Любовно-исторический роман
«Одним ожесточеньем воли Вы брали сердце и скалу, - Цари на каждом бранном поле И на балу». Марина Цветаева Генералам двенадцатого года
Книга I Течение«И чьи глаза, как бриллианты, На сердце оставляли след...» Марина Цветаева Глава II Афанасьич с большим неудовольствием воспринял известие о предстоящей поездке в Литву.
− Помяните мое слово – ни к чему вам эта кутерьма, - ворчал он. - Тащиться за тридевять земель, чтоб Маришку вашу с ее девицей к армейцам свезти. − Но нам по дороге, - пояснила Докки, придерживаясь весьма спорной версии, по которой крюк в несколько сотен верст, чтобы добраться до полоцкого имения через Вильну, казался вполне оправданным. Афанасьич фыркнул, всем своим видом показывая: какие бы доводы ни приводила барыня в пользу этого путешествия, ей его не провести, и он прекрасно понимает, почему она поддалась уговорам своей кузины. − Вьют из вас веревки, - пробормотал он и в сердцах крякнул.
Докки только вздохнула, видя, что не в силах умилостивить своего слугу, крайне неодобрительно относившегося к ее родне. Афанасьич вполне резонно считал, что они злоупотребляют добротой и мягкостью баронессы.
− Ну, коли решили, то куда денешься - поедем, - он покрутил ус. – Хотя прежде стоило бы гостиницу, а еще лучше квартиру снять, чтоб на улице не остаться. − Я поговорю с Букманном, - заверила его Докки. – Возможно, у него в Вильне есть знакомые, которые помогут... Она осеклась, сообразив, что такие вещи делаются заранее, а не в последние дни перед отъездом: письмо дойдет до места почти за то же время, за какое они сами туда доберутся.
«Но все равно стоит побеседовать с Петром Федоровичем», - подумала Докки. Ее поверенный в делах – Петр Букманн – имел обширные связи в своем кругу в России и за границей, и через знакомых мог помочь ей подыскать в Вильне приличное жилье.
− Негоже все в последний момент, – буркнул Афанасьич, который порой становился чрезвычайно упрямым. Докки виновато на него покосилась. Крепкому, невысокого росточка слуге было лет пятьдесят от роду, и его примечательными внешними особенностями являлись пышные ухоженные усы и блестящая лысина. Он достался баронессе вместе с остальным полученным от мужа наследством в качестве привратника при доме, а также посыльного и сторожа. Некогда у него была жена, состоявшая при хозяйской прачечной; она умерла от тифа, едва успев родить сына, которого в возрасте семнадцати лет за какую-то провинность барин отдал в солдаты. По иронии судьбы Айслихт и его бывший крепостной погибли в один и тот же день в Аустерлицком сражении.
Когда Докки поселилась в доме мужа, Афанасьич отнесся к ней с небывалой теплотой и всегда находил для нее необходимые слова поддержки и утешения. Докки, чувствовавшая себя необычайно одинокой и несчастной, скоро с ним подружилась, получая немалое облегчение от общения со слугой.
После гибели барона, став полновластной хозяйкой его собственности, она не забыла, кто поддерживал ее в трудное время. Докки дала Афанасьичу вольную и выделила ему приличное денежное содержание. Но он не захотел расстаться с баронессой, которую успел полюбить как родную дочь, и все эти годы находился при ней в статусе личного доверенного слуги. Самого себя назначив ответственным за все хозяйство в доме, он исправно следил и за самой барыней: поддерживал ее, наставлял, о ней заботился и составлял ей самую понимающую и душевную компанию.
От природы смекалистый, Афанасьич был по житейски мудрым и рассудительным человеком, хотя и своенравным; порой любил поспорить – даже себе во вред. Со слугами обходился строго, но справедливо, а в обращении со своей хозяйкой позволял себе некоторую фамильярность, которую Докки терпеливо принимала, зная, что он бескорыстно печется о ее благе и переживает за нее, как никто другой.
