Творческие забавы

Ольга Болгова

1  2  3  4  5  6

Я сделала решительный шаг от стены, возле которой стояла. Шаг был решительным, но единственным, потому что за спиной раздался шорох, словно девятисотлетние руины замка сбросили с себя очередной обветшавший слой. Шорох заставил меня остановиться и обернуться - «естественная человеческая реакция», как говаривал один кинематографический похититель мраморных статуэток, от которого я сходила с ума в далекой глупой юности, да, впрочем, и сейчас не равнодушна, что доказывает, что опыт не есть составляющая мудрости и надлежащей возрасту серьезности. Как мне всегда этого не хватало! Не хватило и сейчас.

- Мэм… - передо мной стоял, нет, не Джеймс, как я надеялась, а незнакомый мужчина, невысокий, в забавной полосатой вязаной шапочке, не соответствующей его вполне зрелому возрасту.

- Что вам угодно… - начала я по-русски, - Что вам угодно? - спохватившись, исправилась.

- Вы из России? Говорите по-английски? - спросил он и добавил что-то, словно объясняя самому себе. Смысл его последних слов был для меня безвозвратно утерян.

- Вас зовут Ана-ста-сия? - продолжил он.

- Да, да, Ана-ста-сия… - радостно закивала я, отчего-то вслед за ним произнося свое имя по слогам и с искажением, видимо, как следствие культурного и личного шока. Наконец-то просвет во мраке! Я чуть было не подпрыгнула от радости, благо вовремя вспомнила, что прожила на свете не один десяток лет.

- Вас прислал Джеймс? Вы от Джеймса? Где же он? Он здоров? - залпом выдала я все беспокойство и недоумение, накопившиеся за эти два дня.

- А я подумал, что вас прислал Джеймс, - сказал он, оглядываясь, словно чего-то опасался. Я тоже оглянулась, подтверждая правило естественности реакций, но ничего и никого подозрительного или опасного не обнаружила. Компания молодых людей все ещё позировала на фоне безбрежного сине-стального пролива; живописно темнели древние развалины, зеленела трава - вполне мирная картина.

- Где же мистер Монтгомери? - спросила я, превращаясь в ведущую викторины «Самый глупый».

- Я не знаю… И, как понимаю, уже не придет. Идемте… - он добавил еще что-то, но этих слов я не поймала, разрываясь между парой вариантов - пойти с незнакомцем или предпринять какие-то меры, чтобы не оставаться с ним наедине. Желание узнать, что же он хочет сообщить, все-таки победило. Я кивнула в знак согласия, он зашагал к выходу из замка, и я последовала за ним, оглядываясь по сторонам. Одна, в чужой стране, в чужом городе, ведомая незнакомцем неведомо куда. Неужели это все происходит со мной? Нечто совершенно детективное, вот только вряд ли на помощь придут Пуаро, Холмс или инспектор Барнаби. О такой чепухе думала я, пересчитывая натруженными каблуками сотню ступенек, ведущих к подножию замкового холма, на улицы города.

- Что случилось с Джеймсом? - спросила я, когда мы зашагали по тротуару по вечернему опустевшего города.

- Я ничего не знаю, - ответил он. - А с ним что-то случилось?

- Куда же мы идем, если вы ничего не знаете?

Он остановился напротив стеклянной двери, ведущей в кафе, приглашающе распахнул ее, и я шагнула внутрь, в желтое тепло и аромат свежезаваренного кофе. Незнакомец провел меня к столику в глубину небольшого зала.

- Чашечку кофе? - спросил он.

Я покорно кивнула, чуть расслабившись среди тепла, вкусных ароматов и приятного гула голосов.

Официант-индус принес кофе и тарелочку с крошечными печеньями.

- Вы сказали, что ничего не знаете, - продолжила я прерванный разговор.

- Я не знаю,- подтвердил незнакомец. - Я его друг, простите, не представился, меня зовут Пол Гар…

Я не совсем поняла, как произносится его фамилия, но переспрашивать не стала.

- Вы сказали, сказали, что… - я замолчала, осознав, что ничего он мне не сказал, во всяком случае, из того, что я поняла. - Отчего вы решили, что я это я? Я плохо говорю по-английски, возможно, вы не понимаете...

Беседы с миссис Хоуп получались намного лучше, видимо, в силу флегматичности экономки.

- Я понимаю ваше беспокойство, - важно произнес Пол, беря крошечную чашечку двумя пальцами осторожно, словно хрупкую драгоценность, подержал ее и, так и не попробовав дымящееся ароматным паром содержимое, вернул на блюдце, пальцы его задрожали, и мне показалось, что он побоялся, что пронесет чашку мимо рта.

- Сейчас попробую объяснить, - добавил он, но вместо объяснений полез во внутренний карман пальто, достал бумажник, вынул оттуда карточку и протянул мне. Это была точно такая же фотография, как та, что лежала у меня в сумке, с такой же надписью наотмашь.

- Взгляните на человека справа, - сказал он, тыча в карточку пальцем, затем стянул шапочку и уставился на меня - у него были бледно-голубые, словно выцветшие, глаза и веснушки на бледном лице. - Узнаете?

Действительно на фотографии справа был именно он.

- И что это значит? - спросила я.

- Эту фотографию Монтгомери прислал мне… - Пол пустился в объяснения, не заботясь о том, понятна ли мне его быстрая и всё ускоряющаяся речь, а я от усталости, волнения и напряжения потеряла нить, выхватывая лишь отдельные фразы. Наконец он замолчал, глядя вопросительно, а я столь же вопросительно смотрела на него, размышляя, как бы повежливее сформулировать просьбу рассказать все заново.

- Почему вы пришли вместо Джеймса? - спросил он, видимо, дублируя уже заданный вопрос.

- Извините, но не могли бы вы повторить все и помедленнее, - решилась я, не забыв покраснеть от смущения.

- О, да, вы же русская, - пробормотал он.

Из повторного рассказа я поняла, что Пол - давний приятель, однокашник Монтгомери. Сам он живет в Борнмуте, обнаружил в почтовом ящике конверт с этой карточкой и приехал, чтобы встретиться с приятелем. Обо мне он знал от самого Джеймса, тот рассказал ему о нашем знакомстве. Не дождавшись Джеймса в условленном месте, но, заметив меня, подумал, что я, возможно, именно та женщина, и решился подойти.

В ответ я, как могла, рассказала ему о своих злоключениях и о том, как оказалась на месте условленном встречи, показав, в качестве подтверждения, фотографию-близнеца.

- Джеймса не было и до сих пор нет дома? - встревоженно переспросил Пол, выслушав меня и изучив карточку.

- Я правильно вас понял?

- Да, правильно, - кивнула я и выпила уже остывший кофе, одним глотком осушив крошечную чашку. И была бы не прочь выпить еще одну порцию. Мне активно не нравился Пол и вся эта история с приглашением. Он дважды переспросил, не знаю ли я, где Джеймс, будто проверяя устойчивость моих ответов, а затем вдруг заторопился, словно внезапно вспомнил, что куда-то опаздывает или не сделал что-то срочное.

- Вы доберетесь до дома? - спросил он, вскакивая и подзывая официанта со счетом.

- Разумеется, - гордо ответила я, доставая свой кошелек.

По дороге «домой» я думала о странностях разговора с Полом - почему Джеймс назначил встречу таким сложным образом, когда можно было просто позвонить по телефону? Неужели нельзя было пригласить приятеля домой или у него на то были причины? Что за таинственность? Вопросов стало больше, чем ответов, но у меня оставалась надежда, что мой неудавшийся жених уже вернулся в свой дом, и все объяснится каким-то несложным образом. Пока добиралась через город до Лесного оврага, по-январски стемнело, деревья вдоль переулка опять мрачно зашумели, но окна в домах и фонари над крылечками светились, расчерчивая палисадники, кусты и дорогу светлыми дружественными полосами. Голова опухла от дум, ноги болели от каблуков, в животе было мучительно пусто, и я мечтала увидеть Джеймса, сесть на диван в гостиной с чашкой чаю и купленным по пути в маленьком магазинчике сэндвичем, в покое и тепле.

Мне удалось осуществить лишь половину желаемого - дом был пуст, безнадежно пуст; я стащила сапоги, вскипятила и заварила чай, достала из упаковки сэндвич - и зазвенел дверной колокольчик.

«Джеймс, это Джеймс!» - воскликнула я вслух, на радостях чуть не смахнув свой ужин со стола. Радость прошла очень быстро: на подступах к входной двери меня охватили сомнения, а взявшись за бронзовую ручку задвижки, я замерла в приступе панического паралича. Звонок брякнул еще раз, коротко, но настойчиво. У Джеймса должны быть ключи, для миссис Хоуп слишком поздно, а тот, кто сейчас звонил, вероятно, наблюдал за домом и подошел крыльцу вслед за мной. Таинственный Пол? А может быть, кто-то из знакомых или родственников Джеймса, и я совершенно напрасно и нелепо паникую? Посетитель все еще стоял за дверью, в ином случае я бы услышала его шаги и хруст гравия по дорожке. Если только он не ходил босиком и на цыпочках. Когда звонок залился в третий раз, мне стало стыдно. Идиотка, сказала я себе, ты же находишься в нормальном цивилизованном городе, а не в детективном сериале - хотя в последнем я уже не была уверена. Как назло вдруг перестала понимать, как открыть чертову задвижку, дергала ее дрожащими руками, пока наконец что-то там в ней не повернулось, и не раздался щелчок, знаменующий победу. Я открыла дверь и увидела перед собой человека в пальто и шляпе. Это был не Джеймс, не Пол и, разумеется, не миссис Хоуп.

- Здравствуйте, мэм.

- Здравствуйте… - пробормотала я, начисто забыв прочие английские слова.

- Позвольте мне войти, - сказал он, добавив что-то и доставая из кармана и показывая какой-то документ.

Я бесцельно уставилась на документ - чтобы прочитать, что там написано, мне нужны очки, чтобы взять очки, нужно или закрыть дверь перед носом посетителя или впустить его. Или треснуть его по лбу зонтом, а назавтра быть задержанной полицией за нанесение травмы какой-то там степени тяжести жителю Соединенного королевства. Пока выбирала лучший вариант, посетитель, видимо, решив, что я прониклась его документом, убрал его в карман и продолжил свою речь.

- Мэм, я старший инспектор полиции, должен поговорить с вами по важному делу.

- Вы инспектор полиции? - очнулась я. Под ложечкой заныло сигналом ожидания горестной или ужасной вести.

- Что-то случилось?

- Я могу войти?

- Да, входите, пожалуйста, - сказала я, отступая, готовая к самому худшему, если к таковому можно подготовиться.

Инспектор кивнул и вошел, заполнив собой маленькую прихожую, и я вдруг узнала его - это был тот самый тип в дурацкой шляпе и сером пальто, встретившийся вчера, когда я искала Даун Роуд, тот самый, что рявкнул на меня и ушел разбираться с женщиной и лопатой. Инспектор снял шляпу и прошел вслед за мной в гостиную. Он явно не помнил ту встречу на улице и свою грубость. И это было к лучшему, если на данный момент что-то вообще могло быть к лучшему.

- Старший инспектор Нейтан, - представился он, приглаживая намечающуюся лысину, окаймленную рыжеватыми волосами.

- Зверева… Анастасия Павловна, - ответила я, пытаясь унять дрожь, что началась с кончиков пальцев и волной распространялась по всему телу.

- Анаста-си-а Павловна… - повторил он. - Вы приехали к мистеру Монтгомери из России? - спросил как-то сердито, демонстрируя совсем не понравившуюся мне осведомлённость.

- Да, из России. К Джеймсу Монтгомери, а он куда-то пропал, и я очень волнуюсь.

- Я мог вызвать вас в участок, и если вам нужен переводчик, то мы бы постарались найти такового, но я подумал, что удобнее будет побеседовать в неформальной обстановке. Но если вы плохо понимаете меня… - полицейский разразился речью, словно дипломат, то ли оттягивая момент истины, то ли проводя рекогносцировку. Я заерзала на диване от нетерпения.

- Я вас пойму, если вы будете говорить не очень быстро и не очень много, но больше всего сейчас мне хочется, мне хочется… узнать причину вашего визита, - мне можно было гордиться собой за столь изящно сформулированную мысль, если бы не обстоятельства, в которых она была сформулирована.

Старший инспектор смотрел на меня сычем - и не удивительно - наверное, зашел после работы, дома ждут семья и ужин, а вместо этого нужно объясняться и нести недобрую весть какой-то иностранке.

- Мистер… - продолжила я, сообразив, что не помню его фамилию.

- Старший инспектор Нейтан, - подсказал он.

- Старший инспектор Нейтан, почему вы пришли? Где Джеймс? Где мистер Монтгомери?

- Я и сам хотел бы это знать, мэм. Дело в том, что мистер Монтгомери подозревается в причастности к убийству.

Мне пришлось переспросить дважды, прежде чем убедилась, что верно поняла его слова.

