Арнольд Кеттл Джейн Остин "Эмма" (1816)Моя слабость - это те мелочи, которые важнее крупных явлений, ибо именно из мелочей состоит наша жизнь. Крупные явления, по-моему, не определяют собой жизни, и слава богу..." Айви Комптон-Бэрнетт "Семья и состояние"
Тема романа "Эмма"- брак. Но когда формулируешь ее таким образом, то видишь всю недостаточность формулировки, инстинктивно чувствуешь, что тему "Эммы" нельзя выразить одним словом. И все же целесообразно начинать анализ этого произведения с убеждением в том, что в романе есть центральная тема. Сейчас, особенно после статей госпожи Ливис нет никаких оснований считать Джейн Остин гением-самородком или доброй тетушкой, умевшей рассказывать истории, которые по какой-то причине продолжают нравиться читателям. Джейн Остин - серьезная и вдумчивая писательница, увлеченная творчеством и решавшая большие творческие проблемы. Она много раз перерабатывала свои произведения, переписывала заново целые романы, заменяя эпистолярную форму повествовательной, тщательно и экономно перераспределяя материал и, как все выдающиеся художники, проявляя большую заботу о форме. Ей было чуждо всякое "дамское рукоделие" в литературе*. В "Эмме" рассказывается о супружестве. Роман начинается одним браком - замужеством мисс Тейлор, кончается тремя, повествуя в промежутке между ними еще о двух супружествах. Тема романа - супружество, но не абстрактное о нем понятие. В романе нет ничего от "назидательной притчи". Тема разрабатывается в конкретных, фабульных проявлениях. И когда утверждают, что тема в "Эмме" играет важную роль, то эта вовсе не значит, что роман Остин следует трактовать так же, как "Джонатана Уайльда". Это говорится лишь для того, чтобы нейтрализовать тенденцию рассматривать фабулу как нечто самодовлеющее. Недостаточно сказать, что в "Эмме" речь идет о супружестве, но нельзя ограничиться и заявлением о том, что здесь рассказывается об Эмме. Наше внимание прежде всего привлекает конкретность этой книги. Сомнений относительно того, что представляет собою "Эмма", у нас нет. Это живой организм, продолжающий жить "на собственном дыхании". В "Клариссе" наше внимание неоднократно фиксируется на определенных моментах не потому, что оно должно быть на них зафиксировано, а потому, что Ричардсон хочет доставить своим читателям "утонченное наслаждение". В "Томе Джонсе" события очень часто носят надуманный характер, мы чувствуем присутствие за кулисами Фильдинга, поставившего этот спектакль. "Эмма" живет естественной, нерушимой логикой самой жизни, и ни одну ее часть нельзя извлечь из общего контекста. Даже те эпизоды, которые на первый взгляд кажутся только приемами, рассчитанными на создание некоторого напряжения в развитии действия (например, таинственное фортепьяно, история с письмами Джейн на почте, неясность, заключающаяся в том, кого имеет в виду Хэрриет - господина Найтли или Фрэнка Черчилля), на самом деле преследуют иную, более значительную цель. Они либо раскрывают образ, либо "не раскрывают" его. Последняя функция сложна и немаловажна. Джейн Остин, подобно Генри Джеймсу, захвачена сложностью личных взаимоотношений людей. Что в действительности представляет собой тот или иной человек? Действительно ли Фрэнк Черчилль невежа? Автор высказывает это сомнение не для того, чтобы запутать читателя, а для того, чтобы углубить понимание данного образа. Наиболее сложные образы "Эммы", как и люди в реальной жизни, проявляют свою истинную сущность постепенно и подчас преподносят окружающим сюрпризы. Оставляя на время в стороне мелкие недостатки романа, к которым мы вернемся позже, не будет преувеличением сказать, что "Эмма" так же правдоподобна, как наша собственная жизнь, и в такой же степени конкретна. По этой-то причине трудно и не всегда полезно определять тему романа в одной фразе. Так же как в реальной