Триктрак
1
Trictrac - старинная французская игра восточного происхождения. На квадратной доске, разделенной перегородкой пополам, 24 треугольные клетки двух разных цветов. Каждому из двух игроков дается 15 белых или черных шашек и пара игральных костей. Выбрасывая поочередно кости, играющие передвигают по одной или по две шашки, начиная от первой клетки слева, в клетку, отстоящую от первой, через столько клеток, сколько очков выпало на костях. Кто первый занял двенадцать клеток, выигрывает одну фишку; 12 фишек составляют одну партию.
"Academie universelle des jeu x, contenant les regles... du Trictrac etc" (1835).
Они пробуждаются и выбираются на свет, когда далекие часы на башне бьют полночь. Они заполняют коридоры, тишину которых днем лишь изредка нарушали случайные шаги да скрипы старого дома. Словно открывается занавес, и начинается спектакль, звучит интерлюдия, крутится диск сцены, меняя декорацию, и гурьбой высыпают актеры: кто на кухню с чайником, кто - к соседям, поболтать или за конспектом, а кто - в сторону пятачка на лестничной площадке - покурить у разбитого окна.
- Кто поставил этот чайник?
- У кого-нибудь есть конспект по вышке?
- Юлька, ты взяла сигареты?
- Ура! У нас еще осталась колбаса!
- А он вчера так и не явился!
Общага, живущая ночной жизнью, сонная и тихая днем. Кто-то вытаскивает на просторы коридора чертежную доску на самодельном кульмане-треноге, отличница-зубрила устраивается в старом кресле у балконной двери бубнить какой-то конспект к завтрашнему зачету, местная чистюля тащит таз с бельем в умывалку - стирать, а на кухне шумная компания накрывает на стол, с миру по нитке собирая закуски к чаю - двести граммов тонко нарезанной в Петровском гастрономе докторской колбасы, остатки печенья и половина вчерашнего батона. Общага дружно гудит, бурлит молодой ночной жизнью. Они успокаиваются лишь под утро, разбредаясь по своим комнатам, чтобы успешно проспать первые пары.
Грохот упавшей на пол чертежной доски вдребезги разбил шаткую предутреннюю тишину. Доски эти выполняли не только свои непосредственные функции, но и побочные, точнее, подкроватные - их укладывали под растянутые сетки старых кроватей, чтобы не проваливаться в них, как в ямы. Ася села, ошарашено вглядываясь в темноту.
- Опять доска упала… - раздался сонный голос Лели, подруги и соседки по комнате, в полутьме взметнулась и рухнула на подушку ее взлохмаченная голова. Третья кровать безмолвствовала по причине отсутствия ее обитательницы, вышедшей замуж и переехавшей в однокомнатную хрущевку на Охте, к мужу-питерцу.
Ася, вяло проклиная неповинную в неустойчивости своего положения доску, улеглась досыпать в изогнувшуюся, как гамак, кровать.
- Ты на первую пару идешь? - послышалось минут через пять из Лелиного угла, но Ася уже ее не слышала.
Вне зависимости от ответа, первую пару они проспали, и Леля была намерена проспать и вторую, но Ася встала - поджимала курсовая, которую нужно было сдать еще на прошлой неделе - и отправилась обычным маршрутом по скрипучему полу коридора в умывалку, где из крана зимой и летом лилась только ледяная вода, а к букету обычных запахов мест общего пользования традиционно примешивался аромат чего-то сожженного на кухне. Из 512-ой, мальчуковой, традиционно взвилась спираль вступительных аккордов к «Повороту» - жизнеутверждающий хит наносил удар по утренней лени.
Справиться с непослушными волосами, вечно стремящимися к независимости от их обладательницы; подправить буйно растущие брови, украсить ресницы остатками туши, выскобленными из картонной коробочки - нужно срочно пополнять запасы косметики. Осмотрев две пары безнадежно порванных колготок, Ася со вздохом отложила юбку и натянула брюки и собственноручно связанный свитер, осторожно застегнула хрупкие молнии сапог, влезла в узкое пальто в крупную клетку, подхватила тубус с чертежами и набросила на плечо новую кожаную сумку, на приобретение которой ушла треть стипендии и два часа в очереди в Пассаже. Вновь по коридору, на ходу приветствуя соседей, вниз по скрипучей деревянной лестнице, по истоптанным, истертым, давно некрашеным ступеням, мимо мрачной вахтерши Олеговны, страдающей синдромом гардеробщицы, в сырость питерского марта, в прозрачный воздух, дрожащий от мириад крошечных капель, напитанных теплым весенним светом, будоражащим кровь и дарящим простуды.
Каблуки крошили бурую снежную кашу, в которую превратился выпавший вчера вечером снег. Десять минут быстрым шагом по узким улочкам, и в лицо ударил простором и грохотом Кировский проспект. Пробег по едва заметной, смытой за зиму, зебре перехода и поворот в «Сосисочную», где можно нарваться на кого-нибудь из кинознаменитостей, забежавших перекусить из Ленфильма, что находится в паре шагов отсюда.
В это утро в кафе было на удивление пусто, столики с пластиковыми столешницами противно голубого цвета чисты. Ася стянула с горки буро-коричневых подносов верхний, взяла с витрины тарелку с творожной запеканкой, попросила у вечно недовольной буфетчице порцию макарон с сыром, плеснула из большого алюминиевого чайника заварки в граненый стакан и подставила его под кран титана, откуда, булькнув, потекла, пузырясь, кривая струя горячего кипятка. Устроилась за столиком у окна, предвкушая завтрак. Макароны были горячи, чай обжигал, и пришлось пить его мелкими глотками.
Время поджимало, и через четверть часа она уже выскочила на простор проспекта. Поворот на небольшую площадь с памятником Горькому, окаймленную дугой фасада дома, в первом этаже которого расположился знаменитый магазин «Табак» - на его витрине, на фоне бутылок кубинского рома, красовались коробки с настоящими кубинскими сигарами, по пять рублей за штуку. А чуть дальше - «Торты», с вечной очередью жаждущих стать обладателями фирменного вафельного торта в шоколаде.
Перейдя трамвайную линию, Ася поднялась по ступеням, ведущим в павильон метро. Найдя пятак в кармане пальто, бросила его в щель прожорливого автомата, пробежала через турникет, вновь в тысяча незнамо который раз ощутив холодок опасения, что его железные руки обязательно выскочат и ударят по бокам. Вниз по эскалатору, бегом по мягким полосатым ступеням, в раскрытые двери вагона как раз за секунду до того, как мягко сдвинулись створки, стукнувшись резиновыми бортами. «Следующая станция «Невский проспект…». Уфф… В вагоне оказались свободные места, и Ася устроилась на диванчике в углу, достав из сумки книгу в потрепанной обложке. Поезд с нарастающим гулом скорости устремился в черное жерло туннеля.
Четверть часа спустя она выбралась из недр подземки на площадь, что была когда-то рыночной, да и сейчас, хоть и рынок, как таковой, на ней отсутствовал, напоминала о своем изначальном предназначении - суетой, неустроенностью, грохотом трамваев и «шанхаем» со стороны Фонтанки.
Впрочем, Асе было не до размышлений о природе площади. Пройдя привычную сотню метров, она открыла тяжелую старинную дверь, ведущую в седьмой корпус института, куда ее четыре года назад занесла судьба и набранные на вступительных экзаменах девятнадцать с половиной баллов. Еще рывок по путанице лестниц и коридоров в гудящую голосами аудиторию, за пару минут до звонка, зажмурившись при входе, привет всем присутствующим, знакомым и не очень. Стараясь сохранить спокойствие духа и равнодушие взора, Ася быстро пробежала глазами по рядам, мгновенно выхватив темноволосую голову и задохнувшись ударами сбившегося с ритма сердца. Еще один взгляд исподтишка в его сторону, он повернулся, она вспыхнула, наткнувшись на синеву его глаз, и пошла по проходу к призывно махнувшей рукой Валентине.
Влюбилась она нечаянно и глупо, как это часто бывает в двадцать с небольшим. Почему он, а не другой? Почему именно этот черноволосый с наглым синим взглядом - Ася объяснить не могла. Однажды она сидела на лекции позади него, он обернулся и попросил у нее ручку, и она, отчего-то разволновавшись, отдала ему свою и до конца лекции тупо смотрела в его спину, мысленно повторяя: «Ну, оглянись и попроси что-нибудь еще, ручку или тетрадь, или просто так, оглянись!». Гипнотизер из Аси был никакой, он больше не оглянулся и ничего не попросил, но девушка пропала, словно невидимый крючок цапнул то загадочное место, где возникает это странное волшебство, приносящее и радости и горести - чего больше - никто не скажет. Леня Акулов, так называлось Асино пристрастие, был питерцем, состоял в шумной, веселой компании шутников и приколистов, любимцев девчонок всего потока и побочных ручьев и речек. Прежде она и внимания на него не обращала, будучи платонически и теоретически, но мучительно влюбленной в великолепного энергичного актера БДТ, спектакли с участием которого планомерно посещала не по одному разу, выстаивая ночные очереди за билетами. Актер был высок, хорош собой, талантлив - прекрасная мишень для грез начитанной девушки, любительницы кино и театра. Синие же глаза Лени Акулова нежданно-негаданно, а, возможно, наоборот, закономерно, пробили брешь в этой романтической броне, вызвав бурю чувств, мучивших Асю уже почти три месяца.
***********
Шары высоких фонарей вяло рассеивали темноту, где-то рядом шумело море, точнее пролив, обреченный принадлежать двум нациям и потому носить двойное имя Ла-Манш Английский. Или наоборот, кому как нравится. Задние огни автобуса, из которого я только что ступила на мокрый асфальт набережной, в последний раз мелькнули за поворотом пустой улицы и пропали. Все стихло и замерло - ни живой души, лишь холодный ветер, дыхание воды, да удаляющийся шум одинокого мотора. Найдя под фонарем место посуше и посветлее, я пристроила туда чемодан и немного постояла, пытаясь успокоиться и выровнять сбившееся от волнения дыхание. Что могло случиться? Что помешало ему встретить меня? Еще вчера мы разговаривали по скайпу, и все казалось прекрасным. Или он встречал, но мы, по какому-то нелепому стечению обстоятельств, разошлись, не увидев друг друга? Это невозможно, ведь я почти час проторчала в терминале Гатвика, в зале встречающих, а он так и не появился. Если он аферист, то какой смысл в этой афере? Что можно получить с меня, немолодой женщины без гроша за душой? От иностранки из России? Либо что-то случилось, либо я совершила очередную жизненную глупость, причем глупость масштабную.
