Творческие забавы

Ольга Болгова

1  2  3  4  5  6

Ася проснулась ночью. Подушка под щекой и простыня были влажными, а сама она горела, словно какой-то злоумышленник разжег внутри небольшой, но весьма эффективный костер. Она выбралась из-под одеяла, нащупала тапочки и двинулась в кухонный угол - налить воды из чайника. Из-за узкой шторы пробивался жидкий свет одинокого уличного фонаря. Вода показалась очень холодной и обожгла горло, словно Ася выпила стакан кислоты. Жар вдруг сменился резким ознобом. На полке в коробке, где хранились всякие нужные и не очень мелочи, она нашла пластинку таблеток аспирина, выпила сразу две и забралась под одеяло, чуть ли не стуча зубами от озноба.

Согреться удалось не сразу, но когда удалось, пришлось стаскивать с себя одеяло, чтобы не сгореть во вновь разгоревшемся костре. Так она промучилась до утра, на мгновенье засыпая и вновь просыпаясь, и, лишь когда в комнате стало совсем светло, забылась тяжелым вязким сном, словно погрузилась в липкую теплую смолу.

Ее разбудила Леля, дотронулась до лба.

- Аська, ты вся горишь. Опять заболела?

- Да, - виновато прохрипела Ася, обнаружив, что вдобавок ко всему потеряла голос. - Горло болит и температура.

- Понялa, как обычно, - вздохнула подруга. - Сейчас поищу меду или варенья малинового. У Борисовой сто процентов есть.

- Борисова не даст, - прохрипела Ася.

- Молчи лучше, не надрывайся. Даст, куда она денется, - отрезала Леля.

Через четверть часа она принесла вырванную из хозяйственных лап практичной третьекурсницы Борисовой банку, наполовину заполненную медом, плотным, бледно-желтым, с белой изморозью сахарных прожилок. За это время Ася кое-как добралась до кухни, чтобы поставить чайник. А еще через полчаса она возлежала на двух подушках, блаженно глотая горячий чай, заедая его дерущим горло медом. Почти как дома в детстве, когда болела, и мама укладывала ее на свою кровать и поила горячим чаем с медом и каплями датского короля. Горячечное блаженство портили лишь головная боль, ноющее горло и неотвязное воспоминание о встрече и конфузе со Смоличем, да и закончилось это блаженство очень скоро - короткое облегчение сменилось новой волной жара. Она выпила таблетку и поплыла в вязком тумане, где сон путался с явью. Явь же вскоре вытащила ее из постели: организм жестко потребовал активного участия в своих функциях. Закутавшись в серый пуховой платок, бабушкин подарок, Ася отправилась по, как обычно, пустынному днем коридору, в место общего пользования.

Сполоснув руки ледяной водой, она взглянула на себя в заляпанное зеркало, что висело над умывальниками. Слипшиеся волосы, красное лицо, больные тусклые глаза - неприглядное зрелище. Дверь распахнулась, вошла вечно сердитая уборщица, загремела ведром. Ася ретировалась, не дослушав нелестную характеристику, прозвучавшую в свой адрес. По коридору почти бежала, насколько хватало сил, так хотелось поскорее забраться под одеяло. Чуть задохнувшись, взялась за ручку двери своей комнаты и замерла, уловив голоса: один - женский, ему вторил мужской. Ася не поняла, кому они принадлежат - в голове стучали молоточки, отдаваясь ударами в висках, мешая вникать и слушать. Голоса смолкли, и она было решила, что ей почудилось. Ася толкнула дверь, вошла и замерла на пороге, словно приклеенная. Жар, нахлынувший на нее, сменился ледяным ознобом, таким, что не согревал и оренбургский пуховый платок, прославленный трогательной песней. Двое, видимо, только что вошедшие в комнату, обернулись к ней. Кудрявая светловолосая пышная красотка Лариса, туго обтянутая зеленым драпом двубортного пальто, и… Леня Акулов, невозможно синеглазый, немыслимо красивый, уставились на Асю, словно увидели привидение. Впрочем, именно на привидение она и была похожа. Первой выступила Лариса, задав риторический вопрос:

- Аська, ты что, дома?

- Что с тобой? - не услышав ответа, продолжила она, узрев, что с хозяйкой комнаты творится что-то неладное.

Ася прижала пальцы к губам. Желание исчезнуть, раствориться в душном воздухе комнаты стало почти невыносимым. Она даже сжалась, словно пытаясь уменьшиться в размерах.

- Привет, - подал реплику Леня. - А мы вот тут… зашли.

Лучше бы молчал. И без того ясная картина стала прозрачной. Ну что ж, именно так, наверное, и должно было случиться. Встретиться с актером, поклонницей которого являешься, и пролить кофе ему на брюки; влюбиться в парня, который спит с подругой твоей подруги в комнате, где ты живешь, и выглядеть при нем, как баба яга - неплохой расклад для романтичной девушки с фантазиями. Впрочем, последний пункт не имел значения, не все ли ему было равно, как она выглядит. Она им кайф поломала своим неуместным появлением - вот что главное. Картина Ильи Ефимовича «Не ждали…»

Такие или примерно такие мысли сумбуром крутились в несчастной больной Асиной голове, пока она тщетно пыталась слиться с грязновато-голубой краской холодной двери, к которой прижалась замерзающей спиной. «Вот бы сейчас упасть в обморок… нет, упасть бы, когда Лариски здесь не будет. Ну да, упасть в обморок, и он станет поднимать тебя с пола, такую больную и опухшую, затем сразу полюбит и жить без тебя не сможет?»

- Ты больная совсем, - продолжила Лариса, в голосе ее прозвучало сочувствие - приправа к разочарованию.

Леня же был чертовски красив или слишком похорошел из-за температурной дымки, в которой Асе виделось все вокруг.

- Простудилась, - прохрипела она.

- Сочувствую, - сказал Леня, и Асе показалось, что он действительно сочувствовал ей.

- Да, а вы вот пришли, а я - дома… - прошептала она.

Если Лариса и бросила на Асю многозначительный взгляд, но вряд ли та уловила это в своем мутном тумане.

- Ты ложись, мы пойдем, - пробормотала Лариса. - Мы за магом забежали.

- Ну да, я лягу, конечно, не вы же… - пролепетала Ася, и на этот раз ей трудно было не поймать зверский Ларкин взгляд и усмешку синих Лениных глаз.

«Каково черта они у него такие синие», - крутилось в голове. - Синий, синий иней, синий, синий иней, one way ticket…»

Ася направилась к своей кровати, парочка расступилась перед нею. Она прошла мимо Лени, близко-близко, и, наверное, почувствовала бы запах его одеколона, если бы у нее не был заложен нос.

- У тебя хорошие записи, - сказала, усаживаясь на кровать.

- Да, неплохие… хочешь, подкину? - подмигнул Леня.

- А у меня и магнитофона нет. Только проигрыватель, да и тот напрокат.

Он поставил на стол магнитофон, сунул вилку в розетку и защелкал клавишами-выключателями. Завертелись, чуть шурша, катушки: «Cos for twenty-four years I've been living next door to Alice…».

- Тебе может, лекарства какие купить? Ты к врачу ходила? - поинтересовалась вдруг забытая Лариса.

- Нет, я только сегодня заболела. Ничего не нужно, спасибо, Лелька принесет.

- Я тебе маг оставлю, покрутишь, - синие глаза смотрели на Асю в упор, и она плотнее укуталась в шаль.

- Спасибо, - выдохнула она. - А когда вернуть?

- Договоримся, - весело бросил он.

- Пойдем, Ленчик, - ревниво проворковала Лариса, надевая перед зеркалом вязаную шапочку. - Не будем мешать Асе, ей нужно поспать. А как же мы без мага?

- Прорвемся, - беззаботно бросил Леня, улыбнувшись пространству комнаты.

Они ушли, а Ася откинулась на подушки и заплакала, молча, растирая по щекам слезы, жгучие, как кислота.

Вечером Леля притащила стакан зеленого ликера Шартрез, которым разжилась в 512-й, мальчуковой, и маленький телевизор, переходящий, как красное знамя, из комнаты в комнату - его приходилось время от времени хлопать по корпусу, чтобы он возвращал на место сужающуюся в линию картинку. Общими усилиями был сооружен фирменный лечебный напиток из ликера, меда, малинового варенья и чая под рабочим названием «Если не помрешь, то будешь жить». Чтобы поддержать подругу, Леля накапала ликера и себе в чай, Асе же пришлось выпить свои полстакана. Напиток обжигал внутренности и бил в голову, зато эффективно бросал в пот и сбивал жар собственным жаром, короче говоря, клин вышибался клином.

- Леля, ты знала, что Лариска здесь у нас… спит с… Акуловым? - спросила Ася уже не шепотом - под воздействием ликера или чего-либо другого у нее прорезался голос.

- Не… нет, не знала, - протянула, смутившись, Леля. - Про него не знала, клянусь. Если бы знала… Да Ларка с кем только не спит, - добавила она, пытаясь исправить ситуацию, и замолчала, виновато глядя на Асю, сообразив, что этим вряд ли что исправишь.

- Ерунда, я просто спросила. Я же тебе не успела рассказать: вчера пришла домой, а они здесь, на Валиной кровати.

- Аська-а… - пробормотала Леля, хмыкнула, проглотила накатившее не к месту веселье. - Брось переживать, у него таких Ларис… все равно у них это не всерьез… - слова утешения опять прозвучали не слишком утешительно.

- Да мне какая разница? - прохрипела Ася, вновь потеряв голос. - Но он мне маг оставил, посочувствовал. А я была страшна, как ведьма.

- Да что ты? - восхитилась Леля. - Ну и мерзавец!

Она встала и хлопнула по телевизору, вернув на экран четверку мушкетеров российского производства, браво распевающих «Когда твой друг в крови, а ля гер ком а ля гер…».

На третье утро после кризисной ночи, проведенной в кошмарах и в поту, Ася в невесть-который-раз решила начать новую жизнь, отбросив прочь глупые девичьи влюбленности, и почувствовала себя свободной и легкой, как птица. Вероятно, этому способствовало состояние эйфории, которое часто приходит во время выздоровления. Она нагрела воды и вымылась в тазу в комнате - душевые в общежитии отсутствовали, мыться ходили в знаменитые на весь Ленинград Посадские бани на углу Малой Посадской и Певческого переулка. Там можно было даже попариться в сауне, нырнуть в крохотный бассейн, а в раздевалках общих душевых послушать беседы и воспоминания питерских старух-блокадниц, которые собирались в бане, словно в английском клубе.

Банный день Ася отложила до выздоровления. Замотав голову большим, еще маминым, полотенцем и закутавшись в теплый халат, она устроилась на кровати с чашкой горячего чаю и зачитанной самоиздатовской книгой, которую вчера, напирая на сочувствие к себе больной-беспомощной, выпросила у мужа Валентины, Юры Володина, на один день и под честное слово не слишком рекламировать. Душа компании, балагур и гитарист, он имел весьма обширный круг общения, в том числе и около-диссидентский.

Ася осторожно перелистывала тонкие желтоватые страницы, с замиранием сердца глотая бледные, напечатанные на машинке строки. Было немного конфузно: оттого, что она читала запрещенную цензурой книгу, от неверия в то, о чем повествовал автор, и потому что это было правдой. Она отложила книгу, когда от слабости закружилась голова, а в комнате вдруг стемнело, словно снаружи на окно накинули тонкое серое покрывало. По оконному стеклу застучали, потекли струи дождя. Ася откинулась на подушку, думая о том, что Смолич мог бы сыграть роль главного героя книги, что нужно успеть прочитать ее до завтра, и что у Лёни Акулова не слишком хороший вкус, раз он выбрал Лариску - или она его выбрала, что тоже вполне вероятно. Мысли о Лене стали для нее какой-то обыденной составляющей, о которой необходимо помнить, потому что все равно не забыть.

Слабость взяла свое, и Ася задремала, прижалась щекой к прохладной подушке, обняла книгу, забралась под одеяло, погружаясь в приятный, почти счастливый сон, из которого была вырвана резким стуком. Села на кровати, стук повторился, дверь открылась, противно заскрипев - не помогало подсолнечное масло, которым были щедро политы старые петли - и нетерпеливый гость вошел, остановился на пороге, открыв своим явлением немую сцену.

