графика Ольги Болговой

Литературный клуб:


Мир литературы
  − Классика, современность.
  − Статьи, рецензии...
  − О жизни и творчестве Джейн Остин
  − О жизни и творчестве Элизабет Гaскелл
  − Уголок любовного романа.
  − Литературный герой.
  − Афоризмы.
Творческие забавы
  − Романы. Повести.
  − Сборники.
  − Рассказы. Эссe.
Библиотека
  − Джейн Остин,
  − Элизабет Гaскелл.
  − Люси Мод Монтгомери
Фандом
  − Фанфики по романам Джейн Остин.
  − Фанфики по произведениям классической литературы и кинематографа.
  − Фанарт.


Архив форума
Форум
Наши ссылки


Изданные книги участников нашего проекта

Юрьева Екатерина
любовно-исторический роман

«Водоворот»



читайте в книжном варианте под названием «1812: Обрученные грозой»
Купить в интернет-магазине: «OZON»

* * *

Ольга Болгова и
Екатеpина Юрьева

авантюрно-любовно-исторический роман

«Гвоздь и подкова»
Гвоздь и подкова


читайте в книжном варианте под названием
«Любовь во времена Тюдоров.
Обрученные судьбой


Приложения, бонусы к роману (иллюстрации, карты, ист.справки)

Купить в интернет-магазине: «OZON»


Капсомиксы по экранизациям романов Джейн Остин

Сэндитон Премьера 25 августа 2019 года Великобритания Режиссеры: Лиза Кларк, Оливер Блэкберн, Чарльз Стёрридж (запомните эти имена!) Сценарий: Эндрю Дэвис, Джастин Янг В ролях: Кристал Кларк, Шарлотта Спенсер, Кейт Эшфилд, Марк Стэнли, Джек Фокс, Тео Джеймс, Крис Маршалл, Энн Рейд, Роуз Уильямс, Тёрло Конвери
«Серия первая Итак, мистер и миссис Паркер направляются домой из Лондона, но в пути у кареты отваливается колесо. Аварию видит некая девица с ружьем, возглавляющая семейство, по всей видимости, охотящееся в холмах...»

Эмма. 2020 Великобритания, слоган: «Очаровательна, остроумна, обеспеченна», режиссер Отем де Уайлд. В главных ролях: Аня Тейлор-Джой, Джонни Флинн, Миа Гот, Джош О’Коннор, Билл Найи, Каллум Тернер, Миранда Харт, Эмбер Андерсон, Руперт Грейвз, Джемма Уилан
«Итак, на утренней зорьке, еще до рассвета, Эмма в сопровождении слуги с фонарем и некой служанки отправляется в оранжерею, дабы собрать букет. Она эффектно трогает цветочки и пальчиком указывает, какие именно бутоны следует выбрать...»


На нашем форуме:

Orgoglio e Preguidizio (1957) - обсуждение экранизации итальянской версии «Гордости и предубеждения» Изыскания и перевод от Ольги Добренковой (Кло)
«...не обнаружила пока ни одной подвисшей нити, работает каждая деталь. Например: у Шарлот спрашивают, любит ли она сладости. Она отвечает: "Ненавижу!" А заигрывая с Коллинзом, рассказывает, что это ее слабость, и обсуждает рецепт яблочного пирога. Кстати, есть невероятно смешное "сватовство" Коллинза к Шарлот!"...

Сэндинтон - обсуждение экранизации «...вся его загадочность и грубоватость - это были дешевые понты, а на самом деле он именно что импульсивен, безрассуден, эгоистичен и туповат.
 Шарлотту ужасно хочется причесать и надеть ей шляпку. Джорджиана дико раздражает. Стрингер зачем-то остался в Сэндитоне, когда мог поехать в Лондон на хорошую работу. В память об отце, что за ерунда. Единственная пара порадовала - Эстер и Бабингтон. Птица Феникс леди Денем тоже радует.
 Злодеи, Денем и Клара, совсем тупые, сами себя уничтожили.
 В общем, уныло...»

Эмма. (Эмма с точкой (2020) - обсуждение экранизации «Эмма - играет стерву (первую половину фильма, потом чет вся слезами умывается). Неприятна как внешне, так и в образе. Играет неплохо, но не Эмма Остин - и близко.
 Найтли - его-то я вообще не приметила. Вместо описанного Остин джентльмена - бегает (а чего они опять бегают? ) мальчишка с большими глазками, пухлыми губками и растрепанными кудельками.
Специально посмотрела - возраст актера практически совпадает с возрастом...»

Башмачок Екатерина Юрьева (Apropos) «Муравский стоял с заложенными за спину руками, до боли сжимая деревяшку протеза, и делал вид, что рассматривает высаженные кусты, опасаясь не только подойти к ней, но ненароком выдать свои чувства взглядом или голосом. Княжна также пребывала в странном беспокойстве...»

Виленские игры - авантюрно-любовный роман Екатерина Юрьева (Apropos) Ольга Болгова (Хелга) «Евпраксия Львовна не находила себе места. Маялась меж радостью и смятением, мучилась угрызениями совести, что Николай Иванович берет ее замуж не по любви, а из благородства, потом радовалась, что он берет ее замуж и, может быть, все-таки любит, затем вновь страдала...»

Киномания Ольга Болгова (Хелга) «Ужин с Федором сегодня все-таки состоится, правда, с другим Федором. Держи своих друзей близко. А врагов ещё ближе.
 — Итак, — говорит Федор, опрокинув в себя рюмку коньяка. — Расскажи, что там за Федор Журавин объявился.
 — Я бегала трусцой с утра, он присоединился, познакомился. Потом оказалось, что твой дом вовсе не твой, а его. Теперь я не знаю, который из вас настоящий, — говорю я, игнорируя коньяк...»


Русские каникулы «На работу Алиса решила сегодня не выходить. В конце-то концов, у неё отпуск или как?...»

Наваждение «Аэропорт гудел как встревоженный улей: встречающие, провожающие, гул голосов, перебиваемый объявлениями...»


Первый российский фанфик по роману Джейн Остин «Гордость и предубеждение» -
В  т е н и

Приключения Кэтрин в
стране чудес
Копипастинг «Кэтрин Морланд, скатываясь по зеленому склону холма позади дома, попадает в кроличью нору и начинает путешествие по Стране чудес, где встречает Белого Кролика, Синего Червяка, Гемпширскую Кошку и многих других...»


из фильма - Гордость и предубеждение
Первые впечатления, или некоторые заметки по поводу экранизаций романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение»


Новогодняя история «Поезд, скрипя тормозами, остановился. Алена спрыгнула со ступенек вагона и словно провалилась в мутный промозглый вечерний холод. Где-то вдалеке, за крышами вагонов, сияло огнями здание вокзала, его подсвеченный шпиль прорезал темное декабрьское небо...»

Представление на Рождество «Летом дом просыпался быстро, весело, будто молодое, полное сил существо, а зимой и поздней осенью нехотя, как старуха...»


Библиотека

Люси Мод Монтгомери
(Lucy Maud Montgomery)


Перевод: Хелга
Редактор: Tanya

Голубой замок

(The Blue Castle, 1926 г.)

Начало Главы: 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20

Глава XI

 

Поначалу ужин медленно тянулся по правилам Стирлингов. В комнате было холодно, несмотря на календарь, и тетя Альберта включила газовое отопление. Все семейство завидовало ее газовому отоплению, кроме Валенси. Настоящие чудесные камины топились в каждой комнате ее Голубого замка, когда наступали прохладные осенние вечера, и она бы лучше замерзла до смерти, чем согласилась бы на кощунство газовых горелок.

Дядя Герберт выдал свою традиционную шутку, помогая тете Веллингтон подавать холодное мясо: «У нашей Мэри есть баран?»[11_1] Тетя Милдред поведала ту же самую старую историю, как однажды нашла кольцо в утробе индейки. Дядя Бенджамин рассказал любимую наскучившую байку, как однажды поймал и наказал за кражу яблок человека, позже ставшего знаменитым. Двоюродная кузина Джейн описала свои страдания от больного зуба. Тетя Веллингтон восхитилась серебряными чайными ложками тети Альберты и пожаловалась, что одна из ее собственных пропала.

«Это испортило весь набор. Я так и не смогла подобрать подходящую. А это мой свадебный подарок от дорогой тети Матильды».

Тетя Изабелла размышляла, насколько изменились времена года, и не могла понять, что стряслось с нашими прежними прекрасными веснами. Кузина Джорджиана, как обычно, обсуждала последние похороны и громко вопрошала «кто из нас будет следующим?». Кузина Джорджиана никогда не употребляла столь грубого слова, как «умирать». Валенси подумала, что смогла бы дать ей ответ, но не стала. Кузина Глэдис, как всегда, жаловалась. Гостящие у нее племянники общипали все бутоны с ее домашних растений и замучили лучший выводок цыплят – «затискали некоторых почти до смерти, моя дорогая».

«Мальчики есть мальчики», – дипломатично напомнил дядя Герберт.

«Но им не обязательно быть злобными дикими зверьками», – возразила кузина Глэдис, оглядевшись вокруг в ожидании оценки ее остроумия. Все, кроме Валенси, улыбнулись. Кузина Глэдис запомнила это. Несколько минут спустя, когда предметом обсуждения стала Элен Гамильтон – кузина Глэдис говорила о ней, как об «одной из тех застенчивых дурнушек, что не могут найти себе мужей» – она многозначительно взглянула на Валенси.

Дядя Джеймс посчитал, что разговор скатился до слишком низкого уровня личных сплетен. Он попытался поднять этот уровень, начав абстрактную дискуссию по поводу «величайшего счастья». Он спросил каждого из присутствующих, что для них означает это самое «величайшее счастье».

Тетя Милдред считала, что величайшее счастье для женщины – быть «любящей и любимой женой и матерью». Для тети Веллингтон счастьем было путешествие в Европу. Для Олив – стать великой певицей, как Тетраццини[11_2]. Кузина Глэдис скорбно заметила, что для нее величайшим счастьем было бы избавление – полное избавление – от неврита. Величайшим счастьем кузины Джорджианы стало бы «возвращение ее дорогого умершего брата Ричарда». Тетя Альберта неопределенно ответила, что величайшее счастье следует искать в «поэзии жизни»,  и поспешно дала своей горничной несколько поручений, дабы избежать расспросов, что она имела в виду. Миссис Фредерик сказала, что величайшее счастье – жить, с любовью служа другим, а кузина Стиклз и тетя Изабелла согласились с нею – тетя Изабелла – возмущенно, видимо, посчитав, что миссис Фредерик похитила ветер из ее парусов, высказав эту мысль первой. «Мы все слишком склонны, – продолжила миссис Фредерик, не желая упустить столь хорошую возможность, – жить в эгоизме, суетности и грехе». Все дамы почувствовали в ее словах упрек своим низким идеалам, а дядя Джеймс остался с убеждением, что разговор с лихвой поднял настроение.

«Величайшее счастье, – внезапно громко сказала Валенси, – это чихнуть, когда захочется».

Все замерли. Никто не решался сказать ни слова. Неужели Валенси пыталась пошутить? Это было невероятно. Миссис Фредерик, которая расслабилась, видя, что ужин продолжается без каких-либо выходок со стороны дочери, вновь задрожала. Она посчитала, что осторожнее будет промолчать. Дядя Бенджамин не был осторожен. Он рванул туда, куда миссис Фредерик побоялась ступить.

«Досс, – хихикнул он. – В чем разница между молодой девушкой и старой девой?»

«Одна довольная и хорошеет, другая безвольная и лысеет, – сказала Валенси. – Вы загадывали эту загадку уже раз пятьдесят на моей памяти, дядя Бен. Почему бы вам не поискать что-нибудь новенькое, если вы считаете, что загадки – ваш конек? Роковая ошибка пытаться быть забавным, если это у вас не получается».

Дядя Бенджамин тупо уставился на нее. Никогда в жизни с ним, Бенджамином Стирлингом, из Стирлингов и Фростов, не обращались подобным образом. Тем более Валенси! Он беспомощно огляделся, пытаясь понять, что думают присутствующие. Лица присутствующих ничего не выражали. Бедная миссис Фредерик закрыла глаза. Ее губы подрагивали, словно она молилась. Возможно, что так и было. Ситуация была настолько беспрецедентной, что никто не знал, как поступить. Валенси же продолжала есть свой салат, как ни в чем не бывало.

Тетя Альберта, чтобы спасти свой ужин, начала рассказывать, как недавно ее укусила собака. Дядя Джеймс, чтобы поддержать ее, спросил, в каком месте та укусила ее.

«Прямо возле католической церкви», – пояснила тетя Альберта.

В этот момент Валенси рассмеялась. Никто даже не улыбнулся. Что в этом было смешного?

«Это жизненно важная часть?» – спросила Валенси.

«Что ты имеешь в виду?» – удивленно поинтересовалась тетя Альберта, а миссис Фредерик почти прониклась убеждением, что вся ее многолетняя служба Господу была напрасной.

Тетя Изабелла решила, что ей удастся остановить Валенси.

«Досс, ты ужасно худа, – сказала она. – Ты вся такая угловатая. Ты когда-нибудь пыталась хоть чуть-чуть пополнеть?»

«Нет, – Валенси не просила пощады и не давала ее. – Но я могу рассказать вам, где в Порт Лоуренсе можно найти косметический салон, чтобы уменьшить число ваших подбородков».

«Ва-лен-си!» – протестующе простонала миссис Фредерик. Она полагала, что её голос, как обычно, полон высокомерия и величавости, но выдала лишь умоляющее поскуливание. И она не сказала «Досс».

«У нее горячка», – страдальческим шепотом сообщила кузина Стиклз дяде Бенджамину. – Мы думаем, у нее горячка уже несколько дней».