Можно было предполагать, возмущаться, сокрушаться и прочая, но факт состоял в том, что я, зрелая женщина, покинула родную страну ради рискованного союза с английским подданным, Джеймсом Монтгомери, с которым познакомилась самым популярным способом двадцать первого века - по интернету, и теперь стояла одна на пустой набережной на берегу Английского пролива, не зная, что делать дальше.
Последний порыв январского ветра, кажется, добрался до моих несчастных костей и подвиг на действие. Наручные часы показывали московскую половину одиннадцатого, значит, по Гринвичу полседьмого. А город словно вымер. Ни машин, ни людей. Если я простою здесь, под фонарем, всю ночь, то к утру, в лучшем случае, схвачу воспаление легких, а в худшем, наиболее вероятном, на набережной найдут мой хладный труп. Умирать же, несмотря ни на что, совсем не хотелось.
Телефон мой молчал, исчерпав возможности батареи и финансов. Несколько звонков, сделанных в жесточайшем роуминге, напрочь убили его активность. Нужно добраться до ближайшего места, где есть живые люди, а там будет видно, что делать дальше. Я достала из сумки листок с адресом: 3,Woodcombe Drive, который мне ровным счетом ни о чем не говорил, сунула его в карман пальто и, подцепив сумку на плечо, двинулась по набережной в случайно выбранную сторону, таща за собой чемодан. Кажется, я шла бесконечно долго, останавливалась, поправляя сползающий с плеча ремень сумки, снова шла, удивляясь, что город вымер, словно все живое в нем выдуто ветром. Справа угрожающе шумело невидимое в темноте море. Лишь огни фонарей, что строем вытянулись вдоль пирса, кривыми зигзагами отражались в воде. Немного успокаивал свет в окнах, как доказательство, что жители не покинули город, а лишь спрятались по домам от темноты и холода январского вечера. Я шла, проклиная себя, Джеймса Монтгомери и высокие каблуки сапог - вырядилась ради жениха-англичанина! Что с ним могло случиться? Сердечный приступ, авария, катаклизм? Ремень предательски сполз с плеча, я не успела подхватить падающую сумку, она плюхнулась на мокрую мостовую, смачно громыхнув, словно подала сигнал: напротив, витриной и нутром, светилась пиццерия. Я рванула к стеклянной двери, как к вратам в райский сад. Дохнуло теплом и одуряющим ароматом свежей выпечки. Я вдруг поняла, что ужасно, до тошноты голодна. Небольшой зал с разноцветными пластиковыми столиками, был пуст, лишь в дальнем углу сидел мужчина с кружкой в руке. За прилавком стоял другой, совсем не английского, скорее, арабского вида. Он что-то спросил, но из всей фразы я поняла лишь слово «мэм».
- Здравствуйте, - брякнула я, поздним зажиганием понимая, что говорю по-русски.
Араб уставился на меня и снова что-то сказал, а я вновь не поняла. К жизненному шоку добавился культурный.
Вздохнув по методу Бутейко, попросила араба говорить помедленней. Сосредоточившись, все-таки уловила, что заведение скоро закрывается, и что, если я хочу купить пиццу, то она будет не очень горячей.
Собравшись с мыслями, объяснила ему, что пицца мне не нужна, но я хотела бы узнать, как добраться до Вудкэм Драйв.
- Вудкэм Драйв? Это далеко, возле Сент Хелен Вуд, вы можете доехать автобусом или взять такси, - объяснил араб, сверкая черными опасными глазами.
Я купила маленькую пиццу и, собравшись с духом, попросила продавца вызвать для меня такси. Через четверть часа напротив кафе тормознул автомобиль неведомой марки. Признаться, я вообще не разбираюсь в марках автомобилей. Водитель был черен, как январский вечер.
- Куда едем, мэм? - спросил он, обернувшись, когда я устроилась на заднем сиденье. В очередной раз вздрогнув от «мэм», обращенного ко мне, я протянула ему листок с адресом. Он что-то пробурчал, кивнул, завел мотор и лихо рванул с места.
За окном замелькали огни светящихся окон, темные кущи деревьев, проплыла глухая каменная стена, следом потянулась живая изгородь, блеснула вода, отразившая свет фар - какой-то пруд или озеро, затем - железнодорожный переезд. Впервые за последние несколько часов я вдруг ясно осознала, что нахожусь в Англии, в далекой стране, что это невероятно и было бы чудесно, если бы не та неопределенность, в которую я попала. Машина свернула еще и еще раз в переплетениях улиц, затем по обеим сторонам потянулись черные силуэты деревьев, словно мы въехали в лес.
- Куда мы приехали? - спросила я, стараясь не выдать тревоги.
- Сент Хелен Вуд, - буркнул водитель. - Куда хотели, мэм.
Еще один поворот, свет фар вырвал из темноты табличку с надписью «Вудкэм Драйв», он остановил машину и повернулся ко мне.
- Приехали, мэм.
- Спасибо. Сколько я вам должна?
- Два фунта, ночной тариф…
Значит, девять вечера у них уже ночь? Я отдала таксисту две монеты, выбралась из машины и осталась одна на полутемной улице, с одной стороны которой тянулись какие-то заросли, а с другой, за черной полосой живой изгороди, возвышались силуэты домов, оживленные несколькими тепло светящимися окнами. Что делать, если в доме номер три меня не ждут или здесь совсем нет такого дома? Ночевать на улице или стучать в первую попавшуюся дверь? Нужно попросить таксиста подождать. Мысль была верная, но запоздавшая, огни авто уже мелькнули за поворотом, и я осталась одна на ветру, в переулке под названием «Лесной овраг», о котором столько нафантазировала, старая дура. Ветер ударил в лицо, вышибая слезы. Я вытерла их уже промокшим носовым платком и зашагала вперед. Впрочем, долго идти не пришлось, через несколько шагов изгородь оборвалась, открыв дорожку, ведущую к дому. В окне на первом этаже горел свет, его отблеск падал на белую колонну, поддерживающую козырек над входом, и на цифру 3, начертанную на ней. Свет в окне обнадеживал, я немного постояла, дрожа от холода и волнения, и свернула к дому, таща за собой чемодан - он подпрыгивал на усыпанной мелким гравием дорожке, производя неприятный скрежет. Ничего, пусть обитатели дома услышат мое приближение! Возле двери поправила шапочку, стащила перчатки, провела ладонями по загоревшемуся жаром лицу, вдохнула и дернула за шнур колокольчика. Кажется, он отдался далеким звоном где-то в доме. Я снова дернула колокольчик, но никто так и не подошел к двери. За спиной послышались шаги или мне это показалось? Я обернулась, дернулась, в отчаянии хлопнула по двери и чуть не упала, потому что она поддалась, открывшись. За спиной ухнул порыв ветра, зашумели, зашуршали листья, что-то хрустнуло, словно сломалась ветка. Удержавшись на ногах, я замерла на секунду, затем шагнула вперед в темноту, наткнулась на какой-то предмет, он упал, загремев, я снова замерла и спросила, сначала тихо, затем громче - «Это Вудкэм драйв, 3? Простите, я вошла в дом». Никакого ответа не последовало, и я двинулась по направлению к свету, что узкой полосой падал из полуоткрытой двери. Остановившись на этой полосе, я громко сказала:
- Здесь есть кто-нибудь? Джеймс? Дверь была открыта…
И вновь молчание было мне ответом, хотя, грохот, произведенный столь неловким вторжением, мог бы разбудить и слона. Я осторожно толкнула дверь и вошла в комнату. Свет исходил от большой настольной лампы, стоящей на журнальном столике. Судя по всему, комната являлась гостиной, и она была пуста.
***********
Кое-как пробравшись мимо Лени, который рассказывал что-то забавное смеющимся приятелям, Ася рухнула на скамью возле Валентины, той самой третьей отсутствующей соседки по комнате. Недавно выйдя замуж, та была безнадежно беременна - беспомощно, отрешенно, многозначительно. Беременность с каждым курсом становилась все более популярным явлением, точными попаданиями пробивая бреши в стройных рядах девичьей половины факультета.
Валентина вальяжно подвинулась, завозилась, устраивая себя в узком пространстве между столом и скамьей. Ася, положив на стол тубус, рассеянно ответила на дежурный вопрос подруги и уставилась на темноволосый Лёнин затылок - Акулов сидел в двух рядах впереди. Она зажмурилась, сосчитала до десяти, открыла глаза и вздрогнула - он обернулся и смотрел - нет, не на нее, куда-то мимо, улыбался - нет, не ей, а кому-то сидящему там… позади.
«Да ты хоть слышишь, что я говорю?», - донеслось до Аси - Валентина пыталась пробиться сквозь чувственный туман, в котором плавала ее романтично одуревшая подруга.
- А? Что ты сказала? Прости, отвлеклась, задумалась… Спать хочется, - пробормотала Ася.
Леня помахал кому-то рукой, скользнул взглядом по ее лицу. Она вспыхнула и быстро отвела глаза, морщась и делая вид, что с огромным интересом рассматривает висящий на стене портрет профессора Белелюбского, инженера и учёного в области строительной механики и мостостроения. Профессор, утонувший в роскошных усах и бакенбардах, смотрел умно и укоризненно, возможно, осуждая легкомыслие особ женского пола, которые только и думают о своих сердечных делах, забывая о прекрасных инженерных конструкциях.
- О чем задумалась? Опять о своем Смоличе? И сколько можно заниматься такими глупостями? - в тоне Валентины почти всегда фоном звучала назидательная нота многоопытной женщины. Нота эта очень усилилась, когда Валя обрела замужний статус и нежданную беременность. Звучала необидно - то ли потому что была частью Валентининой сущности, то ли все к этому привыкли и уже не обращали внимания.