жизни понятие "брак" (если только не рассматривать его в чисто теоретическом и, быть может, не очень плодотворном аспекте) не может быть сформулировано на основе известных нам супружеских пар, так и супружество в "Эмме" рассматривается только в свете реальных и конкретных личных взаимоотношений. Если, прочитав роман Остин, мы узнаем больше об институте брака, то это происходит потому, что мы узнали больше о нескольких конкретных супружеских парах, мы обогатили свой опыт. Мы настолько захвачены миром Хартфильда, что начинаем сами разделять, например, привязанность Вудхауса к дочерям или смущение Хэрриет при встрече с Мартинами в лавке обойщика. Когда Эмма грубит мисс Бэйтс на Бокс-хилл, мы чувствуем, как краска заливает лицо мисс Бэйтс. Сила романов Джейн Остин неотделима от их конкретности, и о ней необходимо говорить особо, ибо она резко отлична от той атмосферы очарования и уюта, которые часто называют среди характерных черт произведений Остин. Чтение "Эммы" доставляет большое удовольствие, но оно не действует успокаивающе. Наоборот, оно возбуждает наши чувства, вселяет в нас желание приобщиться к жизни посредством сильных и тонких переживаний и будит интерес к моральным проблемам гораздо более глубокий, чем тот, который рождает в нас наше повседневное существование. В "Эмме" важно все. Когда Фрэнк Черчилль откладывает свой первый визит в Рэнделс, это имеет меньшее значение для Уэстона, чем для его жены, и читатель точно определяет различие в реакции обоих супругов, не только понимает его, но и выносит об этом свое суждение. Мы "теряем себя", читая "Эмму", лишь в том случае, если мы склонны "терять себя" в реальной жизни. Несмотря на всю интимность нашего контакта с романом Остин, мы сохраняем свою независимость. Джейн Остин в отличие от Ричардсона не требует, чтобы наш субъективный интерес влиял на объективность наших суждений. Напротив, здоровое и объективное суждение становится здесь возможным именно потому, что мы оказались в таком интимном контакте с происходящим. С моей точки зрения, это очень ценное свойство Остин. Разве можем мы выносить суждение об эммах вудхаус всего мира, не познакомившись с ними? И разве можем мы как следует познакомиться с ними, не прибегая к критическим способностям нашего разума? А поскольку критические способности нашего разума здесь все время используются, и нас непрестанно, хотя и ненавязчиво, просят выносить суждение о том, что мы наблюдаем, "Эмма" доставляет не только эстетическое наслаждение, но представляет интерес и с точки зрения морали. Джейн Остин меньше всего интересуется теорией, жизнью "вообще". Она поглощена процессом конкретного бытия. Но ее способность увлекать нас своими описаниями и героями абсолютно неотделима от интереса к моральным проблемам. Мораль никогда не преподносится ею как самостоятельная "надстройка". Мораль всегда заложена в чувстве, пробуждаемом чтением ее книг. Даже когда моральный вывод ясно формулируется у Остин например, когда Найтли высказывается после происшествия на Бокс-хилл или читает объяснительное письмо Фрэнка Черчилля, правильность этого вывода зависит не от его абстрактной "правильности", а от заложенной в нем эмоциональной убедительности, основанной на том, что в нас уже укрепилась вера в суждения и характер Найтли. Некоторые замечания Найтли, взятые вне контекста, могут показаться чрезмерно нравоучительными: "Скажите, Эмма, милая, разве в наших с вами отношениях не выступают все ярче красота, справедливость и искренность?" Если взять это высказывание вне контекста, то оно вполне могло бы служить заключением "назидательной притчи" Ханны Мор. А в романе вопрос Найтли исполнен большой красоты, ибо в основе его лежит (даже взятое вне контекста обращение "Эмма, милая" говорит об этом) глубокое чувство, придающее реплике подлинную убедительность.
