графика Ольги Болговой

Литературный клуб:


Мир литературы
  − Классика, современность.
  − Статьи, рецензии...
  − О жизни и творчестве Джейн Остин
  − О жизни и творчестве Элизабет Гaскелл
  − Уголок любовного романа.
  − Литературный герой.
  − Афоризмы.
Творческие забавы
  − Романы. Повести.
  − Сборники.
  − Рассказы. Эссe.
Библиотека
  − Джейн Остин,
  − Элизабет Гaскелл,
  − Люси Мод Монтгомери.
Фандом
  − Фанфики по романам Джейн Остин.
  − Фанфики по произведениям классической литературы и кинематографа.
  − Фанарт.


Архив форума
Форум
Наши ссылки


Изданные книги участников нашего проекта

Юрьева Екатерина
любовно-исторический роман

«Водоворот»



читайте в книжном варианте под названием «1812: Обрученные грозой»
Купить в интернет-магазине: «OZON»

* * *

Ольга Болгова и
Екатеpина Юрьева

авантюрно-любовно-исторический роман

«Гвоздь и подкова»
Гвоздь и подкова


читайте в книжном варианте под названием
«Любовь во времена Тюдоров.
Обрученные судьбой


Приложения, бонусы к роману (иллюстрации, карты, ист.справки)

Купить в интернет-магазине: «OZON»


Русские каникулы «На работу Алиса решила сегодня не выходить. В конце-то концов, у неё отпуск или как?...»

Наваждение «Аэропорт гудел как встревоженный улей: встречающие, провожающие, гул голосов, перебиваемый объявлениями...»


Первый российский фанфик по роману Джейн Остин «Гордость и предубеждение» -
В  т е н и

Приключения Кэтрин в
стране чудес
Копипастинг «Кэтрин Морланд, скатываясь по зеленому склону холма позади дома, попадает в кроличью нору и начинает путешествие по Стране чудес, где встречает Белого Кролика, Синего Червяка, Гемпширскую Кошку и многих других...»


из фильма - Гордость и предубеждение
Первые впечатления, или некоторые заметки по поводу экранизаций романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение»


Новогодняя история «Поезд, скрипя тормозами, остановился. Алена спрыгнула со ступенек вагона и словно провалилась в мутный промозглый вечерний холод. Где-то вдалеке, за крышами вагонов, сияло огнями здание вокзала, его подсвеченный шпиль прорезал темное декабрьское небо...»

Представление на Рождество «Летом дом просыпался быстро, весело, будто молодое, полное сил существо, а зимой и поздней осенью нехотя, как старуха...»

 

Библиотека

Люси Мод Монтгомери
(Lucy Maud Montgomery)


Перевод: Хелга
Редактор: Tanya

Голубой замок

(The Blue Castle, 1926 г.)

Начало Главы: 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30

Глава XXI

 

«Просто посидим здесь, — сказал Барни, — а если кому-то в голову придет стоящая мысль, обсудим ее.  В ином случае, помолчим. Не считайте себя обязанной разговаривать со мной».

«Джон Фостер говорит, — процитировала Валенси, — что, “если вы полчаса сидите рядом с человеком, молчите и чувствуете себя совершенно уютно, вы сможете стать друзьями. Если нет, вы никогда не подружитесь и даже не тратьте понапрасну время”».

«Очевидно, иногда Джон Фостер изрекает разумные вещи», — признал Барни.

Они долго сидели в тишине. Маленькие кролики прыгали, пересекая дорогу. Пару раз где-то весело расхохоталась сова. Далеко на юго-западе в небесах собирались серебристые облака, как раз над тем местом, где, должно быть, находился остров Барни. Тени деревьев кружевами расчертили дорогу.

Валенси была совершенно счастлива. Бывает, что-то рождается внутри медленно, а что-то – словно вспышка молнии. Валенси настигло последнее.

Теперь она точно знала, что любит Барни. Еще вчера она принадлежала самой себе, сегодня же – этому мужчине. Хотя он еще ничего не сделал и не сказал. Он даже не смотрел на нее, как на женщину. Но это не имело значения. Как и то, кем он был и что совершил. Она любила его безо всяких оговорок. Все в ней стремилось к нему. Она не хотела душить в себе эту любовь или отказываться от неё. Оказалось, что она настолько принадлежит ему, что мысли не о нем, мысли, в которых он был не на первом месте, стали невозможны.

Она вдруг и полностью осознала, что любит его, в тот момент, когда он наклонился над дверью, объясняя, что у Леди Джейн закончился бензин. Она взглянула в его глаза в лунном свете и поняла это. За одно короткое мгновение все изменилось. Старое ушло прочь, пришло новое.

Она больше не была маленькой старой девой, незаметной Валенси Стирлинг. Она стала женщиной, которая любит, и от этого богатой и значительной — для себя самой. Жизнь потеряла пустоту и бесполезность, а смерть больше не могла обмануть ее. Любовь уничтожила последний ее страх.

Любовь! Нечто обжигающее, мучительное, невыносимо сладкое, овладевшее телом, душой и мыслями! Нечто прекрасное, неуловимое, чисто духовное в своей сердцевине, словно легкое голубое сияние внутри нерушимого бриллианта. Никакие мечты не могли сравниться с этим. Больше она не была одинока. Она стала одной из многих своих сестер – женщин, которые когда-либо любили.

   Барни не нужно знать об этом – хотя, она бы не возражала, если бы он знал, хоть чуть-чуть. Но теперь любовь была в ней самой, и все вокруг удивительным образом изменилось. Просто любить! Она не просила, чтобы любили ее. Ей было достаточно вот так сидеть рядом с ним в тишине, вдвоем, этим летним вечером, в белом лунном сиянии, на ветру, что прилетал из сосновых лесов. Она всегда завидовала ветру. Свободный. Гуляющий сам по себе. Через холмы. Над озерами. Каким вкусом, какой мелодией он обладал! Какой магией приключений! Валенси казалось, что она обменяла свою изношенную душу на новую, еще горячую, с наковальни из кузницы богов. Оглядываясь назад, она видела лишь скучную, бесцветную, безвкусную жизнь. Теперь же перед ней появилась поляна фиалок, пурпурных и ароматных – своих собственных. Неважно, кто был или что произошло в прошлом Барни – неважно, кто будет или что произойдет в будущем – никто никогда не отнимет у нее этот прекрасный миг. Она полностью отдалась очарованию момента.

«Когда-нибудь мечтали о воздушном шаре?» – вдруг спросил Барни.

 «Нет», – ответила Валенси.

«А я да… часто. Мечтаю лететь через облака, видеть пожар заката, побывать в центре сильной бури, чтобы молнии сверкали вокруг; посмотреть на серебряный покров из облаков при полной луне – чудесно!»

 «Это так и звучит, – подтвердила Валенси. – А я остаюсь в своих мечтах на земле».

И она поведала ему о своем Голубом замке. Ей было легко рассказывать ему. Казалось, он понимал все, даже то, о чем ничего не было сказано. А затем она коротко описала как жила до того, как пришла к Ревущему Абелю. Она хотела, чтобы он понял, почему она отправилась на танцы в «чащобу».

«Знаете – у меня никогда не было настоящей жизни. Я просто… дышала. Все двери всегда были передо мной закрыты.

 «Но вы еще молоды», – сказал Барни.

«О, я знаю. Да, я «еще молода» – но это совсем не то, чтобы быть просто молодой», – с горечью ответила Валенси. В какой-то момент она чуть было не призналась Барни, почему ее возраст не имеет отношения к ее будущему, но вовремя спохватилась. Она не станет в эту ночь думать о смерти.

 «Хотя, я никогда не была по-настоящему молодой, – продолжила она – «до сегодняшней ночи – добавила про себя» – У меня никогда не было такой жизни, как у других девушек. Вам не понять. Знаете, – у нее возникло отчаянное желание, чтобы Барни узнал худшее о ней, – я даже не любила свою мать. Разве это не ужасно – не любить свою мать?»

 «Довольно ужасно – для нее», – сухо ответил Барни.

«О, она об этом не знала. Она считала, что я должна ее любить. А я не была для нее или кого-либо еще полезной или приятной. Я была просто… э-э-э… овощем. И я устала от этого. Поэтому я пришла вести хозяйство у мистера Гея и ухаживать за Сисси».

 «И, я полагаю, ваши родственники сочли вас сумасшедшей».

«Да… они и сейчас так считают, – сказала Валенси. – Но это для них удобно. Им лучше думать, что я сумасшедшая, чем дурная. Другого выбора нет. Но я живу по-настоящему с тех пор, как пришла к мистеру Гею. Это чудесный опыт. Думаю, я расплачусь за него, когда придется вернуться, но он останется со мной».

«Это правда, – согласился Барни. – если ты приобретаешь опыт, он только свой, собственный. И неважно, сколько ты платишь за него. Чей-то чужой опыт никогда не станет твоим. Да, таков наш забавный старый мир».

 «Вы думаете, он и правда старый? – мечтательно спросила Валенси. – Никогда не верила в это в июне. Все кажется таким молодым. В этом трепещущем лунном свете – как юная, вся в белом девушка – в ожидании».

«Лунный свет здесь, на краю чащобы, иной, чем в других местах, – согласился Барни. – Он всегда каким-то образом дает ощущение чистоты – и тела, и души. И конечно, золотой век всегда возвращается весной».

Было уже десять часов. Черное облако драконом поедало луну. Весенний воздух становился холодным – Валенси задрожала. Барни порылся во внутренностях Леди Джейн и вытащил старый пропахший табаком плащ.

 «Наденьте его», – приказал он.

«А вы не хотите сами?» – запротестовала Валенси.

 «Нет. Не хочу, чтобы вы простудились прямо на моих глазах».

«О, я не простужусь. У меня не было ни одной простуды с тех пор, как я пришла к мистеру Гею – хотя я и делала всякие глупости. Это так забавно – я их так много натворила. Чувствую себя эгоисткой, надевая ваш плащ».

«Вы три раза чихнули. Зачем доводить свой “опыт” с чащобой до гриппа или пневмонии?»

Он завернул ее в плащ и застегнул его на все пуговицы. Валенси подчинилась с тайным удовольствием. Как приятно, когда кто-то так заботится о тебе! Она уткнулась в ворот, пропахший табаком, и пожелала, чтобы вечер продолжался вечно.

Спустя десять минут со стороны «чащоб» показалась машина. Барни выскочил из Леди Джейн и замахал рукой. Машина остановилась рядом. Валенси увидела дядю Веллингтона и Олив, в ужасе уставившихся на нее.

Итак, у дяди Веллингтона есть автомобиль! И он, должно быть, провел вечер на Мистависе с кузеном Гербертом. Валенси чуть не расхохоталась в голос, заметив, как изменилось его лицо, когда он узнал ее. Старый надменный лгун!

«Не могли бы вы поделиться бензином, чтобы я мог добраться до Дирвуда? – вежливо спросил Барни. Но дядя Веллингтон не слушал его.

 «Валенси, как ты здесь оказалась?» – сурово спросил он.

 «С божьего благословения», – ответила Валенси.

«С этим беглым арестантом в десять часов вечера!»

Валенси повернулась к Барни. Луна сбежала от своего дракона и осветила чертиков в ее глазах.

«Вы беглый арестант?»

 «Это важно?» – вопросом ответил Барни – усмешка заиграла в его глазах.

 «Для меня нет. Просто спросила из любопытства», – продолжила Валенси.

 «Тогда не скажу. Никогда не удовлетворяю любопытство». Он повернулся к дяде Веллингтону, и его голос тотчас изменился.

«Мистер Стирлинг, я попросил одолжить мне бензина. Если можете, очень хорошо, если нет – мы понапрасну вас задерживаем».

