О жизни и творчестве Джейн Остин

Подготовка и перевод материала - Элайза
Редактор - Romi

Начало   Пред. гл.

«Выезжает ли кто-нибудь из ваших сестер в свет, мисс Беннет?» — спрашивает леди Кэтрин у Элизабет и, услышав в ответ: «Да, мадам, все», выражает изумление, поскольку младшей сестре было всего пятнадцать. Впрочем, удержать Лидию Беннет дома не смогли бы даже решительные и твердые родители. Как и Беннеты, Остены довольно спокойно относились к тому, что вкладывалось в понятие «выезжать в свет». Они жили в провинции, их дочери с самого раннего возраста принимали участие в домашних танцах и прекрасно знали всех соседских детишек — как мальчиков, так и девочек. Дети тоже танцевали на таких вечерах: братья с сестрами, девочки друг с другом. Каждый год появлялись какие-то новые танцы, список которых печатался в записных бальных книжечках для дам, но все они, как правило, состояли из уже знакомых шагов, поворотов, подпрыгиваний, фигур, хороводов, соединений рук, проходов вдоль зала, хлопков в ладоши, поклонов и приседаний. То есть это были различные вариации тех навыков и движений, которые были знакомы современникам Остен так же хорошо, как и умение взбегать и спускаться по лестнице в кромешной тьме.

    Переход от танцев в собственном доме к танцам у Лефроев или Дигвидов был естественным и практически незаметным, а участие в бальных вечерах в Даммере у Терри или в Мэнидауне у Биггов должно было казаться лишь чуть более значимым событием — и только. К пятнадцати годам у Джейн наверняка уже было белое муслиновое платье для вечерних «выходов в свет», требовавших более или менее формальной обстановки, и специальная лента для волос, но гораздо чаще танцы устраивались спонтанно, экспромтом. Достаточно было кому-то предложить это, скажем, в гостях у соседей, после ужина или чая в половине седьмого, и тут же кто-нибудь усаживался за инструмент, отодвигалась мебель, освобождая пространство для танцев, и все желающие вольны были присоединиться. Зимой танцы являлись одним из любимейших развлечений хэмпширских семейств. Музыкальное сопровождение обычно обеспечивали маменьки или тетушки, а иногда и кто-то из слуг, играющий на скрипке. Джейн умела играть на фортепьяно, но в этом возрасте от нее наверняка не ожидали такого самопожертвования — ведь были более пожилые пальцы, способные доставить молодежи это удовольствие. Подобно своим кузинам Элайзе и Филе, Джейн тоже «любила танцевать и делала это превосходно». Но любовь к танцам не мешала ей высмеивать их социальное предназначение и отношение к ним матерей, стремящихся выдать дочерей замуж. Так, в «Гордости и предубеждении» она заставляет матушек, охотящихся за зятьями, считать, что «любовь к танцам свидетельствует о готовности влюбиться». В уста мистера Дарси вложена определенная доля скепсиса и насмешливого пренебрежения, с которым некоторые представители сильного пола относились к этому занятию: «Каждый дикарь умеет танцевать». Все это так, но, как выясняется, матушки не так уж и не правы, и даже мистер Дарси постепенно становится менее суровым и проявляет к этому занятию определенный интерес. И именно благодаря танцам Джейн Беннет знакомится с молодым человеком, в которого влюбляется и который влюбляется в нее.

    В семнадцать лет Джейн уже посещала балы, которые проводились в ассамблее Бэзингстока, где собирались практически все окрестные семьи, платя небольшой взнос по подписке. Но даже там особых формальностей не было: к примеру, как мы уже упоминали, там не танцевали менуэтов. 14 ноября 1793 года, за месяц до восемнадцатилетия Джейн, в бэзингстокской ассамблее был устроен очередной бал, на котором Элиза Шют встретила многих своих соседей. Скорее всего, там были и Кассандра с Джейн и братом Фрэнком, который приехал навестить родных после пяти лет, проведенных в плавании по Индийскому океану. На тот момент ему было 19 лет, и он, должно быть, прекрасно смотрелся в своей красивой лейтенантской форме, стройный, подтянутый и загорелый. Несколько дней спустя Фрэнк был приглашен на торжественный обед, который Лефрои устраивали в честь Шютов, но, что интересно, один, без сестер. Разумеется, такого видного холостого кавалера сочли ценным дополнением к обществу. Девушек Остен не пригласили и на танцевальный вечер к Шютам, который устраивался 5 декабря, где восемь или девять семейств, среди которых были Лефрои, Харвуды и Бигги, угостились холодным ужином и разъехались только в третьем часу ночи.