Ася пожала плечами, - как-то в недобрый час она, вернувшись из театра, поделилась с подругой своим восторгом от игры и внешности актера Смолича, и теперь, постоянно выслушивая замечания Валентины по поводу «этих глупостей», уже жалела о своих откровениях. Да и спорить с беременной, практически на сносях, женщиной было бы просто бесчеловечно.
- Как он сегодня там? - спросила она, кивнув на округлый живот подруги.
Тема была беспроигрышной - Валентина тотчас подхватила ее.
- Пятками бьет с утра, - любовно пожаловалась она, положив ладонь на живот, и мгновенно закрылась, замкнулась вдвоем с неизвестным человечком, что рвался выбраться на свет.
Ася улыбнулась, смутившись и, как всегда стесняясь продолжать разговор на эту загадочную и хрупкую тему, замолчала, почувствовав себя глупой девчонкой.
В дополнение к глупостям в кармашке ее сумки ждал сегодняшнего вечернего часа билет на гастрольный спектакль МХаТа. Пьеса принадлежала перу модного драматурга, бросившего весь свой талант на разрешение производственно-моральных проблем, и Асе была хорошо знакома. Не то, чтобы она очень любила вникать в хитросплетения и интриги на почве недостроенных объектов и переплаченных премий, но пьеса эта шла на сцене БДТ, где главную роль играл Смолич - широко, пылко, страстно, пуская в ход весь арсенал своего артистического и мужского обаяния и темперамента. Ася смотрела этот спектакль три раза и решила оценить другую постановку, тем более, что ведущую роль у москвичей исполнял знаменитый, очень популярный актер. Невысокий, полный, лысеющий, с высоким чуть хрипловатым голосом, более спокойный, чем страстный, он являл собой полную противоположность Смоличу - как внешне, так и внутренне.
- Ась, ты сделала мне чертеж?
Голос Валентины вернул Асю с театральных небес на грешную скамью в шумной аудитории.
- Сделала, - кивнула она и стащила крышку с картонного тубуса, обнажив тугой белый рулон ватманов.
Подруга и прежде с очаровательной легкостью эксплуатировала ее - Ася вечно решала для нее задачи, сначала по вышке, затем по строительной механике и сопромату - а теперь положение Валентины просто взывало к помощи, и Ася не могла отказать подруге. Резковатая, прямолинейная Леля тихо и громко возмущалась по этому поводу и даже пару раз поссорилась с Валентиной, но повлиять на подруг не смогла. Дружеские союзы часто складываются по какой-то небесной логике - один берет, другой отдает, и это не хорошо и не плохо - это нормально.
Между тем из глубин старого здания раздался сначала дребезжащий, но постепенно набирающий силу звонок - традиционный сигнал к началу пары - и аудиторию накрыла последняя предстартовая волна шума - обрывки разговоров, грохот стульев, смех, торопливые шаги - и брызгами разбилась о высокую фигуру показавшегося в дверях профессора Залыгина, знаменитого в узких кругах инженеров-строителей грузного красавца с бурной кудрявой шевелюрой. Он мгновенно заполнил пространство собой, зычным голосом и неизбывной энергией.
- Ну-те-с, товарищи студенты, начнем, как сказали бы в незапамятные времена, помолясь, но, поскольку, в наши времена мы так не говорим, то просто начнем! - загромыхал он, добравшись до своего места и шумно отодвигая стул. Усевшись, он водрузил на нос очки в толстой оправе и обвел аудиторию взглядом добродушного удава, получившего в личное распоряжение полста кроликов разной кондиции.
Сдача курсового проекта - не меньше, чем ритуал - а работа над ним - лебединая песня поколений, бережно передающих из рук в руки опыт, архивы и народные изобретения. Это особый мир не ведающих покоя чертежных досок, истерзанных рейсшин, неуклюжих рейсфедеров, беспринципных лекал, принципиальных линеек и угольников, дефицитных чешских карандашей «Кохинор» - каждый на вес золота - и ватмана, матово-белого, впитывающего мягкую черноту графита; мир бессонных ночей и дралоскопов - творения неизвестного умника-лентяя. Такие изобретения, песни и стихи называют народными. Лампа под стеклом, готовый чертеж, лист чистого ватмана - и сдирай все до последней детали - только не раздави стекло. Дралоскопы ходили по общежитию из комнаты в комнату, на пользование ими выстраивались очереди.
И веяние времени - расчет строительной конструкции на ЭВМ. Это означало записаться на ценное машинное время, достать перфокарту с программой, а затем в зале, под гул огромных вычислительных агрегатов, названных нежным именем Наири, ввести данные с помощью печатной машинки с заедающими клавишами, и, если все прошло удачно, сидеть пару часов, наблюдая, как машина выпускает многометровую бумажную портянку с расчетами.
Объяснив Валентине суть сделанного чертежа, Ася ринулась занимать очередь к профессору. После его вступительной речи, аудитория слегка опустела - кто-то отправился в предбанник доделывать или досписывать курсовой, кто-то, заняв очередь, потянулся в столовую утолить вечный голод молодого организма. Желающих сдать проекты оказалось не так уж много.
- Жень, кто последний? - спросила Ася у вездесущего старосты их группы Женьки Несмелова.
- А ты не заняла? Давно же пришла. Вроде, Утюг?
- Не так, - откликнулся долговязый Миша Утюгов и махнул рукой. - Акулыч за мной… спроси у него.
- А… - задохнувшись, Ася замолчала, кивнула и повернулась по направлению указанному Утюгом. Разумеется, там находился Леня, беседующий с первой красавицей потока Еленой Конда. Ася уже было решила не подходить к милой парочке, но Елена, одарив собеседника очаровательной улыбкой, ушла, и Леня остался в одиночестве. Решенная дилемма «подойти-не подойти» ухнула в тартарары, но тотчас возникла другая - с одной стороны появилась возможность заговорить с предметом обожания, с другой - вероятность упасть в грязь лицом перед этим предметом. Пока Ася решала очередную задачу, неожиданно пришел на помощь Утюгов, заорав на всю аудиторию: «Акулыч, ты последний на сдачу?»
- Утюгов, покиньте аудиторию! - бас возмущенного профессора перекрыл старания Михаила.
Как в омут головой, Ася сделала несколько шагов в сторону Лени, который теперь смотрел на нее. Синими-синими глазами.
- Ты последний? - спросила она, почти спокойно, почти равнодушно, надеясь, что не слишком краснеет.
- Я крайний, - усмехнулся он.
- Хорошо, я за тобой, - голос чуть сорвался, но она взяла себя в руки.
- Как угодно. У тебя все готово? - равнодушно спросил он.
- Да, кажется, да, ну…
Он улыбнулся, кивнул и отвернулся - кто-то позвал его. Отошел, а Ася осталась стоять, словно пригвожденная к месту. Не поговорила и не упала в грязь - произошло третье, худшее, ему было все равно. Хотя, разве она ожидала чего-то другого? Разве она способна заинтересовать такого парня? Да и нужно ли ей это? Асе всегда не везло - она вечно влюблялась безнадежно и безответно, а если случалось так, что вероятность ответа с мужской стороны существовала - природная застенчивость и неуверенность в себе и своей привлекательности дружным тандемом делали свое черное дело, уничтожая любые перспективные зачатки. И, конечно же, успешно срабатывал закон несовпадения желаемого и действительного - те, кто нравились ей, были недосягаемы, те, кому нравилась она, были неинтересны.
Посмотрев на профессора Белелюбского, который, словно Джоконда, ловил взгляд зрителя, Ася, с трудом удержалась, чтобы не показать ему язык, и вернулась на свое место к Валентине, крайне взволнованной пятками наследника и недоделанным расчетом фермы.
Но несмотря ни на что день все-таки задался. Во-первых, Ася сдала курсовой проект на четверку, что являлось непростым делом - Залыгин был требователен вообще, а к слабому полу особо, поскольку был убежден, что из женщин никогда не получаются хорошие инженеры. Во-вторых, ожидая своей очереди, она минут двадцать сидела за одним столом с Леней, трепеща от его близости и разглядывая требующую бритья и оттого особенно привлекательную щеку. Она даже обменялась с ним несколькими фразами, легко и непринужденно. Ладно, почти легко и почти непринужденно. Леня сказал что-то остроумное, она засмеялась, а профессор Залыгин сделал им замечание, пообещав выгнать обоих. Это «выгнать обоих» в Асиной голове зазвучало цветаевски-тухмановским «…этот, этот может меня приручить…» из любимого тухмановского альбома «По волне моей памяти». Много ли надо глупой влюбленной девчонке?
В-третьих, через несколько часов она будет сидеть на галерке зала ДК Ленсовета и смотреть спектакль.
В-четвертых, в «Котлетной» на углу Московского проспекта, куда они с Валентиной забежали перекусить, не оказалось традиционной очереди, но в достатке - знаменитых котлет, вкусных, сочных, горячих, Ася даже позволила себе роскошь - взяла целых две и стакан густого дымящегося кофе с молоком.
Общую картину подпортил то ли дождь, то ли снег, нежеланной манной посыпавшийся на головы измученных погодой питерцев-ленинградцев, и расползшаяся молния на сапоге. На площади Мира подруги расстались - Валентина поехала на метро домой на Охту, а Ася села в трамвай, который, ходко покачиваясь, застучал колесами по Садовой мимо серых доходных домов, мимо облупленных стен Апраксина двора, решеток Суворовского училища и приземистых арок Гостиного, проскочил шумный Невский, утонченную Итальянскую, обогнул вычурную решетку Михайловского сада, оставляя справа красные стены и шпиль замка, последнего пристанища императора Павла, и, миновав дугу моста, вырвался на простор Марсова поля. Справа за полосой Лебяжьей канавки потянулись черные силуэты кленов Летнего сада, замелькали ящики на постаментах - еще закрытые на зиму статуи.
Ася смотрела в окно, думая о Лене, Смоличе, сломавшейся молнии, отсутствии целых колготок, оставшихся в кошельке трех рублях и оставшихся до стипендии десяти днях.