Каким же образом удается Джейн Остин сочетать энергию с точностью, эмоциональное "вживание" с объективными суждениями? Я думаю, что часть ответа заключена в полном отсутствии у нее идеализма, в тонком и простодушном материализме ее мировоззрения. В своих оценках она никогда не исходит из каких-либо напыщенных, не относящихся к делу идеалов, но всегда опирается на реальные факты, на описываемые ею события, на устремления своих героев. Ясность ее социальных наблюдений (мир Хайбери описывается в мельчайших деталях, вплоть до точных сумм доходов его обитателей) сочетается с точностью социальных оценок, а все оценки Джейн Остин являются социальными в широком смысле этого слова. Ее волнуют не абстрактные принципы, а счастье людей. Такая четкость оценок, сообщающая и неповторимое обаяние творчеству Остин и вместе с тем объясняющая многие его слабые стороны, возможна лишь в чрезвычайно устойчивом обществе. Четкость отстаиваемых норм находит отражение и в стиле Остин. Каждое ее слово - "благородство", "юмор", "нрав", "непринужденность"- обладает точным и недвусмысленным значением, коренящимся в его общественном употреблении, одновременно сложном и устоявшемся. Вот впечатление Эммы от первой встречи с госпожой Элтон:
"Она ей в общем-то не понравилась. Эмме не хотелось бы спешить и выискивать недостатки, но ей показалось, что в той нет благородства. Есть самоуверенность, но нет благородства. Она была почти убеждена, что для молодой незнакомой женщины, только что вышедшей замуж, та держится чересчур уж непринужденно. Внешность у нее была недурная, лицо не лишено прелести, но ни черты лица, ни манера держаться, ни голос, ни повадки не отличались благородством. А Эмма надеялась встретить хотя бы это". Великолепная ясность, уверенность мазка, свойственные Джейн Остин, неповторимы. В ином, быстро меняющемся обществе такая четкость представлений невозможна. Однако чрезмерный акцент на устойчивости и, следовательно, ограниченности мира Джейн Остин может придать нашему подходу к ее романам узость и механистичность. "Эмма" не представляет собой произведения, изображающего только свою эпоху, это не "комедия нравов". Мы читаем этот роман для того, чтобы познакомиться не только с прошлым, но и с настоящим. Нам с вамп следует задаться вопросами, одновременно трудными и важными: какой интерес представляет для нас "Эмма" в настоящее время и какую пользу мы можем из нее извлечь?
Какую ценность представляет для совершенно преобразившегося сегодняшнего общества роман, рассказывающий (с большим мастерством и реализмом) об обществе и социальных устоях, давно ставших достоянием прошлого? Ставить этот вопрос таким образом было бы, однако, беспредметной затеей. Если и сейчас "Эмма" покоряет наше воображение и вызывает в нас сочувствие (а воздействие этого романа именно таково), то, следовательно, либо роман Остин обладает для нас несомненной ценностью, либо мы дарим свое сочувствие кому попало и придерживаемся весьма сомнительных идеалов. Когда вопрос ставится в такой плоскости, становится ясно, что те, кто читают "Эмму" с удовольствием, а затем заявляют: "но сейчас она совсем не звучит",- фактически принижают роман, относясь к нему не как к живущему в веках художественному произведению, которым они только что наслаждались, а как к безжизненной картине общества прошлого. Подобное отношение пагубно и для искусства и для жизни. Более правильно задаваться вопросом, почему этот роман все еще продолжает нас волновать. Человеческое сочувствие, человечность всегда нужны, а мир "Эммы" не преподносится нам (во всяком случае, в отдельных своих деталях) с самодовольным любованием. Эпизоды романа, когда Эмма осознает, как она поступила с Хэрриет (т. I, гл. XVII), осознает весь постыдный ужас случившегося или когда Эмма открывает - тут автор не прибегает ни к каким обинякам,- что, кроме ее чувства к Найтли, "все в ее душе отвратительно" - эти эпизоды отнюдь не притупляют остроту восприятия читателем моральных проблем. И ни по одному вопросу, касающемуся поведения людей, поставленному в ее романе, Джейн Остин не занимает нейтральной позиции. Та острота, с которой мы воспринимаем все, что происходит в "Эмме", возникает от того, что у писательницы нет самодовольства, это плод ее страстного интереса к нормам человеческого поведения. Эмму можно считать героиней романа лишь в том смысле, что она - его главный персонаж и что все ситуации показаны преломленными в ее восприятии. Но она отнюдь не героиня в общепринятом смысле этого слова. Она