Дядя Веллингтон оказался перед жуткой дилеммой. Одолжить бензин этой бесстыжей парочке! Но как отказать им! Уехать и оставить их здесь, в лесах Мистависа, возможно, до утра? Уж лучше поделиться, и пусть они скроются из виду, пока еще кто-нибудь их не увидел.

 «Есть во что налить?» – угрюмо проворчал он.

Барни достал из Леди Джейн двухгаллоновую канистру. Мужчины отправились к задку машины Стирлинга и занялись краном. Валенси бросала хитрые взгляды на Олив из-под воротника плаща Барни. Та сидела с возмущенным видом, глядя прямо перед собой. Она не собиралась обращать внимание на Валенси. У Олив были личные причины для негодования. Сесил недавно был в Дирвуде и, конечно, слышал о Валенси. Он согласился, что она сошла с ума, и чрезвычайно озадачился, передается ли умопомешательство по наследству. Важный вопрос в деле обретения семьи – очень серьезный вопрос. Следовало подумать о наследниках.

 «Это у нее от Вансбарра, – оптимистично заявила Олив. – У Стирлингов никогда не было ничего подобного – никогда!»

 «Надеюсь, что это так, очень надеюсь, – с сомнением отвечал Сесил. – Но так или иначе – пойти в служанки – как еще это можно объяснить? Твоя кузина!»

Бедной Олив послышался скрытый намек. Портлоуренсовские Прайсы не привыкли объединяться с семьями, члены которых «работали».

Валенси не могла сопротивляться искушению. Она повернулась к Олив.

 «Обидно, Олив?»

Олив, холодным тоном.

«Что обидно

«Вот так попасться».

На мгновение Олив решила, что больше не посмотрит на Валенси. Но долг пересилил. Она не должна потерять шанс.

 «Досс, – умоляюще сказала она, повернувшись к Валенси, – возвращайся домой, сегодня же».

Валенси зевнула.

 «Ты говоришь, словно на собрании секты возрожденцев, – сказала она – Да так оно и есть».

«Если ты вернешься…»

«Все будет прощено».

 «Да», – горячо сказала Олив. Как бы она прославилась, если бы сумела уговорить вернуться эту блудную дочь!  

«Мы никогда не напомним об этом. Досс, иногда я ночами не сплю, думая о тебе».

 «Обо мне, живущей своей жизнью», – смеясь, сказала Валенси.

 «Досс, не могу поверить, что ты такая дурная. Я всегда говорила, ты не можешь быть дурной…»  «И я не верю, что могу, – сказала Валенси. – Боюсь, что я безнадежно правильная. Я просидела здесь с Барни Снейтом целых три часа, и он даже не попытался поцеловать меня. Но я бы не возражала, если бы он сделал это, Олив».

Валенси все еще сидела, наклонившись. Шляпка с малиновой розой сползла ей на глаза… улыбка… что произошло с ней! Она выглядела – не хорошенькой – Досс не могла быть хорошенькой, но соблазнительной, дразнящей – да, именно так, и это было просто отвратительно. Олив откинулась назад. Ниже ее достоинства продолжать такой разговор. В конце концов, Валенси, должно быть, и сумасшедшая, и дурная.

 «Спасибо, этого достаточно, – сказал Барни из-за машины. – Премного обязан, мистер Стирлинг. Два галлона – семьдесят центов. Благодарю вас».

Дядя Веллингтон неловко вскарабкался в машину. Он хотел высказать Снейту свое мнение, но не осмелился. Кто знает, что этот тип может сотворить, если его спровоцировать? Нет сомнения, что у него имеется оружие.

Дядя Веллингтон нерешительно взглянул на Валенси. Но она отвернулась, наблюдая, как Барни заправляет бензином утробу Леди Джейн.

«Поехали, – потребовала Олив. – Ждать нет смысла. Сейчас я расскажу тебе, что она мне наговорила».

 «Маленькая потаскушка! Бесстыжая маленькая потаскушка!» – сказал дядя Веллингтон.

 

Глава XXII

 

Следующим, что услышали Стирлинги, стало то, что Валенси видели в кинотеатре в Порт Лоуренсе вместе с Барни Снейтом, а затем – за ужином в китайском ресторане. Истинная правда, которой более всех удивлялась сама Валенси. Однажды вечером, когда едва начинали сгущаться сумерки, Барни приехал на своей Леди Джейн и без особых церемоний спросил у Валенси, не желает ли она прокатиться.

«Я направляюсь в Порт. Поедете со мной?»

Его глаза дразнили, а голос звучал чуть равнодушно. Валенси, больше не скрывая от себя, что поехала бы с ним куда угодно, в любое место, не заставила себя упрашивать и согласилась. Они проехали через Дирвуд. Миссис Фредерик и кузина Стиклз, выйдя подышать на веранду, увидели их несущимися в облаке пыли, и растерянно уставились друг на друга, ища поддержки. Валенси, которая в неком своем темном прошлом боялась машин, была без шляпки, и ветер свободно трепал ее волосы. Она определенно схватит бронхит и умрет в доме Ревущего Абеля. На ней было платье с низким вырезом и короткими рукавами. А этот тварюга Снейт – без пиджака и курил трубку. Они мчались на скорости сорок – шестьдесят миль в час, как утверждала кузина Стиклз. Леди Джейн могла побить рекорд, когда хотела. Валенси весело помахала рукой своим родственницам. Что касается миссис Фредерик, то она пожалела, что не знает, как впасть в истерику.

«Неужели все это, – глухо вопросила она, – за мои материнские страдания?»

 «Я не верю, – торжественно произнесла кузина Стиклз, – что наши молитвы не будут услышаны».

 «Кто, кто защитит это несчастное дитя, когда я уйду? – простонала миссис Фредерик.

Что касается Валенси, она с трудом могла представить, что несколько недель назад сидела с ними на той веранде. Ненавидя фикус. Преследуемая дразнящими вопросами, словно черными мухами. Всегда думая о приличиях. Дрожа из-за чайных ложек тети Веллингтон и денег дяди Бенджамина. Боясь нищеты. Боясь всех. Завидуя Олив. Рабыня поеденных молью традиций. Ни на что не надеясь и ничего не ожидая.

А теперь каждый день становился веселым приключением.

Леди Джейн промчала пятнадцать миль, разделяющих Дирвуд и Порт, затем – через Порт. Барни проезжал мимо транспортных полицейских отнюдь не безгрешным образом. Фары начинали мигать, словно звезды в чистом ночном, благоухающем лимоном воздухе. Валенси впервые понравился город, и она была в восторге от скорости. Неужели она когда-то боялась автомобилей? Она была совершенно счастлива, сидя рядом с Барни. Не то чтобы она обманывала себя, думая, что это имеет какое-то значение. Она прекрасно знала, что Барни пригласил ее, повинуясь внезапному порыву, рожденному жалостью к ней и ее маленьким жаждущим мечтам. Она выглядела усталой после сердечного приступа бессонной ночью и суетливого дня. Ей нужно было немного развлечься. Он пригласил ее в виде исключения. Кроме того, Абель был на кухне, в той стадии опьянения, когда начинал декларировать, что не верит в Бога, и петь похабные песни. На это время ей как раз стоило быть где-то подальше. Барни знал репертуар Абеля.

   Они пошли в кино – Валенси никогда не бывала в кино. Затем, обнаружив, что голодны, отправились есть жареных цыплят в китайский ресторан. А после покатили домой, оставив за собой разрушительный след скандала. Миссис Фредерик отказалась ходить в церковь. Она не могла выносить сочувственные взгляды и вопросы знакомых. Но кузина Стиклз ходила каждое воскресенье. Она заявила, что они должны нести этот крест. 

 

Глава XXIII

 

В одну из бессонных ночей Сисси рассказала Валенси свою грустную историю. Они сидели у открытого окна. В эту ночь Сисси не могла лежать — она задыхалась, когда ложилась.  Выгнутая тонким серпом луна повисла над лесными холмами, и в ее призрачном свете Сисси казалась особенно хрупкой, милой и невероятно юной. Дитя. Трудно было представить, как смогла она пережить свою страсть, боль и позор.

«Он жил в отеле за озером. Приплывал вечерами в каное, и мы встречались в сосновом лесу на берегу. Он был студентом колледжа, сыном состоятельного человека из Торонто. О, Валенси, он не был плохим, – нет, не был. Но я так любила его, я и сейчас его люблю и всегда буду. Но я… не знала… кой-каких вещей. Не понимала. Потом приехал его отец и увез его. И… через некоторое время… я узнала… о, Валенси… я была так напугана. Я не знала, что делать. Я написала ему, и он приехал. Он… он сказал, что женится на мне, Валенси».

«Но почему… почему...?»

 «Ах, Валенси, он больше не любил меня. Я прочла это в его глазах. Он… он просто предлагал жениться, потому что думал, что обязан сделать это… потому что жалел меня. Он не был дурным, но он был так молод – и с какой стати он должен был продолжать любить меня?»

«Не стала бы искать для него оправданий, – сказала Валенси, немного помолчав. – Поэтому ты не пошла за него замуж?»

 «Я не могла… ведь он больше не любил меня. Отчего-то, я не могу объяснить почему, это казалось хуже, чем согласиться. Он… он немного поспорил… и уехал. Думаешь, я сделала правильно, Валенси?»

 «Да, думаю. Ты сделала все правильно. Но он…»

«Не обвиняй его, дорогая. Пожалуйста. Давай больше не будем о нем говорить. Не нужно. Я хотела рассказать тебе, как все было… я не хотела, чтобы ты дурно думала обо мне…»

«Я никогда так не думала».

 «Да, и я поняла это, как только ты пришла. О, Валенси, сколько ты сделала для меня! Я не могу выразить… но Бог благословит тебя за это. Я знаю, Он “воздаст твою меру”».

Сисси поплакала, обняв Валенси. Затем вытерла слезы.

 «И это почти все. Я вернулась домой. И я не чувствовала себя очень несчастной. Думала, что должна бы, но не чувствовала. Отец не был суров со мной. А ребенок родился таким славным, Валенси, у него были такие чудные голубые глазки, волосы золотистыми колечками, гладкие как шелк, а пальчики крошечные и пухленькие. Я даже покусывала его нежное личико – осторожно, так чтобы не сделать ему больно, да…»

«Я понимаю… – почувствовав легкую дрожь, сказала Валенси. – Я знаю, женщина всегда знает… и мечтает…»

«И он весь был мой. Никто больше не имел на него права. Когда он умер, о, Валенси, тогда я думала, что тоже должна умереть – не понимала, как можно перенести такую муку и жить. Видеть его глазки и знать, что он никогда не откроет их снова, тосковать о нем, маленьком и теплом, каждую ночь лежавшим рядом со мной, и думать, что он спит одинокий и холодный, под тяжелой мерзлой землей. В первый год было ужасно, потом стало немножко легче, никто ведь постоянно не думает об “том самом дне в прошлом году”, но я была рада, когда узнала, что умираю».

«Кто бы мог перенести жизнь, не будь надежды умереть?» – тихо пробормотала Валенси – конечно, это была цитата из одной из книг Джона Фостера.

«Я рада, что рассказала тебе все», – вздохнула Сисси. – Я хотела, чтобы ты знала».

Сисси умерла несколько дней спустя. Ревущего Абеля не было дома. Когда Валенси увидела изменившееся лицо Сисси, он хотела позвонить, чтобы вызвать врача, но Сисси не позволила ей.

«Зачем, Валенси? Он ничего не сможет сделать. Я уже несколько дней знаю, что это… близко. Позволь мне умереть спокойно, дорогая – просто подержи меня за руку. О, как я счастлива, что ты рядом. Попрощайся с отцом за меня. Он всегда был добр ко мне, как умел… и Барни. Почему-то я думаю, что Барни…»

Но приступ кашля не дал ей закончить и лишил последних сил. Она уснула, когда приступ прошел, все еще держа Валенси за руку. Валенси тихо сидела рядом. Она не была испугана и даже не чувствовала сожаления. На рассвете Сисси умерла. Она открыла глаза и посмотрела мимо Валенси на что-то, вызвавшее у нее внезапную и счастливую улыбку. И так, улыбаясь, умерла.