«По-моему, она чокнулась», – проворчал дядя Бенджамин. – А если нет, то ее следует отшлепать. Да, отшлепать».

«Ты не можешь ее отшлепать, – кузина Стиклз очень разволновалась. – Ей двадцать девять лет».

«По крайней мере, в этом возрасте есть хоть какое-то преимущество», – заметила Валенси, услышав разговор.

«Досс, – сказал дядя Бенджамин, – когда я умру, ты можешь говорить, что тебе угодно. Но пока я жив, требую относиться ко мне с уважением».

«О, но вы же знаете, что мы все уже умерли, – ответила Валенси. – Все Стирлинги. Некоторые из нас уже похоронены, некоторые – еще нет. Это единственное различие».

«Досс, – сказал дядя Бенджамин, думая, что этим сможет успокоить Валенси, – ты помнишь, как украла малиновый джем?»

Валенси вспыхнула – от сдержанного смеха, не от стыда. Она была уверена, что дядя Бенджамин обязательно вытащит этот джем на свет. «Конечно, помню, – ответила она. – Хороший джем. Всегда жалела, что не хватило времени, чтобы съесть побольше, прежде чем вы меня обнаружили. О, взгляните-ка на профиль тети Изабеллы на стене. Вы видели что-нибудь смешнее?» Все взглянули, включая тетю Изабеллу, которая, конечно же, разрушила свой профиль. Но дядя Герберт сказал миролюбиво: «Э-э, на твоем месте, Досс, я бы больше не ел. Не то чтобы мне жаль еды, но тебе не кажется, что это было бы лучше для тебя? Твой… твой желудок немного не в порядке».

«Не беспокойтесь о моем желудке, старина, – сказала Валенси. – Все в порядке. Я намерена хорошо поесть. Мне не часто выпадает шанс съесть что-нибудь вкусное».

Впервые в Дирвуде кого-то назвали «стариной». Стирлинги подумали, что Валенси изобрела это слово, и с этого момента стали опасаться ее. В нем таилось что-то загадочное. Но, по мнению несчастной миссис Фредерик, реплика о вкусной еде была еще хуже. Валенси всегда была ее разочарованием. Сейчас же дочь стала ее позором. Миссис Фредерик подумала, что должна встать и удалиться прочь. Но она не осмелилась оставить Валенси одну.

Пришла горничная тети Альберты, чтобы убрать тарелки из-под салата и подать десерт. Это стало хорошей разрядкой. Все загорелись идеей игнорировать Валенси и продолжать вечер так, словно ее здесь не было. Дядя Веллингтон упомянул Барни Снейта. Рано или поздно кто-нибудь упоминал Барни Снейта на каждом собрании Стирлингов, подумала Валенси. Каким бы он ни был, он был личностью, которую невозможно игнорировать. Она прислушалась. В этой теме присутствовало легкое очарование, хотя, пока она не уяснила почему. Она почувствовала пощипывание в кончиках пальцев.

Конечно же, они ругали его. Никто не сказал ни одного доброго слова о Барни Снейте. Тщательному разбору подверглись все старые дикие истории: легенды о проворовавшемся кассире-фальшивомонетчике-атеисте-убийце-в бегах. Дядя Веллингтон негодовал, что подобному типу позволено существовать по соседству с Дирвудом. Он не понимал, о чем только думает полиция Порт Лоуренса. Однажды ночью любой мог быть убит в собственной постели. Позор, что ему дозволено быть на свободе после всего, что он сделал.

«А что он сделал?» – внезапно спросила Валенси.

Дядя Веллингтон уставился на нее, забыв, что ее следует игнорировать.

«Сделал! Сделал! Он сделал все».

«Что он сделал? – безжалостно повторила Валенси. – Вы знаете, что он сделал? Вы всегда говорите о нем плохо. И какие доказательства есть против него?»

«Я не спорю с женщинами, – заявил дядя Веллингтон. – И мне не нужны доказательства. Когда человек год за годом скрывается на острове на Маскоке, и никто не знает, откуда он явился, как он живет и что он здесь делает, этого достаточно. Найдите тайну – найдете преступление».

«Очень подходит для человека по имени Снейт! – сказала вторая кузина Сара. – Такого имени достаточно, чтобы осудить его!»

«Я бы не хотела встретиться с ним в темном переулке», – поежилась кузина Джорджиана.

«А что бы он сделал с вами?» – спросила Валенси.

«Убил бы меня», – торжественно возвестила кузина Джорджиана.

«Просто ради удовольствия?» – предположила Валенси.

«Именно, – уверенно сказала кузина Джорджиана. – Нет дыма без огня. Боюсь, что он уже был преступником, когда впервые приехал сюда. Я чувствую, у него есть, что скрывать. Я редко ошибаюсь в своих ощущениях».

«Преступник! Конечно, он преступник, – сказал дядя Веллингтон, глядя на Валенси – Никто не сомневается в этом. Говорят, он отбывал срок за растрату. Я уверен в этом. И говорят, что он состоит в банде, которая связана со всеми ограблениями банков в стране».

«Кто говорит?» – спросила Валенси.

Дядя Веллингтон наморщил лоб. Что нашло на эту строптивую девицу? Он игнорировал вопрос.

«Он выглядит совсем как уголовник, – протрещал дядя Бенджамин. – Я сразу заметил это, когда увидел его». «Отмеченный рукой самой природы, Назначенный для гнусного деянья»,[11_3]продекламировал дядя Джеймс. Он светился от радости, что ему наконец-то удалось вставить эту цитату. Он ждал этого момента всю свою жизнь.

«Одна из его бровей – аркой, а другая – треугольником, – сказала Валенси. – Не потому ли вы считаете его разбойником?»

Дядя Джеймс приподнял свои брови. Обычно, когда дядя Джеймс приподнимал брови, наступал конец света. На этот раз свет продолжил свое существование. «Откуда ты так хорошо знаешь о его бровях, Досс?» – спросила Олив, слегка сердито. Пару недель назад такой вопрос накрыл бы Валенси смущением, и Олив знала это.

«Да, откуда?» – потребовала ответа тетя Веллингтон.

«Я видела его дважды и хорошо рассмотрела, – спокойно сообщила Валенси. – Я подумала, что его лицо самое интересное из всех прочих».

«Без сомнения, в его прошлом есть какое-то темное дело, – сказала Олив, спохватившись, что осталась за пределами беседы, которая столь странным образом вращалась вокруг Валенси. – Но едва ли он виновен во всем, в чем его обвиняют».

Олив раздражала Валенси. Зачем она выступает, пусть даже отчасти защищая Барни Снейта? Что ей до него? Впрочем, а Валенси самой? Но Валенси не стала задавать этот вопрос.

«Говорят, он держит дюжину кошек в своей хижине на задворках Мистависа», – сказала вторая кузина Сара Тейлор, чтобы не показаться совсем несведущей. Кошки, да еще и много. Для Валенси это прозвучало очень привлекательно. Она мысленно нарисовала себе остров на Маскоке, заселенный котятами.

«Одно это показывает, что с ним что-то не так», – добавила тетя Изабелла.

«Люди, которые не любят кошек, – сказала Валенси, с удовольствием набрасываясь на десерт, – всегда выглядят, словно считают, что в этом есть что-то особенное».

«У этого человека нет друзей, кроме Ревущего Абеля, – сказал дядя Веллингтон. – Но если бы Ревущий Абель держался от него подальше, как все остальные, было бы лучше для – для некоторых членов его семьи».

Весьма неудачное заключение дяди Веллингтона встретило супружеский взгляд тети Веллингтон, напоминающий ему, о чем он почти позабыл – за столом присутствуют девушки.

«Если вы имеете в виду, – взволнованно сказала Валенси, – что Барни Снейт – отец ребенка Сесили Гей, то это не так. Это злобная ложь».

Несмотря на негодование Валенси была весьма довольна выражениями лиц вокруг праздничного стола. Она не наблюдала ничего подобного с того дня, семнадцать лет назад, когда на маленькой вечеринке тети Глэдис они узнали, что она принесла из школы  НЕЧТО в голове. Вши в ее голове! Валенси обсуждали, используя эвфемизмы. Несчастная миссис Фредерик была на грани душевного изнеможения. Она верила – или притворялась, – что Валенси до сих пор полагает, что детей находят в капусте.

«Тише – тише!» – умоляла кузина Стиклз.

«Я не собираюсь затихать, – упрямо сказала Валенси. – Я молчала всю жизнь. Я заору, если захочу. Не вынуждайте меня захотеть. И хватит болтать чушь о Барни Снейте».

Валенси не совсем понимала причину своего негодования. Какое значение лично для нее имело то, что Барни Снейту приписывают преступления и проступки? И почему более всего ей казалось невыносимым, что он мог быть подлым возлюбленным несчастной маленькой Сесили Гей? Потому что это было для нее невыносимо. Ее не трогало, когда его называли вором, растратчиком или уголовником, но ей было нестерпимо думать, что он любил и погубил Сесилию Гей. Она вспоминала те две случайные встречи и его лицо – кривую загадочно-привлекательную улыбку, его усмешку, его тонкие чувствительные, почти аскетические губы, его вечное настроение открытой бесшабашности. Человек с такой улыбкой мог убить или украсть, но не мог предать. Она вдруг возненавидела всех, кто говорил или думал так о нем.

«Когда я была юной девушкой, мне не приходили в голову подобные вещи, Досс, – уничижающе заявила тетя Веллингтон.

«Но я не юная девушка, – упрямо ответила Валенси. – Разве не вы вечно убеждали меня в этом? А вы все – злобные, бесчувственные сплетники. Не оставить ли вам бедную Сисси Гей в покое? Она умирает. Что бы она ни сделала, Бог или Дьявол достаточно наказали ее за это. Вам не нужно стараться больше. А что касается Барни Снейта, единственное преступление, которое он совершил, это то, что он живет сам по себе и занимается своим делом. Он вполне может обойтись без вас. Что, разумеется, непростительный грех для вашего жалкого снобизма».

Заключительное слово отчеканилось внезапно, и Валенси почувствовала, что оно стало вдохновением. Именно такими они и были, и никто из них не имел права учить других.

«Валенси, твой бедный отец перевернулся бы в гробу, если бы мог слышать тебя», – сказала миссис Фредерик.

«Осмелюсь сказать, ему бы захотелось этого ради разнообразия», – нагло ответила Валенси.

«Досс, – мрачно начал дядя Джеймс. – Десять Заповедей до сих пор действуют, особенно пятая. Ты не забыла об этом?»

«Нет, – ответила Валенси. – но я думала, что вы их забыли, особенно, девятую. Вы когда-нибудь думали, дядя Джеймс, какой скучной была бы жизнь без Десяти Заповедей? Ведь только то, что запрещено, становится привлекательным».

Но это возбуждение было уже излишним для нее. Она знала по неким безошибочным приметам, что скоро начнется один из приступов боли. Он не должен настигнуть ее здесь. Она поднялась со стула.

«Я иду домой. Я пришла только на ужин. Он был очень хорошим, тетя Альберта, хотя ваш соус для салатов не достаточно острый, и щепотка кайенского перца ему бы не помешала».

Никто из потрясенных гостей серебряной свадьбы не мог вымолвить ни слова, пока в сумерках не закрылась калитка за спиной Валенси. Затем…

«У нее горячка – я говорила, что у нее горячка», – простонала кузина Стиклз.

Дядя Бенджамин жестоко хлопнул пухлыми руками.

«Она чокнулась – я говорю вам, что она чокнулась – сердито пробормотал он. – Все свидетельствует об этом. Абсолютно сумасшедшая».

«О, Бенджамин, – мягко сказала кузина Джорджиана, – не осуждайте ее так резко. Вы должны помнить, что сказал наш дорогой старый Шекспир – милосердие не мыслит зла».

«Милосердие! Чепуха! – фыркнул дядя Бенджамин. – Никогда в жизни не слышал, чтобы молодая женщина несла такую чушь. Говорить о вещах, о которых ей должно быть стыдно даже думать, не то что упоминать. Оскорблять! Унижать нас! Она, видимо, хочет добрую дозу порки, и я бы сам занялся этим. Ха-ах!» Дядя Бенджамин отпил добрую половину обжигающего кофе.

«Вы полагаете, что свинка может так повлиять на человека?» – простонала кузина Стиклз.

«Вчера я открыла зонтик в доме, – просипела кузина Джорджиана – Я знала, что это принесет несчастье».

«Вы не пытались измерить ей температуру?» – спросила кузина Милдред.

«Она не позволила Амелии поставить градусник под язык», – проскулила кузина Стиклз.

Миссис Фредерик не могла более сдерживать слезы. Вся ее твердость рухнула.

«Должна сказать, – простонала она, – что Валенси очень странно ведет себя уже две недели. Она немножко не в себе – Кристин может подтвердить. Я надеялась, что это просто одна из ее простуд. Но это… должно быть, это что-то худшее».

«Мой неврит снова возвращается», – сказала кузина Глэдис, кладя руку на голову.

«Не плачь, Амелия», – дружелюбно сказал Герберт, нервно приглаживая свои торчащие ежиком седые волосы. Он ненавидел «семейный гвалт». Очень невежливо со стороны Досс начать таковой на его серебряной свадьбе. Кто бы мог предположить, что она устроит это?

«Вы должны показать ее врачу. Это, возможно, только э-э-э… припадок безумия. Сейчас нередки такие припадки, правда?»

«Я… вчера предлагала ей проконсультироваться с врачом, – простонала миссис Фредерик, – но она сказала, что не пойдет к врачу, – не пойдет. О, конечно, я ужасно тревожусь!»