− Не ворчи, - сказала она. – В конце концов я всегда хотела путешествовать – и вот теперь мне выдалась прекрасная возможность воплотить свои мечты в жизнь. Вильна, говорят, красивый город с множеством достопримечательностей...
Докки, сколько себя помнила, всегда интересовалась географией и историей, еще в детстве переносясь мыслями из тесной и неуютной детской комнаты в ушедшие столетия и дальние страны, описываемые в дешевых романах и редких исторических сочинениях, пылившихся на полках их крошечной домашней библиотеки. Книги и старенький полустертый глобус питали ее воображение, позволяя ей в мечтах увидеть зеленые греческие острова, шотландские вересковые пустоши, снежные альпийские вершины, виноградные сады французских долин и норвежские фьорды; древние храмы, готические соборы, средневековые замки, города с переплетающимися узкими улочками и домами под черепичными крышами...
Обустроившись в собственном доме, она завела обширную библиотеку, в которой помимо романов немалое место занимали исторические записки и дневники путешественников. Над географическими картами (коих у нее теперь было целое собрание) она проводила немало часов, изучая описываемую в прочитанных книгах местность и путешествуя по ней вместе с героями.
Как-то в гостях она разговорилась с неким господином, только вернувшимся из путешествия по Италии, и пригласила его и еще несколько своих знакомых к себе на ужин, чтобы услышать более обстоятельный рассказ о его поездке, об особенностях жизни и примечательностях тех местностей, где он побывал. Вечер получился весьма занятным, и рассказчик, и его слушатели остались крайне довольны спонтанными «географическими посиделками». В следующий раз этот господин привел с собой приятеля, некогда путешествовавшего по Греции, затем объявились и другие любители странствий, охотно делившиеся своими впечатлениями о странах, где побывали. Увеличивался и круг заинтересованных слушателей, появились завсегдатаи этих собраний, и вскоре по Петербургу разошелся слух о вечерах путешественников в доме баронессы Айслихт.
Неожиданно для самой себя Докки стала хозяйкой весьма популярного в свете салона, на который было престижно попасть – как в качестве рассказчиков, так и в качестве гостей. Сама же она, хоть и имела средства и возможности для путешествий, так никуда и не выбиралась из Петербурга, не считая ежегодных выездов на летние месяцы в принадлежащее ей новгородское имение Ненастное. Она убеждала себя, что не едет путешествовать то из-за войны, все эти годы с небольшими перерывами идущей в Европе, то из-за загруженности делами и обязательствами перед родственниками и знакомыми, то из-за отсутствия компании – не одной же ей пускаться в столь долгую, хоть и захватывающую поездку за границу.
Как-то завсегдатаи ее салона решили вместе посетить Пруссию и Данию. Они звали ее с собой, но у Докки вновь появились отговорки, по которым она никак не могла принять участие в этом увлекательном путешествии. После этого ей пришлось признаться самой себе, что она попросту боится каких-либо, даже кратковременных перемен в своей устоявшейся жизни, и не решается отправиться пусть в заманчивую, но неизвестность. Была и еще одна причина, из-за которой Докки отказалась от поездки: она остерегалась сближения с людьми и предпочитала держаться со всеми на определенной дистанции, не подпуская к себе никого более, чем того требовал светский этикет. Поэтому она продолжала путешествовать исключительно при помощи воображения, книг и рассказов, ограничивая свои дружеские связи кузиной Мари и еще одной близкой подругой - Ольгой Ивлевой.
− Как же, примечательности, - Афанасьич недоверчиво покачал головой и отправился отдавать распоряжения насчет сборов в дорогу, а также послать лакея к Букманну с сообщением, что баронесса просит поверенного заехать к ней в ближайшее для него удобное время.
Петр Федорович Букманн (по отчеству Фридрихович, но все для удобства называли его Федоровичем) прибыл в особняк Докки в тот же день ближе к вечеру с пухлым портфелем, набитым бумагами. Это был худой и очень высокий господин неопределенно-средних лет, с длинными костлявыми ногами и руками и редеющими соломенного цвета волосами на вытянутой голове. Букманн прежде был поверенным барона Айслихта, и Докки, едва вступив в права наследования, хотела было отказаться от его услуг, но вскоре поняла, что Петр Федорович - человек весьма умный и порядочный, рьяно отстаивающий ее интересы.