Валенси сложила руки Сисси на груди и открыла окно. На востоке, среди всполохов восхода, висела полная старая луна – ровная и прекрасная, словно новая. Валенси никогда не видела прежде такой старой-старой луны. Она наблюдала, как она бледнеет и тает, пока совсем не исчезла из виду в свете вновь рожденного дня. Маленький водоем на просеке сверкал на солнце, словно золотая лилия.

Но мир вдруг похолодел для Валенси. Она вновь никому не была нужна. Ей не было жаль умершую Сисси. Она жалела ее живую, за все ее страдания. Никто больше не мог обидеть ее. Валенси всегда считала, что смерть ужасна. Но Сисси умерла так тихо, так радостно. И в последний миг… что-то… вознаградило ее за все. Сейчас она лежала, на своей белой постели, как ребенок. Прекрасная! И весь стыд, вся боль ушли навсегда.

Ревущий Абель приехал, оправдывая свое прозвище. Валенси вышла из дома и сказала ему. Известие тотчас отрезвило его. Он спустился с двуколки, склонив свою огромную голову.

«Сисси мертва… Сисси мертва, – рассеянно произнес он. – Не думал, что это произойдет так скоро. Мертва. Когда-то она бежала по этой тропинке встречать меня, с маленькой белой розой в волосах. Сисси была чудесной малюткой. И хорошей девочкой».

 «Она всегда была хорошей девочкой», – сказала Валенси.

 

Глава XXIV

 

Валенси сама подготовила Сисси для похорон. Только ее руки касались несчастного измученного маленького тела. В день погребения старый дом был вычищен до блеска. Барни Снейт удалился. Он сделал все, что мог, чтобы помочь Валенси, убрал тело Сесилии белыми розами из сада, и уехал к себе на остров. Но все прочие были тут как тут. Весь Дирвуд и вся «чащоба». Они благородно простили Сисси. Мистер Брэдли провел красивую церемонию. Валенси хотела попросить об этом старого проповедника из церкви Свободных методистов, но воспротивился Ревущий Абель. Он был пресвитерианцем и никто, кроме пресвитерианского священника, не должен был отпевать его дочь. Мистер Брэдли проявил большой такт. Он обошел все подводные камни и, очевидно, старался от всей души. Шестеро уважаемых граждан Дирвуда опустили Сесилию Гей в могилу на аккуратном кладбище Дирвуда. Среди них был и дядя Веллингтон.

Стирлинги явились на похороны в полном составе, мужчины и женщины. Но прежде собрался семейный конклав. Они были уверены, что теперь, когда Сисси мертва, Валенси вернется домой. Она просто не могла оставаться в доме с Ревущим Абелем. В свете этого, самым разумным решением – постановил дядя Джеймс – было прийти на похороны, чтобы своим присутствием узаконить ситуацию, то есть показать всему Дирвуду, что Валенси совершила весьма похвальный поступок, решив ухаживать за бедняжкой Сесилией Гей, и вся семья поддерживала ее в этом. Смерть, таинственная труженица, вдруг преобразила всю историю в достойную уважения. Если Валенси вернется домой и к соблюдению приличий, пока общественное мнение находится под влиянием момента, все сложится хорошо. Общество внезапно позабыло все дурные поступки Сисси и теперь помнило ее лишь, как милую скромницу – «сироту, выросшую без матери, без матери!» «Это вопрос психологии», – подвел итог дядя Джеймс.

Итак, Стирлинги явились на похороны. Даже неврит кузины Глэдис не помешал ей прийти. Кузина Стиклз в шляпке с вуалью, закрывающей все лицо, рыдала так скорбно, словно Сисси была для нее ближайшей и дражайшей.  Похороны всегда напоминали кузине Стиклз о «своей собственной утрате».

А дядя Веллингтон был среди несущих гроб.

Валенси, бледная, чуть подавленная, с блеском в раскосых глазах, в потертом коричневом платье, спокойно расхаживала вокруг, усаживала присутствующих, беседовала со священником и гробовщиком, провожала «скорбящих» в гостиную и выглядела настолько чинной, благопристойной и настолько Стирлинг, что семейство прониклось чувством благосклонности. Разве это она – та девица, что просидела целую ночь в лесу с Барни Снейтом, что мчалась без шляпы через Дирвуд и Порт Лоуренс? Это была Валенси, которую они знали. Очень способная и умелая. Возможно, ее всегда немного принижали – Амелия на самом деле излишне строга – и у нее не имелось возможности проявить себя. Так думали Стирлинги. А Эдвард Бэк, живущий на полпути в Порт, вдовец с большой семьей, вдруг обратил и остановил на ней свое внимание, задумавшись, не подойдет ли она ему в качестве хорошей второй жены. Не красавица, но – как пятидесятилетний вдовец мистер Бэк резонно заметил самому себе – нельзя заполучить все и сразу. Короче говоря, матримониальные шансы Валенси никогда не были столь блестящи, как во время похорон Сесилии Гей.

Что бы подумали Стирлинги и Эдвард Бэк, прочитай они мысли Валенси, остается лишь предполагать. Валенси ненавидела эти похороны, ненавидела людей, что пришли из любопытства, поглазеть на мраморно-белое лицо Сесилии, ненавидела их самодовольство, ненавидела надрывное меланхоличное пение и осторожные банальности мистера Брэдли. Если бы она могла выбирать, всей этой церемонии не было бы совсем. Она бы убрала Сисси цветами, спрятала бы ее от назойливых взглядов и похоронила рядом с ее безымянным малышом под соснами на заросшем травой церковном кладбище, что на границе с «чащобой», после короткой молитвы, прочитанной старым методистским священником. Она помнила, как Сисси сказала однажды: «Я хотела бы быть похороненной в чаще леса, куда никто не смог бы добраться, чтобы сказать: ‘’Здесь лежит Сисси Гей’’ и рассказать мою грустную историю».

Но это! Так или иначе, все скоро закончится. Валенси абсолютно точно знала — и о том не подозревали ни Стирлинги, ни Эдвард Бэк — что намерена сделать. Она провела всю прошедшую ночь без сна, в раздумьях и в конце концов решила.

Когда похоронная процессия покинула дом, миссис Фредерик нашла Валенси на кухне.

«Дитя мое, – робко спросила она, – теперь ты вернешься домой?»

 «Домой», – рассеянно произнесла Валенси. Она надела фартук и прикидывала, сколько чаю нужно приготовить к ужину. Должны были прийти несколько гостей из «чащобы» – дальние родственники Геев, годами не вспоминавшие о них. И она так устала, что была не прочь занять пару лишних лап у кошки.

«Да, домой, – чуть суровей сказала миссис Фредерик, – Полагаю, ты не думаешь оставаться здесь теперь, одна с Ревущим Абелем».

«О, нет, я не собираюсь здесь оставаться, – ответила Валенси. – Конечно, мне придется побыть пару дней, чтобы навести порядок в доме. Но не дольше. Извини, мама, мне так много надо сделать, все эти люди из «чащобы» придут на ужин».

Миссис Фредерик ушла, весьма успокоенная, да и все Стирлинги с легкими сердцами отправились по домам. 

«Мы будем относиться к ней, словно ничего не произошло, когда она вернется, – постановил дядя Бенджамин. – Это лучший план. Так, словно ничего не произошло».

 

Глава XXV

 

Вечером следующего после похорон дня Ревущий Абель отправился пьянствовать. Он был трезв целых четверо суток и более не мог этого вынести. Перед его уходом Валенси сообщила ему, что покинет дом на следующий день. Ревущий Абель принял ее слова с сожалением. Дальняя родственница из «чащоб» будет отныне вести хозяйство – она согласилась, когда в доме не стало больной девушки, за которой был нужен уход – но Абель не заблуждался на ее счет.

«Она совсем не такая, как вы, моя деточка. А я обязан вам. Вы помогли мне выбраться из дрянной ямы, и я не забуду этого. И не забуду, что вы сделали для Сисси. Я ваш друг и, если понадобится отшлепать кого-то из Стирлингов и зашвырнуть в угол, посылайте за мной. А сейчас я пойду промочить горло. Боже, я трезв! Не рассчитывайте, что вернусь до завтрашнего вечера, так что, если соберетесь уходить, прощайте».

 «Возможно, я уйду домой завтра, – сказала Валенси, – но я не собираюсь обратно в Дирвуд».

 «Не собираетесь…»

«Найдете ключи на гвозде в сарае, – мягко и решительно прервала его Валенси. – Собака будет в амбаре, а кошка – в подвале. Не забудьте покормить ее, пока не пришла ваша кузина. Кладовка полна, и я напекла хлеба и пирогов. До свидания, мистер Гей. Вы были очень добры ко мне, и я ценю это».

 «Мы чертовски неплохо провели время вместе, эт точно, – сказал Ревущий Абель. – Вы лучшая штучка на свете, а все Стирлинги вместе взятые и мизинца вашего не стоят. До свидания и удачи».  

  Валенси вышла в сад. У нее дрожали ноги, но, несмотря на это, она была спокойна, и внешне, и внутренне.  Она держала кое-что в руке. Сад лежал перед нею в теплых ароматных волшебных июньских сумерках. В небе уже виднелись редкие звезды, малиновки перекликались в бархатной тишине просеки. Валенси в ожидании стояла у калитки. Приедет ли он? Если он не…

Он приехал. Валенси услышала Леди Джейн еще далеко в лесу. Дыхание немного участилось. Ближе, ближе – она уже видела Леди Джейн, гремящую по дороге, ближе, ближе – вот он – здесь, выскочил из машины и оперся о калитку, глядя на нее.

 «Возвращаетесь домой, мисс Стирлинг?»

«Не знаю… пока, – медленно произнесла Валенси. Решение принято, без тени сомнения, но момент был чрезвычайным.

 «Я решил заехать и спросить, не могу ли что-нибудь сделать для вас», – сказал Барни.

Валенси пустилась легким галопом.

«Да, есть кое-что, что вы можете сделать для меня, – сказала она, ровно и отчетливо. – Вы женитесь на мне?»

Барни молчал несколько секунд. На лице его ничего не отразилось. Затем как-то странно рассмеялся.   «Ну и ну! Я знал, что удача ждет за углом. Сегодня все указывало на это».

 «Подождите, – Валенси подняла руку. – Я не шучу, но мне нужно перевести дыхание после такого вопроса. Конечно, со всем моим воспитанием, я совершенно точно знаю, что он – один из тех, которые “не должны задавать молодые леди”».

«Но почему… почему?»

 «По двум причинам. – Валенси все еще не хватало дыхания, но она смотрела прямо в глаза Барни, в то время как все покойные Стирлинги переворачивались в своих могилах, а живущие ничего не делали, так как не знали, что в этот миг Валенси предлагала вступить в брак с нею пресловутому Барни Снейту.

«Первая причина в том, что я… я, – Валенси пыталась сказать «я люблю вас», но не смогла. Ей пришлось искать убежища в притворном легкомыслии. «Я помешалась на вас. Вторая – вот эта».

Она протянула ему письмо доктора Трента.

Барни открыл письмо с видом человека, благодарного возможности делать что-то разумное и надежное. Пока он читал, выражение его лица изменилось. Он понял, – возможно, больше, чем хотела Валенси.

 «Вы уверены, что ничего нельзя сделать?»

Валенси приняла вопрос.

«Да. Вы знаете, какова репутация доктора Трента по поводу болезней сердца. Я проживу недолго – возможно, несколько месяцев или недель. Я хочу прожить их. Я не могу возвращаться в Дирвуд – вы знаете, какой там была моя жизнь. И… – на этот раз ей удалось. – Я люблю вас. И хочу провести остаток своей жизни с вами. Это все».