    А тем временем Кассандра и Джейн собирались навестить своею кентскую кузину, готовясь к поездке, запланированной, без сомнения, миссис Остен. Там девушки могли оказаться полезными и в то же время получали возможность расширить свой круг знакомств. Элизабет Остен из Тонбриджа вышла замуж за богача и переехала в Саутгемптон, где ее муж исполнял обязанности шерифа; теперь она находилась на сносях. Так что сестер решили отправить на помощь кузине, а заодно они были выведены на бал в местной ассамблее Долфин Инн. Джейн стала крестной матерью новорожденному и осталась на крестины, а Кассандра вернулась в Стивентон, и они вместе с Генри посетили бал в Бэзингстоке — тот самый, на котором он протанцевал шесть танцев с Элизой Шют. На том балу также были Алетея и Харриет Бигг, Лефрои, брат и сестра Терри, Коулсон Уоллоп (брат лорда Портсмута) и Чарльз Поулетт. Миссис Остен написала Джейн стихотворный отчет об этом мероприятии, который начинался так:

Вот тебе список всех, кто бал
Своим присутствием украшал
В Бэзингстоке в минувший четверг:
Всего-то тридцать человек,
Хоть вечер мил был чрезвычайно.
Итак, была чета из Вайна,
Затем сквайр Хикс с супругой славной
Из дома Брэнстонов, с мадам и
С сестрицей, незамужней леди.
(А не пришла б — кто б и заметил?)

    У миссис Остен, как мы видим, был острый язычок, заточенный на соседей, который явно доставлял ее дочери удовольствие, тем более что она его унаследовала.

    Танцы, впрочем, были далеко не главным событием в Хэмпшире в канун 1974 года. В графстве активно занимались увеличением количества милицейских полков и кавалерийских отрядов, которые могли понадобиться для войны с Францией, где события развивались по нарастающей и к этому моменту уже вовсю царил террор: королеву гильотинировали вслед за королем, христианскую религию упразднили и ввели новый календарь с 10-дневной неделей. Милицейские отряды также могли потребоваться для усмирения волнений в самой Англии, так как у части радикальных мыслителей и недовольных жизнью бедняков до сих пор сохранялись определенные симпатии к идеям французской революции. Бэзингсток в полной мере испытал на себе эффект от этих мероприятий. Маленький городок был наводнен офицерами 84-го полка: капитан Роллс, капитан Роддс и им подобные были расквартированы там в огромном количестве, поэтому неудивительно, что периодически между офицерами завязывались, как пишет Элиза Шют, «крупные ссоры». Полк Генри Остена нес службу в Порсмуте: им было поручено охранять пленных французских моряков. Генри сумел устроиться в Петерсфилде, который находился недалеко от Стивентона, и, стало быть, мог часто наведываться домой. От Элайзы в то время не было ни слуху ни духу. Когда известие о гибели ее мужа достигло Англии, она уехала на север и остаток года провела у друзей, на границе Нортумберленда и графства Дурхэм. Тем временем вся мебель в Марэ была распродана без малейшего учета интересов вдовы и ее сына.

    Четверо из братьев Остен теперь так или иначе были связаны с войной; в случае с Джеймсом — очень опосредованно, через тестя-генерала, который устроил его на должность военного капеллана. Единственной целью этого устройства было увеличение дохода; что до обязанностей, то они сводились лишь к тому, чтобы нанять заместителя, который за часть жалованья выполнял всю требуемую работу. В те времена это было общепринятой коррупционной практикой. Мистер Остен также делал все, что было в его силах, для карьеры Фрэнка, прилежно переписываясь с Уорреном Гастингсом по поводу возможного продвижения своего сына по службе и приобретая необходимые контакты и связи, которые могли бы этому способствовать, с лордами и адмиралами, вплоть до самого Чэтема, Первого Лорда Адмиралтейства. Гастингс официально все еще был под судом, но срок для вынесения обвинительного приговора уже давно истек, поэтому мистер Остен, видимо, имел все резоны полагать, что у него по-прежнему есть влияние в этих сферах. В данный момент Фрэнк плавал в европейских водах, помогая эвакуировать британские войска из Голландии. Чарльз, обучение которого в Портсмуте только закончилось, вступал в период несения военно-морской службы, занимаясь примерно тем же — «обеспечением поддержки отступающей британской армии» у берегов восточной Голландии. Там он заработал себе сильное обморожение.

    В начале 1795 года несколько солдат из полка Генри присоединились к голодающим беднякам, которые устроили беспорядки в районе Ньюхэйвена, требуя еды. До этого Генри разрешили уехать в Оксфорд, чтобы дописать диссертацию на ученую степень, но как только произошло это ЧП, его немедленно затребовали назад. Он послал письмо, сказавшись больным, и таким образом отделался от участия в этом эпизоде. Беспорядки жестоко подавили, а участников мятежа приговорили к высшей мере наказания. Генри вернулся в полк как раз к моменту казни. Приговоренные были показательно расстреляны перед всем Брайтонским гарнизоном численностью 10 тысяч человек солдатами своего же полка. Затем, в сентябре, Генри повел своих солдат на зимнюю стоянку в Челмсфорд, после чего вернулся в Оксфорд. Это был довольно странный образ жизни, чередующий почти монастырское университетское существование с пребыванием в войсках, где молодые офицеры под началом своего полковника, Чарльза Спенсера, весьма весело и бойко проводили время в свете, что не мешало им соблюдать крайне жесткую дисциплину по отношению к низшему составу.

    Тем временем у Генри зрели и еще кое-какие планы. К февралю 1795 года Элайза де Февилид уже год как была вдовой. В апреле, когда с ее крестного отца были наконец окончательно сняты все обвинения, Генри написал ему поздравительное письмо из колледжа Сент-Джон: «Дорогой сэр, позвольте мне, как скромному и посему молчаливому радетелю за интересы нации, в этот радостный миг преступить чрез строгость существующих приличий и, хоть без Вашего на то дозволения, но, смею тешить себя надеждой, и без Вашего неодобрения, выразить самые искренние и теплые поздравления, идущие от сердца, глубоко впечатленного и сопереживавшего всему, что Вам довелось совершить и пережить. Позвольте мне поздравить с этим торжеством справедливости и мою страну, и меня самого, ибо я англичанин». Он продолжает упоминанием о «многих примерах Вашей доброты, явленной мне». Мы не знаем, в чем именно заключалась эта доброта. Предположительно, это были либо деньги, либо какие-то рекомендации и связи. Стиль письма Генри весьма подобострастен и витиеват, но чувствуется, что ему очень хочется заслужить одобрение Уоррена Гастингса.

    С тех пор как Генри и крестная дочь Гастингса играли вместе в домашних постановках в Стивентоне, прошло уже восемь лет. Тогда Генри был шестнадцатилетним юнцом, а Элайза — кокетливо флиртующей замужней дамой 26 лет. Теперь она была свободна, а он стал взрослым мужчиной. В какой-то момент этого года Генри попросил Элайзу стать его женой. Не было никаких причин, по которым они не могли бы сочетаться браком: для кузенов это было самым обычным делом, к тому же ее любила семья жениха, и эта любовь была взаимна. Он кое-что зарабатывал в своем чине лейтенанта, а у нее было собственное состояние и, возможно, кое-какие перспективы получить дополнительные средства в будущем. Но Элайза ему отказала, поэтому честолюбивый Генри, блестящий и неотразимый в своем красном офицерском мундире, был вынужден уйти ни с чем, поджав хвост. Возможно, Элайза посчитала, что они слишком хорошо знают друг друга, а может, слишком ценила свою независимость. Вероятно, она ожидала от него более долгого ухаживания и упрашивания, но если и пожалела о своем отказе, то Генри был слишком горд, чтобы продолжать за ней увиваться. Он, судя по всему, ничего не сообщил семье о своем неудавшемся предложении, и на том дело пока закончилось.

    Еще одним воздыхателем Элайзы в семействе Остенов был Джеймс, который к тому времени был женат и являлся отцом маленькой девочки. Но в мае 1795 года, когда его Анне исполнилось два года, а жене Энн не было еще и сорока, она как-то вдруг после обеда почувствовала себя нехорошо и буквально через несколько часов умерла от невыясненных причин. Джеймс, пораженный горем и оставшийся с малюткой на руках, конечно же, обратился за утешением к своей семье, и Анну взяли из Дина в Стивентон, на попечение бабушки и теток. Через некоторое время Джеймс, еще находившийся в трауре, но уже свободный, снова начал подумывать о своей овдовевшей кузине.

    Анна сделалась горячо любимым членом семьи в пасторате; Кассандра и Джейн относились к своей племяннице практически как к родной дочери. Должно быть, тонкие наблюдения Джейн-писательницы за поведением детей в первую очередь основывались на ее общении с маленькой Анной. К примеру, когда в «Гордости и предубеждении» она пишет, что дети Гардинеров «выразили его [восторг] даже своими фигурками, посредством всевозможных скачков и прыжков», мы наверняка видим здесь маленькую Анну в какой-то радостный момент.

    Анна, в свою очередь, тоже сохранила на бумаге свои впечатления о пасторском доме в Стивентоне, спустя годы описав две комнаты на верхнем этаже, которые делили Джейн и Кассандра: внутреннюю, спальню, и внешнюю, которую в доме называли «гардеробной», но которая на самом деле скорее выполняла роль небольшой приватной гостиной; в ней были голубые обои и голубые в полоску занавеси.

    «Я помню простой ковер с шоколадно-коричневой основой, покрывающий пол, и отдельные предметы мебели. Расписной шкаф, верхние полки которого занимали книги, располагался у стены напротив камина; пианино тети Джейн… но особенно мне запомнились на столе, что стоял между окнами и над которым висело зеркало, две шкатулки овальной формы, тонбриджской работы, с перегородками из слоновой кости, заполненные катушками с шелковыми нитками, измерительными лентами и т. д.».

    Анна явно восхищалась этими шкатулками для шитья с их аккуратно разложенным содержимым; она не упоминает ни рисунков и карандашей Кассандры, ни небольшого несессера из красного дерева, в котором Джейн могла хранить свои перья и бумагу.

    Той осенью 1795-го война еще ощутимее вторглась в жизнь сестер Остен, когда выяснилось, что жених Кассандры, Том Фаул, согласился стать капелланом в полку, который направлялся в Вест-Индию, чтобы воевать там с французами. Это была уже не Джеймсова синекура. Фаулу предстояло отплыть в море вместе с солдатами. Пост был предложен ему командиром полка бароном Крейвеном, его дальним родственником, который также отправлялся в этот поход. Согласие Тома было смелым шагом, продиктованным желанием обеспечить свое будущее с Кассандрой, поскольку лорд Крейвен пообещал ему по окончании этой военной экспедиции хороший приход в Шропшире. Но Том, осмотрительный и осторожный, как и Кассандра, не сообщил своему патрону о том, что помолвлен. Он только с благоразумием, достойным восхищения, составил перед отъездом завещание. Ему предстояло отплыть в конце этого года.

    Очередная зима угрожала быть суровой: премьер-министр Питт рекомендовал беднякам есть мясо вместо хлеба, цена на который продолжала неуклонно подниматься, что было чревато губительными последствиями для тех, кто жил в основном на этом продукте. Совет Питта звучит до опасного похоже на совет Марии-Антуанетты, поэтому в Беркшире магистраты были столь напуганы перспективами бунтов, что решили увеличить сумму пособия для бедных; другие графства сочли мудрым последовать этому примеру. В октябре толпа доморощенных демократов атаковала короля, когда тот проезжал по Сент-джеймскому парку, направляясь в парламент. Они разбили стекла в королевском экипаже, свистели, улюлюкали и выкрикивали: «Долой короля!», «Долой войну!». Толпу удалось рассеять, и на следующий день король, которому нельзя было отказать в храбрости, как ни в чем не бывало отправился в театр Ковент-Гарден с королевой и принцессами; на сей раз обошлось без каких-либо эксцессов. Питт решил выколотить деньги из среднего класса путем введения налога на пудру для волос. В результате с тех пор ею практически перестали пользоваться. Некоторые, впрочем, еще продолжали придерживаться этой моды, к примеру Эдвард и Элизабет Остен, да и Джордж Остен, без сомнения, по-прежнему носил свой старомодный напудренный парик, однако представители молодого поколения, Фрэнк и Чарльз, просто коротко стригли свои темные волосы и ходили так. В результате на портретах они выглядят гораздо современнее своих старших братьев Джеймса и Эдварда, словно представители другой эпохи.

    Ну вот, пожалуй, пока и все о семье и об обществе к тому моменту. Весь 1795 год на уме у Джейн была другая семья и другое общество. Через некоторое время после того, как была написана «Леди Сьюзен», Джейн начала работу над новым романом, который должен был стать более объемным произведением. Первая редакция романа «Чувство и чувствительность» носила название «Элинор и Марианна». Как вспоминает Кассандра, эта вещь была прочитана в кругу семьи до 1796 года и написана, как и «Леди Сьюзен», в эпистолярной форме. Поскольку все рукописи утрачены, нам не суждено узнать, какая часть «Элинор и Марианны» в результате осталась в опубликованном романе. Но мы можем, по крайней мере, сказать с уверенностью, что в центре этой истории были две сестры с контрастными характерами: старшая — сдержанная и благоразумная, и младшая, готовая вести себя менее чинно и пристойно, а стало быть, более опасно.

^[1] I send you here a list of all
The company who graced the ball
Last Thursday night at Basingstoke;
There were but six and thirty folk,
Altho' the Evening was so fine.
First then, the couple from the Vine;
Next, Squire Hicks and his fair spouse —
They came from Mr Bramston's house,
With Madam and her maiden Sister;
(Had she been absent, who'd have missed her?) - (Перевод - Элайза)

(Продолжение)

Начало   Пред. глава

март, 2009 г.

Copyright © 2008-2009 Элайза, Romi

Обсудить на форуме

О жизни и творчестве Джейн Остин

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено

В начало страницы