За окном расплескался простор Невы - трамвай въехал на Кировский мост. Полотно серых туч вдруг порвалось, словно невидимая рука вытянула нитку из плохо зашитого шва, и через голубую прореху слепящим золотом полились лучи солнца, ослепив, ударились о трамвайное стекло, на мгновенье зажгли шпиль Петропавловки, блеснули по холодной ряби невской воды и исчезли, словно их и не бывало. Небесный портной вновь аккуратно зашил дыру в небесах, пеняя солнцу на устроенное безобразие.
Когда Ася вышла из трамвая напротив мечети, нарядно-голубой даже в непогоду, с небес вновь посыпалась противная колючая морось. В полурастегнутый сапог попала вода, захлюпала, пропитывая носок. Очередная простуда обеспечена - Ася умудрялась болеть ежемесячно, так и не привыкнув к недоброму питерскому климату, несмотря на то, что родилась и выросла не на юге. До общаги добиралась почти бегом, влетела по скрипучей лестнице, толкнула дверь в комнату и остановилась, не сдержав изумленного «Ох!», уронив пустой тубус, который попытался прокатиться по полу, но наткнувшись на собственную ручку, замер, обиженно качнувшись.
Асин «ох» нарушил любовную идиллию, что царила в комнате - двое в костюмах «в чем мать родила» шарахнулись друг от друга, загремел в панике задетый и упавший с тумбочки будильник-неудачник, жалобно звякнула кроватная пружина, и лишь четкий ритм Eruption, слетающий с катушек стоящего на столе магнитофона упрямо пытался собрать остатки сломанной гармонии, предлагая «оne way ticket to the blues».
Пометавшись, Ася отвернулась к окну, ожидая, когда застигнутая врасплох парочка куда-нибудь скроет свою наготу.
- Можно было хотя бы дверь закрыть… - пробормотала она, обращаясь к оконному стеклу, забрызганному каплями дождя.
За спиной возились и перешептывались. Совершенно дурацкое положение, нужно было сразу уходить. Зачем она застряла в комнате? «Растерялась», - пояснила сама себе Ася.
- Да ладно, Аська, кто ж знал, что тебя принесет! - подала голос виновница инцидента, Лариса, Лелина подруга.
- Живу я здесь, между прочим! - сердито сообщила окну Ася и повернулась.
Растрепанная Ларисина голова, вся в мелких кудряшках химической завивки, торчала из-под одеяла, в недрах которого скрывалось все остальное, в том числе и мужская половина порушенной идиллии, пожелавшая сохранить свое инкогнито.
- У меня ноги промокли, молния на сапоге сломалась… Вернусь через полчаса, - сообщила Ася, залившись по уши краской, подняла с пола тубус, бросила его и сумку на тумбу в углу и вышла, чрезмерно аккуратно закрыв за собой дверь.
В коридоре было пусто, на кухне истошно свистел чей-то чайник, требуя внимания. Ася отключила газ, свисток благодарно сдулся и затих, выпустив через носик последнюю струйку пара.
Соседняя дружественная комната была закрыта, а в комнате напротив бренчали на гитаре - третьекурсница Ирка слушала не слишком верные, но душевные напевы Игоря Дагмарова - он недавно расстался с девушкой, с которой встречался пару лет. Ради Ирки, говорили злые и не очень языки. Посидев с ними минут пять, Ася ретировалась, прошлась по скрипучему полу коридора, постояла у разбитого окна, откуда остро тянуло влажной свежестью. Горькой холодной волной накрыла обида - из-за сломанной молнии и мокрых ног, из-за «всех подружек по парам, а я засиделась одна», из-за синих равнодушных глаз Лени и бездомной неприкаянности. За обидой последовали слезы - набухли соленой волной, поползли по щекам, пощипывая разгоряченное лицо. Ася шмыгнула носом, полезла в карман за платком, не нашла, прижала ладони к щекам, надеясь, что не потекла тушь.
- Куришь? - раздалось за спиной.
Резко обернулась, рядом на подоконнике устраивался Саша Веселов, высокий широкоплечий парень с пятого курса.
- Нет, не курю, просто… воздухом дышу, - ответила она, отворачиваясь, - слезы чуть подсохли, но не факт, что не оставили следов туши на лице. Пальцами провела под глазами.
- Пойду, не буду мешать.
- А ты мне не мешаешь, - сказал он, закуривая. - Хочешь? Мальборо, классные, у фарцы доставал.
- А давай, - вдруг согласилась Ася, наполнившись духом «будь-что-будет», и осторожно вытащила сигарету из протянутой Сашей пачки. Она сильно рисковала опозориться, поскольку опыт курения у нее был невелик: в школе на выпускном, да пару раз в колхозе на картошке, с кашлем и тошнотой - с тех пор не пыталась даже на вечеринках. Неловко и неуклюже, но все-таки раскурила сигарету от тонкой струйки пламени Сашиной зажигалки, осторожно затянулась, выпустила дым, сдерживая уже подступающий кашель. Мимо промчалась, спускаясь с пятого этажа, компания хохочущих девчонок. Веселов проводил их взглядом, прищурившись, глянул на Асю.
- Что-то мы редко встречаемся, все дела, дела… - сказал, растягивая слова, будто ему было лень говорить.
- А где же мы можем встречаться? - удивилась Ася и тут же поправилась, поздним зажиганием поймав двусмысленность вопроса. - То есть, почему мы должны встречаться?
- Ну, где угодно, если пожелаешь… - ответил он.
Ася уставилась на случайного собеседника. Нарвалась, что называется. Этого еще не хватало! Только не этот… Она держала сигарету, не зная, что делать дальше, жалея о спонтанном согласии покурить. Взять и уйти было неловко, курить и поддерживать разговор направившийся не в то русло, совсем не хотелось. «Будь-что-будет» получилось неудачным, обострив ощущение неполноты собственной жизни.
- А ты курить не умеешь… - усмехнулся Саша, добавив горечи в Асину чашку.
- Ну да, не умею, а что? - с вызовом спросила она и решилась: - И вообще, мне идти надо. Спасибо. Пока. Извини.
Она потушила сигарету, сунув ее в консервную банку с окурками, и пошла прочь.
- Так ты не ответила, как насчет встретиться? - ударило ей в спину.
- А ты хоть знаешь, как меня зовут? - спросила она, обернувшись.
- Не вопрос. Ну так что?
- Нет, спасибо, нет… - быстро сказала она и побежала, помчалась по коридору, хлюпая расстегнутым сапогом.
Лариса ждала ее в убранной комнате, суровая и одинокая, удачливый воздыхатель умчался в неизвестном направлении, трофеем оставив на столе магнитофон.
- Куда ты запропастилась? У меня же и ключа нет от вашей комнаты, Лелька меня оставила, сама убежала и ключи унесла.
- Я же еще и виновата! - буркнула Ася.
- Ладно, не злись, это ты нам весь кайф поломала.
- Ну извини, надо было табличку на дверь повесить: «Не ломайте кайф, убьет!» - съязвила Ася.
Лариса хмыкнула, ничуть не смутившись - смущение не состояло в списке ее характеристик, как, впрочем, и постоянство.
- И даже не спросишь, с кем я была? - поинтересовалась она, подходя к двери.
- Нет, - мотнула головой Ася.
Если это ее и интересовало, то на данный момент в последнюю очередь. Едва за Ларисой закрылась дверь, она скинула пальто, глотнула воды прямо из носика чайника, пытаясь разбавить горечь, оставшуюся во рту после сигареты, и занялась молнией, пытаясь высвободить мокрую ногу из плена сапога.
Когда вернулась Леля, Ася спала, свернувшись клубочком на кровати, на полу валялся сапог с поломанным замком, а боевой трофей - магнитофон «Комета» перематывал тонкую коричневую ленту пленки, с которой текло мелодичное «Cos for twenty-four years I've been living next door to Alice…».
Ася проснулась, падая со скалы, о подножие которой разбивались черные волны, разбивались и уползали, чтобы вновь вернуться и по-мазохистки добровольно удариться о каменную грудь. Причины падения Ася не знала - ей никогда не удавалось запоминать сны. Иногда она тщетно пыталась ухватить сновидение за хвост, вернуть его, но в данном случае этого совсем не хотелось: она облегченно вздохнула, обнаружив себя в своей комнате, уже погруженной в полумрак, лишь над Лелиной кроватью теплился круг света от маленькой бра. Подруга читала, носом уткнувшись в книгу. За облегчением пришла паника. Ася схватила часы, лежащие на столе. Без четверти семь! А спектакль в начинается в половине восьмого. Она вскочила, заметалась, закружила по комнате.
- Аська, что, что случилось? - подала голос Леля, оторвавшись от книги.
- Опаздываю! Почему ты меня не разбудила? Я ведь четыре часа продрыхла…
- Куда опаздываешь?
- В театр же, я тебе говорила, ты еще отказалась идти!
- Ох, ну забыла я, - виновато протянула Леля, откладывая книгу. - Тебе куда ехать?
- В Ленсовета.
- Тем более, - умиротворенно протянула подруга. - Не вижу причин для паники. Успеешь.
Причин паниковать на самом деле не было - одна станция метро и вот он, дворец - но на сапоге был окончательно сломан замок, и голова гудела после сна - не зря мудрая Асина бабушка никогда не давала ей спать в предвечерье, когда солнце клонится к закату.
Ася умылась и застряла у зеркала, в простенке между шкафом и кухонной полкой, восстанавливая порушенный сном макияж и критически разглядывая себя. Коротко подстриженные волосы неопределенного цвета, который называют русым, мальчишеское лицо - когда Ася надевала куртку и брюки, ее иногда принимали за мальчика - прыщик на подбородке, упорно возвращающийся на свое место, несмотря на все ухищрения, румянец на щеках - не от здоровья, а от того, что болела голова. Ася потрогала лоб, с тоской подумав, что, кажется, опять поднимается температура. Простыла, пока прыгала в мокром сапоге. Вздохнула, подправив подводку на левом глазу, заморгала от попавшей в глаз туши, едва сдержав слезу. Испорченный сапог так и не просох, но ни другой пары, ни времени найти что-то на вечер уже не было. Леля носила обувь на два размера больше. Ася надела сапог, села на стул:
- Зашивай!
