О жизни и творчестве Джейн Остин

Подготовка и перевод материала - Элайза
Редактор - Romi

Начало   Пред. гл.

Дома Джейн читала и писала, следуя за собственным воображением, а за пределами пастората, общаясь с соседями, она вращалась в другом мире, где происходили свои сюрпризы и драмы. Общество, в котором проводило время молодое поколение Остенов, в основном состояло из семей, проживавших в радиусе примерно пятнадцати миль от их дома. Это были семьи священников, сквайров, аристократов, членов парламента, предпринимателей, врачей и адвокатов. Казалось бы, здешнее окружение должно было быть постоянным — так сказать, становой хребет старой доброй сельской Англии — но, как ни странно, напротив, это общество, очень нестабильное и подвижное, состояло из представителей так называемых псевдо-джентри, то есть семей, которые стремились подняться до уровня джентри, не имея при этом ни земельной собственности, ни унаследованных богатств, ни хоть сколько-нибудь видного положения. Среди них встречалось на удивление мало Дэшвудов или Дарси, Бертрамов, Рашуортов или Эллиотов; скорее, это были семьи уровня Бингли, с его неуверенностью в том, к какому кругу он принадлежит и где ему лучше поселиться.

    Итак, местное окружение Остенов вовсе не являло собой устоявшийся круг старинных семейств. Многие их соседи обосновались в Хэмпшире совсем недавно, прибыв из других графств и даже стран, зачастую сменив фамилии в процессе, и лишь у немногих было здесь больше корней, чем у самих Остенов. Некоторые из них вскоре снова покидали эти места либо по собственной воле, либо в силу долгов или неких скандальных обстоятельств. И чем пристальнее в них всматриваешься, тем очевиднее становится, что это общество представляло собой текучую и достаточно произвольную группу людей — семьи, которым просто случилось находиться в данное время в данном месте. Некоторые появлялись здесь благодаря недавно приобретенному состоянию, а некоторые снимались с места и покидали эти края в результате того, что теряли состояния, нажитые предками.

    На тех балах, где Джейн начала изредка появляться в 1790-е годы, представителем одной из самых звучных аристократических фамилий был, без сомнения, лорд Дорчестер из Кемпшотт-Парка. Однако при ближайшем рассмотрении он оказывается ирландцем весьма скромного происхождения. Он пробил себе дорогу благодаря армейской службе — сделал блестящую карьеру в Канаде, затем женился на дочери герцога и в 1783 году получил баронский титул и пожизненную пенсию в тысячу фунтов в год. Это был весьма достойный человек, который по праву заслужил награду своей родины за участие в спасении Квебека. Он предпочел выбрать себе титул с истинно английским звучанием, хотя на самом деле его звали Гай Карлтон и родом он был из Страбейна. Стопроцентный меритократ без каких-либо местных корней, он просто снимал Кемпшотт-Парк в течение нескольких лет, пока не переехал в другое поместье недалеко от Мейденхеда.

    Ближайший сосед Дорчестеров, лорд Болтон из Хэквуд-Парка, тоже был владельцем новенького с иголочки титула. Он приехал из Нортумбрии, будучи просто Томасом Орди, а превращение его в лорда произошло тоже благодаря женитьбе — в 1778 году он сочетался браком с одной из побочных дочерей пятого герцога Болтонского. Имя Болтон он взял, когда его жене посчастливилось унаследовать одно из фамильных поместий. Это случилось в 1795 году, когда Джейн было уже 20, а двумя годами позже он стал бароном. Лорд Болтон вызвал интерес мистера Остена тем, что построил необычайно элегантные свинарники, которые посещал «каждое утро, едва встав с постели», как сообщает Джейн в письме к сестре. Она также пишет Кассандре, что предпочла на балу просидеть «два танца, чем танцевать со старшим сыном лорда Болтона, который танцует слишком скверно, чтобы его можно было выносить». В другом письме она вскользь упоминает, хоть и не слишком почтительным тоном, что внешность леди Болтон несколько выиграла после того, как она надела новый парик.

    До того как Болтоны вступили во владение Хэквуд-Парком, там проживал преподобный Чарльз Поулетт, священник, которому достался крошечный соседний приход Уинслейд. В 1790 году он был назначен одним из капелланов принца Уэльского несмотря на то, что так и не сумел окончить курса в Кембридже и получить диплом. Сын морского офицера, умершего молодым, он, что важнее, приходился внуком третьему герцогу Болтонскому и его давней любовнице, которая стала в итоге его законной женой — актрисе Лавинии Фентон, первой исполнительнице роли Полли Пичум в «Опере нищего» Джона Гэя.

    Этот Поулетт был весьма занимательной фигурой — остроумный, крошечного росточка, со странно искривленными конечностями; и он, судя по всему, мог быть очаровательным, поскольку Джейн Остен, похоже, была не слишком обижена его попыткой поцеловать ее во время рождественского сезона 1796 года. Правда, двумя годами позже она отозвалась о нем гораздо суровее, когда он устроил танцевальный вечер, обзаведясь к тому времени женой, которая «оказалась именно такой, какой желали бы видеть ее все соседи: глупенькой, раздражительной и экстравагантной». Сам Поулетт тоже сделался в округе символом экстравагантности, а его супруга появлялась на светских мероприятиях одетая «одновременно крайне дорого и крайне откровенно»; больше она ничем внимания Джейн к себе не привлекла. После ее смерти расточительная жизнь Поулеттов привела их к окончательному разорению и они вынуждены были уехать на континент, откуда вернуться так и не смогли. Можно легко представить их в качестве персонажей романа Теккерея, перебивающихся на денежных переводах где-нибудь в брюссельском пансионе, и время от времени изумляющих новых гостей воспоминаниями о жизни в сельском приходе с одной стороны, и о принце Уэльском, танцах в Хэквуде и «моем дедушке герцоге» — с другой.