- Привет, - наконец сказал Леня. - Я тут… ворвался, извини, если что.

- Привет, ничего, проходи, - Ася засуетилась, вскочила с кровати, книга упала на пол, раскрылась, обнажив потертые желтоватые страницы.

Леня наклонился, поднял ее, взглянул на самодельный переплет.

- Ого, читаешь самиздат?

- Да, вот… читаю… - Ася совсем смутилась - мало того, что он опять застал ее в разобранном виде, так еще и за чтением запретного плода.

- Нравится?

- А ты читал? - спросила она.

- Нет… эту нет, - махнул он головой, подавая книгу.

Она взяла ее, повертела в руках, положила на стол. Узел закрученного на голове полотенца развалился, оно сползло на плечи. Ася сбросила полотенце на спинку стула и поправила еще влажные волосы, поймав на себе Лёнин взгляд, от которого ей стало не по себе. В последний раз так, или примерно так, на нее смотрел курсант нахимовского училища, с которым она целовалась в холодном тамбуре поезда Ленинград - Рига. Дело было в марте, когда они с Лелей экспромтом поехали в Псков, в Пушкинские горы. Места в вагоне достались боковые, а соседями оказались курсанты, едущие на практику в Ригу. Это был кураж, короткий, на три часа от Питера до Пскова, с веселой болтовней, глотком водки, поцелуями и быстрым прощанием. Парень даже написал Асе письмо, его она без колебаний порвала - ведь у нее уже были далекий Смолич и безответный Леня Акулов, который сейчас так внезапно оказался рядом.

«Не забудь - он спит с Ларкой», - напомнила себе Ася, словно это могло помочь - и не помогло - беспринципное нутро противно замирало и ёкало.

- А Ларисы здесь нет, - ляпнула она, отворачиваясь от синего взора.

- Я, собственно, не к Ларисе.

- А зачем? - поинтересовалась она - оставалось только кокетливо улыбнуться.

- Навестить больную, - заявил он.

- Неужели?

Это краска смущения ударила в лицо или снова поднялась температура?

- Ну, если честно, пробегал мимо, подумал…

- … что оставил здесь свой магнитофон… - продолжила Ася. - Вот он, в целости и сохранности. Спасибо.

- Как это ты всегда все знаешь?

- Я не всегда все знаю, я ничего не знаю, потому что ты меня совсем не знаешь, - Ася выдала абракадабру, проклиная себя за косноязычие и глупость.

- Стоит узнать получше? - спросил он.

- Не стоит… - отрезала она, замирая от собственной смелости.

- Ну, как хочешь, - ответил он и замолчал, оглядываясь.

«Вспоминает, как тут с Лариской…», - злобно подумала Ася.

- Но ты права, я за магом, - продолжил он, как ни в чем не бывало. - Тебе, смотрю, получше?

- Спасибо, да.

- Что да?

- Да. Получше,

- А я было подумал ты насчет «у-узнать», - протянул Лёня, усмехнувшись.

Асе хотелось, чтобы он поскорее ушел, слишком сильно было ее смятение - она застряла где-то между своим «не стоит» и его «я было подумал». Ася подошла к столу, выдернула вилку магнитофона из розетки и взялась за массивную пластмассовую ручку.

- Э-э… давай я, - Лёня шагнул, чтобы помочь, она рванулась в сторону, но, конечно, не в ту, и столкнулась с ним, ударившись плечом. Он подхватил ее за талию, словно только и ждал подобного момента и прижал к себе.

«Я без лифчика и в ночной рубашке…», - в ужасе подумала Ася, но замерла от ощущений, обрушившихся на нее, словно струи водопада. Серая в рубчик влажная ткань его пальто, в которую она уткнулась носом, пахла дождем, уже знакомым одеколоном и еще чем-то, мужским. «Нос распухший, и губа треснула!» - вспомнила она и рванулась.

- Отпусти…

- А если нет? - прошептал он ей в ухо, обжигая щеку горячим дыханием.

- Сейчас Леля придет… - пробормотала она. - И я больная.

- Ну и что?

- А тебе все равно? Все равно кто? Ты же здесь с Ларисой был! - взорвалась Ася, вырвалась из его рук, запахнула плотнее халат.

- Это несерьезно… - произнес он, ничуть не смутившись.

- Меня это не касается! - зачем-то заключила Ася, сама не зная, что же ее не касалось - его неразборчивость или его объятия.

Леля, вошедшая в комнату в сей исторический момент, появилась как нельзя вовремя, помешав Асе наговорить глупостей, о которых та могла пожалеть. Впрочем, кое-что она все-таки успела сказать.

Что это было? Насмешка? Невольный порыв? Случайность? Череда вопросов подобного рода не давали покоя Асе, а сцена столкновения у магнитофона прочно застряла в голове, словно на грязновато-бежевой стене комнаты рядом с фотографией Боярского, вырезанной из журнала, постоянно крутили один и тот же кинокадр - она в объятиях Акулова.

На следующий день у них собралась компания девчонок поболтать и посмотреть очередную серию «Трех мушкетеров». Притащили банку огурцов домашней засолки и буханку бородинского хлеба. Ели огурцы с хлебом, обсуждали сладкоголосого «Д'Артаньяна», и его роли в питерском театре; Констанцию Бонасье и самую красивую актерскую пару Союза; отъезд однокурсника в Израиль; слухи о том, что завтра в Пассаже выбросят финские сапоги, и просто хохотали без причины так, как можно хохотать в двадцать с небольшим, когда жизненные силы рвут тонкую кожу внешних неурядиц.

- Лелька, мне нужны сапоги! - заявила Ася, после того как девчонки разошлись по своим комнатам.

- Думаешь? Хочешь рискнуть?

-  Какое там! - Ася тут же сыграла отбой своему порыву. - Надо рублей сто двадцать, если не больше! И даже если найду, все равно не повезет, они передо мной закончатся.

Сапоги, тем не менее, вписались в упомянутый выше кинокадр, став в нем необходимой деталью. Они нужны были не только ради практической цели, взамен старых со сломанным замком, но и чтобы появиться перед Леней, и он увидел, что она - не робкая, больная и несчастная, бросающаяся на шею любому, а гордая красавица в новых финских сапожках.

Леля, послушав Асины стенания, сжалилась и предложила в долг пятьдесят рублей, которые ей прислал отец-алиментщик. Воспев щедрую подругу, Ася отправилась собирать деньги, слабо представляя, как будет отдавать долги, но мысль о новых сапогах стала всепоглощающей. Существовало несколько уже изведанных способов улучшить свое материальное положение: отпахать несколько ночных смен на хлебокомбинате, устроиться на почту разносить утреннюю корреспонденцию, сняться в массовке на Ленфильме или, в крайнем случае, выпросить у тетушки. На комбинате платили по пять рублей за смену, а иногда удавалось стащить буханку хлеба или пакет пряников, на почте за бессонный месяц - сорок рублей, а тариф за массовку был по трешке за день.

Ей удалось разжиться двадцатью рублями у однокурсниц, но остальные попытки оказались тщетными - середина месяца, весна, какие деньги? Богатая Борисова открывать кубышку не стала, и Ася вернулась в комнату, решив отказаться от затеи с сапогами.

Помощь пришла с неожиданной стороны - под вечер забежали Володины, Валентина с Юрой и принесли вафельный торт - мечту эстета-сладкоежки - огромный, украшенный по периметру шоколадными розами, и с шоколадным Медным всадником в центре.

- Зашли прийти в себя после визита к Юриным родителям, - шепнула Валя ахающим над кулинарным шедевром девчонкам.- А это чудо купили в «Тортах», мы же давно мечтали такой фирменный попробовать!

- Разорились! - подтвердил Юра.

Леля помчалась разогревать чайник, а Ася собрала на стол разнокалиберные чашки и кружки, достала из тумбочки пакет индийского чая со слоном.

- И как тебе эта вещь? Сильно написано, смело и правдиво… - спросил Юра, когда все устроились за столом, и Ася отдала ему прочитанную книгу.

- Не могу поверить, что талантливых образованных людей вот так держали в заключении и заставляли работать на государство, - ответила она.

- Автор ведь сам был в такой шарашке, это идеальная иллюстрация, какой ценой оплачены достижения сталинской эпохи.

- Иллюстрация конечно, но это очень нелегко переварить, - вставила Леля, успевшая прочитать книгу, как обычно, по диагонали.

Со сталинских шарашек и самиздата разговор плавно перетек на джинсы, которые принес Юра - приятель просил продать - и слово за слово перешел на финские сапоги и недостаток финансов.

- Можем занять, если очень надо, - сказал Юра.

- Но ненадолго, - засуетилась Валентина, - мне же рожать вот-вот.

- Ничего, справимся. Сколько тебе, Ася?

- Рублей пятьдесят.

Валентина ойкнула, то ли из-за величины суммы, то ли прислушиваясь к движениям наследника. Юра достал из кармана деньги.

- Предки выделили на покупки, так что бери, сохраннее будет. Вот тебе сороковник.

- Но я смогу отдать только в следующем месяце, - пробормотала Ася. - Или завтра, если ничего не выйдет.

- Ничего, в следующем, так в следующем.

По правде говоря, девчонки втайне завидовали подруге и негодовали - уж слишком большим диссонансом звучала эта пара: общительный добрый невысокого роста Юра и томная, себе на уме, высокая Валентина, но он запал на неё еще на втором курсе, долго обхаживал и все-таки уломал - мужская душа потемки.

Шоколадные розы пошли на ура, но ни у кого не поднималась рука резать Медного всадника. В конце концов за дело взялся мужчина, и лезвие ножа уже подбиралось к вздыбленному над глазурной бездной коню, как рука его дрогнула - Валентина громко ойкнула, испуганно округлив глаза.

- Юра, девочки… я, наверное, рожаю…

- Что, Валек, что? - нож полетел на стол, а муж кинулся к жене.

- Все! Ой! Мамочки!

Больше ничего членораздельного, кроме ахов и охов, услышать от нее не удалось. Леля рванула на вахту вызывать скорую, Юра запрыгал вокруг жены, исполняя панический ритуальный танец. Ася держала охающую Валю за руки, пытаясь успокоить. Когда приехала скорая, Валентина идти уже не могла, уверяя, что у нее отошли воды, и субтильный Юра потащил жену вниз на руках. В общаге начался переполох, скорую провожали дружной толпой, стоя на крыльце и крича «удачи»! Подвыпивший Саша Веселов даже побежал вслед за машиной, пытаясь ухватиться за бампер.

Проводив подругу, Ася и Леля вернулись к так и не разрезанному шоколадному торту, чашкам с недопитым чаем и пяти красненьким, оставленным Юрой на столе. Сидели молча, переваривая событие. Роды были пугающей и влекущей загадкой, а то, что рожать уехала подруга Валька, с которой съеден ни один пуд соли, наполняло девчонок особым трепетным волнением. Обсуждать тему не стали, по молчаливому согласию, наложив на нее табу.

- Ну что, Аська, будем ждать и доедать торт? - нарушила тишину Леля. - Забирай свои деньги и завтра с утра за сапогами.

- Что-то не хочется, - пробормотала Ася.

- Что не хочется? За сапогами?

- Есть не хочется!

- Если честно, мне тоже не хочется!

Посидели, разглядывая торт. Медный всадник, чуть покарябанный ножом, сдерживал твердой рукой шоколадного коня. Одиноко грустила последняя несъеденная розочка.

- А если… - начали одновременно и замолчали, уставившись друг на друга.

- Что, если? - спросила Ася.

- А у тебя что? - вопросом на вопрос отреагировала Леля.

- Подумала: а если попробовать продать торт Борисовой?

- Синхрон, Аська! - подскочила подруга.

Доели на двоих последнюю розочку и пошли. Борисова смотрела телевизор, на кровати в углу спала подселенная первокурсница, которую «хозяйка» комнаты старательно выживала.

- Вера, купи торт, - объявила Ася, держа в руках шоколадное великолепие, словно хлеб-соль на свадьбе.

- Купи, Верусик, а! - подхватила Леля.

- Вы что, девки, с ума сошли? - пробасила Борисова.

- Да ты посмотри, какое чудо, по дешевке продаем, - протянула Ася.

- Мы розы съели, но все остальное девственно нетронутое. Лови удачу! - добавила Леля.

- Почем? - поколебавшись, спросила Борисова.