Леля стянула замок крупными стежками, пару раз попав иголкой в Асину ногу. Когда работа и сборы были закончены, времени осталось ровно столько, чтобы добежать до метро и впритык приехать в ДК. Ася влетела в здание дворца культуры, и в фойе настойчиво зазвенел звонок, созывая зрителей на свои места. Сдав пальто, она поправила влажные от спешки волосы и поднялась наверх, в бельэтаж, по пути купив у потрясающе питерской старушки-капельдинера программку. Едва устроилась на своем месте, как сверкающая люстра под потолком начала меркнуть, погружая зал в темноту, тяжелые багровые полотнища занавеса медленно расползлись по сторонам, а на открывшейся взорам сцене софиты высветили декорацию, в которой и проходил весь спектакль - купе вагона, несущего персонажей навстречу судьбе и производственному конфликту.
Московский актер играл совсем иного героя. Он был убедителен, он искренне терзался сомнениями и боролся за то, что считал верным, но пьеса приобрела другое звучание, в ней не было той страсти, пропал тот ударяющий в сердце пульс, который заставлял биться пылкий Смолич. Так думала Ася, смотря на сцену и представляя там, в кругу прожектора, другого актера и злясь на себя оттого, что снова простыла, и что у нее поднялась температура. Было жарко и душно, пылали щеки, боль стучала в висках, пересохло во рту и очень хотелось есть.
В антракте Ася отправилась в буфет, решив позволить себе, несчастной простуженной, чашку кофе, бутерброд и пирожное, а там будь что будет. Пока она спускалась со своего бельэтажа, в буфете уже выстроилась очередь желающих отведать театральных закусок - здесь всегда продавали свежайшие пирожные буше, манящие теплым шоколадным блеском, пышные эклеры и скромные, но не менее аппетитные песочные полоски в глазури, а в воздухе вечно витал кофейный аромат. Ася пристроилась в конец очереди, за немолодой парой, беседующей о достоинствах и недостатках МХаТа, он - в костюме в полоску, она - в длинном вечернем платье, ажурной плетеной шали, накинутой на плечи и туфлях на высоком каблуке - словно странные птицы среди разношерстной, по-будничному одетой публики.
«Наверное все-таки жаль, что посещение театра перестало быть праздником, требующим наряда, галстуков, каблуков и причесок», - подумала Ася, взглянув на свои сапоги. - С другой стороны, хорошо для тех, у кого нет не только вечернего платья, но и приличных туфель.
Добавив к списку недостатков свои непослушные волосы, которые сейчас наверняка представляли из себя что-то недостойное, пылающие жаром щеки и самодельный свитер, Ася совсем загрустила и чуть было не удрала на свое место в бельэтаже, но жажда и неожиданно быстро продвинувшаяся очередь, остановили этот самоуничижительный порыв. За ее спиной беседовали мужчина и женщина, обсуждая спектакль, у мужчины был приятный, и почему-то знакомый баритон. Асе очень хотелось обернуться и посмотреть на обладателя знакомого баритона - он не мог быть ни одним из ее знакомых, потому что рассуждал о театре с уверенностью знатока, а таковых в Асином окружении не имелось.
Тем временем подошла ее очередь, и буфетчица поставила на стойку тарелку с бутербродом: тончайший, словно калька кусочек копченой колбасы на ломтике батона, пирожное буше на кружевной бумажной тарелочке и чашку невыносимо ароматно благоухающего кофе. У Аси даже закружилась голова. Расплатившись, она накинула на плечо ремешок сумки, одной рукой, словно жонглер, подхватила тарелки, а другой взялась за край блюдца. Увидела только что освободившийся столик, заспешила и, развернувшись, столкнулась с человеком, что стоял позади нее. Чашка качнулась, ложечка звякнула о блюдце, и горячий кофе выплеснулся прямо на брюки мужчины.
- Ох, простите… - простонала жонглерша-неудачница, дождавшись, когда в чашке закончится шторм, и лишь после этого взглянув на пострадавшего - он был высок ростом, одет в шикарный бархатный пиджак баклажанного оттенка, и это был не кто иной, как Георгий Смолич. Вот почему голос показался Асе знакомым! Все это время Смолич стоял за ней в очереди, и ей и в голову не пришло, что это мог быть он, пришедший посмотреть спектакль своего коллеги.
- Осторожней, девушка! - возмутился Смолич, морщась, отряхивая брюки и глядя на Асю невозможно синими глазами, а она, тупо уставившись на него, пыталась вернуть себе способность говорить.
- Простите меня, пожалуйста… - наконец промямлила она.
- Какая вы неловкая! - с укором глядя на Асю в разговор вступила спутница Смолича, высокая красивая брюнетка.
Та совсем смешалась, желая одного - исчезнуть, раствориться в пространстве, чтобы на нее не глазели со всех сторон, и, главное, чтоб на нее вот так не смотрел Смолич. Неужели он принял ее за идиотку-поклонницу, которая специально пролила на него кофе?
- Давайте я… - начала было Ася и замолчала, совершенно не представляя, что можно предложить Смоличу. Постирать его брюки? Повернуть время вспять? Или попросить автограф?
- Вы будете заказывать? - нетерпеливо поинтересовалась буфетчица, игриво улыбаясь Смоличу. - Какая девушка неловкая!
Вероятно, у Аси был такой несчастный вид, что Смолич вдруг улыбнулся, нет, скорее, усмехнулся краешком рта, отчего ей стало совсем плохо.
- Не переживайте, бывает… - сказал он, дотронувшись до ее руки, и повернулся к буфетчице: - Два кофе и…
Что он заказывал, Ася уже не слушала, поплелась к свободному столику и расставила на нем свои закуски, заманчивость которых катастрофически померкла. Пока она скучно жевала бутерброд, запивая остатками кофе, зазвенел звонок, оповещающий о конце антракта. Правда, тающее во рту буше несколько подняло ее упавший дух, и она даже обернулась, найдя глазами Смолича и его спутницу - они устроились за соседним столиком и негромко смеялись, возможно, обсуждая бестолковость нелепой девицы, а, возможно, уже и забыв о ней.
Второй акт Ася смотрела невнимательно, думая о Смоличе и пролитом кофе, внутренне сжимаясь от злости на свою неуклюжесть и тщетно пытаясь убедить себя, что переживать не из-за чего: он, скорее всего, уже не помнил о глупой девице. Голова разболелась еще сильней. Нарушив свой принцип никогда не покидать зрительного зала, пока не закончился спектакль, она ушла за пять минут до конца, не поаплодировав актерам, спустилась в еще полупустой гардероб, присоединившись к компании спешащих убежать до того, как опустится занавес. На улице в пылающее лицо ударил брызгами дождя холодный ветер, проспект светился огнями окон, в мокром асфальте размытыми пятнами отражались фонари. Ася нырнула в теплые недра метро, и вскоре вагон понес ее в сторону Горьковской, убаюкивая мерным покачиванием и стуком колес.
***********
Я сделала несколько шагов, оставляя мокрые следы на полу, и застыла посреди комнаты в полном недоумении и смущении. Либо хозяин дома - а Джеймс уверял меня, что живет один - заснул где-нибудь наверху, оставив свет включенным, либо не заснул, а просто куда-то вышел и, возможно, скоро вернется. Возможно, он вышел встретить меня, но в этом случае, либо мы разминулись, либо он не добрался до места встречи. Но тогда почему не закрыта дверь? Версий и вопросов было много, а выход один - остаться здесь, в доме номер три на Вудкэм Драйв и ждать развития событий или просто рассвета. Мне было некуда идти.
Я зашла в прихожую, нашла выключатель, что оказалось нетрудно - он светился красным диодом на стене - вернула на место два зонта и стойку для них, которую уронила при вторжении. Затем вышла на улицу убедиться, что глаза меня не обманули, и на белой колонне крыльца действительно написана цифра три. Буря от души крыла небо мглою. Мне повезло, что дверь в дом оказалась открытой, подумала я, и жить стало чуть веселее. Вернулась в дом, сняла пальто и шапку, повесила их на вешалку, достала из чемодана тапочки - не ходить же по чужому дому, оставляя мокрые следы - и переобулась. Присела на пуфик, прислушалась - в доме царила полная тишина. Надеюсь, здесь не обитают привидения? Хотя, привидения традиционно живут в замках, а не в частных домах в переулках. Осмотревшись, я обнаружила, что в прихожей, кроме входа в комнату, которую посчитала гостиной, имелось еще две двери, обе плотно закрытые, и узкая лестница, ведущая наверх. Поставив чемодан в угол, я вернулась в гостиную.
Будь я в уравновешенном состоянии, то решила бы, что она вполне уютна. Уже упомянутая лампа со стеклянным матовым абажуром, формой напоминающим разбухшую летающую тарелку, освещала комнату приятным теплым светом. Посередине стоял коричневый диван с подушками и изогнутой спинкой, на которой небрежным ярким ворохом лежал плед в черно-красную клетку. На полу - ковер с геометрическим рисунком, напротив дивана - небольшой телевизор. Дальше, в глубине, самый настоящий камин, с полкой и какими-то фигурками и подсвечниками на ней, с каминной решеткой и, наверно, с каминными щипцами, родственниками русской кочерги. Слева от камина - огромная картина в тяжелой раме, я не могла разглядеть, кто там был изображен, так как стена тонула в полумраке. Настоящая английская гостиная во всей красе. Здесь я могла бы жить какое-то время или остаться навсегда. Нужно продержаться до утра, а там все будет мудренее. Или мудрёнее.
Я осторожно села на диван, затем устроилась поудобней. Напротив, кроме телевизора, оказалось окно, шторы были задернуты лишь наполовину, снаружи в темноте ветер раскачивал и гнул деревья, их ветви то причудливо изгибались, то тянулись куда-то, словно пытаясь достать недостижимое. Снова стало страшно, я почувствовала себя ужасно одинокой, травинкой в огромном чужом поле на холодном ветру. Впрочем, справедливости ради, ветер бушевал за стенами вполне теплого дома, а сравнение с травинкой было слишком рискованным: мои семьдесят кило живого веса при росте немногим более полутора метров, скорее, создавали образ хорошо упитанного гриба, а с учетом выкрашенных в красную медь волос, хорошо упитанного подосиновика-красноголовика.
