Пинг-понг (Занимательные игры для взрослых девочек и мальчиков) Глава пятая
Писем накопилась за эти два дня просто чертова уйма. Глеб по-быстрому просмотрел самые важные из них, потом кое на какие ответил. Сделать это оказалось не так-то просто, поскольку мысли его блуждали очень далеко отсюда. А именно - рядом с девушкой, о которой он ничего не знал еще три дня назад, а сегодня она по-хозяйски расположилась в его голове, в душе, и это ему не слишком-то нравилось.
Хотя лекарство от всех этих романтических бредней было ему очень даже хорошо известно. Оставалось выяснить, как она посмотрит на этот его простой и действенный метод излечения. Но, судя по тому, как она поддавалась на его ухаживания, как легко меняла настроение, когда он включал свое обаяние, да еще и так откликалась на его поцелуи, - все это давало ему надежду, что сложностей у них никаких не возникнет, и секс с ней должен получиться просто феерический. Именно это и было лекарством, куда уж лучше!
Глеб даже заулыбался, хотя на экране висел довольно скучный отчет аналитического отдела, который прислала Люся, начальник этого отдела. Глеб поймал себя на мысли, что он уже пять минут таращится на этот отчет и ни слова не понимает из него. Поняв, что ничего из его благих намерений заняться делом не вышло, и полчаса выброшены практически на ветер, он решительно закрыл почту, расплатился за трафик и зашагал к лифтам.
Направляясь к Жениному номеру, он поймал себя на том, что на лице опять расплывается совершенно дурацкая улыбка, видеть которую девушке с крыжовниковыми глазами ни в коем случае нельзя, иначе она точно его заподозрит в тех самых романтических бреднях, от которых он собирался избавиться как можно скорее. А в его планы это совсем не входило. Ему нужен был совершенно необременительный легкий курортный роман с обоюдными удовольствиями и без каких-либо сложностей. Крошечная мысль мелькнула в голове по поводу того, а что же нужно на самом деле Жене. Но Глеб даже головой тряхнул, чтобы выбросить эту мысль к черту. Она взрослая женщина и знает правила игры.
Мыслишка вытряхиваться не желала и продвинулась дальше, заявив, что эта самая "взрослая женщина" как-то не очень похожа на его прежних дамочек. Притворством здесь и не пахло. Уж притворство он бы точно разглядел. Так что какая к черту тут игра и какие правила! А если она все воспримет слишком всерьез? Он даже притормозил на секунду, но потом решительно подошел и стукнул костяшками пальцев в ее дверь, решив осмотреться на месте и действовать по обстановке. Подождав, стукнул еще. Потом постучал подольше и погромче. Двери ему так и не открыли.
А вот это уже интересно, подумал он, мгновенно наполняясь раздражением. Ты строишь здесь какие-то планы, думаешь о ее чувствах, как бы их не задеть, да как бы не огорчить милую и беззащитную девушку, а эта милая и беззащитная вдруг испаряется в неизвестном направлении, хотя он ей сказал, что зайдет. Он и в самом деле верил сейчас, что буквально минуту назад пекся о ее чувствах, совершенно забыв, что махнул рукой на эти самые ее чувства и рванул претворять в жизнь свои планы и добиваться своих целей. И вот сейчас эта непредсказуемая девица вдруг начала какую-то свою непонятную игру, роль в которой, отведенная для него, ему самому была совершенно не ясна.
Он зло стукнул кулаком в косяк двери и, круто развернувшись, отправился искать эту беспокойную девицу, которая не в состоянии была выполнить данное ему простейшее обещание и дождаться его у себя в номере.
Когда спустя четверть часа, не найдя ее нигде, он вернулся к ее номеру, раздражение уже просто выплескивалось через край. Он даже запоздало удивился, что это с ним такое происходит, что это такое вытворяет его организм, когда дело касается этой девицы.
Он снова постучал в ее дверь, результат оставался тем же. Глебу ничего не оставалось, как вернуться в свой номер и завалиться с газетой на балконе в шезлонге. Поупиваться своими неудачами долго ему не удалось. Постучавшая в дверь медсестрица пригласила его пройти с ней на иглоукалывание, о котором он едва не забыл, поглощенный поисками и беготней за блондинкой, которая сводила его с ума.
Долго полежать, а уж тем более подремать у меня не получается: звонит мобильник, и моя драгоценная подруга Лерка начинает орать мне прямо в ухо, отчего я едва не падаю с кровати:
− Солнце мое! Это я! Как ты там без меня? Немедленно все мне рассказывай, я просто изнемогаю от любопытства!
− Лер, говори тише, у меня все хорошо со слухом.