- За… четырнадцать рублей, - объявила Леля.

- Да он в магазине стоит пятнадцать! - блеснула знанием цен Вера.

- Но шоколад-то весь на месте.

- А роз там сколько было? Они же веночком идут.

- Не веночком, а орнаментом, с промежутками, - возмутилась Ася.

Подсчитали количество съеденных роз, вывели пропорцию, сошлись на двенадцати рублях и разошлись, довольные друг другом.

Ася поставила будильник на четыре утра, но так толком и не уснула, ворочалась, кашляла, думала о Валентине и о Лене. Встала полчетвертого, собралась, одевшись потеплей и кое-как зашив сломанный замок сапога. На вахте дежурила доброжелательная Анна Петровна, она разрешила воспользоваться телефоном. Ася набрала охтинский номер Володиных, но ей ответили только долгие пустые гудки - Юра то ли спал, то ли так и не вернулся домой. Ася вышла в прохладную темноту тихого раннего утра. Пешком до Невского по пустому, гулкому проспекту, через Кировский мост, через Неву, несущую на запад темные густые воды, мимо силуэта Петропавловского собора, врезающего в небеса тонкий шпиль. Каблуки стучали по асфальту, было зябко от прохлады и болезненной слабости, жутко и весело. На Марсовом поле чернели купы кустарников, за решеткой Михайловского сада таинственно шелестели кроны лип, мимо прогрохотал по рельсам ремонтный трамвай. Когда Ася свернула на Невский, ей показалось, что она попала в другой мир - напротив входа в Пассаж сгрудилась шумная толпа. Она заняла очередь и отправилась прогуливаться по необычно пустому проспекту, ожидая открытия магазина. Стоять в утренних очередях было не впервой, немало часов проведено у театров, в ожидании открытия кассы.

Впрочем, когда зажглись огни, и открылись двери Пассажа, очередность уже не имела значения - здесь играла роль сила, скорость и наглость. Дамы, успевшие прорваться первыми, помчались по галерее к вожделенному прилавку, ставя рекорды в спринтерской стометровке. Опоздавшие, оттесненные сильными, неслись следом, возмущаясь поведением лидерш. Ася в лидеры, конечно, не попала, но, благодаря молодости и спортивной подготовке, ей удалось обогнать несколько конкурентш и вписаться в середину очереди, которая эмоциональной змеей растянулась чуть ли не на все сто восемьдесят метров галереи Пассажа. Два часа ожидания Ася скоротала, сбегав позавтракать в кафе и обсудив с соседкой, дамой средних лет, качество обуви разных стран-производителей и места, где импортную обувь можно достать - соседка показала глубокое знание предмета и наличие практического опыта, но сокрушалась, что больная нога не позволила обогнать соперниц на первом этапе. Когда до вожделенной цели оставалось человек пять, пошли слухи о том, что сапоги заканчиваются.

- А мне нужен 38-й, никогда не могу подобрать себе обувь, - затосковала соседка.

- А у меня 35-й, - призналась Ася.

- Возьму любой, - сказала дама, - Если что, поменяю, или продам, не зря же столько стояла.

- 35-го нет, - заявила продавщица, когда Ася добралась до прилавка. - Будете брать другой размер?

- Я… не знаю, - смешалась Ася.- А 36-й есть?

- Нет, остался только 38-й.

- Ох, а мне как раз нужен 38-й! - засуетилась соседка.

- Есть еще пара, - успокоила ее продавщица.

- Давайте 38-й, - махнула рукой Ася.

Продавщица достала коробку, бухнула ее на прилавок.

- Будете брать? Сто двадцать рублей в кассу.

Когда Ася вернулась с чеком, у прилавка разгорался конфликт.

- Я первой была в очереди, а вы мне подсунули не тот размер! - орала раскрасневшаяся дама.

- Какой вы сказали, я вам тот и дала! - ответно рычала продавщица.

- Безобразие! Я буду на вас жаловаться! - пыхтела дама.

- Жалуйтесь, сколько хотите. 38-го уже нет, вот девушка забрала последнюю пару, - парировала продавщица.

Такого везения Ася не ждала - оказалось, что лидерша принесла коробку с 35-м размером. Обмен произошел тут же, к обоюдному удовольствию сторон.

Когда совершенно обессиленная Ася вернулась домой и открыла коробку, ей оставалось лишь ахнуть от удовольствия - сапоги были верхом совершенства и пределом мечтаний. Из мягкой серой кожи, с орнаментом на голенище, на узком, но устойчивом каблуке и как раз по ноге - просто чудо, а не обувь. Она уснула, упав на кровать, прямо в новых сапогах. Разбудила ее вернувшаяся из института Леля с известием, что ночью Валентина родила дочь.

Следующие дни наполнились заботами - никто не знал, в какой роддом увезли Валентину, Юра на звонки не отвечал, канув в пространстве, и девушки решили съездить на Охту.

Володины жили в однокомнатной хрущевке - квартиру сдала какая-то дальняя родственница родителей Юры. Поплутав среди одинаковых дворов с типовыми пятиэтажками, прячущимися за деревьями, что за двадцать лет дотянулись до верхних этажей, Ася и Леля в конце концов нашли нужный дом, поднялись на пятый этаж. Звонили долго, но безрезультатно. Когда уже собирались уходить, Ася толкнула дверь, и она поддалась, оказавшись незапертой.

- Здесь есть кто-нибудь? - спросила Ася.

Молчание. Осторожно пробрались через крошечный коридор, раздвинули штору из шариков и бамбуковых трубочек, вошли в комнату и замерли: на диване, дружно похрапывая, спали Утюгов и Сипягин, однокурсники с потока. Присутствия Юры не наблюдалось, а через фигурное стекло кухонной двери пробивался тусклый свет.

- Идем туда? - спросила Леля, кивнув в сторону кухни.

- Давай, - кивнула Ася и открыла дверь. В свете ночника с пробитым абажуром, стоящего отчего-то на плите, перед ними предстала весьма живописная картина: стол, заваленный тарелками с остатками еды, рюмками, стаканами, пустыми бутылками. Один из участников симпозиума спал среди всего этого великолепия, уютно уткнувшись лицом в столешницу. Другой обнаружился в узком промежутке между столом и плитой. В спящем на полу угадывался Юра, его собутыльник поднял голову, едва Ася сделала второй шаг - словно почувствовал ее присутствие. Она невольно отшатнулась, готовая бежать прочь, но отступать было некуда и поздно. Лёня Акулов уставился на нее пьяными синими глазами.

- Ой, девчонки пришли! Девчонки… - он встал, толкнув стол, упала и покатилась бутылка. Ася едва успела поймать ее на лету, чуть не наступив на лежащего на полу Юру. Тот что-то пробормотал, устраиваясь поудобнее.

- Девчонки! - Лёня все-таки выбрался из-за стола. - А мы тут, омбы… обмываем ножки, Юрка же дочку родил…

- Вообще-то, это Валя родила, - сердито отрезала Леля. - Ну вы даете!

- Какие сердитые вы, девчонки… Асенька, ты тоже на нас сердишься? То ж ножки… - Лёня шагнул к Асе, она отступила в сторону, снова наткнувшись на Юру. Тот засопел, заворочался.

- Выпейте с нами… Юрик, вставай, девчонки пришли! - Лёня, пошатнувшись, наступил на лежащего на полу счастливого отца. Тот возмущенно заворчал и зашевелился.

- Ножки обмыли, сволочи! - возмущалась Леля. - Юрка, вставай, мерзавец!

- Да, ножки… - пробормотал тот.

- Ты у Вали в роддоме был? - спросила Ася.

- Я? Был… не был… мне же к Валечке в роддом, у меня там дочка родилась, не мальчик, а девочка, - забормотал Юра.

Девчонки подхватили его под руки, оттолкнув Леню, который порывался то ли помочь, то ли помешать.

- Мы собирались, но не смогли… - добавил Леня.

- Чем только вы думали… Юрка, рассказывай, какой роддом, мы съездим!

Володин уперся бараном, и ни мытьем ни катаньем не удалось уговорить его сообщить адрес роддома - он был намерен исполнить свой отцовский долг сам. После брожений по квартире, поисков продуктов и вещей, которые нужно было отвезти Валентине, глотков недопитого алкоголя, разыскивания курток, шапок, ботинок и прочего, вчетвером выбрались из квартиры, оставив досыпать других участников ножкообмывания.

Лёня заявил, что не покинет друга и девчонок и любой ценой проводит их до пункта назначения. Вдохнув прохлады вечернего воздуха, парни взбодрились и запели нестройным дуэтом, порываясь совершить что-либо героическое во имя женской красоты и новорожденной. Пришлось разбиться на пары мальчик-девочка, чтобы успокоить ретивое. Ася предпочла бы взять на себя заботу о Юре, но Леля опередила ее, то ли случайно, то ли намеренно. Акулов же заботу не принял, скорее, охватил заботой Асю - подхватив ее под руку, потащил за собой. Когда вышли на Кондратьевский проспект, начал моросить мелкий противный дождь, асфальт заблестел пятнами фонарей и полосами фар проносившихся мимо машин.

Применили коварный вариант: молодых людей загнали на тротуар, вывели из зоны видимости, голосовать пошла Леля. Смилостивился и тормознул водитель потрепанных Жигулей. Его негативную реакцию на парней, явившихся, словно два молодца из ларца, смягчили аргументами, что один из них стал отцом, а вся компания едет навещать его жену и ребенка, и умаслили обещанием заплатить десятку. Леля села на первое сиденье, а Ася попала в цветник, между Юрой и Леней. Молодой отец протрезвел и взялся за обязанности навигатора, а Леня обнял ее, заявив, что так ему удобнее. Ася не стала возражать, некуда было деться, но все силы ушли на то, чтобы сохранить внешнее спокойствие и жалкие остатки внутреннего. Она пыталась не смотреть на Акулова, на его небритую щеку, на волосы, блестящие мелкими каплями дождя, но время от времени чувствовала на себе его взгляд, или ей лишь казалось, что он смотрел на нее.

Роддом находился на окраине - двухэтажное грязновато-розовое здание за решетчатой оградой и строем огромных старых кленов. В приемном покое теснились отцы и родственники, подавали в узкое, похожее на тюремное, окошко свертки передач. Помятый букет сиротливо валялся на подоконнике.

Мрачная пожилая санитарка сгребла Юрины пакеты, бросив равнодушно-осуждающий взгляд на его небритую физиономию - сколько тысяч таких помятых радостным событием лиц прошло перед ее глазами?

Из приемного покоя отправились под окна, вызывать красну девицу выглянуть в окошко.

- Валя, Валечка! - закричал Юра, его поддержал Лёнин баритон и Лелино меццо-сопрано, Ася кричать не смогла, похрипела и закашлялась.

- Валя-я-я! 3-я палата! - скандировала троица, до тех пор пока в окне на втором этаже не показалась Валентина, необычно маленькая, бледная, в нелепом пестром больничном халате. Заулыбалась, замахала руками, что-то говоря, пыхнула гневом в сторону мужа, показав ему кулак, затем исчезла.

- Куда же ты, Валечка? - беспомощно пробормотал Юра.

- Валя, вернись! - заорал Лёня.

Она вернулась, снова появилась в окне, показывая розовый сверток с крошечным сморщенным личиком с приплюснутым носом, в обрамлении байкового одеяла.

- Валечка, Валя, я так люблю тебя! - вымолвил Юра и рухнул на колени на вытоптанную мокрую землю.

- Как я люблю тебя!

- Володин! - застонали девчонки.

- Не мешайте мужику, - сурово остановил их Леня.

В окне появилась дама в белой косынке и белом халате, что-то сердито выговаривая Валентине, оттеснила ее, замахала руками в сторону посетителей.

- Верните мне жену! - заорал Юра, вскакивая с колен.

- Юрочка, поедем уже домой, завтра приедешь… выспишься и приедешь, - Леля погладила его по плечу.

- Вон и Аська опять голос потеряла.

- Акулы-ы-ыч! У меня дочь!

О старые стены роддома, безмолвные свидетели тысяч восторгов и признаний, потоков слез и разочарований!