не только избалована и эгоистична, она - сноб и гордячка, и снобизм побуждает ее причинять страдания, приносить людям несчастье. До того как собственный опыт и любовь к Найтли не пробудили в ней сердечных чувств, ее отношение к замужеству было типичным для дочери правящего класса. Она смотрит на отношения между людьми как сноб и подходит к ним с меркой собственности. Следуя интересам общественного положения, она готова выдать Хэрриет за жалкого Элтона и действительно доводит ее до унизительного и несчастного состояния. Когда дело касается Найтли, больше всего ее заботит, чтобы его состояние перешло к маленькому Генри. Лишь собственные переживания (к которым мы приобщаемся) делают ее по-настоящему человечной и учат критически смотреть на жизнь. Здесь уместно остановиться на образе Джейн Фэрфакс. Многие читатели считают ее образ и ее взаимоотношения с Фрэнком Черчиллем не совсем убедительными. Возникает сомнение, действительно ли она заслуживает того восхищения, которого требуют от читателя? А если Джейн действительно такова, какой ее хочет изобразить автор, то может ли такая Джейн любить Фрэнка Черчилля? Быть может, Остин в данном случае не удалось гармонически вписать созданный ею образ в фабулу и архитектонику романа? Мне представляется целесообразным ненадолго остановиться на этих упреках, чтобы определить не только степень их справедливости (что можно сделать вполне объективно, внимательно прочитав роман), но и их правомерность. Не окажемся ли мы тут в плену у неразумной привычки судить о романе на основе пресловутых критериев "жизненности" и "характерности"? Нам всем хорошо известны старая дама, которой не нравится "Грозовой перевал", ибо "там одна неправда", и престарелый джентльмен, читающий Троллопа только из-за его "характеров" (не говоря уже о "поклонниках" Джейн Остин, которые читают "Эмму" главным образом для того, чтобы установить, сколько нянек привезла с собой в Хартфильд Изабелла Найтли). Нам всем известно, сколь малопригодными оказываются подобные критерии, когда обращаешься к сути дела. Правильная критическая оценка образа Джейн не имеет никакого отношения к тому, хотелось бы нам вместе с ней пообедать, или даже к тому, правильно или нет она, с нашей точки зрения, поступает. Джейн Фэрфакс - действующее лицо романа. Нам известно о ней лишь то, что сообщается в романе. Читая роман, мы узнаем (а узнаем мы, несомненно, не только голые "факты", но и нечто большее), что Джейн, отличающаяся чрезмерной сдержанностью (объясняемой причинами, которые, стоит нам их узнать, вполне оправдывают этот недостаток), в то же время девушка удивительно тонкая и обладающая "подлинным благородством". Эти слова таят в себе особое значение. "Благородство" означает у Остин и умение ценить все то прекрасное и высокое, что свойственно людям, и более поверхностные достоинства - например, хорошие манеры. Более того, Джейн удостоилась особой похвалы Найтли (а его мнения неуклонно преподносятся нам как здравые, правильные), и к ней с большой теплотой отнеслась сама Эмма (иными словами, крепко пожала ей руку). Но может ли писательница убедить читателя в том, что такая Джейн Фэрфакс сыграет отведенную ей в романе важную роль и выйдет замуж за Фрэнка Черчилля, молодого человека, качества которого далеки от того, чтобы вызывать восхищение? У многих читателей такого убеждения не складывается. Правы ли они? Мне кажется, нет. Правда, нас убедили в том, что Джейн Фэрфакс не только умная, но и хорошая и красивая девушка. Но правда также и то, что у нее нет средств к существованию и никаких других перспектив, кроме как зарабатывать себе на жизнь, обретаясь в доме госпожи Смолридж в качестве гувернантки (а нам прекрасно известно, что представляет собой этот дом, нам помогли впечатления госпожи Элтон!), и проводить заработанный тяжелым трудом отпуск с мисс Бэйтс. Отношение Джейн к подобному будущему выражено со всей ясностью: "Я вовсе не боюсь [говорит она госпоже Элтон.- А. К], остаться надолго без работы. В городе есть конторы, которые, если туда обратиться, скоро находят тебе место. Конторы по продаже - не человеческого тела, нет, а человеческого ума. - О боже, милочка! Человеческого тела! Вы меня просто шокируете! Если вы намекаете на работорговлю, то смею заверить вас, что господин Саклинг всегда был сторонником отмены рабства. - О нет, я не имела в виду работорговлю и не думала о ней,- возразила Джейн.