Так я просидела около получаса, даже задремала и проснулась от какого-то звука, то ли треска сломанной ветром ветки за окном, то стука в доме. Или просто что-то приснилось. Я вышла, постояла в полумраке прихожей, не зная, что предпринять, затем осторожно постучала в одну из закрытых дверей и, не дождавшись ответа, вошла. В комнате было темно, но свет фонаря, качающегося за окном, осветил длинный стол со стульями и контуры картин на стенах. Скорее всего, это была столовая. Другая комната, в которую я вошла уже почти без опаски, оказалась кухней, огромной по моим меркам. И, окончательно набравшись смелости, поднялась наверх по ступенькам, обтянутым каким-то мягким покрытием. Впрочем, поход оказался напрасным, потому что признаков жизни я не обнаружила ни на втором, ни на третьем, мансардном, этажах. Не могла же я врываться в двери, за которыми явно располагались спальни.
Не солоно хлебавши, вернулась в гостиную, как в последний оплот, на уже облюбованный диван. Долго сидела, тупо глядя перед собой, не в силах справиться с хороводом мыслей, что вертелся в голове, вызывая кружение. Или от переживаний и стресса у меня поднималась температура? Ничего, как-нибудь выживу, не в первый раз, повторяла я себе. Седина в голову, бес - в мозг. В конце концов усталость взяла свое, и я уснула, укрывшись пледом.
Спала я на удивление крепко, несмотря, а, может, и благодаря разнице в часовых поясах. Проснулась оттого, что потеряла ощущение присутствия собственного тела - оно затекло все, от шеи до пяток, а правую руку пришлось массировать, чтобы она обрела подвижность.
В утреннем свете, льющемся из окна, гостиная выглядела иначе, чем вечером. Исчезли темные углы, обозначились фигурки на каминной полке, а картина оказалась портретом утонувшего в кружевном воротнике полнокровного рыжеволосого мужчины средних лет, похожего на короля Генриха, у которого было то ли шесть, то ли семь жен. Неужели это предок Джеймса Монтгомери?
Судя по тишине, царящей в доме, никто либо не вернулся, либо не проснулся. Проделав свои обычные утренние упражнения: взмах руками, пожатие плечами, два наклона, три притопа, я занялась утренним туалетом. Подниматься наверх не рискнула, умылась и привела себя в порядок в крошечной туалетной комнате рядом с кухней. В прихожей обнаружился столик, на котором лежали какие-то открытки и письма, и стоял телефонный аппарат. Поколебавшись, я набрала номер Джеймса, но несколько попыток так и закончились короткими гудками. То ли не отвечал его телефон, то ли я сделала что-то неправильно.
Просторная кухня была разделена на две части длинным прилавком, который отделял рабочую зону с плитой и шкафами от обеденной, где находился стол с лавкой и стульями. Такое я прежде видела только в журналах и в кино.
Но самым удивительным было настоящее французское окно - высокая стеклянная дверь, ведущая в сад, точнее, садик, окруженный живой изгородью, с ярко зеленой, ровно подстриженной травой и кустами с багрово-красными листьями. Ночная буря стихла, словно и не бывало, небеса за стеклом были наполнены мирной синевой, а в мокрой траве блестели крошечные бриллиантовые капли-бусинки.
На кухне царил порядок. Стол и прилавок сияли чистотой, тарелки ровными рядами теснились в сушилке, кружки висели на подставке, зацепившись ручками. Электрический чайник, стеклянная банка, набитая пакетиками, банка с какой-то золотисто-желтой субстанцией выстроились на прилавке, никелированный заварочный чайник отражал солнечный луч тугим металлическим боком. Мирная картина мирного дома, в который вторглась пришелица из иного мира. Стрелки часов, тикающих на стене, показывали восемь, значит, в Питере сейчас одиннадцать и, возможно, идет снег. Неужели еще вчера я стояла на пороге своей квартиры, окидывая ее прощальным взглядом? Мне казалось, что с того момента прошли месяцы, а, может, и годы. Как странно распоряжается со временем жизнь: то оно тянется, словно тугая жвачка, то несется с реактивной скоростью, то сгущается, концентрируется, и одни необычно прожитые сутки вмещают в себя множество обычных будничных дней.
Я застряла на кухне, у французского окна, смотрела на кажущийся ненастоящим пейзаж, размышляла о странностях жизни, о том, что делать дальше, и не будет ли преступлением согреть себе чаю, поскольку, несмотря на неопределенность положения, мне ужасно захотелось пить и есть. К сожалению, никогда не страдала отсутствием аппетита, оттого и потеряла былую стройность. В конце концов решила, что небольшой завтрак будет компенсацией за пережитые и переживаемые волнения, а на пустой желудок трудно принимать дальнейшие решения. Наполнила водой и включила чайник, нашла в шкафу пакет с тонко нарезанным хлебом - тостами, а золотисто-желтая масса в банке оказалась апельсиновым мармеладом. Заглянула в холодильник, хозяйственно наполненный всевозможными продуктами, но трогать ничего не стала.
Через четверть часа устроилась за кухонным столом с кружкой и тостом, с удовольствием глотнула крепкого чаю. Следующим глотком поперхнулась, потому что щелкнула входная дверь. Осторожно поставив кружку на стол, я поднялась, пытаясь дышать ровно и удержать буйно запрыгавшее сердце. Из кухни выходить не пришлось, на ее пороге появилась женщина и уставилась на меня, как на привидение, хотя, думаю, мой взгляд был немногим лучше. Невысокая, худощавая, лет сорока, в джинсах и мешковатом свитере, в одной руке большая сумка, в другой - пакет, кажется, с молоком.
- Кто вы? - спросила она. - Как сюда попали?
- Приехала… вчера, - ответила я. - Здравствуйте, доброе утро, как поживаете?
- Хорошо, доброе утро. Откуда приехали? - она наморщила лоб, словно пытаясь что-то вспомнить или сообразить.
- Из России,- сказала я. - Вчера. А вы здесь живете? Я сейчас все объясню.
Хорошо, что я ее понимала, во всяком случае, пока. Вчера в Гатвике, выйдя из самолета, я попала в культурный ступор, не понимая, что говорят вокруг, и лишь чудо и отчаяние помогли мне найти автобус и добраться сюда, в Гастингс. Теперь нужно было собраться и применить все свои познания, чтобы объяснить, как я попала в этот дом, и узнать, где находится Джеймс Монтгомери. И кто она такая, жена или подруга? И вообще, туда ли я попала.
- Из России? Славянка? К Джеймсу? Почему? И где он? Джеймс! - закричала она в пространство дома.
- Я не знаю, где он, может быть, спит там, наверху, - осторожно предположила я. - Я приехала вчера, он меня не встретил… в Гатвике. Я приехала на такси сюда, дверь была открыта, я зашла, спала на диване… в гостиной, там, - я махнула рукой в направлении, где должен был находиться упомянутый диван. - Хозяина дома зовут Джеймс Монтгомери? Это дом номер три, Вудкэм Драйв?
Она кивнула, затем покрутила головой, то ли потеряла дар речи от услышанного, то ли не совсем осознала сказанное.
- Вы понимаете меня? - спросила я на всякий случай. - Я плохо говорю по-английски, я - русская, славянка.
- Да, - ответила она. - Но я ничего не понимаю. Почему вы приехали к Джеймсу из России?
Она опустила сумку на пол, поставила пакет с молоком на стол. Я же, путая существительные, времена глаголов и порядок слов, пустилась в объяснения и вопросы.
- Я должна спросить у Джеймса, - заявила она, после того как я, обливаясь потом от усердия, закончила свою речь. - Вы хотите сказать, что не видели его вчера? А как вы попали в дом?
- Дверь была открыта, я вошла, было уже поздно, я не знала, что делать.
- Он должен был вас встречать и не встретил? Странно. Он ничего такого не говорил.
Непохоже, чтобы она была его женой, у любой приличной жены мой рассказ вызвал бы более бурную реакцию. Или это английская жена? И я все-таки решилась задать мучающий меня вопрос.
- Можно узнать, кто вы? Меня зовут Ася, Анастасия Зверева.
- Кто я? - она удивилась, словно я должна была знать это с самого начала, но почему-то скрывала. - Миссис Хоуп, - после паузы представилась она. - Я здесь работаю, убираю, готовлю.
Я облегченно улыбнулась, она в ответ чуть скривила губу, явно не доверяя, подозревая в незаконном вторжении в дом. Хотя, оно и на самом деле было не совсем законным.
- Так вы не знаете, где может находиться мистер Монтгомери? - спросила я.
- Нет, я не видела его… вчера, хм… нет, не видела. Поднимусь наверх, посмотрю, хотя ему это не понравится. А вы сидите здесь и не вздумайте ничего трогать. Иначе я вызову полицию.
Именно этого мне и не хватало. Я послушно опустилась на стул и хлебнула остывшего чаю. Есть расхотелось. Возможно, сейчас сверху спустится заспанный Джеймс Монтгомери. Или миссис Хоуп отправилась вызывать полицию? Пока я размышляла, не собрать ли вещи и не удрать ли прочь из этого негостеприимного дома, она показалась на лестнице.
- Наверху мистера Монтгомери нет. И он, кажется, не ночевал дома.
- А я о чем говорю? - нелогично воскликнула я.
- Вы? Я не знаю, не уверена, кто вы.
- Могу показать паспорт.
- Покажите, - согласилась бдительная миссис Хоуп.
Изучение моего паспорта не вызвало у нее приступа доверия, но пробило меня гениальной идеей.
- Может быть, вы позвоните Дж… мистеру Монтгомери? - спросила я.
Она замялась.
- Никогда не звоню ему, да и зачем. У меня и номера его нет.
- У меня есть. Позвоните?
Ей ничего не оставалось, как согласиться с моими доводами, но это был единственный положительный результат от моей гениальной идеи. Попытка дозвониться закончилась неудачей. Механический голос в трубке заявил, что аппарат отключен.
Настало время волноваться за судьбу пропавшего Джеймса Монтгомери, человека, с которым я хотела попробовать перекроить свою судьбу, если это еще возможно в моем зрелом возрасте. Героиня фильма времен моей юности оптимистично утверждала, что в сорок лет жизнь только начинается, мне же было несколько больше, и начало новой жизни складывалось неудачно. Видимо, потому что я выбрала излишне экстремальный вариант.