    Портсмуты из Хертсборн-Парка были аристократами с более древней родословной и более прочными хэмпширскими корнями, однако как раз в период знакомства с Остенами жизнь этого семейства была отмечена трагедиями и долго тянущимися жутковатыми скандальными историями. Невозможно поверить, чтобы слухи об этих скандалах не распространились по всей округе, где, по собственным словам Джейн, каждый человек был «окружен добровольными шпионами в лице соседей». Но, тем не менее, в письмах Остенов не сохранилось ни единого упоминания об этих обстоятельствах. В то же время у семейства Остенов была особая причина для осведомленности, поскольку третьего герцога Портсмута знали в Стивентоне с детства, когда он, еще будучи лордом Лаймингтоном, посещал школу мистера Остена. Это было за два года до рождения Джейн, в 1773 году. Маленький лорд находился у них в возрасте пяти-шести лет и, по словам миссис Остен, «для своего возраста сильно отставал в развитии», хотя был ребенком «весьма спокойным и благонравным». Джемми и Недди «очень радовались своему новому товарищу для игр», но примерно через полгода мать лорда Лаймингтона забрала его из пастората, обеспокоенная «заиканием в его речи, которое, без сомнения, стало усиливаться». Его отвезли в Лондон, чтобы лечить у врача м-ра Анжьера. Неизвестно, каким именно был его метод, но заикание никуда не делось, и юный лорд вырос достаточно эксцентричным и странным молодым человеком. Внешне он, казалось, вел вполне нормальный образ жизни, но на деле члены семьи Порстмутов глаз с него не спускали и старались контролировать каждый его шаг. Двое его младших братьев, Ньютон и Коулсон Уоллоп, тоже хорошо знакомые Остенам, были отправлены в Итон.

    В 1799 году, когда лорду Лаймингтону исполнилось 32 года, братья заставили его жениться на достопочтенной Грейс Нортон. На тот момент ей было 47 лет, и какими бы ни были причины, заставившие ее согласиться на этот брак (впрочем, желание получить титул графини само по себе могло считаться вполне достаточной причиной), семья графа явно желала быть уверенной, что у него не будет во всяком случае законных детей, что обеспечило бы переход титула и состояния к среднему брату, Ньютону. Познания самого графа в деторождении были достаточно неопределенными, судя по тому, что он считал, что от зачатия до рождения ребенка проходит 15 месяцев, и, по слухам, был импотентом; и все же, видимо, семья решила перестраховаться. Кроме того, родственники назначили доверенных лиц для управления его собственностью, одним из которых был Джон Хансон, лондонский адвокат, который также был деловым поверенным молодого лорда Байрона.

    Одной из наиболее эксцентрических черт лорда Портсмута был его навязчивый интерес к похоронам и скотобойням. В качестве развлечения он заставлял слуг разыгрывать перед ним фиктивные похороны и любил наведываться в скотобойни, где ударял по животным, ожидающим смерти, тростью или топором, приговаривая: «Так тебе и надо! Поделом!» Звучит подозрительно похоже на повторение каких-то детских наказаний, которые когда-то переносил он сам, возможно, при лечении у доктора Анжьера, хотя это всего лишь догадки. Он также любил наказывать битьем своих слуг и животных, а однажды, когда его кучер лежал у себя в комнате со сломанной ногой, которую только что вправил хирург, граф навестил больного и заново сломал ему ногу.

    Несмотря на все эти жутковатые привычки, с внешней стороны, в обществе, его репутация долгое время оставалась вполне безупречной, и в 1800 году Джейн Остен упоминает в письме, что граф очень приветливо общался с нею на балу и настоятельно просил передать от него привет Кассандре в следующем письме. Джейн ничем не дает понять, что его манеры были какими-то странными или необычными. «Леди Портсмут появилась в новом платье», — добавляет она, упоминая, что недавно видела ее на другом приеме. Затем Портсмуты дали бал в Хертсборне, просторном особняке, расположенном в красивом ландшафтном парке, и Джейн с удовольствием его посетила. Хэмпширские джентри беззаботно отплясывали котильоны, не ведая, очевидно, ни о «фиктивных похоронах», ни о телесных наказаниях, здесь практиковавшихся. Единственное, на что пожаловалась на следующий день Джейн, так это на то, что рука у нее дрожит, так как накануне на балу она выпила слишком много вина. Особняк Портсмутов, одно из детищ архитектора Джеймса Уайетта, был построен в 1770-е и представлял собой огромное здание, состоявшее из длинной центральной части и двух столь же длинных крыльев; оно располагалось в просторном ухоженном парке с озером и аккуратно рассаженными деревьями.

    Позднее сага о Портсмутах приобретает все более дьявольский оттенок. Джон Хансон, адвокат и поверенный лорда Портсмута, «арендовал» у него один из принадлежащих ему домов, — поместье в Фарли, неподалеку от Бэзингстока. Фактически же он получил его бесплатно, так как арендная плата полностью покрывалась теми счетами, которые граф платил ему за услуги. Затем Хансон представил лорду Портсмуту своих дочерей и устраивал в арендованном поместье охоту на дичь. Так, в августе 1805 года, аккурат перед тем, как отправиться в Кембридж, к нему заехал Байрон, чтобы «нанести урон пернатому племени» среди «сельской тени и плодородных полей Хэнтса». Здесь Байрон встретился и с другими местными любителями охоты, к примеру, с Терри из Даммера, которые были хорошими знакомыми Остенов.