- Я говорю о торговле гувернантками. Только ее, уверяю вас, я и имела в виду. Конечно, те, кто ею занимается, не так преступны, как работорговцы, но чьи жертвы более несчастны, я не знаю..." Эту ужасную перспективу (заметьте, как удивительно уместно употреблено слово "конторы" и как выразительно разорванность фразы передает чувство унижения) проглядели, по-моему, те, кому кажется неубедительным решение Джейн выйти замуж за Фрэнка Черчилля. Возможно, из-за всего этого Джейн выглядит не такой "хорошей", какой она представляется Эмме, но в наших глазах ее образ не становится менее убедительным. Наоборот, моральный пафос этого, как и других романов Остин, в значительной мере определяется тем, что она отдавала себе отчет в проблемах, стоявших перед женщинами ее времени, и сочувствовала им. Этот реалистический, неромантический и с ортодоксальной точки зрения мятежный интерес к положению женщины придает своеобразие и силу ее трактовке темы замужества. Брак Джейн Фэрфакс заключался отнюдь не на небесах, и вряд ли Фрэнк Черчилль окажется идеальным мужем. Однако разве это не то, что хочет донести до нас Джейн Остин? Менее убедительным предстает брак Хэрриет Смит и Роберта Мартина. Сомнение вызывает не правдоподобность ситуации, а манера ее изображения. Эта линия подается слишком поверхностно и ослабляет силу романа. Поскольку история Эммы - ее ошибки и романтические увлечения - составляет стержень романа и проливает наиболее яркий свет на тему замужества, с точки зрения замысла Джейн Остин важно, чтобы эта история не оказалась смазанной или окрашенной в сентиментальные тона. Мы должны почувствовать все значение описываемых событий. Но замужество Хэрриет изображено таким образом, что книга поневоле окрашивается сентиментальностью. Эмме представляется слишком уж легкий выход из ее затруднений. Слишком уж традиционная счастливая концовка вызывает у нас возражения не потому, что она счастливая (что ж тут подвергать сомнению?), а потому, что она традиционна, потому, что мы чересчур легко с ней соглашаемся. Пожалуй, сказанное достаточно красноречиво свидетельствует о том, что "Эмма" покоряет нас благодаря реализму и глубине чувств Джейн Остин. Она рассматривает во всех деталях и в то же время страстно и с критических позиций проблемы, действительно волновавшие мир, в котором она жила. Узкий мирок - отрицать этого нельзя. Но какой смысл вкладывать в понятие "узость" - вот важный вопрос. Эта "узость" не играет в принципе никакой роли. Нельзя определять значение романа, исходя из его "масштабов". В произведении искусства важны глубина и истинность передаваемого жизненного опыта, а эти качества нельзя отождествлять с размахом жизненной панорамы. Мы можем иногда больше узнать о жизни в железнодорожном купе по пути из Крю в Манчестер, нежели объехав вокруг всего света. Из разговора двух женщин в лавке мясника иногда также можно почерпнуть больше сведений о мировой войне, чем из толстой пачки донесений с фронта. И когда Эмма говорит Найтли: "Лишь тот, кто был вовлечен в интимную жизнь семьи, в состоянии сказать, какие затруднения переживает каждый ее член", - мы получаем ценное указание относительно метода Джейн Остин. Глупее всего критиковать ее за то, что она не пишет о битве при Ватерлоо и о французской революции. Она писала о том, что ей было понятно, и большего от художника требовать нельзя. Другое дело, все ли понимала Джейн Остин? Это не праздный вопрос, ибо следует признать, что мир, в котором она жила, был очень "узким" миром. (Ее романы иногда называют миниатюрами, но это определение неудачно.) Остин не дает нам конденсированного и тонкого изображения какого-то более крупного явления, скрытого за теми фактами, которые у нее освещены. Роман Остин не представляет собой символического произведения, в котором заложено значение, далеко выходящее за рамки его очевидного смысла. Ограниченность хартфильдского мирка, ограниченность, свойственная графству Саррей 1814 года, сказывается поэтому на всем романе. Ограниченность и узость хартфильдского мирка - это ограниченность классового общества. И в адрес Джейн Остин выдвигается серьезное обвинение (мы пока воздержимся от его оценки), не ограничен ли ее умственный горизонт безоговорочным приятием классового общества? Тот факт, что она не писала о французской революции или о промышленном перевороте, имеет так же мало значения, как и то, что она не писала о Священной Римской империи,- эти темы не входили в круг ее интересов. Но Хартфильд был ее темой, и ни один восприимчивый современный читатель не может не почувствовать ее ограниченности в трактовке именно этой темы. Необходимо