- Этого не может быть! Не может быть! Я разговаривала с ним перед отъездом, у него было хорошее настроение, он ждал меня, - горячо заговорила я. - А кого же он убил?

- Когда вы прибыли? - ответил инспектор вопросом на вопрос.

- Два дня назад, прилетела самолетом. Джеймс должен был встречать меня в аэропорту, в Гатвике, но не встретил.

- Не встретил, и вы не позвонили ему?

- Нет, то есть я пыталась звонить, но его телефон не отвечал, а потом у меня села батарея, и закончился кредит. Я не очень хорошо ориентируюсь в вашей стране, я здесь впервые.

- И как вы добрались до Гастингса?

- Я обратилась в справочное и узнала, что можно доехать автобусом или поездом. Язык до Киева доведет, - машинально добавила я по-русски.

- Что вы сказали? Я не понял.

Не очень удачно, но попыталась объяснить смысл идиомы. Он кивнул, возможно, из вежливости, и продолжил расспросы.

Я рассказала, как вошла в пустой открытый дом, как ночевала на вот этом самом диване.

- На этом? - переспросил он, буравя меня глазами.

- На этом, - подтвердила я.

Рассказала, как утром пришла миссис Хоуп и страшно удивилась, обнаружив меня в доме.

- То есть экономка не знала, что вы должны приехать? - переспросил он, разглядывая потрепанный блокнот, который вытащил из кармана пальто.

- Нет, насколько я поняла, не знала.

- Хорошо, продолжайте, мэм, - кивнул он, поставив в блокноте какую-то закорючку. Психологический прием работы с подозреваемым или свидетелем, решила я. Знаем мы эти ваши приемы! Правда, к счастью, мое общение с министерством внутренних дел ограничивалось одним нелепым «арестом» в далеком 19… году и дачей показаний в качестве свидетеля поджога иномарки во дворе нашего дома в не столь далеком 20…

Я продолжила, сбиваясь от волнения на родной язык. Показала загадочную записку, которую нашла миссис Хоуп. Инспектор долго рассматривал ее, только что не попробовал на зуб.

- Вы так и не скажите, кого же убил… кто убитый? - спросила я.

- Вы вряд ли знаете этого человека, мэм, - небрежно обошел ответ инспектор.

- И что же мне теперь делать? - спросила я. - Меня в чем-то подозревают?

- Нет, мэм, - ответил он, но я не услышала в его тоне убежденности. - Ваша виза действительна…

- На полгода, - сказала я. - Мне выдали визу на полгода.

- Как вы познакомились с Монтгомери?

- По интернету, через сайт знакомств.

- Вы встречались с ним?

- Да, он приезжал в Россию, в Питер… в Петербург, в турпоездку.

Он неопределенно хмыкнул - то ли не одобрял подобный способ знакомства, то ли Россию, то ли вообще ничего не одобрял. Впрочем, его одобрения мне не требовалось, оно ничем не могло помочь.

- Хотел бы попросить вас, пока неофициально, подождать с отъездом несколько дней, если вы собираетесь вернуться в Россию.

- Меня в чем-то подозревают? - от волнения и усталости я охрипла.

- Я уже ответил вам, мэм. Мне пора, прошу прощения за беспокойство.

Он поднялся.

- Я оставлю вам свою визитку, если что-то вам сильно не понравится, звоните мне. Или в полицию.

- Что мне должно не понравиться? Куда уж хуже, мне и так все ужасно не нравится, ужасно, - пробормотала я в отчаянии.

- Не расстраивайтесь, мэм.

С этими равнодушно-формальными словами он протянул мне листок, вырванный из блокнота, видимо, у старшего инспектора Нейтана это называлось «визиткой». Я столь же формально поблагодарила его и проводила до дверей. Он нахлобучил свою нелепую шляпу и ушел в темноту холодеющего вечера. Я задержалась у двери, наблюдая, как он садится в машину, что стояла напротив дома. Почему я не заметила ее? Не услышала звука мотора?

Автомобиль, заурчав мотором, удалился, а я осталась в компании со смятением чувств, истерической паникой и холодным ветром, который, коварно воспользовавшись темнотой, снова разгулялся, теребя измученные деревья. От ветра я скрылась в доме, остальное пришлось забирать с собой. Мы - заключенные своих собственных тюрем, из которых нет выхода - весь груз опыта, ошибок, горестей, потерь и глупостей мы несем с собой, и с каждым годом этот груз становится все тяжелее. Приехала за тридевять земель в тридесятое царство к пропавшему человеку, которого подозревают в убийстве - забавный набор, не правда ли? Почему? Как? Он невиновен, просто улики против него? Или он маньяк? Или жертва обстоятельств? Вечно ты чинишь палисадник для того, чтобы его ломали…

Я вернулась на кухню и уставилась на чашку, в которой обиженно плавал разбухший пакетик, смотрела и размышляла, греть ли воду заново или просто выпить остывший чай. В конце концов выловила пакетик и опустошила чашку одним глотком. Не осталось сил ни стенать над словами полицейского, ни думать, что делать дальше, ни разогревать чайник. «Спать, - сказала я себе, - наверх, в «свою» комнату и спать, и пусть весь мир вокруг летит в тартарары! Утро вечера мудренее, ранняя пташка клюет своего червяка и так далее и тому подобное…». Тупо перебирая в голове народные мудрости на тему, что с проблемой нужно переспать, я поднялась в комнату на мансарду, закрыла дверь на задвижку и, на всякий случай, забаррикадировала ее стулом - защита сомнительная, но в случае чего загремит. О «случаях чего» не разрешила себе думать, разделась и забралась в постель. Негостеприимное черное английское небо слепо-беззвездно смотрело на меня через мансардное окно, и я, как не удивительно, почти сразу заснула, как будто провалилась вверх, в его черную бездну.

Проснулась резко и жутко, словно долго и плавно летела в этом черном небе и вдруг врезалась в какое-то невидимое препятствие - раз! и я уже не в небесах, а в чужой, холодной комнате, под пышным невесомым одеялом, в чужом холодном доме. Джеймс! Инспектор! Убийство! Сердце, как часто бывает при неожиданном пробуждении, застучало с опасной скоростью, я повернулась на другой бок, натянула одеяло на голову, решив, что нужно заснуть во что бы то ни стало, иначе замучают мысли и страхи. В тишине отчетливо слышалось, как капли дождя дробно стучат по стеклу, словно тысячи микроскопических летающих барабанщиков ловко работали своими микроскопическими барабанными палочками. Что-то звякнуло, будто где-то разбили стекло. Я села на кровати, прислушалась. Тишина и дождь. Выпитый чай настойчиво потребовал выхода, и я встала, накинула халат и отправилась в пункт назначения. Когда, управившись с делами, собиралась выходить из ванной комнаты, показалось, что где-то внизу, в доме что-то стукнуло. Замерла, прислушиваясь. Шуршание капель дождя по крыше… скрип и звук шагов, почти отчетливый. Я могла поклясться, что это не было слуховой галлюцинацией - по дому кто-то ходил. Я сжалась в комок, невольно стараясь стать как можно меньше - мышью, чтобы скрыться в щели под полом? Джеймс, вернувшийся домой? А кто еще это мог быть, если не Джеймс? Совершивший или не совершивший убийство, скрывающийся от правосудия пробрался ночью домой, чтобы взять какие-то необходимые вещи… Но он должен предполагать, что я нахожусь здесь, вероятно, наблюдал и видел, как я вошла в дом. И как вошел и ушел полицейский. Значит, он будет меня искать? А если это кто-то другой? Нужно проскочить в свою комнату и закрыться! В ванной горит свет, выключатель снаружи, и я в ловушке. Хотя я и так в ловушке - ведь если Джеймс или кто-то другой и не знал, что я в доме, то наверняка видел, как в ванной наверху зажегся свет или слышал, как я шлепала по коридору мансарды и открывала дверь. Я взглянула на мансардное окно, такое же точно, как в моей комнате, пытаясь оценить свои возможности - довольно скромные, в силу весьма невысокого роста, лишнего веса и далеко не юного возраста. Затем представила себя сидящей на крыше, под дождем, в ночной рубашке, как курица на насесте, и мне даже стало смешно. Как и то, что я сижу в ванной, дрожа, как кролик перед закланьем. Будь что будет, но я доберусь до комнаты и скроюсь там - почему-то она казалась более безопасным местом.

Я открыла дверь и шагнула в коридор… в следующую секунду по законам жанра следовало бы завизжать, но я лишь хрипло булькнула, осипнув от страха - пока я размышляла, как поступить, посетитель поднялся на мансарду и стоял передо мной во всей красе. Вероятно, он, так же как я, размышлял, что делать с ванной комнатой, за закрытой дверью которой среди ночи горел свет. Или пришел на стук моего сердца - он, кажется, был слышен во всем доме и окрестностях в придачу. Мы замерли в унисон, как две статуи. Человек был мне незнаком, даже не разглядывая его лицо, в росте я ошибиться не могла - Джеймс Монтгомери был мужчиной видным, не ниже метра восьмидесяти, этот же едва дотягивал до среднего.

- Кто вы? - спросила, почти прошептала я. - Что вы здесь делаете?

Вопрос повис в воздухе, поскольку был задан по-русски, я забыла все английские слова. Он ничего не ответил, резко развернулся и ринулся вниз по лестнице, а я рванула в комнату, закрылась на задвижку и хлопнулась на пол, задыхаясь, прижав ладони к щекам. Так сидела я долго, пока совсем не окоченела. Дом затих, то ли пришелец улегся спать, то ли ушел тем же путем, что и пришел. Я забралась в постель, упаковавшись одеялом, как в детстве, когда казалось, что под одеялом самое безопасное место - главное, укрыться с головой - долго лежала, стараясь успокоиться, и в конце концов задремала. Проснулась, когда закончился дождь, небо посветлело, размыто глядя на меня сквозь мокрое стекло. По утрам и последний трус становится отважным, видимо, уход ночи, полной страхов и темных углов, и приход дня, обещающего несколько светлых часов, провоцируют некую химическую реакцию, дающую чувство защищенности. Я открыла дверь и выглянула в коридор. В доме было тихо и холодно. Прошла на цыпочках к лестнице, глянула вниз, словно могла кого-то увидеть. Утро, тишина и покой дома, звуки жизни снаружи вернули силы.

Через полчаса, полностью экипированная, я осторожно спустилась вниз. На первом этаже гулял ветер, тянуло холодом из кухни. Нужно включить отопление, хоть на короткое время. Проверила входную дверь, она была заперта на защелку так же как вчера. На коврике в прихожей лежала толстая свернутая газета и пара писем в длинных конвертах - утренняя почта. Положив корреспонденцию на столик, зашла на кухню и тотчас поняла, каким образом ночной гость попал в дом. Французское окно было открыто настежь, приглашая любого, кто захотел бы побывать здесь. Вчера оно было закрыто, но заперто ли? Я подошла ближе и обнаружила разбитое стекло, осколки его лежали на полу. Вот что звякнуло ночью! Видимо, посетитель разбил стекло и, просунув руку, открыл задвижку. Вышла в сад - дождь, разумеется, смыл все следы, но следов я не заметила и в доме. Неужели ночной гость снимал обувь?

И как можно жить в доме со стеклянными дверями? Как вообще можно жить в этом чужом доме? Нужно бежать отсюда, уезжать, пусть Джеймс сам решает свои проблемы, мне нет до них никакого дела! Я вдруг вспомнила, что именно это он и советовал в той странной записке. Но я не могу уехать… Инспектор Нейтан! Вот что мне нужно сделать - позвонить в полицию и сообщить, что мне очень не понравилось ночное посещение дома и разбитое стекло. Я заперла французское окно, собрала и выбросила осколки, закрыла шторы, чтобы хоть как-то перекрыть поток холодного воздуха с улицы, и кинулась искать «визитку» инспектора.

***********

Одно дело - влюбиться нежданно-негаданно, выдумать себе любовь, наблюдать со стороны за объектом своей тайной страсти, фантазировать-моделировать сцены встреч и объятий, «случайно» проходить мимо, вспыхивая от жгучего любовного отчаяния, страдать и наслаждаться на безопасном расстоянии, другое - знать, каким он может быть, как могут быть нежны его губы и горячи ладони. Знать, как он идет рядом по ночной улице, когда звук шагов отдаётся от мостовой, ударяясь в сонные стены, и рассыпается в чистом ночном воздухе веселой жутковатой дробью. Знать, что он может остановиться и, не раздумывая, поцеловать, потому что ему вдруг этого захотелось. Преумножая скорби, знание превратило мечту в реальность, у которой, после всего, что произошло, не могло быть продолжения.

Ася два дня не появлялась в институте, страдала, занималась самоедством и самоуничижением. В день первый после своего многоступенчатого свидания, она, с горя наевшись детсадовских котлет, вернулась под спасительное одеяло и до полудня провалялась в постели, отбиваясь от встревоженной Лели. Слезы иссякли, и к вечеру, вконец измучив себя, она раскололась и рассказала подруге почти все, исключив лишь особо огорчительные подробности последнего акта вчерашней драмы.

- Ты даешь, Аська, не ожидала от тебя, - прокомментировала Леля. - И он так и ушел? Ночью, безо всяких притязаний?

- Ну да, так и ушел, - кивнула Ася, противно покраснев.

- Ладно, поверю на слово. А чего ж ты ревела? Он тебя обидел, подлец?

- Он не подлец и не обидел, я сама во всем виновата.

- Да в чем виновата-то? Послушай, Ася, ты опять будешь грызть себя? Изводить? Прекрати сейчас же!

- Отстань от меня, без тебя тошно! - рявкнула Ася.

Леля отстала, обиженно полетала по комнате, затем оделась и ушла в неизвестном направлении. Запас слез возобновился, и Ася порыдала еще, на этот раз жалея себя и свою несчастную планиду.

На следующий день молодость и весна взяли свое: с утра подруги помирились, и решили прогулять лекции совместно, одна - из личных соображений, другая - в поддержку и ради собственного удовольствия. День выдался на удивление солнечный, дожди последних дней почти промыли город от снега, и девицы решили заехать с утра к Валентине, которую вот-вот должны были выписать из роддома, а затем податься за город, в Ломоносов, в гости к однокурснице Татьяне. В прошлом году она ушла в академку по причине неудачной беременности в результате страстного любовного романа со студентом театрального института, который, в свою очередь, вылетел из института за неудачный дебош и в данный момент отдавал свой мужской и гражданский долг - служил в армии, в части под Псковом. Татьяна давно приглашала в гости, «в любое время, я всегда дома». Позвонили ей из автомата, та восторженно завопила в трубку: «Конечно, приезжайте, девчонки, я вас на станции встречу!»

После роддома с апельсинами и переговорами через окно, поехали на Балтийский, оттуда на электричке, до станции с чудесным апельсиновым названием Ораниенбаум, Асе очень нравилось это слово, округлое, желтое, с каким-то нездешним вкусом. Жаль, что сейчас ее, Асины, апельсины больше походили на лимоны, с ядовито-желтой толстой шкуркой и горько-кислым вкусом.

Татьяна, волоокая красавица с лицом мадонны, встретила их на перроне.

- Девчонки, как я рада, что вы приехали! Вы, наверное, голодные? У нас чудный борщ, погуляем, а потом пообедаем! Если в парк, то нужны резиновые сапоги, там сейчас сыро…

Парк Ломоносова, один из первых русских регулярных парков, о чем гласила надпись на истерзанной ветрами и дождями карте-путеводителе у входа, выглядел самым нерегулярным из всех имеющихся. Без резиновых сапог на самом деле пришлось бы туго - грунтовые аллеи напоминали скорее проселочные дороги в лесу - сплошные рытвины и лужи, да и сам неухоженный парк почти превратился в березово-дубовую рощу. Кое-где еще лежал снег, темный, рыхлый, мартовский. Пруды и каналы Нижнего парка набухли водой, вышли из берегов, в чуть прогретом солнцем воздухе стоял терпкий запах оттаявших после зимнего застоя древесных соков, близкого Финского залива и сырой подгнившей прошлогодней листвы. Дворец Меншикова, словно бывший возлюбленный, постаревший, обедневший, но сохранивший стать и размах крыла, вырастал среди путаницы черных ветвей. Двери и окна его были наглухо закрыты и заколочены досками, ступени огромной гранитной парадной лестницы засыпаны коричневой листвой. Печаль и восторг разрушения.

Девушки раскраснелись и одурели от свежего воздуха, устали от впечатлений и изрядно проголодались. После парка зашли в гастроном, купили бутылку сухого вина ркацители. Татьяна жила с матерью в маленькой уютной двухкомнатной квартире, в доме, окруженном со всех сторон кленами. Ели душистый борщ, запивали вином, болтали, сетовали, что так сильно запущены дворец и парки, делились институтскими новостями и сплетнями. Разговорчивая Татьяна была зациклена на расставании с любимым, волей-неволей любую тему разговора сводя к его достоинствам и недостаткам, и вздохам о разлуке. Ася задумалась о своем, выпала из беседы, отвечала невпопад, попала под выстрел Лелиной шутки, взяла себя в руки, собралась вступить в разговор и услышала:

- … я тогда встречалась с Ленчиком Акуловым, он…

Леля булькнула, сделав квадратные глаза, но напрасно - знаки достигли не адресата, а противную сторону. Ася уставилась на Татьяну.

- Я его обожала, - продолжила та, - он у меня первым был…

- А когда вы встречались? - спросила Ася, занявшись своим винным бокалом, разглядывая его, словно антикварную редкость из заколоченного дворца неуемного Алексашки Меншикова.

- На втором курсе, я тогда же на другом потоке была, а с Ленчиком столкнулась, ой… почти как с Сашкой. Он мне такое написал, вы не поверите, девки….

Асю с головой окунуло в жар, словно бросило в топку.

- Кто написал, Ле… Леня?

- Да нет, я про Сашку… Вы только послушайте… Танечка моя…

- А почему вы расстались? - спросила Ася, когда Татьяна на мгновение прервала свой монолог.

- С кем? С Сашкой?

- Нет, с Акуловым… - подсказала, не сдержавшись, догадливая Леля, виновато взглянув на подругу.

- А… с Леней. А он мне изменил… ну, то есть я тоже была неверна, в общем, дело давнее…

На этот раз булькнула Ася, закашлялась, поперхнувшись… Леней. И сколько еще девушек было у него? Татьяна… Лариса… Елена Конда? Какой же надо быть дурой, чтобы попасться на этот крючок! Все, все! Как правильно она сделала, что отказала ему, избежала, спаслась… как жаль, что спаслась. Но больше никаких Лень, никаких Смоличей, никаких… на свете есть множество более интересных вещей, чем любовные перипетии!

Не верите, что за пару дней можно излечиться от «неправильной» любви? Не верите - и правильно делаете: можно загнать себя внутрь, превратиться в мышонка, сжавшегося в норке, царапающего коготками нутро, чуть-чуть, еле-еле, слегка, но стоит лицом к лицу столкнуться с объектом своих терзаний, как мышь домашняя превращается в летучую и больно впивается когтями в вашу живую плоть. Изнутри. Примерно так и произошло, когда Ася, убедив себя, что нельзя любить такого, как Леня, вошла на следующий день в аудиторию и мгновенно наткнулась на синий взгляд. One way ticket…

Она застыла на месте, едва не поддавшись желанию убежать прочь, обратно к казалось бы обретенной свободе. Она не раз спасалась бегством, сталкиваясь с непреодолимыми, по ее мнению, препятствиями. Иногда это помогало, но чаще все равно приходилось возвращаться и идти туда, куда идти совсем не хотелось. Ася двинулась по ступенькам амфитеатра аудитории навстречу синим глазам, изобразив улыбку, которая вряд ли сигнализировала об уверенности в себе и своей привлекательности, а совсем наоборот. Ничего такого и не было, никакой привлекательности, и новые, слегка подпорченные, но старательно начищенные сапоги уже ничем не могли помочь.

- Привет, - сказала она в синие глаза, слыша лишь стук своего сумасшедшего сердца.

- Привет, Асенька, - сказал он, как ни в чем не бывало и… подмигнул.

Асенька! Подмигнул! Она вспыхнула, словно одинокое дерево, в которое ударила молния. Он смеется над ней, над ее глупым приглашением в театр, над ее нелепой застенчивостью и дурацкими страхами. Он просто посмеялся над нею. Ну что ж, остается сделать вид, что ей тоже смешно, а все, что было, лишь глупая шутка.

- Привет, Леня. Как дела?

- Не сказать, чтоб плохо, - ответил он. - А ты что-то не появляешься, забила на лекции?

- Я… была занята, - пробормотала Ася, глядя мимо него, следя за солнечным зайчиком, что метался по исписанной автографами и посланиями миру столешнице, рожденный солнечным лучом и пыльным стеклом раскрытого окна, через которое в душную, уставшую от зимы аудиторию втекала весна.

- Пон-я-ятно… - протянул он. - Что делаешь сегодня?

- Сегодня? Не знаю еще… я занята… и пойду, девчонки ждут.

- Ну иди…иди, Асенька.

Они словно разыгрывали плохой, бездарный спектакль, а за кулисами был тот вечер и та ночь, когда он был разочарован, а она испытывала стыд - совсем не подходящие чувства для любовной игры, словно неверный расклад для настольной - ее шашки забились в угол поля, не имея выхода, его же вольно гуляли там, где им заблагорассудится. И неизвестно, чьи были черные, а чьи белые.

Хлопнула дверь, и оконная рама, подхваченная порывом ветра и сквозняком, звучно закрылась, зазвенев стеклом, солнечный зайчик в панике метнулся по столешнице и исчез, собравшаяся на первом ряду компания грохнула смехом, отвечая на чью-то шутку. Ася, проклиная себя за то, что подошла к Акулову, зашагала, почти побежала по ступенькам к верхним рядам, желая скрыться, исчезнуть, раствориться, как тот счастливчик солнечный зайчик - почти свободное существо.

С тех пор они не разговаривали. Леня, никогда не обойденным девичьим вниманием, вероятно, быстро утешился, забыв о своей любовной неудаче, а Ася старательно обходила его стороной, делая вид, что не помнит о том, как привела его в театр, а он ее - на рок-концерт. Скорее всего, думала она, слова Веры, что он никогда не приглашал туда девушек, то есть сделал для Аси исключение, были простой уловкой, сговором, дабы вызвать у легковерной девицы ощущение своей неповторимости. Неплохой ход - ведь каждая дева мнит себя особенной, не такой как все, так отчего бы не сыграть на этом ради достижения своей цели.

Нескольких тесных столкновений все же не удалось избежать: как-то раз в столовой, куда Ася забежала перекусить, Леня, неведомо откуда, словно Карлсон с крыши, возник перед ней с подносом, поставил его на стол и уселся, бросив свой небрежный привет и улыбку, от которой у нее опять, в который раз, оторвалось сердце. Она пробормотала свое «здравствуй» в ответ, подавилась, потеряла аппетит и, уткнувшись в тарелку, с трудом дожевала хлебно-мясную котлету под названием «бифштекс». Он что-то спросил, она не сразу поняла, ответила невпопад, пожелала «приятного аппетита» и ушла, проигнорировав обращение на транспаранте на стене «Помоги, товарищ, нам, убери посуду сам!».

В другой раз они столкнулись в дверях, на входе в первый корпус. Ася тянула на себя тяжелую старинную дверь, через которую хаживали сам Белелюбский и К*, и дверь неожиданно стала легкой, как всегда бывает, когда кто-то толкает ее изнутри. Этим кем-то оказался Леня, он воскликнул «Миль пардон!» и отскочил в сторону, пропуская Асю с клоунским, издевательским, как ей показалось, старанием. Иногда она с каким-то мазохизмом подумывала о том, чтобы бросить институт, уехать, куда глаза глядят, на БАМ, например, или, на худой конец, и на первое время к тетке в тмутаракань - эти смутные планы почему-то помогали успокоиться - нас часто греет наличие запасного, пусть и эфемерного, варианта на случай, если станет совсем худо.

Она потеряла интерес к театру и почти совсем перестала думать о Смоличе, словно невидимая рука задернула занавес и отрезала этот прекрасный мир, решив, что у нее не стало сил переживать чужие, разыгранные на сцене чувства. Но, возможно, это было ошибкой.

- Ты от Акулы шарахаешься, как от огня, - констатировала Лелька, пытаясь вытащить подругу на разговор о наболевшем, но Ася реагировала резким «Отстань от меня с этим Акуловым, какое мне до него дело!»

Леля помолчала, пожала плечами и отстала - сама не могла разобраться со своей личной жизнью: последнее время вокруг нее вился Утюгов, но нравился совсем другой, и она терзалась сомнениями, делясь ими с Асей.

Леня в общаге либо не появлялся, либо просто не попадался Асе на глаза, Лариска переключилась на эффектного немца - второкурсника и даже как-то раз попыталась выпросить у Лели ключи от комнаты, но та послала ее далеко и уверенно, приобретя в лице Ларисы болтливого недоброжелателя.

Меж тем наступил апрель, удивительно солнечный, он окончательно и жестко наступил зиме на горло, поглотив остатки снега, высушив улицы и усилив любовные томления в молодых и не очень организмах. Ася вновь устроилась на почту разносить утренние газеты и письма, вставала в пять - корреспонденция должна попасть к абонентам не позднее половины седьмого. Мчалась каждое утро по отработанному маршруту лабиринтом дворов, по пропахшим мочой и гниющим мусором подъездам, раскладывая газеты по почтовым ящикам, а потом, вернувшись в общагу, падала на кровать и засыпала, пропуская первую, а то и вторую пару. В сон тянуло и от вечного недоедания: стипендия ушла на долги, и Лелька потратила все сбережения, купив джинсы у фарцовщика. Джинсы были маловаты, но это ее не остановило - метод был давно изучен и отработан: намочить и надеть, застегнув лежа, что она и проделала к восторгу всех присутствующих при сем эксперименте. Часа два Леля лежала и ходила в мокрых джинсах, которые должны были приобрести ее личные формы - результат оказался вполне приемлемым, хотя джинсы все равно застегивались с трудом. Впрочем, более эффективным методом похудения стало полное отсутствие финансов на текущий момент. В дни дежурства в детском саду Леля приносила остатки из кухни, Асе удалось получить талоны на комплексные бесплатные обеды в институтской столовой, а по выходным их кормила обедами Валентина, к которой подруги ездили на Охту поддержать морально и полюбоваться на растущую не по дням, а по часам юную Натусю Володину - удивительно веселое существо, радующееся всему, что двигалось и звучало вокруг нее.

Так и мчался апрель, в суете, с вечно пустым желудком, желанием уснуть там, где присела, в самоуничижениях, воспоминаниях о той, казавшемся уже далекой, ночи с Леней - она не раз замирала, услышав несущиеся из мальчуковой комнаты записи Стрижа. Любовь и голод способны сожрать человека до костей, а если к этой парочке добавить самоистязание, то останется только пепел, но все же нормальный человек двадцати с небольшим из быть или не быть выбирает первое, ведь в мире есть многое, с чем можно жить: друзья, бег и суета дней, наступающая белизна ночей в пространстве меж небом и Невой, иллюзии искусства и музыка, что звучала повсюду, с пластинок и магнитофонных бобин. Ленинградский бард мягким баритоном уверял, что отдаст жизнь за любимую, но «одиночество прекрасней», московский огорчался из-за «окаянных губ и потаенных дум», враждебные американцы Creedence дружелюбно вопрошали «I wanna know have you ever seen the rain comin down on a sunnyday?», грек Демис Руссос мягко сообщал, что живет «from sоuvenirs to more souvenirs», а заполонивший эфир и винил Юрий Антонов жизнерадостно советовал, «если любовь не сбудется, ты поступай, как хочется…»… список можно было продолжать, в молодости сердцу и ногам не обойтись без музыки.

В конце месяца Ася уволилась с почты, получила зарплату, стипендию, праздничный перевод от тетушки и наконец рассчиталась с долгами. Был солнечный, слепяще солнечный день, когда она, выйдя из института, отправилась пешком по узкому тротуару набережной, мимо сверкающих миллионами бликов, обманчиво веселых вод Фонтанки, в сторону Невского, шла бездумно и почти весело - в кошельке пять свободных рублей - целое состояние, а вокруг Питер и весна. Задержалась возле фасада забытого с марта БДТ - изучала афиши, заглянула в фойе, через стеклянную дверь, вспомнила тот вечер, почти с удовольствием, почти без стыда, ведь начался он совсем неплохо. Дверь распахнулась внезапно, словно человек, который открыл ее, невидимкой прошел через фойе, Ася отпрянула, невольно ахнув - Смолич, стремительный, как ураган, в ярком полосатом шарфе, наброшенном на пальто, прошел мимо, мельком взглянув, но, разумеется, не узнав неловкую девицу, месяц назад пролившую кофе на его шикарный баклажановый пиджак. Ася выскочила следом, безуспешно ловя сердце, воробьем полетевшее впереди.

Смолич пошел пешком, свернув в сторону Невского. Ася заворожено смотрела ему вслед, и откуда-то, вероятно, слева, наплыла авантюрная мысль: «догони его, скажи что-нибудь, попроси автограф», справа тотчас ударило разумное: «глупо, пошло и неловко останавливать и приставать на улице к человеку, идущему по своим делам». В ответ сверху накрыло любимым предрассудком: «загадай - если догонишь и остановишь, все будет хорошо». Что все и насколько хорошо, она додумывать не стала и, призрев разумные мысли, взяла высокий старт и рванула вдогонку за Смоличем, мимо театра, по узкому тротуару, вдоль огромных запыленных окон-витрин Дома прессы, зачастила, сбилась на бег от волнения и нетерпения осуществить глупое загаданное. «Извинюсь, он простит, простил же тогда, с кофе, а если и не простит, какая разница, сразу забудет, может, обругает, и поделом мне будет, но я должна, должна это сделать», - твердила, билась в висок левая мысль, отключив все остальные - правые, разумные.

Догнать Смолича оказалось не так уж легко, она потеряла несколько минут на старте, дав ему фору, да и ноги у него были длинные, и шагал он широкой мужской походкой, несимметрично размахивая левой рукой.

У памятника Ломоносову Ася, увлеченная погоней, чуть не сбила с ног прохожего, это несколько охладило ее пыл, но Смолич был уже в двух шагах, его полосатый шарф качался у нее перед глазами, словно капоте тореадора перед быком. Ася чуть умерила шаг, восстанавливая дыхание, а Смолич вдруг остановился, достал из кармана пачку сигарет и зажигалку, закурил. Ася замерла на месте, прижав холодные ладони к разгоревшимся от спешки, солнца и волнения щекам. Сердце запрыгало по скверу и, закатившись под скамейку, притаилось там. О, нет! Лучше бы он не останавливался, а напротив, ускорил шаги, тогда она могла бы сдаться, бросить эту глупую затею, но теперь выбора не оставалось: либо пан, либо пропал. Она помаялась, тщетно поправляя растрепанные ветром волосы - ну почему, почему не сделала стрижку? - обошла Смолича и встала перед ним, словно шагнула в открытый люк самолета. Он, невозможно красивый, курил, прищурившись от солнца, бросил на нее небрежный взгляд, затянулся, и отшвырнул сигарету, ловко попав в треснутую гипсовую урну, стоящую возле скамейки.

- Извините… - промямлила Ася.

- Да? - спросил он, по лицу мелькнула тень недовольства - популярному актеру трудно не догадаться, по какому поводу к нему может обращаться молодая девушка.

- Ге… Георгий Александрович, - выдавила из себя Ася. - Я, мне… вы…

- Он, она, они… - с усмешкой продолжил он, - Я спешу, девушка. Что вы хотели?

Он нахмурился, вглядываясь в ее лицо.

«Неужели узнал?» - с ужасом подумала Ася.

- Извините, я просто хотела, хотела сказать… какой вы актер, и просто такой день, солнце, и я увидела вас и подумала, просто хотела сказать спасибо и… простите меня, - выпалила Ася, задохнувшись в конце фразы.

- И я пойду… - добавила она, - я ведь еще и кофе на вас пролила. Простите…

От излишнего количества извинений на квадратный сантиметр речи ей стало совсем тошно. Он же, изогнув бровь, посмотрел на нее настороженно, словно ожидая, что сейчас она снова что-то прольет на него.

- Кофе? Какой кофе? А, вспомнил, тогда… Так, это, значит, вы! Юная террористка! То-то смотрю, лицо ваше мне знакомо. Девушка, я благодарен вам, но преследовать меня не стоит.

- Я не преследую, нет, я случайно, хотела посмотреть афишу, и вдруг вы…- начала оправдываться Ася.

- Хорошо, верю, - нетерпеливо кивнул он. - Давайте, подпишу…

- Что? Ах, ой… - Ася засуетилась, открывая сумку, неловко, неуклюже роясь в ней, нашла ручку, вытащила конспект по разводным мостам, открыла на первой странице, где красовался набросок разведенного Дворцового - рисовала на лекции по памяти - протянула Смоличу.

- Учитесь? Студентка? - спросил он. - Хороший рисунок.

- Да нет… то есть учусь, а рисунок так себе, - пробормотала она.

- Поворачивайтесь спиной, - заявил он.

- Зачем? - удивилась она.

- А как я буду писать? Как вас зовут?

- Ася… Анастасия…

- Хорошее имя.

Она послушно повернулась и почувствовала на спине - тетрадь, а на затылке - его дыхание.

- Все, держите, и больше не приставайте на улице к мужчинам, красивая девушка Анастасия, - сказал Смолич, закончив с автографом.

Он сунул ей в руки тетрадь и ручку и ушел в створ прекрасной улицы Росси. Ломоносов смотрел на Асю укоризненно, словно повторял: «Больше не приставайте на улице к мужчинам». Столь же осуждающе смотрели и бронзовые деятели Государства Российского, окружившие толпой монументальную фигуру Екатерины Великой в сквере напротив Александринки, куда Ася добралась через четверть часа, задыхаясь от стыда и волнения. На Садовой села на трамвай и лишь в общаге открыла конспект по разводным мостам, где под эскизом Дворцового криво и размашисто было начертано:

Анастасии, девушке, проливающей кофе…

Смолич

Конечно же, Ася продемонстрировала душевный автограф подругам Лельке и Валентине, страницу из тетради вырвала и спрятала в кожаную папку, где хранила свои девичьи реликвии: вырезки из статей, фотографию-открытку Смолича из серии «Актеры советского кино», переписанные от руки еще в школе любимые стихи, в общем, всякий милый сердцу и фантазиям хлам.

Перед майскими праздниками институт и общага деловито гудели, готовясь солидарно отметить эти дни вместе с трудящимися всего мира. Куратор группы, флегматичный доцент Амвросий Григорьевич Казбич, специалист по мостовым фермам, сурово предупредил, что все студенты должны явиться 1-го мая на демонстрацию, дабы пройти стройными солидарными рядами по Невскому и Дворцовой мимо правительственной трибуны - вот уже несколько лет она, вкупе со строительными лесами, перекрывала фасад Зимнего дворца, став неотъемлемо-скучным инородным атрибутом царственной площади.

Поначалу первый день мая подкачал, небеса несолидарно пролились на головы, флаги, транспаранты, портреты членов Политбюро и букеты бумажных цветов прохладным душем-дождем, затем смилостивились, видимо пристыженные своим аполитичным поведением, и открыли окно, через которое по мокрым улицам и лицам пощечинами ударили солнечные лучи, заиграли в стеклах домов, наполнили сырой воздух недолгой свежестью.

Будущие инженеры покричали ура, пройдя перед трибуной нестройными рядами, а после демонстрации отправились всей компанией отвозить в институт транспарант «Мир, Труд, Май» и портреты Коротких и Галактионова - староста группы отвечал за них головой, за портреты, разумеется. По пути потеряли одного из членов Политбюро - как оказалось, оставили в вагоне метро - так в суете и хохоте прошел день.

Вечером в зале столовой соседней общаги электротехнического факультета устраивалась солидарная дискотека - шумное и смутное мероприятие. Столы сдвигались к стенам, на сцене-подиуме в дальнем углу устанавливали аппаратуру и огромные басистые колонки, там весь вечер орудовала пара диск-жокеев, мечущихся между иглой проигрывателя и клавишами огромного студийного магнитофона, не жалея барабанные перепонки присутствующих. Представители мужской половины ради куража и храбрости, по сложившейся традиции редко являлись на танцевальный марафон с ясными головами, танцевать и приглашать, за небольшим исключением, особо не стремились, кучкуясь своими компаниями, беседуя о чем-то, если можно назвать беседами взаимные попытки переорать оглушительные электросинкопы диско и рока. В зале было душно, сумрачно, по стенам шарил вращающийся софит с разноцветными стеклами, и время от времени казалось, что мир ирреален и несется в тартарары под бешеные музыкальные ритмы.

К Лельке прочно приклеился Миша Утюгов, кружил с утра, еще с демонстрации, а ныне они без устали танцевали, не расставаясь ни на минуту. Ася поболтала со знакомыми девчонками, станцевала пару быстрых танцев, взмокла и спустилась вниз, на улицу, подышать и отдохнуть от рева музыки. В фойе столкнулась с Сашей Веселовым.

- Привет, а ты что, убегаешь уже? - спросил он, перегораживая ей путь.

- Нет, я подышать. Привет, - ответила она.

- А, ну дыши, дыши… - бросил он и замахал рукой кому-то за Асиной спиной. Обогнув Веселова, она ринулась наружу.

Вечер ударил в лицо прозрачным полумраком, прохладой, свежестью узкого двора, зажатого меж балкончатым фасадом пятиэтажной общаги в стиле 50-х и глухой стеной брандмауэра напротив. Грохочущие ритмы дискотеки, вырываясь из открытого окна, путались в молоденькой листве высоких старых каштанов, что теснились тут же во дворе. Ася постояла в их тени - возвращаться в душный зал не хотелось, но также не хотелось оставаться одной в этот взбудораженный вечер, одной со своими глупыми терзаниями, что вдруг вновь нахлынули, не щадя утомленную хозяйку. Она вернулась, попав в сумасшедший ритм I Can't Stand The Rain Eruption, отпрыгала быстрый танец, найдя в толпе Лельку с Утюговым. Диск-жокей объявил белый танец и запустил неизменно проникновенное «Бывают дни, когда опустишь руки, и нет ни слов, ни музыки, ни сил…» Возникший из толпы Веселов подхватил Асю под руку, безаппеляционно-уверенно увлекая за собой. Она не стала отказываться, хотя вскоре о том пожалела - Ася всегда сомневалась в своих хореографических способностях, хоть медленный «фокстрот» и не требовал особых умений, но Веселов, нависнув над нею тяжелой громадой, неуклюже топчась на одном месте, изображал все что угодно, но только не танец. Он о чем-то спрашивал, и Ася, почти не разбирая его слов, невпопад соглашалась, чем дальше, тем больше начиная подозревать, что соглашалась на что-то лишнее, а Веселов прижимал ее все теснее и дышал в ухо все жарче, обдавая стойким запахом спиртного. Она еле дождалась, пока отзвучат последние аккорды, и нырнула в толпу, позорно спасаясь бегством от неугодного кавалера.

Дискотеку покинули всей компанией, пошумели под каштанами и потянулись в свою общагу, в просторную девчоночью тройку на третьем этаже, загрузившись вином, собранными всем миром закусками, гитарой, магнитофоном и пьяной молодой бесшабашностью. Пили и пели хором под гитару, потом инструмент взял бард-пятикурсник, известный в узких кругах, широта его репертуара лихо простиралась от уличных баллад в стиле знаменитых «Колоколов», белогвардейских романсов про упавшего духом поручика Голицына и о паре гнедых, что везли останки блудницы, до серьезных философско-романтических напевов Городницкого и Берковского.

Веселов оказался рядом с Асей, старательно ухаживая за нею весь вечер. Она смирилась, стараясь все же держать дистанцию, хотя после выпитого вина и среди всеобщего одурения это было не так-то просто. Веселов что-то шептал ей на ухо, бард пел про окаянные губы, когда дверь в комнату распахнулась, и на пороге явился Леня Акулов, тотчас встреченный восторженными воплями и стаканом вина. Именно его-то как раз и не хватало для полного комплекта к кружащейся Асиной голове, Веселову и весенней ночи. «Пусть думает все, что ему угодно, если он вообще что-то обо мне думает», - вяло решила она, беседуя с ухажером и стараясь не смотреть на Акулова, но чувствуя на себе его взгляд. Или она все это придумала, и он вовсе на нее и не смотрел? Так и оказалось, когда она решила проверить, глянув в его сторону, и наткнувшись на его затылок. Ася встряхнула головой, которая в ответ на столь небрежное обращение закружилась еще сильнее, к горлу подступила тошнота, стало трудно дышать, словно перекрыли кислород. «Меня от него уже тошнит», - почти весело подумала она, поднимаясь с кровати, на которой сидела. На пол из-под сетки с грохотом рухнула чертежная доска, вызвав у народа очередной приступ веселья.

- Аська, ну ты и сильна!

- Сядь на место!

- Где она там?

- Да фиг с ней, так сядем.

Веселов занялся установкой доски на место, а Ася тем временем выскочила в коридор, помчалась по скрипучей лестнице на пятый этаж, в свою комнату. Здесь было тихо, сумрачно и одиноко. Она не стала включать свет, лишь отдернула штору, налила воды из чайника, жадно выпила, села на кровать, пытаясь справиться с головокружением. Стало немного легче, но, кажется, на сегодня праздник закончен. Она потянулась за халатом, лежащим на спинке стула, как дверь распахнулась, и в проеме возник Саша Веселов, показавшийся огромным, затмившим и без того тусклый свет.

- Ты почему сбежала? - спросил он, входя и закрывая за собой дверь.

- Устала и мне нехорошо, - ответила она, вскакивая. - Ты… ты зачем?

- Что зачем? - спросил он, подходя к ней, нависнув, как башенный кран над строящимся зданием.

- Я бы хотел с тобой поцеловаться… - он не подумал узнать, чего бы хотела она, крепко обхватил, его красное разгоряченное лицо надвинулось и стало слишком близким - она не успела отшатнуться, не смогла оттолкнуть его, запыхтела, сопротивляясь.

- Да ты что, ты что, я ж тебя люблю, ты такая хорошая девочка, - бормотал он, дышал горячо и пьяно.

- Отпусти, отпусти, - прошипела она, упираясь руками в его грудь. - Я закричу, отпусти.

- А вот не отпущу, и кричать ты не будешь, зачем кричать, все будет очень хорошо, - пыхтел он ей в ухо, выгибая ее, и, пытаясь подхватить на руки, укладывал на кровать.

- Нет, нет! - в отчаянии закричала Ася, молотя его руками по спине. Ей стало страшно, страшно, как в детстве, когда она попала в прилив, отправившись с подругами гулять по обнажившемуся песчаному дну морского залива - они так увлеклись, что не заметили, как поднимающаяся на глазах вода бурлящей полосой отрезает их от берега - ощущение отчаяния и ужаса, и нет никакого спасения. Спастись, вырваться любой ценой, и она собралась кусаться, с отвращением глядя на качающуюся перед глазами выбритую щеку, в которую надо вцепиться зубами.

- Ты не находишь, что девушка тебя не хочет? - вдруг странно четко и знакомо прозвучал голос, откуда-то извне, из свободы, перекрытой Веселовым. Объятия ослабли, Веселов повернулся на голос, Ася вырвалась и попыталась сесть, поправляя растерзанную блузку и замерла, увидев стоящего перед ними Акулова. Да, это был его голос и его вопрос.

- Какого… ты тут делаешь? - прорычал Веселов, вставая. - Мы здесь без тебя разберемся.

- Не разберетесь… - вымолвил Акулов. - Оставь ее!

Готовая провалиться сквозь кровать, чертежную доску под ней, и все полы и потолки до подвального этажа, Ася вскочила на ноги - теперь уже все равно, все равно, будь что будет.

- Леня… - прошептала она, потеряв голос.

- Пошел отсюда… - наступал на Леню Веселов, не обращая внимания на Асю, словно ее не было в комнате.

- Девушка не хочет, чтобы я уходил, - ответил тот, точно также не глядя на Асю, словно говоря о какой-то абстрактной девушке.

- Это у девушки надо спросить, что она хочет…

- Вот и спросим!

- Я тебя урою…

- Попробуй…

Они стояли друг напротив друга, перекидываясь словами, как два бойцовских петуха очень разной весовой категории: Веселов - тяжелый вес, Леня - скорее легкий, чем средний.

- Ребята, перестаньте! - простонала Ася, но вряд ли кто-то из двоих ее услышал.

Веселов толкнул Акулова в плечо, тот пошатнулся, но устоял, достав кулаком плечо противника. Тот ответил прямым Акулову в лицо, Леня отлетел к дверям, изрядно ударившись спиной, вскочил, рванул навстречу Веселову с ответным свингом или хуком, но не достал, получив еще один удар.

- Прекратите! - кричала Ася уже во весь голос.

Леня, перехватив Веселова за торс, бил его головой в грудь, они рухнули на пол, рыча и ругаясь. Ася, пометавшись вокруг, схватила чайник и вылила на них остатки воды. В этот момент пришла помощь - распахнулась дверь, явив на пороге Лельку и Утюгова. Общими усилиями бойцов удалось растащить. Веселов мрачно удалился со словами, «Ты, Акула, за это ответишь», хлопнув дверью так, что на полке подпрыгнули кружки. Леня, поднявшись с пола, вытирал ладонью кровь, сочащуюся из разбитой губы. Ася кинулась к тумбочке, достала коробку-аптечку, там нашелся рулон бинта и перекись водорода. Удары Веселова оказались весьма удачными: разбитая Ленина губа усугубилась качественной гематомой под левым глазом. Акулова усадили, несмотря на его протесты, суетясь, обработали губу, а на глаз соорудили холодный компресс. Оказав физическую и медицинскую помощь, Лелька с Мишей ушли успокаивать набежавший на шум народ, оставив Асю вдвоем с Акуловым. Ее возбуждение, волнение, отчаяние, вызванные чередой молниеносных событий, схлынули, уступив место страшной, парализующей неловкости - что теперь он будет думать о ней? Почему он оказался в комнате и спас ее? И зачем? «Лучше бы все случилось, чем оказаться вот так…перед ним», - думала она, смятенно молчала, все время поправляя волосы или что-то из одежды, волнуясь о возможно незамеченном беспорядке. Леня тоже молчал, сидел, откинувшись на стуле, держа у глаза импровизированный компресс.

- Ты… очень больно? - промямлила наконец Ася, и свой голос показался ей чужим, словно она слушала себя со стороны.

- Терпимо, - ответил он.

- Ты… давай, я компресс поменяю.

Он вдруг резко поднялся, бросил на стол мокрый бинт, на его затекший глаз было страшно смотреть.

- Я пошел, спасибо за помощь, - сказал отстраненно, не глядя на нее.

- Пошел? - растерянно спросила она. - Но… ты же. Тебе к врачу надо…

- Разберусь. Если я и ранен, то не смертельно, ходить могу. Пока.

Он вышел быстрее, чем Ася успела что-то ответить. Он не хотел говорить с нею, и правильно делал.

***********

Визитка инспектора нашлась на столике в прихожей среди старых и новых писем. Пройтись по дому, проверить, все ли на месте? Хотя, откуда я знаю, где и что должно быть на месте. Дождаться миссис Хоуп, возможно, она разберется. Изучив цифры на листке с координатами инспектора Нейтана, я набрала номер, сомневаясь, является ли последняя цифра тройкой или восьмеркой. Попытала тройку, решив, что для восьмерки фигуре не хватает завершенности. Телефон на том конце ответил долгими пустыми гудками. Попробовала второй вариант, с восьмеркой - та отреагировала серией коротких. Следующие полчаса провела, фланируя между кухней, где тщетно пыталась что-то съесть, и телефонным аппаратом. Когда, совсем отчаявшись, решила отправиться на поиски полицейского участка, трубку на том конце провода все-таки взяли. Я начала разговор по всем правилам ведения телефонного диалога, и, немного успокоившись, стала понимать ответы собеседника. Он отрекомендовался сержантом с непонятой мною фамилией и объяснил, что старшего инспектора Нейтана пока нет, потому что еще очень рано, и что я могу оставить для него сообщение.

- В дом мистера Монтгомери человек забрался ночью, через окно… через французское окно, - сказала я и добавила для убедительности: - Вы должны знать о мистере Монтгомери. Он… пропал.

В трубке на какое-то время наступила тишина, послышались отдаленные голоса, словно сержант с кем-то консультировался, затем он спросил:

- Уточните ваши адрес и имя.

Зачем-то назвала свой домашний адрес, ахнула, извинилась, мысленно пнув себя, и старательно проговорила: Woodcombe Drive, 3, на всякий случай повторив два раза, словно не я, а он был иностранцем и говорил на чужом для него языке. Еще раз упомянула, что старший инспектор Нейтан сам лично оставил мне этот номер телефона, побывав здесь, в доме, вчера вечером. Сержант заверил, что все будет сделано, как надо, и распрощался. Не слишком любезно, подумала я, хотя с какой стати он должен любезничать с непонятной иностранкой. Положив трубку, села ждать. Села - конечно, сильно сказано, поскольку усидеть на месте было очень нелегко. Я приготовила еще одну кружку чаю, но так ее и не выпила, бросив остывать на кухонном прилавке; с трудом удержалась от того, чтобы пройти во двор через разбитое окно и посмотреть, не оставил ли ночной посетитель каких-либо следов - пусть уж лучше полиция все осмотрит. Поднялась наверх, заглянула в кабинет, но навскидку не заметила там ничего подозрительного, осмотрела холодную пустую спальню, забралась на мансарду, постояла на своем вчерашнем месте, с содроганием вспоминая ночную встречу. Спустилась вниз, подержала в руках новые письма, прочитав адреса на конвертах. Развернула газету, то был номер Таймс, попыталась прочитать статью на первой странице, что-то о премьер-министре, бросила и, пройдя в гостиную, села на диван, перед портретом рыжего англичанина. Или шотландца? Или валлийца? Вылитый Генрих Восьмой, если бы, конечно, я знала, как на самом деле выглядел этот укротитель жен.

Домой… как же я хочу домой, в свою маленькую одинокую квартирку в тысяче шагов от ажурных кружев Большеохтинского моста. Как могла я, взрослая женщина, не понаслышке знающая, что такое обломки любовной лодки, женщина, которой скоро пора думать о вечном, вляпаться в такую авантюру? Я даже тихонько повыла, хотя хотелось взвыть громко, раненой волчицей. Высокая завершающая нота моего воя совпала с ожившим дверным колокольчиком, я подпрыгнула на диване с резвостью юной девушки… ладно, не юной, и не девушки, но все-таки резво. Распахнула дверь, задним числом подумав, что за нею может оказаться совсем не полицейский, но было уже поздно. На крыльце стоял молодой человек в сером плаще, и он мог быть кем угодно, хотя, кажется, именно его я видела вместе с инспектором Нейтаном позавчера во время прогулки.

- Сержант Уиллоби, - представился он, раскрыв передо мной удостоверение.

- А как же инспектор Нейтан? - не очень вежливо отреагировала я, пропуская полицейского в прихожую.

- Старший инспектор занят. Что у вас здесь случилось, мэм?

Попросила его говорить помедленней и, как могла, рассказала о том, что произошло ночью в доме. Показала разбитое окно. Он слушал, кивал, иногда вставлял какие-то вопросы, которые я не сразу понимала, просила повторить, и чем дальше, тем больше чувствовала себя идиоткой, придумавшей ночное нападение и разбившей окно для того, чтобы фантазии разгулявшегося воображения выглядели правдоподобными. Не знаю, отчего у меня создалось такое впечатление, то ли из-за языковой неловкости, то ли из-за молодости собеседника, который слушал меня со снисходительным невниманием.

- Вы уверены, что это не был хозяин дома? - спросил он, тем самым подкрепив мои сомнения.

- Уверена, ведь я видела его, как вас сейчас вижу. И зачем мистеру Монтгомери разбивать стекло, чтобы идти… войти в свой дом?

- Не вижу смысла, - подтвердил сержант. - Из дома что-то пропало?

- Не знаю. Я гостья здесь, ничего не знаю. Есть миссис Хоуп, она убирает дом, надо ее спросить.

- Когда она приходит?

- Часов в десять, но я не знаю, придет ли она.

- И где она живет, тоже не знаете?

- Я здесь всего три дня, в вашей стране, и вот такое со мной случилось, - пожаловалась я, но мое отчаяние вряд ли дошло до адресата, он лишь покачал головой, то ли недоуменно, то ли сочувственно. Напряглась, ожидая, что сейчас он скажет: навязалась, мол, иностранка на голову, своих забот хватает, но он дипломатично промолчал, собрал в пакет осколки разбитого стекла и, не дождавшись миссис Хоуп, которая, впрочем, так и не появилась, пожелал мне удачи и осторожности и удалился. Как будто в моем положении удача и осторожность были доступны.

Возмущенная хладнокровием сержанта, я промчалась по дорожке, ведущей от дома, неожиданно для себя поздоровалась с проходившей мимо пожилой дамой, постояла, глядя, как серый автомобиль выворачивает из переулка и скрывается за поворотом, и, замерзнув на холодном солнечном ветру, вернулась в дом. Злость и пробежка вывели меня из состояния пассивной тоски. Я заварила четвертую кружку чаю, выпила ее, поднялась в кабинет и, взяв лист бумаги и ручку, села за стол, решительная, как Немезида. Лист бумаги и ручка всегда помогали, когда я начинала захлебываться в житейской текучке или жизненной неразберихе. Взять себя в руки, сесть за стол и по пунктам изложить все проблемы и дела. Изложенные на бумаге, они словно подчинялись некоему порядку, и это всегда успокаивало, хоть на какое-то время. Сейчас я не просто захлебывалась, я утонула, с головой ушла под воду.

Итак, имелось два варианта действий: уехать или остаться. Переделать авиабилет на ближайшее время и улететь домой, забыв все, как страшный сон. Осуществлению этого разумного плана мешало, во-первых, то, что инспектор полиции посоветовал мне не покидать Англию, а во-вторых…впрочем, «во-вторых» относилось к абсурдной области чувств - мне хотелось знать, что случилось с Джеймсом. Короче, как в стране невыученных уроков - уехать нельзя остаться - ставьте запятую в любом месте. Проклиная свою судьбину, вздрагивая от каждого звука, доносящегося снаружи, издеваясь над этой глупой игрой в детектив, я не в муках, но родила список из доброго десятка пунктов.

1. Джеймс пропал в день моего приезда.

2. Он оставил адресованную мне записку странного содержания.

3. Если он уехал, то не на своей машине.

4. Его компьютер отсутствует в его кабинете. Он забрал его с собой или…?

5. Он оставил фотографию-приглашение.

6. На встречу в замок пришел некий друг Джеймса Пол Гар… из Истбурна, кажется. Где этот Истбурн? Он сказал, что ничего не знает.

7. Инспектор Нейтан сообщил о том, что Джеймса подозревают в причастности к убийству.

8. Ночью в дом проник человек с непонятной целью. Он меня видел, я его тоже.

9. Сержант Уиллоби равнодушный коп. Нет, бобби.

10. Боюсь оставаться в доме.

11. Может быть, Джеймс сегодня вернется, и все разрешится?

12. Я сплю и вижу сон.

Мои действия

1. Написать письмо Машке.

На втором пункте я застряла, потому что где-то внизу, то ли снаружи, то ли внутри раздался хлопок, словно из огромной бутылки шампанского вылетела огромная пробка. Я вздрогнула, и дрогнула рука, изобразив вместо цифры два иероглиф неясного значения. Придавила записи стеклянным шаром-прессом и вышла из кабинета, прислушиваясь. Дом зловеще молчал, замер, ожидая эффекта от содеянной пакости. Он становился моим врагом, не давая ни минуты покоя. Вероятно, разрывался в сомнениях, как и его хозяин, изложивший в записке две противоположные мысли: «Он в твоем распоряжении» и «Уезжай в Рос…». От подобного одушевления неодушевленного дома мне стало совсем не по себе, словно стены и окна уставились на меня, задавая немые вопросы. «Кто ты, друг или враг?» - пафосно прошептала я, спускаясь вниз по лестнице, благо, что шаги заглушались ковровым покрытием. Внизу стояла тишина. Я прошла на кухню. Штора на окне-двери чуть подрагивала от ветра, проникающего через разбитое окно, посуда и прочие кухонные принадлежности мирно почивали на своих местах, гудел, постанывая, холодильник.

Едва вышла в прихожую проверить, не случилось ли что на улице, как раздался почти оглушивший меня звон колокольчика. Интересно, если так будет продолжаться, я вновь обрету юношескую прыгучесть и быстроту реакций, или в конце концов вывихну лодыжку и заработаю сердечный приступ? Подозревая, что снаружи может оказаться в лучшем случае, миссис Хоуп, а в худшем - вооруженный злоумышленник, я дернула задвижку, осторожно приоткрыла дверь и увидела невысокого мужчину зрелых лет в широкополой шляпе. Окинула взглядом окрестности, не закрытые его фигурой, но ничего страшного или подозрительного не заметила.

- Здравствуйте, мэм, - вкрадчиво сообщил он. - Я - Кадоген Раскин.

- Здравствуйте, сэр, а я - Анастасия Зверева. Мистера Монтгомери нет дома, - ответила я, не пропуская его в дом, и, подумав, добавила: - Вы слышали этот звук, как выстрел?

Он что-то ответил, показывая в сторону дороги, где виднелось авто. Пришлось изобразить недоумение и переспросить, прежде чем я поняла, о чем он говорит.

- Лопнула шина, - сообщил он. - Не понял, на что наехал. А вы русская знакомая Джеймса? - он сделал многозначительную паузу, видимо, предоставляя мне возможность определиться.

- Да, из России, - лаконично подтвердила я.

- Как удивительно! - воскликнул он.

Возможно, «удивительно», которое он употребил, несло в своих недрах скорее негативный, чем позитивный оттенок, но я, разумеется, не стала уточнять.

- Вы сказали, что Джеймса нет дома. Он назначил встречу, а я не смог приехать вовремя, опоздал.

- Встречу? - переспросила я. - Какую встречу?

- Может быть, я войду в дом? - спросил он, оглядываясь. Напротив дома, у живой изгороди остановилась пожилая леди, та, которую я недавно чуть не сбила с ног, и смотрела на нас. Встретив мой взгляд, она, ничуть не смутившись, кивнула мне и продолжила свой путь.

Я пропустила Кадогена Раскина в дом, уповая лишь на свою удачу и на то, что этому есть свидетель. Когда в прихожей он снял шляпу, обнажив лысоватую голову, я поняла, что он был третьим с той загадочной фотографии - тем, что стоял слева.

- Джеймс прислал вам фотографию? - взяла я быка за рога.

- Да. Откуда вы знаете? - удивился он.

Вместо ответа я достала из сумочки фото с датой.

Кадоген смешно изогнул бровь, обычно такую мимику связывают с мужским обаянием, но у него бровь словно переломилась пополам, а кожа на лбу собралась в гармошку.

- Вчера я была на месте встречи, и увиделась там с ним, - я ткнула пальцем в грудь Пола Гар… на фотографии.

- Да-да, это Пол Гарироут, наш однокашник. Значит, он приехал? И где же Джеймс?

- Вы откуда-то приехали? - ответила я вопросом.

- Вы хорошо говорите по-английски, Анастасиа, ведь вы русская? - отвесил он комплимент. - Да, я приехал, из Рединга, мы давние приятели с Джеймсом. Где же он? Откуда у вас фотография?

Монолог о происходящих событиях уже был отрепетирован разговорами с миссис Хоуп, Полом, инспектором и сержантом, поэтому его произнесение не представляло сложностей, а на курсах английского мне бы поставили шесть с плюсом за эту речь. Второй приятель Джеймса слушал меня, чуть ли не открыв рот, время от времени ломая свою бровь.

- Значит, Джеймс пропал, и его подозревают в каком-то преступлении? - переспросил он, когда я более-менее закончила свой рассказ, утаив часть подробностей, которые, сама не зная почему, предпочла придержать при себе.

- Как видите.

- А Пол ничего вам не сказал?

- Да, кажется, так.

- И больше вы ничего не знаете?

- Ничего.

- Все это очень странно. Не могу поверить, что Джеймс мог убить кого-то. Он скрывается от полиции?

- Этого я не знаю. Вы понимаете, что я в чужой стране…

Он молчал, что-то обдумывая.

- Может быть, я угощу вас чаем, а вы расскажете мне о Джеймсе? - предложила я.

- Да, я с удовольствием выпью чаю, - важно согласился он, погладив лысину и оставив без ответа вторую часть моего вопроса.

В ходе чаепития Кадоген Раскин все же поведал, что с Монтгомери его и Пола связывает давняя дружба, что они время от времени, хотя с годами все реже, встречаются, и что на днях он получил по почте вот эту самую фотографию, с датой встречи.

В отличие от нервного Пола Кадоген был спокоен и рассудителен и, казалось, владел ситуацией, что располагало к нему, и я подумала, не показать ли ему записку от Джеймса и не рассказать ли о ночном визитере, но мысль, внезапно пронзившая измученное за последние дни воображение, не позволила совершить этот поступок: по своим габаритам мистер Раскин вполне подходил под образ ночного злоумышленника.

Если и прежде я не чувствовала себя в своей тарелке, то теперь стало совсем не по себе: в чужом доме наедине с человеком, намерения которого неизвестны. И что ему какая-то пожилая леди, которая видела, как он заходил в дом - сделал свое черное дело и уехал прочь, ищи ветра в поле, то есть урагана в море. Хотя, у него же лопнула шина, а далеко без колеса он не уедет. И, кроме того, не факт, что именно он был тем ночным гостем, со страху может померещиться все, что угодно, ведь я не помню лица того человека.

Волнение мое не осталось незамеченным, Кадоген внимательно взглянул на меня и поинтересовался, что случилось.

- Ничего, просто я немного… устала, - ничего лучшего мне не пришло в голову. - Но это неважно, - поспешила добавить я, чтобы не выглядеть невежливой и, если удастся, выведать побольше.

- А где вы подружились с Джеймсом? - спросила, поскольку вопрос уже висел в воздухе. - Как я поняла, этот дом принадлежит его семье, и он вырос здесь?

- Не совсем так, то есть дом, насколько я знаю, принадлежит Монтгомери, но Джеймс несколько лет прожил в Истборне, где мы и познакомились. Мы учились в одной школе.

Верные школьные друзья, которые вместе лазили по деревьям, играли в футбол и крикет, и… чем там еще занимаются английские мальчишки. Новая для меня страница из биографии Джеймса.

Я молчала, размышляя, удобно ли спросить, почему Монтгомери жил там, но Кадоген опередил мои сомнения.

- Родители Джеймса развелись, его мать вышла замуж и увезла его в Истборн, там он окончил школу и жил какое-то время. Потом вернулся в родной город, - пояснил он с аккуратностью кадровика.

- Вот как? Не знала, он ничего не рассказывал об этом, - пробормотала я. - Но… но если там, в Истборне, живет его мать, то, возможно, он уехал к ней?

- Все может быть, - согласился Раскин, отпуская кусочек сахара в чашку свежезаваренного чая. - Миссис Клей довольно пожилая женщина, и неожиданности в ее возрасте более чем вероятны, а такого рода неожиданности часто нарушают наши планы.

Мысль прозвучала логично и обнадеживающе.

- Но почему он не сообщил мне об этом? Хотя бы в той записке! - пробормотала я, наблюдая, как Кадоген методично и бесшумно размешивает сахар.

- Вероятно, не успел. В какой записке? Он написал вам записку? - чайная ложка замерла, бровь сломалась, а в голосе прозвучало удивление, которое было вполне объяснимо, ведь я не упоминала о письме Джеймса.

- Да,- кивнула я. - Очень короткую и ничего не объясняющую.

- Возможно, спешил? - предположил Раскин, погладив лысину. - Или случилось еще что-то, раз его подозревают в каком-то преступлении. Не могу поверить, не могу в это поверить, - повторил он, словно исполнил обязательную мантру.

- Возможно, спешил, - согласилась я, занявшись своим чаем.

Он что-то произнес, и мне пришлось переспросить - взволнованная открывшейся перспективой поисков своего неудавшегося жениха, я не расслышала его слов.

- Миссис Клей, мать Джеймса, живет в Истборне, на Paradise Drive, - произнес мой собеседник тоном кадровика.

Paradise Drive? Надо же, Райский переулок, ни больше, ни меньше. Неплохое название.

- Нужно съездить туда, в Истборн, - озвучила я свои размышления. - Далеко ли это и как туда добраться?

Мне резко полегчало, во-первых, от появившейся определенности и цели, а во-вторых, разговорная тема «Узнать, как добраться» была моим коньком еще со школы.

- Истборн всего милях в пятнадцати отсюда, добраться туда не трудно. Могу вас отвезти. Надеюсь, что все разрешится самым лучшим образом, - произнес Кадоген Раскин, аккуратно ставя чашку на стол.

Самым лучшим - это вряд ли, подумала я, но хотелось бы малой кровью. Съездить в недалекий Истборн, покинув на какое-то время негостеприимный опасный дом, показалось мне сродни освобождению из заключения.

- Это было бы замечательно, мистер Раскин! - воскликнула я, мысленно отругав себя за детскую реакцию. Когда же, когда я повзрослею?

- Конечно же, - важно согласился он.

- Прямо сейчас? Да? Я соберусь, я быстро…

- Да, разумеется.

Я кинулась наверх, но, одевшись, застряла посреди комнаты, обуреваемая сомнениями. Если я покину дом, где гарантия, что ночной гость не вернется и не проберется через разбитое окно? С другой стороны, не могу же я сидеть сторожем в доме, когда появился какой-то свет в конце тоннеля! Куда подевалась миссис Хоуп?

О ночном взломе я сообщила в полицию, а мрачный инспектор Нейтан или равнодушный сержант Уиллоби должны что-то предпринять. Урезонив себя таким образом, я сложила в сумку необходимые вещи и спустилась вниз. Там ожидала упущенная в спешке проблема.

- Совсем забыл, у меня же спустило колесо, - расстроено напомнил мистер Раскин. - Придется отложить поездку, нужно дозвониться до мастерских и вызвать механика.

- Вы сами не меняете колеса? - наивно спросила я.

- Разумеется, нет, - удивился он. - Но можно взять машину напрокат или…

- В гараже Джеймса стоит его машина, - брякнула я. - Почему он не уехал на ней?

Раскин изогнул свою бровь и выдал решение:

- Возможно, она неисправна?

Конечно, и как это не пришло мне в голову? Оправданием могли служить лишь мои личные отношения с автомобилями, точнее, полное отсутствие таковых - у меня никогда не было ни транспорта, ни водительских прав, поэтому я просто-напросто позабыла о машине Джеймса.

Гараж был закрыт, поскольку я не знала и не могла, да и не имела права знать, где находятся ключи от машины, время неуклонно двигалось к полудню, часов в пять уже стемнеет, и город вымрет, значит, нужно ехать как можно скорее.

- Можно добраться туда на такси или автобусе? - спросила я.

- Конечно, но стоит ли так спешить? Как вы доберетесь одна? - забеспокоился Раскин.

- Думаю, что не заблужусь, если вы объясните мне, как и куда идти.

Обсудив ситуацию, мы договорились, что он проводит меня до остановки автобуса и, если повезет, я уеду, а он, поменяв колесо, заберет меня из Истборна.

- Подъеду к пирсу. Его очень легко найти, - сказал Раскин. - Истборн - известный курорт. В хорошее время можно было бы заехать на Бичи-Хэд, это очень красивое и опасное место, отвесная меловая скала, которую называют мысом самоубийц. О, простите, ее так называют! - одернул он себя, словно испугался, что я приму его слова близко к сердцу. - Если бы вы увидели это место, поняли бы почему.

- Что вы, мистер Раскин, название есть название, - успокоила я его. - Я слышала про эту скалу, просто не знала, что она недалеко отсюда.

Меловые скалы побережья Ла-Манша - конечно, я читала о них, видела в кино и на фотографиях, но никогда не думала, что окажусь так близко и при таких обстоятельствах.

Когда мы выходили из дома, я отчего-то ждала, что пожилая леди вновь попадется на пути, но улица была пуста. Вечный ветер стих, облака расползлись, образовав голубые прорехи в своем серо-белом пуховом одеяле.

По пути Раскин объяснил, как найти Райский переулок в Истборне, где жила миссис Клей, а затем вдруг пришел к выводу, что совершил ошибку, согласившись со мной и начал, правда, тщетно, уговаривать меня дождаться, пока он отремонтирует свой лэндровер.

- Нарисую для вас план, я должен был сделать это на столе, но… растерялся, - каялся он, когда мы добрались до автобусной остановки.

Я нашла в сумке блокнот и ручку, соорудила импровизированный стол из сумки, и он принялся рисовать абрис, с комментариями и условными обозначениями. Раскин еще что-то объяснял, когда в конце улицы показался неуклюжий двухэтажный автобус, он приближался, а я всматривалась в табличку на лобовом стекле. Представьте мою радость, когда я прочитала на ней надпись Истборн - все явно благоприятствовало моему путешествию, и оно должно было принести какие-то плоды.

Раскин галантно помог мне подняться на ступеньку, подал сумку, которую я на радостях чуть не оставила у него в руках, крикнул, чтобы я ждала его на пирсе, пневматическая дверь мягко закрылась, и автобус тронулся, унося меня в очередную неизвестность. Удаляющийся Раскин улыбнулся и махнул рукой. Наконец-то появился человек, которому не безразлична судьба Джеймса и который готов помочь.

Я всегда любила дорогу, а особенно ее начало. Тот чудесный миг, когда «уходят башенки вокзала и удаляется причал», когда остался позади психоз, называемый «сборы в дорогу и прощание с родными и близкими», и ты обретаешь свободу, покидая заботы и суету. Ты покачиваешься на полке вагона или на сиденье автомобиля, пристегиваешься к креслу в салоне воздушного лайнера или стоишь на палубе водного в блаженном состоянии безответственности, в нирване дистанции между пунктами А и Б, в восторге начавшихся перемен, и это трижды искупает все неудобства путешествий. Примерно в такую эйфорию я и впала, когда, оплатив билет, забралась на полупустой второй этаж автобуса и села у окна, словно перед экраном телевизора, мысленно показав язык всей компании телерепортеров-путешественников.

Описав дугу по улицам Гастингса, автобус выехал на набережную и полетел, мягко покачиваясь, мимо плоских, как лист фольги, золотых от солнечных лучей вод Английского пролива - все-таки неверно здесь, в Англии, называть его Ла-Маншем, хоть мне и показалось, что там, вдали, виднеется полоса французской земли. Скорее всего, то был мираж.

Мелькнула за окном знакомая площадь с памятником, и то место, где я ступила на землю Гастингса три дня назад… дальше, дальше, мимо пышных зеленых изгородей и причудливых деревьев, то по-зимнему голых, то нарядно разодетых вечно живой листвой всевозможных оттенков; мимо полосатых тюдоровских фасадов, мимо кокетливых магазинчиков и кафе, мимо ленточных домов, растянутых вдоль улиц бесконечно повторяющимся однотипным архитектурным набором: окно-крыльцо-пилястры-окно… Город остался позади, потянулись зеленые поля и кустарники с красными листьями вдоль дороги, и вновь - дома, магазинчики, ресторанчики, автозаправка, а вот и лавка скобяных товаров - как я могла пропустить вывеску «Hardware»?

Крепостная стена возникла внезапно, почти сразу после автозаправки с ярко-красной рекламой. Древняя, поросшая мхом, сложенная из плоских камней, с округлыми монументальными башнями. Дорога следовала изгибам стены, четко повторяя ее повороты. Но вот и замок остался позади, автобус выкатил на небольшую площадь и остановился напротив не менее древнего каменного храма с узкими оконцами почти под крышей и мрачной остроугольной колокольней. Напротив имелась информационная табличка, укрепленная на столбике и заполненная крупным шрифтом - я без труда прочитала, что церковь Святой Девы Марии, первая норманнская церковь в Англии, сооружена в 1080 году. От древности дат слегка закружилась голова. Что есть вся житейская суета пред этими безмолвно взирающими на нас стенами, за которыми крещены тысячи и тысячи младенцев, и они же, прожив жизнь, отпеты, когда пришел их последний час? Мысли горчили пафосом, но я списала это на потрясающую цифру 1080 и впечатляющий цвет древности каменных стен.

Автобус мягко тронулся, заполучив в свое нутро несколько новых пассажиров и выпустив несколько старых. И вновь потекла дорога, мелькнул указатель «Истборн - 2 мили», вернув все тревоги в двойном размере. Куда я еду и что скажу миссис Клей, если Джеймса не окажется у нее? Что ее сын пропал? Или придумаю байку о том, что путешествую по побережью, пока Джеймс занят чем-то важным? Знает ли она обо мне, и почему Джеймс ни словом не обмолвился о том, что его мать живет в Истборне? Что он сам там жил? Впрочем, я тоже не слишком много рассказывала ему о своих родственниках, и не расспрашивала его, решив, что он сам сообщит, если посчитает нужным. А надо было бы расспросить - как всегда подвел вечный ступор, включающийся, когда дело касалось личной жизни собеседника. Вполне логично было думать, что он познакомит меня с ними, когда я приеду. Или не познакомит.

Такая вот какофония мыслей кружилась в голове, когда автобус выехал на истборнскую набережную и остановился. Слева сверкало в солнечных лучах многоэтажное белое здание, напоминающее Гранд Отель в Брайтоне, из фильмов и с фотографий, возможно, чуть поменьше размером, а справа - море и уходящий в его простор пирс с фонарями, флажками, шарами и нарядно-белым павильоном, увенчанным круглым куполом. Видимо, именно здесь я должна быть к четырем часам пополудни, чтобы встретить или не встретить Кадогена Раскина. Я вышла из автобуса и, осмотревшись, достала из сумки абрис Раскина. Судя по чертежу, нужно было выдвинуться вперед по набережной, свернуть на Вокзальную улицу, по ней добраться до церкви и парка Гилдредж, там повернуть налево и… впрочем, не стану утомлять подробностями маршрута, который должен был привести меня к дому миссис Клей.

Был полдень, чудесный полдень, голубоглазый, золотоволосый, белостенный, и я решила отправиться в путешествие по Истборну пешком: во-первых, ходьба успокаивала, во-вторых, у меня было достаточно времени, в-третьих, я боялась встречи с матерью Джеймса, и мне хотелось отдалить ее этим естественным образом, а в-четвертых, - из простых меркантильных соображений. Итак, я двинулась по набережной, любуясь городским и морским пейзажем - какое удовольствие они бы доставили мне, если бы не обстоятельства, при которых я попала в этот приморский курортный город, по-январски пустой. Его жители, видимо, либо сидели за рулями проносящихся по дороге автомобилей, либо трудились, каждый на своем месте, или заперлись в своих красивых домах, не желая показывать носы на улицу. На набережной на пути попалась лишь шумная разношерстная компания, скорее всего, то были туристы; пара мужчин бомжового вида и молодая женщина, одетая по-спартански: в майку с короткими рукавами. Она толкала перед собой коляску, в которой восседал младенец лет трех, одетый столь же аскетично для хоть и солнечного, но прохладного января.

Вокзальная улица нашлась довольно быстро, но до церкви и парка пришлось идти довольно долго. Фасады церкви хоть и уступали по древности храму Святой Девы Марии, но выглядели достаточно умудренными годами, ветрами и событиями. Здесь я немного заблудилась, запутавшись в переулках - они, словно нити паутины, расползались от большого парка, закрытого от случайных посетителей высокой оградой. Обойдя парк пару раз, я обратилась с вопросом к попавшемуся на пути пожилому джентльмену, но он ответил мне так хрипло и неразборчиво, что я поспешила поблагодарить его и продолжить поиски самостоятельно. Райский переулок возник внезапно - начало его, подобно Лесному оврагу в Гастингсе пряталось меж деревьев и кустарников, и я лишь случайно заметила табличку с названием, прячущуюся там же. Едва свернула в переулок, как сердце решило выскочить и побежать вперед, а ноги сообщили о страшной усталости и отказались идти. Страх, вечный наш спутник, который, вероятно, зовется инстинктом самосохранения, оберегает не только от опасных поступков, но часто от поступков вообще. Сколько лет я, обжегшись на молоке, дула на все подряд, как премудрый пескарь или человек в футляре, забравшись в свою потресканную скорлупу, и в один прекрасный или ужасный момент вдруг поняла, что могу так и просидеть в этой скорлупе до конца жизни, скорость проживания которой с каждым годом увеличивалась троекратно.

Указанный на плане дом оказался невелик и очень живописен: его стены были сплошь увиты каким-то вечнозеленым плющом. Несколько шагов - и я у двери, очень низкой, обрамленной венцом засохших стеблей вьющегося растения. Колокольчик у входа звякнул бронзово-гулко в унисон моему издерганному сердцу. А если этот дом тоже пуст? Но изнутри послышалось движение, кто-то загремел засовом. В просвете открывшейся двери показалась женщина, немолодая, но не настолько, чтобы быть матерью Джеймса.

- Что вам угодно, мэм? - неприветливо спросила она.

Что мне угодно? А угодно мне притащиться невесть откуда, чтобы задать вам пару вопросов.

- Здравствуйте! Прошу прощения. Меня зовут Анастасия Зверева, и я… знакомая Джеймса Монтгомери...

Уфф… Я выжидающе уставилась на нее, а она смотрела на меня так, словно ни одно слово из моей речи не было ей знакомо.

- Кто вы? - наконец спросила она.

Я повторила фразу, старательно выговаривая каждое слово.

- Хотела бы поговорить с миссис Клей, - добавила в конце.

- Вряд ли вам это удастся, мэм.

- Я ошиблась адресом? - осторожно спросила я.

- Нет, не ошиблись.

- А ее сын, Джеймс Монтгомери, он не здесь, не у неё? - я пошла ва-банк.

- Её сын Джеймс? Нет, здесь нет никакого Джеймса.

- Значит, вы не миссис Клей?

- Конечно, нет. Я - медсестра.

- Миссис Клей больна?

Она коротко улыбнулась, и это принесло мне какое-то облегчение.

- Эта болезнь называется старостью, - сообщила она, чуть помолчав.

- Так значит, вы - сиделка? - сообразила я.

- Да, сиделка, - повторила она, взглянув на меня с удивлением. - Вы… иностранка?

Как сложно, когда одни и те же слова имеют разные значения, зависящие от контекста. Впрочем, вопрос о моей национальной принадлежности был однозначен.

- Да, я из России. Я могу увидеть миссис Клей?

Я не была уверена, стоит ли встречаться с ней. Джеймса здесь не было, а что я скажу его матери?

- Думаю, что в этом не смысла, - ответила сиделка.

- Но, может, я поговорю с вами?

Я повторила свое имя и полезла в сумку за паспортом, но она, что-то обдумав, вдруг кивнула и впустила меня в дом. Первое, на что я обратила внимание, войдя внутрь - в доме стоял душистый, чуть душноватый, сдавивший горло запах каких-то трав, словно где-то без устали работал ароматизатор.

- Проходите сюда, в гостиную, - сказала сиделка.

В гостиной аромат был еще сильнее, и не удивительно, потому что все стены небольшой старомодного вида комнаты были увешаны связками сухих трав, как будто я попала не в жилой дом, а в гомеопатическую аптеку. В углу около завешенного веселенькими занавесями окна сидела в кресле старушка. Отчего-то, первое, что пришло на ум, когда я увидела ее - престарелая Офелия. Она взглянула на меня, точнее сквозь меня, словно не видела. Застыдившись своих нескладных мыслей, я оглянулась на сиделку.

- Да, это миссис Клей, она почти ничего не видит, - сказала та и, указав на монументально-столетний стул, добавила: - Присядьте сюда.

Я послушно села, чувствуя себя не просто неловко, но почти преступницей, бессовестно вторгшейся на чужую территорию. От запаха трав и смятения закружилась голова.

- Вы знаете, что у миссис Клей есть сын, Джеймс… Монтгомери? - спросила я.

- Вероятно, у леди и есть сын с таким именем, но я о нем ничего не знаю, - ответила сиделка, устроившись напротив на столь же древнем стуле.

- А… миссис Клей, ее можно спросить?

- Думаю, она вряд ли поймет смысл вашего вопроса, - мрачно заметила сиделка.

- Но она что-то говорила о своих детях? Люди… в таком состоянии много говорят. Наверное, есть какие-то фотографии…

Я замолчала, понимая, что захожу далеко. С какой стати посторонний человек, сиделка, станет рыться и показывать мне, еще более постороннему человеку, семейные фотографии? Но я могла задать еще один вопрос.

- Извините за… - тщетно попыталась вспомнить слово «назойливость», не слишком верно заменила его на «глупость», - но кто вас нанял на работу? Не сама же миссис Клей?

- Разумеется, нет, я заменила ее прежнюю сиделку.

Я кивнула, разглядывая комнату - казалось, что она находится вне реального мира: эти сухие букеты на стенах, старая мебель, хрупкая фигура слепой старухи, завернутой в шаль, как в кокон, полноватая сердитая сиделка - и все это плавало в удушающем аромате трав.

- Пойду, извините меня, - я поднялась со стула, стараясь дышать пореже.

Настаивать и рассказывать о причинах, что привели меня сюда, не было смысла.

Она вскочила, внезапно проявив заинтересованность, видимо, все-таки сработал синдром английской вежливости.

- А зачем же вы приходили?

- Э-э-э… видите ли, я знакомая мистера Монтгомери, и мне сказали, что здесь живет его мать.

- О! - она помолчала, вздохнула и сказала:

- Выпейте чаю, сейчас я принесу. Посидите, пожалуйста.

Я не успела ни отказаться, ни согласиться, как сиделка с неожиданной для ее тяжеловатой фигуры легкостью упорхнула из гостиной, оставив меня наедине с фарфоровой фигурой старухи у окна. Я осторожно приблизилась к ней. Она смотрела перед собой и что-то шептала, чуть шевеля подкрашенными губами, сухие руки с длинными пальцами покоились на крупном узоре белой вязаной шали. Печальная картина увядания.

Голос сиделки и звяканье посуды отвлекли меня от созерцания старости. Тонкие до полупрозрачности фарфоровые чашки на таких же блюдцах, украшенные картинками из старинной жизни - не чета разнокалиберным кружкам на кухне Джеймса - красовались на сервировочном столике, который сиделка вкатила в гостиную. Она разлила чай из столь же очаровательного чайника, предложила печенье, и я, размякнув от всей это одурманивающей английскости, попробовала чай, оказавшийся терпким мятно-горьковатым на вкус. После нескольких глотков стало легче, головокружение уменьшилось, я даже съела одно печенье.

- Вам нравится наш чай? - поинтересовалась сиделка. - Я заварила его с травами…

По все видимости, она перечислила названия, но этих слов в моем запасе не было.

- Да, спасибо, очень вкусно. Это вы увлекаетесь травами?

- Да, эти ароматы успокаивают, леди чувствует себя лучше, - она кивнула, беря толстыми пальцами чашку - казалось, она ненароком раздавит эту хрупкую вещь. Золотисто-красноватый напиток просвечивал сквозь тонкую фарфоровую стенку, сквозь тщательно выписанную на ней даму в пышном викторианском платье с кринолином. Опять закружилась голова, и потяжелели веки, словно невидимая сила надавила на них. Я допила чай, слушая, как сиделка рассказывает о чудодейственной силе трав, которые ее сестра выращивает на своей ферме. Гостиная мутнела и расплывалась, голос собеседницы отдалялся, словно уши медленно закладывало ватой. Я ухватилась за край сервировочного стола и услышала испуганный возглас сиделки:

- Что с вами, мэм?

Перед глазами расплывалось светлое пятно, которое с каждой секундой приобретало резкость, словно невидимая рука настраивала объектив, пока я не поняла, что это потолок. Под головой оказалась подушка, а сама я лежала, укрытая вязаной шалью - надеюсь не с плеч миссис Клей - на чем-то узком и жестком, оказавшемся деревянным диванчиком. Я уснула или потеряла сознание? Села, разлепляя упорно закрывающиеся глаза. Через пару минут, осмотревшись, обнаружила, что нахожусь в маленькой узкой комнате, скорее похожей на кладовую, с оконцем наверху, откуда и падал свет на потолок. Встала, убедившись, что способна держать равновесие, толкнула дверь и попала в уже знакомую гостиную. От запаха трав снова сдавило горло и я, проскочив комнату, вылетела, точнее, выползла в прихожую.

Где сиделка? Что случилось со мной? Посмотрев на часы, с ужасом обнаружила, что уже четверть седьмого, значит, то ли я лежала без сознания, то ли спала без малого шесть часов и опоздала на встречу с Кадогеном Раскиным. Что делать - молча ждать или звать сиделку, хотя я даже не знаю ее имени? К счастью, ждать и звать не пришлось, раздались шаги, и она появилась на ступеньках лестницы, спускаясь со второго этажа.

- Что случилось со мной? - спросила я и лишь по ее недоуменному взгляду поняла, что задала вопрос по-русски.

- Как вы себя чувствуете? - спросила она. - Я испугалась, но потом поняла, что вы просто заснули, и уложила вас.

- Просто заснула? - переспросила я, подумав, что неправильно перевела для себя ее слова.

- Да,- кивнула она, и мне ничего не оставалось, как поверить ей.

- Вам надо обратиться к врачу, - продолжила она профессиональным тоном.

- Да, конечно, - согласилась я, сильно сомневаясь, что именно этим сейчас и займусь. Мною владело одно желание - выйти из этого душного дома, вдохнуть свежего воздуха, и тогда все будет хотя бы в относительном в порядке.

- Да, конечно, - повторила я, - пойду, мне пора, мне нужно на воздух… Это все от запаха ваших трав.

Хотя, в жизни не страдала аллергией на травы, тем более, сонной. Видимо, возраст и стресс дают о себе знать.

- Но… но я не могу отпустить вас в таком состоянии, - забеспокоилась она.

- Мне нужно на воздух, - упрямо повторила я.

- Я вызову такси, вас отвезут… - сказала она, помолчала и добавила: - Куда вам нужно.

Как будто она спрашивала, откуда я приехала. Может и хотела, но не успела, потому что я устроила сцену с обмороком.

Сиделка занялась телефоном, я же отправилась приводить себя в порядок.

Через четверть часа я распрощалась с очередным негостеприимным английским домом, в очередной раз подтвердившим незыблемую британскую аксиому, которую так славно изложили герои национального фольклора, три пресловутых поросенка: «Мой дом - моя крепость». Почувствовав себя Ниф-Нифом или Нуф-Нуфом, но точно не Наф-Нафом, не боящимся большого страшного волка, я села в такси и вскоре стояла, вдыхая свежий морской воздух, на набережной у пирса, освещенного огнями фонариков, что гирляндами очерчивали контуры причала и павильон с куполом. Головокружение и тяжесть в голове почти прошли, осталась противная вялость и желание поспать еще пару часов. Вероятно, только после хорошего спокойного сна, каковой мне явно не светил в ближайшем будущем, смогу собрать расползающиеся во все стороны света мысли.

«Я падала в обморок три раза в жизни, - тупо твердила я, прохаживаясь по немноголюдной вечерней набережной, - первый раз - в детстве, ударившись о дверь какой-то чувствительной точкой на локте… сегодня случился третий».

Машин у пирса было немного, и среди них не было той, которую я ждала. Раскин, конечно, уже уехал, или не приезжал совсем, в лучшем случае - задержался. Так или иначе, надо было решать, что делать дальше. Я отправилась на автобусную остановку, ругая себя, что не удосужилась узнать расписание автобуса. Хотя, не могла же я знать, что так позорно засну в доме миссис Клей.

На остановке было пусто, а табличка расписания гласила о том, что последний рейс на Гастинг отправляется в пять часов вечера.

«Вероятно, можно доехать поездом», - подумала я.

Вокзальная улица, по которой я проходила днем, не напрасно так называлась - здание железнодорожного вокзала находилось именно там. Пока пыталась принять решение, небеса, видимо, решив, что достаточно одарили жителей побережья хорошей погодой, расслабились и распустились не сильным, но холодным дождем, шагать под которым до вокзала не очень хотелось. Еще немного и я, как бомжиха, засну, упав на мокрые плитки тротуара. Подняв воротник, я вступила в дождь. Свет фонаря из круглого матового плафона мягко струился, ломаясь на миллиарды светящихся капель. Мне до слез, до крика хотелось домой, прочь отсюда и как можно скорее. Доберусь до Гастингса и завтра же куплю билет в обратную сторону. Лучи фар скользнули по мокрой мостовой, какое-то авто проехало мимо, за спиной зашуршали тормоза… Неужели Раскин? Я обернулась, водитель давал задний ход, машина остановилась, стекло сползло вниз, и мужчина, показавшийся в окне, спросил:

- Миссис… э-э-э… Сверева?

***********

Август, 2013 г.

Copyright © 2013 Ольга Болгова

Другие публикации автора

Обсудить на форуме

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью или частично запрещено

В начало страницы