− Ха, ты не одна? Я так и знала!
− Ну, что ты несешь? Я пообедала, лежу на своей постели совершенно одна, и твои инсинуации не имеют ничего общего с действительностью.
− Так. Стоп. Твой тон…
− Что мой тон?
− Мне нравятся эти бодрые веселые нотки! Слу-ушай, Женька, ты что, кого-то там завела?! Короче, немедленно колись, врать ты никогда не умела, так что я жду подробного рассказа!
− Что ты там выдумываешь? Нечего мне рассказывать.
− Девочка моя, я не пОняла, шо за дела, шо ты гонишь, шо ты мне лепишь горбатого? - Лерка переходит на какой-то блатной жаргон, который меня всегда веселил просто до колик, и я, давясь от хохота, кое-как выдавливаю из себя:
− Лерка, ты говоришь со мной тоном бандита-рецидивиста.
− Ха! Если я стану говорить с тобой тоном плюшевого мишки, ты же мне ни черта не расскажешь.
− Да нечего рассказывать, - я все еще пытаюсь ускользнуть от объяснений, но Лерка права: врать я не умею просто физически, и она меня знает как облупленную.
− Ну, я познакомилась здесь на пляже с очаровательным юношей.
− Что значит - с юношей? Он что, моложе тебя?
− Да, немножко!
− А именно? - сурово вопрошает Лерка.
− Н-ну лет на двадцать.
− Что-о?!
− Я серьезно. Его зовут Артем. Правда, он здесь отдыхает с мамой, так что никаких вольностей я себе позволить просто не могу.
− Так, Евгения. Если ты не прекратишь издеваться над старой больной бизнесменшей, она наймет бандитов, и они вытрясут из тебя всю историю, а такими отговорочками ты не отделаешься.
− Хорошо, уговорила! - смеяться у меня просто больше нет сил, и я сдаюсь. - Мы летели в одном самолете на соседних креслах.
− Во-от, это уже ближе к истине, - утробно мурлычет моя старая и больная подруга-бизнесменша. - А теперь подробненько, как ты его закадрила?
Тут я, представив в красках картину нашего с Глебом знакомства, не выдерживаю и хохочу, как сумасшедшая:
− Ты не поверишь - я на него упала!
Лерка немедленно переходит от утробного мурлыканья к холодящим душу стенаниям:
− Боже, боже, где справедливость? Вот я! Всегда веду себя как утонченная английская леди, ни на кого не падаю. Мало того, никого не давлю своим автомобилем, и нате пожалста: ни одна приличная сволочь, не говоря уже о малоприличной, - не клюет! А эта… Так, давай дальше, - стенания прекращаются так же неожиданно, как и начались.
− Ну, мы живем в одном пансионате…
− Ну-ну, вот сейчас уже интересно!
− Лерка, да ничего особенного не происходит!
− Ага-ага! Давай про ничегоособенные прогулки под луной, потом про ничегоособенные жаркие поцелуи, и на десерт - пли-из! - про ничегоособенный ураганный секс под звездами!
− Прекрати! У нас семейный пансионат!
− А-а-а! - разочарованно тянет Лерка. - То есть секс не под звездами, а на одной из этих роскошных бескрайних кроватей в номерах люкс твоего семейного пансионата?
В этот момент в дверь стучат, я наскоро прощаюсь со своей жутко заинтригованной подругой и бегу открывать с колотящимся сумасшедшим сердечком. Но за дверью вовсе не Глеб, а мой большой друг Артемка.
Черт знает почему, но я бурно радуюсь ему, будто вот сейчас должен был состояться очень сложный и трудный экзамен, но его каким-то чудом отменили, дав такую необходимую сейчас передышку.
Артем сообщает, что его мамочка зовет меня зайти к ним в номер. Я сгребаю карту со столика в коридорчике и выхожу следом за Артемкой, захлопнув дверь.
Таня радуется моему приходу и извиняющимся тоном просит меня побыть со спящей Машенькой, пока она отлучится ненадолго, чтобы снять деньги с карточки. Их няня, которая занималась малышкой, после обеда взяла отгул, а деньги им нужны сегодня. Я охотно соглашаюсь, Артем страшно рад этому и тащит мне свою книжку-игру "Волшебный меч". Мы ним очень увлеченно занимаемся разгадыванием всяческих хитросплетений, загадок, ребусов, головоломок, которыми просто забита доверху эта книга.
Через некоторое время Машенька просыпается, начинает кукситься, но мы с Артемкой ее успокаиваем, дав ей бутылочку с молоком. А вот Таня что-то задерживается.