подчеркнуть, что речь идет не о том, что Джейн Остин не сумела предложить решения проблемы классового разделения общества, а о том, что она явно не замечала самого существования этой проблемы. Идеалы и нормы хартфильдского мирка строятся на убеждении, что меньшинство общества имеет право жить за счет большинства и что в этом нет ничего предосудительного. Никакая софистика не в состоянии доказать обратного, и анализировать моральную направленность творчества Джейн Остин, закрывая в то же время на это глаза, было бы чистейшим лицемерием. В рамках аристократического общества идеалы, рекомендуемые романом Остин, несомненно, достаточно прогрессивны. Нам предлагается заклеймить презрением снобизм, самодовольство, высокомерие, черствость, жестокость. Однако не осталось ли в стороне самое главное проявление высокомерия, самое главное проявление жестокости, из-за которого "прогрессивные" идеалы "Эммы" можно приложить реально лишь к одному человеку из двадцати? От мысли об ограниченности автора "Эммы" не отмахнешься, как от проблемы "нелитературного" характера. Если главная черта романа - его моральный пафос и если в ходе романа нам предлагается рассмотреть различные стороны поведения людей и вынести о них суждение, тогда вряд ли можно считать несущественным вопрос о том, что предлагаемые нам идеалы являются неотъемлемой частью определенным образом организованного общества. Лишь неуклонно уменьшающаяся когорта эстетов может считать этот вопрос несущественным. Тот, кто старается оторвать идеалы искусства от идеалов жизни и, следовательно, от идеалов морали, не хочет признать, что в основе наслаждения, доставляемого чтением "Эммы", лежит моральная направленность этой книги. (Эстетскую позицию, правда, трудно защищать, когда дело касается романов Джейн Остин, поскольку писательницу проблемы морали волнуют столь очевидно. Если считать, что в "Эмме" нет речи об общественных идеалах, вырастающих из личных взаимоотношений (брак), то в таком случае трудно будет отдать себе отчет в том, о чем же написан этот роман.) Читатели, считающие классовое общество либо благом, либо неизбежным злом, воспримут наш вопрос как проблему существенную, но тривиальную. Читатели, полагающие, что аристократический кодекс в настоящее время достоин защиты, готовые признать неизбежность существования избранного общественного круга, элиты, превосходство которой опирается на привилегированное социальное положение, на эксплуатацию нижестоящих,- такие читатели, конечно, не считают, что приятие Джейн Остин классового общества ослабляет или ограничивает ее моральную проницательность. Восхищаясь благородством и чуткостью социальных взглядов Джейн Остин, они нисколько не задумываются над тем, что истинное благородство, столь ценимое Эммой, не может существовать в Хартфильде, что надо еще осудить униженность и нищету сотен безымянных людей (к которым, между прочим, персонажи "Эммы" относятся не без жалости). На другом полюсе находятся те читатели, которые настолько остро сознают ограниченность социального горизонта Джейн Остин, что не в состоянии и вовсе оценить ее творчество. Да могу ли я питать симпатию, говорит такой читатель, к персонажам, которые, при всем их обаянии и благородстве,- паразиты и эксплуататоры? Разве имеют ко мне отношение проблемы подобного общества? Да, если бы искусство представляло собой нечто абстрактно-моральное, с таким пуританским подходом спорить было бы невозможно. Но в действительности такой подход упускает из виду главное достоинство "Эммы", то обстоятельство, что это страстное и живое художественное произведение. Безоговорочно отвергать "Эмму" - значит отвергать заложенный в ней гуманизм, отрицать доставляемое чтением этой книги наслаждение, а вызываемый ею у нас естественный интерес воспринимать как достойное сожаления извращение. Менее примитивной, чем это филистерство, является позиция тех, кто считает, что "Эмма" действительно отражает классовую основу и ограниченность воззрений Джейн Остин, но что это не имеет значения и не снижает ценности романа. Эту точку зрения, на первый взгляд разумную, разделяет поразительно много читателей, которые стремятся и похвалить, и покритиковать роман. Да, говорит такой читатель, моральная основа романов Джейн Остин в наших глазах подорвана тем, что писательнице спокойно в классовом обществе. Выдвигаемые ею идеалы непригодны для демократического общества, где эммам и найтли пришлось бы зарабатывать себе на жизнь, как и всем прочим. Но мы должны помнить, в какое