Барни облокотился о калитку и довольно мрачно смотрел на белую игривую звезду, что подмигивала ему с небес прямо над кухонной трубой Ревущего Абеля.

 «Вы ничего не знаете обо мне. Может быть, я… – убийца».

«Да, не знаю. Возможно, вы нечто ужасное. Все, что о вас говорят, может быть правдой. Но мне все равно».

 «Я вам настолько нравлюсь, Валенси? – недоверчиво спросил Барни, отрываясь от звезды и глядя ей в глаза – эти странные, загадочные глаза.  

«Нравитесь, настолько, – тихо ответила Валенси. Она дрожала. Он впервые назвал ее по имени. Для нее это было милее, чем забота любого другого человека на свете – слышать, как он произносит ее имя.

 «Если мы поженимся, – сказал Барни, вдруг перейдя на небрежный, деловой тон – мы должны кое-о-чем договориться».

«Обо всем договоримся», – кивнула Валенси.

 «У меня есть то, что я хочу скрыть, – холодно сказал Барни. – Вы не должны спрашивать меня об этом».

 «Я не буду», – сказала Валенси.

 «Вы никогда не должны просматривать мою почту».

 «Никогда».

«И мы никогда не должны притворяться друг перед другом».

 «Мы не будем, – сказала Валенси. – Вам даже не придется притворяться, что я вам нравлюсь. Если вы женитесь на мне, я знаю, что только из жалости».

 «И мы никогда не будем лгать друг другу ни в чем – ни в большом, ни в малом».

 «Особенно в малом», – согласилась Валенси.

 «И вам придется жить на моем острове. Я не стану жить ни в каком другом месте».

«Отчасти поэтому я и хочу замуж за вас», – сказала Валенси.

Барни внимательно взглянул на нее.

 «Я так и подумал. Ладно… тогда, давай поженимся».

 «Спасибо, – произнесла Валенси, внезапно почувствовав неловкость. Откажи он ей, она была бы меньше смущена.

«Полагаю, у меня нет права ставить условия, но одно у меня все же есть. Вы никогда не станете напоминать о моем сердце или о возможности моей внезапной смерти. Никогда не будете предостерегать меня быть осторожной. Вы должны забыть, – абсолютно забыть – что я не очень здорова. Я написала письмо своей матери – вот оно – вы должны хранить его. В нем я все объяснила. Если я вдруг упаду замертво – как вероятно и будет…»

 «Оно оправдает меня в глазах твоей родни, что я не отравил тебя», – с усмешкой продолжил Барни.

 «Точно, – Валенси счастливо рассмеялась. – Боже мой, я так рада, что все закончено. Это было… немножко не по правилам. Знаешь, я не привыкла просить мужчин жениться на мне. Так мило, что ты не отказал мне – или предложил быть братом!»

 «Завтра поеду в Порт и получу разрешение. Мы можем пожениться завтра вечером. Доктор Столлинг, полагаю?»

 «О, боже, нет, – содрогнулась Валенси. – Да он бы и не стал этого делать. Потряс бы передо мной своим пальцем, и я бы бросила тебя у алтаря. Нет, я хочу, чтобы меня обвенчал старый мистер Тауэрс».

 

 «Ты обвенчаешься со мной, если я буду в таком виде? – требовательно спросил Барни. Проезжающая мимо машина, полная туристов, громко просигналила, словно насмехаясь. Валенси смотрела на него. Голубая рубашка из грубой ткани, бесформенная шляпа, грязные брюки. Небритый!

 «Да», – сказала она.

Барни нежно сжал ее маленькие холодные руки.

 «Валенси, – сказал он, пытаясь говорить беззаботно, – конечно, я не влюблен в тебя, – никогда не думал о такой штуке, как любовь. Но, знаешь, я всегда думал о тебе, как о ком-то дорогом».

 

Глава XXVI

 

Следующий день прошел для Валенси, словно сон. Что бы ни пыталась она делать, все казалось ненастоящим. Она так и не увидела Барни, хотя ожидала, что он должен был проехать мимо по пути в Порт за разрешением.

Возможно, он передумал.

Но когда начало смеркаться, с гребня холма на дороге вдруг показался свет фар Леди Джейн. Валенси ждала своего жениха у калитки. Она надела зеленое платье и зеленую шляпку, потому что ей больше нечего было надеть. Совсем не похожа на невесту, да она и не ощущала себя таковой – на деле Валенси походила на лесного эльфа, выскочившего из чащи. Но это было неважно. Ничто было не важно, кроме того, что Барни ехал к ней.

«Готова?» – спросил Барни, останавливая Леди Джейн с каким-то новым, жутким звуком.

«Да», – Валенси сделала шаг и села в машину. На Барни были голубая рубашка и комбинезон. Но чистый комбинезон. Он курил разбойничьего вида трубку и был простоволос. Удивительно шикарные ботинки выглядывали из-под широких поношенных штанин. И он был выбрит.

Они помчались через Дирвуд и дальше по длинной лесной дороге в Порт.

 «Не передумала?» – спросил Барни.

 «Нет. А ты?»

 «Нет».

   И это все, что они сказали друг другу за пятнадцать миль пути. Ощущение нереальности происходящего усиливалось. Валенси не понимала, чувствует ли себя счастливой. Или встревоженной. Или просто дурой.

Но вот замелькали огни Порт Лоуренса. Валенси казалось, что ее окружают мерцающие голодные глаза сотен подкрадывающихся пантер. Барни коротко спросил, где живет мистер Тауэрс, и Валенси также коротко ответила ему. Они остановились возле захудалого домишка на нефешенебельной улице. Вошли в маленькую, убогую гостиную. Барни показал свое разрешение. Значит, он получил его. У него имелось и кольцо. Все происходило на самом деле. Она, Валенси Стирлинг, самым настоящим образом стояла на пороге своего замужества.  

Они встали рядом перед мистером Тауэрсом. Валенси слышала, как он и Барни что-то обсуждали. Она слышала еще кого-то. А сама вспоминала, как когда-то планировала свое венчание – в далекие юные годы, когда такие вещи не казались невозможными. Белая вуаль из тонкой шелковой сетки, флёрдоранж и никаких подружек. Лишь одна девочка с букетом в платье из кружева кремового оттенка, а под ним – бледно-розовый шелк; с венком на волосах, несущая корзину с розами и  ландышами. И жених, благородного вида, безупречный, в самом модном на текущий момент костюме. Валенси подняла глаза и увидела себя и Барни в маленьком кривом зеркале над каминной полкой. Она – в совсем не подходящих для невесты, странноватых шляпке и платье, Барни – в рубашке и широких штанах. Но это был Барни. И только это имело значение. Не вуаль, не цветы, не гости, не подарки, не свадебный торт – просто Барни. На всю оставшуюся ей жизнь он будет рядом.

 «Миссис Снейт, надеюсь, вы будете очень счастливы», – говорил мистер Тауэрс.

Казалось, он совсем не удивился их появлению – даже широким штанам Барни. Он повидал немало необычных венчаний в «чащобе». Он не знал, что Валенси одна из дирвудских Стирлингов, не знал даже, что существуют такие Стирлинги. Он не знал, что Барни Снейт скрывается от закона. Он был невероятно несведущим пожилым человеком. По этой причине он очень спокойно и торжественно обвенчал их и дал свое благословение, а потом, когда они ушли, молился за них весь вечер. Его совесть была чиста.

«Как славно, оказывается, можно обвенчаться! – говорил Барни, заводя мотор Леди Джейн. – Никакой суеты и глупостей. Никогда не думал, что это может быть и вполовину так просто».

«Ради Бога, – вдруг сказала Валенси. – Давай забудем, что мы женаты и поговорим, как будто ничего и не было. Мне не выдержать еще одной такой поездки, как та, когда мы ехали сюда».

Барни застонал и с адским воем тронул Леди Джейн.

 «А я подумал, тебе так легче, – сказал он. – Мне показалось, что ты не хотела разговаривать».

 «Я нет… Но я хотела, чтобы ты говорил. Не хочу, чтобы ты любил меня, но хочу, чтобы вел себя со мной, как обычный человек. Расскажи о своем острове. Что это за место?»

«Самое забавное место на земле. Ты полюбишь его. Я влюбился в него, едва увидел. Остров принадлежал старому Тому МакМюррею. Он построил там маленькую хижину, в которой зимой жил сам, а летом сдавал туристам из Торонто. Я купил ее и в результате стал владельцем и дома, и острова. Обладать целым островом – в этом есть нечто весьма упоительное. И разве необитаемый остров не чудная штука? Мечтал заполучить таковой с тех пор, как прочитал Робинзона Крузо. Это всегда казалось слишком недостижимым, чтобы стать правдой. А какая красота! Большая часть территории принадлежит правительству, но они не могут взять налог за просмотр, а луна принадлежит всем. Ты не обнаружишь порядка в моей хижине. И, полагаю, намерена навести его».

«Да, – честно призналась Валенси. – Мне придется прибраться. Не очень хочу, но беспорядок угнетает меня. Да, мне придется навести чистоту в твоей хижине».

 «Я был готов к этому», – вздохнул Барни.

 «Но, – примиряюще продолжила Валенси, – я не стану настаивать, чтобы ты вытирал ноги, когда заходишь».

«Нет, ты просто со страдальческим видом подметешь за мной, – сказал Барни. – Но, в любом случае, ты не будешь убираться в пристройке. Ты вообще не можешь заходить туда. Дверь будет заперта, и я уберу ключ».

 «Комната Синей Бороды, – сказала Валенси. – Даже не стану думать о ней. Мне все равно скольких жен ты там повесил. Если только они на самом деле мертвы».

«Мертвы, как дверные гвозди. Ты можешь делать все, что угодно, в любой части дома. Он не велик – просто большая гостиная и маленькая спальня. Хотя, хорошо построен. Старик Том любил свое дело. Он соорудил дом из кедрового и елового бруса. Окна гостиной выходят на запад и восток. Чудесно, когда есть комната, в которой можно встретить и восход, и закат. У меня есть две кота, Банджо и Везунчик. Славные зверюги. Банджо – большой, обаятельный серый котяра. Полосатый, конечно. Равнодушен к кошкам без полос.  Никогда не встречал кота, который бы так вежливо и результативно бранился, как Банджо. Единственный его недостаток – он ужасно храпит, когда спит. Везунчик – изящный котик. Всегда смотрит так задумчиво, словно хочет что-то сказать. Возможно, когда-нибудь и скажет. Говорят, раз в тысячу лет какому-то коту разрешают говорить. Мои коты – философы – ни один из них не плачет над пролитым молоком».

«Пара старых воронов живут на сосне рядом, мои добрые соседи. Зову их Нип и Так. А еще у меня есть маленький скромный ручной филин. По имени Линдер. Я вырастил его из птенца, он живет неподалеку, на материке и хихикает сам с собой по ночам. И летучие мыши – у них там хороший ночлег. Боишься летучих мышей?»

 «Нет, мне они нравятся».

«Мне тоже. Красивые, странные, загадочные, таинственные существа. Приходят ниоткуда, уходят в никуда. Вжик! Банджо их тоже любит. Он лакомится ими. У меня есть лодка-каное и моторка. Ездил на ней сегодня в Порт, чтобы получить разрешение. Она спокойней, чем Леди Джейн».

«А я решила, что ты не поехал туда, что ты передумал», – призналась Валенси.

Барни засмеялся – Валенси не нравился этот его смех – короткий, горький, циничный.

«Я никогда не меняю своих решений», – коротко добавил он. Они снова проехали через Дирвуд. По дороге на Маскоку. Мимо дома Ревущего Абеля. По каменистой, заросшей маргаритками лесной дороге. Их поглотила тьма соснового леса. Леса, где воздух был сладок от аромата невидимых хрупких колокольчиков лесного чая, что ковром тянулись по обочинам. К берегу Мистависа. Леди Джейн должна была остаться тут. Они вышли. Барни двинулся вперед по тропинке к озеру.

