Творческие забавы

Ольга Болгова

Начало     Пред. гл.

      Глава IV

    «Хас-Булат удало-о-о-й, бедна сакля твоя-я-я...» — весело затянула тетка Маруся. Песню подхватила Вера Логинова, тоненьким высоким голоском, затем, к моему удивлению, к дуэту присоединился молчаливый Петр Силантьевич. Репертуар не менялся десятилетиями... Хас-Булат удалой...
    «Удивительно, откуда приходят в такие глухие места и почему так долго сохраняются в памяти именно эти песни» — думала я, слушая нестройное, надрывное, но душевное пение. На третьем куплете к дуэту вдруг присоединился Джон, сидящий за столом напротив меня. Его низкий, чуть хрипловатый голос уверенно влился в трио, подхватил песню и сразу же изменил ее настроение. На смену веселому надрыву пришла какая-то суровая мужская уверенность, замешанная на иронии. Самое удивительное, что он знал слова и уверенно вел «Элегию», неуклонно приближаясь к трагической развязке.
    Застольный симпозиум, находившийся в самом разгаре, был посвящен именинам тетки Маруси, которые насколько я помню, всегда праздновались с пылом и пафосом, пирогами, бурными возлияниями, пением и обязательной ссорой под занавес между любящими родственниками и мирными соседями.

    «Береги, князь казну-у
    И владей ею сам,
    За неверность жену
    Тебе даром отдам...»

    − низко выводил Джон, не отрывая от меня насмешливого взгляда.
    Я мерзко краснела, мечтая поскорее удрать из-за стола, но не могла сделать этого, поскольку сидела на длинной лавке, зажатая между Верой Логиновой и незнакомой пышнотелой женщиной.
    Что же он за человек, Джон? Почему его взгляды, голос, движения так завораживают меня? А теперь еще и пение. Неужели я влюбилась в него за эти три дня? Чушь какая! Я же ничего о нем не знаю! И зачем мне это сейчас?
    «Как будто нельзя влюбиться, ничего не зная о человеке?» — ехидно спросило меня естество.
    «Нельзя, — сурово ответила я ему. — Чтобы полюбить человека, нужно его хорошо знать».
    «Да, конечно! Сама-то ты веришь в то, что плетешь? Не занимайся самообманом! Сколько лет ты знаешь Сергея? И что, полюбила? Сбежала от него... Что молчишь? Аргументы отсутствуют?» – вступил в дискуссию рассудок.
    «Иди к черту, — сказала я. — Сергей хороший. Я старалась, просто у нас ничего не получилось».
    «Ну ты даешь! Прожила почти три десятка лет, а рассуждаешь как невинное дитя. Не получилось! Невозможно стараться полюбить!» – уверенно продолжало естество.
    «А это — глупая романтика. Я рассуждаю так именно потому, что прожила почти три десятка лет, и стараюсь рационально относиться к жизни. Как к математической модели, где все логично и стройно».
    «А если что-то получается нелогично?» — дуэтом парировали мои оппоненты.
    «Тогда что-то нужно исправлять».
    Все происходило слишком быстро. Сегодняшний день, кажется, вобрал в себя события ни одной недели. Едва я вернулась после столь экстремальной рыбалки, усталая, мокрая и взволнованная, и, переодевшись, улеглась на диван, предвкушая отдых и размышления о том, что же такое произошло сегодня, как появилась тетя Маруся и заявила, что через час мы с тетушкой должны сидеть за ее праздничным столом. Тетя Вера виновато призналась, что хотела предупредить меня с утра, но потом решила ничего не говорить, чтобы я могла спокойно отдохнуть на озере... с Джоном Ивановичем... Заботливая моя тетушка, сваха моя любимая... Итак, пришлось собираться и идти в гости.
    Первым, кого я увидела, войдя в обширную горницу Маруси, был Джон Иванович, сидящий за столом среди гостей. Он увидел меня и расцвел, как чертополох в июле. Вид у него был весьма и весьма довольный. Впрочем, как мужчине не быть довольным, если одуревшая от жары и приступов дежа вю женщина бросается в его объятия среди дождя и сена. Меня как кипятком облили, когда я вспомнила о своем инициативном поцелуе, и как на него ответил Джон. Так меня еще никогда и никто не целовал, и выходит так, что я прожила почти три десятка лет в какой-то степени не целованной.