Обратно добирались на перекладных, сели на автобус, затем на другой. На Охту приехали, когда уже стемнело. Двое оставленных в квартире приятелей все еще спали, мирно обнявшись, но были жестоко разбужены и отправлены собираться по домам. Девушки навели порядок на кухне, выбросили бутылки, уложили утомленного отца спать на освободившийся диван и с сознанием выполненного долга отправились домой, прихватив с собой протрезвевших друзей. С ними распрощались на трамвайной остановке, в надежде, что те не вернутся к Юре опохмеляться и продолжать обмывание ножек. Во всяком случае, Леля и Ася сделали все, что могли.

- Петровский тортик сейчас бы совсем не помешал. Может, Борисова еще не доела, пойдем, выкупим остатки? - предложила Леля, когда девчонки наконец-то добрались до своей, такой уютной, комнаты и, поскребя по сусекам, соорудили неброский ужин из поджаренных на подсолнечном масле остатков батона под кружку горячего жидкого чая.

- Какая девчонка хорошая у Вали, три шестьсот! У меня сестренка родилась кило семьсот, крохотная была, на ладони умещалась.

- Это Катя-то на ладони? - улыбнулась Ася.

Сводная десятилетняя сестра Лели была ребенком весьма крупным и пышущим здоровьем, трудно было представить, что когда-то она весила кило семьсот.

- А Ленчик, кажется, на тебя запал, подруга, - помолчав, сообщила Леля. - Не напрасно ты страдала.

- Неужели ты думаешь… - начала Ася. - Ерунда. Ему все равно на кого западать.

На следующее утро Ася собралась в институт. Собиралась так, чтобы пройти летящей походкой, с гордо поднятой головой и полным безразличием к неким особям мужского пола, которые, возможно, и не появятся в институте по причине горького похмелья. Чуть подкрученные щипцами волосы, особо тщательный макияж, самая лучшая любимая юбка, точно по фигуре, тонкая водолазка густого бордового цвета, новые колготки - Лельке удалось купить две пары с рук - и, разумеется, великолепные финские сапоги на узком каблучке.

- Такая красота, не знаю, что с ней делать, куда бежать, - пробормотала она, разглядывая себя в зеркале.

***********

Я вернулась «домой» в сумерках, трижды заблудившись и измучившись, как собака. Зато чувствовала себя стройной, как в двадцать, ладно, в тридцать лет - завтрак не удался, а на обед лишь выпила чашку кофе и съела английскую закуску - рыбу с чипсами - завернутый в бумагу кусок жирной рыбы, обложенный картофелем фри. Хотелось попробовать это знаменитую английскую закуску, которая оказалась не слишком вкусной.

Приближаясь к дому по уже знакомому переулку, я загадала, что если удастся пройти по узкому бордюру тротуара двадцать шагов и не потерять равновесие, значит, все будет хорошо, Джеймс встретит меня дома, живой и невредимый, и все объяснит. Или соврет, но это неважно, главное, чтобы нашелся. Привычку загадывать на «будет-не будет» я пронесла через всю свою непутевую жизнь, так и не избавившись от нее, но это, как ни странно, иногда помогало обретать уверенность.

Равновесие, конечно же, потеряла - возраст и усталость взяли свое, но не потеряла надежды и загадала, что Джеймс Монтгомери окажется дома, если успею сосчитать до десяти, пока из поля зрения не исчезнет автомобиль, что, вывернув невесть откуда, ехал по переулку. Машина стрельнула фарами, пролетев мимо, а я застряла на несчастливом «девять». Замедлила шаг, у поворота к дому ноги стали ватными, и я невольно ухватилась за живую изгородь, разумеется, не найдя опоры. Постояла, поглаживая чуть колючие шершавые стриженые ветки, пытаясь успокоиться. В конце концов, я не могу изменить то, что уже случилось, остается одно - жить, согласно тому, что происходит вокруг. Эта теория всегда помогала обретать пусть и шаткое, но равновесие. У меня есть ключи от дома, где я могу переночевать, что уже неплохо. Свернула на дорожку, ведущую к дому - ни единого огонька, даже фонарик на крыльце не светился, как вчера вечером - дом был мрачен и, вероятно, пуст.

Мне вдруг стало страшно, вата в ногах превратилась в дерево и несколько следующих шагов до крылечка я прошла, как по минному полю. Долго вставляла ключ в замочную скважину, потом не могла повернуть, но в конце концов замок поддался, впуская в дом. Включила свет в прихожей, постояла, прислушиваясь к тишине. Страх не прошел, лишь слегка ослабил объятия, давая передышку. Сняла пальто, заглянула в гостиную, прошла на кухню. За французским окном зловеще шевелились, двигались, приплясывали ветви и тени - вновь поднимался ветер. Я согрела чай и сделала пару бутербродов. На столе обнаружилась записка от миссис Хоуп, в которой она сообщала, что приготовила мне комнату наверху, в мансарде, что отключила отопление, и что придет завтра к десяти утра. Я решила чуть отложить поход наверх и, перекусив, устроилась в уже освоенной гостиной. Сытый желудок, теплый свет лампы и мягкий диван, на котором я расположилась, вытянув уставшие ноги и завернувшись в плед, немного смягчили отчаяние. Рыжий джентльмен смотрел куда-то вдаль с портрета. Я достала обнаруженную утром записку, и перечитала ее еще и еще, пытаясь проникнуть в ее противоречивый смысл.

Дорогая Анастасия.

Ты читаешь это письмо, значит, ты здесь, в моем доме. Он в твоем распоряжении. Я должен уехать, напишу по старому адресу. Уезжай в Ро…

С одной стороны, Джеймс или какой-то иной автор записки предоставляет свой дом в мое распоряжение. С другой - тут же советует уезжать… в Россию. Хотя, разумно предположить, что он писал о доме, благородно имея в виду, что я где-то должна жить до своего отъезда. В таком случае противоречие исчезало. Но что же случилось, что заставило Джеймса Монтгомери так быстро и внезапно исчезнуть в день моего приезда, не объяснив и не оставив ничего, кроме этой странной измятой, незаконченной записки - в очередной раз спросила я темнеющее небо и разгулявшийся за окном морской ветер. Что значит напишу по старому адресу? - задала я вопрос себе. Озарение пришло вместе с вдруг замигавшей под абажуром лампочкой. Единственным старым адресом могла быть моя электронная почта. Как же я сразу этого не поняла? Мне нужны компьютер и интернет. Я оторвала себя от дивана, на котором чувствовала себя хоть немного защищенной, и отправилась в поход по дому. В комнатах первого этажа никаких признаков оргтехники не наблюдалось. Постояла перед лестницей, ведущей наверх, в неизведанное, и двинулась по ступенькам, обтянутым ковровым покрытием.

На втором этаже обнаружились три двери, одна - в спальню, аккуратно убранную, с большой кроватью, застеленной точно таким же пледом, что лежал в гостиной. Ванная комната блестела розоватой плиткой и дугами никелированных труб. Третья вела в кабинет, с книжными шкафами, письменным столом и офисным креслом. Один из шкафов, весьма старинного вида, показался мне знакомым - именно его я видела за спиной Джеймса, когда общалась с ним по скайпу. Письменный стол был пуст, словно раздет. Уборка миссис Хоуп, по всей видимости, уничтожила все следы, но я была убеждена, что Джеймс разговаривал со мной, сидя за этим столом. Вероятно, он пользовался ноутбуком, который забрал с собой. Подавив в поисковом порыве неловкость, я заглянула в ящики стола, найдя там полпачки чистой бумаги, несколько конвертов, и массу разных целых и поломанных канцелярских принадлежностей. В старинном шкафу за стеклянной дверцей обнаружилась фотография, вставленная в паспарту - улыбающийся Джеймс в компании двух мужчин на фоне ярко-зеленой лужайки и живописных развалин. Через всю лужайку, зацепив светлое пальто одного из участников фотосессии, шла размашистая надпись: Hastings Castle January, 16, 200* 4:15 p.m.^[1]

Вопросив фотографического Джеймса, куда же он пропал, я поставила карточку на место, задвинула ящики и стул, и вышла из кабинета в еще большем недоумении, чем вошла, с мыслью, что завтра нужно будет найти какое-нибудь интернет-кафе и посмотреть почту.

Поднялась на третий этаж, в мансарду. Здесь также оказалось три двери, две из них вели в небольшие комнаты, одна была холодновато пуста, в другой, вполне уютной, с маленьким декоративным камином, миссис Хоуп застелила для меня постель и занесла сюда мои вещи. Третья дверь вела в ванную.

После нескольких неудачных попыток мне все-таки удалось включить водонагреватель, и я с невероятным наслаждением забралась под душ, словно не мылась целую вечность.

В комнате нырнула под пышное синтетическое одеяло. Прямо надо мной нависало мансардное окно, а за его стеклом - густо-синее небо, забрызганное звездами. Я закуталась в одеяло и почти сразу уснула, не успев даже достроить стратегические планы на завтра.

Утром не сразу поняла, где нахожусь. В стекле надо мной отражались блики, рассыпаясь по белым стенам лукавыми солнечными зайчиками. Выбралась из-под одеяла в холод нетопленной комнаты, промчалась через коридор в ванную, включила водонагреватель. Не сразу пристроилась к двум раздельным кранам умывальника - из одного полилась ледяная холодная, из другого - кипяток. В конце концов заткнула сливное отверстие пробкой и умылась по-английски: прямо из раковины. Уложив волосы, подрисовав лицо, надела любимое трикотажное платье, меланжевое, бежево-коричневое, подчеркнув пояском отсутствующую талию. Готовилась к встрече, не зная с кем или с чем.

Спустилась вниз, приготовила себе завтрак. До прихода миссис Хоуп оставалось полтора часа, и я вышла через французское окно на задний двор. Утро выдалось не хуже вчерашнего: прохладное, солнечное, оптимистичное, с начисто вымытой голубизной небес. Я устроилась на изящной кованой скамейке, прячущейся среди холодоустойчивых кустарников с мелкими багрового цвета листьями, сидела, размышляла, составляла план действий. Найти интернет, проверить почту, написать письмо дочери, поменять доллары на фунты, позаботиться о билете на самолет и разузнать о Джеймсе у миссис Хоуп. Возможно, обратиться в полицию по поводу его исчезновения.

Замерзнув, вернулась в дом, на диван в гостиной, сидела, листая журнал и вздрагивая от каждого звука, долетающего снаружи. Старинного вида часы, висящие на стене возле портрета рыжеволосого, отбили десять гулким пугающим звоном. Вспомнила, что нужно перевести время на наручных. Подкрутила стрелки и поправила дату: 16 января, среда…16 января? Да, если я покинула Питер 14-го, значит, сегодня 16-е, и что в этом странного? Но странное все-таки было, что-то зацепило, какая-то мелочь, связанная с сегодняшней датой. Пока пыталась сообразить, в чем причина еще одного беспокойства, раздался звон дверного колокольчика. Я вскочила, уронив с дивана журнал. О, если бы это был Джеймс! Почти бегом к входной двери, попытка разглядеть пришедшего через цветное стекло, борьба с незнакомым замком, дрожащие руки и… миссис Хоуп с пакетом молока, живая надежда.

- Доброе утро, Анастаси-а. Как поживаете? - сурово спросила она. - Джеймс не вернулся?

- Доброе утро, - ответила я и покачала головой, подтверждая отсутствие хозяина дома.

- Это странно, странно, третий день, - огорченно сказала экономка. - С ним что-то случилось. Что вы собираетесь делать?

Я попыталась объяснить ей, что надеюсь что-то узнать из электронной почты и о своих попытках найти в доме компьютер.

-  Мне показалось, он был в комнате, на втором этаже, на столе…

Миссис Хоуп, что-то пробормотав, отправилась вверх по лестнице, я устремилась вслед.

- Мистер Монтгомери не любит, когда я убираю здесь, поэтому я стараюсь лишний раз ничего не трогать, - сказала она, распахивая дверь кабинета. Вошла и продолжила на скорости, которая была мне труднодоступна, пришлось несколько раз переспросить, чтобы вникнуть в смысл того, о чем она говорит.

- Компьютер обычно стоит на столе, да, но он иногда берет его с собой, поэтому я не очень удивилась, что его здесь нет.

Я прошла к книжному шкафу и достала фотографию.

- Миссис Хо… - начала я и замолчала, глядя на надпись, перечеркивающую фото:

Hastings Castle January, 16, 200* 4:15 p.m.

Этого не может быть! Не может быть, потому что 16 января 200* года - сегодняшнее число, а 4:15 после полудня наступит лишь через шесть часов. Назад в будущее?