«Вот и наш остров», – торжественно произнес он.

Валенси смотрела… смотрела и вновь смотрела. Прозрачный лиловый туман висел над озером, покрывая остров. Сквозь дымку маячили, будто сторожевые башни, две огромные сосны, сцепившие кроны над хижиной Барни. Позади подсветкой розовело небо, и бледно светила молодая луна.

Валенси задрожала, словно дерево под внезапным порывом ветра. Что-то волной нахлынуло на ее душу.

 «Мой Голубой замок! – сказала она. – О, это мой Голубой замок!»

Они зашли в лодку и оттолкнули ее от берега. Оставив позади мир повседневности и обыденности, пристали к берегу тайны и очарования, где, казалось, могло произойти все, что угодно – и все могло осуществиться. Барни помог Валенси выбраться из лодки и повел ее вверх по заросшей лишайником скале под молодую сосну. Там он обнял ее и внезапно нашел губами ее губы. Валенси задрожала от восторга своего первого поцелуя.

 «Добро пожаловать домой, дорогая», – сказал Барни.

 

Глава XXVII

 

Кузина Джорджиана шла по тропе, ведущей к ее небольшому дому. Она жила в полумиле от Дирвуда и хотела зайти к Амелии, чтобы узнать, вернулась ли Досс домой. Она очень хотела увидеть Досс. У нее имелось кое-что важное для нее. То, что, по ее мнению, та будет рада услышать. Бедняжка Досс! У нее была такая скучная жизнь. Кузина Джорджиана призналась себе, что не хотела бы жить под каблуком у Амелии. Но отныне все изменится. Кузина ощущала себя невероятно значимой. На какое-то время она даже перестала размышлять, кто же уйдет следующим.

А навстречу ей от дома Ревущего Абеля по дороге шла Досс, собственной персоной, в довольно вызывающем зеленом платье и шляпке. Какая удача! Кузина Джорджиана могла сообщить свою чудесную новость прямо сейчас, и никто ей не помешает. Само Провидение, можно сказать, пришло на помощь.

       Валенси, прожив четыре дня на своем чудесном острове, решила, что может наконец сходить в Дирвуд и сообщить родственникам, что вышла замуж. Иначе, обнаружив, что она исчезла из дома Ревущего Абеля, они ринутся на поиски. Барни предложил подвезти, но она предпочла пойти пешком и одна. Валенси лучезарно улыбнулась кузине Джорджиане, припомнив, что та – одна из ее прошлой жизни и совсем неплоха. Валенси была так счастлива, что могла бы улыбнуться любому, даже дяде Джеймсу. Ее вполне устраивала компания кузины Джорджианы. С того момента, когда число домов вдоль дороги стало расти, она начала подозревать, что любопытные глаза наблюдают за ней из каждого окна.

«Полагаю, ты идешь домой, Досс?» – спросила кузина Джорджиана, пожимая руку Валенси, осматривая ее платье и размышляя, имеется ли под ним хоть какая-то сорочка.

 «Так или иначе», – уклончиво ответила Валенси.

«Тогда я пойду с тобой. Очень хотела увидеть тебя, Досс, дорогая. У меня есть замечательные новости для тебя».

«Да?» – рассеянно спросила Валенси. С какой такой радости у кузины Джорджианы столь таинственный и важный вид? Да какая разница? Никакой. Ничто не имело значения, кроме Барни и Голубого замка на Мистависе.

 «И с кем, как ты думаешь, я разговаривала на днях?» – игриво спросила кузина Джорджиана.

Валенси не смогла догадаться.

«Эдвард Бэк, – кузина Джорджиана понизила голос почти до шепота. – Эдвард Бэк».

К чему такая таинственность? Неужели кузина Джорджиана покраснела?

 «И кто же он, этот Эдвард Бэк?», – безразлично спросила Валенси.  

Кузина Джорджиана уставилась на нее.

«Конечно же ты помнишь Эдварда Бэка, – с упреком сказала она. – Он живет в том прекрасном доме по дороге в Порт Лоуренс и регулярно посещает нашу церковь. Ты должна помнить его».

«О, да, думаю, поняла, кто это, – сказала Валенси, напрягая память. – Это тот старик с шишкой на лбу и дюжинами детишек, что всегда сидит на скамье у двери, да?»

«Не дюжинами, дорогая, нет, совсем не дюжинами. Даже меньше одной дюжины. Всего девять. По крайней мере, только девять живых. Остальные умерли. И он не старик – ему всего сорок восемь, это расцвет сил, Досс. И что тебе за дело до шишки?»

«Конечно, никакого дела», – искренне ответила Валенси. Ей определенно было все равно есть ли у Эдварда Бэка одна или дюжина шишек, или их нет совсем. Но Валенси начала что-то подозревать. Кузина Джорджиана старательно сдерживала некий восторг. Неужели она вновь задумалась о замужестве? Замуж за Эдварда Бэка? Абсурд. Ей шестьдесят пять, если не больше, а ее маленькое нервное личико покрыто морщинами, словно ей все сто. Но все же…

 «Дорогая, – сказала кузина Джорджиана. – Эдвард Бэк хочет жениться на тебе».

Валенси в свою очередь уставилась на кузину Джорджиану. Затем едва не расхохоталась, но, сдержавшись, лишь переспросила:

«На мне?»

«Да, на тебе. Он влюбился в тебя на похоронах. И пришел ко мне за советом. Ты знаешь, ведь я была хорошей подругой его первой жены. У него серьезные намерения, Досси. Это прекрасный шанс для тебя. И он очень обеспеченный, а ты ведь, ты… ты…»

«Не так молода, как прежде, – согласилась Валенси. –”Ей уже дано то, что она имеет” [27_1]. Вы действительно думаете, что я стану хорошей мачехой, кузина Джорджиана?»

 «Уверена. Ты всегда любила детей».

 «Но девять все же многовато для начала», – серьезно возразила Валенси.

«Двое старших уже взрослые, а третий подрастает. Остается всего шестеро, тех, что считаются. И большинство из них мальчики. Их проще воспитывать, чем девочек. Есть отличная книга «Забота о здоровье подрастающего ребенка» – наверное, у Глэдис имеется копия. Она очень поможет тебе. И есть книги о воспитании. Ты прекрасно справишься. Конечно же, я сказала мистеру Бэку, что я думаю, ты… ты…»

 «Прыгну на него», – поддержала ее Валенси.

«О, нет, нет, дорогая. Я не выразилась столь неделикатно. Я сказала ему, что считаю, ты благоприятно отнесешься к его предложению. Это ведь так, да, милая?»

«Есть только одно препятствие, – задумчиво ответила Валенси. – Дело в том, что я уже замужем».

 «Замужем! – кузина Джорджиана, остолбенев, уставилась на Валенси. – Замужем!»

«Да. Во вторник вечером в Порт Лоуренсе я вышла замуж за Барни Снейта».

К счастью для кузины Джорджианы рядом оказался воротный столб. Она схватилась за него.

 «Досс, дорогая, я – немолодая женщина, а ты пытаешься насмехаться надо мной?»

 «Вовсе нет. Я говорю чистую правду. Ради Бога, кузина Джорджиана, – Валенси встревожилась, заметив знакомые симптомы, – не нужно рыдать посреди дороги!»

Кузина Джорджиана проглотила слезы, но в качестве компенсации издала слабый стон отчаяния.

«Ах, Досс, что ты наделала? Что ты наделала

 «Я же только что сказала вам, что вышла замуж», – сказала Валенси, спокойно и терпеливо.

«За… этого… этого… ужа… этого… Барни Снейта. Но почему? Говорят, у него уже есть дюжина жен».

 «Сейчас только я одна».

«Что скажет твоя несчастная мать?» – простонала кузина Джорджиана.

 «Пойдемте со мной и услышите, если хотите узнать, – ответила Валенси. – Я как раз иду, чтобы сообщить ей».

Кузина Джорджиана осторожно отпустила воротный столб, чтобы проверить, может ли стоять самостоятельно. Она кротко затрусила рядом с Валенси, которая внезапно обрела в ее глазах совсем иной облик.  Кузина Джорджиана глубоко уважала замужних женщин. Но она с ужасом думала о том, что совершила эта бедная девочка. Так опрометчиво. Так безрассудно. Конечно же, Валенси сошла с ума. Но она казалась такой счастливой в своем безумии, что кузина Джорджиана вдруг на мгновенье ощутила, что будет жаль, если семья попытается вернуть ей рассудок. Никогда прежде у Валенси не бывало такого взгляда. Но что скажет Амелия? А Бек?

 «Выйти замуж за человека, о котором ты ничего не знаешь», – вслух подумала кузина Джорджиана.

 «Я знаю о нем больше, чем об Эдварде Бэке», – ответила Валенси.

«Эдвард Бэк ходит в церковь, – сказала кузина Джорджиана. – А Бар… твой муж?»

 «Он пообещал, что будет ходить со мной по воскресеньям, когда будет хорошая погода».

Когда они свернули к дому Стирлингов, Валенси удивленно воскликнула:

 «Посмотрите на мой розовый куст! Неужели он расцвел?»

Так и было. Куст покрылся бутонами. Огромными, малиновыми бархатистыми бутонами. Ароматными. Мерцающими. Чудесными.

«Я искромсала его на части, и это, должно быть, пошло ему на пользу», – смеясь, сказала Валенси. Она нарвала целую охапку цветов – они будут так хороши на обеденном столе на веранде в доме на Мистависе – и пошла, все еще смеясь, вверх по ступенькам, осознавая, что там, глядя на нее сверху вниз, нахмурив лоб, стоит Олив, роскошная, как богиня. Олив, красивая и дерзкая. Ее изящные формы упакованы в розовый шелк и кружева. Ее золотисто-каштановые волосы густыми локонами струятся из-под большой белой шляпы с оборками. У нее нежная здоровая кожа. 

«Красавица, – спокойно думала Валенси, – но – она словно увидела кузину иными глазами – без толики индивидуальности».

     Итак, слава богу, Валенси вернулась домой, думала Олив. Но она совсем не похожа на раскаявшуюся блудную дочь. По этой причине Олив хмурилась. Валенси выглядела бесстыже триумфально! И это нелепое платье, эта странная шляпка, эта охапка кроваво-красных роз в руках. Олив вдруг почувствовала, что в этих платье и шляпке имелось что-то, чего совершенно не хватало ее собственному наряду. Это углубило складку на лбу. Она снисходительно протянула руку.

 «Ты вернулась, Досс? Какой теплый день, не правда ли? Ты гуляла?»

 «Да. Зайдешь?»

«О, нет. Я только что вышла. Я часто прихожу, чтобы успокоить бедную тетушку. Она так одинока. Иду на чаепитие к миссис Бартлетт. Я должна помогать разливать чай. Она устраивает его по случаю приезда кузины из Торонто. Такая очаровательная девушка. Тебе она очень понравится, Досс. Думаю, миссис Бартлетт пришлет тебе приглашение. Возможно, ты забежишь чуть позже».

 «Нет, я так не думаю, – равнодушно ответила Валенси. – Я должна идти домой, чтобы приготовить ужин для Барни. Сегодня мы отправляемся поплавать на лодке по Миставису в лунном свете».

 «Барни? Ужин? – Олив разинула рот от удивления. – Что ты имеешь в виду, Валенси Стирлинг?»

«Валенси Снейт, милостью Божией».

Валенси покрутила пальцем с обручальным кольцом перед лицом потрясенной Олив. Затем легко миновала ее и вошла в дом. Кузина Джорджиана последовала за ней. Она не могла пропустить столь важную сцену, пусть даже Олив готова рухнуть в обморок.