«И она не будет принимать настойку Редферна», – сказала кузина Стиклз. «Или что-либo другое, – добавила миссис Фредерик.

«И она намерена пойти в пресвитерианскую церковь», – сказала кузина Стиклз, утаив, однако, к ее чести, историю с перилами.

«Это доказывает, что она чокнутая, – прорычал дядя Бенджамин. – Я заметил что-то странное в ней в ту минуту, когда она вошла. Я заметил это еще раньше. (Дядя Бенджамин думал о м-и-р-а-ж-е) Все, что она сегодня говорила, свидетельствует о пошатнувшемся разуме. Тот вопрос – «Это жизненно важная часть?» Есть ли какой-то смысл в этой реплике? Никакого! Ничего подобного не бывало у Стирлингов. Это, должно быть, от Вансбарра».

Бедная миссис Фредерик была слишком сломлена, чтобы возмутиться.

«Никогда не слышала ничего такого про Вансбарра», – простонала она.

«Твой отец был довольно странным», – сказал дядя Бенджамин.

«Бедный папа был… особенным, – согласилась миссис Фредерик, плача, – но он никогда не был тронутым».

«Он всю жизнь разговаривал точно так же, как Валенси сегодня, – ответил дядя Бенджамин. – И считал, что был своим прапрадедушкой, заново родившимся. Я слышал, как он это говорил. Не убеждайте меня, что человек, верящий в подобные вещи, разумен. Все, все, Амелия, хватит хныкать. Конечно, Досс устроила сегодня ужасный спектакль, но она не виновата. Старые девы склонны вести себя странно. Если бы она вовремя вышла замуж, с ней бы такого не случилось».

«Никто не хотел жениться на ней», – сказала миссис Фредерик, почувствовав, что, каким-то образом, дядя Бенджамин упрекнул и ее.

«И, к счастью, здесь нет посторонних, – прохрипел дядя Бенджамин. – Мы можем сохранить все внутри семьи. Завтра я отведу ее к доктору Маршу. Я знаю, как обращаться с упрямцами. Лучший выход, да, Джеймс?»

«Мы определенно должны получить совет врача, – согласился дядя Джеймс.

«Все, договорились. А ты, Амелия, пока веди себя, как будто ничего не произошло, и наблюдай за нею. Не позволяй ей оставаться одной. Более того, не позволяй ей спать одной в комнате».

Вновь завывания миссис Фредерик.

«Я не смогу. Позавчера вечером я предложила, чтобы Кристина спала в ее комнате. Она решительно отказалась – и заперла дверь. О, ты не знаешь, как она изменилась. Она не работает. По крайней мере, не шьет. Она, конечно, выполняет обычную домашнюю работу. Но она не подмела гостиную вчера утром, хотя мы всегда подметаем ее по четвергам. Она сказала, что подождет, пока там будет грязно. «Ты предпочла бы подмести грязную комнату, чем чистую? – спросила я ее. Она сказала: «Конечно, тогда я увижу результат своей работы». Подумать только!»

Дядя Бенджамин подумал.

«Банка с ароматическими травами, – кузина Стиклз произнесла это как заклинание – исчезла из ее комнаты. Я нашла осколки под окном. Она не сказала нам, что произошло».

«Никогда бы не подумал о Досс, – заметил дядя Герберт. – Она всегда казалась такой тихой, разумной девушкой. Немного отсталой, но разумной.

«Единственное, в чем можно быть уверенным в этом мире, это таблица умножения, – изрек дядя Джеймс, чувствуя себя умнее, чем когда-либо.

«Хорошо, давайте взбодримся, – предложил дядя Бенджамин. – Почему девушки из хора похожи на хороших фермеров?»

«Почему?» – спросила кузина Стиклз, поскольку кто-то должен был спросить, а Валенси не было.

«Любят выставлять лодыжки», – хихикнул дядя Бенджамин.

Кузина Стиклз подумала, что дядя Бенджамин немного неделикатен. Тем более перед Олив. Но он был мужчиной, что поделать.

Дядя Герберт подумал, что после ухода Досс стало скучно.

 

------------------------

[11_1] перефразированная первая строчка из детской песенки.

[11_2] Луиза Тетраццини (1871 - 1940) итальянская оперная певица, колоратурное сопрано.

[11_3] Шекспир «Король Иоанн», Акт IV, сцена II, перевод Н. Рыковой.

 

Глава XII

 

Валенси спешила домой сквозь синеватые сумерки – очень спешила. Приступ, что настиг ее, когда она, к счастью, уже добралась до убежища своей комнаты, был очень сильным, хуже всех прежних. Возможно, она умрет от одного из таких. Было бы ужасно умирать от такой боли. Но, может быть, смерть и есть такова. Валенси ощутила горестное одиночество. Когда ей стало легче, и она смогла размышлять, Валенси попыталась представить, что рядом есть кто-то сочувствующий – тот, кто искренне беспокоится о ней, тот, кто просто возьмет ее за руку и ничего больше, тот, кто просто скажет: «Да, я понимаю. Это страшно, но будь храброй – тебе скоро станет лучше», а не тот, кто лишь суетится и тревожится. Не мать и не кузина Стиклз. Отчего-то она подумала о Барни Снейте. Почему, посреди пугающего одиночества боли, она вдруг ощутила, что он мог бы сопереживать, жалеть тех, кто страдает? Почему он казался ей старым добрым другом? Не оттого ли, что она защищала его, восстав против своей семьи?

Сначала ей было так плохо, что она даже не смогла добраться до лекарства, выписанного доктором Трентом. Но затем ей удалось принять его, и вскоре пришло облегчение. Боль отпустила, Валенси лежала на кровати, усталая, изнурённая, в холодном поту. О, как это было страшно! Ей не вынести, если такие приступы будут часто повторяться. Кто бы возражал против смерти, будь она немедленной и безболезненной. Но так страдать, умирая!

Внезапно она поняла, что смеется. Как весело прошел ужин. И все оказалось так легко. Она просто высказала все, что думала. Их лица! Дядя Бенджамин, бедный ошарашенный дядя Бенджамин! Валенси была уверена, что он сегодня же перепишет завещание. Олив получит кусок Валенси от его жирного пирога. Олив всегда получала то, что принадлежало Валенси. Вспомнить хотя бы ту горку из песка. Она посмеялась над своей семьей так, как ей всегда хотелось, и была сейчас полностью довольна. Но она тотчас подумала, что это слишком ничтожная причина для удовлетворения. Могла ли она не пожалеть себя хоть немного, когда никто другой этого не делал?

Валенси встала и подошла к окну. Влажный свежий ветер шевелил молодую листву деревьев в роще, трогал лицо с нежностью мудрого, любящего, старого друга. Слева, на лужайке миссис Тредголд, темнели пурпурными силуэтами тополя, – Валенси было видно их между конюшней и старой вагонной мастерской – над одним из них пульсировала молочно-белая звезда, словно живая жемчужина в серебристо-зеленом озере. Далеко за станцией фиолетово темнели вершины леса, окружающего озеро Миставис. Белый, полупрозрачный туман висел над ними, а выше – сиял тонкий юный полумесяц. Валенси взглянула на него через свое худенькое левое плечо. «Я желаю, – загадочно произнесла она, – чтобы у меня была одна маленькая горка из песка, прежде чем я умру».

 

Глава XIII

 

Дядя Бенджамин очень скоро понял, что дал слишком легкомысленное обещание отвести Валенси к врачу, не посчитавшись с нею самой. Валенси не пошла. Валенси рассмеялась ему в лицо.

«С какой стати я должна идти к доктору Маршу?  С моей головой все в порядке. Хоть вы все и думаете, что я внезапно сошла с ума. Нет, ничего подобного. Я просто устала жить, угождая другим, и решила угождать себе. Да и у вас будет что обсудить, кроме истории, как я украла малиновый джем. Вот так-то».

«Досс, – мрачно и беспомощно сказал дядя Бенджамин, – ты сама на себя не похожа».

«А на кого я похожа?» – спросила Валенси.

Дядя Бенджамин был озадачен.

«На твоего дедушку Вансбарра, – ответил он безнадежно.

«Спасибо, – Валенси казалась весьма довольной. – Это настоящий комплимент. Я помню дедушку Вансбарра. Он был одним из немногих разумных существ, которых я знала – почти единственным. И не стоит без толку браниться, умолять или командовать, дядя Бенджамин, или обмениваться взглядами с мамой или кузиной Стиклз. Я не пойду к врачу. А если вы приведете его сюда, не выйду к нему. И что вы с этим поделаете?»

В самом деле! Было бы неприлично, да и невозможно силой тащить Валенси к врачу. Но иного способа явно не имелось. Слезы и мольбы матери были напрасны.

«Не волнуйся, мама, – сказала Валенси, беспечно, но вполне вежливо. – Конечно, я не стану делать ничего ужасного. Я просто хочу слегка повеселиться».

«Повеселиться!» Миссис Фредерик произнесла это слово, словно Валенси сказала, что хочет слегка заразиться туберкулезом.

Олив, посланная своей матерью, чтобы выяснить, сможет ли повлиять на Валенси, вернулась с пылающими щеками и сердитым взглядом. Она сказала, что с Валенси ничего невозможно сделать. После того как она, Олив, мягко и разумно, как с сестрой, поговорила с нею, все, что Валенси удосужилась ответить, сузив странные глаза до щелочек, было: «Я не показываю свои десны, когда смеюсь».

«Она больше обращалась сама к себе, чем ко мне. А еще, мама, все время, пока я говорила, она делала вид, что не слушает меня. И это не все. Когда я наконец поняла, что все, что я сказала, не имеет для нее значения, я попросила, чтобы она, когда Сесил придет на следующей неделе, хотя бы при нем не говорила ничего странного. Мама, и что, ты думаешь, она ответила?»

«Даже не могу представить», – простонала тетя Веллингтон, готовясь к чему угодно.

«Она сказала: “Мне бы хотелось шокировать Сесила. Для мужчины у него слишком красные губы”. Мама, я никогда не смогу относиться к Валенси по-прежнему».

«Ее разум поражен болезнью, – важно сказала тетя Веллингтон. – Не нужно ждать, что она способна отвечать за свои слова».

Когда тетя Веллингтон сообщила миссис Фредерик все, что Валенси ответила Олив, миссис Фредерик потребовала, чтобы дочь извинилась.

«Ты заставила меня извиниться перед Олив за то, чего я не делала, пятнадцать лет назад, – ответила Валенси. – Используй то старое извинение сейчас».

Вновь собрался торжественный семейный конклав. Пришли все, кроме кузины Глэдис, которая так страдала от неврита в голове «с тех пор, как бедняжка Досс помешалась», что не могла вынести никакой ответственности. Они решили – взглянув фактам в лицо, – что самым мудрым будет на какое-то время оставить Валенси в покое – «вернуть ей ее голову», как выразился дядя Бенджамин – «внимательно наблюдать за нею, но лишний раз не трогать». Термин «бдительное ожидание» тогда еще не был изобретен, но именно такой политики решили придерживаться растерянные родственники Валенси.

«Мы должны следовать за событиями, – сказал дядя Бенджамин.

«Проще, – важно добавил он, – взбивать яйца, чем собирать, когда они разбиты. Конечно, если она станет опасной…»

Дядя Джеймс проконсультировался с доктором Амброузом Маршем. Доктор  одобрил их решение. Он заметил разгневанному дяде Джеймсу, желающему куда-нибудь запереть Валенси, что она пока не совершила или не  сказала ничего, что доказывало бы ее сумасшествие, а при теперешнем упадке нравов нельзя запирать людей без доказательств. Ничто из рассказанного дядей Джеймсом не показалось доктору Маршу особо тревожащим – он даже несколько раз прятал под рукой улыбку. Но ведь он же не был Стирлингом. И очень мало знал прежнюю Валенси. Дядя Джеймс удалился и по пути в Дирвуд пришел к выводу, что, судя по всему, Амброуз Марш не такой уж хороший врач, и что Аделаида Стирлинг могла бы найти себе мужа получше.

 

Глава XIV

 

Жизнь не может остановиться, потому что произошла трагедия. Еда должна быть приготовлена, даже если умер сын, а крыльцо должно быть починено, даже если ваша единственная дочь лишилась рассудка. Миссис Фредерик, по своей привычке к порядку, давным-давно установила, что во вторую неделю июня должна ремонтироваться веранда на входе, крыша которой опасно прогнулась.

Ревущий Абель был нанят на эту работу много лун назад. Он явился точно в утро первого дня второй недели и принялся за работу. Разумеется, он был пьян. Ревущий Абель всегда был пьян. Но сейчас он находился в первой стадии, когда становился разговорчивым и дружелюбным. Запах виски, исходящий от него, истерзал миссис Фредерик и кузину Стиклз за обедом. Даже Валенси, с ее эмансипацией, не была от этого в восторге. Но ей нравился Абель, его живая, красноречивая речь, и она, вымыв посуду, вышла и уселась на ступеньку, чтобы побеседовать с ним.

Миссис Фредерик и кузина Стиклз сочли этот поступок ужасным, но что они могли поделать? Валенси лишь усмехнулась в их сторону, когда они позвали ее в дом, и не сдвинулась с места. Однажды начав не повиноваться, нетрудно продолжать. Сложным был лишь первый шаг. Они побоялись сказать ей что-то еще, чтобы она не устроила сцену в присутствии Абеля, который разнесет это по округе с собственными комментариями и преувеличениями. День выдался холодным, несмотря на июньское солнце, и миссис Фредерик слишком замерзла, чтобы сидеть у окна столовой и слушать их разговор. Ей пришлось закрыть окно, и Валенси с Ревущим Абелем смогли побеседовать без свидетелей. Но если бы миссис Фредерик знала, какие последствия будет иметь этот разговор, она бы помешала ему, пусть даже крыльцо осталось бы без ремонта.