    У Хансона были веские причины для того, чтобы поселиться со своим семейством в Хэпмшире; он тщательно вынашивал свой план и, стоило леди Портсмут умереть в конце 1813 года, начал действовать с впечатляющей скоростью. Он быстро привез лорда Портсмута в Лондон, составил брачный контракт между ним и своей дочерью Мэри-Энн Хансон и попросил Байрона быть свидетелем по этому контракту, сказав ему, что Портсмут жаждет жениться на молодой девушке и сопротивляется попыткам младшего брата заставить его жениться на очередной старухе. Ни братья лорда Портсмута, ни другие его поверенные, разумеется, не были извещены.

    Сын Хансона Чарльз раздобыл брачную лицензию с пробелами, оставленными для имен жениха и невесты, и их быстренько обвенчали в церкви св. Георга в Блумсбери, в присутствии Байрона, который отметил в своем дневнике, что лорд Портсмут «отвечал так, словно заранее вызубрил весь текст наизусть; во всяком случае, иногда он забегал вперед священника». Он также пишет, что по дороге в церковь Портсмут признавался ему, «что питал слабость к мисс Хансон с тех пор, как она была ребенком», а уже после говорил своему вознице, что совсем не ожидал, что у него будет новая жена, и что ему вовсе не эта сестра нравилась, а другая. Младшая дочь Хансона, Лаура, была красавицей, чего нельзя было сказать о Мэри-Энн. Но Байрон «убедился, что новоиспеченная графиня довольна — поздравил семью и жениха (невесту) — выпил за их счастье полный бокал вина (целебного шерри) и все такое — и уехал домой. Просили остаться на ужин, но я не мог». Похоже, он не подозревал, что принимает участие в чем-то дурном.

    Новая графиня уволила из Херстборн-Парка всех старых слуг и установила настоящий террор, устраивая мужу регулярные порки хлыстом и поселив в доме адвоката, друга ее отца, который бил и мучил ее мужа, добиваясь его полного и беспрекословного подчинения. Этот режим просуществовал в Херстборне до 1822 года, когда брат Портсмута Ньютон начал судебный процесс с целью объявить этот брак недействительным, а трех детей Мэри-Энн — одного из которых звали Байроном — незаконнорожденными. Байрона также обвиняли в том, что он был одним из любовников Мэри-Энн, но он это категорически отрицал («у меня была связь не с ней, а с ее отцом, и проистекала в крайне несентиментальной форме длинных адвокатских счетов»), и нет никаких оснований сомневаться в его словах. В результате всех Хансонов постигла бедность и бесчестье, но лорд Порстмут, спасенный наконец из рук своих мучителей, оказался обладателем на редкость крепкого телесного здоровья и благополучно прожил больше восьмидесяти лет.

    Эта часть семейной истории Портсмутов происходила уже после смерти Джейн Остен. Но сам момент его второй женитьбы не прошел мимо ее внимания. В это время, в марте 1814 года, она и сама находилась в Лондоне, в гостях у своего брата Генри, и с загадочной краткостью написала Кассандре: «Какая же нынче жуткая погода! А тут еще и лорд Портсмут женился на мисс Хансон!» В качестве истории ужасов эта быль явно превосходит модные готические романы, которые она читала и едко высмеяла в «Нортенгерском аббатстве». Она начала этот роман в 1798 году, а потом на протяжении многих лет, пока история Портсмутов-Хансонов постепенно становилась достоянием гласности, возвращалась к нему и переписывала. Даже если предположить, что ее ушей достигали лишь смутные слухи о пристрастии графа к фиктивным похоронам и битью слуг и животных, все же невольно приходит на ум возможная связь между существованием такого кошмарного соседа в Херстборн-Парке и событиями, описанными во второй части романа. Кэтрин Морланд заблуждалась в своих страхах и догадках относительно происходившего в аббатстве, но она не ошиблась в оценке его хозяина, генерала Тилни, который и впрямь оказался человеком эксцентричным и жестоким. И страшные подозрения Кэтрин по поводу того, что генерал плохо обходился со своей женой и даже мог убить ее, бледнеют по сравнению с Портсмутской сагой и с тем, что в действительности происходило совсем недалеко от того места, где жила Джейн Остен.

    Семейство Терри, с которыми встречался Байрон во время своего приезда в Хэмпшир в 1805 году, было достаточно старинным и давно укоренившимся в этих краях. Их небольшая красивая усадьба располагалась в Даммере, откуда до Стивентона можно было легко добраться пешком через поля. Между серединой 1770-х и серединой 1790-х годов у сквайра и его жены родилось тринадцать детей, и имена многих из них фигурируют в письмах Джейн. Говоря о них скопом, она называла их «шумными»; но это не мешало ей дружить с девочками Терри и танцевать с мальчиками, старший из которых, Стивен, стал офицером в милицейском полку Северного Хэнтса, средний, Роберт, пошел служить в регулярную армию, а младший, Майкл, стал священником и позже заключил помолвку с племянницей Джейн Анной. Вторая дочь Терри в свое время прочтет «Эмму» и особенно восхитится образом миссис Элтон. Две ее сестры выйдут замуж за сыновей соседей-сквайров — одна за Дигвида из Стивентона, а вторая за Харвуда из Дина.