Олив не рухнула. Она тупо пошла по улице в сторону дома миссис Бартлетт. Что Досс имела в виду? У нее не могло быть… этого кольца…  в какой очередной скандал эта умалишенная девица втянула свою несчастную семью? Ее следовало заткнуть… давным- давно.

Валенси открыла дверь гостиной и шагнула прямо в мрачное сборище Стирлингов, совершенно неожиданно для них.  Собрание не было намеренным, по некому злому умыслу. Тетя Веллингтон и кузина Глэдис, тетя Милдред и кузина Сара просто зашли по пути домой после собрания миссионерского общества. Дядя Джеймс зашел, чтобы поделиться с Амелией информацией касательно сомнительных вложений денег. Дядя Бенджамин, очевидно, забежал сообщить, что день жаркий и спросить, в чем разница между лошадью и иглой. Кузина Стиклз нетактично знала ответ: «на лошадь подпрыгнешь и сядешь, а на иголку сядешь и подпрыгнешь», – и потому он был мрачен. Но все они, само собой, хотели узнать, вернулась ли Валенси домой, и, если нет, то какие шаги следует предпринять в этом направлении.

Итак, Валенси наконец явилась, уверенная и смелая, а вовсе не смиренная и униженная, какой ей следовало быть. И так странно, неприлично молодая. Она стояла в дверях и смотрела на них. Из-за ее спины выглядывала робкая любопытствующая кузина Джорджиана. Валенси была так счастлива, что перестала ненавидеть этих людей. Она даже готова была найти в них множество хороших качеств, которые прежде не замечала. И ей было жаль их. Жалость сделала ее мягкой.

 «Итак, мама», – весело начала она.

«Итак, ты наконец-то пришла домой!» – сказала миссис Фредерик, доставая носовой платок. Она не осмелилась возмутиться, но право на слезы оставила за собой.

 «Ну… в общем, нет, – сказала Валенси и швырнула бомбу. – Я подумала, что должна зайти и сообщить, что вышла замуж. Во вторник. За Барни Снейта».

Дядя Бенджамин подскочил на стуле и плюхнулся обратно.

«Господи, помилуй!» – тупо сказал он. Остальные, кажется, окаменели. Кроме кузины Глэдис, которая почувствовала себя дурно. Тете Милдред и дяде Веллингтону пришлось вывести ее на кухню.

 «Она должна соблюдать викторианские традиции», – усмехнулась Валенси и без приглашения уселась на стул.

Кузина Стиклз начала всхлипывать.

 «Был ли хоть один день в жизни, когда вы не рыдали?» – поинтересовалась Валенси.

«Валенси, - сказал дядя Джеймс, став первым, к кому вернулся дар речи, – ты имеешь в виду именно то, что ты только что сказала?»

«Да»

 «Ты хочешь сказать, что ты на самом деле пошла и вышла замуж… замуж за этого дурного Барни Снейта… этого… этого… преступника, что…»

 «Да».

«Тогда, – жестко заявил дядя Джеймс, – ты – бесстыжее создание, потерявшее чувства приличия и добродетели. Я умываю руки. И больше не хочу видеть тебя».

 «Что же вам останется сказать, когда я совершу убийство?» – спросила Валенси.

Дядя Бенджамин вновь обратился к Богу, прося его милости.

«Этот пьяный бандит… этот…»

Глаза Валенси опасно блеснули. Они могут говорить все, что угодно, ей и о ней, но они не смеют оскорблять Барни.

 «Скажите, “чертов”, и вам станет легче», – предложила она.

 «Я могу выражать свои чувства, не употребляя ругательств. И я говорю тебе, ты покрыла себя вечным позором и бесчестием, выйдя замуж за эту пьяницу…»

«Вы не были бы столь невыносимы, если бы хоть иногда выпивали. Барни не пьяница».

 «Его видели пьяным в Порт Лоуренсе…  упившимся до поросячьего визга», – сказал дядя Бенджамин.

«Если это правда, – а я не верю в это – у него была на то веская причина. А теперь предлагаю вам всем перестать корчить трагедию и принять все так, как есть. Я замужем – и вы ничего не можете с этим поделать. И я совершенно счастлива».

 

 «Полагаю, мы должны быть благодарны ему, что он женился на ней», – сказала кузина Сара, пытаясь взглянуть на светлую сторону дела.

 «Если он на самом деле это сделал, – заявил дядя Джеймс, только что умывший руки, – Кто обвенчал вас?»

«Мистер Тауэрс из Порт Лоуренса».

 «Свободный методист!» – простонала миссис Фредерик, словно, будь этот методист заключенным, дело стало бы менее позорным. Это были первые слова, которые она промолвила. Миссис Фредерик не знала, что сказать. Все было слишком ужасно –– слишком ужасно – слишком кошмарно. Она надеялась, что, должно быть, скоро проснется. И это после столь прекрасных надежд на похоронах!

«Волей-неволей задумаешься обо всех этих «не буди лихо… – беспомощно пробормотал дядя Бенджамин. – Эти небылицы, знаете ли – о феях, что забирают младенцев из колыбелей».

 «Едва ли Валенси в свои двадцать девять похожа на дитя, подкинутое эльфами», – насмешливо заметила тетя Веллингтон.

«Она была самым странным младенцем из всех, что я видел, – парировал дядя Бенджамин. – Я говорил об этом, помнишь, Амелия? Я сказал, что ни у кого не видел таких глаз».

 «Я рада, что у меня никогда не было детей, – сказала кузина Сара. – Так или иначе, но они разбивают вам сердце».

«Не лучше ли иметь разбитое сердце, чем увядшее? – поинтересовалась Валенси. – Прежде чем разбиться, оно, должно быть, ощущает что-то великолепное. Это стоит всей боли».

 «Чокнутая, определенно чокнутая», – пробормотал дядя Бенджамин со смутным ощущением, что кто-то уже говорил эти слова.

«Валенси, – торжественно объявила миссис Фредерик, – молишься ли ты о прощении за непослушание своей матери?»

 «Мне следует молиться о прощении за столь долгое подчинение вам, – упрямо ответила Валенси. – Но я вовсе не молюсь об этом, а просто благодарю Бога за свое счастье».

 «Лучше бы, – сказала миссис Фредерик, начиная запоздало плакать, – я увидела тебя мертвой, чем слушать то, что ты говоришь мне сейчас».

Валенси смотрела на мать и теток и думала, понимали ли они хоть когда-нибудь настоящее значение слова «любовь». Ей стало жаль их больше, чем прежде. Они были так убоги. И даже не подозревали об этом.

 «Барни Снейт – мерзавец, который обольстил тебя, чтобы ты вышла за него», – сурово заявил дядя Джеймс.

 «О, это я его обольстила. Я попросила его жениться на мне», – ответила Валенси со злой усмешкой.

«У тебя нет гордости?» – спросила тетя Веллингтон.

 «Есть и очень много. Я горжусь, что получила мужа, благодаря своим собственным усилиям. Кузина Джорджиана хотела помочь мне выйти замуж за Эдварда Бэка».

«Эдвард Бэк стоит двадцать тысяч долларов и у него самый лучший дом между Дирвудом и Порт Лоуренсом», – сказал дядя Бенджамин.

 «Звучит прекрасно, – с издевкой в голосе сказала Валенси, – но не выдерживает, – она щелкнула пальцами, – сравнения с объятиями рук Барни и его щекой, прижавшейся к моей».

«О, Досс!» – воскликнула кузина Стиклз. Кузина Сара воскликнула: «О, Досс!» Тетя Веллингтон сказала: «Валенси, тебе не следует быть столь нескромной».

 «Почему, разве неприлично любить, когда тебя обнимает муж? Напротив, неприлично, если это не нравится».

«Ждать от нее приличий? – саркастически спросил дядя Джеймс. – Она навсегда отрезала себя от всяких приличий. Она нашла свою яму. Пусть там и лежит».

 «Спасибо, – с признательностью ответила Валенси. – Как вам нравится роль Торквемады[27_2]! А теперь я и правда должна идти. Мама, можно мне забрать три шерстяные подушки, что я сшила в прошлую зиму?»

 «Бери их, забирай все!» – сказала миссис Фредерик.

«Нет, я не хочу все, совсем немного. Не хочу захламлять свой Голубой замок. Только подушки. Я заеду за ними на днях, когда мы будем проезжать на машине».

Валенси встала и направилась к двери. Там она обернулась. Ей было так жаль их всех. У них не было Голубого замка в сиреневой глуши Мистависа.

 «Все ваши невзгоды оттого, что вы мало смеетесь», – сказала она.

 «Досс, дорогая, – возопила кузина Джорджиана, – когда-нибудь ты узнаешь, что кровь гуще воды».

«Разумеется. Но кому нужна густая вода? – парировала Валенси. – Мы хотим, чтобы вода была жидкой, сверкающей, кристально-чистой».

Кузина Стиклз застонала.

Валенси не пригласила их к себе – она боялась, что они явятся из любопытства. Но она спросила:

«Мама, вы не против, если я буду заходить время от времени?»

«Мой дом всегда открыт для тебя», – скорбно возвестила миссис Фредерик.

 «Ты не должна признавать ее, – сурово сказал дядя Джеймс, когда за Валенси закрылась дверь.

 «Я не могу забыть, что я мать, – возразила миссис Фредерик. – Моя бедная, несчастная девочка!»

«Осмелюсь сказать, что это венчание незаконно, – уверенно объявил дядя Джеймс. – Вероятно, он уже был женат раз шесть. Но я снимаю с себя ответственность. Я сделал все, что мог. Думаю, вы согласитесь с этим. С этого момента, – дядя Джеймс вложил в голос весь пафос, на какой был способен, – Валенси мертва для меня».

 «Миссис Барни Снейт, – произнесла кузина Джорджиана, словно пытаясь услышать, как это звучит.

«Без сомнения, у него пара десятков кличек, – сказал дядя Бенджамин. – На мой взгляд, этот человек наполовину индеец. Не сомневаюсь, что они живут в вигваме».

 «Если он женился под именем Снейт, и это не его настоящее имя, не значит ли, что брак не имеет законной силы?» – с надеждой спросила кузина Стиклз.

Дядя Джеймс покачал головой.

 «Нет, женится человек, а не его имя».

 «Вы знаете, – сказала кузина Глэдис, которая пришла в себя и вернулась, но все еще дрожа, – У меня было отчетливое предчувствие на обеде на серебряной свадьбе Герберта. Я все время вспоминала об этом. Когда она защищала Снейта. Вы все, конечно, помните. Это снизошло на меня, как откровение. Я сказала об этом Дэвиду, когда мы возвращались домой».

«Что… что, – потребовала у космоса тетя Веллингтон, – что снизошло на Валенси? Валенси

Космос промолчал, в отличие от дяди Джеймса.

«Помните, недавно что-то говорили о раздвоениях личности? Я не очень-то согласен со всеми этими новоиспеченными теориями, но в этом, возможно, что-то есть. Согласуется с ее необъяснимым поведением».

 «Валенси так любит грибы, – вздохнула кузина Джорджиана. – Боюсь, она отравится, наевшись по ошибке поганок, что растут в чащобе».

 «Есть вещи похуже смерти», – сказал дядя Джеймс, уверенный, что эта мысль озвучена им впервые на свете.

 «Никогда такого не бывало!» – прохныкала кузина Стиклз.

Валенси, торопясь по пыльной дороге к прохладному Миставису и своему сиреневому острову, уже забыла о них – также, как и о том, что может упасть замертво в любой миг, если будет очень спешить.

------------

[27_1]  - ‘Whosoever hath, to him shall be given, and he shall have more abundance: but whosoever hath not, from him shall be taken away even that he hath.’— MATT. xiii. 12.