Валенси сидела на ступеньке, открывшись прохладному бризу. Этот июньский холод заставил тетю Изабеллу прийти к выводу, что времена года меняются. Валенси не беспокоило, схватит она простуду или нет. Как приятно было сидеть здесь, посреди зябкого, прекрасного, ароматного мира и чувствовать себя свободной. Она вдыхала чудесный чистый воздух, подставляла ветру руки, позволяла ему ворошить волосы и слушала Ревущего Абеля – он рассказывал о своих невзгодах в перерывах между веселым стуком молотка под шотландские напевы. Валенси нравилось слушать его. Каждый удар его молотка звучал, словно музыкальная нота.

Старый Абель Гей, несмотря на свои семьдесят лет, до сих пор был величаво, патриархально красив. Его громадная борода, лежащая поверх голубой фланелевой рубашки, до сих пор была пламенно нетронуто рыжей, хотя волосы – белы, как снег, а глаза – остро, по-молодому голубы. Огромные рыжевато-седые брови больше походили на усы. Возможно, поэтому его верхняя губа всегда была тщательно выбрита. Щеки его алели, и, по идее, таким же должен был быть, но не был, нос. Красивый, прямой орлиный нос, которому мог бы позавидовать самый родовитый из римлян. Ростом шесть футов два дюйма без обуви, Абель был широкоплеч и узкобедр. В молодости он слыл знаменитым любовником, считая, что все женщины слишком очаровательны, чтобы привязать себя к одной из них. Его жизнь была бурной многоцветной панорамой безрассудств, авантюр, доблестей, удач и неудач. В сорок пять он женился на милой хрупкой девушке – его похождения свели ее в могилу за несколько лет. Он был благочестиво пьян на ее похоронах и настаивал на повторном прочтении пятьдесят пятой главы Книги пророка Исайи, – Абель знал наизусть почти всю Библию и Псалмы – пока священник, которого он не любил, произносил или пытался произнести проповедь. С тех пор в его доме хозяйничала его старая неряха-кузина, она готовила еду и поддерживала порядок. В таком неутешительном окружении и росла маленькая Сесилия Гей.

Благодаря демократичности средней школы, Валенси довольно хорошо знала «Сисси Гей», хотя та и была на три года моложе. После окончания школы их пути разошлись, и она долго ничего не слышала о ней. Старый Абель был пресвитерианцем. Это заключалось в том, что его венчал пресвитерианский священник, а также крестил его ребенка и отпевал его жену, но он разбирался в пресвитерианской теологии лучше, чем многие проповедники, что делало его опасным для них в спорах. Но Ревущий Абель никогда не посещал церковь. Каждый пресвитерианский священник, появлявшийся в Дирвуде, пытался – не более одного раза – приобщить Ревущего Абеля. Но в конце концов его оставили в покое. Преподобный мистер Бентли жил в Дирвуде восемь лет. Посетив Ревущего Абеля на третий месяц своего пасторства, он больше не трогал его. Он зашел к Ревущему Абелю и застал его в теологической стадии опьянения, за которой всегда следовала сентиментально-слезливая, а дальше – ревуще-богохульная. Завершающей была красноречиво-молитвенная, когда он на какое-то время пылко признавал себя грешником в руках рассерженного Господа. Абель никогда не заходил дальше. Обычно он засыпал, стоя на коленях, и просыпался трезвым, но никогда в своей жизни не бывал «мертвецки пьяным». Он заявил мистеру Бентли, что является надежным пресвитерианцем и уверен в своем выборе. У него нет грехов – о которых бы он знал – чтобы раскаиваться.

«Совершали ли вы в своей жизни что-то, о чем сожалеете?» – спросил мистер Бентли.

Ревущий Абель почесал седую лохматую голову, притворяясь, что размышляет.

«Ну да, – в конце концов ответил он. – Осталось несколько женщин, которых я мог бы поцеловать, но не сделал этого. Я всегда жалею о том».

Мистер Бентли вышел и отправился домой.

Абель проследил, чтобы Сисси была крещена должным образом – сам же в это время он был весело пьян. Он заставил ее регулярно посещать церковь и воскресную школу. Прихожане приняли ее, а она, в свою очередь, вступила в миссионерскую музыкальную группу, женскую гильдию и миссионерское общество молодых женщин. Она была верующей, скромной маленькой труженицей. Все любили Сисси Гей и жалели ее. Застенчивая, чувствительная, милая девушка, она была привлекательна той нежной неуловимой красотой, что увядает слишком быстро, если жизнь не поддерживает ее любовью и заботой. Но, когда случилась беда, любовь и жалость не помешали этим же людям растерзать ее, словно они стали голодными кошками. В течение четырех лет Сисси нанималась в отель Маскока летней официанткой. Однажды осенью она вернулась домой сильно изменившейся. Она пряталась в доме и никуда не выходила. Причина вскоре просочилась наружу, и разразился скандал. В ту зиму у Сисси родился ребенок. Никто ничего не знал о его отце. Сесилия держала бледные губы на замке, никому не поведав свою горькую тайну. Никто не осмеливался спрашивать об этом Ревущего Абеля. Слухи и предположения подбросили вину к дверям Барни Снейта, поскольку старательное наведение справок у девушек, служивших в отеле, прояснило лишь факт, что никто никогда не видел Сисси «с парнем». «Она «хранила себя для себя», – с негодованием заявили они. – Слишком хороша для наших танцев. А теперь-то, посмотрите!»

Ребенок прожил не больше года. После его смерти Сисси стала увядать. Два года назад доктор Марш сказал, что ей осталось жить не более шести месяцев – ее легкие безнадежно поражены. Но она до сих пор была жива. Никто не навещал ее.

Женщины не заходили в дом Ревущего Абеля. Мистер Бентли пришел один раз, зная, что Абеля нет дома, но жуткое дряхлое существо, скребущее пол на кухне, сообщило ему, что Сисси никого не хочет видеть. После смерти старухи-кузины Ревущий Абель нанимал двух или трех сомнительных экономок, из тех, кто осмеливался прийти в дом, где живет умирающая от туберкулеза девушка. С тех пор как ушла последняя из них, Ревущий Абель больше не брал никого, чтобы ухаживать за Сисси и готовить.

Он обрушил на Валенси весь груз своей горечи, кляня ханжей Дирвуда и окрестностей такими яркими и сочными проклятьями, что, когда они достигли ушей кузины Стиклз, проходившей по коридору, бедная леди чуть не лишилась чувств. И Валенси слушала все это?

Валенси едва заметила сквернословие. Ее внимание сосредоточилось на горьких мыслях о бедной, несчастной, опозоренной маленькой Сисси Гей, больной и беспомощной, в неуютном старом доме, что стоял в стороне, на дороге к Миставису, без единой души рядом, кто мог бы помочь или успокоить. И это происходит в якобы христианской общине в славном тысяча девятьсот ** году!

«Вы хотите сказать, что Сисси там сейчас совсем одна, и нет никого, чтобы помочь ей, совсем никого

«О, она может немного передвигаться и достать себе, что нужно, и поесть, если захочет. Но она не может ничего делать. Чертовски трудно работать целый день, приходить домой под вечер усталым и голодным и готовить себе еду. Иногда я жалею, что выгнал вон старую Рейчел Эдвардс». Абель очень живописно описал Рейчел.

«У нее такое лицо, словно оно износило сотню тел. И она ко всему безучастна. Скажете, характер? Тут дело не в характере. Она и червя не могла поймать, а грязнуля, гр-р-рязнуля. Я не такой уж неразумный и знаю, что человеку приходится проглотить свой пуд, пока он помрет, но она превзошла всех. Вы и не представите, что эта леди сделала! Она сварила тыквенный джем, положила в стеклянные банки и поставила их на стол незакрытыми. Пес забрался на стол и сунул лапу в одну из них. И что она сотворила? Она просто схватила пса и выжала сироп с его лапы прямо в банку! А потом закрыла ее и поставила в кладовку. Я отворил дверь и сказал ей: «Уходи!» Дама вышла, и я швырнул банки с тыквой ей вслед, обе. Думал, помру со смеху, глядя, как Рейчел удирает от банок, летящих за нею. Она порассказала повсюду, что я сумасшедший, так что никто не придет, ни ради любви, ни ради денег».

«Но кто-то должен ухаживать за Сисси», – настаивала Валенси, все ее мысли сосредоточились на этом. Ее не беспокоило, что никто не готовил еду Ревущему Абелю. Но ее сердце сжималось от беспокойства за Сесилию Гей.

«Ну да, у нее есть. Барни Снейт всегда забегает, когда проезжает мимо, делает все, что она попросит. Приносит ей апельсины, цветы и всякие вещи. Один христианин все же есть. А эти самодовольные лицемеры из прихода Святого Эндрю не пойдут по одной стороне дороги вместе с ним. Их собаки скорее попадут на небеса, чем они. А их пастор – скользкий, словно его кошка облизала!»

«Есть много хороших людей, и в Святом Эндрю и в Святом Джордже, и они были бы добрее к Сисси, если бы вы вели себя иначе, – сурово сказала Валенси. – Они боятся подходить к вашему дому».

«Потому что я такой ужасный старый пес? Но я не кусаюсь – никогда в жизни никого не укусил. А несколько бранных слов никому не повредят. И я не прошу никого приходить. Не желаю, чтобы кто-то совал свой нос и копался в моих делах. Но мне нужна экономка. Если бы я брился каждое воскресенье и ходил в церковь, я бы заполучил любую, какую захотел. Меня бы уважали. Но что толку ходить в церковь, когда все предопределено? Скажите-ка, а, мисс».

«Всё ли?» – переспросила Валенси.

«Да. Невозможно что-то изменить. Я бы хотел, если бы мог. Я не хочу ни в ад, ни в рай. Хочу, чтобы в человеке было всего намешано, поровну».

«Разве это не именно тот путь, который нужен? – задумчиво спросила Валенси, но размышляла она совсем не о теологии.

«Нет, нет, – прогудел Абель, наносят мощный удар по упрямому гвоздю. – Здесь слишком много ада – слишком много. Поэтому я так часто пью. Это дает свободу, ненадолго, свободу от самого себя – да, Господи, свободу от предопределения. Когда-нибудь пробовали?»

«Нет, у меня другой способ получить свободу, – рассеянно ответила Валенси. – Но сейчас о Сисси. За нею обязан кто-то ухаживать…»

«Да что вы все о Сис? Сдается мне, никогда прежде вы не волновались за нее. Никогда даже не заходили проведать. А она вас очень любила».

«Я должна была, – сказала Валенси. – Но это неважно. Вы не сможете понять. Главное – вы должны найти экономку».

«Где ж я ее найду? Я бы платил подходящее жалованье, если б смог найти подходящую женщину. Вы думаете, мне нравятся старые ведьмы?»

«А я подойду?» – спросила Валенси.

 

Глава XV

 

«Давайте успокоимся, – сказал дядя Бенджамин. – Давайте лучше успокоимся».

«Успокоимся! – миссис Фредерик заломила руки. – Как можно успокоиться, это же позор!»

«Но как ты вообще позволила ей пойти?» – спросил дядя Джеймс.

«Позволила ей! Как я могла остановить ее, Джеймс? Оказалось, что пока мы с Кристин были на кухне, она собрала большой чемодан и отдала его Ревущему Абелю, когда он пошёл домой после ужина. А потом спустилась сама со своей маленькой сумочкой, в зеленом костюме из сержа. У меня было ужасное предчувствие. Не могу объяснить, но, кажется, я знала, что Досс собирается сделать что-то страшное».

«Жаль, что твое предчувствие не пришло чуть побыстрее, – сухо заметил дядя Бенджамин.

«Я сказала: “Досс, куда ты собралась?”,  a она ответила: “Я иду искать свой голубой замок».

«Не думаешь ли ты, что это поможет убедить Марша, что ее рассудок поврежден», – вмешался дядя Джеймс. «А я спросила: “Валенси, о чем ты говоришь?” А она ответила: “Я собираюсь вести хозяйство у Ревущего Абеля и ухаживать за Сисс. Он будет платить мне тридцать долларов в месяц”. Не знаю, как я не упала на месте замертво».

«Тебе не следовало отпускать ее, не следовало выпускать из дома, – сказал дядя Джеймс.– Ты должна была запереть дверь, запереть все…»

«Она стояла между мной и входной дверью. Ты даже представить не можешь, насколько решительно она была настроена. Как скала. Это очень необычно для нее. Она всегда была такой хорошей и послушной, а теперь ее ни удержать, ни привязать. Но я высказала все, что думаю, чтобы привести ее в чувство. Я спросила ее, неужели она не ценит свою честь. Я обратилась к ней со всею серьезностью: “Досс, если репутация женщины хоть раз запятнана, ничто не сможет вернуть ей безупречность. Ты навсегда разрушишь ее, если пойдешь к Ревущему Абелю ухаживать за такой дурной девушкой, как Сис Гей. А она сказала: “Я не считаю Сисси дурной, но мне неважно, даже если бы она была такой”. Вот так и сказала. “Мне неважно, даже если бы она была такой”.

«Она лишилась остатков приличия», – взорвался дядя Бенджамин.

«Сисси Гей умирает, – сказала она, – и стыд и позор, что она умирает в христианской общине, и никто ничего не может сделать для нее. Что бы она ни совершила и какой бы ни была, она человек».

«Ну, если в этом смысле, то полагаю, что так оно и есть», – сказал дядя Джеймс с таким видом, словно сделал выдающееся признание.