    «Голос смолк старика,
    Дремлет берег крутой,
    И играет река
    Перекатной волной...»

    − голоса взмыли куда-то ввысь и затихли.
    − Хорошо ты поешь, Джон Иванович, — сказала тетя Маруся. — Душевно да ладно...
    Интересно, делает ли он что-нибудь плохо? Хорошо готовит, ловит рыбу, разжигает костер, целуется, поет, уговаривает... Просто женская мечта, герой любовного романа, кулинарный мачо и мачистый повар! Список можно продолжать? Я вздохнула, отказалась от водки, которую соседка пыталась налить мне в стопку, и занялась соленым огурцом, одиноко лежащим на моей тарелке. Соседка завозилась, тяжело поднялась и начала выбираться из-за стола. Воспользовавшись моментом, я последовала за ней, чувствуя кожей, что Джон провожает меня глазами.
    Я вышла во двор. Солнце уже село, на деревню навалилась синева сумерек, на глазах сгущающаяся в темноту. В доме опять запели. Я невольно прислушалась, но голоса Джона среди поющих не было. И неудивительно, потому что за спиной раздались шаги, и знакомый басок прошептал мне:
    − Не хочешь прогуляться, Аглая?
    − Куда ты предлагаешь прогуляться? По-моему, мы с тобой гуляем целый день...
    − Устала?
    − Устала, — ответила я.
    Он провел ладонью по моему плечу.
    − Джон, не нужно...
    − Пойдем, прогуляемся, поговорим... — настойчиво сказал он, легко нажимая мне на плечо и подталкивая вперед.
    Загремела дверь, и во двор выгрузилась шумная поющая компания. Я быстро двинулась в сторону калитки.
    Деревня Горбуля совершенно справедливо носит свое название, потому что расположена на «горбе», то есть на холме. Мы с Джоном прошли вдоль Марусиного палисадника и начали спускаться вниз по дороге. Пение позади стихло и, кажется, перешло в традиционную перебранку. Джон взял меня за руку, остановил, повернул к себе. Глаза его странно и пьяно блестели в полумраке.
    − Ты мне очень нравишься, Аглая, — сказал он.
    − Ты говоришь так, потому... потому что выпил... и этот дождь... Все это было просто наваждение, жара... Знаешь, я не хочу заводить никаких романов сейчас, я хочу просто отдохнуть... — сбиваясь, забормотала я, но закончить не смогла, потому что Джон начал целовать меня, а делал он это столь пылко и искусно, что все мое логическое построение рассыпалось на мелкие кусочки, словно ненароком сброшенный со стола, с трудом собранный пазл.

    Всю ночь шел дождь, и, видимо, в небесных хлябях накопилось так много воды, что он не прекратился и утром. Тетя Вера затопила печь, и дом наполнился особым домашним теплом, вкусными печными запахами и ароматами свежеиспеченных рогулек. Задумавшись, я не заметила, как умяла за завтраком немаленькую тарелку рисовой каши, томленной в печи, с несравненной румяной корочкой; несметное количество рогулек, кружку молока и чашку чаю. Подобный приступ обжорства можно было объяснить лишь катастрофическим моральным состоянием, в котором я пребывала со вчерашнего дня, насыщенного множеством неожиданных и вопиющих событий. Тетушка, явно довольная моим аппетитом, погрузилась в воспоминания о тех светлых годах, когда она была еще молода, а я — мала, и мы часа полтора сверяли свои воспоминания и раскрывали друг другу темные секреты прошлого. Нашу семейную идиллию прервало появление Маруси, явно еще не совсем пришедшей в себя после вчерашних именин.
    − Вера! — с порога загремела она. — Дождь-то какой, ох, зарядит теперь на неделю, а сено-то, сено! А мой-то как получил вчера от Джона-то Иваныча, так и лежит, стонет! Ой, девки, как он его скрутил-то, а мой-то его на голову выше!
    Тетушки кинулись обсуждать подробности событий вчерашнего вечера, я же мысленно вернулась туда, почти не слыша их разговора.