    Семейство Харвудов, в свой черед, тоже переживало тяжелые времена. Долги и закладные на имущество неуклонно копились, и у них практически не было надежды когда-либо расквитаться с ними. Старший сын так и не смог позволить себе обзавестись семьей и всю жизнь потратил на погашение отцовских долгов; а младший, женившийся на одной из сестер Терри, опустился с уровня землевладельца до скромного фермера-йомена; они стали кем-то вроде хэмпширских Дарбейфилдов. У Дигвидов тоже были серьезные финансовые проблемы, и «дорогой Гарри Дигвид», как называла его Джейн, его супруга, урожденная Терри, и большинство их детей в итоге окончили свои дни на чужбине, в Париже, пополнив собой число жертв экономического упадка.

    Итак, старые состояния разорялись, а им на смену приходили новые. К примеру, Порталы из Лаверстока, предприимчивая гугенотская семья, приехавшая в Англию из Ландегока в начале столетия по причине религиозных гонений у себя на родине, не теряли времени даром. Анри де Порталь в 1711 году получил гражданство, а в 1712 уже приобрел в аренду фабрику Бер на реке Тест и начал производство бумаги. Он настолько преуспел в этом деле, что вскоре купил фабрику в Лаверстоке, перестроил ее в 1719 году и в 1724-м получил контракт на изготовление банкнот Английского банка. Это была его идея — ставить на купюрах водяные знаки.

    Сын Генри Портала Джозеф стал Шерифом графства и купил поместье Лаверсток; а в следующем поколении процветание семьи только преумножилось, и к 1790-м годам Порталы стали уже одними из крупнейших землевладельцев в Хэмпшире. Джейн Остен включила их в список самых важных семейств, посетивших бал в 1800 году. В 1796 году они разрушили старую усадьбу в Лаверстоке и построили на ее месте новый прекрасный особняк в неоклассическом стиле. Братья из этого поколения Порталов владели поместьями в Фрифолк Прайорс и Эш-Парке. Последнее они сдали в аренду некоему Джеймсу Холдеру, холостяку с состоянием, нажитым в Вест-Индии, чья манера набрасываться на женщин заставила Джейн Остен, оказавшуюся как-то с ним наедине в его гостиной, постоянно держаться за ручку двери.

    Происхождение других недавно сколоченных состояний было крайне темным и запутанным. Сэр Роберт Макрет, который в 1802 году приобрел поместье в Юхерсте, начинал свою карьеру бильярдным маркёром в Уайт-клубе, а разбогател на букмекерстве и довольно бессовестном ростовщичестве. Он получил «карманный округ»^[1], а затем и рыцарское звание за услуги, оказанные правительству, хотя это и не помогло ему избавиться от отвратительной репутации во всем, что касалось финансовых вопросов.

    Семейство Бигг также недавно поселилось в этих краях. Они приехали в Хэмпшир в 1789 году, когда Ловлас Бигг, состоятельный вдовец из Уилтшира, унаследовал поместье Мэнидаун от своих родственников по фамилии Уизер и переехал туда со своими пятью дочерьми и двумя сыновьями. Чтобы еще больше запутать фамильную историю, отец и сыновья изменили свою фамилию на «Бигг-Уизер», в то время как дочери упрямо предпочитали зваться просто «Бигг». Две старшие дочери вскоре вышли замуж, а старший сын умер молодым, в 1794 году. В результате в семье остались три дочери, ставшие близкими подругами сестрам Остен, и младший сын Харрис, которому было на тот момент 13 лет. Как и лорд Портсмут, он сильно заикался; видимо поэтому отец не отсылал его в школу, а обучал на дому, наняв частного учителя.

    Элизабет Бигг привлекла к себе двух весьма солидных воздыхателей: один из них — Джон Харвуд, сосед из Дин Хаус, а второй, Уильям Хиткот, — сын баронета из Херсли-Парка под Винчестером. Хиткоты, старинные друзья Порталов, были очень уважаемым и традиционным семейством; средний сын пошел служить во флот, дочери благополучно вышли замуж, а Уильям, весьма достойный молодой человек, большой любитель охоты на лис, принял сан и дослужился до каноника в Винчестере. По его портрету, на котором Уильям, одетый в охотничий сюртук, изображен с отцом и главным егерем, можно судить, насколько он был хорош собой; такое лицо вполне могло послужить образцом для внешности Дарси или Уиллоуби. Его старший брат стал одним из членов парламента от Хэмпшира; в этом традиционном графстве тори они обычно не имели оппозиции.

    Простой лозунг, под которым тори обеспечивали себе большинство в Хэмпшире, гласил: «Хиткот и Шют навсегда!» Уильям Шют, как и Хиткот, был членом парламента от Хэмпшира, хотя и принадлежал к числу тех, кто вырос вдали от этих мест — его детство и юность прошли в Норфолке — и под другим именем: почти до 20 лет он звался Уильям Лобб и сменил фамилию вслед за отцом, который унаследовал поместье Вайн (The Vyne) по линии бабушки из рода Шют. Вайн был (и остается) большим и красивым особняком эпохи Тюдоров недалеко от Бэзингстока; и это наследство считалось достаточно весомым основанием, чтобы вся семья, включая сестру Мэри и младшего брата Томаса, родившегося в середине 1770-х, сменила фамилию. Они сохранили свои владения в Норфолке, но в 1776 году перебрались в Хэмпшир. Том Шют был как раз в том возрасте, чтобы завести дружбу с детьми Остенов: он ездил на охоту с Джеймсом и Фрэнком, танцевал и играл в карты с Кассандрой и Джейн. Он был «очень остроумным и забавным», и вполне возможно, что юные Шюты, соседи и сверстники, могли принимать участие в театральных постановках в Стивентоне или, по крайней мере, находились в числе зрителей. Том был особенно близок с Джеймсом, и дружба между ними сохранилась на всю жизнь.