время творила писательница, мы должны относиться к ее произведениям сочувственно, рассматривая их в историческом аспекте. Нельзя требовать от Джейн Остин, благородной буржуазной дамы конца XVIII века, анализа классового общества в духе требований сегодняшнего дня. Мы должны делать скидку на это и, читая ее книги, забывать о собственных убеждениях и пристрастиях. Подобный подход к литературе следует букве историзма, но принижает и сводит на нет значение художественного творчества. Нам предлагается, читая "Эмму", относиться к ней не как к вечно живому и волнующему роману, имеющему прямое отношение к нашей собственной жизни и проблемам, а как к мертвому историческому документу. Художественное произведение, рассматриваемое таким образом, перестает быть художественным произведением. Сама идея "скидки" механистична и оскорбительна для художника. В ней есть нечто от пуританского презрения к "непосвященным", но отсутствует моральное мужество пуритан, ибо сторонники этой идеи все-таки безумно трусят, обходя стороной то, что очерчено "порочным кругом". В конце концов дело сводится к компромиссу с эстетами. Ведь если с точки зрения морали "Эмма"- роман предосудительный и в то же время это подлинное художественное произведение, тогда искусство чуждо морали и тут нужны новые, по необходимости идеалистические критерии. Мне кажется, что это псевдоисторическая оценка "Эммы". Если бы Джейн Остин, в какую бы эпоху она ни жила, представляла собой не более чем благородную буржуазную даму, "отражавшую" взгляды своего времени, она не была бы великим художником и не смогла бы написать "Эмму". Поскольку в "Эмме" она выступает как верная дочь своего класса, слепо принимающая за истину его положение и его идеологию, значение "Эммы", несомненно, ограничено, и не только относительно, ной абсолютно и навсегда. Однако дело в том, что это не главное и не самое важное качество романа Остин. Его ограниченность не следует игнорировать или замазывать. Нет никаких сомнений в том, что в романе есть-таки налет самодовольства, который в какой-то степени сужает значение "Эммы". Этот недостаток ярко иллюстрируется эпизодом посещения Эммой и Хэрриет больной деревенской женщины. "Они подошли к коттеджу, и все незначащие темы, о которых они беседовали, были позабыты. Эмма относилась к страданию с горячим сочувствием, и бедняки всегда могли рассчитывать и на ее внимание и доброту, совет и терпение, и на ее кошелек. Она понимала их привычки, прощала их невежество и искушения, которые их подстерегали, не питала никаких романтических иллюзий относительно чрезмерной добродетели тех, кто не вкусил плодов образования, с готовностью и сочувствием выслушивала их жалобы и всегда оказывала помощь, проявляя большое благоразумие и доброту. Сейчас она пришла не только к бедной, но и больной женщине, и, пробыв в домике столько времени, сколько нужно было, чтобы успокоить и утешить больную, она удалилась под глубоким впечатлением от увиденного, что побудило ее по пути домой сказать Хэрриет: - Зрелище подобного рода, Хэрриет, приносит большую пользу. Каким незначительным кажется все другое! Я чувствую, что ни о чем больше, кроме этих бедных созданий, не смогу думать весь остаток дня, и кто же в состоянии сказать, как скоро забуду я о том, что видела! - Как верно! - откликнулась Хэрриет.- Бедные создания! Ни о чем, кроме них, думать невозможно.
- Я действительно думаю, что буду долго под впечатлением этого посещения,- продолжала Эмма, выйдя за полуразвалившуюся калитку в низкой изгороди, которой заканчивалась узкая скользкая тропинка, ведущая через садик к дороге.
- Думаю, что долго.- С этими словами она остановилась, чтобы бросить прощальный взгляд на дом, выглядевший весьма жалким снаружи, и вспомнить еще более жалкую его внутренность.
- Конечно, долго! - воскликнула ее спутница. Они снова двинулись в путь. Впереди дорога поворачивала немного в сторону, и, обогнув поворот, они тут же увидели господина Элтона. Он был уже совсем близко, и Эмма успела лишь сказать: - Ах, Хэрриет, вот неожиданное испытание для твердости наших благих намерений. Что ж (улыбаясь), надеюсь, мы можем сказать, что если сочувствие потребовало от нас усилий и принесло облегчение страдающим, то сделано как раз то, что действительно важно. Если мы переживаем за несчастных и стремимся сделать для них все, что в наших силах, то все остальное - никчемная трата времени, лишь расстраивающая нас самих. Хэрриет успела лишь ответить: "О да, да", ибо джентльмен уже поравнялся с ними".