- Что это за фотография? - миссис Хоуп взяла карточку у меня из рук.

- Вы знаете, кто эти мужчины? - спросила я, думая о подписи.

- Эти? … Впервые вижу. Какие-то знакомые мистера Монтгомери?

- И вы никого не знаете? - рассеянно продолжила я, думая о странной дате.

- Не знаю, - подтвердила экономка и поставила фотографию в шкаф.- Лучше вы ничего здесь не трогайте. Вы хорошо спали наверху? Сейчас включу отопление.

- Да, спасибо, спала… хорошо. У мистера Монтгомери есть родственники? Возможно, он у кого-то из них? - высказала я предположение.

- Не знаю. Я ведь просто убираю в доме и готовлю иногда.

- Не могли бы вы объяснить, как мне попасть в замок? - спросила я.

- В замок? - удивилась она. - Хотите посмотреть замок? Но…да, наверное, вы правы, ведь вы приехали посмотреть… О, это просто, доедете до вокзала, оттуда до старой площади, затем выйдите на улицу Касл Хилл, а там увидите и замок, и пещеру святого Клемента, и музей контрабандистов….

Миссис Хоуп помрачнела, видимо, разочаровавшись во мне - ведь я оказалась равнодушным туристом, приехавшей в Англию посмотреть достопримечательности. Возможно, она так и считала, а мое знакомство с Джеймсом всерьез не приняла? В конце концов не стоило волноваться из-за того, что думает обо мне миссис Хоуп, она вольна думать все, что угодно.

- Я должна кое-что выяснить, возможно, это связано с мистером Монтгомери, - смутно объяснила я, попытавшись реабилитироваться, но не желая объяснять свои авантюрные догадки.

Мне подумалось, что кто-то играет в загадочную игру, с непонятной целью. Либо человек, подписавший фотографию, сделал ошибку, либо указал дату и время намеренно, чтобы не забыть о назначенной встрече или предстоящем событии. Возможно, это своего рода записка, сообщение, которое содержит информацию о времени, месте и даже участниках встречи? А если я приду в 4:15 в замок, то, может быть, что-то прояснится в этой странной истории с исчезновением. Таков был ход моих рассуждений, и в результате я добавила к сегодняшнему плану действий еще один пункт - «место встречи изменить нельзя».

Пока экономка занималась делами по дому, я оделась и, прихватив с собой фотографию, отправилась в город. До места добралась довольно быстро, сев на правильный автобус - вчерашние скитания не прошли даром. Покружила среди живописных зданий, пробежалась по торговому центру, заглянула в магазинчик, где продавались куклы, разряженные в разнообразные костюмы, нашла почту и интернет-кафе, и скалистый холм с развалинами замка - причудливую древность, довлеющую над суетливым, плотно застроенным пространством Гастингса. Город понемногу принимал меня к себе, раскрывая свои секреты.

Набирая адрес своего почтового ящика в интернет-кафе, я, конечно же, позабыла пароль. Пока искала его, вводила и ждала, когда откроется страница, вспотела от волнения. Три новых письма: два рекламных от Quelle, одно от Маши, дочери - она спрашивала, как я добралась, как идут дела и передавала привет Джеймсу, от последнего же - ни слова. Значит, расшифровка записки - плод моей больной фантазии, и место встречи вполне можно изменить. Он банально сбежал от меня, в последний момент испугавшись, что связался с какой-то русской теткой. Я долго сидела, тупо уставившись в монитор, пока тот не погас, уснув. Вернув жизнь электронному чуду, написала письмо дочери, сообщив, что все в порядке. Выпила чашку кофе, вышла на улицу и бездумно двинулась, куда глаза глядят. Погода испортилась, небо затянуло серой мглой, накрапывал мелкий дождик. Утренний оптимизм лопнул, как воздушный шарик, проткнутый иголкой. Мокнуть под дождем не хотелось, а глаза углядели афишу и вывеску кинотеатра «Одеон» - большие буквы изогнулись по углу симпатичного здания, фасады которого были пышно украшены белыми фигурными балкончиками, фризами, пилястрами и прочими архитектурными изысками. Я направилась туда - посижу в зале посмотрю кино, успокоюсь, умирать, так с музыкой - и как раз успела на текущий сеанс мировой премьеры. Об этом фильме много говорили, и я на три часа забыла о невзгодах, несмотря на то, что понимала далеко не все, о чем толковали персонажи. Когда вышла из кинотеатра, было пол-четвертого. Дождь закончился, смеркалось, медленно разгорались фонари, их светлые пятна отражались в мокрой плитке площади. Огромная белая чайка, совершив пируэт, приземлилась посреди тротуара, прохожие обходили ее, словно обычную кошку.

В конце концов, почему бы мне не сходить в замок? Посмотреть, а заодно и убедиться, что моя догадка нелепа. Если верить рекламному буклету, который я прихватила на почте, это обойдется всего лишь в четыре с копейками фунта, а я своими глазами увижу первый нормандский замок, построенный в Англии после ее завоевания Вильгельмом в 1066 году.

Я нашла улицу Касл Хилл, что, изгибаясь, взбиралась на холм, и вскоре, слегка задохнувшись от подъема, вошла в замок - зеленый луг, окруженный полуразрушенными, заросшими мхом каменными стенами. Билетерша, старательно выговаривая фразы, предупредила, что экскурсии и показ исторического фильма в палатке средневекового образца, что стояла в центре луга, проводятся только с утра. Заверила ее, что меня это вполне устраивает. Посетителей было немного, несколько человек гуляли, фотографируясь среди живописных развалин. Отсюда, с вершины холма, открывались роскошные виды на город и на пролив, его серая морская безбрежность сливалась на горизонте со столь же серым небом.

Я достала фотографию, чтобы еще раз разглядеть расположение развалин за спинами мужчин. Покружив по небольшому пространству замка, довольно быстро нашла то место, на фоне которого снялись эти трое. Это был фрагмент полуразрушенной башни со стрельчатой аркой посредине. Нашла точку, с которой через арку, как и на фото, виднелась часть другой, потрепанной временем башни. Взглянула на часы, было уже начало пятого, и народ начал перемещаться к выходу. Я устроилась возле стены, сложенной из крупных неровных мшистых камней, Прошло пять, десять, пятнадцать минут... Светлое пространство, очерченное изящной линией арки, блекло на глазах, словно в кино, где время суток меняется монтажом. Все происходящее стало напоминать плохонький кинодетектив, который я разыгрывала сама с собой, вновь попавшись на крючок своего нездорового, неуместного в таком возрасте романтизма. Мне стало стыдно, словно маленькой девочке, которая вдруг обнаружила, что Дед Мороз, пришедший на праздник с мешком подарков - знакомая тетя, зачем-то обрядившаяся в красный тулуп и нацепившая бороду и усы. Пора заканчивать эту глупую самодеятельность. Я сделала решительный шаг от стены, возле которой стояла. Шаг был решительным, но единственным.

***********

Ася вошла в аудиторию, необычно уверенная в себе, вдохновленная, взволнованная и потому красивая. Ноги, весьма неплохие ноги, плотно обтянуты мягкой узорчатой кожей, походка легка, стук каблучков элегантен, аромат польских духов «Быть может» тонок. Амфитеатр лекционной аудитории привычно гудел разноголосьем. На миг захватило дух, словно при выходе на сцену, а от мысли, что сейчас Лёня Акулов, возможно, смотрит в ее сторону, а она его не видит, лица слились в единую массу, будто цветные пятна на полотнах импрессионистов.

Жизнь сосредоточилась на одном: будет, не будет, заиграет ли мир вокруг или рухнет в одночасье от равнодушного взгляда? Туман рассеялся, и сцена обрела лица, но синеглазое средоточие своего мира Ася так и не увидела, испытав от того прямо противоположные чувства - разочарование, что пока не узнала ответа, и облегчение, что ответа пока не узнала. Полет с небес на землю оказался быстрым и почти безболезненным - наивно полагать, что Акулов явится в институт после вчерашней пьянки у Юры Володина, который, разумеется, тоже отсутствовал. Равнодушно приняв комплименты однокурсниц и даже пары однокурсников, Ася поднялась на самый верх амфитеатра и устроилась там, вдали, в одиночестве, зализывать царапину и вспоминать вчерашнего пьяного Леню.

Он не появился ни завтра, ни послезавтра, и, прометавшись две ночи без сна в смутных думах, но крепко заснув на третью, Ася почти успокоилась, объявив себе с утра, что совместная поездка в роддом к Валентине поставила точку в ее упавшей неведомо откуда влюбленности. «Ты сама придумала то, чего нет», - завертелись в голове слова незатейливой успокоительно-терапевтической песенки.

Успокоилась и совершенно неожиданно в тот же день столкнулась с ним в институте, когда спешила по длинному извилистому коридору, - переходу из седьмого корпуса в четвертый - опаздывая на семинар, с пачкой двухкопеечных тетрадей в руках, закупленных в институтском киоске на всю группу. Киоскерша совмещала приятное с полезным, служа еще и театральным агентом, поэтому в Асиной сумке лежали только что чудом приобретенные два билета на вечерний спектакль БДТ, со Смоличем в одной из главных ролей, и нагрузка - две контрамарки на творческую встречу с известным поэтом-пародистом в великолепном Юсуповском дворце на Мойке. Душу также грели семнадцать рублей, остатки перевода от тетушки, и удачно подвернувшийся заработок - контрольная по начерталке для знакомого первокурсника. Ася почти бежала и, поворачивая в полутемный закоулок коридора, врезалась в Леню на всей скорости, не успев затормозить. Зачем они столкнулись? Почему бы одному из них было не задержаться или другой не выйти с конечного пункта попозже? Ошеломленная ударом, встречей и неожиданностью, Ася отшатнулась и упала бы, если бы Акулов не подхватил ее. Тетради разлетелись по полу, раскрыв нагие белые в бледную клеточку страницы.

- Асенька… куда ж ты так спешишь? - спросил, улыбаясь, Леня, глядя ей в лицо сверху вниз.

Зачем он зовет ее Асенькой?

- Извини, я… тут… э-э-э… чуть не снесла тебя, - пробормотала она, осторожно выбираясь из его рук и наклоняясь, чтобы собрать тетради. Он ответил что-то, она не поняла, не разобрала его слов, страшно смутилась и растерялась, совершенно потеряв контроль над собой. А ведь почти не стеснялась его несколько дней назад, в такси и там, у роддома, шутила и сердилась, когда вместе с подругой спроваживала веселую компанию обмывателей ножек по домам. И думать о нем забыла… с сегодняшнего утра. И вот, пожалуйста, пересеклась с ним, словно планета, залетевшая на чужую орбиту. Проклиная себя и свою непутевую судьбину, Ася собирала тетради, вытаскивая их из рук Лени, злилась, краснела и желала исчезнуть, раствориться в коридоре, который, как назло, вдруг опустел, словно бегущую по нему толпу опаздывающих студентов смыло незримой волной. Тетради были собраны, она выпрямилась, прижав их к груди, будто надев кольчугу, и наткнулась на синеву Лениных глаз, в полутьме слабо освещенного коридора кажущуюся глубокой, словно омут, из тех, в которых тонут девы, наивно пытающиеся разгадать их тайны.

- Спасибо, - пробормотала Ася и, не давая ему возможности произнести еще что-то из его вечного шутливого трепа, повернулась, чтобы продолжить свой путь, сбежать, освободиться от невыносимости смотреть на него, разговаривать с ним, терпеть узел, в который скрутилось все внутри. Неужели все это и зовется любовью? Или каким-то иным словом?

- Асенька, что ж ты так спешишь? - услышала она за спиной, сделала по инерции и из упрямства несколько шагов, остановилась и оглянулась, чтобы увидеть как он, махнув рукой куда-то в пространство, разворачивается, чтобы уйти.

- Леня! - воскликнула она… нет, то была не она, а другая, вдруг ожившая внутри и начавшая управлять ее телом, словами и поступками. Это она заставила Асю окликнуть Акулова, она повела ее к нему, обернувшемуся на зов.

- Ну что, передумала? - спросил Леня, и та, внутренняя Ася, поправив волосы исконным женским жестом, выпалила:

- У меня два билета есть, в театр, на сегодня… вечером… ты, может, не любишь, но билет… пойдешь… со мной?