«Я спросила Досс, неужели у нее нет уважения к приличиям. Она ответила: “Я всю жизнь соблюдала приличия. Теперь я буду жить. А приличия могут пойти прочь!” Пойти прочь!»

«Возмутительно! – сердито сказал дядя Бенджамин. – Возмутительно!»

Это успокоило его, но больше никому не помогло. Миссис Фредерик рыдала. Кузина Стиклз вклинилась меж ее стонами отчаяния.

«Я говорила ей – мы обе говорили ей, что Ревущий Абель убъет ее, как убил свою жену в один из своих запоев. Она засмеялась и ответила: “Я не боюсь Ревущего Абеля. Он не убьет меня, и он слишком стар, чтобы опасаться его ухаживаний”. Что она имела в виду? Что за ухаживания?»

Миссис Фредерик поняла, что, если она хочет взять контроль над разговором, то должна прекратить рыдать.

«Я сказала ей: “Валенси, если ты не уважаешь свою репутацию и авторитет семьи, неужели тебя не волнуют мои чувства?” Она ответила: “Ничьи”. Вот так просто: “Ничьи”».

«Сумасшедшие никогда не уважают чувства других, – сказал дядя Бенджамин. – Это один из симптомов».

«Я разрыдалась, а она заявила: “Иди, мама, и будь молодцом. Я собираюсь совершить акт христианского милосердия, а что касается вреда для моей репутация, ты же знаешь, раз у меня нет никаких шансов выйти замуж, так какое это имеет значение?” И с этими словами повернулась и ушла».

«Я спросила ей вслед, – патетически произнесла кузина Стиклз. – “Кто теперь будет натирать мою спину?” И она ответила, она ответила… нет, я не могу повторить».

«Ерунда, – сказал дядя Бенджамин. – Давайте без этого. Сейчас не время быть щепетильными».

«Она сказала, – кузина Стиклз понизила голос почти до шепота. – Она сказала: “О, проклятье!”»

«Только подумать, я прожила жизнь, чтобы услышать, как ругается моя дочь! – простонала миссис Фредерик.

«Это… это не настоящее ругательство, – пробормотала кузина Стиклз, желая смягчить свои слова, когда худшее уже было сказано. Но она так и не упомянула о перилах.

«Это первый шаг к настоящей брани», – непреклонно сказал дядя Бенджамин.

«А самое ужасное, – миссис Фредерик поискала сухое место на  носовом платке, – ведь теперь все узнают, что она не в себе. Мы больше не можем хранить это в тайне. О, я не перенесу этого!»

«Тебе следовало быть построже с нею, когда она была маленькой», – сказал дядя Бенджамин.

«Не понимаю, куда еще строже», – вполне честно ответила миссис Фредерик.

«Но еще хуже то, что негодяй Снейт все время околачивается возле дома Ревущего Абеля, – заявил дядя Джеймс. – Буду рад, если этот приступ безумия не приведет к чему-то худшему, чем несколько недель у Ревущего Абеля. Сисси Гей не может прожить дольше».

«И она даже не взяла свою нижнюю фланелевую юбку! – простонала кузина Стиклз.

«Я еще раз зайду к Амброузу Маршу поговорить об этом», – сказал дядя Бенджамин, имея в виду Валенси, не юбку.

«А я увижусь с адвокатом Фергюсоном», – сказал дядя Джеймс.

«Так или иначе, – добавил дядя Бенджамин. – Давайте успокоимся».

 

Глава XVI

 

Валенси шла в сторону дома Ревущего Абеля – что стоял у дороги на Миставис – под пурпурно-янтарным небом, вся во власти необычного возбуждения и предвкушения. Там, позади, рыдали мать и кузина Стиклз – оплакивая себя, не ее. А здесь, шевеля придорожную траву, в лицо дул ветер, мягкий, влажный, прохладный. О, как она любила ветер! Дрозды сонно посвистывали в елях, сырой воздух был напоен ароматом смолы. Большие машины, урча, проезжали мимо и исчезали в фиолетовых сумерках – начался летний заезд туристов на Маскоку, но Валенси не завидовала им. Коттеджи на Маскоке, возможно, хороши, но там, в вышине, в закатном небе, среди еловых вершин, возвышался ее Голубой замок. Она отбросила прошлое, все привычки и запреты, как засохшие листья. Она освободилась от них.

Хаотично построенный, полуразрушенный дом Ревущего Абеля находился в трех милях от деревни, на самой границе «чащобы», как в народе называли безлюдные леса вокруг Мистависа. Признаться, он совсем не походил на Голубой замок. В дни молодости и процветания Абеля Гея здесь было довольно уютное местечко. Игривой дугой красовалась над воротами надпись «А. Гей, Плотник» – («Веселый» плотник, прим. пер.). Сейчас же дом превратился в полинялую, унылую развалину с потрескавшейся, залатанной крышей и покривившимися ставнями. Абель никогда не занимался плотницкими работами в собственном жилище. Здесь веяло безразличием, как будто дом, окруженный корявыми, словно старухи, елями, устал от жизни. Сад, за которым Сисси когда-то старательно ухаживала, теперь совсем одичал.

Поля с двух сторон от дома заполнял лишь коровяк, а позади тянулась полоса бесполезной пустоши, сплошь поросшей сосновым и еловым молодняком, чуть разбавленным цветущей дикой вишней. Заросли сливались с лесами, опоясывавшими берега озера Миставис в двух милях отсюда. А ухабистая, покрытая булыжником тропа пролегала через просеку к лесу - тропа, белая от назойливых  чудесных маргариток.

Ревущий Абель встретил Валенси у двери.

«Вы все-таки пришли, – сказал он с недоверием. – Я и подумать не мог, что Стирлинги, всем скопом, вас отпустят». Валенси широко улыбнулась, показав свои ровные зубы.

«Они не могли остановить меня».

«Не думал, что вы такая храбрая, – с восхищением сказал Ревущий Абель. – И взгляните-ка на эти славные лодыжки», – добавил он, отступая, чтобы пропустить ее в дом.

Если бы кузина Стиклз услышала эти слова, она бы утвердилась в мысли, что судьба Валенси, на земле и на небесах, окончательно решена. Но стариковская галантность Абеля совсем не беспокоила Валенси. Более того, это был первый комплимент, полученный ею в жизни, и он ей понравился. Признаться, она подозревала, что имеет неплохие лодыжки, но никто прежде не говорил ей об этом. В семействе Стирлингов лодыжки находились за пределами допустимого для упоминания.

Ревущий Абель провел ее в кухню, где на диване лежала Сисси, учащенно дыша, с пунцовыми пятнами на впалых щеках. Валенси уже несколько лет не видела Сесилию Гей. Прежде она была прелестной, изящной, словно цветок, девушкой с мягкими золотистыми волосами, точёными, словно из воска, чертами лица и прекрасными голубыми глазами.. Валенси была потрясена, увидев, насколько изменилась Сисси. Неужели это несчастное маленькое существо, похожее на увядший сломанный цветок, та же самая Сисси? Она выплакала всю свою красоту – ее глаза казались слишком, чрезмерно большими на усталом лице. В последний раз, когда Валенси видела Сесилию Гей, эти, ныне потухшие, жалобные, глаза сияли радостью и были похожи на прозрачные тенистые озера. Контраст был так ужасен, что Валенси с трудом сдержала слезы. Она опустилась на колени возле Сисси и обняла ее.

«Сисси, дорогая, я пришла ухаживать за тобой. Я останусь с тобой, пока… пока ты хочешь».

«О! – Сисси обняла Валенси за шею тонкими руками. – Правда? Здесь так одиноко… я сама могу заботиться о себе, но здесь так одиноко. Так хорошо, если бы кто-то был… рядом. Ты всегда была… так мила со мной… тогда, давно».

Валенси прижала Сисси к себе. Внезапно она почувствовала себя счастливой. Здесь есть кто-то, кому она нужна, кто-то, кому она может помочь. Она больше не была лишней. Старое прошлое ушло прочь, пришло новое настоящее.

«Многое предопределено, но бывают, черт возьми, и чистые случайности», – сказал Ревущий Абель, довольно покуривая в углу свою трубку.

 

Глава XVII

 

Валенси прожила в доме Ревущего Абеля всего лишь неделю, но ей стало казаться, что между прошлым и настоящим стоят годы. Люди и события отдалялись, словно уходящий сон, день за днем их образы становились все туманней, пока не исчезли совсем. Она была счастлива. Никто больше не терзал ее загадками и не заставлял пить фиолетовые пилюли. Никто не называл ее Досс и не волновался, что она схватит простуду. Здесь не было ни лоскутов, чтобы шить одеяла, ни омерзительных фикусов, чтобы их поливать, ни материнских вспышек гнева, чтобы терпеть их. Она могла побыть одна, когда ей хотелось; ложиться спать, когда желала; чихнуть, если хотелось. Чудесными северными вечерами, когда Сисси засыпала, а Ревущего Абеля не было дома, она могла часами сидеть на покосившихся ступеньках веранды, глядя на дальние холмы, окутанные сиреневой дымкой цветения, слушая приветливое бесшабашное пение ветра и сладкие мелодии обитателей просеки, вдыхая аромат прогретых солнцем трав, пока темнота не накрывала мир прохладной доброй волной.

Иногда днем, когда у Сисси хватало сил, девушки гуляли по просеке, любуясь лесными цветами. Они никогда не срывали их. Валенси прочитала Сисси проповедь из Джона Фостера: «Жаль собирать лесные цветы. Лишенные зелени и блеска, они теряют половину своего очарования. Насладитесь, отыскав цветы в их укромных убежищах, порадуйтесь, созерцая их, и уходите, бросая прощальный взгляд, взяв с собой лишь чудное воспоминание об их прелести и аромате».

После долгой жизни в воображаемом мире Валенси окунулась в самую гущу бытия. Она была занята – очень занята. Дом нужно было привести в порядок. Недаром Стирлинги вырастили её привычной к аккуратности и чистоте. Если она находила  удовольствие в уборке грязных комнат, здесь она получила его сполна. Ревущий Абель считал глупостью, что она выполняет намного больше работы, чем от нее требовалось, но не вмешивался. Он был весьма доволен сделкой. Валенси хорошо готовила. Абель отметил, что она вошла во вкус. Он нашел у Валенси лишь один недостаток – то, что она не поет во время работы.

«Люди должны петь, когда трудятся, – настаивал он. – Так веселей».

«Не всегда, – возражала Валенси. – Представьте поющего за работой мясника. Или гробовщика».

Абель хохотал во все горло.

«Вы любому утрете нос. У вас на все есть ответ. Думаю, Стирлинги рады, что избавились от вас. Кому понравится попасть к вам на язык?».

Обычно Абеля не бывало дома днем – если он не работал, то охотился или рыбачил с Барни Снейтом. Возвращался вечером, всегда очень поздно и часто очень пьяным. В первый же вечер, услышав, как он с ревом идет по двору, Сисси успокоила Валенси, что ей не нужно бояться.

«Отец не сделает ничего плохого – просто пошумит».

Валенси, лежа на диване в комнате Сисси, – она выбрала ее для сна, чтобы быть рядом, иначе Сисси никогда бы не позвала ее – совсем не боялась и сказала об этом. К моменту, когда Абель распряг лошадей, ревущая стадия прошла, и он отправился в свою комнату в конце коридора, плача и молясь. Спокойно засыпая, Валенси слышала его отдаленные стоны. Но по большей части Абель бывал добродушен, хоть и вспыльчив время от времени. Однажды Валенси дерзко спросила его:

«В чем смысл так взрываться?»

«Это такое чертово… облегчение».

Оба расхохотались.

«Вы славная маленькая штучка, – восхищенно сказал Абель. – Простите мой плохой французский. Я не это имел в виду[17_1]. Привык подшутить. По правде, мне нравится женщина, что не боится разговаривать со мной. Сис всегда была слишком бессловесной, слишком. Потому и плывет по течению. Вы мне нравитесь».

«И все же, – решительно сказала Валенси, – нет смысла проклинать все подряд, как вы это делаете. И я не собираюсь терпеть ваши грязные следы на только что выскобленном полу. Вы обязаны пользоваться скребком, независимо от того, послали вы его на вечные муки или нет».

Сисси очень любила чистоту. Она поддерживала порядок в доме до тех пор, пока могла. Она была трогательно счастлива, что рядом с нею Валенси. Долгие тоскливые одинокие дни и ночи в обществе лишь тех жутких старух, что приходили работать по дому – Сисси ненавидела и боялась их. Она льнула к Валенси, как ребенок. Не было сомнений, что Сисси умирает. Хотя, внешне, ничто не вызывало тревоги. Даже кашель ее не был слишком сильным. Почти каждое утро она могла встать и одеться, а иногда даже что-то делать в саду или на просеке, в течение часа или двух. Через несколько недель Сисси, казалось, настолько окрепла, что Валенси начала надеяться на ее возможное выздоровление. Но Сисси лишь качала головой.

«Нет, я не поправлюсь. У меня почти разрушены легкие. И я не хочу. Я так устала, Валенси. Смерть принесет облегчение. Но я очень рада, что ты здесь, ты даже не представляешь, как много это значит для меня. Но, Валенси, ты слишком много работаешь. Это совсем ни к чему – отцу нужно лишь, чтобы была готова еда. Не думаю, что ты сама слишком сильна. Иногда ты такая бледная. И эти капли, что ты пьешь. Ты здорова, дорогая?»

«Со мной все хорошо», – легко ответила Валенси. Она не хотела волновать Сисси. «И я не так уж много работаю. Я счастлива, что у меня есть дела, которые хочется делать».