Миссис Хоуп смотрела на меня с подозрением и неодобрением, и была в этом права. Как можно верить и одобрять незнакомую иностранку-авантюристку, вторгнувшуюся в жилище англичанина, которое, как известно, является его собственной крепостью?
- Мистер Монтгомери знал, что вы приедете? - с упорством детектива спросила она.
- Знал, конечно, знал. Вчера я разговаривала с ним по скайпу, он обещал встретить меня, он должен был встретить, - с упорством невинно подозреваемого ответила я.
Вероятно, она мало понимала мои неумелые речи. Или имела виды на своего работодателя, а я перешла ей дорогу?
- По скайпу, вы говорите? - миссис Хоуп явно оказалась перед серьезной дилеммой. Не будучи хозяйкой дома, она не могла просто выгнать меня на улицу - а вдруг все, что я говорю, окажется правдой, но с другой стороны, оставить меня в доме, не будучи уверенной, что я не мошенница, было опасно. Конечно, я не могла прочитать ее мысли, но на ее месте размышляла бы именно так. Хотя, возможно, следовало сделать поправку на менталитет.
- Если мистер Монтгомери не отвечает, возможно, с ним что-то случилось, - сказала я. - А вдруг он попал в аварию? Он бы поехал на машине встречать меня? Какая у него машина, и где она?
Я повторила эти слова дважды, чтобы она поняла и перестала связывать исчезновение своего работодателя с моим появлением. Речь произвела эффект.
- Машина! - воскликнула миссис Хоуп. - Я не видела его машины напротив дома!
Она кинулась к выходу, я последовала за ней. Миссис быстро прошла по дорожке, остановилась в проходе в живой изгороди, оглядываясь, затем так же быстро вернулась.
- Он оставляет машину напротив дома или ставит в гараж. Но сейчас машины нет. А вчера вечером вы видели его машину?
- Не знаю. Было темно, ветер, и незнакомое место.
Она мрачно взглянула на меня и медленно произнесла:
- Молоко стояло на крыльце. Джеймс обычно забирает его рано утром. Посмотрю в гараже.
Молоко… При чем здесь молоко? Я не сразу сообразила, что она говорит о пакете молока, которое, видимо, поставили утром под дверь. О, английские традиции! Неужели эта утренняя доставка молока до сих пор существует? С трудом удержалась, чтобы не высказать неуместное удивление-восхищение.
Мы вернулись в дом, но миссис Хоуп взглядом намекнув мне, что следовать за ней пока не стоит. Я не стала спорить: не в моем положении и не с моим словарным запасом. Видимо, бдительная экономка не хотела раскрывать место хранения ключа от гаража. А я, между прочим, машину в жизни не водила, тем более, с правым рулем.
Небольшой гараж прятался среди экзотических кустарников, на заднем дворе, куда мы прошли через французское окно из кухни. Миссис Хоуп долго колдовала над замком, сердито оглядываясь на меня. В конце концов я отошла за пределы ее видимости, и замок почти сразу поддался - Англия вставала против иноземки дружными рядами. Экономка потянула створки дверей, и нашим взглядам открылось нутро гаража, похожего на всех своих собратьев. Там мирно стоял темно-синий автомобиль, глядя на нас слепыми глазищами фар. Миссис Хоуп обернулась ко мне.
- Это странно, машина в гараже. Он не уехал?
- Но он мог поехать на… автобусе или с кем-нибудь, - предположила я.
Миссис Хоуп пробормотала что-то непонятное, и мне пришлось переспросить ее.
- Вы не понимаете, ах, да, вы не понимаете, - раздраженно произнесла она. - Но я не знаю, что случилось.
- И я не знаю…
Я хотела добавить, что не знаю и не представляю, что делать дальше: то ли ждать Джеймса Монтгомери в его доме, то ли пожить пару дней в гостинице или сегодня же поменять билет на самолет - по плану я собиралась пробыть здесь около двух недель. Сказать хотела, но не смогла - не хватило сил и словарного запаса.
Вернуться домой сейчас означало явиться на щите перед знакомыми и родственниками. Дочь посетует: как же так, мама; подруги съязвят и посочувствуют, а тетушка сообщит, что это - справедливое наказание за попытку продать родину и честь.
- Я сделаю уборку в доме. Рано или поздно мистер Монтгомери вернется, и все выяснится, - торжественно сообщила миссис Хоуп.
Людям никогда не хочется верить, что произошло что-то неприятное, оттянуть момент истины - свойство почти каждого человека.
- Знаете, миссис Хоуп, - вдруг рассердившись, ответила я. - Пока вы делаете уборку, я погуляю. Может быть, за это время мистер Монтгомери вернется.
Возможно, моя идея прозвучала легкомысленно и подозрительно, но оставаться в чужом доме под ее неодобрительными взглядами я больше не могла, невыносимо захотелось пройтись по улице, залитой солнцем, вдохнуть прохладного январского воздуха, а там будь что будет. Во время прогулки можно спокойно поразмышлять и принять какое-то решение, так часто бывает. Список внутренних оправданий выглядел убедительно, и я уставилась на англичанку, ожидая ее ответа.
- Гм-м-м… идите.
- Но я оставлю вещи, мне нужен ключ от дома и нужно знать, как связаться с вами… позвонить. Если с мистером Монтгомери что-то плохое. Случилось.
- Я подожду вас, - сказала она.
- И все-таки, напишите номер вашего телефона, пожалуйста, - попросила я.
Если она уйдет и закроет дверь, я останусь на улице. Перспектива не слишком приятная, но и сидеть на месте я не могла. Миссис Хоуп удалилась на кухню, загромыхала там посудой, потом вернулась в прихожую, подошла к столику, что стоял у стены между дверями - на нем лежали газеты, письма, стоял металлический стакан, из которого торчали шариковые ручки и простые карандаши - оторвала от пачки розовый листок для заметок, взяла ручку и вдруг замерла, уставившись на ворох бумаг.
Медленно повернувшись ко мне, она протянула измятый лист.
- Кажется, это вам, Ана-ста-сиа…
Небрежно написанные строчки расплылись перед глазами. Я взяла бумагу и бросилась к сумке за очками. Это была записка, адресованная мне. Во всяком случае, в обращении стояло мое имя. Начало записки, написанное почти каллиграфически, я прочитала сразу:
Дорогая Анастасия.
Ты читаешь это письмо, значит, ты здесь, в моем доме. Он в твоем распоряжении
Следующая строка уползла вниз, буквы потеряли стройность, словно писавший очень спешил, забыв о предыдущей каллиграфии, и мне пришлось напрячься, чтобы разобрать слова.
Я должен уехать, напишу по старому адресу. Уезжай в Ро…
Дальше разобрать было невозможно, потому что автор записки вымарал слова резким росчерком, но, по всей видимости, отправил адресата, то есть меня, туда, откуда явилась.
- Что там написано? - голос экономки оторвал меня от изучения странного послания.
- Не очень поняла, - ответила я и протянула ей листок. - Это писал мистер Монтгомери?
Она пробежала строки глазами, вернула.
- Да, похоже, что он, только почему-то не дописал. Не дописал, почему-то, - добавила она. - Возможно, спешил.
Тон ее сменился, стал более доброжелательным и больше вопросительным, чем категоричным - письменное подтверждение моей связи с Джеймсом, пусть и сомнительное, возымело свое действие.
- А вы мне не верили, - гордо сказала я. - Но куда мог уехать Джеймс?
И почему он сначала предоставляет в мое распоряжение дом, а затем отправляет обратно в Россию? Вопросы повисли в воздухе, повисели и улетели в космос, оставив за собой легкий след, словно едкий дымок сигареты, колечком тающий в воздухе.
Джеймс так понравился мне при встрече: серьезный, респектабельный мужчина, купил тур и прилетел в Питер, выучил несколько фраз на русском языке, рассказывал о себе, о своих увлечениях и торговле скобяными изделиями, о том, что немного играет на кларнете и любит путешествовать. И позавчера улыбался в мониторе, говорил, что ждет встречи и волнуется. Затем написал дурацкую оборванную записку и ушел, оставив дверь незапертой. Может, что-то произошло с каким-то его родственником? Но в таком случае, почему он не мог написать нормальную записку, запереть дверь и попросить миссис Хоуп передать мне ключ? Его похитили? Он испугался встречи со мной и сбежал? Тогда почему не запер дверь? Детективная история, одним словом.
«Наверное стоит просмотреть его почту и бумаги, - подумала я, - благо, что они лежат здесь на столике. Не стану читать чужие письма, а лишь взгляну на них».
Я озвучила эту мысль:
- Миссис Хоуп, может быть, мы просмотрим почту мистера Монтгомери?
- Хорошо, смотрите, - обреченно кивнула озадаченная экономка и ушла на кухню греметь посудой - видимо, это ее успокаивало. Вернулась она быстро, таща за собой пылесос - я едва успела рассортировать газеты и корреспонденцию.
Ничего, сигнализирующего о необходимости экстренного отъезда, в бумагах не нашлось, ни на столике в прихожей, ни на журнальном в гостиной. А если таковые послания и были, то хозяин дома мог забрать их с собой. Более того, когда есть телефон и интернет, зачем писать на бумаге? Я обнаружила несколько поздравительных рождественских открыток: от церковной общины, пару нераспечатанных конвертов с рекламными предложениями, неровно оторванный клочок бумаги с каким-то непонятными линиями - видимо на нем расписывали капризную шариковую ручку.
Во всяком случае, я смогу пожить в этом доме несколько дней, снимая комнату наверху, ожидая Джеймса, и, когда все выяснится, со спокойной совестью вернуться домой. А сейчас мне нужно было сделать несколько насущных дел - прогуляться, купить карту города и поискать места, где мог находиться Джеймс.
- А где находится магазин мистера Монтгомери? - спросила я экономку.
- У него магазин на Даун Роуд, но сегодня же суббота, они не открывают его по субботам.
- Просто хочу посмотреть.
Удостовериться, что этот магазин существует, мысленно добавила я. Все сходилось - Джеймс рассказывал о скобяной лавке, которая принадлежала еще его деду. После смерти отца Джеймс хотел продать магазин, но потом передумал и увлекся этим делом.