Настоящая Ася совсем не понимала, что говорит и зачем, и не представляла, что будет делать, если он сейчас откажется. Провалится от стыда под истертый тысячами ног пол? Сгорит на месте, полыхнув костром? Взлетит облачком под сводчатый монастырского вида потолок? Пауза затянулась, становясь невыносимой. Внутренняя нахалка, сделав свое гнусное дело, смылась в неизвестном направлении, как её и не бывало, оставив Асю один на один с содеянным.

- А что, почему нет? Пойдем, Асенька! - вдруг сказал Леня, забавно изогнув бровь.

- Тогда… на Фонтанке, у БДТ, в семь...? - спросила она, воспев внутри заздравную песнь.

- Окей, договорились! - кивнул он.

- Я тогда… пойду, семинар… и все такое…

- Иди, солнце моё, - отозвался он, дотронулся до ее плеча и, сам того не ведая, нанес ожог, как минимум, третьей степени.

Ушел он, потому что его позвали, затем зазвенел, затарахтел звонок, а Ася осталась стоять посреди коридора, омываемая вдруг возобновившимся людским потоком, маленькая взлохмаченная девушка с тетрадями, в новых финских сапогах и вновь потерянным сердцем, «солнце моё».

Сердце оказалось потерянным дважды. Дождь, который моросил весь день мелкой пылью, к вечеру отчего-то набрал сил и, когда Ася вышла из трамвая на Садовой, припустил уверенными каплями, угрожающими превратиться в струи. Ася раскрыла презентованный Лелей зонтик и, стараясь не попасть в лужу, переступая, как цапля, жалея сапоги, свернула на узкую улицу Ломоносова. Она опять спешила, хотя еще не было половины седьмого, а до театра отсюда рукой подать. На круглой маленькой площади имени русского Леонардо она постояла, найдя место посуше, справляясь с неисправимым смятением, малодушно мечтая о бегстве в переплетенье питерских улиц, глазея на бронзовый бюст Михайлы Васильевича, на мокнущее под дождем желто-белое совершенство улицы Росси. Подошел молодой человек, спросил, нет ли у нее лишнего билета. Ася, отчего-то сердито, выпалила:

- Нет!

Когда большая стрелка наручных часов показала без десяти семь, она вышла на набережную и зашагала вдоль узорчатой решетки ограды, через каждые несколько шагов отвечая «нет» на вопрос о лишних билетах. Это «нет», много раз повторенное, совсем разволновало ее, и давно сверлом зудящая мысль о том, что Акулов не придет, забудет, не захочет, в конце концов, просто посмеется над нею, усилила обороты и скорость своего тлетворного вращения. Зонтик промок, на сапогах расползались темные пятна от попавшей на кожу воды, пузырились темные воды Фонтанки, театр был все ближе, возле входа кипела толпа, как обычно бывает перед началом спектакля.

Решетка набережной оборвалась гранитом парапета Лештукова моста, который в народе звали «Нет ли лишнего билетика?». Так или иначе, но имя лейб-медика императрицы Елизаветы Лестока сохранило свой след даже в этом, современном прозвище. Мост плавно втекал в набережную и тротуар перед фасадом театра, образуя маленькую площадь, театральный пятачок, неуютный оттого, что его пересекали проносившиеся по набережной и мосту автомобили. Ася остановилась у гранитного парапета, прячась под зонтом и вглядываясь в толпу у театра. Акулова она не увидела, и не могла тронуться с места, ей казалось, что сердце выросло до размеров футбольного мяча, который рвался наружу, больно ударяя по ребрам своим упругим боком. Мимо пронесся Москвич, обдав ее веером брызг. Ася отпрянула, прижавшись к мокрому граниту. Неловко и бесполезно стоять здесь, нужно идти, туда к театру, потому что уже не было выбора, вперед и только вперед. Хоть бы он не пришел… неужели он не придет, какая я дура, зачем его пригласила, хоть бы он пришел, хоть бы не пришел… - крутилось в голове, как нерешаемое множество, матрица, составленная из сомнений и терзаний.

С моста вывернул автомобиль редкого черного цвета, но на этот раз Ася успела занять безопасную позицию. Пропустив машину, перешла дорогу, держа над собой зонт, словно щит и меч. Устроившись у афиши, под ажурным козырьком, она на полчаса превратилась в Пенелопу. Лени все не было и не было, она продрогла, то ли от сырости, царящей вокруг, то ли от внутреннего холодка, пробегавшего по спине. Ася начала думать, что он приходил, но, не увидев ее, ушел, потом решила, что он и не думал приходить, и, скорее всего, спит сейчас с Лариской или треплется с друзьями и, возможно, смеется над нею, романтичной влюбленной дурочкой. Толпа театралов таяла, втягиваясь внутрь театра, в фойе, манящее теплым светом через стекла дверей. Дождь прошел, но в воздухе висела влажная хмарь, размывая акварелью фигурные фасады доходных домов на противоположном берегу Фонтанки, покрывая все неживое и живое вокруг тонкой пленкой тоски. Прошло еще несколько минут, и перед театром остались лишь пара-тройка самых упрямых искателей лишнего билета, дама интеллигентного вида с большим черным зонтом и молодой человек в сером плаще - последние двое были явными соратниками Аси по ожиданию. Изнутри послышался первый звонок, и Ася решительно захлопнула зонтик, сморщившись от брызг, ударивших в лицо, разумеется, по старательно накрашенным ресницам. Впрочем, какая теперь разница, можно просто зайти в туалетную комнату и умыться. Акулов не пришел, а она, пригласив его, лишь унизилась перед ним. Одно спасение, что на сцене появится тот, кому она на днях пролила кофе на шикарный бархатный баклажановый пиджак, Георгий Смолич. Она даже улыбнулась, еще раз стряхнув зонтик, решительно взялась за массивную ручку двери и услышала за спиной:

- Убегаете, девушка?

Явившийся неведомо с какой стороны, из питерской мороси, Леня потянул дверь на себя, улыбаясь ей с высоты своего роста.

- Идем, идем, быстрей, опаздываем! - подтолкнул Асю за плечи, словно именно он ждал все это время под дождем, и она тотчас забыла свои волнения и отчаянные мысли. В закружившейся голове зазвучали, запели фанфары - музыканты, прижав к губам тугие мундштуки, послали в дождливые небеса сверкающую медь ликующих звуков.

Они вихрем промчались через фойе в гардероб, затем по белой лестнице наверх на балкон амфитеатра, где старушка-капельдинер, укоризненно покачивая белоснежной головой - ох уж эти безалаберные молодые люди - проводила их в зал. Там уже погасла люстра, и спектакль начался; к счастью, места оказались с краю, и не пришлось пробираться, стукаясь о чужие колени.

Ася села и пару минут приходила в себя, затем уставилась на сцену, стараясь сосредоточиться на том, что там происходит. На фоне старого деревянного дома с высоким крыльцом, верандой, мезонином и палисадником, невысокий, всегда добродушного вида актер, известный и любимый в народе, вопрошал своим особенным тенорком:

«А где же буфетчица? Еще не пришла? Опять она задерживается».

- Сто лет здесь не был, - наклонившись, прошептал Асе на ухо Лёня, - Хорошо, что вытащила.

«Вытащила», словно они знакомы сто лет и давным-давно хорошие друзья, и она не обмирает, чувствуя тепло его дыхания на своей щеке, запах табачного дыма и одеколона.

- И когда ты был здесь в последний раз? - осторожно спросила она, пытаясь войти в роль «хорошего друга».

- Да вроде, классе в десятом, - признался он. - Что за пьеса, я как-то пропустил…

- Молодые люди, не могли бы вы замолчать? - прошипел голос слева.

Лёня прижал палец к губам, подмигнув Асе. Как все у него легко и ловко получалось - любой жест, улыбка, усмешка, изогнутая бровь, прядка темных волос, падающая на лоб - словно его создали в момент творческого подъема. И вот он сидит рядом, улыбается, шепчет ей на ухо, как тогда, в такси…

Тем временем на сцене появился Смолич - его персонаж, парень разбитной и непутевый, ухаживал за главной героиней, как умел, просто, без затей.

«Я тебе уже сказала... Пусти», - просила та - тонкая, всегда бледная лицом актриса.

«Я тебе скажу,... Зря ты вертишься. Никуда ты от меня не денешься», - убеждал ее мягкий баритон Смолича.

Ася словно пустилась в щемящий сердце полет: там внизу, в свете софитов, пылкий Смолич завораживал своими чуть резкими, полными мужской грации движениями, голосом в диапазоне от кошачьего урчания до страстного крика, а рядом - Лёня, от присутствия которого полет получался слишком щемящим.

Ася отчаянно сочувствовала бесшабашному герою Смолича, оправдывая его и жалея, потому что он был невозможно хорош, потому что девушка на сцене любила не его, непутевого парня, а заскучавшего от жизни следователя, роль которого играл Народный артист. Не любила одного, любила другого, но ни тот, ни другой не понимали ее.

«Мне кажется, что ты чинишь палисадник для того, чтобы его ломали», - говорил следователь, наблюдая, как девушка в очередной раз приколачивает сломанную доску палисадника.

«Я чиню его, чтобы он был целый», - отвечала она.

Ася украдкой взглянула на Акулова. Он сидел, удобно устроившись в кресле, смотрел на сцену, но тотчас повернулся к ней, словно поймал, почувствовал ее взгляд. Она покраснела, благо, что в темноте зала этого не было видно, и отвела глаза.

В антракте Леня потащил ее в буфет, подхватив под локоть, называя Асенькой. Ловко проскочил без очереди, заплатил за два бокала шампанского и бутерброды с красной икрой - Ася попыталась слабо протестовать, но он вручил ей бокалы и махнул рукой, показывая на свободный столик в углу: вперед, Асенька! Он был невыносимо нахален и чертовски хорош, и она подчинилась ему, под звуки своих сверкающих медью фанфар.

- С меня, за опоздание, - объявил Лёня, устроившись за столиком и поднимая бокал. - Как там… сто верст, глаз не прищуря, летел…

- А я уже думала, что ты не придешь, - призналась она. - Спасибо, но я не очень люблю шампанское, - зачем-то добавила, глядя, как в прозрачном золоте шевелятся пузырьки газа.

- Но это выпью, с… удовольствием, - поспешно поправилась, обругав себя за глупую оплошность - осталось лишь рассказать, что ее никогда не угощал шампанским молодой человек.

- Девушки любят шампанское… - произнес Лёня с каким-то, как ей показалось, укором. Или то была насмешка?

Ася глотнула шипучий напиток, горло перехватило, пузырьки ударили в нос. Задержав дыхание, выпила все, до дна, словно горькое лекарство, которое непременно должно помочь. В голову ударило сразу: целый день ничего не ела, с утра не хотелось, а потом, после встречи с Леней, просто не могла.

- Ну да, все девушки должны любить шампанское, ужин при свечах, лепестки роз на… - осеклась, но было поздно, Лёня подхватил тему:

- Совсем, совсем неплохо, - его лицо светилось довольством, глаза потемнели, а в их глубине заплескалось шампанское.

- Ерунда, чушь, я совсем не это имела в виду, то есть, это просто банальный джентльменский, то есть дамский набор. Я, я… смущаюсь, тебе, наверное, смешно, сама тебя пригласила… и все это так странно случилось, но у меня просто был лишний билет, и я подумала, почему бы не предложить. Мне было кому предложить… между прочим, - она уже с трудом понимала, что говорит, ее прорвало, словно плотину на реке.

- Асенька, брось, все нормально,- сказал он, поставив бокал с так и не отпитым шампанским. - Я рад, что пришел, когда б еще побывал в театре. Хочешь мое шампанское? Я не пил, я его вообще не пью.

- Только водку? - съязвила совсем осмелевшая Ася. - Ты меня спаиваешь, Акулов? Я же сказала, что не люблю шампанское.

- Ну да, спаиваю, прямо здесь. Никогда еще не спаивал девушек в театре.

- И многих ты споил? Тебе нравится спектакль? - она перескочила на другую тему, испугавшись своего вдруг нахлынувшего куража.

- На который из вопросов отвечать? - глаза Лени искрились усмешкой.

- На второй, конечно…

Зазвенел звонок, извещающий о конце антракта, зрители потянулись в сторону зала.

