|
deicu О театральном реквизите
Из Хроник Тимоти Тинкертона Когда многочисленные театралы, кто пешком, а кто и в экипаже, стремятся под портик Ковент-гарден, ожидая открытия дверей, они не подозревают, что частенько более захватывающие представления разыгрываются не на оперной сцене, а по соседству. Нет, не на подмостках Дрюри-лейн, хоть они и рядом. Это зрелище не рекламируют знакомым выкриком: "Афиша пьесы, джентльмены", не объявляют о нем в газетах; известно оно лишь профессионалам и, возможно, самым бывалым знатокам.
Когда засовы отодвигают и толпа втягивается в двери, в табачной лавочке напротив собираются истинные последователи Фесписа - и любители, и профессионалы. По-театральному живописно они располагаются на бочонках с "настоящим виргинским" или робко стоят в дверях, вдыхая изысканный аромат отборных сигар. Здесь может сидеть Гамлет, что потрясал зал от лож до райка прошлым вечером, а сейчас зорким взглядом оценивает бледного молодого человека с темными густыми кудрями, удачно скрывающими потертый воротник каррика. Тот пока едва вдохнул запах ламп заштатного театрика, но как знать - может быть, и его фамилии суждено оказаться среди избранных афиш, украшающих стены заведения.
Разговоры ведутся соответствующие. Тут способны перечислить поименно все труппы чуть ли не со времен Карла II, когда после пуританского раззора Томас Киллигру и Уильям Давенант удостоились получить королевские патенты, а заодно - в зависимости от говорящего - привычно поругать или корыстные театры, что не подпускают никого к патентам, или изворотливых антрепренеров, что умудряются заманивать зрителей на готовые спектакли под прозрачным наименованием "репетиций".
Все внимание присутствующих обратилось к старому актеру, лучшему Ричмонду добрых тридцать лет, пока ему не стало трудновато выдерживать бесконечные поединки на мечах с быстро сменяющимися злодейскими Ричардами. Он со смаком пересказывал последнюю театральную сплетню.
- Бедняга Парнелл опять попал в переплет. Прежнюю заварушку вы ведь помните? Как нет? Когда он решил воспользоваться добротой графа Дартмура, что стал выдавать разрешения и другим театрам в Лондоне - чтоб все лорды-гофмейстеры такими были нам на радость! - Парнелл собирался начать собственное дело с пьески, ну знаете… "Портные, или Трагедия в жаркую погоду", ее еще сколько лет назад представлял Фут. Уже в газетах объявили, и тут Парнелл получает письмо: "Сэр, нам известно, что вы собираетесь ставить пиэсу, которая бесчестит наше ремесло, и если не откажетесь от своего замысла, будут неприятности, потому советуем вам заменить ее на другую, и тогда можете быть уверены в постоянных аншлагах. Остаюсь вашим покорным слугой, портной и гражданин".
- Прямо этими словами: "И гражданин"?
- Именно так. Парнелл показывал мне цидулку.
- Может, и следовало заменить. Парнелл не Фут, куда ему!
- Ну, что получилось бы, никому не известно…
- Все-таки ошикали?
- И как! С полудня громадная толпа - говорят, почти одни портные - собралась возле театра, а как двери открылись, ворвалась внутрь. Сразу начали кричать и стучать палками в пол, даже не дожидаясь начала, а когда занавес открыли и на сцене сидели по-турецки трое портных, с райка запустили ножницами или резаком, и чуть не попали. Потом Парнелл предлагал награду в двадцать гиней, если найдут того, кто бросал, но разве свои выдадут…
- Ого, рыцари наперстка славно вступились за свою профессию!
- Словом, кто-то догадался вызвать констеблей, схватили зачинщиков - человек десять или двенадцать - на следующий день их выпустили, конечно, потому что доказать ничего было нельзя. Представление, понятно, отменили, да и театр закрыли.
- Да, не повезло.
- Ну, все равно не сравнить с беспорядками после нового открытия Дрюри-лейн.