...Она появилась через некоторое время, запыхавшаяся, мокрая, пожаловалась, что банкомат в пансионате не работал, и ей пришлось съездить в город на такси, поэтому она так задержалась. Я попрощалась, сказала, чтобы она обращалась ко мне, как только будет нужно побыть с детками, и, сломя голову, помчалась к себе в номер, куда, наверняка, уже заходил Глеб, не застал меня и пребывает сейчас, видимо, в очень изумленном состоянии.
Массажист на этот раз просто превзошел себя. Глеб, конечно, сдерживался, но периодически все же покряхтывал, когда ему с шутками-прибаутками заворачивали в спину длинные иголки с цилиндриками на концах.
Из-за всех этих физических тягот из души постепенно вымылось недовольство Жениным бегством. И с процедурного стола Глеб уже поднялся вполне в приличном расположении духа, в котором и оставался ровно до того момента, когда, выйдя из лифтов на своем этаже, увидел, как из-за угла выворачивает его потеря и с независимым да еще, кажется, и весьма довольным видом шествует ему навстречу.
Он, помрачнев, решительно направился к ней, заметив, как по мере его приближения она тоже становится серьезней.
− Куда ты исчезла? - вопрос прозвучал неожиданно резко, и она удивленно распахнула глаза. - Я пришел, а тебя нет. Мы, кажется, условились, что я зайду.
− У меня были дела, - задрав нос, ответствовала она.
− Какие это могут быть дела на отдыхе?
− Это что, допрос? - крыжовины сузились и превратились в глаза-щелки рассерженной кошки. Это его чуть отрезвило, и он уже более спокойно спросил:
− Могу я войти?
Женя пожала плечами и затолкала карту в прорезь замка.
Он вошел за ней вслед и опустился в кресло, наблюдая, как она ходит по номеру, разглаживает немного смятое покрывало, убирает на прикроватную тумбочку книгу с кровати, ту самую, которую он читал тогда в самолете, сдвигает к центру вазочку с цветочной композицией на журнальном столике, потом поправляет цветы в этой композиции, потом дело дошло до занавесей, которые она тоже стала расправлять. Ему надоело это ее мельтешение, и он, поднявшись, шагнул к ней и взял за плечи. Она сразу затихла в его руках, а он оцепенел от нахлынувшего чувства. Он вдруг понял, как ему все это время хотелось прижать ее к себе, понял, почему он злился и психовал, когда не застал ее в номере.
Все его сложнейшие умопостроения рухнули, осыпались сверкающими осколками, и они остались только вдвоем во всем белом свете. Игры кончились, и все оказалось таким простым и ясным, что не нужно было загадывать друг другу загадки, маскировать свои чувства.
Она повернулась и глянула на него совершенно невозможными своими очами, которые так на него действовали, что он начинал вести себя совершенно несвойственным ему образом.
Он осторожно стянул с ее плеч тонкие ленточки майки, потом провел кончиками пальцев по тонкому краю белого лифчика, и от этого простого движения кожа ее дрогнула, передав его пальцам легкую дрожь. Они словно перекликались, его пальцы и ее кожа, отзывающаяся на любое его прикосновение, они словно были уже знакомы и сейчас заново радостно узнавали друг друга.
Он аккуратно снял и эту преграду, отделяющую его от манящего наслаждения, и едва не ослеп от нежнейшей белизны ее груди. Когда краткий миг слепоты прошел, он вздрагивающими ладонями осторожно сжал ее грудь, потом, опустившись на колени перед ней, провел губами по коже ее живота, вдыхая тонкий аромат ее тела, от которого мутилось в голове, и кожа вновь откликнулась дрожью узнавания, словно просыпаясь под его прикосновениями.
Он одним движением стянул ее голубые брючки, и она переступила навстречу ему из бирюзовой лужицы. И прежде чем двинуться дальше, туда, откуда уже невозможно будет вернуться, он нечеловеческим усилием заставил себя поднять к ней глаза, может быть затем, чтобы получить некий знак, разрешающий следовать дальше, может быть затем, чтобы удостовериться в своей власти над ней, может быть затем, чтобы понять, что это она властвует над ним, и рухнуть к ее ногам в такой желанный и мучительный плен.
И он наткнулся на ее пылающий взгляд. Он уже видел этот хищный ведьминский огонь в ее глазах там, в беседке, когда она приникла к его губам с жарким исступлением, ошеломившим его тогда.
Она, не отрывая от него глаз, медленно погрузила пальцы в его волосы и с силой притянула его голову к себе…
Все сбилось, все пошло не так, как он думал. Раньше секс был для него чем-то вроде показательных выступлений, в которых каждый играл отведенную ему роль. Им двигал в те прежние моменты некий азарт, словно он погружался в дебри новой компьютерной программы, которая легко поддается его умелым рукам и при ближайшем рассмотрении и изучении уже не представляет какого-то дальнейшего интереса.
То, что происходило с ними сейчас, вообще было ни на что не похоже. Его трясло от дикого восторга, ему хотелось ворваться в нее и одновременно хотелось овладеть ею медленно, пить и пить из этого удивительного источника. Она ничего особенного, кажется, не делала, но он чувствовал, как она открывается перед ним, и за этими поверхностными первыми откровениями ему виделась такая бездна, что дыхание захватывало. Он узнавал ее, и она становилась другой, новой, иной, которую ему только предстояло понять, постичь, победить. Ему нужно было лишь немного больше времени, чтобы она тоже поняла и познала его, и захотела проникнуть в него и раствориться в нем.
И эта бездна одновременно и ужаснула, и потрясла его своим космическим размахом и неизбежностью. Она манила к себе их, стоявших на краю, но они были ей нужны только вместе, а не поодиночке.
… Когда ураган стих, и он, наконец, пришел в себя, оказалось, что мир не рухнул, оставшись прежним. И вдруг откуда-то тончайшей струйкой протекла неловкость оттого, что он проделал все это с такой потрясшей его самого страстью. И параллельно по спине пробежал холодок, что он мог напугать девушку этим натиском и стремительностью. Но Женя, похоже, была не ошеломлена и не напугана. Она лежала, повернувшись к нему спиной, прижавшись к его боку и удобно пристроив голову на сгибе его левой руки, и это было так правильно, нормально, словно они были частью одного организма.
Она молчала, и от этого ее молчания с каждой секундой в нем росло замешательство вкупе с растерянностью. Он ждал ее реакции, ждал и ждал, но она ничего не говорила.
Когда молчание стало невыносимым, она мягко потянулась и, не оборачиваясь, села, поджав под себя одну ногу. Что-то привлекло ее внимание на полу у кровати. Она нагнулась, отчего в нем снова заворочались темные первобытные охотничьи инстинкты, а Женя повернулась, наконец, к нему и, пряча улыбку, показала на ладошке какие-то серебристые клочки и обрывки. Он хмурился, силясь понять, что она хочет этим сказать, а Женя вдруг прыснула и сквозь смех выговорила:
− Ты что, упаковку зубами разрывал?
Тут до него, наконец, дошло, о чем она говорит, у него даже уши загорелись, и он мрачно буркнул в ответ:
− Я не виноват, что балбесы-производители не придумали способ, чтобы упаковка открывалась легким движением руки, а лучше - взглядом. Порой промедление смерти подобно.
Она швырнула клочья блестящей упаковки, прыгнула и растянулась сверху на нем, отчего желание с новой силой стало заливать его, подбираясь к горлу, а потом смеющимися губами спросила:
− Что ж, пациент скорее жив, чем мертв?
Он посмотрел на нее долгим взглядом темнеющих глаз и вдруг, резко перекатившись так, что она, охнув, оказалась под ним, низким до хрипоты голосом проговорил:
− Я жив и готов продемонстрировать это. Где наша следующая упаковка? Я порву ее, как грелку, на клочки, на кусочки, на тряпочки.
И он накрыл ее губы своими, снова погружаясь в манящую бездну.
Я увидела Глеба сразу, как только свернула к своему номеру. Сердечко подпрыгнуло, радость залилась в горло, губы сами собой разъехались в улыбке, и я едва сдержалась, чтобы не броситься к нему в объятия, но вовремя одернула себя изнутри: стоять!
Правда, по мере его приближения я разглядела его мрачное лицо, насупленные брови и сжатые губы. Ого, кажется, кто-то страшно зол и, кажется, я знаю - почему.
Он несся на меня, как танк, и, не сбавляя темпа, с ходу стал наезжать и допрашивать. Нет, я, конечно, понимала, что он злится где-то даже и обоснованно, но что за манеры огласить приговор, а потом уже приступить к прениям? Вообще можно хотя бы поинтересоваться, что послужило причиной моего отсутствия? А можно, вообще ничего не спрашивая, просто обрадоваться друг другу и поцеловаться уже? Или наши поцелуи только на меня так действовали?
А этот ужасный непонятливый человек, вместо того чтобы поступить правильно, вел себя, как старый домостроевский муж. Я немедленно обругала себя за свою несказанную радость, за то, что все время поступаю в его присутствии как последняя дура, что так откровенно зажгла опять неоновую вывеску своих чувств, а мне эти чувства резко загасили! Вместо прежней вывески в голове зажегся предупреждающий стоп-сигнал "Вовчик!"
Глеб, поняв, видимо, что перегнул палку, несколько утих и поплелся за мной в номер. У меня, конечно, было горячее желание захлопнуть дверь перед его носом. Но черт знает, почему я этого не сделала. Да просто вдруг пришло ясное осознание, что ухвати он меня сейчас в охапку, как в той беседке, я просто стекла бы у него между пальцев и позволила сделать с собой абсолютно все. Растущая растерянность разливалась внутри, и чтобы этот несносный непонятливый человек так и оставался в неведении по поводу моих чувств, я лихорадочно стала наводить порядок в и без того безупречной комнате. Глеб мрачно таращился на меня из кресла и, кажется, с каждой секундой закипал все больше. Я даже чувствовала, что из него вот-вот пойдет пар. Но момент, когда он прыгнул из своего кресла на меня, я как-то упустила. Только почувствовала на плечах его руки и странно оцепенела.
Он развернул меня к себе, глянул своими серебристыми глазами и, отведя взгляд, стал очень сосредоточенно и медленно меня раздевать. Я же, как всегда в его присутствии, даже пошевелиться не могла. А с ним на моих глазах происходили совершенно удивительные вещи. Когда майка и лифчик улетели куда-то в сторону, его лицо стало каким-то опрокинутым. Он даже глаза прикрыл, а когда открыл, оказалось, что глаза его стали почти чёрными. Я с ошеломлением наблюдала, как он рассматривает всю меня, что творится с его лицом, как он словно вбирает глазами каждый сантиметр моего тела. Потом он опустился передо мной на колени, и мир вдруг исчез. Остались мы с ним одни, без никого!
Он все еще не смотрел мне в глаза, нежно проводя губами по коже, поглаживая живот, и где он касался, мне казалось, что остается пузырящийся, как от ожога, след. Хотя что мне были какие-то кусочки обугленной кожи! Я плавилась вся от пальцев ног до корней волос. Да и вся комната полыхала огнем, который излучал он! Куда-то исчезли мои брючки, и в этот миг он притормозил, а я вдруг испугалась, что он сейчас уйдет! В конце концов, что я ему! О господи я же забыла: не мой цвет, не мой…
Я не успела додумать эту страшную разрушительную мысль, как он вскинул на меня свои потемневшие глаза, и я вдруг увидела в них мольбу: не отталкивай меня, позволь быть с тобой, разреши сделать тебя счастливой сейчас в этот удивительный волшебный миг, я так хочу быть твоим, не гони меня! Мне показалось, что я на секунду потеряла сознание, но только на секунду! Придя в себя, я вдруг ощутила свою власть над ним сейчас, я поняла, что это я могу сделать с ним все, что захочу, что его нежность и яростное желание, от которого он содрогался сейчас здесь, у моих ног, просто топит все мои комплексы, неуверенность в себе. Я вдруг почувствовала себя очень сильной и, отбросив всю нерешительность, притянула его к себе, не рассуждая более ни мгновения!
…В голове как в аквариуме, плавали сонные рыбы-мысли. Казалось, из меня вытянули всю силу, словно через иголочку, и костей в теле не осталось совершенно. Я ощущала его теплый бок, и шевелиться мне не хотелось. Он видимо тоже обессилел от всей этой кутерьмы, которую мы с ним затеяли. И мне почему-то совершенно не было стыдно или неловко от того, что мы лежим сейчас с ним рядом совершенно голенькие, как в день сотворения мира. Где-то в голове на задворках мельтешило что такое, что я должна была немедленно вспомнить, вот сейчас, вот-вот… Но это что-то никак не могло пробиться сквозь медленные воды моего аквариума, и я чтобы не мучиться, лениво отмахнулась: потом!
Гораздо приятнее было думать о том, что было, вот только что, так … сумасшедше. Так, наверное, неправильно говорить, но заниматься сейчас грамматикой и словообразованием сил не было совершенно, и я, потянувшись, села на кровати. Тут взгляд упал на разодранную в клочья блестящую упаковку у кровати, и я, подняв ее, повернулась к моему лежащему рыцарю без доспехов.
Почему-то его замешательство повергло меня в неудержимый восторг, и я, отбросив свои аквариумные мысли, прыгнула на него, видимо, пытаясь и дальше претворять в жизнь лозунг "Легко и мило!" И поскольку я встретила совершенно потрясающий отклик от Глеба, наши мысли и цели очевидно совпадали.
октябрь, 2008 г.
Copyright © 2008 Светланa Беловa
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