    Уильям Шют обучался сперва в Хэрроу, где был на побегушках у известного политического деятеля Спенсера Персиваля, что, возможно, и способствовало впоследствии его членству в парламенте, а затем в Кембридже. Он совершил традиционное большое турне на континент и весьма недурно говорил по-французски. Его младшему брату Томасу не довелось путешествовать по Европе из-за начавшейся войны, и сразу после окончания Кембриджа он был зачислен в один из кавалерийских полков, которые создавались в Хэмпшире в 1792 году. Как и Генри Остен, он исполнял свои офицерские обязанности с большим энтузиазмом и активно занимался вербовкой в армию в окрестностях Бэзингстока. Еще он был книгочеем и, похоже, намного умнее своего старшего брата.

    Когда Уильям Шют в 1790 году унаследовал от отца Вайн, ему было 33 года. Он был холост, обладал приличным состоянием и являлся владельцем одного из лучших домов в округе. Резонно предположить, что соседские семейства, имеющие дочерей на выданье, считали, что ему необходимо обзавестись супругой, и этот вопрос наверняка периодически муссировался среди местных леди, как это обычно водится. Джейн Остен на тот момент было 14 лет —достаточно, чтобы слышать эти пересуды и, возможно, гадать вместе с остальными, которой из окрестных молодых девиц посчастливится стать его избранницей.

    Вступив в право наследования поместьем, Уильям Шют практически одновременно сделался членом парламента, что не могло не возвести его в ранг одного из самых влиятельных и завидных женихов в графстве. Как оказалось, парламентская деятельность заинтересовала его ненадолго, и хотя все последующие тридцать лет он добросовестно голосовал за тори, но ни разу не выступил в палате с речью. Сердце его принадлежало Хэмпширу, где он содержал свору великолепных гончих и полную конюшню скаковых лошадей; политика не в состоянии была конкурировать с охотой. Иногда, заседая в палате общин, он посылал за своими гончими, наказывая, чтобы они встречали его на пути домой из Вестминстера — путь, который занимал у него около семи часов верхом — чтобы насладиться галопом вместе с ними на последнем отрезке пути. Неудивительно, что Уильям сделался довольно колоритной фигурой среди окрестных охотников. Однажды во время охоты он упал с лошади, которая споткнулась об изгородь и с силой ударила копытом ему в бедро. Встревоженные товарищи подскакали к нему, опасаясь серьезного ранения, и, когда бедолага с трудом поднялся на ноги, его друг Джон Портал с тревогой воскликнул: «Мы уж думали, что лишились нашего приятеля!» — «Правда? — отозвался мистер Шют, потирая ушибленное место. — Что же, должен признаться, я уж думал, что лишился своего».

    Это был крепкий и жизнерадостный здоровяк, исправно исполнявший свои обязанности в судебных разбирательствах Винчестера, обедавший с крупными землевладельцами накануне выборов и посещавший клуб в Бэзингстоке. В 1793 году его сестра Мэри обручилась со сквайром Уизером Брамстоном из соседского Окни Холла. Видимо, перспектива лишиться Мэри, которая, без сомнения, вела его дом и хозяйство, заставила Уильяма заняться поисками невесты, и он без труда нашел таковую, хотя и разочаровал своим выбором хэмпширских мамаш. Член парламента от округа Девайзис в Уилтшире Джошуа Смит являлся отцом четырех дочерей, три из которых были еще не замужем. В апреле 1793 года, когда все они находились в Лондоне, он познакомил Шюта со своей дочерью Элизабет, застенчивой и серьезной девушкой двадцати с небольшим лет; и Шют решил начать ухаживание. Дневниковые записи Элизабет отмечают этапы этого ухаживания, хотя и не совсем в стиле Элизабет Беннет. В конце апреля значится запись «Мистер Шют к обеду», за которой 15 мая следует запись «Мистер Шют утр. визит». 20 июня читаем: «Мистер Шют к обеду. Разговор на диване». Через два дня после разговора на диване Элизабет пишет: «Мистер Шют утр. визит. Мистер Шют к обеду. Ответ». Но, видимо, дело еще не было улажено до конца, так как запись следующего дня гласит: «Мистер Шют к обеду. Мисс Канлифф к ужину и спала со мной. Окончательное решение». Это означало помолвку. Затем она отправилась в Веймут, где каталась верхом по песчаному побережью и читала «Времена года» Томсона, пока не приехал мистер Шют и не заменил Томсона на «Историю Америки» Робертсона, которую она читала ему вслух. Позже, после возвращения домой в Уилтшир, устраивались музыкальные вечера и жених с невестой вместе читали «Много шума из ничего». В дневнике — ни одной рискованной записи, ни слова о том, какие чувства она испытывает к мистеру Шюту, зато отмечена покупка новой зубной щетки за шесть пенсов.