Миссис Хоуп смерила меня снисходительным взглядом, но я не видела ничего предрассудительного в том, чтобы взглянуть на магазин. После сложных переговоров, в ходе которых она все-таки выдала мне ключи и нарисовала на розовом листке, как по пешеходной дорожке добраться до Даун Роуд, я наконец-то вышла из дома.
Указанная тропа нашлась быстро, она начиналась в конце переулка и тянулась вдоль леса, носящего имя некой святой Елены. Вековые деревья - я узнала дубы и ясени - шатром раскинули еще мокрые от ночной бури голые ветви - они то скрывали, то пропускали сквозь свое корявое кружево лучи холодного январского солнца. Сначала я шла в одиночестве, начиная подозревать, что население этого города вообще не склонно покидать свои дома, но вскоре меня обогнала шумная компания молодых людей, затем навстречу попались две бодро шагающие пожилые дамы, они закивали и заулыбались мне, словно знакомой. Встреча эта, холодный чистый воздух и солнечные блики, следующие по пятам, подняли настроение, и жизнь показалась не такой уж безнадежно-неудачной. Джеймс найдется, я побывала в Англии, и кто знает, что еще ждет меня впереди. Возможно, что-то хорошее? Впрочем, в непредсказуемости предстоящего я убедилась очень скоро, через несколько шагов - хорошо утоптанная тропа спустилась в низину и уперлась в препятствие в виде обширной лужи и вязкой грязи - смертельный номер для новых кожаных сапог. Пришлось свернуть в лес, чтобы обойти лужу, подняться по небольшому склону, заросшему каким-то неестественно ярким мхом. Лес был чист, словно выметен, лишь кое-где желтели забытые сухие листья. Я нашла несколько желудей, светло-коричневых, гладких, приятных на ощупь. Какая-то птица закричала в лесу, словно был не январь, когда всем приличным птицам положено находиться в теплых краях. Впрочем, возможно, юг Британского острова и был для нее теплым краем. Преодолев препятствие, я вернулась на тропу, которая вскоре и неожиданно закончилась улицей - вдоль нее лесенкой тянулся ряд похожих друг на друга древних, очень живописных домов, нереальных, словно декорация костюмированного исторического кинофильма. Я ступила на узкий тротуар и остановилась, роясь в карманах в поисках розового плана миссис Хоуп. Вместо него там обнаружились лишь желуди, найденные в лесу. Поиски в сумке тоже не дали результата. Видимо, я обронила листок, когда собирала эти желуди и тупо радовалась жизни. Не страдая топографическим кретинизмом, я не могла похвастаться и особыми талантами в этой области, тем более в настолько чужом городе. Ничего не оставалось, как идти вперед, тем более что улица манила своей живописностью - тишиной и пустотой, шероховатостями тронутых мхом стен, сложенных из камня, черепицей крыш, цветными ставнями окон и неизвестностью, в которую спускалась, вполне справедливо нося имя Хиллсайд[1] - об этом свидетельствовала табличка на стене одного из домов-близнецов-братьев. Такого названия в плане миссис Хоуп не было, видимо, я свернула куда-то не туда. Ужасно хотелось есть - ведь я так и не позавтракала, а прогулка по свежему воздуху добавила аппетита. Может быть, от переживаний и стрессов чуть похудею?
Решила пройти до конца улицы, надеясь спросить у какого-нибудь прохожего, как выбраться отсюда на Даун Роуд, и пошла, глазея по сторонам, словно престарелая Алиса в стране Чудес, повторяя про себя классический диалог из учебника: «Извините, не подскажите ли, как мне добраться до…?», но улица была пустынна, как будто актеров отпустили пообедать.
Возле очередного дома - с белёными стенами и красной крышей - в крошечном садике я наконец увидела живую душу: женщину в спортивном костюме, с лопатой в руках, но не осмелилась обратиться к ней. В следующее мгновение звук мотора приближающегося автомобиля заставил меня оглянуться. Машина подъехала и остановилась напротив. Из нее выскочил мужчина в сером пальто и замер, глядя на дом с красной крышей, следом выбрался другой, постарше, водрузил на голову бесформенную шляпу и резко захлопнул дверцу. Он двинулся прямо на меня, словно выбрал цель и собрался смести её с лица британской земли.
- Извините, - сказала я, когда он поравнялся со мной и начал обходить, как неуместное препятствие. - Извините, не подскажите ли, как добраться до… до Даун Роуд?
- Что? - рявкнул он, проявив недюжинную английскую галантность. - Что вы хотите, мэм?
- Ничего, - пробормотала я. - Э-э-э… Даун Роуд… извините…
Безнадежно махнув рукой, я продолжила свой путь, сражаясь со слезами - и в молодости нередко плакала, а в зрелости стала невозможно сентиментальна и плаксива - носовой платок в каждом кармашке.
- Мэм! - грозно раздалось за спиной. - Даун Роуд в другой стороне.
Я глубоко вздохнула и остановилась - не стоило игнорировать все-таки проявленное внимание.
- Извините, не могли бы вы подсказать, где?
Джентльмен в шляпе недовольно пожал плечами и выдал инструкцию, суть которой я потеряла где-то в середине, но просить повторить посчитала неудобным. Поблагодарила, как смогла, и двинулась в указанную доброжелательным англичанином сторону.
За спиной о чем-то переговаривались джентльмены, затем послышались шаги по гравию дорожки, женский возглас. Я обернулась, не сдержав любопытства. Женщина размахивала лопатой, не пропуская парочку. Молодой выписывал перед нею полукруги, а немолодой что-то говорил, видимо, пытаясь успокоить разъяренную хозяйку дома. Неладно что-то в датском королевстве. Я остановилась, размышляя, вмешаться или убежать прочь. Женщина вдруг резко воткнула лопату в землю и, махнув рукой, зашагала к дому, двое последовали за нею. Я пошла прочь, взволнованная странной сценой, свидетелем которой случайно стала, и чуть отступившие было сомнения, переживания и проблемы нахлынули с новой силой.
Через четверть часа после встречи с недовольными англичанами я оказалась на перекрёстке трех улиц. Здесь, по сравнению с Хиллсайдом, было довольно оживленно. Возле перехода обнаружился указатель очередной пешеходной тропы, которые, по всей видимости, пользовались популярностью. Тропа завела в лес или парк, здесь, то тут, то там, за деревьями виднелись коттеджи, разбросанные в живописном беспорядке. Я думала о записке, которую оставил пропавший Джеймс, и даже остановилась, чтобы достать ее из сумки, куда сунула перед уходом, желая сохранить единственное материальное свидетельство того, что человек, к которому я приехала, ждал меня, хоть и не дождался. Еще раз изучив листок под зимней сенью вековых дубов, я не обнаружила на нем ничего нового, но пришла к выводу, что автор записки начал писать ее за столом, но затем что-то помешало ему продолжить, и он дописывал ее, будучи чем-то взволнованным и терзаясь сомнениями. Иначе, почему содержание второй строки противоречит смыслу первой, а половина написанного зачеркнута? Тем не менее, эти дедуктивные расследования не проливали ни одного люмена на причины и цель срочного отъезда Джеймса Монтгомери, моего гипотетического английского жениха. Угораздило же так влипнуть на старости лет.
Дорожка вывела меня на почти шумную городскую улицу, застроенную столь же интересными домами. Она, на мою радость, называлась Даун Роуд, но мне пришлось побродить в разных направлениях, прежде чем обнаружилась искомая скобяная лавка под вывеской Monty Hardware. Дом был несколько потрепан временем, имел по-тюдоровски черно-белые полосатые стены, зеленые ставни на первом этаже, и выглядел совершенно сказочно. И здесь-то я чуть было не стала хозяйкой! Ну ладно, не хозяйкой, но причастной к делу.
Торчать напротив магазина или пытаться проникнуть внутрь было явно неуместно, и я решила сесть на автобус, остановка которого, по словам миссис Хоуп, имелась где-то поблизости, и добраться до центра города. После очередной порции поисков и осторожных расспросов мне все же удалось сесть на двухэтажный автобус под номером 21, направляющийся к центру города, во всяком случае, я так поняла. Маршрут оказался весьма затейливым, автобус долго колесил по широким и узким улицам, а я в каком-то трансе смотрела в окно, удивляясь и восхищаясь. Наконец автобус выехал на набережную, справа открылся морской простор, слева - площадь с каким-то памятником в центре, окруженная большими домами в несколько этажей с фасадами, усеянными фигурными балкончиками.
Я вышла на следующей остановке. Автобус снова свернул в дебри города, а я осталась стоять на набережной напротив упакованного в строительные леса здания. Даже под лесами оно выглядело весьма привлекательным - собранное, словно кукольный дом из башенок и фигурных окон, опоясанное ажуром балконных оградок, увенчанное куполом, который возвышался над прочими домами - нестройным разноцветным рядом они лепились один к другому: узкий с огромными окнами, затем скучный голубой с вывеской Shanghai, следующий - оранжевый с эркером и стеклянной витриной на первом этаже, дальше - белокаменный дворец в миниатюре, с острой крышей и стрельчатыми окнами…
От волнения, усталости и голода у меня закружилась голова, я оперлась о чугунную ограду набережной, рядом с ярко-красной вывеской, грозно предупреждающей, что во время прилива море заливает променад. Море… Кажущееся безбрежным, оно шумело передо мной, латунью блестело в лучах солнца, лениво наползая волной на мелкую гальку пляжа, окатывая брызгами волнорезы.
Я спустилась на пляж и пошла по мокрому песку - было время отлива, и море ушло, обнажив песчаный простор. Я думала о горячем кофе или чае, о вчерашней пицце, сапогах, которые порчу, хлюпая по воде, о слишком холодном ветре, еще о каких-то мелочах, а впереди гнал полные воды свои Английский пролив ака Ла-Манш, а за ним был французский берег, Европа и Россия, родина, куда мне нужно вернуться. А за спиной - чужой город, пропавший жених и почти полная неизвестность.
[1] Хиллсайд - Hillside (англ.) - холмистая сторона
***********
Август, 2013 г.
Copyright © 2013 Ольга Болгова
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью или частично запрещено
|
