержания. Я сказала, что он друг семьи, управляющий мамиными делами… Я не могла придерживаться правды. Но мадам не позволила отправить письмо, поэтому мне пришлось его сжечь, и дать обещание, что я не стану больше писать, а она согласится не рассказывать маме. Поэтому мне пришлось успокоиться и ждать возвращения домой.
- Но ты не видела его, по крайней мере, некоторое время?
- Нет, но я могла написать. Я начала стараться экономить свои деньги, чтобы расплатиться с ним.
- И что он ответил на твое письмо?
- О, поначалу он притворился, что не верит в то, что я говорю серьезно. Он считал, что это всего лишь негодование или временная обида, которую он сумеет укротить своими страстными клятвами.
- А потом?
- Он снизошел до угроз, и что хуже всего, тогда я струсила. Я бы не вынесла, если бы об этом все узнали и говорили, и показывали мои глупые письма… о, такие письма! Мне невыносимо было думать о них, начинающихся со слов "Мой дорогой Роберт!" к этому человеку…
- Но, Синтия, как ты могла обручиться с Роджером? - спросила Молли.
- А почему нет? - ответила Синтия, резко оборачиваясь. - Я была свободна… я свободна. Казалось, это был способ заверить себя, что я совершенно свободна; и мне так нравился Роджер… было таким утешением общаться с людьми, на которых можно положиться. А я не камень, чтобы меня не тронула его нежность, бескорыстная любовь, так отличающаяся от любви мистера Престона. Я знаю, ты думаешь, что я не достаточно хороша для него, и, конечно, если все это обнаружится, он тоже не станет считать меня хорошей (переходя на горестный тон, который звучал так трогательно); и иногда я думаю, что брошу его и уеду к новой жизни среди незнакомых людей. И пару раз я подумала, что выйду за мистера Престона из мести, чтобы подчинить его своей власти… только я думаю, что я заполучила бы самое плохое, он жесток до глубины души… тигр в прекрасной полосатой шкуре и с безжалостным сердцем. Я умоляла и умоляла его позволить мне уйти без огласки. - Не думай об огласке, - сказала Молли. - Скорее она обернется против него, чем навредит тебе.
Синтия немного побледнела: - Но я в этих письмах говорила о маме. Я достаточно быстро замечала все ее ошибки и едва ли понимала силу ее искушения. А он говорит, что покажет эти письма твоему отцу, если я не соглашусь признать нашу помолвку.
- Он не посмеет! - сказала Молли, приподнимаясь в своем негодовании и становясь перед Синтией почти так же решительно и пылко, словно перед ней стоял сам мистер Престон. - Я не боюсь его. Он не посмеет оскорбить меня, а если и посмеет, мне все равно. Я попрошу у него эти письма, посмотрим, осмелится ли он отказать мне.
- Ты не знаешь его, - ответила Синтия, покачав головой. - Он назначал мне много встреч, словно собирался взять свои деньги… которые я готовила для него эти четыре месяца, или словно собирается вернуть мне мои письма. Бедный, бедный Роджер! Как мало он думает об этом! Когда мне хочется написать ему слова любви, я останавливаю себя, потому что написала эти слова как признание другому мужчине. И если мистер Престон когда-нибудь догадается, что мы с Роджером помолвлены, он умудрится отомстить нам обоим, причинив нам столько боли, сколько будет возможно этими несчастными письмами… написанными, когда мне было шестнадцать, Молли… только семь из них! Они словно мина под моей ногой, которая может разорваться в любой день и накрыть отца, маму и всех, - закончила она с горечью, хотя слова ее были такими легкими.
- Как мне их получить? - спросила, раздумывая, Молли. - Я получу их. С папой за моей спиной он не посмеет отказать.
- Но есть одно "но". Он знает, я боюсь, что обо всем узнает твой отец, больше чем кто-либо еще.
- И все же он думает, что любит тебя!
- Это его манера любить. Он довольно часто говорит, ему все равно, что он сделает, чтобы заполучить меня себе в жены, и он уверен, что после этого сможет заставить меня полюбить его, - Синтия начала плакать из-за физической усталости и отчаяния духа. Через мгновение Молли обхватила ее руками, и та склонила свою прекрасную голову ей на грудь, Молли коснулась щекой ее головы и успокаивала ее, убаюкивая, словно Синтия была маленьким ребенком.
- О, какое облегчение рассказать тебе все! - пробормотала Синтия. А Молли ответила: - Я уверена, правда на нашей стороне, и это уверяет меня в том, что он должен и отдаст эти письма.
- И возьмет деньги? - добавила Синтия, поднимая голову и пристально вглядываясь в лицо Молли. - Он должен взять деньги. О, Молли, ты не сможешь справиться с этим, чтобы не узнал твой отец! А я бы скорее поехала в Россию гувернанткой. Я почти думаю, что скорее бы… нет, не так, - произнесла она, содрогаясь от того, что собиралась сказать. - Но он не должен знать, прошу Молли, он не должен знать. Я не могу этого вынести. Я не знаю, что мне делать. Ты обещала, что никогда не расскажешь ему… и маме?
- Я не расскажу. Ты же не думаешь, что мне не достанет духу спасти… - она собиралась сказать "спасти тебя и Роджера от боли", но Синтия прервала ее:
- Ни за что. Какой бы ни была причина, ты не должна рассказывать своему отцу. Если у тебя не получится, ты потерпишь неудачу, я буду любить тебя за то, что ты пыталась; но мне не станет хуже, чем прежде. Даже лучше. Поскольку мне станет утешением твое сочувствие. Но обещай мне не рассказывать мистеру Гибсону.
- Однажды я уже пообещала, - ответила Молли, - но я пообещаю снова, поэтому давай сейчас ляжем спать и постараемся отдохнуть. Ты бледна, как полотно. Ты заболеешь, если немного не отдохнешь. Уже больше двух часов, ты дрожишь от холода.
Они пожелали друг другу спокойной ночи. Но когда Молли вошла в свою комнату, сила духа покинула ее; она бросилась на кровать, не раздеваясь, у нее не осталось сил. Она понимала, что если Роджер узнает об этом случайно, это расстроит его любовь к Синтии. Но правильно ли скрывать это от него? Она должна постараться убедить Синтию рассказать ему все честно, как только он вернется в Англию. Полное признание с ее стороны значительно смягчит боль, которую он испытал бы, впервые услышав об этом. Она забылась в мыслях о Роджере… что бы он почувствовал, что бы он сказал, как пройдет та встреча, где бы он был в это самое время, и т. д., пока внезапно не дернулась и не вспомнила, что она сама предложила и пообещала сделать. Теперь, когда первый порыв прошел, она ясно увидела все трудности, и прежде всего она не знала, как ей суметь назначить встречу мистеру Престону. А как справлялась Синтия? И как они обменивались письмами? Неохотно Молли была вынуждена признать, что, должно быть, немало тайных дел скрывалось за беззаботным поведением Синтии, и еще более неохотно она начала опасаться, что у нее самой это может войти в привычку. Но она постарается ходить по прямой дорожке, и если ей придется сбиться с нее, это будет только для того, чтобы избавить от боли тех, кого она любит.
январь, 2013 г.
Copyright © 2009-2013 Все права на перевод романа
Элизабет Гаскелл «Жены и дочери» принадлежат:
переводчик - Валентина Григорьева,
редактор - Елена Первушина 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено |
