графика Ольги Болговой

Литературный клуб:


Мир литературы
  − Классика, современность.
  − Статьи, рецензии...
  − О жизни и творчестве Джейн Остин
  − О жизни и творчестве Элизабет Гaскелл
  − Уголок любовного романа.
  − Литературный герой.
  − Афоризмы.
Творческие забавы
  − Романы. Повести.
  −  Сборники.
  − Рассказы. Эссe.
Библиотека
  − Джейн Остин,
  − Элизабет Гaскелл.
  − Люси Мод Монтгомери
Фандом
  − Фанфики по романам Джейн Остин.
  − Фанфики по произведениям классической литературы и кинематографа.
  − Фанарт.

Архив форума
Форум
Наши ссылки


Читайте
любовные романы:

Неожиданная встреча на проселочной дороге, перевернувшая жизнь - «Мой нежный повар»

  Развод… Жизненная катастрофа или начало нового пути? - «Записки совы»

  Оказывается, что иногда важно оказаться не в то время не в том месте - «Все кувырком»

  Даже потеря под Новый год может странным образом превратиться в находку - «Новогодняя история»

  История о том, как найти и не потерять свою судьбу... - «Русские каникулы»

  Море, солнце, курортный роман... или встреча своей половинки? - «Пинг-понг»




Юрьева Екатерина
любовно-исторический роман «Водоворот»


читайте в книжном варианте под названием


«1812: Обрученные грозой»
(главы из книги)

О жизни и творчестве
Элизабет Гаскелл


Впервые на русском языке опубликовано на A'propos:

Элизабет Гаскелл «Север и Юг» (перевод В. Григорьевой) «− Эдит! − тихо позвала Маргарет. − Эдит!
Как и подозревала Маргарет, Эдит уснула. Она лежала, свернувшись на диване, в гостиной дома на Харли-стрит и выглядела прелестно в своем белом муслиновом платье с голубыми лентами...»

Элизабет Гаскелл «Жены и дочери» (перевод В. Григорьевой) «Начнем со старой детской присказки. В стране было графство, в том графстве - городок, в том городке - дом, в том доме - комната, а в комнате – кроватка, а в той кроватке лежала девочка. Она уже пробудилась ото сна и хотела встать, но...»

Элизабет Гаскелл «Занимательно, если не выдумки» (Выдержки из письма Ричарда Виттингема, эсквайра) (перевод С.Поповой) «В своё время Вас настолько позабавило чувство гордости, испытываемое мною по поводу происхождения от одной из сестёр Кальвина, вышедшей замуж за Виттингема, декана Дарема, что сомневаюсь, сможете ли Вы оценить глубину и важность мотивов, приведших меня...»

Элизабет Гаскелл «Признания мистера Харрисона» (перевод С.Поповой) «Ярко пылал огонь в камине. Жена только что поднялась наверх уложить ребенка в постель. Напротив меня сидел Чарльз, загорелый и импозантный. Как приятно было осознавать, что впервые с мальчишеских времён мы сможем провести несколько недель под одной крышей...»



Перевод романа Элизабет Гаскелл «Север и Юг» - теперь в книжном варианте!
Покупайте!

книжный вариант

Джей Ти Возвращение Альтернативное развитие событий «Севера и Юга» «После долгих размышлений над фильмом и неоднократного его просмотра мне вдруг пришла в голову мысль, а что было бы, если бы Маргарет вернулась в Милтон для "делового" предложения, но Джон Торнтон ничего не знал о ее брате. Как бы тогда закончилась история...»


Дейзи Эшфорд «Малодые гости, или План мистера Солтины» «Мистер Солтина был пожилой мущина 42 лет и аххотно приглашал людей в гости. У него гостила малодая барышня 17 лет Этель Монтикю. У мистера Солтины были темные короткие волосы к усам и бакинбардам очень черным и вьющимся...»


Cтраницы Архива Форумов:

Экранизация романа Джейн Остин "Гордость и предубеждение" «Любопытная рецензия, действительно. Ну, ГиП-2005 - это вообще недоразумение какое-то, а не экранизация, ее серьезно и воспринимать-то невозможно. Мы с подружкой пошли в кино исключительно посмеяться, и, честно говоря, в некоторых местах просто хохотали в голос (один мраморный бюстик Дарси чего стоит, не говоря уж о кабанчике... :))) Кира Найтли - никакая не Лиззи, а самая натуральная Лидия, и ведет себя соответственно...»

Наш Пушкин «В попытке сказать что-либо о Пушкине я сразу вспоминаю посвященные ему огромные труды. Люди потратили на исследования жизни и творчества годы и годы. Разобрано каждое слово, каждый рисунок изучен, расписана по минутам жизнь, даже косвенные упоминания в чужих дневниках, письмах, мемуарах взяты на карандаш...»

Персонажи произведений Л.Н.Толстого «Что касается хитрости Сони... Мне она не кажется хитрой. Несчастной, одинокой, зависимой, безотказной. И письмо Николаю, насколько я помню, она написала не потому, что просчитала все ходы, а под страшным давлением старой графини, которая ей жизни из-за этого не давала. Соне просто некуда было деваться и ничего не оставалось делать, как освободить Николая от данного слова. Между прочим, мужские персонажи в Войне и мире, тоже далеки от идеала. Тот же Николай, например, совсем не походит на благородного героя. Как и князь Андрей, и Пьер. Первый слишком циничен, второй - глуповат. Самый симпатичный герой для меня - Васька Денисов...»

Повседневная жизнь в живописи «Когда мы читаем наши любимые книги о 18-19 веке, нам хочется получить представление и о повседневной жизни героев. По этой причине у меня собралась коллекция из жанровых картин, которые помогают хоть отчасти удовлетворить любопытство...»

Путешествия, впечатления
- Финляндия (Хельсинки)

«До Хельсинки добиралась из Питера скоростным поездом "Аллегро" - три с половиной часа, и вы на месте. Цена проезда более 4 тыс, но есть утренний, эконом, в три раза дешевле при той же скорости....»


На нашем форуме:

 Идеальные герои. Кто они? что можно сказать про Татьяну Ларину и Евгения Онегина? Ну, Онегин явно не идеал, наш скучающий денди. Татьяна, робкая душою, гораздо больше подходит под идеал женщины (и Пушкин ее любил). Но я думаю, она идеальна с точки зрения мужчин, но никак не женщин. Хотя и мужчины здесь лицемерят. Почему?
 Коллективное оригинальное творчество «Принимают участие все желающие. Соавторами избирается ответственный редактор-координатор, в чьи обязанности входит координация работы соавторов. Также он следит за развитием сюжета, собирает написанные отрывки и т.д. Авторские фрагменты, рассказы и т.д. пишутся в...»
 Живопись, люди, музы, художники «Со старых полотен на нас смотрят лица давно ушедших людей, мы слышим шум городов и плеск воды, видим давно прошедшие закаты и восходы, художники сохранили для нас на своих полотнах не только изображение, но и жизнь, следы былых страстей, надежд и чаяний...»
  Ужасающие и удручающие экранизации «Ну вот, дождались очередной экранизации "Войны и мира" Судя по рекламе, Наташа там блондинка и ваще... что-то неудобоваримое. Мне лично очень даже нравится "олигофренка", как тут комментировали, Хепберн...»
  Странности любви: Почему Он выбрал именно Ее? «Тема всплыла во время обсуждений "Водоворота" Почему Палевский выбрал Докки? И сразу параллельно возник этакий глобальный вопрос - почему этот мужчина выбирает именно эту женщину? Иногда - объяснение находится быстро, иногда - мысль о "несоответсвии" предлагаемых индивидов заставляет всерьёз задуматься о странностях любви. Чтобы не оффтопить в "Водовороте" глобально, предлагаю вспомнить и обсудить прочитанные истории любви, счастливые и не очень, которые объединяет недоумение: Почему Он выбрал именно Ее?...»
  − Графиня де Монсоро «Эх, далека от нас эпоха рыцарей плаща и шпаги, яда и кинжала, ножа и топора… Может, оно и к лучшему. Зато у нас есть кино...»
  Слово в защиту... любовного романа? «Если попытаться дать формулировку любовному роману, то она может звучать так: история романтических взаимоотношений мужчины и женщины со счастливым завершением, т.е. взаимном объяснении в любви и разрешением всех недопониманий...»


История в деталях:

Правила этикета: «Данная книга была написана в 1832 году Элизой Лесли и представляет собой учебник-руководство для молодых девушек...»
Брак в Англии начала XVIII века «...замужнюю женщину ставили в один ряд с несовершеннолетними, душевнобольными и лицами, объявлявшимися вне закона... »
Нормандские завоеватели в Англии «Хронологически XII век начинается спустя тридцать четыре года после высадки Вильгельма Завоевателя в Англии и битвы при Гастингсе... »
Старый дворянский быт в России «У вельмож появляются кареты, по цене стоящие наравне с населенными имениями; на дверцах иной раззолоченной кареты пишут пастушечьи сцены такие великие художники, как Ватто или Буше... »


Мы путешествуем:

Я опять хочу Париж! «Я любила тебя всегда, всю жизнь, с самого детства, зачитываясь Дюма и Жюлем Верном. Эта любовь со мной и сейчас, когда я сижу...»

История Белозерского края «Деревянные дома, резные наличники, купола церквей, земляной вал — украшение центра, синева озера, захватывающая дух, тихие тенистые улочки, березы, палисадники, полные цветов, немноголюдье, окающий распевный говор белозеров...»

Венгерские впечатления «оформила я все документы и через две недели уже ехала к границе совершать свое первое заграничное путешествие – в Венгрию...»

Болгария за окном «Один день вполне достаточен проехать на машине с одного конца страны до другого, и даже вернуться, если у вас машина быстрая и, если повезет с дорогами...»


 

О жизни и творчестве Джейн Остин

Библиотека

Джейн Остин

Jane   Austen

 
Гордость и гордыня
Pride and Prejudice

OCR - colin.borda.ru



Перевод с англ. И. Г. Гуровой
M.: 000 «Фирма «Издательство АСТ»;
1999. – 432 с.

Начало       Пред. главы

Глава 31

Манеры полковника Фицуильяма очаровали всех обитательниц дома мистера Коллинза, и они не сомневались, что его присутствие очень скрасит их визит в Розингс. Однако, прежде чем они были туда приглашены, миновало несколько дней — ведь пока гости оставались там, в их присутствии не слишком нуждались. И чести этой они удостоились только в первый день Пасхи, почти через неделю после приезда племянников леди Кэтрин, причем им просто сказали, когда они вы ходили из церкви, что вечером их ждут в Розингсе. Всю неделю они почти не видели ни леди Кэтрин, ни ее дочери. Полковник Фицуильям несколько раз заглядывал к ним в течение этого срока, но мистера Дарси они видели только в церкви.

Разумеется, приглашение было принято, и в положенный час они присоединились к обществу в гостиной леди Кэтрин. Ее милость приняла их вежливо, но далеко не так, как в дни, когда у нее не было других гостей. И теперь она занималась только своими племянниками, разговаривая с ними, а особенно с мистером Дарси, гораздо больше, чем с кем-либо еще из присутствующих. Полковник Фицуильям, казалось, был искренне рад им — в Розингсе он невыразимо скучал, и любое, даже пустячное, событие облегчало эту скуку, а кроме того, хорошенькая подруга миссис Коллинз заметно его очаровала. Теперь он сел подле нее и так занимательно рассказывал о Кенте и Хартфордшире, о путешествиях и домашней жизни, о новых книгах и музыке, что Элизабет никогда еще не было в этой гостиной столь весело. Они беседовали с таким оживлением и интересом, что привлекли к себе внимание не только мистера Дарси, но и леди Кэтрин. Глаза первого все чаще обращались на них с любопытством, и ее милость вскоре разделила с ним это чувство, но тут же выдала его, бесцеремонно перебив их:

− Что ты такое говоришь, Фицуильям? O чем вы разговариваете? Что ты втолковываешь мисс Беннет?

− Мы беседуем о музыке, сударыня, — сказал он, когда больше уже нельзя было уклоняться от ответа.

− О музыке! В таком случае, прошу, говори громче. Из всех предметов разговора этот мне приятнее всего. И я должна принять участие в вашей беседе, раз вы говорите о музыке. Полагаю, в Англии найдется немного людей, которые упиваются музыкой сильнее, чем я, или обладают от природы столь взыскательным вкусом. Если бы я в свое время училась ей, то превзошла бы все тонкости. Как и Анна, если бы здоровье позволило ей сесть за инструмент. Я убеждена, что она играла бы восхитительно. Дарси, а как играет Джорджиана?

Мистер Дарси похвалил успехи сестры с братской нежностью.

− Я очень рада слышать такой благоприятный отзыв о ее стараниях. Прошу, передай ей от меня, что достичь совершенства она сможет, лишь постоянно упражняясь.

− Уверяю вас, сударыня, — ответил он, — в таком совете нет нужды. Она упражняется каждый день.

− Превосходно. И чем больше, тем лучше. Когда в следующий раз я буду писать ей, непременно укажу, чтобы она ни в коем случае не манкировала. Я часто повторяю молодым девицам, что достигнуть совершенства в музыке можно, лишь постоянно упражняясь. Я несколько раз говорила мисс Беннет, что она никогда не будет играть хорошо, если не будет упражняться больше. И хотя у миссис Коллинз инструмента нет, я часто говорила, что она может приходить в Розингс каждый день и играть на фортепьяно в комнате миссис Дженкинсон. B той части дома она, знаете ли, никому мешать не будет.

Мистеру Дарси как будто стало стыдно за бесцеремонность тетушки, и он ничего не ответил.

Когда кофе был выпит, полковник Фицуильям напомнил Элизабет, что она обещала сыграть ему. Она тотчас села за инструмент. Он придвинул стул поближе к ней. Леди Кэтрин дослушала пьесу до половины, а затем громко заговорила со своим вторым племянником. Но он вскоре отошел от нее, с обычной своей неторопливостью направился к фортепьяно и встал так, чтобы видеть лицо прелестной музыкантши. Элизабет заметила его маневр и в первую же удобную паузу сказала ему с лукавой улыбкой:

− Вы намерены испугать меня, мистер Дарси, подойдя во всем вашем величии послушать меня. Но я ничуть не испугаюсь, хотя ваша сестрица и играет сталь бесподобно. Во мне прячется упрямство, которое восстает, когда меня хотят устрашить. Моя храбрость просыпается при каждой попытке заставить меня бояться.

− Не стану говорить, что вы в заблуждении, — ответил он, — потому что вы ведь не думаете серьезно, будто я лелею намерение вас испугать. A я уже достаточно долго имею честь быть с вами знакомым, чтобы знать, как вам иногда нравится высказывать мнения, которые на самом деле вам не принадлежат.

Элизабет искренне посмеялась над таким своим портретом и сказала полковнику Фицуильяму:

− Ваш кузен прекрасно вам меня аттестует и научит вас не верить ни единому моему слову. Сколь я несчастна, что встретилась здесь с человеком, который так умело представляет мой характер в истинном свете там, где я уповала показать себя в авантаже. Право, мистер Дарси, очень невеликодушно с вашей стороны упомянуть обо всех моих изъянах, которые вы подсмотрели в Хартфордшире, — и позвольте вам сказать, это дурная политика, так как мне хочется отплатить вам, и тогда могут выясниться таксе вещи, которые шокируют ваших близких.

− Я вас не боюсь, — сказал он с улыбкой.

− Прошу, позвольте мне услышать, в чем вы его вините! — воскликнул полковник Фицуильям. — Я очень хотел бы услышать, как он ведет себя среди малознакомых людей.

− Ну, так вы услышите! Однако приготовьтесь узнать нечто ужасное. Когда я увидела его в самый первый раз в Хартфордшире, это, вообразите, было на балу, и как, по-вашему, он вел себя на этом балу? Танцевал всего четыре раза, хотя кавалеров не хватало и, как мне отлично известно, не одной барышне приходилось сидеть у стены, потому что ангажировать ее было некому. Мистер Дарси, вы не можете отрицать, что так и было.

− Я не имел чести быть знакомым ни с одной дамой или барышней на ассамблее, кроме тех, с кем приехал туда.

− Справедливо. И на балах ведь никого никому представлять не принято! Полковник Фицуильям, так что же мне еще сыграть? Мои пальцы ждут ваших распоряжений.

− Быть может, — сказал Дарси, — я поступил бы разумнее, если бы искал представления, но во мне слишком мало того, что рекомендовало бы меня новым знакомым.

− Не спросить ли нам у вашего кузена о причине? — сказала Элизабет, все еще обращаясь к полковнику Фицуильяму. — Не спросить ли, почему человек, блещущий умом и образованностью, к тому же вращающийся в высшем свете, имеет слишком мало того, что его рекомендовало бы новым знакомым?

− На ваш вопрос я могу ответить, не обращаясь к нему, — сказал полковник Фицуильям. — Потому, что его это не заботит.

− Разумеется, я лишен дара, присущего некоторым людям, — сказал Дарси. — Дара непринужденно 6еседовать с теми, кого я вижу впервые. Я не способен подделаться под тон их беседы или притвориться, будто мне интересно то же, что и им, хотя и часто наблюдаю подобное.

− Мои пальцы, — сказала Элизабет, — не порхают по клавишам с легкостью, которую я наблюдаю у многих музыкантш. В них нет ни необходимой для этого силы, ни быстроты, и они не способны играть с тем же искусством. Но я всегда полагала, что вина тут моя, так как я не тружусь упражняться. Но не потому, что считаю, будто мои пальцы менее способны к совершенству, чем у других музыкантш.

Дарси ответил с улыбкой:

− Вы правы. И свое время вы употребляли с гораздо большей пользой. Никто из имевших честь слушать вашу игру не нашел 6ы в чем вас упрекнуть. Ни вы, ни я не садимся за инструмент перед незнакомыми людьми.

Тут их перебила леди Кэтрин, которая громко осведомилась, о чем они разговаривают. Элизабет тотчас снова заиграла. Леди Кэтрин подошла к фортепьяно, послушала одну-две минуты, а затем сказала Дарси:

− Мисс Беннет играла бы совсем недурно, если 6ы больше упражнялась и имела бы лондонского учителя. Пальцы у нее достаточно гибкие, но ее вкус уступает вкусу Анны. Анна играла бы восхитительно, если 6ы здоровье позволило ей учиться музыке.

Элизабет взглянула на Дарси, чтобы узнать, с какой охотой он поддержит этот комплимент своей кузине. Однако ни в этом случае, ни в других она не подметила ни малейших признаков любви; и его поведение с мисс де Бэр навело ее на следующую утешительную для мисс Бингли мысль: будь мисс Бингли его родственницей, то у нее было бы ровно столько же надежд стать его избранницей.

Леди Кэтрин продолжала говорить об игре Элизабет, не скупясь на поучения, касавшиеся владения инструментом и ее вкуса. Элизабет выслушивала их с вежливым терпением и по просьбам джентльменов продолжала играть, пока не подали карету ее милости, чтобы отвезти их всех домой.

Глава 32

На следующее утро Элизабет сидела за письмом к Джейн в одиночестве, потому что миссис Коллинз и Мария отправились по делам в деревню, как вдруг ее отвлек звон дверного колокольчика — верный знак, возвещавший о визитерах. Она не слышала перед этим стука колес, а потому подумала, что это может быть леди Кэтрин, и поспешила спрятать недоконченное письмо, чтобы избежать бесцеремонных расспросов, но тут дверь отворилась и, к ее великому изумлению, вошел мистер Дарси — и один. Он, казалось, тоже удивился, что застал ее одну, и извинился за свое вторжение — служанка не предупредила его, что хозяйки и ее сестры нет дома.

Затем они сели, и, когда она осведомилась о здоровье леди Кэтрин и остальных обитателей Розингса, возникла опасность, что наступит полное молчание. Настоятельно требовалось найти какую-нибудь тему, и в ее поисках Элизабет вспомнила о том вечере, когда видела его в Хартфордшире в последний раз, и, любопытствуя yслышaть, чем он объяснит их поспешный отъезд, сказала:

− Как внезапно вы все покинули Недерфилд в ноябре, мистер Дарси! И наверное, мистер Бингли был приятно удивлен, увидев вас всех столь скоро после вашего расставания. Ведь, если память мне не изменяет, он простился с вами накануне. Уповаю, они его сестрицы были здоровы, когда вы покинули Лондон.

− O, совершенно, благодарю вас.

Она убедилась, что другого ответа не последует, и после небольшой паузы добавила:

−  Насколько мне известно, мистер Бингли больше не намерен возвращаться в Недерфилд?

− Я не слышал, чтобы он говорил об этом, но, вероятно, в будущем он станет проводить там очень мало времени. У него много друзей, и он в том возрасте, когда число друзей и приглашений постоянно увеличивается.

− Раз он намерен лишь изредка заглядывать в Недерфилд, то для наших мест было бы лучше, если 6ы он вовсе отказался от аренды. Ведь тогда бы там могла поселиться семья, которая останется в поместье надолго. Но быть может, мистер Бингли снял Недерфилд не столько ради соседей, сколько ради себя самого, и нам следует полагать, что он сохранит аренду или откажется от нее по тем же причинам.

− Меня не удивит, — сказал Дарси, — если он откажется от Недерфилда, едва представится случай приобрести в собственность поместье, отмечающее его вкусам.

Элизабет промолчала. Она боялась продолжать разговор о его друге, но не находила, что сказать еще, и предоставила ему искать тему для разговора.

Он понял намек и вскоре заметил:

− Этот дом мне кажется очень уютным. Леди Кэтрин, если не ошибаюсь, произвела в нем много переделок, когда мистер Коллинз получил Хансфордский приход.

− Да, насколько мне известно, и я убеждена, что она не могла удостоить своем добротой более благодарного человека.

− Мистер Коллинз как будто оказался очень счастлив в выборе супруги.

− O да! Его друзья с полным правом могут радоваться, что ему довелось встретить одну из очень немногих здравомыслящих женщин, которые были 6ы способны дать ему согласие или, согласившись, сделать его счастье. Моя подруга очень благоразумна, хотя я не уверена, что считаю ее брак с мистером Коллинзом самым мудрым ее поступком. Однако она кажется очень счастливой, а с практической точки зрения это, бесспорно, была для нее хорошая партия.

− Вероятно, ей очень приятно, что она поселилась столь недалеко от своей семьи и друзей.

− Недалеко? Однако это же почти пятьдесят миль!

− Но что такое пятьдесят миль по хорошей дороге? Много менее дня пути. Да, такое расстояние я считаю недалеким.

− Я бы никогда не сочла это расстояние одним из преимуществ ее брака! — вскричала Элизабет. - Я 6ы никогда не сказала, что миссис Коллинз поселилась по6лизости от своей семьи.

− Это лишь доказывает вашу собственную любовь к Хартфордширу. Все, что лежит за пределами лонгбоpнских окрестностей, наверное, кажется вам очень далеким.

При этих словах по его губам скользнула улыбка, смысл которой Элизабет, как ей казалось, прекрасно поняла. Конечно, он полагает, что она подумала о Джейн и Недерфилде. И, отвечая, она залилась румянцем.

− Я вовсе не хотела сказать, будто женщине следует жить по соседству со своей семьей. «Далеко» и «близко», разумеется, понятия относительные и зависят от многих разнообразных обстоятельств. Когда богатство делает любые дорожные расходы незначительными, расстояние перестает быть препятствием. Но тут другой случай. Мистер и миссис Коллинз обладают приличным доходом, но не таким, который допускал 6ы частые поездки, и я уверена, что моя подруга сочла 6ы, что живет неподалеку от своей семьи, только если бы их разделяло вдвое меньше миль.

Мистер Дарси придвинул свой стул чуть ближе к ней и сказал:

− Вам не следует питать столь сильную любовь к родным местам. Вам не придется навсегда остаться в Лонгборне.

Элизабет посмотрела на него с удивлением. B мистере Дарси словно бы произошла какая-то перемена, он отодвинул стул, взял газету со столика и, взглянув через верхний ее кран, спросил более холодным голосом:

− Вам нравится Кент?

Последовала беседа о достоинствах этого графства, которую они вели с полным спокойствием и не отвлекаясь от темы, но их разговор скоро прервала вернувшаяся Шарлотта, которая вошла с сестрой в гостиную. Их обеих удивил такой тет-а-тет. Мистер Дарси объяснил недоразумение, ставшее причиной того, что он нарушил уединение мисс Беннет, просидел еще несколько минут, больше почти ничего никому не сказав, и откланялся.

− Что это может означать? — спросила Шарлотта, едва он ушел. — Милая Элиза, он должен быть влюблен в тебя, иначе он никогда бы не пришел к нам так запросто.

Однако, когда Элизабет объяснила, что он больше молчал, Шарлотта, вопреки своим надеждам, была вынуждена признать, что ее догадка маловероятна. И после всяческих предположений им оставалось только прийти к выводу, что он, как было вероятнее всего в это время года, нанес этот визит от скуки, не найдя для себя никаких занятий. Сезон охоты и лисьей травли кончился. B стенах дома были леди Кэтрин, книги и бильярд, но джентльмены не способны проводить все время в четырех стенах. И то ли близость дома священника, то ли приятная прогулка до него, то ли его обитатели явились достаточным соблазном, но с этого дня оба кузена посещали его почти каждый день. Они появлялись в разные часы утра, порой поодиночке, порой вместе, а иногда — сопровождая тетушку. Им всем было ясно, что полковник Фицуильям приходит ради удовольствия, которое ему доставляет их общество, и мысль эта, разумеется, еще более повысила его в их мнении. Элизабет же его видимое восхищение и собственное удовольствие от его общества напомнили о ее недавнем фаворите Джордже Уикхеме. И хотя, сравнивая их, она находила манеры полковника Фицуильяма не столь о6ворожительными, она признала за ним гораздо большую образованность.

Однако гораздо труднее было понять, почету мистер Дарси их навещал так часто. Не ради их общества, так как обычно он не открывал рта в течение десяти минут, а когда говорил, то, казалось, неохотно, лишь по необходимости, принося приличиям жертву, не доставлявшую ему ни малейшего удовольствия. Миссис Коллинз его не понимала. Полковник Фицуильям порой подшучивал над его неразговорчивостью, a это доказывало, что это не обычное его поведение, чего сама она заметить, разумеется, не могла, почти совсем его не зная. А так как ей хотелось верить, что причина перемены — влюбленность, и влюбленность в ее подругу Элизу, она положила себе узнать, так ли это: внимательно наблюдала за ним и когда они бывали в Розингсе, и когда он приходил к ним, но безуспешно. Бесспорно, он часто смотрел на ее подругу, однако истолковать это можно было по-разному. Его взгляд казался серьезным, упорным, но Шарлотта часто сомневалась, что он прячет восхищение, а иногда даже думала, что его порождает рассеянность. Раза два она говорила Элизабет, что Дарси, возможно, питает к ней нежное чувство, но Элизабет только посмеивалась в ответ. И миссис Коллинз отступала, опасаясь вызвать надежды, которые могли завершиться лишь разочарованием. Ведь она ничуть не сомневалась, что неприязнь ее подруги к Дарси исчезнет, едва она поверит в свою власть над ним.

Строя планы счастья Элизабет, Шарлотта иногда думала, не выйти ли той за полковника Фицуильяма. Он, вне всяких сравнений, был гораздо более приятным человеком, бесспорно, восхищался Элизабет, а его положение в свете не оставляло желать ничего лучшего. Но в противовес всем этим преимуществам мистер Дарси имел в своем распоряжении немало приходов, тогда как у его кузена не могло быть ни единого.

Глава 33

Гуляя по парку, Элизабет не раз нежданно встречала мистера Дарси. Она сердилась на капризы случая, которые приводили его туда, где никто другой никогда не прогуливался, и, чтобы предотвратить дальнейшие встречи, она во время первой позаботилась сообщить ему, что это ее любимые дорожки. Так почему же они встретились там во второй раз? Непонятно! Тем не менее вторая встреча произошла, а за ней и третья. Это казалось злокозненностью или же наложенной на себя епитимьей. Потому что их встречи не ограничивались обычными церемонными фразами, неловкой паузой и расставанием ко взаимному облегчению; нет, он считал необходимым повернуть назад и сопровождать ее. Говорил он мало, но она не особенно утруждала себя тем, чтобы отвечать или слушать. Однако во время их третьей встречи ее удивило, что он задавал странные, не проистекающие друг из друга вопросы: как ей нравится гостить в Хансфорде, про ее любовь к одиноким прогулкам, про ее мнение о супружеском счастье мистера Коллинза и миссис Коллинз. И еще: говоря о Розингсе, о том, что у нее как будто сложилось превратное представление об этом доме, он словно бы предполагал, что, вновь приезжая в Кент, она будет гостить там. Его слова как будто подразумевали именно это. Не думает ли он о полковнике Фицуильяме? Она решила, что его слова, если они означали что-то, клонили в ту сторону. Это ее слегка огорчило, и она была очень рада, оказавшись у калитки в ограде напротив дома мистера Коллинза.

Во время другой прогулки она перечитывала последнее письмо Джейн и размышляла над некоторыми местами в нем, которые доказывали, что настроение ее сестры, когда она его писала, было не очень веселым, и тут, подняв глаза, она с удивлением увидела перед собой не мистера Дарси, а полковника Фицуильяма. Быстро спрятав письмо и заставив себя улыбнуться, она сказала:

− Я не знала прежде, что вы прогуливаетесь и здесь.

− Я обходил парк, — ответил он, — как делаю обычно каждый год, и решил в заключение заглянуть к Коллинзам. Вы собираетесь еще погулять?

− Нет, я как раз намеревалась вернуться.

Она тут же повернулась, и они вместе пошли к калитке.

− Верно, что вы покидаете Кент в субботу? — спросила она.

− Да... если Дарси снова не отложит отъезд. Но я в его распоряжении. Он все устраивает, как ему заблагорассудится.

− И если не доволен тем, что устроит, у него остается радость выбора. A я не знаю никого, кто так бы наслаждался правом следовать своим капризам, как мистер Дарси.

− Ему очень нравится поступать по-своему, — ответил полковник Фицуильям. — Но кому из нас это не нравится? Просто у него для этого куда больше простора, чем у многих других, так как он богат, а многие другие бедны. Я говорю по собственному опыту. Младшему сыну, вы знаете, приходится привыкать к ограничению желаний и к зависимости.

− По-моему, младшему сыну графа обычно не приходится испытывать ни того, ни другого. Часто ли недостаток денег препятствовал вам поехать, куда вам было угодно, или обрести то, что вам понравилось?

− Очень злокозненные вопросы! Да, возможно, мне нельзя утверждать, будто я испытывал много подобных превратностей. Однако в более важных делах недостаток денег может стать моим несчастьем. Младшие сыновья не женятся так, как им хотелось бы.

− Если только их выбор не падает на богатых невест, что, мне кажется, бывает очень часто.

− Наша привычка к роскоши делает нас зависимыми, и среди людей моего положения в свете лишь немногие могут вступить в брак, не думая о деньгах.

«Это говорится для меня?» — подумала Элизабет и покраснела при этой мысли, но опомнилась и сказала шутливо:

− А сколько обычно стоит младший сын графа? Если только старший сын не отличается болезненностью, полагаю, вы не запросите более пятидесяти тысяч фунтом?

Он ответил ей в том же тоне, и тема была оставлена. Чтобы нарушить молчание, которое могло внушить ему мысль, будто она расстроена тем, что произошло, Элизабет вскоре сказала:

− Полагаю, ваш кузен привез вас с собой главным образом для того, чтобы иметь кем распоряжаться. Поражаюсь, почему он еще не женился и не обзавелся кем-то более постоянным для этой цели. Однако его сестра, возможно, пока восполняет этот недостаток. A так как он ее единственный опекун, то может делать с ней все, что пожелает.

− Нет, — ответил полковник Фицуильям. — это преимущество он должен делить со мной. Опекунство над мисс Дарси поручено нам обоим.

− Неужели? Прошу, скажите, какой он опекун? А ваша опекаемая доставляет вам много хлопот? Барышни ее возраста иногда бывают немного своенравными, а если она истинная Дарси, то, возможно, любит поставить на своем?

Говоря это, она заметила, что он глядит на нее очень внимательно. А то, как он тут же осведомился, почему она полагает, будто мисс Дарси доставляет им много хлопот, убедило ее, что ее догадка верна. И она тотчас ответила:

− Не пугайтесь. Я никогда не слышала про нее ничего дурного и вполне готова поверить, что она самое покладистое существо на свете. Некоторые мои знакомые души в ней не чают — миссис Хэрст и мисс Бингли. По-моему, вы упоминали, что знакомы с ними.

− Да, немного. Их брат очень приятный человек, настоящий джентльмен и большой друг Дарси.

− O да, — ответила Элизабет сухо, — мистер Дарси необыкновенно добр к мистеру Бингли и чрезвычайно о нем заботится.

− Заботится о нем! Да, пожалуй, Дарси действительно помогает ему, когда он настоятельно нуждается в помощи. Судя по тому, о чем он мне рассказал по дороге сюда, у меня есть основания полагать, что Бингли в большом у него долгу. Впрочем, я обязан ему извинением, так как у меня нет уверенности, что речь шла именно о Бингли. Все это лишь предположения.

− О чем вы говорите?

− Об истории, которую Дарси, натурально, не хотел бы предать огласке, так как, дойди она до семьи барышни, это было бы весьма неприятно.

− Вы можете положиться на то, что я никому не скажу ни слова.

− И помните, у меня нет особых оснований полагать, что в ней замешан именно Бингли. Дарси сказал мне лишь, что поздравляет себя с тем, как недавно ему удалось спасти своем друга от чрезвычайно неразумного брака, но не упомянул ни имен, ни каких-либо обстоятельств. И я заподозрил, что дело касается Бингли, потому лишь, что он из тех молодых людей, которые легко попадают в подобные положения. Ну и кроме того, все прошлое лето они были неразлучны.

− A мистер Дарси объяснил вам причины своего вмешательства?

− Насколько я понял, против барышни имелись сильнейшие возражения.

− И к какому же искусству он прибегнул, чтобы разлучить их?

− Он не говорил со мной о своем искусстве, — ответил Фицуильям с улыбкой. — Он сказал мне лишь то, что я сейчас сказал вам.

Элизабет ничего не ответила, но, пока она продолжала идти, ее сердце переполнялось негодованием. Понаблюдав за ней некоторое время, Фицуильям спросил, о чем она так задумалась.

− Я думаю о том, что сейчас от вас услышала, — сказала она. — Поведение вашего кузена возмущает меня. Почему он берет себе право судить?

− Вы склонны назвать его вмешательство непростительным?

− Я не вижу, какое у мистера Дарси есть право решать, насколько уместна или неуместна сердечная склонность его друга. Или почему, полагаясь только на свое суждение, он берется указывать и распоряжаться, как именно должен быть счастлив его друг. Однако, — продолжала она, спохватившись, — поскольку обстоятельства нам неизвестны, нечестно было бы осудить его. Достаточно ясно, что речь шла не об истинной склонности.

− Заключение достаточно правдоподобное, — сказал Фицуильям, — но оно отнимает заметную часть блеска у победы кузена.

Сказано это было в шутку, но ей показалось таким точным портретом мистера Дарси, что она побоялась ответить, и, тотчас оставив эту тему, всю оставшуюся дорогу до дома священника говорила о разных пустяках, а там, едва полковник откланялся, поднялась в свою комнату, чтобы без помех обдумать все от него услышанное. Не могло быть никаких сомнений, что речь шла о ее близких. И конечно же, в мире не могло существовать двух людей, равно находящихся под безграничным влиянием мистера Дарси. Она никогда не сомневалась, что он был причастен к уловкам, пущенным в ход, чтобы разлучить мистера Бингли и Джейн, однако она считала, что замысел и главная роль принадлежали мисс Бингли. Однако, если только самомнение не ввело Дарси в заблуждение, он был причиной — его гордыня и каприз были причиной всех страданий Джейн и прежде, и теперь. Он на время погубил всякую надежду на счастье в самом нежном, в самом отзывчивом сердце в мире. И никто не мог бы предсказать, насколько долго продлится власть содеянного им зла.

«Против барышни имелись серьезнейшие возражения», — сказал полковник Фицуильям. Возражениями этими, вероятно, были двое дядей, провинциальный стряпчий и лондонский негоциант.

− Против самой Джейн, — воскликнула она, — разумеется, никаких возражений быть не могло! Ведь она сама прелесть и доброта! Она умна, образованна, ее манеры обворожительны. Ничего нельзя сказать и против папеньки, ведь он, несмотря на некоторые чудачества, обладает достоинствами, какие даже мистер Дарси не может презреть, и почтенностью, которой сам он, вероятно, никогда не обретет. Тут она подумала о своей матери, и ее уверенность несколько поколебалась. Но она не желала признать, что возражения могли быть связаны с миссис Беннет, так как, по ее убеждению, гордыню мистера Дарси куда глубже уязвила бы неродовитость, чем отсутствие здравого смысла у новой родни его друга. Наконец она бесповоротно решила, что мистер Дарси отчасти повиновался этой худшей из худших гордостей, а отчасти - желанию приберечь мистера Бингли для своей сестры.

Волнение и слезы, вызванные этими мыслями, стали причиной головной боли, которая к вечеру настолько усилилась, что вкупе с нежеланием видеть мистера Дарси понудила ее не пойти со своими родственниками в Розингс, где их ожидали к чаю. Миссис Коллинз, заметив, что ей действительно нездоровится, не стала настаивать и, как могла, помешала настаивать своему мужу. Однако мистер Коллинз не мог скрыть опасений, как бы леди Кэтрин не разгневалась, что она осталась дома.

Глава 34

Когда они ушли, Элизабет, словно намереваясь еще сильнее восстановить себя против мистера Дарси, занялась перечитыванием всех писем, которые Джейн присылала ей в Кент. В них не было ни сетований, ни воспоминаний о произошедшем, ни намеков на то, что она продолжает страдать. И все же почти в каждой строчке недоставало той веселости, какой они всегда дышали прежде, веселости, питаемой безмятежностью и добрым расположением ко всем людям, а потому никогда не омрачавшейся. Элизабет теперь чувствовала скрытую во многих фразах грусть, которую не заметила, читая письмо в первый раз.

Мистер Дарси бессовестно похвалялся горем, которое сумел причинить, и это помогло ей глубже понять страдания сестры. Некоторым утешением служила мысль, что через два дня его уже не будет в Розингсе, а еще большим - уверенность, что через неделю с небольшим она вновь встретится с Джейн и поможет своей любовью вернуть ей прежний покой.

Подумав об отъезде Дарси, она вспомнила, что его кузен покинет Кент вместе с ним, но полковник Фицуильям дал ясно понять, что никаких серьезных намерений у него нет, и, хотя его общество доставляло ей большое удовольствие, страдать из-за его отъезда она не намеревалась.

Едва она пришла к этому заключению, как зазвенел дверной колокольчик, и она немного смутилась, полагая, что это мог быть полковник Фицуильям, который как-то раз заходил к ним столь же поздно, а сейчас мог прийти осведомиться о ее здоровье. Однако тут же оказалось, что она ошиблась, и она почувствовала совсем другое, когда, к величайшему своему изумлению, увидела, что в гостиную входит мистер Дарси. Он тут же торопливо справился, не прошла ли ее мигрень, давая понять, что его привело сюда желание узнать, что ей стало лучше. Она ответила ему с холодной вежливостью. Он было сел, но тут же вскочил и прошелся по комнате. Элизабет удивилась, но ничего не сказала. После нескольких минут молчания он подошел к ней и с большим волнением заговорил:

− Я тщетно боролся. Это бесполезно. Мои чувства подавить невозможно. Вы должны позволить мне выразить, как пылко я восхищаюсь вами и люблю вас.

Изумление Элизабет не знало границ. Она смотрела на него краснея, не веря своим ушам, не в силах произнести ни слова. Он счел это благоприятным знаком и тут же признался в нежной страсти, которую питает к ней, и питает уже давно. Он изъяснялся красноречиво, но коснулся иных чувств, кроме сердечных, и о гордости говорил с неменьшим жаром, чем о нежности. Ее более низкое положение в обществе, неравенство такого брака, семейные препятствия — все то, что противостояла влечению сердца, перечислялось и растолковывалось с горячностью, которая, видимо, рождалась раной, наносимой его достоинству, но никак не могла содействовать успеху его объяснения со своей избранницей.

Несмотря на свою глубокую неприязнь к нему, Элизабет не могла не быть тронута лестностью предложения такого человека, и хотя ее намерение осталось неколе6имым, сначала она сожалела о боли, которую должна будет ему причинить. Но то, что последовало дальше, заставило ее забыть о жалости, которая тотчас сменилась возмущением. Однако она попыталась овладеть собой, чтобы, когда он договорит, ответить ему спокойно. B заключение он описал ей силу влюбленности, которую, вопреки всем своим усилиям, он не смог побороть, и затем вы разил надежду, что она вознаградит его, отдан ему свою руку. Когда он произнес эти слова, она без труда поняла, что он не сомневается в ее согласии. Правда, он сказал, что со страхом и трепетом ждет решения своей судьбы, но в его лице не было и тени сомнения. Это могло лишь усугубить ее возмущение, и, когда он смолк, она сказала, зардевшись румянцем гнева:

− Мне кажется, в подобных случаях принято выражать благодарность за лестное расположение, даже если оно не находит ответа. Вполне естественно быть признательной за него, и если бы я могла испытывать благодарность, то теперь поблагодарила бы вас. Но я не могу. Я никогда не искала вашего доброго мнения, а вы, бесспорно, одарили меня им весьма неохотно. Я предпочла бы никому не причинять боли. И причинила ее, не подозревая об этом, но, надеюсь, она будет недолгой. Чувства, которые, по вашим словам, столь долго препятствовали вашему признанию, легко возобладают над вашей сердечной склонностью после этого объяснения.

Мистер Дарси, опиравшийся на каминную полку и не спускавший глаз с лица Элизабет, казалось, слушал ее с досадой не менее, чем с удивлением. Лицо его побледнело от гнева, и во всех его чертах отразилось смятение. Он старался совладать с собой и не хотел ничего говорить, пока не счел, что достаточно успокоился. Пауза эта была для Элизабет ужасной. Наконец с вымученной невозмутимостью он сказал:

− И это единственный ответ, которым меня удостоят! Быть может, я бы хотел узнать причину, почему я отвергнут со столь малой попыткой соблюсти правила вежливости. Впрочем, это не имеет никакой важности.

− И я могла бы спросить, — ответила она, — почему со столь видимы м намерением оскорбить и унизить меня вы изволили сказать мне, что питаете ко мне нежность против вашей воли, против вашего рассудка и даже против самой своей натуры? Нет ли во всем этом оправдания для некоторой невежливости? Но у меня есть и другие причины. И они вам известны. Если бы мои собственные чувства не отвергали вас, если бы я была равнодушна или даже расположена к вам, неужели вы думаете, что хоть что-то толкнуло бы меня ответить согласием человеку, чьи усилия погубили, и, быть может, навсегда, счастье горячо любимой сестры?

Пока она говорила, мистер Дарси переменился в лице, однако ненадолго, и продолжал слушать ее не перебивая, а она продолжала:

− У меня есть достаточно поводов думать о вас дурно. Никакие побуждения не могут оправдать несправедливости и бессердечия этих ваших поступков. Вы не посмеете, вы не можете отрицать, что вы были главным, если не единственным, кто разлучил их, обрек одного осуждению света за легкомыслие и непостоянство, другую — насмешкам за обманутые надежды, а их обоих — сердечным страданиям.

Она умолкла и с немалым негодованием увидела по его лицу, что ее слова не пробудили в нем ни малейшего раскаяния. Он даже посмотрел на нее с улыбкой нарочитого недоверия.

− Можете вы отрицать все это?

C притворной невозмутимостью он наконец ответил:

− Я не намерен отрицать, что сделал все, что в моих силах, чтобы разлучить моего друга с вашей сестрой, или что радуюсь моему успеху. Ему я оказал большую услугу, чем себе.

Элизабет не показала виду, что заметила этот галантный намек, хотя его смысл был ей ясен. Но он не мог ее смягчить.

− Моя неприязнь вызвана не только этими вашими поступками, — продолжала она. — Мнение о вас сложилось у меня задолго до них. Ваш характер раскрылся мне в рассказе, который много месяцев тому назад я выслушала от мистера Уикхема. Что вы можете сказать об этом? Какой ссылкой на воображаемою дружескую услугу можете вы оправдаться? Какое неверное толкование того, что произошло, можете вы приписать другим?

− Вы принимаете живейшее участие в делах этого джентльмена, — сказал Дарси менее спокойным тоном, и на его лице проступила краска.

− Кто, знающий, какие несчастья ему пришлось перенести, не принял бы в нем участия?

− Его несчастья! — презрительно повторил Дарси. — Да, его несчастья правда были велики.

− И навлечены на него вами! — с жаром вскричала Элизабет. — Вы ввергли его в нынешнюю бедность. Вы отняли у него блага, которые, как вам было известно, предназначались ему. Вы лишили его лучшие годы той независимости, которая была его правом, вполне им заслуженным. Все это сделали вы! И тем не менее вы способны встретить упоминание о его несчастьях презрительной насмешкой!

− Таково ваше мнение обо мне! — воскликнул Дарси, быстрым шагом пересекая комнату. — Так вы смотрите на меня! Благодарю, что вы все так подробно изъяснили. Мои вины, согласно этой оценке, поистине велики! Но, может быть, — добавил он, останавливаясь и поворачиваясь к ней, — все эти проступки могли быть оставлены без внимания, если 6ы вашу гордость не уязвило мое честное признание в сомнениях, которые столь долго препятствовали мне принять решение. Эти горькие упреки могли бы остаться не сказанными, если бы я более расчетливо скрыл свои борения и лестью заставил 6ы вас поверить в то, что мной движет беспредельная, не видящая никаких препон нежная склонность, которая поддержана рассудком, долгим обдумыванием — ну, словом, всем. Но мне противно любое притворство. И я не стыжусь чувств, о которых рассказал. Они естественны и оправданы. Могли ли вы ждать, что меня будет радовать ваше происхождение? Что я буду поздравлять себя с тем, что породнюсь с людьми, чье положение в обществе настолько ниже моего?

C каждым мгновением гнев все больше овладевал Элизабет. И тем не менее она приложила все усилия, чтобы сохранить спокойствие, когда сказала:

− Вы ошибаетесь, мистер Дарси, если полагаете, будто форма, в которую вы облекли свое признание, как-то повлияла на меня, если не считать того, что она избавила меня от жалости, которую я могла почувствовать, отказывая вам, если 6ы вы вели себя как подобает джентльмену.

Она увидела, как Дарси вздрогнул при этих словах, однако он ничего не сказал, и она продолжала:

− В каких 6ы словах вы ни предложили мне свою руку, они не соблазнили бы меня принять ее.

Вновь он не сумел скрыть изумления и взглянул на нее с выражением недоверия и растерянности. A она добавила:

− C самого начала, с первой же минуты, могу я сказать, моего знакомства с нами ваши манеры вполне показали мне вашу надменность, вашу спесь и ваше эгоистичное пренебрежение чувствами других и послужили тем фундаментом неодобрения, которое благодаря последующим событиям превратилось в прочную неприязнь. Мы были знакомы менее месяца, когда я поняла, что вы — последний человек в мире, за которого я вы шла бы замуж, как бы меня ни уговаривали.

− Вы сказали достаточно, сударыня. Я вполне понимаю ваши чувства и теперь могу лишь стыдиться того, что чувствовал сам. Простите меня за отнятое у вас время и примите мои наилучшие пожелания здоровья и счастья.

C этими словами он поспешно вышел из комнаты, а мгновение спустя Элизабет услышала, как за ним захлопнулась дверь дома. Она была в полном смятении, не понимала, как успокоиться, села, потому что ноги ее не держали, и проплакала полчаса. Ее удивление, когда она вновь и вновь думала о произошедшем, все более возрастало. Мистер Дарси сделал ей предложение! И был в нее влюблен уже столько месяцев! Так влюблен, что хотел на ней жениться вопреки всем тем возражениям, которые подвигли его помешать женитьбе его друга на ее сестре и уж тем более должны были иметь силу в его глазах, когда речь шла о нем самом! Все это представлялось ей почти невероятным. Ей льстило, что она, сама того не зная, могла внушить столь сильное чувство. Но его гордость, его невыносимая гордыня, бесстыдное признание в том, как он поступил с Джейн, его непростительная уверенность в своей правоте, хотя он ничем не мог оправдать своего поведения, и бесчувственность, с какой он упомянул мистера Уикхема, даже не считая нужным отрицать свою жестокость по отношению к тому, — все это вскоре заставило ее забыть о жалости, какую было пробудила мысль о его лю6ви к ней.

Она все еще не могла прийти в себя, когда стук колес экипажа леди Кэтрин заставил ее поспешить в свою комнату, чтобы избежать проницательных глаз Шарлотты.

Глава 35

На следующее утро Элизабет тотчас вернулась к тем мыслям, которые накануне долго мешали ей уснуть. Она еще не оправилась от удивления и не могла думать ни о чем другом. Не в силах чем-нибудь заняться, она после завтрака решила погулять, подышать свежим воздухом и направилась было к своей любимой дорожке. Однако воспоминание, что мистер Дарси иногда тоже гуляет там, остановило ее, и вместо того, чтобы свернуть в парк, она пошла по проселку, который уводил в сторону от тракта. Однако с одной стороны вдоль него тянулась ограда парка, и вскоре Элизабет миновала боковую калитку. Пройдись раза два по началу проселка, она, соблазненная красотой утра, остановилась у калитки и залюбовалась парком. Пять недель, которые она провела в Кенте, внесли большую перемену в пейзаж, и с каждым днем деревья, рано развертывающие листья, зеленели все больше. Она уже собиралась продолжить прогулку, как вдруг заметила в прилегающей к парку рощице фигуру какого-то человека. Он шел по направлению к ней, и, опасаясь, что это может оказаться мистер Дарси, она было пошла назад. Однако не осталась незамеченной, и он, ускорив шаг, ее окликнул. Хотя она узнала голос мистера Дарси, но все-таки повернулась и направилась назад к калитке. Дарси уже стоял там, протягивая ей письмо, которое она машинально взяла, а он сказал с видом надменного спокойствия:

− Я уже давно прогуливался в роще в надежде встретить вас. Вы окажете мне честь, прочитав это письмо?

С легким поклоном он повернулся и вскоре скрылся среди деревьев.

Не ожидая ничего приятного, но сгорая от любопытства, Элизабет вскрыла письмо и с удивлением обнаружила два листа, исписанные очень мелким почерком, как и третий лист, в который они были вложены. Она пошла дальше по проселку и начала читать. Письмо было помечено Розингсом, восемью часами утра, и гласило следующее:

«Получив это письмо, сударыня, не тревожьтесь, что найдете в нем повторение тех чувств или возобновление того предложения, которые вчера вечером вызвали у вас такое отвращение. Я пишу без намерения причинить вам боль или уронить себя, напомнив о желаниях, которые для душевного спокойствия нас обоих следует поскорее забыть. Вероятно, следовало бы избежать тех усилий, которые понадобятся, чтобы написать это письмо и прочитать его, но моя честь требует, чтобы оно было написано и прочитано. A потому вы должны извинить вольность, с какой я потребовал вашего внимания. Знаю, сколь противно это будет вашим чувствам, но я взываю к вашей справедливости.
    Вчера вы обвинили меняв двух низостях совсем разного свойства и отнюдь не равных по значимости. Bo-первых, что я, не считаясь с их чувствами, разлучил мистера Бингли с вашей сестрой, и, во-вторых, что я, презрев его права, презрев человечность и благородство, лишил мистера Уикхема обеспеченного существования и погубил его надежды на будущее. Беспричинно и злокозненно отвергнуть товарища моей юности и признанного протеже моего отца, юношу, не имевшего иной опоры, кроме нашего покровительства, твердо обещанного ему с нежных лет, было бы гнусностью, с которой разлучение тех, чье взаимное расположение росло и крепло лишь несколько недель, не может идти ни в какое сравнение. Однако я уповаю, что моя вина и в том, и в другом не будет вновь подвергнута столь суровому осуждению, как вчера, после того, как вы прочтете изложение моих поступков и побуждений к ним. Если при их объяснении, необходимом мне, я буду вынужден рассказывать о чувствах, могущих вас оскорбить, мне остается лишь испросить вашего прощения. Необходимости следует покориться, а дальнейшие извинения 6ыли бы нелепы.
    Я пробыл в Хартфордшире совсем недолго, когда вместе со многими другими заметил, что Бингли отдает вашей старшей сестре предпочтение перед всеми остальными девицами. Однако лишь на балу в Недерфилде я понял, насколько его чувства может быть серьезным. Прежде я часто видел, как он влюблялся. На этом балу, когда я имел честь танцевать с вами, из случайных слов сэра Уильяма Лукаса мне впервые стало ясно, что внимание Бингли к вашей сестре внушило всем убеждение, будто они поженятся. Он упомянул некое желанное событие так, словно оно было лишь вопросом времени. C этого мгновения я начал пристально следить за поведением моего друга и вскоре понял, что его чувство к мисс Беннет совсем иное, чем прежние его влюбленности, которые я наблюдал. Я следил и за вашей сестрой. Ее выражение и манеры были искренними, веселыми и обворожительными, как всегда, но ничто в них не говорило об особом предпочтении, и наблюдения этого вечера оставили меня в убеждении, что она, хотя и принимала знаки его внимания с удовольствием, не поощряла их ответным чувством. Если вы не в заблуждении касательно этого, значит, я ошибался. Вы знаете свою сестру много лучше, чем я, а потому второе более вероятно. Если это так, если моя ошибка обернулась для нее страданиями, то ваше возмущение оправданно. Но я не побоюсь сказать, что безмятежность облика и поведения вашей сестры даже самому проницательному наблюдателю внушила бы мысль, что сердце ее, как она ни мила в обхождении, вряд ли так уж легко завоевать. Не спорю, мне хотелось верить в ее равнодушие к Бингли, но смею сказать, что, разбираясь в обстоятельствах и принимая решения, я редко поддаюсь влиянию моих пожеланий или опасений. Я поверил в ее равнодушие не потому, что хотел, чтобы она была равнодушна. Я поверил в него только после беспристрастной оценки всех обстоятельств, как того требовал здравый смысл. Мои же возражения против их брака были не только теми, которые, как я признался вчера, от меня самого для их преодоления потребовали всю силу страсти. Неродовитость была бы для моего друга куда меньшим злом, чем для меня. Но есть другие причины считать такой брак нежелательным, причины, которые, хотя они существуют и сейчас, причем в равной для обоих случаев степени, я постарался забыть, благо их не было у меня перед глазами. Причины эти следует назвать, хотя и кратко. Родство вашей матери, хотя и нежелательное, — ничто в сравнении с пренебрежением законами приличий, которое столь постоянно, если не сказать всегда, являют она сама, три ваши младшие сестры, а порой — таки ваш отец. Простите меня, мне больно ранить вас. Но, огорчаясь из-за невоспитанности ваших близких, сердясь на подобное упоминание о них, почерпните утешение в мысли, что умение ваше и вашей старшей сестры вести себя так, чтобы избегать подобного осуждения, делает честь благоразумию и характеру вас обеих и вызывает всеобщую хвалу. Добавлю лишь, что происходившее в тот вечер укрепило мое мнение о всех участниках и усилило желание уберечь моего друга от того, что я считал самым нежелательным родством. На следующий день, как, полагаю, вы помните, он уехал из Недерфилда в Лондон с намерением поскорее возвратиться.
    Теперь надо объяснить, какую роль сыграл я. Его сестры встревожились не менее меня, мы вскоре убедились в совпадении наших мнений и, понимая, что нельзя терять времени, мы, чтобы помешать их брату, решили безотлагательно присоединиться к нему в Лондоне. Мы отправились туда, и там я с готовностью взялся разъяснить моему другу некоторые нежелательные стороны такого выбора. Я описывал их с большой настойчивостью. Однако, как бы такие доводы ни колебали и ни ослабляли его решимость, не думаю, что они все-таки заставили бы его отказаться от этого брака, если бы я не подкрепил их, без колебаний заверив его в равнодушии вашей сестры к нему. Прежде он полагал, что она отвечает ему искренней взаимностью, хотя и не такой пылкой. Но природа наделила Бингли большой скромностью, и он привык больше полагаться на мои суждения, нежели на свои собственные. A потому внушить ему, что он ошибся, не составило особого труда. Когда же это было достигнуто, на то, чтобы убедить его не возвращаться в Хартфордшир, потребовалось не более минуты. И в моей роли до той минуты я не нахожу ничего недостойного. Но кое в чем мог поведение я не могу счесть безупречным. В том, что я унизился до хитростей, чтобы скрыть от него приезд вашей сестры в Лондон. Я знал об этом, как знала и мисс Бингли, но ее брат и сейчас пребывает в неведении. Вполне вероятно, что их встреча не имела бы никаких дурных последствий, однако мне кажется, его чувство к ней еще не угасло настолько, что для него было бы безопасным вновь ее увидеть. Быть может, это сокрытие, этот обман были меня недостойны. Но, как бы то ни было, я прибегнул к ним, и прибегнул из наилучших намерений. Больше ничего я об этом предмете сказать не могу, как не могу предложить иных извинений. Если я ранил чувства вашей сестры, то по неведению. И хотя побуждения, которыми я руководствовался, вам, вполне естественно, могут показаться неоправданными, сам я все еще не нахожу в них ничего, достойного осуждения.
    Что касается другого, более тяжкого обвинения, будто мистер Уикхем терпел из-за меня невзгоды, я могу опровергнуть его, лишь изложив вам всю историю его отношений с нашей семьей. Мне неизвестно, в чем именно он меня обвинил, но в подтверждение того, что вы теперь узнаете от меня, я могу сослаться на многих свидетелей, в чьей правдивости усомниться невозможно.
    Мистер Уикхем — сын весьма почтенного человека, который много лет был управляющим Пемберли и чье безукоризненное исполнение своих обязанностей естественно вызвало у моего отца желание быть ему полезным. Эту признательность он щедро изливал на Джорджа Уикхема, своего крестника. Мой отец платил за его учение в школе, а затем в Кембридже — весьма существенная помощь, так как его родной отец всегда пребывал в бедности из-за мотовства своей жены и не мог бы воспитать его как джентльмена. Мой отец не только любил общество этого молодого человека, чьи манеры неизменно вызывали к нему общее расположение, но был о нем самого высокого мнения, и, надеясь, что он изберет своим поприщем церковь, намеревался помочь ему на этом пути. Что до меня, то прошло уже много, много лет с тех пор, как я увидел его совсем в ином свете. Порочные склонности, отсутствие нравственных устоев — все то, что он тщательно скрывал от своего лучшего друга и покровителя, не могло ускользнуть от молодого человека, почти его ровесника, в отличие от мистера Дарси имевшего случаи наблюдать его в минуты, когда он не считал нужным остерегаться. Теперь я вновь причиню вам боль — насколько сильную, ведомо лишь вам. Однако, каковы 6ы ни были чувства, вызванные мистером Уикхемом, догадка о них не воспрепятствует мне обличить его истинный характер, но, напротив, дает еще одно основание для этого.
    Мой досточтимый родитель скончался около пяти лет тому назад и до самого конца оставался настолько верен своему расположению к мистеру Уикхему, что в завещании выразил желание, чтобы я всячески способствовал ему на избранном поприще и, если он примет духовный сан, отдал 6ы ему самый доходный из приходов, имеющихся в распоряжении нашей семьи, едва тот станет вакантным. И еще он завещал ему тысячу фунтов. Его родной отец не надолго пережил моего, и примерно через полгода после этого мистер Уикхем написал мне, сообщая, что, наконец, твердо решив сана не принимать, он уповает, что я не сочту неразумным его желание получить денежное возмещение за приход, которого он, таким образом, лишается. У него, добавил он, есть намерение заняться юриспруденцией, а для этого, как я, несомненно, понимаю, дохода с одной тысячи фунтов совершенно недостаточно. Я более хотел поверить в его искренность, нежели поверил, однако был готов охотно исполнить его просьбу, так как знал, что для духовного сана мистер Уикхем совершенно не подходит. Вскоре все было устроено. Он отказался от какой 6ы то ни было помощи на церковном поприще, буде возникнут обстоятельства, когда она ему потребуется, а взамен получил три тысячи фунтов. На этом все отношения между нами, казалось, прекратились. Я был слишком дурного о нем мнения, чтобы приглашать его в Пемберли или искать его общества в столице, где, мне кажется, он жил большую часть времени. Однако занятия юриспруденцией были лишь предлогом, его более ничто не сдерживало, и он бездельничал и проматывал деньги в погоне за развлечениями. Около трех лет я почти ничего о нем не слышал, но священнослужитель того прихода, который предназначался ему, скончался, и он прислал мне письмо, прося этот приход. Он находится — тут я легко ему поверил — в крайне стесненных обстоятельствах. Юриспруденция оказалась весьма неблагодарным занятием, и он бесповоротно решил принять сан, если я отдам ему указанный приход, в чем, он уповает, затруднений не возникнет, так как ему известно, что нет другого, кого я должен был бы обеспечить, и я не могу оставить в не6режении волю моего блаженной памяти отца. Вряд ли вы можете осудить меня за мой отказ исполнить его просьбу или за то, что я повторял этот отказ при все новых его настояниях. Его озлобление соответствовало тяжести его положения, и, без сомнения, он был столь же несдержан в очернении меня перед другими, как в своих упреках мне. После этого всякое знакомство между нами кончилось. Как он жил, мне неизвестно. Но прошлым летом он вновь самым уязвляющим образом напомнил мне о себе.
    Теперь я вынужден коснуться обстоятельств, которые хотел бы изгнать из памяти и открыть которые кому 6ы то ни было меня могла принудить только нынешняя настоятельная необходимость. Думаю, сказанного достаточно, и я могу не сомневаться, что все нижеследующее вы сохраните и тайне. Опека над моей сестрой, которая моложе меня более чем на десять лет, была возложена на племянника моей матери полковника Фицуильяма и на меня. Примерно год назад, по окончании пансиона, мы поселили ее в Лондоне, поручив заботам компаньонки, и прошлым летом она поехала с этой дамой в Рамсгет. Туда же отправился мистер Уикхем, несомненно, не случайно, ибо выяснилось, что он был ранее знаком с миссис Юнг, в которой мы, к несчастью, горько обманулись. И благодаря ее помощи и уловкам он настолько увлек Джорджиану, чье доброе сердечко хранило прочную память о том, как он играл с ней в детстве, что она внушила себе, будто влюбилась в него, и дала согласие бежать с ним. Ей тогда было всего пятнадцать лет, что может послужить ей извинением, и, рассказав о ее неосмотрительности, я счастлив добавить, что узнал обо всем от нее самой. Я неожиданно навестил их накануне дня, назначенного для побега, и Джорджиана не нашла в себе сил так огорчить и оскорбить брата, в котором всегда видела почти отца, и призналась мне во всем. Вы можете вообразить, что я почувствовали как поступил. Оберегая репутацию и чувствительность сестры, я не мог допустить, чтобы случившееся получило огласку, но я написал мистеру Уикхему, и он тотчас покинул Рамсгет, а миссис Юнг, разумеется, была тотчас рассчитана. B первую очередь мистера Уикхема, несомненно, влекло состояние моей сестры, равное тридцати тысячам фунтов, но я не могу не подозревать, что немалым соблазном явилось желание отомстить мне. Да, его месть была бы поистине полной!
    Таково, сударыня, верное изложение всех обстоятельств, касающихся меня и его, и, если только вы не отвергнете мои объяснения как полную ложь, надеюсь, с этих пор вы не станете винить меняв жестокости по отношению к мистеру Уикхему. Не знаю, каким образом, с помощью какой лжи он ввел вас в заблуждение, но что он в этом преуспел, неудивительно, если вспомнить про вашу полную неосведомленность об истинном положении вещей. Обнаружить неправду вы не могли, а подозрительность вам, безусловно, чужда.
    Быть может, вы удивляетесь, почему все это не было сообщено вам вчера вечером. Но я тогда плохо владел собой и не мог решить, что должно и не должно было открыть вам. B подтверждение истинности всего мной рассказанного я могу особенно сослаться на полковника Фицуильяма, который ввиду нашего родства и тесной дружбы, а тем более как один из душеприказчиков моего отца так или иначе был осведомлен о всех подробностях происходившего. Если ваше отвращение ко мне лишает мои слова всякой убедительности, подобная причина не может внушить вам недоверие к моему кузену. И для того, чтобы не лишить вас возможности прямо справиться у него теперь же, я постараюсь вручить вам это письмо в утренние часы. Могу прибавить лишь: да хранит вас Господь!

Фицуильям Дарси».

Глава 36

Элизабет, когда мистер Дарси отдал ей это письмо, не предполагала, что в нем он вновь попросит ее стать его женой, и не строила догадок о его содержании. Однако нетрудно вообразить, какой интерес оно в ней тотчас возбудило и какую бурю противоречивых чувств вызвало. Чувства эти трудно поддаются определению. Сначала изумление, едва она поняла, что он полагает, будто ему есть извинения; она пребывала в полном убеждении, что правдивых объяснений 6ыть не может, кроме тех, в которых стыд не позволит признаться. O событиях в Недерфилде она начала читать в сильнейшем предубеждении против всего, что он мог написать. Читала она с такой жадностью, что почти утратила способность понимать читаемое, и с таким нетерпением торопилась узнать таящееся в следующей фразе, что не вникала в смысл той, которую пробегала глазами. Его уверенность в безразличии ее сестры к Бингли она тут же сочла ложью, а указание на истинные и гораздо худшие возражения против их брака так ее разгневало, что уничтожило всякое намерение быть к нему беспристрастной. Он не выразил сожаления о своих поступках, которое могло бы ее смягчить: в его словах не было ни намека на раскаяние, лишь одно высокомерие. Лишь гордыня и 6есчувственность.

Но, когда он перешел к мистеру Уикхему, она с несколько большим вниманием начала читать описание поступков, которое, будь оно правдивым, опровергало каждое лелеемое ею мнение о достоинствах этого молодого человека. И ведь описание это во многом почти совпадало с тем, что она услышала от самого мистера Уикхема! Ее чувства возмутились еще больше, и определить их было 6ы совсем затруднительно. Элизабет изнемогала от удивления, дурных предчувствий и даже ужаса. Ей хотелось все опровергнуть, и она непрестанно восклицала:

− Какая ложь! Этого не может быть! Разумеется, это гнусные выдумки!

A когда дочла письмо, почти совершенно не поняв последнюю страницу, то поспешно спрятала его и поклялась, что не верит ему, что больше никогда на него даже не взглянет.

B полном смятении, не в силах ни на чем сосредоточить мысли, Элизабет продолжала идти вперед; но не совладала с собой, и через полминуты письмо было вновь развернуто. Взяв себя в руки, насколько ей удалось, она вновь с мукой начала перечитывать все, что касалось Уикхема, и заставляла себя вдумываться в смысл каждой фразы. Рассказ о его отношениях с владельцами Пемберли точно совпадал с его собственным рассказом. И упоминание о доброте к нему покойного мистера Дарси, хотя раньше она не знала ее полной меры, также не противоречило его словам. До этого места оба рассказа подтверждали друг друга, однако, когда речь зашла о завещании, несовпадение было разительным. То, что говорил Уикхем о приходе, запечатлелось у нее в памяти. Припоминая самые его выражения, она не могла не почувствовать, что кто-то из двоих бессовестно лжет, и на мгновение утешилась мыслью, что оказалась права в своих подозрениях. Однако, вновь и вновь с глубоким вниманием перечитывая описание того, что последовало за отказом Уикхема от прихода, о получении им взамен такой внушительной суммы, как три тысячи фунтом, она опять заколебалась, сложила письмо и взвесила каждую подробность, как она надеялась, с полной беспристрастностью, обдумала правдоподобность каждого утверждения, но без всякого успеха.

C обеих сторон были лишь слова. И она вновь развернула письмо. Однако каждая строка все яснее доказывала, что дело, которое, по ее убеждению, никакие ухищрения не могли бы обернуть так, чтобы поведение мистера Дарси предстало в ином свете, чем в самом черном, получало объяснение, с начала и до конца делающее это поведение безупречным.

Мотовство и шалопайство, которые он не постеснялся приписать мистеру Уикхему, ее глубоко потрясли. Тем более что она не находила никаких доказательств их лживости. Она ничего не знала о мистере Уикхеме до его поступления в ***полк по совету молодого человека, который, случайно встретив его в столице, возобновил шапочное с ним знакомство. B Хаpтфордшире o его прежней жизни знали только из его собственных рассказов. Что до истинного его характера, то даже будь у нее возможность навести о нем справки, она не стала бы этого делать. Его наружность, голос, манеры незамедлительно позволили приписать ему все возможные добродетели. Она попыталась припомнить хотя 6ы один пример доброты, какое-нибудь подтверждение чести или благородства, которые могли бы оградить его от нападок мистера Дарси. Или хотя 6ы доказательство истинной порядочности, которая могла бы искупить случайные ошибки юности, которыми ей хотелось 6ы счесть то, что мистер Дарси описал как многолетнюю склонность к праздности и порочности. Но ни единое подобное воспоминание ее не поддержало. Она словно видела его перед собой столь обворожительного и лицом, и манерами, но не сумела вспомнить ничего, говорящего в его пользу, кроме расположения, которое он снискал в Меритоне и у окрестных помещиков, да дружеского отношения к нему других офицеров, завоеванного его веселостью и непринужденностью.

После довольно долгих размышлений над всем этим она начала читать дальше. Но увы! Следующая за тем история с его замыслом относительно мисс Дарси подтверждалась разговором между ней и полковником Фицуильямом накануне утром. А под конец за подтверждением истинности любой подробности ее отсылали к тому же полковнику Фицуильяму, от которого она уже знала про его осведомленность во всех делах кузена и в чьей правдивости она не имела никаких поводов сомневаться. Была минута, когда она совсем уже решила поговорить с ним, но затем отказалась от этой мысли, подумав о неловкости подобных расспросов, после чего пришла к заключению, что мистер Дарси никогда бы не сослался на своего кузена, если 6ы не был уверен, что тот все подтвердит.

Она прекрасно помнила весь ее разговор с мистером Уикхемом в тот первый вечер у мистера Филипса. Многие его фразы были свежи в ее памяти. И вот теперь ее вдруг поразило неприличие такой откровенности в беседе с посторонним человеком, и она удивилась, каким образом не заметила этого раньше. Она увидела всю вульгарность самовосхваления, которое он себе позволил, а также несоответствие его слов поступкам. Она вспомнила, как он хвастал, что не боится встречи с мистером Дарси: пусть уезжает мистер Дарси, он же и не подумает уступить ему место — однако на следующей же неделе он уехал, лишь 6ы не появляться на балу в Недeрфилде. И еще она вспомнила, что до отъезда обитателей Недерфилда он поведал свою историю только ей, но едва они покинули графство, как его несчастья стали известны всем в Меритоне и его окрестностях; и что он без всякого зазрения совести усердно чернил мистера Дарси, хотя в том разговоре заверил ее, что уважение к отцу никогда не позволит ему очернить сына.

Как по-иному предстало все, что касалось его! Его ухаживание за мисс Кинг выглядело теперь всего лишь отвратительным расчетливым корыстолюбием, а скромность ее состояния доказывала теперь не его умеренность, но стремление завладеть хоть чем-то. Его поведение с ней самой не находило теперь достойного объяснения: либо он заблуждался относительно ее состояния, либо тешил свое тщеславие, завоевав расположение, которое, как ей теперь казалось, она весьма неосторожно ему выказывала. Еще не угасшая надежда найти ему оправдание становилась все слабее, а в подтверждение правоты мистера Дарси она не могла не вспомнить, что мистер Бингли еще давно в ответ на расспросы Джейн заявил о полной безупречности его поведения с Уикхемом, что какими бы гордыми и отталкивающими ни были его манеры, она за все время их знакомства — знакомства, которое за последние дни укрепилось частыми встречами и открыло ей в нем много нового, — не заметила ничего, указывающего на непорядочность или несправедливость, ничего, говорящего о его без6ожности или безнравственности; что люди, близкие с ним, уважают и ценят его и что даже Уикхем признал его заботливым братом, а она часто слышала, как он говорил о сестре с нежностью, опровергающей обвинение в бесчувственности. K тому же, будь его поступки такими, какими их представил Уикхем, столь возмутительное нарушение всех понятии о чести и справедливости не укрылось бы от глаз света, да и дружба между негодяем, способным на подобное, и таким превосходным человеком, как мистер Бингли, была бы немыслимой.

Ей стало невыносимо стыдно за себя. Она не могла думать о Уикхеме или о Дарси и не почувствовать, какой она была слепой, пристрастной, предубежденной и неразумной.

− Как непростительно я себя вела! — вскричала она. — Я, столь гордившаяся своей проницательностью! Я, столь ценившая себя за свой ум, так часто презиравшая благородную доброжелательность моей сестры и баловавшая свое тщеславие незаслуженным недоверием. Как унизительно подобное открытие! И все же как справедлива эта унизительность! Будь я влюблена, и то не могла быть более слепой. Но в моей глупости повинна не любовь, а тщеславие. Польщенная предпочтением, оказанным мне одним, обиженная пренебрежением другого в самом начале нашего знакомства, я во всем, что касалось их, опиралась на предвзятое мнение и неосведомленность, отвергая здравый смысл. До этой минуты я не знала самой себя.

От себя — к Джейн, от Джейн — к Бингли, и этот ход мысли вскоре напомнил ей, что объяснения мистера Дарси, касавшиеся их, показались ей совершенно неубедительными, и она вновь перечла эту часть письма. Насколько иным оказалось ее впечатление! Как она могла и дальше, отрицать его утверждения в одном случае, хотя вынуждена была признать их верность в другом? Он утверждал, что совершенно не подозревал о чувстве ее сестры — и она не могла не вспомнить, какого мнения придерживалась Шарлотта. Не могла она и отрицать справедливость его описания Джейн. Да, чувства Джейн, хотя и глубокие, всегда тщательно скрывались, а в ее лице и манерах была та тихая безмятежность, которая редко сочетается с пылкостью сердца.

Когда она дошла до упоминания остальных членов ее семьи в словах столь обидных, но заслуженных, она испытала жгучий стыд. Справедливость их поразила ее слишком сильно, и она не могла ничего отрицать. A обстоятельства, на которые он, упомянув бал в Недерфилде, особо указал как подтверждающие правоту его изначального неодобрения, запечатлелись в ее памяти, вероятно, даже более ясно, чем в его.

Комплимент ей и Джейн не остался незамеченным. Он успокаивал ее гордость, но не мог утешить, не избавил от мысли о презрении, которое навлекли на себя остальные ее близкие. Когда же она подумала, что горе Джейн, в сущности, — вина ее матери и сестер, когда поняла, как сильно компрометирует их обеих столь вульгарное поведение этих последних, ее охватило уныние, какого она еще никогда не испытывала.

Вот так она два часа прохаживалась по проселку, предаваясь самым разным размышлениям, по-новому понимая события, взвешивая вероятности и стараясь по мере сил свыкнуться со столь внезапной и столь важной переменой в себе, но затем усталость и мысль о своем долгом отсутствии заставили ее вернуться. В дом она вошла, стараясь придать себе обычный веселый вид и твердо решив пока не возвращаться к размышлениям, которые, несомненно, помешали бы ей поддерживать общий разговор.

Ей тотчас сообщили, что в ее отсутствие по отдельности заходили оба джентльмена из Розингса. Мистер Дарси лишь на несколько минут, чтобы попрощаться, но полковник Фицуильям просидел с ними не меньше часа, надеясь, что она вернется, и чуть было не отправился на ее розыски. Элизабет могла лишь изобразить сожаление, что не увидела его, так как в душе радовалась этому. Полковник Фицуильям больше не занимал ее мыслей. Она могла думать только о письме Дарси.

Глава 37

Оба джентльмена покинули Розингс на следующее утро, и мистер Коллинз, поджидавший у ворот, чтобы на прощание отвесить им еще поклоны, вернулся домой с приятным известием, что оба выглядели в добром здравии и в столь превосходном расположении духа, сколь можно было ожидать после печального расставания в Розингсе. Затем он поспешил в Розингс, дабы утешить леди Кэтрин и ее дочь, а вернувшись, с большим торжеством передал слова ее милости — ей очень скучно, и она желает, чтобы они все пообедали у нее.

Элизабет, глядя на леди Кэтрин, не могла не подумать, что, пожелай она, и как раз сейчас была 6ы, возможно, представлена ей, хозяйке Розингса, как ее будущая племянница, а потом с улыбкой представила себе негодование ее милости. «Что она сказала бы? Как повела бы себя?» — вот какими вопросами она себя забавляла.

Разговор начался с упоминания потери, которую понесло общество в Розингсе.

− Уверяю вас, я очень расстроена! — сказала леди Кэтрин. — Мне кажется, никого так не огорчает разлука с друзьями, как меня. Но к ним обоим я привязана особливо и знаю, как горячо они привязаны ко мне! Им было так жаль уезжать! Впрочем, не менее, чем всегда. Милый полковник почти до конца сохранял бодрость духа, но Дарси как будто очень страдал — более, мне кажется, чем в прошлом году. Его любовь к Розингсу, несомненно, растет.

Тут мистер Коллинз вставил комплимент с тонким намеком, что было принято матерью и дочерью с милостивыми улыбками.

Леди Кэтрин после обеда изволила заметить, что мисс Беннет, кажется, не в духе, и тут же сама объяснила это, предположив, что ей не хочется возвращаться домой столь скоро. А затем добавила:

− Но если так, напишите своей маменьке и испросите дозволения остаться тут подольше. Не сомневаюсь, миссис Коллинз будет рада вашему обществу.

− Я весьма благодарна вашей милости за ваше любезное приглашение, — ответила Элизабет, — но не в моей власти принять его. Я должна быть в столице в следующую субботу.

− B таком случае вы пробудете здесь лишь полтора месяца, а я полагала, что ваш визит продлится не менее двух. Я сказала это миссис Коллинз до вашего приезда. Вам нет причин уезжать так скоро. Миссис Беннет, конечно же, может обойтись без вас еще две недели.

− Но мой отец не может. На прошлой неделе он написал, чтобы я поторопилась с отъездом.

− О, разумеется, ваш отец может обойтись без вас, раз уж ваша мать вас не торопит. Отцы никогда не нуждаются в дочерях. A если вы прогостите здесь второй полный месяц, я смогу подвезти одну из вас до Лондона, так как в начале июня поеду туда на неделю. Даусон отлично устроится и на козлах ландо, так что для одной из вас места будет достаточно, а если погода выдастся не жаркая, то я даже возьму вас обеих, вы же обе не в теле.

− Вы сама доброта, сударыня, но, мне кажется, мы должны остаться при первоначальном намерении.

Леди Кэтрин как будто смирилась.

− Миссис Коллинз, вы должны послать с ними слугу. Вы знаете, я всегда говорю без обиняков, и мне нестерпима мысль, что две молодые барышни поедут одни в почтовой карете. Это неприлично! Вы должны кого-нибудь послать с ними. Я не терплю подобного. Молодые девицы всегда должны быть оберегаемы и сопровождаемы согласно с их положением в обществе. Когда моя племянница Джорджиана прошлым летом отбыла в Рамсгет, я настояла, чтобы ее сопровождали два лакея. Мисс Дарси, дочь мистера Дарси, владельца Пемберли, и леди Анны, должна иметь приличествующее сопровождение. Я весьма взыскательна в подобных вещах. Вы должны послать с барышнями Джона, миссис Коллинз. Я рада, что мне пришла эта мысль. Ведь вас очень уронило бы, если бы вы отпустили их одних.

− Мой дядя должен прислать за нами слугу.

− O! Ваш дядя? Он держит слугу? Я рада, что у вас есть кто-то, кто думает о подобных вещах. Где вы будете менять лошадей? О, в Бромли! Ну, разумеется. Если вы упомянете мое имя в «Колоколе», вам окажут всяческое внимание.

У леди Кэтрин нашлось еще много вопросов об их возвращении домой, а так как сама она отвечала не на все, нельзя было отвлекаться, что Элизабет сочла счастливым для себя обстоятельством, иначе, занятая своими мыслями, она могла бы забыть, где находится. Размышления следует оставлять до часов одиночества. И стоило ей остаться одной, как она с величайшим облегчением вновь предавалась раздумьям. Не проходило дня без одинокой прогулки, когда она могла без помех испытывать все радости неприятных воспоминаний.

Письмо мистера Дарси она вскоре уже знала почти наизусть. Изучила каждую фразу, и ее чувства к написавшему все время менялись. Когда она вспоминала выражения, к которым он прибегнул, в ней вновь вспыхивало негодование, однако стоило ей подумать, сколь несправедливо она осудила и упрекала его, как ее гнев обращался против нее самой, а перенесенные им разочарования пробуждали в ней сочувствие. Его чувство к ней вызывало благодарность, а его характер — уважение. Однако одобрить его поведения она не могла, ни на миг не раскаивалась в своем отказе и не испытывала ни малейшего желания вновь увидеться с ним. Ее собственное прошлое поведение служило постоянным источником досады и сожалений, а злосчастные недостатки ее близких были еще одной причиной для более тяжкой печали. Ее отцу было довольно посмеиваться над ними, и он никогда ничего не сделает, чтобы обуздать ветреные выходки своих младших дочерей, а ее мать, чьи манеры были тоже прискорбными, не видела в этих выходках ничего дурного. Элизабет вместе с Джейн часто пыталась образумить Кэтрин и Лидию, но пока мать продолжала потакать своей любимице, что могли сделать они? Kэтpин, бесхарактерная, обидчивая, находилась под полным влиянием Лидии и всегда сердилась на их советы, а Лидия, своевольная и пустоголовая, оставляла их слова без всякого внимания. Обе они были невежественными, ленивыми и тщеславными. Пока в Меритоне останется хоть один офицер, они будут кокетничать с ним, а пока Меритон будет оставаться в полумиле от Лонгборна, их ничто не удержит от постоянных прогулок туда.

Угнетали ее и опасения за Джейн. Объяснение мистера Дарси, полностью восстановившее ее прежнее доброе мнение о Бингли, лишь усугубило мысль о том, чего лишилась ее сестра. Его любовь оказалась искренней, а поведение безупречным, если не поставить ему в вину неколебимую доверчивость к другу. Как горестно было думать, что столь блестящей, столь завидной во всех отношениях судьбы, сулившей столько счастья, Джейн лишилась из-за глупостей и вульгарного поведения ее собственных сестер и матери!

Когда ко всем этим мыслям добавлялась правда о характере Уикхема, легко поверить, что веселость, прежде почти не оставлявшая ее, теперь настолько угасла, что ей трудно было сохранять хотя бы подобие бодрости.

Последнюю ее неделю в Кенте приглашения в Розингс вновь стали столь же частыми, как и вначале. Самый последний вечер был проведен там, и ее милость подробнейшим образом расспрашивала об их пути, наставляла, как следует упаковать их вещи, и столь убедительно описывала единственный способ практичного размещения платьев в дорожном сундуке, что Мария, едва вернувшись под кров сестры, почувствовала, что должна распаковать сундук и переложить заново все платья, которые с таким старанием укладывала в него все утро.

Когда они расставались, леди Кэтрин милостиво пожелала им доброго пути и пригласила приехать в Хансфоpд в следующем году, а мисс де Бэр снизошла до того, что сделала реверанс и протянула руку каждой.

Глава 38

B субботнее утро Элизабет и мистер Коллинз спустились к завтраку на несколько минут раньше остальных, и он воспользовался случаем для церемонного прощания, которое считал совершенно обязательным.

− Не знаю, мисс Элизабет, — сказал он, — успела ли миссис Коллинз изъявить вам признательность за доброту, с коей вы навестили нас, но я убежден, вы не покинете наш дом, не выслушав ее благодарности. Вы с великой любезностью почтили нас своим обществом, и, поверьте, ее чувствуют всем сердцем. Мы знаем, сколь малым может прельстить наше скромное жилище. Наша простая жизнь, наши небольшие комнаты, немногочисленная прислуга и то, как мало мы выезжаем, — все это должно сделать Хансфорд очень скучным для молодой девицы вроде вас. Однако, уповаю, вы поверите, сколь мы благодарны за такое снисхождение, а также, что мы как могли старались скрасить ваше пребывание тут.

Элизабет поторопилась выразить собственную благодарность и заверить его, что была у них очень счастлива. Шесть недель пролетели чудесно, a радость быть с Шарлоттой и оказанные ей знаки внимания заставляют ее чувствовать, что она у них в неоплатном долгу. Мистер Коллинз, весьма польщенный, ответил с еще большей торжественностью и улыбками:

− Мне доставляет величайшее удовольствие слышать, что вы провели время здесь не без приятности. Мы, разумеется, делали все, что в наших силах. И по счастью, открыв вам доступ в столь высокий круг, могли благодаря нашему положению в Розингсе разнообразить скромные домашние вечера. Полагаю, мы можем льстить себя мыслью, что ваш визит в Хансфоpд не был совсем уж докучным. Наша связь с семейством леди Кэтрин поистине величайшее благо и преимущество, какими могут похвалиться лишь немногие. Вы видите, сколь мы к ним приближены. Вы видите, сколь часто нас туда приглашают. Поистине, нельзя отрицать, что при всей скромности этого смиренного жилища никто из гостящих под его кровом не может стать предметом сожаления, ежели их, как и нас, принимают в Розингсе запросто.

Слова не могли выразить его восторги, и он был вынужден пройтись по комнате, пока Элизабет пыталась соединить вежливость и правду в двух-трех коротких фразах.

− Правду сказать, дражайшая кузина, вы можете сообщить о нас в Хартфордшире самые лучшие известия. Во всяком случае, льщу себя мыслью, что так полагаете и вы сами. Ежедневно вы были свидетельницей внимания, которое леди Кэтрин оказывает миссис Коллинз. И я уповаю, что никому не покажется, будто вашей подруге выпал несчастный… но на это лучше набросить покров молчания. Лишь разрешите мне заверить вас, дражайшая мисс Элизабет, что я могу от всего сердца пожелать вам обрести в супружестве равное счастье. Моя любезная Шарлотта и я едины душой и мыслями. Во всем видно поразительное сходство наших характеров и помыслов. Мы словно были предназначены друг для друга.

Элизабет могла лишь сказать, что подобное всегда великое счастье, и с той же искренностью добавила, что не сомневается в разных благах, которые дарит ему домашняя жизнь, и очень этому рада. Однако она нисколько не пожалела, когда появление подательницы сих благ прервало подробное их перечисление. Бедняжка Шарлотта! Как жаль было оставлять ее в подобном обществе! Но она сделала свой выбор с открытыми глазами и, хотя, видимо, сожалела, что ее гостьи уезжают, о сочувствии как будто не просила. Ее дом и хозяйство, приходские дела и ее птичник, как и все прочее, требовавшее ее участия, еще не утратили своего обаяния.

Наконец экипаж был подан, сундуки привязаны снаружи, свертки уложены внутри, и кучер объявил, что можно трогаться. После нежного прощания с Шарлоттой мистер Коллинз проводил Элизабет до экипажа. И пока они шли через сад, он поручал ей передать его наилучшие пожелания всей ее семье, не забыв добавить благодарность за доброту, оказанную ему в Лонгборне зимой, а также его нижайшее почтение мистеру и миссис Гардинерам, с коими он не имеет счастья быть знакомым. Затем он подсадил ее в экипаж, за ней Марию, и они уже собирались захлопнуть дверцу, когда он озабоченно напомнил им, что они все еще не поручили ему ничего передать леди Кэтрин и мисс де Бэр.

− Однако, — добавил он, — вы, несомненно, пожелаете, чтобы я передал им выражение вашего величайшего почтения и нижайшую благодарность за их доброту к вам, пока вы гостили тут.

Элизабет ничего не возразила, дверце было позволено захлопнуться, и лошади тронулись.

− Только подумать! — воскликнула Мария после не скольких минут молчания. — Кажется, и двух дней не прошло, как мы сюда приехали, а сколько всего случилось!

− Да, очень многое, — ответила ее спутница со вздохом.

− Мы девять раз обедали в Розингсе, а кроме того, два раза пили там чай! Как много у меня найдется, чего порассказать!

A Элизабет про себя добавила: «И как много мне придется скрыть!»

B дороге они разговаривали мало, никакой беды с ними не приключилось, и уже через четыре часа после отъезда из Хансфорда экипаж остановился перед домом мистера Гардинера, где им предстояло погостить несколько дней.

Джейн выглядела хорошо, а понять, что она чувствует, Элизабет было трудно среди всевозможных развлечений, которые придумывала для них добрая тетушка. Впрочем, Джейн должна была возвратиться домой вместе с ней, а в Лонгборне времени для наблюдений будет предостаточно.

Однако она лишь с трудом удержалась, чтобы еще до возвращения в Лонгборн не рассказать сестре о предложении мистера Дарси. Знать, что в ее власти поразить Джейн изумлением и потешить собственное тщеславие в той мере, в какой оно еще не уступило доводам рассудка, это был большой соблазн для откровенных признаний! И удержалась она лишь потому, что не решила, насколько откровенными должны быть эти признания, а кроме того, опасалась, как бы, заговорив на эту тему, нечаянно не сказать лишнее про Бингли и тем еще более удручить сестру.

Глава 39

Шла уже вторая неделя мая, когда три барышни вместе покинули Грейсчерч-стрит и отправились в город N в Хартфордшире. Когда они подъезжали к гостинице, где их должна была ждать карета мистера Беннета, то тут же убедились в пунктуальности кучера, так как из окна столового зала на втором этаже выглядывали Китти и Лидия. Эти юные девицы пробы ли в городе уже больше часа и получили большое удовольствие, посетив мастерскую модистки напротив гостиницы, рассматривая часового на посту и готовя салат с огурцами.

Поздоровавшись с сестрами, они с гордостью указали на стол, уставленный такими холодными блюдами, какие обычно подаются в подобных заведениях, восклицая наперебой:

− Правда, это очень мило? Правда, очень приятный сюрприз?

− И мы намерены угостить вас всем, только для этого вы должны одолжить нам деньги, потому что все свои мы как раз потратили вон в той лавке. — Тут она показала свои покупки. — Посмотрите, какую шляпку я купила. По-моему, она не очень красивая, но я подумала, почему 6ы и не купить ее? Как только вернусь домой, распорю ее и посмотрю, нельзя ли сделать ее помоднее.

A когда сестры объявили, что шляпка безобразна, она добавила с полной беззаботностью:

− Так в лавке было две-три еще безобразнее! A когда я куплю для отделки атлас покрасивее, так она будет выглядеть вполне сносно. Да к тому же не все ли равно, что носить в это лето, после того, как ***ширцы покинут Меритон, а они выступают через две недели.

− Неужели? — воскликнула Элизабет, очень довольная.

− Их расквартируют под Брайтоном, и я так хочу, чтобы папенька отвез нас в Брайтон на лето! Вот было бы бесподобно! A обошлось бы, право, совсем недорого. И маменька хочет поехать, подумать только! Вообразите, какое скучное лето нам иначе придется провести!

«Да, — сказала себе Элизабет, — куда уж бесподобнее! И лучше для нас ничего не придумать! Боже великий! Брайтон и целый военный лагерь, когда нам было более чем достаточно одного жалкого полка милиции и ежемесячных балов в Меритоне».

− A у меня для вас есть хорошая новость, — сказала Лидия, когда они сели за стол. — Догадайтесь! Отличная новость, чудесная новость, и касается того, кто нам всем нравится.

Джейн и Элизабет переглянулись, а половому было сказано, что его услуги пока не нужны. Лидия засмеялась и воскликнула:

− Да-да, ваше вечное соблюдение приличий и осмотрительность! Вы не хотите, чтобы половой услышал, будто ему до этого есть дело! И конечно же, он частенько слышит вещи, куда похуже той, о которой я сейчас расскажу. Но он такой урод! Я рада, что он ушел. B жизни не видела подбородка длиннее! Ну а теперь о моей новости. Она касается милого Уикхема. Слишком хороша для полового, верно? Нет никакой опасности, что Уикхем женится на Мэри Кинг, вот! Она уехала к своему дяде в Ливерпуль и будет жить там. Уикхему больше ничего не угрожает!

− И Мэри Кинг ничего не угрожает, — добавила Элизабет. — Во всяком случае, брак неразумный из-за неравенства их состояний.

− Если он ей нравился, то она дура, что уехала.

− Но я надеюсь, что никакого особого расположения с обеих сторон не было, — сказала Джейн.

− Во всяком случае, не с его стороны. Уж за это я ручаюсь. Она ему никогда не нравилась. Да и кому понравится такая противная пигалица вся в веснушках?

Элизабет с ужасом подумала, что, хотя и не была способна на столь вульгарные выражения, скрывавшееся за ними недостойное чувство совсем недавно испытывала она сама и воображала себя правой!

Как только сестры кончили есть и старшие уплатили, была подана карета, и после некоторых ухищрений вся компания, все их сундуки, сумки и свертки, к которым добавились совершенно лишние непредвиденные покупки Китти и Лидии, кое-как разместились внутри.

− Как мило мы устроились! — воскликнула Лидия. — Я рада, что купила шляпку, хотя бы из-за еще одной шляпной коробки! Ну, расположимся поудобнее, поуютнее и будем болтать и смеяться всю дорогу до дома. A теперь рассказывайте, что с нами было с тех пор, как вы уехали. Познакомились с очаровательными кавалерами? Много кокетничали? Я так надеялась, что одна из вас до возвращения обзаведется мужем! Джейн ведь очень скоро уже станет старой девой, честное слово! Ей ведь почти двадцать три года! Господи, до чего же стыдно мне будет, если я не выйду замуж до двадцати трех лет! Тетенька Филипс так хочет, чтобы вы обзавелись мужьями. Она говорит, что Лиззи напрасно упустила мистера Коллинза. Но я не думаю, что это было бы так уж весело! Ох, как мне хочется выйти замуж прежде вас всех! И тогда 6ы я вывозила вас на балы! Ах да! Нам на днях было так весело у полковника Фостера! Нас с Китти пригласили провести у них весь день, и миссис Фостер обещала устроить вечером танцы... Кстати, мы с миссис Фостер такие подруги! Ну, и она пригласила обеих мисс Харринггон, но Харриет больна, так что Пен пришлось прийти одной. И знаете, что мы придумали? Одели Чемберлена в женское платье, чтобы он притворился дамой, — только вообразите, что за умора! Никто про это не знал, только полковник, миссис Сностер, Китти и я, ну и еще тетенька, потому что нам пришлось платье попросить у нее. И вы вообразить не можете, как он чудесно выглядел! Когда явились Денни, Уикхем и Прэтт и еще двое-трое, они его не узнали. Ну ничуточки! Как я смеялась! И миссис Фостер тоже. Я думала, что умру. Ну и поэтому они заподозрили, что дело нечисто, и скоро вывели нас на чистую воду.

Вот такими историями о весело проведенных вечерах и всяких их шутках Лидия, с помощью намеков и добавлений Китти, развлекала старших сестер всю дорогу до Лонгборна. Элизабет старалась не слушать, но имя Уикхема повторялось слишком часто.

Дома их встретили очень ласково. Миссис Беннет была в восторге увидеть, что Джейн цветет по-прежнему, а мистер Беннет за обедом ни с того ни с сего говорил Элизабет:

− Я рад, что ты вернулась, Лиззи.

Обедали они не одни, так как почти все Лукасы явились встретить Марию и послушать новости. Занимало их самое разное. Леди Лукас через стол расспрашивала Марию o здоровье и птичнике своей старшей дочери; миссис Беннет трудилась вдвойне — расспрашивая о последних модах Джейн, сидевшую несколько в стороне от нее, а затем пересказывая все услышанное младшим мисс Лукас, Лидия же голосом более громким, чем у кого-нибудь еще, сообщала о своих разнообразных утренних развлечениях всем, кто готов был ее слушать.

− Ах, Мэри, — сказала она, — ну почему ты не поехала с нами? Было так весело! По дороге мы с Китти опустили шторки и притворялись, будто в карете никого нет, и я бы таки дальше ехала, только Китти начало тошнить. A когда мы доехали до «Георга», мы, по-моему, поступили ну просто бесподобно, устроили им троим самое лучшее холодное угощение на свете! Если 6ы ты поехала, мы 6ы и тебя угостили. A когда собрались уезжать, было так весело! Я думала, мы ни за что в карете не поместимся, чуть не умерла со смеха. И нам было так весело на обратном пути! Мы болтали и смеялись до того громко, что нас, наверное, слышали на десять миль вокруг.

На это Мэри ответила с неколебимой серьезностью:

− Я отнюдь, милая сестра, не осуждаю подобные развлечения. Полагаю, они гармонируют с обычной направленностью женских умов. Однако, признаюсь, меня они не влекут. Я всегда предпочту им книгу.

Но Лидия не услышала ни единого слова из этого ответа. Она редко слушала кого-либо дольше полминуты, а когда говорила Мэри, то и ни секунды.

Под вечер Лидия начала настаивать, чтобы они отправились в Меритон и узнали, как там дела, но Элизабет отказалась наотрез. Как можно позволить злым языкам утверждать, будто старшие мисс Беннет не успели пробыть дома после возвращения и получаса, как уже начали гоняться за офицерами! Для возражений у нее была и другая причина. Она страшилась снова увидеть Уикхема и решила избегать этого, насколько ей удастся. Невозможно выразить, каким утешением ей служила мысль, что полк вскоре покинет Меритон. Через две недели его уже не будет в их краях, и она надеялась, что тогда мысли о Уикхеме перестанут ей досаждать.

Не провела она дома и нескольких часов, как узнала, что поездка в Брайтон, на которую Лидия намекнула в гостинице, составляет предмет постоянных споров между ее родителями. Элизабет сразу поняла, что ее отец не собирается уступить. Однако его ответы были настолько уклончивыми и неопределенными, что ее мать хотя порой и отчаивалась, но все-таки не оставляла надежды в конце концов поставить на своем.

Глава 40

Элизабет не терпелось поскорее сообщить Джейн о том, что произошло, и на следующее утро, решив скрыть все, что касалось Бингли, она пообещала удивить ее и поведала ей о своем объяснении с мистером Дарси.

Мисс Беннет изумилась, но ненадолго. Любя Элизабет, она находила совершенно естественным, что ее сестрой восхищаются, а затем и вовсе забыла об удивлении, сожалея, что мистер Дарси облек свое признание в форму, которая меньше всего способствовала тому, чтобы пробудить ответное чувство, но еще больше ее огорчала мысль о том, какие страдания должен был причинить ему отказ.

− Очень дурно, что он был так уверен в успехе, — сказала она. — И, разумеется, ему не следовало выставлять напоказ свою гордость, но, подумай, как сильно она должна усугублять его разочарование.

− Да, правда, — сказала Элизабет, — и я от всего сердца жалею его, но другие чувства, полагаю, вскоре превозмогут его расположение ко мне. Ты не винишь меня за то, что я ему отказала?

− Виню тебя? O нет.

− Но ты винишь меня за то, что я так горячо защищала Уикхема?

− Нет... Мне не кажется, будто ты поступила неверно, сказав то, что сказала.

− Но покажется, когда я расскажу тебе, что произошло на следующее же утро.

И она перешла к письму Дарси, повторив все, что в нем говорилось о Джордже Уикхеме. Какой это был удар для бедняжки Джейн! Ведь она охотно прожила бы жизнь, таки не поверив, что род людской может таить в себе столько зла и коварства, а тут они сосредоточились в одном человеке! Даже полное оправдание Дарси, хотя и было ей приятно, не могло принести утешения после подобного открытия. Она приложила все старания, чтобы доказать возможность какой-то ошибки и найти объяснение, которое очистило бы одного, не бросив тень на другого.

− Так нельзя! — сказала Элизабет. — Тебе ни за что не удастся обелить того и другого. Выбери, кто, по-твоему, прав, но удовлетворись одним. Достоинств у них на двоих ровно столько, чтобы кто-то один мог быть признан хорошим человеком, и в последние дни чаша весов склонялась то туда, то сюда. Однако я склонна верить, что все эти достоинства принадлежат мистеру Дарси, но у тебя есть право сделать собственный выбор.

Однако прошло довольно много времени, прежде чем Джейн улыбнулась.

− Не помню, чтобы я когда-ни6удь была поражена больше, — сказала она. — Уикхем — и такой негодяй! Просто невозможно поверить. A бедный мистер Дарси! Милая Лиззи, только вообрази, как он должен был страдать! Такое разочарование! И тут же услышать, какого ты низкого о нем мнения! А необходимость рассказать подобное о своей сестре! Право, это невыносимо тяжело, и я уверена, ты чувствуешь то же.

− Нет-нет, мои сожаления и сострадания рассеялись, когда я увидела, как полна ими ты. Я знаю, ты в полной мере воздашь ему должное, и я с каждым мгновением становлюсь все равнодушнее и безучастнее. Твой избыток чувств позволяет мне приберечь мои, и если ты будешь и дальше скорбеть над его судьбой, сердце у меня станет легче пушинки.

− Бедный Уикхем! Его лицо дышит таким благородством! B его манерах столько искренности и обходительности!

− Да, с воспитанием этик двух людей произошло какое-то странное недоразумение. Одному достались истинные достоинства, а другому — внешнее их воплощение.

− Я никогда в отличие от тебя не считала, будто мистер Дарси совсем лишен внешних достоинств.

− A я полагала, что очень-очень проницательна, если так невзлюбила его без всякой причины. Подобная неприязнь пришпоривает ум, открывает такой простор для язвительного остроумия! Можно без конца поносить, не сказан ни единого справедливого слова. Однако невозможно постоянно смеяться над человеком и совсем обойтись без удачных шуток.

− Лиззи, я уверена, в первый раз читая письмо, ты не отнеслась к нему, как сейчас.

− Разумеется, нет. Мне было не по себе, очень не по себе, можно даже сказать, что я чувствовала себя несчастной. И не с кем поговорить о своих чувствах, никакой Джейн, чтобы утешить меня и сказать, что я, конечно, не была такой уж слабой, и тщеславной, и глупой, какой, я твердо знаю, что была! Ах, как мне тебя не хватало!

− Как жаль, что ты употребила столь резкие выражения, когда говорила про Уикхема мистеру Дарси, ведь теперь видно, что он, вероятно, совершенно их не заслуживал.

− Разумеется. Но эти злополучные обличения были естественным следствием предубеждений, которые я питала. Но мне нужен твой совет вот о чем: скажи, следует или не следует открыть нашим знакомым глаза на истинный характер Уикхема?

− Мисс Беннет помолчала, а затем ответила:

− Мне кажется, нет причины для столь безжалостного его разоблачения. А как думаешь ты сама?

− Что не следует. Мистер Дарси не поручал мне сделать его рассказ достоянием огласки. Напротив, все, что относилось к его сестре, он просил сохранить в тайне. A если я буду говорить только о прочих его низостях, кто мне поверит? Общее предубеждение против мистера Дарси настолько сильно, что попытка представить его в более благоприятном свете убьет половину добрых жителей Меритона. Это свыше моих сил. Уикхем вскоре уедет, и поэтому ни для кого тут ни малейшего значения не имеет, каков он на самом деле. Со временем все выяснится, и тогда мы посмеемся над тем, как они были глупы, что не догадались раньше. Пока же я ничего об этом говорить не стану.

− Ты совершенно права. Если сделать его ошибки достоянием гласности, это может бесповоротно его погубить. Сейчас он, возможно, сожалеет о том, что сделал, и хочет восстановить свою репутацию. Мы не должны ввергать его в отчаяние.

Этот разговор утишил смятение Элизабет. Она избавилась от двух секретов, которые полмесяца мучили ее, и знала, что всегда найдет в Джейн сочувствующую слушательницу, если ей захочется вновь их обсудить. Однако оставалось то, о чем благоразумие не позволило ей упомянуть. Она не посмела рассказать о первой половине письма мистера Дарси, не решилась сказать Джейн, как искренне ею восхищался его друг. Этим секретом она не могла поделиться ни с кем. Оправдать такое вмешательство могло лишь восстановление их прежних отношений. «А тогда, — подумала она, — если, противу всякого вероятия, подобное произойдет, сам Бингли сможет все объяснить куда более убедительно и приятно, чем это сделала бы я. У меня появится свобода рассказать, только когда это утратит всякое значение!»

Теперь, дома, она могла не торопясь понять истинное душевное состояние своей сестры. Джейн вовсе не чувствовала себя счастливой. Она все еще хранила нежную склонность к Бингли. Никогда прежде она не воображала себя влюбленной, и потому ее любовь хранила весь пыл первой сердечной склонности, а возраст и характер придавали ее чувству большую прочность, чем это обычно свойственно первым влюбленностям. Она с таким жаром лелеяла воспоминания о нем и ставила его выше всех мужчин, что ей требовался весь ее здравый смысл, вся заботливость о чувствах, чтобы не дать вырваться наружу своим сожалениям, что, конечно, повредило бы ее здоровью и их душевному спокойствию.

− Что же, Лиззи, — в один прекрасный день сказала миссис Беннет, — какое теперь у тебя мнение о печальной истории с Джейн? Сама я твердо положила ни с кем больше об этом не разговаривать. На днях я так и сказала моей сестрице Филипс. Но я не сумела узнать, видела ли Джейн его в Лондоне. Ну, он очень недостойный молодой человек, и, я полагаю, уж теперь нет никакой возможности, чтобы она его заполучила. О том, чтобы он приехал в Недерфилд летом, больше и речи нет. A я справлялась у всех, кто мог бы это знать.

− Мне кажется, он больше никогда жить в Недерфилде не будет.

− Ну, что же, как ему угодно. Никто не хочет, чтобы он опять приехал, хотя я не устану повторять, что он обошелся с моей дочерью очень низко. И будь я на ее месте, я бы этого ему так не спустила. Меня утешает только мысль, что Джейн, наверное, умрет от разбитого сердца, и вот тогда он пожалеет о том, что сделал!

Элизабет, однако, не нашла ничего утешительного в таких надеждах и промолчала.

− Так, значит, Лиззи, — вскоре продолжала ее маменька, — Коллинзы словно сыр в масле катаются, а? Ну-ну, уповаю, таки дальше будет. A какой стол они держат? Шарлота, воображаю, рачительная хозяйка. Если она и вполовинy так бережлива, как ее маменька, то на всем экономничает. Уж конечно, расточительности за ними не водится.

− Да, никакой.

− Считают каждый пенни, можешь на это положиться. Да-да! Уж они-то позаботятся сводить концы с концами. Уж они-то никогда нуждаться в деньгах не будут. Ну да пусть их! И, воображаю, они частенько поговаривают о том, как приберут к своим рукам Лонгборн, чуть твой папенька скончается. Воображаю, они уже смотрят на имение как на свое собственное.

− При мне они, разумеется, ни о чем подобном не говорили.

− Да, было 6ы странно, скажи они хоть что-нибудь! Но, поверь, между собой они только об этом и толкуют. Что ж, если им совесть позволяет забрать имение противу всех законов, тем лучше. Я бы постыдилась, достанься оно мне через какой-то там майорат.


(продолжение)

 

Опубликовано в клубе «Литературные забавы» - апрель, 2009 г.

 

Обсудить на форуме

 

Роман "Гордость и Предубеждение" - перевод И. Маршака

 

Jane Austen "Pride & Prejudice"

 

 

О жизни и творчестве Джейн Остин

В начало страницы

Запрещена полная или частичная перепечатка материалов клуба  www.apropospage.ru  без письменного согласия автора проекта.
Допускается создание ссылки на материалы сайта в виде гипертекста.


Copyright © 2004 apropospage.ru


      Top.Mail.Ru