Приведенный отрывок совершенно ясно говорит о переживаниях героини. Глупые ответы Хэрриет лишь подчеркивают сомнения, испытываемые Эммой, которая сама понимает недостаточность того, что она делает. Отрывок можно толковать лишь в одном смысле (поскольку он не имеет прямой связи с сюжетом): его цель - дать представление о темной стороне жизни, о той стороне Хартфильда, которой касаться не следует. И в этом в значительной мере ответ на возникающее в уме читателя подозрение, что важная сторона жизни Хартфильда не освещается Остин намеренно. Однако сомнения читателя разрешены не полностью. Ведь в конце концов важно не то, признает ли Эмма существование бедных в Хартфильде, а то, понимает ли она, что ее собственное благосостояние зависит от их существования. Более того, "утешение или совет" остаются положительной программой поведения Эммы, и сомнения читателя в их достаточности так же, как и сомнения самой Эммы, забываются в связи с появлением господина Элтона и дальнейшим развитием сюжета. Важный моральный вопрос предается забвению, а ведь величайшее достоинство Джейн Остин заключается как раз в том, что важнейшие моральные проблемы не предаются у нее забвению. Приведенный выше отрывок говорит и о том, что выявленный недостаток - еще не порок. Весьма показательно в связи с этим заключительное замечание Эммы. Взятое в скобки слово "улыбаясь" и глупый ответ Хэрриет ставят под сомнение всю аристократическую философию Эммы, и это сомнение, даже если оно не компенсирует забвение моральной проблемы, во всяком случае делает авторский изъян менее ощутимым. Окончательно успокоить читателя Остин, впрочем, не удается. Налету самодовольства противостоят и другие силы. Для того, чтобы убедиться в правильности этого ощущения, нам не следует ограничиваться только несколькими конкретными упоминаниями о бедных. В пользу романистки говорит, как мы видели, ее горячий интерес к положению женщины в обществе ее времени, интерес, связанный с пересмотром главных устоев этого общества. В пользу романистки говорит ее материализм и отсутствие у нее всякой претенциозности. Если косвенно она и защищает аристократический уклад, то делает это по крайней мере на основе рационального анализа. Никакие ложные философские обоснования не привлекаются ею для ограждения социального статус-кво от рационального анализа. Кроме того, писательница ни прямо, ни косвенно не претендует на раскрытие непререкаемой истины. Хартфильд преподносится нам как Хартфильд, а не как "сама жизнь". И в этом, как мне представляется, в конечном итоге и заключается сила "Эммы": Жизнь с большой буквы отвергается ради процесса бытия, ради подлинных, конкретных проблем поведения и чувств - в подлинном, конкретном обществе. Чуткое жизнелюбие Джейн Остин, ее искренний интерес к человеческим чувствам в конкретной ситуации (основанный на кристальной честности) захватывают наше воображение. Этот интерес дал писательнице возможность нарисовать такую тонкую и точную картину личных взаимоотношений ее героев (каким образом группе индивидуумов, живущих вместе, легче всего ладить друг с другом, легче всего найти счастье?). И ее интерес не кончается там, где правящий класс Хартфильда предпочел бы с чувством облегчения поставить точку. Этот интерес приобщает нас к тому, о чем Вудхаус и не помышляет,- к миру, лежащему за пределами Хартфильда и тем не менее связанному с последним неразрывными узами, к миру, который мы увидели глазами Джейн Фэрфакс, рассказывающей о конторах, к миру, в котором чуть не оказалась Хэрриет, несмотря на покровительство Эммы (нет, благодаря ему), к миру, которому Джейн Остин не могла ничего противопоставить. Этот живой и несентиментальный интерес к жизни компенсирует все недостатки романа. Поэтому, когда мы вспоминаем "Эмму", мы думаем главным образом не об узости и ограниченности хартфильдского мирка, а о наслаждении, которое доставило нам близкое знакомство с тем, как решают в конкретной обстановке проблемы своего бытия живые мужчины и женщины. * * *
* Госпожа Ливис подчеркивает ту большую роль, которую играет в романах Джейн Остин сознательная борьба с романтизмом. Остин нанесла такой же удар "романтическому" роману своего времени (будь то бытовой роман Верни или готический роман Анны Рэдклиф), какой Сервантес нанес рыцарскому роману своей эпохи. "Гордость и предрассудок" - это та же анти-"Цецилия", "Нортэнгерское аббатство" - анти-"Удольфские тайны".
Впервые в Internet на A'propos - 2005 г.
|