…ибо кто имеет, тому дано будет и при­умножит­ся, а кто не имеет, у того отнимет­ся и то, что имеет; - Евангелие от Матвея 13:12

[27_2]  – Торквемада – жестокий инквизитор, по имени испанского инквизитора XV века.

 

Глава XXVIII

 

Прошло лето. Члены семейства Стирлингов по молчаливому согласию, за незначительным исключением в лице кузины Джорджианы, последовали примеру дяди Джеймса и сделали вид, что Валенси нет в живых. Но, справедливости ради, надо заметить, что Валенси заимела нервирующую, свойственную призракам, привычку к воскрешениям, проносясь с Барни через Дирвуд в сторону Порта на этой их неописуемой машине. Валенси без шляпки, с сияющими глазами. Барни без шляпы, курящий свою трубку. Но чисто выбритый. Теперь он всегда был выбрит, если кто-то из Стирлингов мог это заметить. Валенси и Барни даже имели наглость заходить в лавку дяди Бенджамина, чтобы сделать покупки. Дважды он не замечал их. Разве Валенси не была одной из умерших? В то время как Снейт вообще никогда не существовал. Но на третий раз дядя Бенджамин сказал Барни, что тот – негодяй, которого следует повесить за соблазнение и отторжение от дома и друзей несчастной слабоумной девушки.

Прямая бровь Барни поползла вверх.

 «Я сделал ее счастливой, – спокойно ответил он. – Она была несчастна среди своих друзей. Вот так-то».

Дядя Джеймс уставился на него. Ему никогда не приходило в голову, что женщин нужно или должно «делать счастливыми».

 «Ты… ты щенок!» – воскликнул он.

«Отчего так неоригинально? – весело спросил Барни. – Любой мог бы назвать меня щенком. Почему бы не придумать что-то более веское от Стирлингов? Я не щенок. На самом деле, я – пес среднего возраста. Тридцати пяти лет, если вам интересно знать».

Дядя Бенджамин тотчас вспомнил, что Валенси нет в живых. И повернулся к Барни спиной.

Валенси была счастлива – полностью и победоносно. Ей казалось, что она поселилась в удивительном доме жизни, и каждый день открывала двери новой загадочной комнаты. Это был мир, не имеющий ничего общего с тем, оставленным в прошлом – мир, в котором не существовало времени, который был молод вечной молодостью, где не было ни прошлого, ни будущего, одно настоящее. Она целиком и полностью отдалась его очарованию.

Абсолютная свобода этой жизни казалась невероятной. Они могли делать то, что им хотелось. Никакой миссис Гранди[28_1]. Никаких традиций. Ни кровных, ни брачных родственников. «Мир, совершенный мир, когда все любимые далеко[28_2]», – как бессовестно цитировал Барни.

Валенси съездила домой и забрала свои подушки. Кузина Джорджиана подарила ей одно из своих знаменитых вышитых покрывал с самым замысловатым рисунком.

«Для кровати в твоей комнате для гостей, дорогая», – сказала она.

 «Но у меня нет комнаты для гостей», – сообщила Валенси.

Кузина Джорджиана, похоже, ужаснулась. Дом без комнаты для гостей казался ей чудовищным.

 «Но это чудесное покрывало, – добавила Валенси, поцеловав ее. – И я рада, что оно у меня будет. Положу его на кровать. Старое лоскутное одеяло Барни изрядно потрепано».

 «Не понимаю, как ты можешь быть довольна жизнью в чащобе, – вздохнула кузина Джорджиана. – Это же на краю света».

«Довольна! – Валенси засмеялась. Объяснять кузине Джорджиане было бесполезно. – Это самое славное и далекое от мира место».

 «И ты на самом деле счастлива, дорогая?» – грустно спросила кузина Джорджиана.

 «На самом деле», – степенно ответила Валенси, но глаза ее смеялись.

 «Брак – такое серьезное дело», – вздохнула кузина Джорджиана.

 «Когда он длится долго», – согласилась Валенси.

Кузина Джорджиана совсем не поняла этих слов. Но они обеспокоили ее, и она не спала ночами, размышляя, что Валенси имела в виду.

Валенси обожала свой Голубой замок, целиком и полностью. В большой гостиной было три окна, каждое из которых открывало изысканные виды изысканного Мистависа. Одно, в глубине комнаты, эркерное – его, как объяснил Барни, Том Мак Мюррей, принес из старого проданного здания церкви в чащобе. Оно выходило на запад, и когда за ним разливался закат, все существо Валенси падало на колени, словно в величественном соборе. Новые луны заглядывали в него, нижние ветви сосен покачивались над ним, а ночами за ним поблескивало мягкое тусклое серебро озерной глади.

У другой стены располагался камин, сложенный из камня. Не имитация в виде газовой горелки, оскверняющая саму идею, а настоящий камин, который можно было топить настоящими дровами. Перед ним на полу лежала огромная шкура медведя гризли, а рядом стоял ужасного вида, доставшийся от Тома Мак Мюррея, диван, обтянутый красным плюшем. Это безобразие было спрятано под серебристо-серой волчьей шкурой, а подушки Валенси сделали его веселей и уютнее. В углу лениво тикали красивые высокие старинные часы – очень правильные часы. Из тех, что не гонят время прочь, а неспешно отсчитывают его.  И весьма веселые часы. Толстые, тучные, с нарисованным на них огромным круглым человеческим лицом – стрелки торчали из носа, а циферблат окружал его, как нимб.

Здесь же имелся большой стеклянный шкаф, наполненный чучелами сов и оленьими головами – похоже, торговая марка Тома Мак Мюррея. Несколько удобных старых стульев, что просто просили присесть на них. Низкий маленький стульчик с подушкой был вотчиной Банджо. Рискни кто сесть на него, и Банджо выживал смельчака пристальным взглядом топазовых с черным ободком глаз. Кот имел милую привычку висеть на спинке стула, пытаясь поймать свой хвост. Теряя терпение, когда это ему не удавалось. Злобно кусая его, когда удавалось. Дико вопя от боли. Барни и Валенси до коликов смеялись над ним. Но был еще и Везунчик, которого они любили. Оба пришли к выводу, что тот настолько мил, что почти достоин поклонения.

На одной из стен выстроились грубые самодельные книжные полки, заставленные книгами, а между боковыми окнами висело старое зеркало в выцветшей золоченой раме с толстыми купидонами, резвящимися по ободку стекла. Зеркало, как думала Валенси, в которое, должно быть, однажды взглянула на себя Венера, и с тех пор любая женщина, что смотрелась в него, казалась красавицей.  Валенси считала, что в этом зеркале она выглядит почти симпатичной. Но, возможно, потому что она подстригла волосы.

Стрижки еще не вошли в моду и расценивались – если вы не болели тифом – как небывалый, возмутительный поступок. Когда миссис Фредерик услышала эту новость, она чуть было не вычеркнула имя Валенси из фамильной Библии. Барни подстриг Валенси, выровняв волосы на затылке и сделав короткую челку. Стрижка придала значимость и уверенность ее маленькому треугольному лицу, каковых оно никогда прежде не имело. Даже нос перестал раздражать ее. Глаза стали яркими, а желтоватая кожа очистилась до кремового цвета слоновой кости. Старая семейная шутка сбылась – она наконец пополнела, во всяком случае, перестала быть тощей. Валенси не стала красивой, но здесь, в лесах, обрела свои лучшие черты – эльфийские, дразнящие, манящие. Сердце реже беспокоило ее. Когда начинался приступ, ей помогало лекарство доктора Трента. Случилась лишь одна трудная ночь, когда она временно осталась без лекарства. Очень трудная. Когда приступ прошел, Валенси ясно осознала, что смерть поджидает ее в засаде, чтобы накинуться в любой момент.  Но в остальное время она не думала, не собиралась думать, не позволяла себе вспоминать об этом.

------------

[28_1] - Миссис Гранди – нарицательное имя, вымышленная героиня английской литературы, которая воплощает в себе цензора, следящего за соблюдением правил ежедневного распорядка. Впервые появилась в пьесе Томаса Мортона  Speed the Plough в 1798г., где один из героев постоянно беспокоился, что же скажет миссис Гранди.

[28_1] Барни цитирует строку из гимна «Peace, Perfect Peace» – «Мир, совершенный мир», автором которого является английский священник англиканской церкви Эдвард Бикерстет (1825 – 1906гг), известный своими поэтическими сочинениями. На создание этого гимна его вдохновил стих из Книги пророка Исайи 26:3 «Твердого духом Ты хранишь в совершенном мире, ибо на Тебя уповает он».

 

Глава XXIX

 

Валенси не утомлялась, не крутилась, как белка в колесе. Работы было немного. Она готовила еду на плите, что работала на жидком топливе; исполняла, тщательно и торжественно, все свои маленькие домашние церемонии, и они ели на открытой веранде, что почти нависала над озером. Перед ними лежал Миставис, словно сцена из сказочной истории старых времен. А Барни, сидящий напротив, улыбался своей замысловатой улыбкой.

«Что за вид выбрал старина Том, когда строил эту хижину!» – любил повторять он.

Больше всего Валенси любила ужин. Вокруг всегда тихо посмеивался ветер, а цвета Мистависа, пышные и одухотворенные под переменчивыми облаками, было невозможно описать словами. И тени. Роящиеся среди сосен, пока ветер не прогонял их прочь, преследуя через Миставис. Днем они лежали вдоль берегов, сплетаясь с папоротниками и дикими цветами. В мерцании заката крались вдоль мысов, пока сумрак не заплетал их всех в единую огромную сеть темноты.

Коты, мудрые невинные мордашки, сидели на перилах веранды и уплетали лакомые кусочки, что Барни бросал им. А как же вкусно все было! Валенси, несмотря на романтику Мистависа, не забывала, что у мужчин имеются желудки. Барни расплачивался бесконечными комплиментами по поводу ее кулинарных способностей.

«Пожалуй, – признавался он, – плотная закуска – это совсем неплохо. Я, по большей части, варил разом пару-тройку дюжин яиц вкрутую и съедал несколько штук, когда хотелось есть, с ломтем бекона, пуншем или чаем».

Валенси разливала чай из маленького побитого невероятно старого оловянного чайника. У нее даже не было посудного сервиза – лишь сборище разносортной посуды Барни да большой любимый бледно-голубой старый кувшин.

После ужина они часами сидели на веранде, беседовали или молчали на всех языках мира. Барни дымил своей трубкой, Валенси лениво и вкусно мечтала, глядя на дальние холмы за Мистависом, где поднимались в закате еловые шпили.

Лунный свет серебрил воду. Летучие мыши пикировали черными силуэтами на фоне золотистого запада. Маленький водопад, что стекал с высокого берега неподалеку, превращался, по прихоти лесных божков, в прекрасную белую женщину, манящую к себе сквозь пряно-ароматную зелень. Линдер начинал дьявольски хихикать на берегу материка. Как славно было бездельничать в этой прекрасной тишине, с Барни, который покуривал трубку, сидя за столом напротив!

На озере было много других островов, хотя ни один из них не находился в беспокойной соседской близости. Далеко на западе имелась группа островков, названных Островами Удачи. На восходе они походили на гроздья изумрудов, а на закате – на гроздья аметистов. Они были слишком малы, чтобы строить там дома, но огни больших островов разбрасывали лучи по всему озеру; свет от костров на берегах струился в лесной темноте, бросая на воду длинные кроваво-красные ленты. С лодок, здесь и там, или с веранды большого дома миллионера, жившего на самом большом острове, доносились заманчивые звуки музыки.

 «Ты бы хотела такой дом, Лунный Свет?» – как-то спросил Барни, махнув рукой в его сторону. Он стал называть ее Лунным Светом, и Валенси это очень нравилось.