    В октябре все Смиты вернулись в Лондон, и визиты мистера Шюта сделались постоянными — утренними и вечерними, к завтраку и к ужину, иногда совместно с братом Томом. На свадьбу своей сестры в Хэмпшир оба брата уехали 6 октября, но через три дня возвратились. Затем во вторник, 15-го, Элиза записала в дневнике: «Я обвенчалась в церкви св. Маргариты в 9:30, отправились в путь без четверти 12, остановились на 20 минут в Бэгшоте и прибыли в Вайн в четверть шестого. Ясно и морозно, солнечное небо без облаков — пусть это будет счастливым предзнаменованием». Она никогда раньше не видела свой новый дом с его красивой кирпичной кладкой и палладианским портиком, с часовней, украшенной тюдоровскими витражами и деревянной резьбой, с комнатами в готическом стиле, с длинной обшитой панелями галереей и лестницей классического стиля в изысканным холле, которые были построены в 1770 году. Несмотря на все великолепие этого места, первое знакомство с ним наверняка стало суровым испытанием для новобрачной, ибо все здесь должно было казаться ей странным и непривычным, не говоря уж о необходимости быть представленной экономке, управляющему, лакеям и горничным — и все это в вечер собственной свадьбы.

    На следующий день им нанесли визит мисс Бигг из Мэнидауна и их отец. Два дня спустя началась целая вереница утренних визитов, среди которых был и Джеймс Остен с отцом, матерью и одной из сестер («мисс Остин»), а также другие местные семейства: Джон Харвуд из Дин Хауса, преподобный мистер Лефрой с супругой из Эша и сестра мистера Шюта, миссис Брамстон из Окли Холла. Новобрачная отдала некоторые визиты 13 ноября, заехав в Мэнидаун к сестрам Бигг, в Эш к Лефроям и в Стивентон к Остенам, где опять присутствовала лишь одна из дочерей. Затем она отобедала в Окни Холл с Брамстонами, где осталась и на ужин с картами, и вернулась домой в двенадцатом часу ночи. На следующий вечер она посетила бал в ассамблее Бэзингстока, где танцевала с преподобным Чарльзом Поулеттом и с одним из братьев Уоллоп; а неделю спустя на обеде у Лефроев познакомилась с лейтенантом Фрэнсисом Остеном, который только что вернулся из плавания на Восток.

    Жизни Шютов и Остенов соприкасались достаточно тесно. Вайн располагался в приходе Шерборн Сент-Джон, где Джеймс Остен был викарием и бывал у них к ужину — один, без жены — практически каждую неделю. Он охотился с братьями Шют и, как и его супруга, пользовался подписью Шюта, чтобы франкировать свои письма^[2]. В дневниках Элизы Шют мы находим бесчисленные упоминания о «мистере Остине» и довольно частые упоминания о прочих «Остинах»; она так ни разу и не написала их фамилию правильно. К примеру: «16 янв. [1794 г.] Бал в Бэзингстоке. Я танцевала шесть танцев с мистером Г. Остином». Очарование Генри и тут оказало свое обычное влияние, поскольку Элиза крайне редко упоминает о том, что танцевала больше двух танцев с одним кавалером. «Вт. 26 марта [1799 г.]. Ужинали у мистера Остина в комп. миссис и мисс Остин и мистера Дигвида». Под «миссис и мисс Остин» здесь подразумеваются Мэри, Кассандра и Джейн.

    Казалось бы, Элиза Шют была именно той молодой женщиной, которая могла бы свести близкую дружбу с сестрами Остен, и не только потому, что сразу же сблизилась с сестрами Бигг, которые, в свой черед, были подругами Джейн и Кассандры. Она была мягкой, деликатной и часто неуверенной в себе; к примеру, очень нервничала перед появлением на балу в первое свое Рождество в Хэмпшире, давая повод матери написать ей: «Я очень рада за Вас, что в Бэзингстоке не танцуют менуэт; я же знаю, какой ужас Вы испытываете перед танцами, хотя у Вас нет ровным счетом никаких оснований для подобных страхов». В Элизе была также и интеллектуальная жилка: она достаточно знала французский и итальянский, чтобы читать на этих языках, и вполне сносно писала по-французски. Она была, как и Остены, большой любительницей романов и с удовольствием читала Фанни Берни, Уильяма Годвина, Шарлотту Смит, «Жиль Блаза» Лесажа и «Новую Элоизу» Руссо, мадам де Севинье, мадам де Ментенон, Кларендона, Вольтера, «Праздношатающегося» Джонсона и Шекспира. Она любила ходить в театры и слушать музыку; у нее дома был клавесин. Еще она хорошо рисовала; муж использовал этот ее дар, чтобы увековечивать своих любимых гончих, обосновывая это тем, что они заслуживают портретов не меньше, чем люди.

    Элиза была прилежным и заинтересованным садоводом и превратила длинную галерею в Вайне в зимний сад. Она любила природу, то и дело отмечая в дневнике то «упавшую звезду», то «светлячков вдоль тропинки» сентябрьским вечером, когда гуляла допоздна, потому что погода была «божественной и луна светила так красиво», то живописный иней на деревьях в солнечный день: «деревья на солнце выглядят изумительно, сверкают и переливаются, будто сделаны из стекла или алмазов». Поездка на Бокс Хилл в сентябре 1802 года вдохновила ее на прочувствованную лирическую похвалу волшебной красоте его склонов, лесов и открывающихся видов; по ее мнению, это одно из прекраснейших мест в Англии.

    Но у Элизы Шют так и не сложилась дружба ни с одной из «мисс Остин»; и пара кратких упоминаний о супругах Шют в письмах Джейн свидетельствует лишь о том, что ей не было до них никакого дела, несмотря на то что она с большой симпатией отзывалась о младшем Шюте, Томе. В 1796 году она упоминает о том, что Уильям заехал в Стивентон, фразой «интересно, с чего это ему вздумалось быть таким вежливым». Спустя четыре года она пишет о встрече с Элизой Шют и ее золовкой в Дин Хаусе так: «Они намеревались потом заехать в Стивентон, но мы прибегли к уловке, достойной сей парочки, чтобы этого избежать». Нотка враждебности звучит здесь настолько явно, что для этого должна была быть какая-то причина. Возможно, у нее возникало ощущение, что Шюты, обладатели роскошного дома и более высокого положения в обществе, нисходят до них и относятся с некоторым пренебрежением. А возможно, общение с Элизой Шют отнимало слишком много времени и внимания ее любимых Лефроев и Биггов, прогулки, совместные поездки и обеды с которыми упоминаются в дневнике Элизы с завидной регулярностью. Как бы то ни было, подругами Джейн и Элиза не стали. И это странно, поскольку Элиза Шют очень нуждалась в друзьях. Выросшая в веселой и оживленной семье, в Вайне она страдала от одиночества, которое только усугубляла страсть ее мужа к охоте. Многие записи ее дневника гласят лишь «джентльмены охотились», или «мистер Шют охотился», или просто «пустой день». Так проходили месяцы и годы, а детей все не было, и она загрустила.

    После 10 лет бездетного брака, в 1803 году, она удочерила ребенка. Кузина мистера Шюта умерла, осиротив большую семью, и трехлетнюю Кэролайн Уиггет привезли в Вайн, чтобы скрасить одиночество миссис Шют. Кэролайн на всю жизнь запомнила, как рыдала, расставаясь с отцом и няней, но в Вайне она стала любимицей всех домашних, вскоре преодолела свой страх перед огромными гобеленами на стенах и в течение пяти лет спала в спальне миссис Шют. Затем ей предоставили отдельную комнату, правда, без камина; во всяком случае, таковы ее воспоминания. Она особенно любила дядюшку Тома (Шюта), который каждую зиму приезжал к ним на три месяца из Норфолка, привозя своих коней, Строптивого, Лукавого и Молнию; но никто и не подумал разрешить ей навещать свою семью и родных несмотря на то, что ее братья учились в школе неподалеку, в Винчестере. Ей исполнилось 12 лет, когда контакты с родной семьей возобновились. Это чем-то напоминает историю Фанни Прайс из «Мэнсфилд-Парка». Прослеживается несколько таких отдаленных параллелей между жизненными коллизиями Шютов и творческим воображением Джейн Остен.

    Жизнь самой постоянной группы соседей Остенов документирована очень мало. Речь идет о населении деревушки Стивентон, где все дети Остенов провели первые годы своей жизни. Несмотря на столь тесное соседство, пропасть между джентри и более низкими социальными слоями — теми, по поэтическому выражению Джеймса Остена, «девятью десятыми человечества», которые были «предназначены» для труда, — оставалась абсолютной и неоспоримой. Обе стороны свято верили в то, что такую систему устроил сам Господь. Сообщая о смерти старой служанки, мать Элизы Шют в своем письме не удостаивает усопшую ни упоминанием ее имени, ни уважительным «миссис»: «Бедная старая Стивенс умерла смертью праведных, изможденная старостью, безропотно отдав свою Душу в руки Создателя». Письмо продолжается формальной фразой о том, что усопшая «исправно исполняла свой долг в том положении, которое было предназначено ей в этой жизни свыше», и завершается выражением надежды на то, что «отныне ей уготована лучшая доля».

    Остены, судя по всему, несколько проще и ближе общались с теми, кто стоял ниже их на социальной лестнице. В письмах Джейн мы встречаем много упоминаний о членах семейств, населявших Стивентон. Замужних женщин, имеющих детей, она называла «достопочтенными» (Dames). К примеру, достопочтенная Стейплз (Элизабет) и ее многочисленная малышня, достопочтенная Кью (еще одна Элизабет), ее муж Уильям и четверо детей. Роберт и Нэнни Хиллиард, семья Стивенс, Мэри Хатчинс, Бетти Доукинз, семейство Бейтс, Мэттью и Сюзанна Тилбури и их четверо детей, еще одно семейство Тилбури тоже с четырьмя детишками — все они упоминаются. А еще и Дэниел Смоллбоун с супругой Джейн и восемью детьми, и двое сельских бейлифов, Корбетт и Джон Бонд, который работал на мистера Остена; а еще Литтлворты, или Литтварты. Бет Литтворт обретает более индивидуальные черты, поскольку выросший Эдвард Остен вспоминает о ней как о подруге своих детских игр, и еще она одна из немногих, чью последующую судьбу удается проследить: мы знаем, что она выросла в «довольно миниатюрную и хрупкую женщину», которая бралась за мужскую работу. Например, как-то раз она преодолела путь из Хэмпшира в Кент пешком по какому-то поручению, возможно, данному ей Остенами.

    Почти все мужчины были заняты работой на ферме, получая от 7 до 8 шиллингов в неделю; стивентонским женщинам удавалось немного увеличить семейный доход за счет домашней пряжи, пока ткацкие фабрики не отняли у них этот вид подработки, сделав их еще беднее. Самые смышленые и удачливые деревенские детишки могли найти себе заработок в поместьях или пасторатах. Мальчишек нанимали для работы в конюшне или по саду и, если они хорошо себя проявляли, то могли впоследствии сделаться возницами, садовниками или даже слугами в господском доме. Самые работящие и услужливые девочки могли со временем стать доярками на молочной ферме, нянями, кухарками или горничными. Очень немногие деревенские дети имели возможность выучиться чтению и письму; их с малолетства привлекали к труду, едва они в состоянии были присматривать за стадом коров или овец либо отгонять ворон с полей. Лучшим местом, на которое можно было устроиться в том районе, где жили Остены, считалась работа на бумажной фабрике Порталов: мужчинам там платили 22 шиллинга в неделю, а женщинам — 7 пенсов в день. Кроме того, «красные дни календаря» были оплачиваемыми, что по тем временам считалось чем-то исключительным.

    От деревенских не ожидалось, что они всегда и во всем должны вести себя так же, как и представители высших сословий. Джон Бонд, бейлиф Остенов, сделал своей подружке ребенка еще до того, как они поженились, и никого это, похоже, нимало не шокировало. С другой стороны, миссис Остен упоминает в одном из писем, что мистер Дигвид уволил своего слугу за то, что тот обрюхатил деревенскую девушку несмотря на то, что тот впоследствии женился на ней; мистер Дигвид «очень сожалел, что ему пришлось расстаться с этим слугой, так как он ему очень нравился — но это было правильным решением». Такого рода разногласия во мнениях, должно быть, сильно озадачивали слуг. Что касается Остенов, то они были способны на настоящую доброту по отношению к своим слугам. К примеру, когда коттедж Бондов сгорел, оставив их на старости лет без крова, Джеймс Остен приютил их у себя в пасторате и им, судя по всему, была предоставлена мансарда и местечко у очага на кухне, чтобы было где спокойно дожить свои дни. Альтернативой для них мог служить лишь работный дом, в котором сильно нуждающихся членов общины содержали на два шиллинга и шесть пенсов в неделю, выделяемых из средств прихода. Детей же разлучали с родителями и отсылали на кручение шелка или заготовку льна и конопли; и семьи бедняков зачастую готовы были претерпевать самые тяжкие лишения, только чтобы не разлучаться, что вызывало подчас удивление у господ.

    Леди знали, что в круг их обязанностей входит благотворительность в пользу деревенских семей, чаще всего в виде пеленок, одежды, детских игрушек и утвари. На такие подарки очень рассчитывали, так как они являлись скорее насущной необходимостью, нежели излишеством. Миссис Квайт раздаривала пеленки почти в массовых масштабах. Джейн Остен также дарила подарки на Рождество: «Я презентовала по паре шерстяных чулок Мэри Хатчинс, достопочтенной Кью, Мери Стивенс и достопочтенной Стейплз; Ханне Стейплз — сорочку, а Бетти Доукинз — шаль». Это из письма Кассандре в 1798 году. Если учесть, что у Джейн не было собственных денег за исключением крайне скромной суммы, выделяемой ей родителями, шесть рождественских подарков деревенским женщинам заставляют предположить, что она очень серьезно относилась к обязанности помогать самым бедным своим соседям. Вполне возможно, конечно, что какая-то из этих женщин в младенчестве была ее няней.

    Итак, в целом соседи Остенов, представляющие собой весьма изменчивое и пестрое живое полотно, — иногда эксцентричное, а иногда и попросту вопиющее в своем поведении — были, безусловно, весьма богатым и плодотворным пластом для романиста. Но на самом деле судьбы большинства из них оказались слишком уж яркими и экстравагантными, чтобы соответствовать писательским целям взрослой Джейн Остен. Ее письма свидетельствуют о том, что она со вниманием относилась к их жизненным перипетиям; но на страницах ее романов мы не встретим ни военных героев, ни обманно подстроенных браков, ни сумасшедших графов, ни незаконнорожденных отпрысков аристократических семейств, ни разорившихся сквайров, ни успешных фабрикантов иноземного происхождения, ни соблазненных деревенских девушек. То, что Джейн Остен брала для своих произведений из окружающей действительности, использовалось ею не впрямую, а скорее вскользь, по касательной. Нам остается лишь строить догадки. К примеру, шумное и жизнерадостное семейство Терри могло отчасти послужить прообразом семейства Мазгроув в «Доводах рассудка». Приезд в округу Уильяма Шюта мог отчасти навеять начало «Гордости и предубеждения». Дочь адвоката Хэнсона Мэри-Энн предположительно могла внести свою лепту в образ миссис Клэй, дочери «предупредительного и осторожного адвоката» мистера Шеферда, претендующей на внимание баронета. Восторженное описание Элизой Шют поездки на Бокс Хилл могло найти свое отражение в «Эмме», а удочерение ею же бедной маленькой племянницы мужа — в «Мэнсфилд-Парке». Некоторые аллюзии могут оказаться действительными, некоторые нет; совершенно очевидно лишь то, что Остен брала из жизни своих соседей исключительно те моменты, которые ей были нужны, и ничего больше; и привносила их в характеры или обстоятельства, имеющие очень мало общего с теми людьми и местами, которые были ей так хорошо известны по хэмпширскому окружению.

[1] Избирательный округ, находившийся под полным контролем местного аристократа. — Прим. перев.
[2] Подпись члена парламента освобождала письмо от уплаты почтового сбора; члены парламента обычно пользовались этим правом достаточно широко и свободно, франкируя частные письма своих родственников и друзей. — Прим. автора.

Начало   Пред. глава

март, 2009 г.

Copyright © 2008-2009 Элайза, Romi

Обсудить на форуме

О жизни и творчестве Джейн Остин

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено

В начало страницы