«Тогда, – Сисси нежно взяла Валенси за руку, – давай больше не будем говорить о моей болезни. Давай забудем о ней. Давай притворимся, что я снова маленькая девочка, а ты пришла сюда поиграть со мной. Я мечтала, давно мечтала, чтобы ты пришла. Я знала, ты не могла. Но как я хотела этого! Ты всегда отличалась от других девочек – такая добрая и милая, как будто в тебе было что-то, о чем никто не знал, – какая-то драгоценная, прекрасная тайна. Это так, Валенси?»

«У меня был Голубой замок», – сказала Валенси, рассмеявшись. Ей было приятно, что Сисси так думала о ней. Она никогда не подозревала, что может нравиться кому-то, что кто-то восхищается или интересуется ею. Она рассказала Сисси о своем Голубом замке. Никогда и никому она не говорила об этом прежде.

«У каждого есть свой Голубой замок, – тихо ответила Сисси. – Только называется по-разному. У меня тоже был когда-то».

Она прижала маленькие тонкие ладони к лицу. Она не поведала Валенси, кто разрушил ее Голубой замок. Но Валенси знала, что это был не Барни Снейт.

-------------------------

[17_1] - Абель употребляет слово sport, которое в отношении женщины имеет значение «женщина легкого поведения»

 

Глава XVIII

 

Теперь Валенси была знакома с Барни Снейтом, причем, хоть и разговаривала с ним всего несколько раз, ей казалось, что хорошо знакома. Это ощущение пришло после первой же встречи с ним. Она собирала в саду нарциссы для комнаты Сисси, когда услышала в сумерках жуткий шум старого Грей Слоссона, мчащегося через лес от Мистависа – его было слышно за несколько миль. Валенси не подняла головы, когда он подъехал, громыхая по камням лесной дороги. Она никогда не поднимала головы, хоть Барни и проносился здесь каждый вечер, с тех пор как она поселилась у Ревущего Абеля. Но на этот раз он не проехал мимо. Старый Грей Слоссон остановился с еще большим шумом, чем когда двигался. Валенси подозревала, что Барни выбрался из машины и остановился у ветхой калитки, облокотившись на нее. Она резко выпрямилась и посмотрела ему прямо в лицо. Глаза их встретились – Валенси внезапно охватила приятная слабость. Неужели приближался сердечный приступ? Но то был какой-то новый симптом.

Его глаза, которые она всегда считала карими, вблизи оказались темно-синими, почти фиолетовыми – прозрачно-яркими. Брови не были похожи одна на другую. Он был худ, слишком худ, и ей захотелось хоть чуть-чуть подкормить его, пришить пуговицы к пиджаку, заставить подстричь волосы и бриться каждый день. В его лице было что-то, трудно объяснимое. Усталость? Печаль? Разочарование? Когда он улыбался, на худых щеках появлялись ямочки. Все эти мысли пронеслись в голове Валенси, пока он смотрел на нее.

«Добрый вечер, мисс Стирлинг».

Ничто не могло прозвучать более заурядно и привычно. Кто угодно мог произнести эту фразу. Но Барни Снейт умел придавать значимость любым словам. Когда он говорил «добрый вечер», вы ощущали, что вечер был на самом деле добрым и отчасти благодаря ему, Барни, а еще, что какая-то доля лавров принадлежит и вам. Каким-то образом Валенси смутно ощущала все это, но не могла понять, отчего дрожит с головы до пят – должно быть, из-за сердца. Только бы он не заметил!

«Я собираюсь в Порт, – говорил тем временем Барни. – Могу ли я снискать ваше расположение, купив или сделав что-нибудь для вас или Сисси?»

«Не привезете ли для нас соленой трески?» – сказала Валенси. Это было единственным, что пришло ей в голову. Ревущий Абель как-то выразил желание поесть на обед вареной соленой трески. Когда ее рыцари приезжали верхом в Голубой замок, Валенси отправляла их на разные свершения, но никогда ни одному из них не поручала добыть соленой трески.

«Конечно. Вы уверены, что больше ничего? В Леди Джейн Грей Слоссон навалом места. И она всегда готова к бою, эта Леди Джейн».

«Думаю, больше ничего не нужно», – сказала Валенси. Она знала, что в любом случае он привезет апельсины для Сисси, как делал всегда.

Барни не ушел. Помолчав немного, сказал, тихо и загадочно:

«Мисс Стирлинг, вы молоток! Целый набор молотков. Прийти сюда и ухаживать за Сисси – при таких-то делах».

«Ничего в этом нет молодецкого, – ответила Валенси. – Мне все равно было нечем заняться. И… мне здесь хорошо. Не думаю, что делаю что-то особенное. Мистер Гей заплатит мне жалованье. Я никогда прежде не зарабатывала деньги и мне это нравится».

Как ни удивительно, но оказалось, что беседовать с Барни Снейтом очень легко – с этим ужасным Барни Снейтом с его жуткими историями и загадочным прошлым – так же легко и естественно, как обращаться к себе самой.

«Никакие деньги на свете не окупят того, что вы делаете для Сисси Гей,– сказал Барни. – Это так славно. Если я могу в чем-то помочь, просто дайте знать. А ежели Ревущий Абель попытается надоедать вам…»

«Нет, он хорошо относится ко мне. Мне нравится Ревущий Абель», – ответила Валенси.

«Мне тоже. Только в его опьянении имеется одна стадия – возможно, вы еще не столкнулись с нею – когда он поет похабные песни…»

«О, да. Вчера он пришел именно таким. Мы с Сисси ушли в свою комнату и закрылись там, чтобы не слышать его. Сегодня утром он извинился. Я не боюсь никаких стадий Ревущего Абеля».

«Вообще-то, я уверен, что он будет любезен с вами, исключая тот пьяный рев, – сказал Барни. – Но я предупредил его, что он не должен сквернословить в вашем присутствии».

«Зачем? – спросила Валенси, бросив на него хитрый взгляд раскосых глаз, и от мысли, что Барни Снейт так много сделал ради нее, у нее вдруг вспыхнули щеки. – Мне самой часто хочется выругаться».

Пару секунд Барни в упор смотрел на нее. Неужели вот эта девушка-эльф и есть та старая дева, что стояла перед ним пару минут назад? Заросший, запущенный старый сад и впрямь наполнен магией и чертовщиной. Он рассмеялся.

«Неплохо, когда рядом есть тот, кто сделает это для вас. Итак, вы не хотите ничего, кроме соленой трески?»

«Сегодня нет. Но, осмелюсь сказать, у меня будет несколько поручений, когда вы снова поедете в Порт Лоуренс. Мистер Гей всегда что-нибудь забывает».

Барни уехал на своей Леди Джейн, а Валенси долго стояла в саду.

С тех пор он приходил несколько раз, пешком по просеке, насвистывая. Каким эхом звучал этот свист среди елей в те июньские сумерки! Валенси невольно прислушивалась каждый вечер – одергивала себя и снова прислушивалась. Почему бы ей и не послушать?

Он всегда привозил Сисси фрукты и цветы. А однажды принес Валенси коробку конфет – это была первая в жизни подаренная ей коробка конфет. Съесть их казалось святотатством.

Она замечала за собой, что вспоминает о нем к месту и не к месту. Ей хотелось знать, думает ли он о ней в ее отсутствие, и, если думает, то что. Она хотела посмотреть на его таинственный дом на острове Мистависа. Сисси никогда не видела его и, хоть и говорила о Барни легко и была знакома с ним уже пять лет, знала о нем самом не больше, чем Валенси.

«Но он не плохой, – говорила Сисси. – И никто не докажет мне, что это не так. Он не мог сделать ничего постыдного».

«Тогда почему он так живет? – спрашивала Валенси, лишь для того, чтобы услышать оправдания в его адрес.

«Не знаю. Он – загадка. Конечно, за этим что-то стоит, но я знаю, что ничего позорного. Барни Снейт не мог сделать ничего бесчестного, Валенси».

 

Валенси не была столь уверена в этом. Должно быть, Барни когда-то что-то совершил. Он был образован и умен. Она вскоре обнаружила это, слушая его разговоры и споры с Ревущим Абелем, который оказался на удивление начитанным и мог обсуждать все на свете, когда бывал трезв. Такой человек, как Барни, не похоронил бы себя на пять лет на Маскоке, не жил и не выглядел бы, как бродяга, если бы на то не было веских причин. Но это не имело значения. Самое главное, что он никогда не был возлюбленным Сисси Гей. Между ними не существовало ничего такого. Хотя ему, судя по всему, очень нравилась Сисси, а он – ей. Но то была симпатия, которая не беспокоила Валенси.

«Ты не знаешь, кем стал для меня Барни в эти последние два года, – призналась Сисси. – Мне было бы невыносимо без него».

«Сисси Гей – самая милая девушка из всех, что я знал, и если бы я нашел того человека, я бы пристрелил его», – однажды мрачно сказал Барни.

Он оказался интересным собеседником и обладал талантом повествовать о своих приключениях, ничего не сообщая о себе. В один прекрасный дождливый день Барни и Абель обменивались байками, а Валенси чинила скатерти и слушала. Барни рассказывал причудливые истории о том, как он «промышлял» в поездах, скитаясь по континенту. Его воровские путешествия должны были бы вызывать у Валенси возмущение, но не вызвали. Более пристойно прозвучал рассказ о его работе на судне для перевозки скота, на пути в Англию. Но более всего ее захватили истории о Юконе, особенно одна – о том, как он плутал в долинах Голд Рана и Сулфура[18_1]. Она прожил там два года. Когда же он успел побывать в тюрьме и совершить все прочее?

Если, конечно, он говорил правду. Но Валенси знала, что это было именно так.

«Не нашел золота, – сказал он. – Вернулся беднее, чем был. Но что там за места для жизни! Это безмолвие в краю северных ветров покорило меня. С тех пор я больше не принадлежал себе».

Но все же он не был любителем поболтать. Он мог сказать многое несколькими умело подобранными словами – Валенси не понимала, как ему это удавалось. И у него имелся талант говорить, не открывая рта.

«Мне нравится человек, чьи глаза говорят больше, чем губы», – думала Валенси.

А еще ей нравились его темные рыжеватые волосы, его причудливая улыбка, его смешинки в глазах, его верность своей безгласной Леди Джейн, его привычку сидеть, засунув руки в карманы, уперев подбородок в грудь, поглядывая из-под разномастных бровей. Ей нравился его приятный голос, который мог обрести нежность или заигрывающие нотки, чуть спровоцируй его обладателя. Иногда она пугалась, что позволяет себе думать о таких вещах. Мысли бывали настолько образны, что ей казалось, все вокруг догадываются, о чем она думает.

«Сегодня весь день наблюдал за дятлом», – заявил он как-то вечером, сидя на старой дряхлой веранде. Его рассказ о дятловых делах звучал весьма увлекательно. У него частенько имелся в запасе веселый или пикантный анекдот о лесных обитателях. А иногда они с Ревущим Абелем могли целый вечер дымить трубками, не говоря ни слова, пока Сисси лежала в гамаке, подвешенном на столбах веранды, а Валенси праздно сидела на ступеньке, положив руки на колени и сонно размышляя, на самом ли деле она та самая Валенси Стирлинг и правда ли, что прошло всего три недели с тех пор, как она покинула уродливый старый дом на улице Вязов.

Просека лежала перед ней в белом лунном сиянии, где резвились дюжины маленьких кроликов. Барни, когда ему хотелось, мог сидеть на краю просеки и подманивать к себе этих кроликов некими таинственными чарами, которыми он обладал. Однажды Валенси видела, как белка спустилась с сосны к нему на плечо и уселась там, болтая с ним. Это напомнило ей о Джоне Фостере.

Одной из радостей новой жизни было то, что Валенси могла читать книги Джона Фостера столько, сколько хотелось. Она прочитала их все Сисси, и та полюбила их. Она пыталась читать их Абелю и Барни, но тем они не понравились. Абель заскучал, а Барни вежливо отказался слушать.

«Чепуха», – сказал он.

------------

[18_1] Голд Ран и Сулфур - золотоносные речки на Аляске.

 

Глава XIX

 

Разумеется, Стирлинги не оставили бедную маньячку в покое, прилагая героические усилия спасти ее погибающую душу и репутацию. Дядя Джеймс, чей адвокат помог не больше, чем врач, явился однажды утром, застав Валенси на кухне, в одиночестве, как он полагал, и завел душещипательную беседу о том, что она разбила сердце своей матери и опозорила свою семью.

«Но почему? – спросила Валенси, продолжая старательно скоблить кастрюлю из-под каши. – Я честно выполняю работу за честную оплату. Разве в этом есть что-то позорное?»

«Не возражай, Валенси, – важно заявил дядя Джеймс. – Это место не подходит для тебя, и ты знаешь об этом. Говорят, что этот уголовник, Снейт, болтается здесь каждый вечер».

«Не каждый вечер, – рассеянно ответила Валенси. – Определенно, не каждый».

«Это… это невыносимо! – вскричал дядя Джеймс. – Валенси, ты должна вернуться домой. Мы не станем строго судить тебя. Гарантирую, что не станем. Мы закроем глаза на все».

«Спасибо», – сказала Валенси.

«Неужели у тебя совсем нет стыда?» – возмутился дядя Джеймс.

«Есть. Но я стыжусь совсем иного, чем вы». Валенси продолжала старательно полоскать посудную тряпку.Как же терпелив был дядя Джеймс. Он вцепился в стул и заскрежетал зубами.

«Мы знаем, что у тебя не все хорошо с головой. Мы примем это во внимание. Но ты должна вернуться домой. Ты не останешься здесь с этим пьяным, старым негодяем-богохульником…»

«Вы случайно не обо мне, мистер Стирлинг? – спросил Ревущий Абель, внезапно появляясь в дверях, ведущих на заднюю веранду, где он мирно покуривал трубку, с неизмеримым удовольствием слушая тираду «старины Джима Стирлинга». Его рыжая борода вздыбилась от возмущения, а огромные брови трепетали. Но Джеймс Стирлинг был не из робкого десятка.