«Нет», – ответила Валенси – та, что мечтала о замке в горах, в десять раз большем, чем «коттедж» богача, а сейчас жалела несчастных обитателей дворцов. «Нет. Он слишком красивый. Мне бы пришлось таскать его с собой повсюду, куда бы я ни пошла. На спине, как улитке. Он бы завладел мной, и телом, и душой. Мне нравится дом, который я могу любить, баюкать и управлять им. Такой, как наш. Я не завидую “самой красивой в Канаде” летней резиденции Гамильтона Госсарда. Она великолепна, но это не мой Голубой замок».

Каждый вечер они видели огни проносящегося далеко за озером континентального поезда.  Валенси нравилось смотреть на мелькающие окна и гадать, какие люди едут в этом поезде, какие надежды и страхи везут они с собой. Она развлекалась, рисуя воображаемые сцены, как они с Барни посещают танцы и ужины в домах на островах, но не очень хотела попасть туда на самом деле. Однажды они сходили на маскарад в павильоне одного из отелей в верхней части озера и прекрасно повеселились, но ускользнули обратно в Голубой замок на своей лодке, прежде чем настал момент снимать маски.

«Было чудесно, но я больше не хочу туда», – сказала Валенси.

Барни проводил долгие часы в своей комнате Синей Бороды. Валенси ни разу не побывала там. По запахам, что исходили иногда оттуда, она заключила, что он, должно быть, занимается химическими опытами – или изготавливает фальшивые деньги. Она предположила, что подделка денег, вероятно, пахучий процесс. Но ее это не беспокоило. У нее не было желания проникать в запертые комнаты дома и жизни Барни. Его прошлое и будущее не волновали ее. Лишь прекрасное настоящее. Остальное неважно.

Однажды он ушел и не возвращался двое суток. Он спросил Валенси, не побоится ли она остаться одна в доме, и она ответила, что нет. Он не рассказывал ей, где был. Ей было не страшно одной, но ужасно одиноко. Грохот приближающейся через лес Леди Джейн, когда возвращался Барни, показался ей самым прекрасным звуком, какой она слышала в жизни. А затем его сигнальный свист с берега. Она побежала на причальный камень поздороваться с ним – уютно устроиться в его ждущих руках – они казались ждущими.

 «Ты скучала по мне, Лунный Свет?» – прошептал Барни.

 «Мне показалось, прошло сто лет с тех пор, как ты уехал», – ответила Валенси.

 «Я больше не оставлю тебя».

«Ты должен, – запротестовала она, – если захочешь. Я буду несчастна, зная, что ты хотел уйти, но не ушел из-за меня. Хочу, чтобы ты чувствовал себя совершенно свободным».

Барни рассмеялся, немного горько.

«На свете нет такой штуки, как свобода, – сказал он. – Лишь разные виды неволи. Сравнительной неволи.  Думаешь, ты свободна сейчас, потому что сбежала из особенно невыносимой тюрьмы? Свободна ли? Ты любишь меня – это неволя».

 «Кто сказал или написал, что “тюрьма, на которую мы обрекаем себя добровольно, совсем не тюрьма”? – задумчиво спросила Валенси, вцепившись в его руку, когда они поднимались по ступенькам скалы.

«Но и сейчас ты в ней, – ответил Барни. – Это вся свобода, на которую мы можем надеяться – свобода выбирать себе тюрьму. Но, Лунный Свет, – он остановился у дверей Голубого замка и посмотрел вокруг – на царственное озеро, огромные тенистые леса, костры, мерцающие огни – Лунный свет, я рад, что снова дома. Когда я ехал через лес и увидел свет в окнах моей хижины, поблескивающий под старыми соснами – то, что прежде никогда не видел – о, девочка, я был рад, рад!»

Но, несмотря на доктрину Барни о несвободе, Валенси считала, что они великолепно свободны. Восхитительно сидеть до полуночи и смотреть на луну, если этого хочется. Опаздывать к обеду – ей, которую за одну минуту опоздания так строго упрекала мать или укоряла кузина Стиклз. Слоняться без дела после еды столько, сколько хочется. Оставлять корки, если хочется. Не приходить домой к трапезам. Сидеть на нагретой солнцем скале и погружать босые ноги в горячий песок, если хочется. Просто сидеть чудесной тишине, ничего не делая. Короче говоря, заниматься всем, что хочется, в любое время. Если это не свобода, то что она такое?

 

Глава XXX

 

Они не сидели целыми днями на острове. Половину времени проводили, странствуя по чудесным окрестностям Маскоки. Барни знал эти леса, как свои пять пальцев, и учил Валенси мастерству общения с ними. У него всегда имелись пути подхода к скромным лесным обитателям. Валенси познала сказочное разнообразие болот, очарование и прелесть цветущих лесов. Она научилась узнавать каждую птицу и подражать ее пению — хоть и не столь совершенно, как это делал Барни. Она подружилась с каждым деревом. Она научилась управлять лодкой не хуже, чем Барни. Ей нравилось гулять под дождем, и она ни разу не простудилась.

Иногда они брали с собой еду и отправлялись собирать ягоды — землянику и голубику. Какой славной была голубика — изысканна зеленью неспелых ягод, блеском розоватых и красных полуспелых и матовой синевой полностью созревших! Валенси узнала, как по-настоящему пахнет поспевшая земляника.  По берегу Мистависа тянулась солнечная лощина, вдоль которой с одной стороны росли белые березы, а с другой – выстроился ряд привычных здесь молодых сосенок. Березы утопали в высокой траве, ветер расчесывал ее зеленые пряди, а утренняя роса до полудня сохраняла свою влагу. Они находили ягоды, которые могли бы составить честь столу Лукулла – огромные, ароматные, как амброзия, рубинами свисающие с длинных розовых стеблей.  Они поднимали ветви и ели ягоды прямо с куста, нетронутые, девственные, пробуя на вкус дикий аромат каждого плода. Когда Валенси приносила ягоды домой, этот хрупкий запах исчезал, и они становились просто хорошим продуктом, совсем не такими, как там, в своей березовой лощине, где она ела их, пока пальцы не становились розовыми, словно веки Авроры.

Они плавали за водяными лилиями. Барни знал, где найти их, в протоках и заливах Мистависа. Голубой замок сиял великолепием – Валенси ухитрялась заполнить каждый свободный уголок этими утонченными цветами. Когда не было водяных лилий, их место занимали пунцовые, свежие и живые с болот Мистависа, где они горели языками пламени.

Иногда они отправлялись ловить форель в маленьких безымянных речках или укромных заливах, на берегах которых, вероятно, подставляли солнцу свои белые влажные формы наяды.  Они брали с собой лишь соль и сырой картофель. Они пекли картофель на костре, и Барни показывал Валенси, как готовить форель, завернув ее в листья, обмазав глиной и запекая в горячих углях. Ничего более вкусного на свете не существовало. У Валенси был отличный аппетит, и не удивительно, что на ее косточках начала нарастать плоть.

Или просто бродили, исследуя леса, всегда готовые предложить что-то неожиданно-чудесное. По крайней мере, так ощущала Валенси. Вниз в лощину – вверх по склону холма, и вы обнаружите это.

«Мы не знаем, куда мы идем, но разве не здорово просто идти?» – бывало, спрашивал Барни.

Пару раз, когда они заходили слишком далеко от Голубого замка, их заставала ночь, и они не успевали вернуться засветло. Барни сооружал ароматную постель из папоротника и еловых веток, и они спали без снов под потолком из старых сосен, с которых свешивался мох, а меж ними светила луна, и этот шепот так переплетался с лунным светом, что было трудно угадать, где свет, а где – звук.

Конечно, бывали и дождливые дни, когда Маскока превращалась в мокрую зеленую страну. Дни, когда ливни тянулись через Миставис, словно бледные призраки, но они и не думали оставаться из-за этого дома. Лишь когда дождило всерьез, они не покидали Голубой замок. Тогда Барни запирался в комнате Синей Бороды, а Валенси читала или мечтала, лежа на волчьей шкуре, Везунчик урчал возле нее, а Банджо ревниво наблюдал за ними со своего стула. В воскресные вечера они переплывали на материк и шли через лес к маленькой методистской церкви. Кто-то очень любит воскресенья. Валенси никогда не любила их прежде по-настоящему.

И всегда, в воскресенья и в будние дни она была с Барни. Остальное неважно. А каким другом он был! Понимающим! Веселым! Как… как Барни! И это было главным.

Валенси сняла часть из своих двухсот долларов со своего счета в банке и потратила их на одежду. У нее появилось маленькое дымчато-голубое шифоновое платье, которое она всегда надевала, когда они проводили вечера дома, – дымчато-голубое с серебристыми штрихами. После того как она начала носить его, Барни стал называть ее Лунным Светом.

«Лунный свет и синие сумерки – вот на что ты похожа в этом платье. Мне нравится оно. Оно очень тебе идет. Ты не красавица, но в тебе есть прелестные черты. Твои глаза. И эта маленькая поцелуйная впадинка прямо между ключицами. Твои талия и лодыжки достойны аристократки. Головка прекрасной формы. А когда ты смотришь через плечо, то сводишь с ума, особенно, в сумерки или при лунном свете. Девушка-эльф. Лесная фея. Ты принадлежишь лесам, Лунный Свет – тебе не следует покидать их. Несмотря на твои корни, в тебе есть что-то дикое, далекое и неприрученное. У тебя такой красивый, сладкий, грудной и легкий голос. Прекрасный голос для любви».

 «Ты будто поцеловал камень красноречия», [30_1] – усмехнулась Валенси. Но потом, неделю за неделей наслаждалась вкусом этих комплиментов.

Она также приобрела бледно-зеленый купальный костюм – наряд, который поверг бы все семейство Стирлингов в оцепенение, увидь они ее в нем. Барни научил ее плавать. Иногда она с утра надевала купальник и не снимала до ночи – сбегая к воде, чтобы нырнуть, когда хотелось, а потом сушиться, развалясь на нагретых солнцем камнях.

Она позабыла все угнетающие мысли, что прежде приходили к ней по ночам, все несправедливости и разочарования. Словно все это было не с нею, Валенси Снейт, которая всегда была счастлива, а с каким-то иным человеком.

«Понимаю теперь, что это такое – родиться заново», – говорила она Барни.

Холмс[30_2] говорит о скорби, которая “оставляет пятна” на страницах жизни, но Валенси обнаружила, что на страницах ее жизни оставило пятна счастье, окрасив в розовый цвет все ее прежнее существование. Ей было трудно поверить, что она когда-то была одинокой, несчастной и запуганной.  

 «Когда придет смерть, я буду знать, что жила, – думала Валенси. – Каждый прожитый час будет наполнен жизнью».

И собственная горка песка!

Однажды Валенси собрала в горку песок в небольшой островной пещере и воткнула сверху маленький Юнион Джек[30_3].

 «Что ты празднуешь?» – поинтересовался Барни.

 «Я просто изгоняю старого демона», – ответила ему Валенси.

 

------------

[30_1] – таковой имеется в замке Бларни в Ирландии.

[30_2] – Цитата  grief "staining backward" – скорбь, оставляющая пятна, принадлежит Sr.Oliver Wendall Holmes, сэру Оливеру Уэндаллу Холмсу, автору эссе «Хлеб и газета», написанному  в 1861г. Он пишет о гражданской войне и смерти и последствиях войны, влияющих на  нацию, народы и отдельных людей. Холмс пишет, что скорбные пятна окрашивают прошлое в темный цвет.

[30_3] – британский флаг

Продолжение



Copyright © 2013 Все права на перевод романа
Люси Мод Монтгомери "Голубой замок"
(Lucy Maud Montgomery "The Blue Castle")
принадлежат
Ольге Болговой

Обсудить на форуме

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала
полностью или частично запрещено

В начало страницы

Запрещена полная или частичная перепечатка материалов клуба  www.apropospage.ru   без письменного согласия автора проекта.
Допускается создание ссылки на материалы сайта в виде гипертекста

      Top.Mail.Ru