В этом она смогла убедиться, когда после гибели мужа ее мать попыталась вернуть дочь в родительский дом и прибрать к рукам ее наследство. Сначала от госпожи Ларионовой последовали заявления, что Докки не подобает жить одной и что она по молодости не сможет правильно распорядиться доставшимся ей состоянием. После того как баронесса нашла в себе силы категорически отказаться от притязаний матери, на свет появились некие договоренности ее родителей с покойным Айслихтом, ссылаясь на которые они якобы могли оформить опеку над дочерью, что позволило бы им завладеть наследством барона. Еленой Ивановной был нанят пройдоха-адвокат, за солидное вознаграждение взявшийся отсудить дело в суде. Вот тогда Букманн и проявил себя самым блестящим образом, полностью отстояв права своей клиентки (дело даже не дошло до суда), и с тех пор ни разу не дал повода усомниться в своей надежности.
Все эти годы он успешно занимался финансовыми делами баронессы, заметно приумножив ее состояние и доходы с поместий толковыми советами и распоряжениями.
− Очень хорошо, Евдокия Васильевна, что вы решили сами поехать в Залужное, поскольку сведения, приходящие оттуда, весьма неутешительны и, я бы сказал, сомнительны, - сказал он, едва они устроились за столом в библиотеке, и Докки посвятила его в свое намерение отправиться в полоцкое имение. За эти годы она была в Залужном всего один раз, и нескоро бы вновь посетила его, но дела настоятельно требовали там ее присутствия.
− Все очень неясно... - Петр Федорович достал документы и нацепил на длинный нос очки. – Вот...
Он заводил узловатым пальцем по бумаге.
− Очередной отчет управляющего составлен крайне небрежно, зерновые и мясо были проданы по ценам ниже, чем по губернии, - забубнил Букманн. – Оброк также ниже - в среднем по 16 рублей 70 копеек, хотя в прошлом году он равнялся 17 рублей 15 копеек... при трех днях барщины... Большой падеж скота и птицы... неурожаи...
Поверенный не раз призывал Докки разобраться с управляющим Залужного, который был нанят три года назад на место прежнего, скоропостижно скончавшегося от горячки. Тогда, вместо того, чтобы поручить Петру Федоровичу найти надежного человека, Докки по просьбе какого-то приятеля ее брата Мишеля наняла некого Семена Легасова, который служил до этого в нескольких имениях и вроде бы имел опыт в ведении хозяйства. Ей бы задуматься, почему Легасов долго не продержался ни на одном месте, но она спешила отправить в поместье управителя, за что теперь и поплатилась – за время его службы Залужное с каждым годом приносило все меньше дохода и на глазах приходило в упадок.
Судя по документам, можно было с уверенностью предполагать, что часть поступлений Легасов попросту кладет в свой карман. Недавно выяснилось, что он вступил в подряд по заделке дорог и посылает туда крестьян на работы, не испросив разрешения у Докки, как и не удосужившись внеси эту статью дохода в отчетность. Кроме того, на Легасова приходили жалобы от соседей и крестьян, что он де безобразничает, рубит чужой лес, травит собаками поля и притесняет деревенских.
Докки следовало незамедлительно разобраться и с управляющим, и с хозяйством, о явной запущенности которого свидетельствовали документы, сейчас зачитываемые Букманном. Ей ужасно не хотелось ехать в Залужное, как и вступать в тяжбы с Легасовым, но выхода у нее не было.
− Думаю, в середине мая я буду в имении, - сказала Докки, едва Петр Федорович замолчал.
− Тогда я приготовлю для вас копии отчетов, а также сравнительные цены и доходы по Могилевской губернии, - сказал Букманн и набросал на бумаге пункты, на которые баронессе следовало обратить особое внимание по прибытии в поместье.
− Еще я хотел бы, Евдокия Васильевна, поговорить о счетах ваших родственников, - он осторожно кашлянул, зная, как она не любит вдаваться в подробности, касающиеся трат ее семьи.
− Непременно, - пробормотала Докки, но едва Букманн полез за бумагами, она торопливо добавила:
− Может быть, в другой раз, когда я вернусь в Петербург? – и, не дав ему возможности возразить, заговорила о Вильне, куда ей нужно отвезти кузину, поинтересовавшись, есть ли вероятность того, что у Петра Федоровича найдутся знакомые, которые помогут ей снять в этом городе жилье.
У Букманна, увы, знакомых там не оказалось. Он мог лишь списаться с неким стряпчим в Риге, который наверняка имел связи в Вильне, но, поскольку это должно было занять порядочно времени, Докки поблагодарила и отказалась от его предложения, заявив, что Афанасьич что-нибудь придумает.
Затем, так и не дав поверенному вновь вернуться к разговору о счетах родственников, она проводила его до дверей, стараясь не замечать его укоризненные взгляды. Букманн неоднократно пытался обсудить с Докки целесообразность оплаты непомерных расходов членов ее семьи, беспокоясь, что великодушие баронессы рано или поздно пробьет порядочную брешь в ее состоянии. Но она всячески избегала бесед на эту тему, готовая поступиться какой-то частью состояния ради собственного покоя: ей было легче оплачивать пусть и крупные счета родных, чем беспрестанно выслушивать претензии брата и укоры матери,
− Так вы все же едете в Вильну? – удивилась Ольга Ивлева, когда на следующий день Докки заехала попрощаться с ней и ее бабушкой – княгиней Софи Думской.
Ольга также увлекалась путешествиями и была частой гостьей салона Докки. Они сблизились на почве не только общих интересов и взаимной симпатии, но и одиночества – обе были бездетными вдовами. Между собой у них оказалось куда больше точек соприкосновения, чем с замужними дамами, большинство которых сводили все разговоры к своим домашним проблемам, детям и мужьям. Уважая чужую личную жизнь, Докки и Ольга не лезли друг другу в душу, не пускались в ненужные откровения; их взгляды на события и людей были весьма схожи, а взаимное общение доставляло немалое удовольствие.
− Вы говорили, вас не привлекает эта поездка, - продолжила Ольга, не скрывая своего недоумения от неожиданного решения подруги, которая еще недавно в Вильну не собиралась.
− Совсем не привлекает, - призналась Докки. – Но Мари очень хочет туда попасть, а мне все равно надобно ехать в Залужное, так что нам по дороге... Мы решили поехать вместе, а из Литвы затем я отправлюсь уже в имение...
− Кхм... - громко кашлянула бабушка Ольги – маленькая сухонькая пожилая дама, клевавшая носом в огромном кресле у изразцовой печи. – Знаю я эти ваши «по дороге». Мария ваша, небось, поиздержалась, вот и тянет вас с собой – чтоб на дармовщину доехать, да обустроиться. Распустили вы, моя дорогая, своих родственничков, скажу я вам.
Для общества не было секретом, что баронесса фон Айслихт оплачивает счета Ларионовых и помогает деньгами своей кузине. Княгиня не раз намекала Докки, что рано или поздно родственники – при их-то способности транжирить деньги, - ее разорят. «Ежели вы останетесь без средств, дорогая, о вас уже некому будет позаботиться», - не раз повторяла она.
Докки только отмалчивалась, в глубине души признавая правоту Думской: родные действительно вовсю пользовались ее безотказностью, и она не умела и не могла им противостоять. Ее бесхарактерность сердила княгиню, которая, несмотря на возраст и кажущуюся хрупкость, сама обладала сильным и даже суровым характером, прославившись в свете, где имела немалый вес, своей прямотой и язвительностью, отчего ее побаивались, стараясь лишний раз не попадаться ей на глаза и на язык.
Княгиня была весьма расположена к подруге внучки и обходилась с ней без церемоний, как со своей, и Докки порой думала, как хорошо иметь такую бабушку – своих собственных она даже не помнила.
− Зато, благодаря кузине, Докки сможет вволю попутешествовать, - сказала Ольга, которая в любой ситуации всегда старалась увидеть хорошие стороны. – Я слышала, что Вильна по архитектуре близка к старинным среднеевропейским городам, весьма отличающимся от российских...
− Там город не разглядишь, - фыркнула Думская. – Вся Первая Западная армия в округе лагерями стоит, да на квартирах.
− Тогда Докки сможет воочию полюбоваться русской армией, - подтрунила Ольга. – В Вильне сейчас собрался весь цвет нашего офицерства...
− Это меня более всего и страшит, - пробормотала Докки.
− Помню, помню, - хмыкнула княгиня. – Знаю я вашу нелюбовь к военным и... да, к немцам. Но, дорогая, откуда ж взяться русским в Петербурге? Их теперь тут днем с огнем не сыскать, разве в глухой провинции. При Петре нашем Алексеиче[1] немчура сюда как нахлынула, так теперь, считай, каждый второй ежели не немец, так пруссак. Всякие там Гринберги да Гроссбухи...
Княгиня тоненько захихикала и приложилась к рюмке со смородиновой наливкой, графинчик с которой непременно находился у нее под рукой.
− И все военные, куда ни кинь взгляд, - продолжила она. - В нашей России-матушке, созданной по образу и подобию войска на марше, все служат, рапортуют и носят мундиры, и некуда деться от их армейских привычек...
Она задумалась и мечтательно протянула:
− Хотя... должна признаться, я всегда была неравнодушна к военной форме. Мундир придает особый, бравый и статный вид любому, даже самому неказистому мужчине... А уж когда на коне, да с саблей наперевес...
Она вздохнула, а Докки с Ольгой с улыбкой переглянулись. О княгине в свете до сих пор ходили легенды, поскольку при дворе императрицы Екатерины Алексеевны[2] она вела весьма оживленный образ жизни, и ее имя связывали с некоторыми известными в то время вельможами. Думская несколько раз была замужем, и даже сейчас у нее под рукой имелось несколько поклонников, всегда готовых ей услужить.
− У меня, напротив, вид военного мундира вызывает отвращение, - призналась Докки.
− Потому вы все гоняете этого... как его... Ламброда... - Думская подлила себе наливки.
− Ламбурга, - поправила ее Ольга. – Но он состоит на гражданской службе.
− Гражданские тоже, как правило, бывшие военные, - отмахнулась княгиня. – После отставки из армии многие идут служить во все эти департаменты да министерства.
− Ламбург в армии, кажется, не служил, - Ольга вопросительно посмотрела на Докки.
− Не служил, - кивнула Докки.
− Потому и такой занудный, - сделала вывод Думская и, посмеиваясь, сказала:
− Он мужчина, конечно, большой и шумный, но способен взволновать женщину, лишь напугав ее раскатами своего голоса. А ежели сердечко ее и забьется при его виде, так только от ужаса при мысли, что ей придется терпеть его докучливое присутствие и выслушивать его пустые разглагольствования.
− Зато не военный, - рассмеявшись, сказала Докки.
Она сама с трудом выносила его общество, и даже то, что он был хотя и обрусевшим немцем, и состоял на гражданской службе, с трудом можно было засчитать ему как некоторые достоинства. Ламбург казался человеком добрым и бесхитростным, но его бестолковость вкупе с беспардонностью, угодливость и трусливость были не теми качествами, которые могли привлечь к нему неглупую женщину, каковой себя считала Докки. Она никогда не поощряла его ухаживаний, но он с удивительной и раздражающей назойливостью все время оказывался рядом с ней, наносил визиты, предлагал себя в сопровождающие, приглашал на прогулки и стал завсегдатаем в домах ее родственников. Докки уже не знала, как от него отделаться, поскольку Вольдемар не понимал ее намеков и не замечал ее проскальзывающей неприязни, которую она, будучи светской дамой, не смела слишком явно демонстрировать.
Ольга и ее бабушка также еле выдерживали компанию Ламбурга, но если подруга не считала возможным что-либо говорить по его поводу, то княгиня никогда не упускала случая пройтись на счет Вольдемара.
− Вот вбили себе в голову всякий вздор! – тем временем говорила Думская. – Где это вы в наше время найдете не военных, да еще и не в мундире?! Разве смените светский круг на какой другой, где военные встречаются реже. Но почему-то мне не кажется, что общение с купцами и мещанами доставит вам особенное удовольствие.
Докки лишь повела плечами, сознавая, что перебарщивает в своих заявлениях насчет немцев и военных, но даже не пыталась перебороть в себе стойкую неприязнь к тем и другим после своего замужества. Она делала исключение только для своего поверенного-немца Букманна, которого слишком ценила и уважала, чтобы позволить в его случае взять верх собственным предубеждениям.
− Раз уж вас Маришка вытянула в Вильну, то используйте эту возможность и познакомьтесь там с достойными мужчинами. Вдруг кто по сердцу придется? Ваше вдовство, - княгиня окинула сердитым взглядом внучку и ее подругу, - вовсе не повод вести жизнь старых дев. Каждой женщине, независимо от ее возраста и жизненного опыта, нужно мужское внимание, вот что я вам скажу, мои дорогие. О, господи! – она досадливо крякнула. – Молодые, девчонки совсем, а записали себя в монашки! В любви есть свое удовольствие, которое вы никогда не получите ни от своих книг, ни от подружек, ни от...
− Бабушка! – в смущении воскликнула Ольга, которая, как и Докки, проводила годы своего вдовства в одиночестве, и, желая сменить тему разговора, обратилась к Докки:
− Катрин Кедрина ведь сейчас тоже находится в Вильне.
Катрин была их давней хорошей приятельницей. В начале весны бригаду, которой командовал ее муж, генерал-майор Григорий Кедрин, перевели в Литву, и Катрин поехала к нему, оставив детей в Петербурге.
− С удовольствием увижусь с ней, - кивнула Докки. – Разве что я не намерена там задерживаться...
− И зря, - вновь напомнила о себе княгиня. – Я вон и Ольгу пыталась туда отправить, не хочет ни в какую. Может, с Докки поедешь? – обратилась она к внучке. – Все веселее, чем здесь с бабкой куковать – молодежь вон вся в Вильне гуляет.
Ольга отрицательно покачала головой:
− Докки пробудет в Вильне лишь несколько дней, бабушка. К нам же в мае приезжает ваша сестра...
− Нелегкая ее несет, - проворчала Думская. – А ведь в Вильне такое общество!..
Она причмокнула, оживилась и стала загибать пальцы.
− Князь Вольский - камергер. Пожалуй, для вас староват, но хорош был лет тридцать назад. И этот, как бишь его... Санеев... Генерал, с лентой... Впрочем, у него жена, да и возраст уже... хм...
Княгиня бодро перечислила с десяток-другой известных и малоизвестных фамилий, припоминая чин и семейное положение каждого, и настоятельно порекомендовала Докки обратить внимание на холостых офицеров. Некоторых из них баронесса встречала в петербургском обществе и водила с ними шапочное знакомство, о других только слышала, что вызвало немалое удивление Думской.
− Дорогая, неужели вы не знакомы с Фирсовым, Ядринцевым?! – недоуменно вопрошала она. – И с Алексеевым-младшим?!
Докки только качала головой.
− Кстати, в Вильне сейчас находится и Поль Палевский, - многозначительно сообщила Думская. – Он назначен командиром кавалерийского корпуса... Только не говорите мне, дорогая, что вы и с ним незнакомы.
− Не имею чести, - ответила Докки.
Княгиня хлопнула себя по коленям.
− Ольгунь, ты слышала – наша баронесса не имеет чести быть знакомой с Полем Палевским! Уму непостижимо!
− Конечно, я знаю это имя, - пробормотала Докки.
Было никак невозможно не слышать о знаменитом на всю страну легендарном герое Аустерлица, прусской и финляндской кампаний генерал-лейтенанте графе Павле Палевском. В свете ходило много рассказов о его удивительной храбрости, необычайном таланте военачальника, а также уме, красоте и небывалом успехе среди женщин. Имя Палевского не сходило с уст петербургских дам и барышень – он был молод, богат и считался одним из самых завидных женихов.
Ольга и ее бабушка с таким неподдельным изумлением уставились на Докки, что та попыталась оправдаться:
− Вы же знаете, я не так часто выбираюсь на вечера, к тому же не посещаю приемы в военных кругах...
Действительно, баронесса ездила лишь в несколько великосветских домов, где собирались почитатели литературы, музыки и истории, всячески избегая политические и военные салоны. Также она не была любительницей больших и шумных сборищ вроде балов и маскарадов, куда выбиралась крайне редко и неохотно.
− Странно, - наконец сказала княгиня. – Палевский, когда в Петербурге бывал, ко мне непременно заглядывал. И этой зимой он был у нас, на Рождество, как сейчас помню...
− Докки тогда болела, - сказала Ольга.
− Тоже мне, нашли время болеть... - Думская с осуждением уставилась на Докки. - Но он и раньше приезжал, хотя, должна признать, он чаще в Москву наведывается – у него родные там. Ну да, может, оно и к лучшему, - подумав, добавила она. – Увлечься им ничего не стоит, а потом страдания начинаются...
− Хм, - Докки поджала губы, подумав, что ей-то это не грозит – потерять голову из-за какого-нибудь вертопраха в военной форме, вроде Рогозина.
− Вон Ольгунька-то моя все по нему сохла... - продолжала княгиня.
− Ольга?! – Докки невольно посмотрела на подругу, которая смущенно порозовела.
− Мне тогда было всего шестнадцать, бабушка, - с упреком сказала Ольга.
− Давно это было, - признала княгиня. – Она только выезжать начала. Как увидела его – в мундире да при сабле - так сон потеряла. Но он на нее не смотрел, его дамы постарше интересовали, как водится, молодому-то...
Ольга и сейчас была очень хорошенькой – темноволосая, с тонкой белой кожей и миндалевидными карими глазами. Докки про себя только удивилась, как можно было не замечать столь милую девушку. «Пустой тип», - с осуждением подумала она об этом красавчике, легко играющем сердцами женщин.
− Но это у нее быстро прошло, - вспоминала княгиня. – Как он уехал в свою армию, Ольга увлеклась Пьером Мандини – учителем танцев в частной школе, а там подросла и Ивлева встретила - тоже при мундире, между прочим, - хохотнула она.
Баронесса с интересом слушала Думскую – они с Ольгой никогда не обсуждали друг с другом свою семейную жизнь, и Докки только знала, что та прожила с Ивлевым три года, и что потеряла ребенка на первых месяцах беременности. Сблизились они, когда Ольга уже вдовела, после гибели мужа под Эйлау[3] вернувшись в Петербург в дом своей бабушки, которая ее вырастила.
− В Вильне и Ташков обретается, - княгиня вновь вернулась к обсуждению офицеров Первой Западной армии. – Гусарский генерал-майор, кажется. Князь, красавец, усищи – во! – она взмахнула рукой, показывая чудовищного размера усы. – С ним-то хоть... Докки обреченно вздохнула, Думская покачала головой.
− Ох, беда с вами, - сказала она. – То девиц замуж нужно выдать, то вдовых не знаешь, куда пристроить. Одна маета... Вскоре Докки, вынужденная спешить, чтобы успеть собраться и привести в порядок дела перед отъездом, тепло распрощалась со своими друзьями и уехала домой, увозя с собой насильно врученную ей княгиней Думской кипу рекомендательных писем к важным сановникам и придворным, находящимся сейчас в Вильне.
* * *[1] Петр I [2] Екатерина II
[3] Эйлау - сражение под Прейсиш-Эйлау 1807 г. Состоялось 26 января 1807 г. (ст.ст.) между русско-прусской и
французской армиями в ходе войны с Францией стран 4-й коалиции (России, Пруссии, Англии и др.).
январь-май, 2008 г.
Copyright © 2008 Екатерина Юрьева
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью или частично запрещено |