«О вас. И более того, хочу сказать, что вы преступили все законы, выманив эту слабую несчастную девушку из родного дома, от близких, и я еще поквитаюсь с вами за это…»

Джеймс Стирлинг не успел закончить. Ревущий Абель, одним прыжком преодолев кухню, схватил его за ворот и брюки и вышвырнул через кухонную дверь в сад с такой легкостью, словно отбросил с пути вредного котенка.

«В следующий раз, когда придешь сюда, — выкрикнул он, — я выброшу тебя в окно — и тем лучше, если оно будет закрыто! Явиться сюда, воображая себя Господом Богом, наводящим порядок в мире!»

Валенси откровенно и без тени смущения призналась себе, что видела всего лишь немногим более приятные вещи, чем полы сюртука дяди Джеймса, развевающиеся над грядками спаржи. Когда-то она боялась осуждения этого человека. Теперь же ясно видела, что он оказался всего лишь глупым деревенским божком. Ревущий Абель от души расхохотался.

«Теперь он будет годами вспоминать об этом, просыпаясь по ночам. Всевышний перестарался, создав так много Стирлингов. Но коли уж они созданы, приходится считаться с этим. Слишком много, чтобы поубивать их. Но если они будут приходить и беспокоить вас, я перестреляю всех, прежде чем кошка успеет лизнуть свое ухо».

В следующий раз они прислали доктора Столлинга. Ревущий Абель не стал бросать его на грядку со спаржей. Доктор Столлинг не разделял общего мнения, да и поручение его не слишком радовало. Он не верил, что Валенси Стирлинг сошла с ума. Она всегда была чудаковатой. Он, доктор Столлинг, никогда не понимал ее, поэтому она, без сомнения, была чудаковатой. Просто теперь стала более странной, чем обычно. Но у него были личные причины не любить Ревущего Абеля. Когда доктор Столлинг приехал в Дирвуд, он любил совершать долгие прогулки вокруг Мистависа и Маскоки. Однажды он заблудился и после долгих скитаний встретил Ревущего Абеля с ружьем за плечами. Доктор Столлинг умудрился задать ему вопрос в самой идиотской форме, какую только можно было придумать. Он спросил:

«Вы не скажете, куда я иду?»

«Какого черта я должен знать, куда ты идешь, гусенок? — презрительно ответил Абель.

Доктор Столлинг был настолько разгневан, что на пару секунд потерял дар речи, а Абель тем временем исчез в зарослях. Доктор Столлинг в конце концов нашел дорогу домой, но больше не желал видеть Абеля Гея.

Тем не менее, он пришел, чтобы исполнить свой долг. С упавшим сердцем Валенси поздоровалась с ним. Ей пришлось признаться себе, что до сих пор  ужасно боится доктора Столлинга. Она была почти убеждена, что если он погрозит своим длинным костлявым пальцем и прикажет возвращаться домой, она не посмеет ослушаться.

«Мистер Гей, – вежливо и снисходительно начал доктор Столлинг, – могу ли я несколько минут поговорить с мисс Стирлинг наедине?»

Ревущий Абель был слегка пьян – как раз настолько, чтобы быть чрезмерно вежливым и очень приятным. Когда явился доктор Столлинг, он собирался уходить, но сейчас уселся в углу гостиной, скрестив руки на груди.

«Нет, нет, мистер, – важно сказал он. – Это никак невозможно, совсем невозможно. Я должен поддерживать репутацию своего дома. Я отвечаю за эту молодую леди. Не могу допустить никаких заигрываний у меня за спиной».

У оскорбленного доктора Столлинга был настолько ошеломленный вид, что Валенси засомневалась, сможет ли Абель сохранить лицо. Но тот и не беспокоился об этом.

«Кстати, вы что-неть знаете об этом?» – дружелюбно спросил он.

«О чем?»

«О заигрываниях», – спокойно ответил Абель.

Бедный доктор Столлинг, который никогда не был женат, потому что верил в безбрачие духовенства, пропустил эту грубую реплику мимо ушей. Он повернулся спиной к Абелю и обратился к Валенси.

«Мисс Стирлинг, я здесь по просьбе вашей матери. Она умоляла меня пойти. У меня есть несколько посланий от нее. Вы… – он покачал пальцем, – выслушаете их?»

«Да, – вяло произнесла Валенси, уставившись на палец. Он действовал на нее гипнотически.

«Итак, первое. Если вы покинете этот… это…»

«Дом, – встрял Ревущий Абель. – Д – о – м. У вас трудности с речью, мистер?»

«… это место и вернетесь домой, мистер Джеймс Стирлинг самолично заплатит за хорошую сиделку, которая будет ухаживать за мисс Гей».

Несмотря на свои страхи, Валенси тайком улыбнулась. Должно быть, дядя Джеймс посчитал дело совсем безнадежным, раз готов понести такие расходы. В любом случае, ее семейство больше не сможет унижать или не замечать ее. Она стала для них важной.

«Это мое дело, мистер, – сказал Абель. – Мисс Стирлинг может уйти, если захочет или оставаться, если ей будет угодно. Мы заключили честную сделку, и она вольна выбирать, что ей нравится. Она готовит мне еду, которой я от души наедаюсь. Она не забывает посолить кашу. Она никогда не хлопает дверьми и, если ей нечего сказать, просто молчит. Это необычно для женщины, знаете ли, мистер. Я доволен. Но если ей не нравится, она может уйти. Но ни одна женщина не придет сюда за плату Джима Стирлинга. А если вдруг придет, – голос Абеля звучал опасно тихо и вежливо, – я размажу ее мозги по дороге. Передайте ему это с приветом от А. Гея».

«Доктор Столлинг, Сисси нужна не сиделка, – прямо сказала Валенси. – Она пока что не настолько больна. Ей нужна подруга рядом, та, которую она знает и любит. Уверена, вы можете это понять».

«Я понимаю, что ваши мотивы вполне… хм-м… похвальны».

Доктор Столлинг чувствовал, что демонстрирует действительно широкие взгляды – особенно потому, что в глубине души не верил, что мотивы Валенси заслуживают похвалы. Он не имел ни малейшего понятия, чего ради она делает это, но он был убежден, что хвалить ее не за что. Когда он что-то не понимал, он просто осуждал. Проще простого!

«Но главное – ваш долг перед матерью. Она нуждается в вас. Она умоляет вас вернуться домой – она простит вам все, если только вы вернетесь». «Довольно слабый аргумент», – задумчиво произнес Абель, насыпая в ладонь табак.

Доктор Столлинг проигнорировал его.

«Она умоляет, но я, мисс Стирлинг, – доктор Столлинг вспомнил, что он посланец Йеговы,– я приказываю. Как ваш пастор и духовный наставник, я приказываю вам вернуться домой, со мной, сегодня же. Возьмите свое пальто и шляпу, и идем».

Доктор Столлинг ткнул пальцем в сторону Валенси. Перед этим безжалостным пальцем она заметно сникла и увяла.

«Она сдается», – подумал Ревущий Абель. – Она уйдет с ним. Проклятье, какую власть этот проповедник имеет над женщинами».

Валенси была готова подчиниться доктору Столлингу. Она должна пойти домой с ним и сдаться. Она превратится в Досс Стирлинг на все оставшиеся ей дни или недели, чтобы вновь стать безвольным бессмысленным существом, каким была всегда. В этом пальце, безжалостно поднятом в небо, ее судьба. Она не сможет сбежать от него, как Ревущий Абель от своего удела. Она смотрела на него, как завороженная птичка на змею. В следующий миг…

«Страх – это изначальный грех, – внезапно раздался тихий голосок откуда-то из глубины сознания Валенси. – Почти все зло в мире происходит потому, что кто-то чего-то боится».

Валенси выпрямилась. Страх еще держал ее в своих тисках, но душа вновь принадлежала ей. Она не подведет свой внутренний голос.

«Доктор Столлинг, – медленно произнесла она. – Сейчас у меня нет никаких долгов перед матерью. Она вполне здорова, и у нее есть все, что нужно – и помощь, и друзья. Она совсем не нуждается во мне. Я же нужна здесь. И я останусь».

«Браво!», – с восхищением сказал Ревущий Абель.

Доктор Столлинг опустил палец. Никому не дано потрясать им вечно.

«Мисс Стирлинг, неужели ничто не может повлиять на вас? Вы помните дни своего детства…»

«Очень хорошо. И ненавижу их».

«Вы понимаете, что скажут люди?» Что они говорят

«Могу представить», – ответила Валенси, пожав плечами. Она вдруг избавилась от страха. «Не напрасно же я двадцать лет слушала сплетни на чаепитиях и швейных вечеринках в Дирвуде. Но, доктор Столлинг, мне все равно, что они говорят, совсем все равно».

После этих слов доктор Столлинг удалился. Девушка, которую не волнует общественное мнение! Для которой не важны священные узы семьи! Ненавидящая свои детские воспоминания!

Затем пришла кузина Джорджиана – по своей собственной инициативе – никто и не собирался посылать ее. Она нашла Валенси в одиночестве, за прополкой своего маленького огорода, и выдала все банальности, какие могли прийти ей в голову. Валенси терпеливо выслушала ее. Кузина Джорджиана была совсем не плохой душой. Затем Валенси сказала:

«А теперь, когда вы высказали все, что накипело, кузина Джорджиана, посоветуйте, как приготовить протертую треску так, чтобы она не была сухой, как каша, и соленой, как Мертвое море?»

 

«Нам просто придется подождать», – постановил дядя Бенджамин. – В конце концов, Сисси долго не проживет. Доктор Марш сказал мне, что она может умереть в любой день».

Миссис Фредерик всхлипнула. Было бы намного легче перенести, если бы Валенси умерла. Тогда бы она могла хотя бы надеть траур.

 

Глава XX

 

Когда Абель выдал Валенси ее первую зарплату – точно в срок, в купюрах, пропахших табаком и виски – она отправилась в Дирвуд и истратила ее всю до последнего цента. Она купила на распродаже симпатичное платье из флера, зеленое, с поясом из малинового бисера, пару шелковых чулок к нему и затейливую зеленую шляпку с малиновой розой. Она даже приобрела маленькую, дурацкую ночную сорочку, украшенную лентами и кружевами.

Она дважды прошла мимо дома на улице Вязов – Валенси никогда не думала о нем, как о родном – но никого не увидела. Без сомнения, мать сидела в гостиной, раскладывала пасьянс-солитер и жульничала. Валенси знала, что миссис Фредерик всегда жульничает. Она никогда не проигрывала. Большинство прохожих, встретившихся на пути, сурово смотрели на Валенси и проходили мимо, холодно поклонившись. Никто не остановился поговорить с нею.

Вернувшись домой, она надела зеленое платье. Затем сняла, почувствовав себя неловко, словно раздетой, из-за низкого выреза и коротких рукавов. Малиновый пояс на бедрах казался почти неприличным. Она повесила платье в шкаф, расстроившись, что понапрасну потратила деньги. У нее никогда не хватит смелости надеть это платье. Декларация Джона Фостера не имела в данном случае силы. Здесь держали верх привычки и традиции. Но позже, спустившись вниз в своем старом скучно-коричневом платье и увидев там Барни Снейта, она вздохнула с сожалением. То зеленое очень шло ей – хватило одного стыдливого взгляда, чтобы заметить это. Глаза заблестели, словно чудные коричневые алмазы, а пояс придал плоской фигуре совсем иной вид. Она пожалела, что сняла его. Но существовали вещи, о которых не знал Джон Фостер.

Воскресными вечерами Валенси ходила в маленькую церковь Свободных Методистов, она находилась в долине, у края «чащобы» – небольшое серое здание без шпиля, среди сосен, а рядом с ним, в окруженном дощатым забором заросшем травой заднем дворике – несколько осевших в землю надгробий и могильных камней, покрытых мхом. Ей нравился священник, который здесь проповедовал. Он был простым и искренним. Пожилой человек, он жил в Порт Лоуренсе и приезжал по озеру на легкой моторной лодке, чтобы провести службу для прихожан из маленьких ферм на холмах – у них не было другой возможности послушать послания Евангелия. Валенси нравились эти простые службы и самозабвенное пение. Ей нравилось сидеть у открытого окна и смотреть на сосны. Конгрегация была совсем незначительной. Всего несколько человек, в основном, бедных и неграмотных. Но Валенси любила эти воскресные вечера. Впервые в жизни ей нравилось посещать церковь. Слух о том, что она «переметнулась к свободным методистам», дошел до Дирвуда и уложил бедную миссис Фредерик в постель на целый день. Но Валенси никуда не металась. Она ходила в эту церковь, потому что ей так хотелось, и потому что каким-то необъяснимым образом приносило радость. Старый мистер Тауэр значительно отличался тем, что верил в то, что проповедовал.

Ревущий Абель, как ни странно, не одобрял эти посещения церкви на холме с непреклонностью, которой могла бы позавидовать миссис Фредерик. Он считал «Свободных методистов бесполезными. Он был пресвитерианцем». Но Валенси продолжала ходить туда, не обращая на него внимания.

«Скоро мы услышим о ней что-нибудь худшее», – мрачно предвещал дядя Бенджамин.

Так и случилось.

Валенси не могла объяснить, даже себе, почему ей вдруг захотелось отправиться на ту вечеринку. Это был танцевальный вечер в «чащобе» в Чидли Конерз, а такие события в Чидли Конерз не предназначались, как правило, для хорошо воспитанных молодых леди. Валенси узнала об этом вечере, потому что Ревущий Абель был приглашен туда в качестве одного из скрипачей.