Ася, задержав дыхание, глотнула шампанского из Лениного бокала. Отчего все девушки любят шампанское? Или они пьют какой-то другой напиток под этим названием?

Второе действие прошло для нее почти в тумане, лишь к концу, когда драма кульминации завязалась в тугой узел, замкнулась безысходностью, а герой Смолича праздновал любовную победу, которая обратилась поражением для него и его соперника, Ася погрузилась в тот мир, созданный фантазией и жизнью на полукруге сцены под софитами, и даже на какое-то мгновение забыла о Лене.

Они почти не разговаривали, пока не вышли из театра и остановились на тротуаре перед уходящим в ночь изгибом моста и светом фонарей, утонувшем в реке, - Ася в замешательстве, Акулов - застегивая пальто.

- Хороший спектакль, - сказал он, то ли искренне, то ли авансом. - Куда идем, Асенька? - спросил, справившись с пуговицами, и уставился на нее.

- Куда? - она совсем растерялась. - Я… я не знаю, куда.

Она совсем, или почти совсем, не думала, что будет после, боялась, но «после» пришло и загнало в тупик. Голова уже не кружилась, но была звеняще пустой, как и желудок, сдавленный голодным спазмом.

- Я… я домой…

- Домой? - переспросил он. - В общагу, что ли?

- У меня здесь нет другого дома, - ответила она, зачем-то вспомнив ту сцену в комнате: Лариска и Леня, спрятавшийся под одеялом. Сцена была не нужна сейчас, неуместна, и, чтобы отогнать ее, Ася заговорила о спектакле, о том, как хорошо играли актеры, как ей нравится этот театр. Он слушал, кивал, улыбался, даже поддакивал. Высказавшись сумбурно и нелепо, она замолчала, а Леня опять подхватил ее под руку и потянул за собой.

- Идем, Асенька, тебе понравится…

- Что понравится? - спросила она. - Что понравится? Куда ты меня ведешь?

Спрашивала на ходу, летела рядом с ним, стуча каблучками, забыв о новых сапогах, которым вряд ли нравились лужи, куда они попеременно попадали, подчиняясь бесшабашной спешке своей нерадивой хозяйки.

Лёня не отвечал, тянул за собой, крепко ухватив за локоть, словно само собой разумелось, что она должна следовать за ним вслепую, не зная выбранного им пункта назначения. Сопротивляться было неловко, не хотелось показать себя бестолковой пугливой девчонкой, но внутри закипал протест - так всегда бывало, когда Асю заставляли делать что-то, не спрашивая и не объясняя суть. Этот протест она пыталась задавить, потому что ей не хотелось расставаться с Леней, но хотелось сбежать и расстаться. Впрочем, она сама сунула голову в эту петлю, пригласив его в театр и тем самым дав карт-бланш.

Попытка поймать такси в этот поздний час не увенчалась успехом, но зато на Садовой подвернулся трамвай. Это был родной третий номер, что следовал на Петроградскую сторону, к общаге, и она с облегчением и ужасом подумала, что они все-таки едут туда, но как ей поступить, если он вдруг пожелает пройти в ее комнату, тем более, что путь был свободен - Лелька ушла в ночную смену, подрабатывала ночной няней в круглосуточном детском саду. Тотчас всплыла и заблистала красками сцена с Ларисой - невозможно пригласить Леню и остаться с ним наедине в комнате, где он был с другой. И даже если бы не был, Ася стеснялась своей неопытности, ведь она никогда не заходила с молодым человеком дальше поцелуев и объятий. Пригласить ловеласа Леню в театр было ошибкой, ужасной ошибкой, результатами которой для нее будут лишь стыд и разочарование, а для него - лишний повод посмеяться над глупой романтичной девчонкой.

Когда трамвай остановился напротив мечети, Ася, достигнув третьей стадии паники и истерики, ринулась к выходу, торопливо прощаясь и благодаря Акулова, но выскочить в моросящую дождем свободу не успела. Он перехватил ее руку.

- Ты куда, Асенька? Мы едем дальше.

- Дальше? Я домой… в общагу, это моя остановка, - ответила она.

- Но мы же договорились.

- Вы выходите или нет, молодые люди? - зычно закричала кондукторша со своего насеста.

- Нет, не выходим, - ответил Леня, и двери со стуком закрылись. Трамвай взял свой мягкий старт, застучал по рельсам, вперед, в дебри Петроградской стороны. Вернувшись на свое место на задней площадке, Ася стояла рядом с Лёней, наблюдая в окно, как убегает прочь притопленная в асфальт колея, поблескивая мокрым, отшлифованным колесами металлом.

- Куда мы едем? - снова спросила она, вытягивая руку из его цепкой пятерни. - Ты можешь мне объяснить?

- Не бойся, Асенька, - отделался он и, помолчав, добавил: - Заедем в одно клёвое место, - и снова загадочно замолчал.

Ася никогда не видела его таким, впрочем, каким вообще она его видела? Почти всегда со стороны: улыбающимся, болтающим, пьяным, нахальным, бесстыжим, но не таким загадочным.

До клёвого места от остановки, на которой они сошли с трамвая в моросящую, пропитанную влагой темноту, пришлось пробираться по переплетеньям улиц, по разбитым в прах тротуарам. Наконец Леня остановился перед грязновато-красным четырехэтажным зданием с эркером, нависающим над парадным входом. Несколько окон светилось на третьем и четвертом этажах, а на первом и втором были мрачно и слепо черны. Под эркером над дверью, обшитой металлическими листами, висел фонарь, свет его тускло пробивался сквозь плафон в защитном решетчатом футляре. Дом казался не просто негостеприимным, но жутковатым, словно там, внутри, ожидала нехорошая квартира.

- Что это, Леня? Куда мы пришли? - спросила Ася, чувствуя себя глупым попугаем.

Он же, опять не отвечая, нажал на кнопку звонка, несколько раз, каким-то особым кодом, словно отзвонил азбукой Морзе - точка-тире-точка-точка-тире. Вдруг наступила почти зловещая тишина, будто мокрая улица и красный дом впитали звуки ночного города; но откуда-то изнутри стали слышны другие, выстраиваясь в сначала неясную, но затем явную мелодию, как будто кто-то включал и выключал магнитофон. Ася открыла было рот, чтобы задать очередной попугайский вопрос, но не успела, потому что дверь отворилась, внезапно и тихо, словно все ее замки и петли были смазаны совершенным по качеству маслом. Отворивший растворился в темноте, а Леня потянул Асю внутрь, в неизвестность, и она пошла за ним, словно овца на заклание. Дверь закрылась, кромешную темноту подъезда разрезал луч фонарика, человек, открывший дверь - он оказался лохматым парнем с тощей, как у китайца, бородкой - сказал что-то приветственное, махнул рукой, мол, следуйте за мной - луч описал круг, на миг высветив неприветливо ободранные стены, и они начали спускаться куда-то вниз по лестнице, закрученной спиралью. У Аси закружилась голова. Музыка звучала глухо, но все отчетливей. Казалось, ударник отбивал такт, зазвучали гитары, то стройно, то вразброс, надрывно взвизгнул какой-то духовой. На этой высокой ноте все смолкло, послышался гул голосов, раскрылась следующая дверь, и вслед за бородатым проводником Ася шагнула в просторный, тускло освещенный, но весьма оживленный зал - подвальное помещение с высоким арочным потолком. Подпольный концерт, рок-клуб, собрание запрещенных музыкантов! Она обернулась к Лене - он приветствовал кого-то взмахом руки - и поняла, что очередной вопрос опять отправится в космос - ее кавалер уже был полностью захвачен происходящим вокруг действом, казалось, забыв о том, что привел с собой девушку.

- Устраивайся, я сейчас! - бросил он, углубляясь в толпу. Оставалось одно - следовать его указанию, что Ася и сделала, в который раз за вечер.

У дальней стены была устроена импровизированная сцена - подиум, там расположился ударник в груде барабанов и тарелок; гитары, саксофон и кларнет лежали на стульях в ожидании своего часа. Подвал был довольно плотно заполнен публикой, в основном, сильной половиной, но в толпе Ася высмотрела девушку, точнее, встретилась с ней взглядом, та кивнула и подошла. Была она высокая и тонкая, затянутая в тугие джинсы и черный свитер-водолазку.

- Привет, - просто сказала она. - Смотрю, Акула девушку привел, глазам не верю - век такого не бывало.

- Правда? - Ася не смогла скрыть удивление.

- Правда, - кивнула девушка. - Тащишься от рока или так?

- Не знаю, - призналась Ася. - Я разную музыку люблю…

- Не переживай, не зря Акулыч тебя притащил, - улыбнулась собеседница. - Ребята классно играют, сегодня Стриж и «Клоуны» последний концерт дают, завтра придется сваливать отсюда.

- А что это за место? - спросила Ася.

- Бомбоубежище, а прежде был склад какой-то, но стены на века, акустика не ах, зато снаружи ни фига не слышно. Жаль, клёвое место. Пошли поближе, сейчас начнется. Меня Верой зовут.

Ася назвала себя и двинулась через толпу за Верой, дрожа от волнения и восторженного ужаса.

Сидячих мест было намного меньше, чем присутствующих, но поскольку слабая половина была представлена в концертном зале-бомбоубежище весьма немногочисленно, девушки устроились в первом ряду на изрядно потрепанных, но вполне устойчивых стульях. Пока Ася безуспешно пыталась высмотреть в толпе Леню, на сцену вышел долговязый черноволосый парень, взял гитару и принялся мучить ее аккордами, настраивая звучание. Следом появился крепко сбитый блондин, оказавшийся кларнетистом. Их появление было встречено всеобщим ликованием, но когда черноволосый гитарист, Стриж, закончив разогрев инструмента, взял первые аккорды и почти шепотом произнес первую строфу песни, в подвале наступила тишина, словно некий волшебник произнес свое магическое «Алаказам!» Он запел неожиданно глубоким, чуть хрипловатым голосом. Пел соло, под аккомпанемент гитары и пронзительно страстного кларнета, пел много и долго, но Асе казалось, что время летело очень быстро. Песни были грустные и страстные, смешные и философские, стильные и матерщиные, был ли то рок, бардовская песня или баллады, гремучая смесь жизнелюбивой безнадеги средневековья, нескладной горечи конца двадцатого века, беспутной лирики Битлов и бесшабашности Роллингов, отзвуков отчаянного хрипа всенародно любимого, отверженного властями актера-поэта - гремучая смесь откровений, что родилась в котельных и подвалах, и была названа русским роком.

Впрочем, Ася совсем не задавалась такими вопросами, а просто слушала, чем-то восхищаясь, что-то отвергая, от чего-то скучая, иногда забывала о музыке, думая об Акулове и о себе, затем возвращалась, захваченная энергией баллады или бешеной скачкой рока, всем, что происходило вокруг, кипело, переливаясь восторгами, руганью, аплодисментами, топотом, подхватыванием любимых напевов. Она даже не заметила, как Леня подошел к ней, встал позади, наклонился, что-то шепча на ухо, Ася даже вздрогнула от неожиданности.

- Что, что ты сказал?

- Нравится? - повторил он, снова смущая ее своим взглядом.

Она кивнула, прижав ладони к пылающим щекам. Возможно, он наблюдал за нею все это время со своего, невидимого ей места?

Концерт затянулся далеко за полночь. Они вышли из красного дома, временного приюта музыкантов, в начале третьего. Вера, прощаясь, по-мужски пожала Асе руку, а Леню чмокнула в щеку, словно близкого знакомого. Дождь прошел, и небо, начинающее осторожно светлеть, обещало, по крайней мере, пару часов не поливать промокший насквозь город. Толпа меломанов-полуночников быстро растеклась в разные стороны, и воцарилась тишина, которую нарушали лишь случайные звуки спящего города.

- Спасибо, Леня, это было здорово! - сказала Ася.

- Устала? Так сошлось, что сегодня последний концерт, жаль было пропустить.

- Нет, все хорошо. Но ты же мог объяснить.

- Не мог, это долго, и девушке не понять.

- Отчего же? - обиделась она. - Вера, небось, понимает.

- Вера? Брось, она - особый случай.