- Кто ж сравнивает! Так или иначе, Парнеллу, да и всем нам, преподали урок: не иди против своих хлебодавцев. Так что, когда он пришел в себя и решился поставить новую пьесу, выбрал "Сельского законника".
- Побоялся, что лондонские его забросают томами законов, а они толстенные!..
- Нет, не в том дело, уже не в зрителях, а в чиновниках. Он-то подал, как полагается, прошение, и ему уже было разрешили открыться в прежнем здании. А тут вдруг, как гром среди ясного неба, приходит отказ! Мол, разрешение дано ошибочно, здание сильно пострадало от бунтовщиков, представляет опасность для зрителей.
- Правда, что ли?
- С чего бы? Дрюри-лейн за два месяца не сломали, а тут за один вечер! Но главное, Парнелл говорит, что сам видел, как в здание заходят какие-то люди, и выходят, и все в сумерки.
- Конкуренты?
- Наверное. Кто-то кому-то дал на лапу. Злится Парнелл теперь ужасно.
- Ему надо на Боу-стрит сходить. Нет, серьезно. Лично к мистеру Грэму. Он, конечно, не главный магистрат, но к театрам хорошо относится, точно знаю. Да и то: ближний сосед лучше дальнего родственника…
Может быть, присутствующие еще долго распространялись бы на тему неожиданного соседства полицейского суда и театра, занимавших две прилежащие стороны Ковент-гарден, но тем временем закончилось представление, и снова послышался гром карет и кэбов, а выкрики "сэндвичи с ветчиной, всего пенни" гармонично сливались с зовами: "Экипаж не занят".
Мистер Грэм, магистрат суда Боу-стрит, и вправду очень любил театр. По некоторым косвенным данным можно было судить, что он в то же время очень не любил одного из подчиненных-сыщиков, а именно мистера Тинкертона, впутав его в темное и хлопотное дело, которое к тому же не стоило выеденного яйца. Таково, во всяком случае, было мнение самого Тимоти Тинкертона, после того, как он битый час пытался добиться, кто и в чем преступил закон и нарушил гражданские права протеже мистера Грэма.
Как только мистер Парнелл, чьи представительные формы несколько выступали из берегов амарантового сюртука, а набеленные щечки упирались в крахмальный галстух, вывязанный трудоемким "дьявольским" узлом, увидел мистера Тинкертона в сюртуке цвета зеленого персика, он пришел в восторг, убежденный, что встретил родственную душу.
На хмурую просьбу изложить суть дела он немедленно отозвался сбивчивым и многословным рассказом о преследованиях со стороны завистников и трудной судьбе театральных антрепренеров. Безостановочно помавая белыми перчатками и ни на секунду не выходя из элегантной позы, когда-то принятой в кругах принца Уэльского, то есть держа плечи как можно выше и скруглив руки, чтобы не выступали локти, он отчетливо произносил монолог голосом, рассчитанным на задние ряды:
- Никогда не знаешь, как угодить этим зрителям. Казалось бы: реклама почтенной и необходимой профессии, - он погладил светло-пурпурный лацкан, - но нет, нашлись возмутители спокойствия. Можно понять, если бы их ударило по карману повышение цен, как было, когда после пожара открывали Дрюри-лейн. Да-да-да, и не верьте, если кто утверждает, будто чернь настолько высокоморальна, что приватные ложи оскорбляли их нравственное чувство. Это уже потом, когда их стал подзуживать тот барристер-католик, как его… Клиффорд, повернули дело так, будто ложи виноваты. Наговорили, будто в них чего только не случалось… Ничего такого не случалось, уверяю вас, просто из выгоды, поскорее расплатиться с долгами, дирекция и назначила за место в партере на шесть пенсов больше, а в бельэтаже - на шиллинг. А в конце концов, почему бы нет? Превосходный, можно сказать, национальный театр сгорел. За короткий срок построили новое, еще более величественное здание, а уж как отделали… Говорят, одних хрустальных подвесок на люстрах было двадцать пять тысяч общим числом! Знаменитейшие исполнители не пожалели своих сбережений, и тут…
- Будьте добры, не отвлекайтесь.
- Конечно, конечно. Я не стану злоупотреблять вашим драгоценным временем. В день открытия зал был переполнен, но уже тогда заметили неких подозрительных персон, а потом обнаружилось, что они пронесли под полами дубинки. Сначала все было тихо, но лишь потому, что ждали Кембла. Когда он стал читать пролог, разразилась буря. Те, с дубинками, вскочили на скамьи, кричали, визжали - словом, подняли совершенно невообразимый и невыносимый шум. Не слышно было ни слова. Пьеса началась, как сейчас помню, "Макбет", но будто шла пантомима. Вышла миссис Сиддонс, но ее появление - самой миссис Сиддонс! - не успокоило их.
- Вы про театр на Дрюри-лейн?
- Ну да! Невозможно поверить, но эти отвратительные сцены самого возмутительного разгула продолжались шестьдесят вечеров кряду. Дирекции ничего не оставалось, как прибегнуть к помощи Боу-стрит, - мистер Парнелл отвесил элегантный поклон, и, заметив наконец разъяренное лицо собеседника, ловко завершил тираду: - как и мне в моем затруднительном положении.
- Исключительно замечательно, - вздохнул сыщик. - Что вам, собственно, требуется? Отыскать зачинщиков?
- Было бы прекрасно, но я понимаю, что сие невозможно. Ведь прошло больше года.
- Пожар на Дрюри-лейн был, кажется, раньше.
- Нет-нет, в моем театре. Его закрыли, даже не дав закончить премьеру. Увы, по своему природному великодушию я не стал искать, кто устроил эти беспорядки - хотя мог бы вчинить иск по поводу громадных издержек - и удалился в провинцию лечить разбитое сердце.
- Наши страдания никогда не бывают напрасны, ибо это - путь к очищению, - саркастически заметил мистер Тинкертон.
- О да! - воскликнул антрепренер, гордо вздымая высоко взбитый кок. - Моей труппе сопутствовал беспримерный успех, и я решил закрепить его на столичной сцене. Театр, арена моей прежней битвы, стоял незанятый, насколько я понял, с того самого судьбоносного вечера, и я законным образом получил разрешение ставить в нем спектакли, потратив немало времени и сил. И вдруг - удар судьбы, бог из машины - мне сообщают, что здание нельзя занимать, чуть ли не балки уже падают сверху, а это полная ерунда, оно было в прекрасном состоянии на день премьеры, и уж криками самая разнузданная толпа не могла его повредить. Нет, я точно знаю: у меня появились конкуренты.
- Полицейский суд на Боу-стрит, - казенным голосом произнес сыщик, - занимается, среди прочих, делами о нарушении общественного спокойствия, но на ведомство лорда-гофмейстера не имеет никакого влияния. Разве что вам частным порядком могут помочь магистраты, - ввернул он совет, мысленно не без ехидства представляя себе мистера Грэма, обивающего пороги.
- Найдите их! - воскликнул Парнелл, прижимая белые перчатки к сердцу. - Укажите, кто они, где они, и я сам вступлю с ними в противоборство! Неизвестные люди проникают в здание, будто к себе домой. Одного я сам спугнул, и он обронил… вот это!
Из поместительного кармана небрежно брошенного на стул светло-серого редингота он извлек нечто, напоминающее натуральную метлу, только вместо привычных прутьев на палку были навязаны полоски кожи.
- Что это?
- Реквизит. Только вот не могу вспомнить, что за пьеса с метлой. Может, современная? Даже специально написанная для премьеры в моем театре? Какое коварство!
- А что, на сцене не годятся простые веники?
- Прутья скребут по дереву, - объяснил актер, как о чем-то само собой разумеющемся. - Ненужный звук. Кто бы ни придумал, как использовать метлу на сцене, в реквизите он профессионал.
Проклиная сыщицкую долю, магистратов вообще и мистера Грэма в частности, театр, как драматический, так и оперный, патенты лорда-гофмейстера и антрепренеров, которым место не на сцене, а разве что в Бедламе, мистер Тимоти Тинкертон принялся за работу.
Проследить за окрестностями театрика оказалось нетрудно: тот стоял на оживленном перекрестке, рядом с утоптанным пологим спуском к муниципальной поилке для лошадей. Наверное, вечерами частные экипажи могли занимать площадь, пока кучера дожидались своих хозяев. Уже одно такое преимущество, редкое в тесноватом Лондоне, могло привлекать более обеспеченных зрителей, и можно было понять, почему мистер Парнелл не желал искать другого помещения.
С противоположной стороны мостовой в улицу будто врос замшелый паб "Роза и щит", настолько древний, что казалось, будто традиционный знак пивной - шест, на котором вздымалась ввысь охапка зеленых веток - сохранился еще с войны Алой и Белой Розы, так он был отполирован руками многочисленных перебравших посетителей. Наискосок от него располагалась несколько обшарпанная, но все еще элегантная кофейня, навевавшая воспоминания об остроумцах прошлого века. Дальше улица терялась в россыпи магазинчиков и лавчонок.
Сыщик, не забывая посматривать в окно, регулярно потягивал эль под байки трактирщика, как во время оно цветок на вывеске перекрашивали из алого в белый, а потом снова в красный, пока, наконец, не пришло успокоение в виде двухцветной розы Тюдоров. В кофейне у него появился почти что постоянный столик у зеркальной витрины, куда хозяин при его появлении сразу ставил тарелочку с французскими слойками, хотя из патриотизма упорно отрицал происхождение рецепта и называл их "неаполитанскими". Тинкертон посещал лавочки, болтал с кэбменами, пока поильщики занимались лошадьми, и ни на минуту не упускал из виду здание театра.
Ничего обветшалого в нем и правда не было заметно: окна закрыты на прочные, ничуть не рассохшиеся ставни, массивные двери заперты на неприступные замки. Как ни странно, приходилось соглашаться с трагическим мистером Парнеллом: его обидели зря, притянули за уши первую попавшуюся отговорку.
Актер не посрамил известную наблюдательностью профессию: иногда, ближе к сумеркам, дом и вправду нет-нет, да и посещали некие непонятные личности. Как правило, они подходили со стороны водочерпалки, сторонясь поильщиков, никогда не стучали, а открывали своими ключами заднюю дверь и проскальзывали внутрь. Кто-то выходил сразу, кто-то оставался надолго.
Вскоре сыщику стало и самому любопытно. Гости редко являлись с пустыми руками: то с джутовым мешком, не совсем набитым, но довольно полным; то с тяжелым свертком, упакованным в плотную ткань; а однажды высокий малый пронес целый плетеный короб, такой, как странствующие торговцы таскают за плечами по городам и весям. Неужели доставляют театральный реквизит? А может, прячут здесь краденое?
Конечно, известный своей настырностью мистер Тинкертон не давал траве расти под ногами; он не замедлил проследить, куда возвращаются загадочные посетители. Иногда слежка приводила его в дешевую жилую часть города - наверное, кто-то просто шел домой; он отмечал адреса, но не торопился направлять туда "малиновок" из патруля Боу-стрит: в любом случае его не интересовала мелкая сошка, наемники. Крупная рыба могла оказаться в одном неприметном строении, где чаще всего сходились пути носильщиков, и откуда, как вскоре стало ясно, и появлялся "товар". Вот чем стоило заинтересоваться.
Окрестные жители домишко не жаловали. "Там нечистая сила, не иначе", - объясняли они любезному незнакомцу в васильковом сюртуке. Будто каждую ночь чуть ли не до самого утра в запыленных окнах горел дрожащий свет, мелькали чьи-то тени, доносился таинственный шум. Мистер Тинкертон пошел послушать шум. Его натренированный слух не уловил ничего мистического: обычный глухой лязг печатного станка, когда его пресс-форма падает на бумагу.
Что говорить, в столице хватает печатников. Это уважаемые бизнесмены, они платят налоги, поставляют читающей публике и романы, и газеты, и афиши; частенько им приходится работать по ночам, чтобы утром порадовать лондонцев новостями. Зачем же тайны? Почему продукцию не увозят в книжную лавку и не раздают горластым газетчикам, а прячут в заброшенном театре? Иногда свертки выносили из дверей - куда? Уж не прокламации ли готовят здесь к вторжению французского неприятеля?
Взяв с собой пистолеты, сэндвич с говядиной, потайной фонарь, и, наконец, одолжив отмычки у старого друга Макса Штирлинга, тоже сыщика с Боу-стрит, мистер Тинкертон подготовился к проникновению в здание. Сгущались сумерки, на площадке переругивались кэбмены, никто не обратил внимания, как фигура в темно-коричневом сюртуке, повозившись с заевшим замком, скользнула внутрь.
Осторожно открыв шторку фонаря, сыщик пробирался по грязным коридорам; ничего подозрительного не попадалось. Путь, очевидно, вел к сцене, и вот тут, выйдя из-за кулис, мистер Тинкертон ахнул: пыльная сцена и пустой зрительный зал без кресел - все было усыпано банкнотами.
Из другой кулисы на него в упор уставился пронзительный взгляд. Всю нижнюю часть лица таинственный незнакомец закрыл шейным платком.
Несколько мгновений человек в маске и сыщик, замерев, разглядывали друг друга. Внезапно подозрительный тип дернул платок вниз и сварливо зашипел:
- Чего вылупился? Чего тут забыл? Выметайся, а то констебля позову!
- Далеко идти не придется, - парировал Тинкертон. - Я и сам с Боу-стрит.
- Чем докажешь?
Сыщик даже опешил от такой наглости, но достал из поместительного кармана небольшой жезл с позолоченной коронкой наверху - внешний признак должности. Рука отерлась о пистолет, лежавший в том же кармане, и прикосновение к холодной стали привычно успокоило его.
Субъект заметно сбавил напор, хотя отозвался по-прежнему нелюбезно:
- Штучку-то и подделать можно…
- Ну, конечно! Кому и судить, как не фальшивомонетчикам.
Незнакомец приосанился и ответил с вызовом:
- Да, фальшивомонетчикам! Нам что, мы по заказу работаем. На бумажки-то гляньте.
Тинкертон, стараясь не выпускать из виду преступника - возможно, готового к прыжку, - поднял ближайшую банкноту и направил на нее свет фонаря. Яркая спермацетовая свеча выхватила среди замысловатых завитушек слова: "Banque de France".
- Понятно. Подарок Наполеону. Сами рисовали?
- Откуда! У нас с братом типография, граверов своих нет. Пришел как-то человечек, серенький такой, предложил работу: печатать с его клише да на его бумаге. Не подвел: принес клише - хорошие, медные. Глянули мы на них, да на водяные знаки на бумаге его, и решили держать язык за зубами. В общем, поняли мы друг друга с тем тихоней. И потом еще сколько раз клише таскал - большой заказ оказался - прямо из Уайтхолла да к нам. Незаметно для себя самих, постепенно собеседники перешли на доверительный тон.
- Почему к вам?
- А куда было идти? На королевский монетный двор, что ли? Важно не только бумажки по-тихому сплавить, а еще, чтобы настоящие заказчики как бы не при чем. Узнают - репутации правительства ущерб.
- Международный скандал, - поддержал Тинкертон - Что ж, вы правы, не наше это дело, не сыщиков.
- И на Боу-стрит, тот говорил, знают, мистер Рид ваш. Соврал, что ли?
- Мистер Рид? Он главный из магистратов, наверное, знает; могу спросить. Меня совсем другой магистрат в это дело втянул. Его знакомому не дают театр открыть, вот это самое здание, где мы стоим. Оно-то вам зачем понадобилось?
- Можно подумать, в центре Лондона много заброшенных зданий. Нам ведь, что театр, что сарай, лишь бы пыль - сухая, чистая, да побольше. Вот! Невольный фальшивомонетчик протянул сыщику чрезвычайно знакомую кожаную метелку.
- Чтоб не очень новыми казались, бросаем на пол и переворачиваем во все стороны, осторожно, конечно, чтобы не порвать, ну, для того и кожа. Они тогда мягкие становятся, и бумага не такая белая - ни дать ни взять, уже прошли через многие руки. Можно сдавать заказ.
- Что ж, если вы тут надолго…
- Какое, надолго! Пыль, считай, почти всю стерли. Опять искать новое место. Думаю, еще обрадуют актера вашего. Ну ладно, мне работать надо, а вы идите - скоро тут дышать нечем будет.
Мужчина снова надвинул шейный платок на нос и решительно взял метелку в руки. Тинкертон побрел по запутанным коридорам назад, размышляя, что имеет смысл сказать мистеру Грэму, чтобы тот успокоил Парнелла, если такое вообще возможно.
Понадобился целый сэндвич, который он механически пережевывал под свои грустные думы, жалея, что мало положил горчицы, в конце концов придя к решению поставить в известность высшее начальство и предоставить мистеру Риду самому разведываться со своими магистратами, а на энергичного антрепренера просто махнуть рукой.
Однако от мистера Парнелла не так-то просто было отвязаться. На следующей неделе он разыскал столь понравившегося ему франтоватого сыщика, надеясь обрадовать его тем, что власти предержащие отменили прежнее решение и официально объявили здание театра годным для постановок драматических спектаклей, как сопровождаемых музыкой, исполняемой оркестром, так и без оного сопровождения, либо сцен из таковых, с предварительным объявлением о содержании представления в газетах и с правом издавать печатные афиши.
- То была простая, возможно, и простительная ошибка клерка. Подумать только, мою судьбу решала ничтожная небрежность какой-то чернильной души! Однако я ведь сам видел: туда входили, носили целые корзины…
Тинкертон затравленно глянул на настойчивого актера и вспомнил, как поначалу остановился на внешне правдоподобном, хоть и неверном, объяснении. - Воры прятали краденое.
- А метла?! Нежная имитация грубой вещи, она создана именно для театра, я уверен.
- Не метла вообще. Так, полоски кожи, которые заготовил себе шорник для работы и связал в пучок.
- И они украли столь низкий предмет? Фи, как неромантично! Вот если бы золото, бриллианты… Шайка разбойников с большой дороги… Они громоздят сокровища и похищают невесту главного героя… Да, это идея! Я знаю, кому на Флит-стрит заказать пьесу. "Современная пещера Али-Бабы" - как вам? Это будет грандиозное представление! Гвоздь сезона!
Мистер Парнелл угадал: публика ломилась на спектакль, ни дня не проходило без аншлага. И трактирщику в "Розе и щите", и содержателю кофейни, и даже скромным поильщикам перепала их доля доходов, так много у театра скапливалось людей и лошадей. Для всех прочих участников история также закончилась благополучно: братья-печатники получили справедливую плату за честную работу, чиновник из Уайтхолла выполнил деликатное поручение кабинета министров и мог надеяться на скорое повышение - и только мистеру Тимоти Тинкертону, сыщику с Боу-стрит, кроме головной боли, не досталось ничего.
Конец
В подготовке текста использованы книги: Percy Fitzgerald, Chronicles of Bow-street Police Office, with an Account of Magistrates, "Runners", and Police, and the Selection of the Most Interesting Cases. Vol.2. London: Chapman & Hall, 1888; Вермуш Гюнтер. Аферы с фальшивыми деньгами. Из истории подделки денежных знаков. М: Международные отношения, 1990; также включены цитаты из высказываний Тимоти Тинкертона в романе "Неуместные происшествия, или Переполох в Розингс-парке".
январь, 2010 г.
Copyright © 2010 apropospage.ru
|