Но идея пойти туда не пришла ей в голову прежде, чем Ревущий Абель не объявил об этом за ужином.

«Пойдете со мной на танцы, – распорядился он. – Вам полезно немного пошевелиться и разрумяниться. Совсем зачахла, нужно как-то ожить».

Валенси вдруг поняла, что ей хочется пойти. Она не знала, что это такое, танцы в Чидли Конерз. Все ее представления основывались на чопорных собраниях, которые в Дирвуде и Порт Лоуренсе назывались танцами. Разумеется, она понимала, что вечеринка в Конерз нечто совсем иное. Конечно, обстановка там более непринужденная. Но это намного интересней. Почему бы ей не пойти? Сисси на этой неделе казалась вполне здоровой, состояние ее улучшилось. Она была не против побыть одной.  Она уговаривала Валенси пойти, если той хочется. А Валенси очень хотелось.

Она отправилась в свою комнату одеваться. Скучно-коричневый шелк вызвал приступ протеста. Надеть такое на вечеринку! Никогда. Она сняла с плечиков зеленый флер и лихорадочно натянула на себя. Было ужасно чувствовать себя настолько… настолько раздетой только потому, что открыты руки и шея. Это все симптомы стародевичества. Она справится с этим. Итак, платье и туфли-лодочки!

Впервые, после нарядов из органди, которые Валенси носила, будучи подростком, она надела нарядное платье.  Но она никогда не выглядела вот таким образом.

Если бы у нее было ожерелье или что-то в этом роде. Тогда бы она не ощущала себя столь обнаженной. Она побежала в сад. Здесь цвел клевер – малиновыми шарами среди высокой травы. Валенси собрала охапку цветов и сплела их в гирлянду, которую ожерельем закрепила на шее, это дало ей уютное ощущение воротника и подошло к платью. Другой веночек она прицепила к волосам, уложив их низкими локонами, что также шло ей. Возбуждение нанесло мазки бледно-розовой краски на ее лицо. Она накинула пальто и надела свою закрученную шляпку.

«Ты выглядишь очень хорошо и… и… иначе, – сказала Сисси. –Как зеленый лунный луч с проблеском красного в нем, если вообще такое где-то существует».

Валенси наклонилась, чтобы поцеловать ее.

 «Я переживаю, что оставляю тебя одну, Сисси».

«О, со мной все будет хорошо. Сегодня мне намного лучше, чем прежде. Я больше переживаю, что ты привязана ко мне. Надеюсь, ты хорошо проведешь время. Я никогда не была на вечеринке в Конерз, но иногда, давным-давно, ходила на танцы в «чащобу». Там всегда было очень весело. И тебе не нужно бояться, что отец сегодня напьется. Он никогда не пьет, если играет на танцах. Ну… может быть, ликер. Что ты будешь делать, если кто-то нагрубит тебе?»

 «Никто не станет приставать ко мне».

«Не всерьез, думаю. Отец последит за этим. Но там может быть шумно и… неприятно».

«Неважно. Я только посмотрю. Я не собираюсь танцевать. Хочу только взглянуть, что это такое танцы в «чащобе». Я ведь никогда не видела ничего, кроме разряженного Дирвуда».

Сисси улыбнулась, довольно иронически. Она лучше Валенси знала, какой может быть вечеринка в «чащобе», если там замешан ликер. Но опять же, может и не быть.

 «Надеюсь, тебе будет весело», – повторила она.

   Поездка радовала Валенси. Они отправились рано, потому что до Чидли Корнерз было двенадцать миль, а ехали они на старой потрепанной двуколке Абеля. Дорога, как большинство дорог на Маскоку, была камениста и ухабиста, но окружена очарованием северного леса. Она тянулась среди прекрасных ворчащих сосен, что чарующими шеренгами высились в июньском закате; через удивительные речки Маскоки, с водой цвета нефрита, окаймленные осинами, всегда дрожащими от какой-то неземной радости.

   Ревущий Абель оказался отличной компанией. Он знал множество историй и легенд о диких прекрасных «чащобах» и рассказывал их Валенси, пока они ехали. Она время от времени посмеивалась про себя, представляя, что подумали, почувствовали и сказали бы дядя Бенджамин, тетя Веллингтон и прочие, увидь они ее едущей на танцы в Чидли Корнерз с Абелем в этой жуткой двуколке.

Поначалу на вечеринке все было спокойно, и Валенси веселилась и развлекалась. Она даже приняла приглашения пары местных парней – они хорошо танцевали и сказали, что она тоже неплоха.

Затем в ее адрес пришел другой комплимент – возможно, не слишком тонкий, но Валенси слишком редко получала комплименты, чтобы быть разборчивой. Она подслушала, как позади нее два молодых человека, стоящие в темном углу, говорят о ней.

 «Знаешь, кто эта девушка в зеленом?»

 «Не-а. Верно, нездешняя. Может, из Порта. Стильная».

«Не красотка, но вполне, скажу я. Ты когда-нить видал такие глаза?»

   Зал украшали сосновые и еловые ветки, а освещали китайские фонарики. Пол натерт воском, волшебно мурлыкала скрипка в умелых руках Ревущего Абеля. Девушки из «чащобы» были симпатичны и хорошо одеты. Валенси подумала, что это самая лучшая вечеринка из всех, на которых она когда-либо бывала.

  К одиннадцати ее мнение изменилось.  Прибыла новая компания – по всем признакам нетрезвая. Виски свободно пошло по рукам. Очень скоро вся мужская половина изрядно опьянела. Собравшиеся на крыльце и возле дверей подняли шум, улюлюкая: «Живее вы там!» и, попав внутрь, не успокоились.

  В зале стало тесно и душно. То тут, то там вспыхивали ссоры. Слышались ругательства и непристойные песни. Девушки шумели, грубо выгибаясь в танце, их прически растрепались.  Валенси, терзаясь отвращением и раскаянием, забилась в угол. Зачем она пришла в такое место? Свобода и независимость – это прекрасно, но не следует же быть такой дурой. Она могла бы догадаться, что это за танцы, должна была уловить предупреждение в осторожных намеках Сисси. У Валенси разболелась голова, она была сыта по горло всем этим. Но что она могла предпринять? Придется оставаться до конца. Абель не сможет уехать раньше. А вечеринка, вероятно, продлится до трех-четырех часов утра.

   Новый наплыв парней оставил девушек в меньшинстве, и партнерш стало недостаточно. К Валенси приставали с приглашениями потанцевать. Она коротко отказывала всем, но некоторыми ее отказы были приняты с недовольством. Она слышала проклятья и замечала косые взгляды. Напротив устроилась компания беседующих меж собой незнакомцев, которые явно смотрели в ее сторону.  Что они затевали?

   И в этот миг она увидела в дверях Барни Снейта, разглядывающего зал через головы стоящих впереди него. Две мысли отчетливо мелькнули у нее в голове: первая, что теперь она в безопасности, а вторая, что именно поэтому она и хотела пойти на эти танцы. Абсурдная надежда, о которой она не осмелилась задуматься. Но теперь она знала, что пришла, поскольку существовала возможность, что Барни мог оказаться здесь. Вероятно, следовало стыдиться этого, но ей совсем не было стыдно. Вслед за чувством облегчения пришла обида, что он явился небритым. Ему бы не помешало чуть больше самоуважения, и он мог бы привести себя в порядок, если идет на вечеринку. А он был здесь, без шапки, обросший щетиной, в старых брюках и грубой голубой рубашке. Даже без пиджака. Валенси разозлилась так, что ей захотелось встряхнуть его. Не удивительно, что люди верят во все эти байки о нем.

 Зато теперь она больше не боялась. Один из компании напротив покинул своих приятелей и направился к ней, пробираясь между крутящимися парами, что заполнили зал. Это был высокий, широкоплечий парень, неплохо одетый и вполне симпатичный, но явно полупьяный. Он пригласил Валенси танцевать. Она вежливо отказалась. Его лицо налилось краской. Он схватил ее и прижал к себе. Его горячее, пьяное дыхание обожгло ей лицо.

«У нас здесь без церемоний, крошка. Раз пришла, не строй из себя недотрогу, что слишком хороша, чтобы потанцевать с нами. Мы с приятелями наблюдали за тобой. Потанцуешь со всеми по очереди и поцелуешь всех вдобавок». Валенси отчаянно, но тщетно пыталась вырваться. Ее почти втащили в лабиринт кричащих, топающих, вопящих танцоров. В следующий миг парень, державший ее, получил аккуратный удар в челюсть и отлетел в сторону, расталкивая танцующих. Валенси почувствовала, как ее схватили за руку.

 «Сюда, быстро», – сказал Барни Снейт. Он перекинул ее в открытое окно позади себя, сам легко перемахнул через подоконник и поймал ее руку.

 «Быстро… мы должны добежать… они погонятся за нами».

  Вцепившись в руку Барни, Валенси бежала так, как никогда не бегала, удивляясь, отчего не падает замертво в такой сумасшедшей гонке. А ведь должна бы! Каким скандалом обернулось бы это для ее бедной семьи. Впервые Валенси чуть пожалела их. И она была рада, что вырвалась из этого ужасного дебоша. А еще рада, что крепко держалась за руку Барни. Ни разу в жизни она не испытывала такого смешения чувств, всех и сразу.

  Наконец они достигли тихого уголка в сосновом лесу. Погоня пошла в другом направлении, крики и вопли позади затихли. Валенси, потеряв дыхание, с бешено бьющимся сердцем, рухнула на ствол поваленной сосны.

«Спасибо», – выдохнула она.

 «Какой гусыней надо быть, чтобы отправиться в такое место!» – сказал Барни.

 «Я… не… знала… что… так… будет», – запротестовала Валенси.

 «Вам следовало бы знать. Чидли Конерз!»

 «Для… меня… это… просто… название».

Валенси понимала, что Барни не мог и подумать, насколько далека она от районов «чащоб». Она прожила в Дирвуде всю жизнь и, конечно, он полагал, что она знает. Он не представлял, как она была воспитана. И бесполезно пытаться объяснить.

 «Когда я вечером заехал к Абелю, и Сисси сказала, что вы отправились сюда, я очень удивился. И, честно говоря, испугался. Сисси сказала, что беспокоилась о вас, но не хотела переубеждать, боясь, что вы посчитаете, что она думает только о себе. Так что я отправился прямо сюда, вместо того, чтобы ехать в Дирвуд».

  Валенси вдруг почувствовала, как под этими темными соснами чудесный свет озарил ее душу и тело. Значит, он приехал, чтобы позаботиться о ней. 

 «Как только они бросят охотиться на нас, проберемся вокруг к дороге на Маскоку. Там я оставил Леди Джейн. Отвезу вас домой. Полагаю, вам достаточно этой вечеринки».

«Вполне», – кротко сказала Валенси.

  Первую половину пути они ехали молча. Разговаривать было бессмысленно. Леди Джейн так ревела, что они просто не услышали бы друг друга. Но Валенси и не смогла бы поддержать разговор. Ей стало стыдно – из-за своего глупого решения пойти на танцы, из-за того, что Барни Снейт нашел ее в таком месте. Барни Снейт, сбежавший из тюрьмы атеист, фальшивомонетчик и растратчик. Губы Валенси кривились в улыбке, когда она думала об этом. Но ей стало стыдно.

  А еще ей было радостно – радостно до странного ликования – трястись по ухабистой дороге рядом с Барни Снейтом. Огромные деревья расступались перед ними. Заросли коровяка стояли вдоль дороги, словно роты солдат. Головки чертополоха, попадая в свет фар, казались подвыпившими феями или хмельными эльфами. Она впервые ехала в машине. И ей это нравилось. Она ничуть не боялась, потому что за рулем был Барни Снейт. Они мчались во весь дух, и от скорости ей становилось лучше. Она перестала стыдиться.  Осталось лишь ощущение, что она часть кометы, победно рвущейся вперед через ночной космос.

  Вдруг, когда сосновый лес поредел до пустоши, заросшей кустарником, Леди Джейн затихла, слишком затихла. Грохот мотора постепенно смолк, и она остановилась.

Барни издал вопль отчаяния. Вышел. Осмотрел. Вернулся сконфуженным.

 «Слабоумный идиот. Кончился бензин. Знал, что мало, когда выезжал из дома, но решил, что заправлюсь в Дирвуде. А потом совсем позабыл, спеша добраться до Конерз».

«И что нам делать?» – спокойно спросила Валенси.

 «Не знаю. Заправиться негде, кроме как в Дирвуде, в девяти милях отсюда. Но я не осмелюсь оставить вас одну. По этой дороге вечно шляются бродяги – да еще и те придурки из Корнерз могут пойти этим путем. Там были парни из Порта. Думаю, лучше всего сидеть здесь и ждать, пока кто-нибудь не проедет мимо и не займет нам бензина, чтобы мы могли добраться до Абеля».

 «Так в чем же дело?» – спросила Валенси.

 «Возможно, придется сидеть всю ночь», – ответил Барни.

 «Я не против», – сказала Валенси.

Барни хохотнул. «Если вы не против, то я тем более. У меня нет репутации, которую можно потерять».

 «У меня тоже», – довольно заявила Валенси.

Продолжение

(05.03.2013-20.05.2013)

Copyright © 2013 Все права на перевод романа
Люси Мод Монтгомери «Голубой замок»
(Lucy Maud Montgomery «The Blue Castle»)
принадлежат
Ольге Болговой

Обсудить на форуме

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала
полностью или частично запрещено

В начало страницы

Запрещена полная или частичная перепечатка материалов клуба  www.apropospage.ru   без письменного согласия автора проекта.
Допускается создание ссылки на материалы сайта в виде гипертекста

      Top.Mail.Ru