- Значит, ты такого мнения о девушках: они все любят шампанское, и не понимают простых слов. И должны послушно бежать следом за…

Она замолчала, слишком резкое слово чуть не слетело с языка, а она, возмущаясь Лениными словами, так любила его, невозможно сильно любила, что готова была идти с ним хоть, банально говоря, на край света. Но что у него с Верой? То же самое, что и с Лариской? И хотелось спросить, правда ли то, что сказала Вера - он никогда не приводил девушек на рок-концерты - но она не решилась.

- Не думала, что ты любитель рока, да еще знаток таких мест, - она миролюбиво сменила тему.

Леня хмыкнул и начал рассказывать, что Стриж - его одноклассник, что они дружат уже сто лет, и что он сам пытался петь, но медведь наступил на ухо, да там и остался, что пару раз попадал в милицию из-за таких концертов, и что у него есть множество записей, которые нигде больше не найти, и что наш рок когда-нибудь должен выйти из подполья, и что в Питере скоро ожидается открытый концерт «Машины времени».

Ася слушала, пыталась что-то добавлять, в основном не очень успешно.

- Ты далеко живешь? - спросила Ася, когда Леня замолчал, закончив свой рассказ.

- В Автово, с родичами, - ответил он.

- С родителями? - переспросила она.

- Ну да, сестра еще есть, младшая.

Вот сейчас взять, решиться и пригласить его в общагу - эта неверная, сбивающая с ног, темная мысль вилась вокруг нее ночной ведьмой, рОковой темой, дрожью в теле. Но, на самом деле, где он проведет остаток ночи? Как доберется до Автово? Спросить или не спросить? Она решилась, когда они вышли на площадь-перекресток, где улица упиралась в Кировский проспект, и миновали угловое здание, темным силуэтом и тонким шпилем летящее в небеса.

- Ты… как ты доберешься домой?

- Не вопрос, переночую в общаге… у мужиков, - небрежно бросил он, как само собой разумеющееся.

- А, ну да, на самом деле, - сказала Ася, в который раз мысленно отругав себя за глупость, - Туда бы еще попасть…

- Ну вот и клёво! - Леня подхватил ее под руку и опять потащил за собой. - Сейчас бы поесть и выпить!

- Только не шампанского! - подхватывая его бесшабашность, воскликнула Ася. - А поесть я бы тоже не отказалась!

Он вдруг остановился, резко, словно наткнулся на препятствие; обнял ее за плечи.

- Асенька…

Наклонился, и она, не ожидая и ожидая, оказалась в плену его губ и, если бы и хотела, то не смогла бы оттолкнуть его, потому что это был он, и потому что так славно, так необычно, так волнующе никто никогда ее не целовал. Вероятно, это и называлось «умело, опытно», и не было сил и желания прерывать поцелуй.

- Пойдем, пойдем, - сказал он, отпустил ее, снова подхватил и помчался по тротуару, а Ася почти бежала рядом с ним, как на край света.

Входная дверь общежития, разумеется, была заперта. Оставалось уповать на то, что в эту ночь дежурит не мрачная Олеговна, но лояльная добродушная Петровна, дружившая с бессонницей. Она разгадывала по ночам кроссворды, читала романы и, ворча, отпирала двери загулявшим жильцам. Для незаконных поздних посетителей существовал нелегальный вход - пожарная лестница, по которой можно было проникнуть в общагу через окно мужского туалета на втором этаже.

К счастью, на стук отреагировали - за дверью послышались тяжелые шаги, загремел засов, и вахтерша Петровна, словно подарок небес, бормоча о безалаберных полуночниках, которых все же негоже оставлять на ночь на улице, впустила Асю.

- И где ж ты бродишь по ночам? - спросила она. - Кавалера твоего не пущу, пусть не рвется.

Вахтерша выглянула на улицу, осмотрела темный двор в поисках коварно затаившегося кавалера, захлопнула дверь. Ася поднялась по лестнице на второй этаж, осторожно, на цыпочках, пробралась по коридору, постояла, не решаясь войти, возле двери в мужской туалет, затем толкнула ее, надеясь, что не наткнется на ночного посетителя, прошла через несвеже-благоухающую умывальную, каблук предательски стукнул по кафелю пола. Тяжелая рама окна со стыдливо выкрашенным белой краской стеклом поддалась не сразу, заскрипела, казалось, на всю предутренне спящую общагу. Она потянула на себя раму, распахнула ее, и Леня, уже стоящий на пожарной лестнице, ловко подтянулся, ухватившись за подоконник, и спрыгнул на кафельный пол.

- Я пошла, все, спасибо тебе за вечер! - быстро прошептала Ася, когда они вышли в коридор, и ринулась прочь. Он догнал ее в пару прыжков.

- Асенька…

Снова поцеловал, уже не так нежно, как на проспекте, но отрываться от него ей еще более не хотелось.

- Хорошо, иди… - вдруг сказал, отпуская.

Она неловко отступила, улыбнулась ему, махнула рукой, пошла прочь, сначала медленно, затем быстрее, вперед и вперед, вверх по лестнице, по истертым давно не крашеным ступеням.

В комнате было тихо и холодно, ветерок из незакрытой форточки надувал пузырем задернутую штору. Ася включила свет, присела на стул. Туго натянутая струна восторга и страха, что не отпускала ее весь вечер, ослабла, чуть отпустила. Она стянула сапоги, их подсохшая серая кожа покрылась белыми водяными разводами. Сходила на кухню, поставила чайник, умылась. Нашла в тумбочке крем для обуви, начистила сапоги. Раздался негромкий, почти осторожный стук. Она замерла, стараясь поймать выпрыгнувшее наружу сердце, шагнула, отворила дверь. На пороге стоял Леня.

- Привет, вот и я, - заявил он, улыбаясь. - Примите на ночлег, парни то ли дрыхнут, то ли разбежались куда, а по всей общаге рыскать неудобняк.

- Леня…ты что, как… - пробормотала она, отступая и пропуская его в комнату.

- У вас же есть свободная койка, Асенька.

- Есть… но…

- Ого, а у вас даже две свободные! - констатировал он, кивнув в сторону неразобранной Лелиной кровати.

- Лена… дежурит сегодня, в детском саду… У меня там… чайник на кухне…

Ася вылетела из комнаты, обогнув Леню, словно огнеопасное препятствие. Чайник весело надрывался, выпуская из носика струю пара. Отключив газ, она схватилась за ручку чайника, обожглась, ойкнула, прижимая мгновенно покрасневшие пальцы к губам. Пришлось вернуться в комнату за прихваткой. Леня уже снял пальто и принялся расшнуровывать ботинки.

- Там тапочки есть… - бросила Ася, вновь убегая на кухню.

Говорят, что в критических ситуациях мозг человека отбрасывает все лишнее, ненужное, начиная работать только на текущий момент. Возможно, ничего особо критического и не происходило, но Ася вдруг перестала думать, сосредоточившись на том, чтобы собрать ужин. Или завтрак. Она заварила чай, вытряхнув из пачки со слоном остатки заварки, в хлебнице нашла свежий батон, а между рамами окна - сверток с нарезанной до толщины бумажного листа докторской колбасой - удачно, что Леля сходила в магазин. Из кухонной тумбы извлекла банку вишневого варенья. Как бы ей хотелось угостить Леню чем-то вкусным, но особого выбора, к сожалению, не было.

- Отлично, есть страшно хочу! - заявил он, выставляя на стол чашки.

Асю кольнула мысль о том, что он уже пил здесь чай с Лариской, а может и не только чай, а теперь так же легко переключился на нее. «Сама виновата», - упрекнула она себя, разливая кипяток по разнокалиберным чашкам. Подвинула Лене самую красивую, объемную, расписанную розами.

Он ел с аппетитом, смел бутерброды в один присест, выпил две порции чаю, выглядел довольным и невыносимо красивым, свежим, словно и не провел бессонную ночь. «Чего нельзя сказать обо мне», - поедала себя Ася. Она пила чай по глотку, жевала медленно, стараясь отдалить тот момент, когда нужно будет что-то решать.

- Знаешь, Асенька, ты меня зацепила. Не помню, чтобы девушка меня приглашала в театр, я растерялся… - говорил Леня, глядя на нее в упор так, что она плавилась, растекаясь в безвольную влюбленную лужу, веря и не веря ему. Но как можно было не верить этим синим глазам? Как?

- У тебя полно девушек… - пробормотала она.

Леня махнул рукой, словно отметая всех существующих и предполагаемых девушек.

- Ты про Ларису? Да, понимаю, но ты не бери это в голову. Зачем сейчас об этом? Здесь нет ее и никого, кроме нас, нет.

Он встал, подошел, наклонился, и губы его коснулись ее шеи, жар, идущий от него, обдал, словно открылась заслонка растопленной печки.

- Леня… не нужно, не нужно… сейчас, - прошептала она, вдруг почему-то вспомнив, что опять потеряла зонтик - забыла где-то, в трамвае или в бомбоубежище?

«Новый зонтик, почти японский, зачем только она взяла его с собой, Лелька жутко расстроится, а ночная ее смена заканчивается в семь утра, а уже… уже, зачем только я впустила Леню в комнату, я же не знаю, как все будет, и все это слишком быстро, или все равно?» Плавая в этом лихорадочном месиве, Ася обнаружила, что халатик ее расстегнут, а его ладонь, чужая, горячая и, как ей показалось, огромная, скользнув по шее, двинулась дальше, весьма решительно, под ткань лифчика. "Лифчик, лифчик!» - мысль о своем, более чем скромном белье пронзила ее ужасом - бюстгальтер был выстоян в очереди и любим, и она надела его потому, что тонкие швы были незаметны из-под свитера, но после многочисленных стирок выглядел более чем невзрачно, а кружево и вовсе не поддавалось починке. А дальше, что дальше - она боялась и думать. Превозмогая невыносимое желание прилипнуть к Акулову и позволить ему делать все, что он захочет, Ася рванулась на свободу.

- Нет, Леня, нет, подожди же, подожди…

- Чего ждать-то… - прохрипел он, возвращая ее к себе.

- Я не могу, не нужно, здесь… Нет, только не здесь и не сейчас, нет!

- Асенька, ты что, обалдела? - шепнул он ей куда-то в волосы, стаскивая халатик с плеч. - Какое не могу? Все ты можешь…У тебя такие…

- Не обалдела, нет, не обалдела, - уцепилась она за слово, как за спасительный круг.

- Я не могу, нет, не могу… - повторяла, как попугай, уже плохо понимая, что делает и что говорит - лишь бы он отпустил, оставил, освободил ее от тягучего ожидания, ломающего все тело. Он убрал руки, отступил, отошел, она спиной чувствовала его негодование… разочарование, злость? Впрочем, чувство подтвердилось очень быстро:

- Ну и какого… - сказал он, и все это недовольное трио дружно прозвучало в его голосе.

Ася лихорадочно застегивала халат, пальцы дрожали, пуговицы не попадали в петли. «Надо было раздеться, чтобы он не видел», - пролетела и растаяла отважная, но бесполезная мысль. Она бы не смогла вот так раздеться и сказать: «Леня, иди сюда».

Она слушала, как он двигался за спиной, снимал пальто с вешалки, что-то ронял, шуршал, открывая пачку сигарет, резко рвал неподдающийся картон. Ася боялась обернуться, было стыдно, обидно и смешно. Сейчас он уйдет и все, все кончено, так толком и не начавшись.

- Ася, - услышала она за спиной, и все-таки решила повернуться, тотчас попав под выстрел синевы его глаз - злой синевы, но он был невыносимо красив, а она была невзрачной трусихой в дурацком халатике и застиранном белье, испугавшейся расстаться со своим девичеством.

- Я пошел, - он подцепил губами и вытащил из пачки сигарету. - Пока, Асенька, вечер был неплохим, - усмехнулся, скривившись. Дверь за ним закрылась, наступила тишина, звенящая у Аси в ушах, как звук зубодробительной машинки, а в комнату ужом вползал рассвет.

Её разбудила Леля, вернувшаяся с дежурства с трофеями.

- Вставай, засоня, будем завтракать, у меня тут котлеты, пюре, утащила остатки от ужина. Да что это с тобой, ты вся опухла! Плакала? Что случилось? Что?

- Я потеряла твой зонтик, - сказала Ася.

***********

^[1] - Замок Гастингса, 16-е января 200* года, 16:15.

Август, 2013 г.

Copyright © 2013 Ольга Болгова

Другие публикации автора

Обсудить на форуме

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью или частично запрещено

В начало страницы