    Джон поцеловал меня, когда мы остановились, спустившись с горбулинского горба, и я совершенно растерялась, потому что его поцелуи, ощущение тепла и силы его рук и тела, его запах и это колечко, чуть поблескивающее в ухе, и мягкая шершавость его отрастающей бороды действовали на меня совершенно гипнотически. Мне даже стало страшновато от собственного, невесть откуда возникшего, неуемного желания, чтобы он целовал меня еще и еще, чтобы обнял крепче и сильнее, чтобы... на этом месте я почувствовала, что погружаюсь в вязкий, дурманящий туман и... от Марусиного дома раздались истошные вопли:
    «Убивают! Василий! Васька! А-а-а-а!!!»
    − Джон, идем, там что-то случилось! — выдохнула я, бесстыдно прижимаясь к нему.
    − Сами разберутся, — прошептал он мне в волосы. —У них это обычное дело, традиция! Василий напился и пошел Марусю гонять.
    Женский голос, кажется, Марусин, снова истошно завопил, к нему присоединился нестройный хор криков, увещеваний, визга и собачьего лая.
    − Джон, — дернулась я.
    − Хорошо, пойдем, — он с неохотой отпустил меня и двинулся в сторону деревни, не отпуская моей руки.
    Во дворе у Маруси разыгрывалась драма русской души, терзаемой излишними просторами родины. Дядя Василий, Марусин супруг, мужчина очень внушительных размеров, который за столом тихо подремывал, постоянно прикладываясь к живительному напитку, но на свежем воздухе ожил и теперь, вооружившись дрыном приличных размеров, стоял посреди двора и грозно раскручивал его, намереваясь, видимо, запустить в подругу жизни. Вокруг него, размахивая руками и визгливо причитая, бегали женщины и Федотов. Петр Силантьевич, стоя на безопасном расстоянии, увещевал разбушевавшегося соседа. Джон выпустил мою руку, остановился, оглядываясь по сторонам, затем решительно зашагал по двору мимо бушующей компании. Далее события развивались с невероятной скоростью: Василий взревел и запустил дрын, который, со свистом рассекая нежный вечерний воздух, перелетел через изгородь, отделяющую Марусин двор от вотчины Петра Силантьевича, и закончил свой полет, звонко врезавшись в окно соседского дома. Зазвенело стекло, на мгновение наступила тишина, даже собаки замолчали, словно захлебнувшись лаем. Возмущенно завопил Петр Силантьевич, Василий издал боевой клич и ринулся в бой, но вдруг резко затормозил, замахал руками, потому что в этот момент выскочивший откуда-то Джон выплеснул на него ведро воды. Пока Василий пытался отдышаться, изумленно оглядываясь вокруг, Джон перехватил, заломал за спину его руку и, подтолкнув, усадил Василия на скамейку, тот послушно подвывая, рухнул, словно огромный мокрый куль.
    Убедившись, что инцидент исчерпан, мы с тетушкой отправились домой, и я шла, спиной чувствуя взгляд Джона. А может быть, мне это казалось, потому что губы мои горели от его поцелуев. Вот так томно закончился вчерашний день.
    После обмена сожалениями по поводу ненастной погоды, Маруся решительно потребовала, чтобы мы сей же час отправились к ней доедать и допивать все, что осталось после вчерашнего дня. Представить, что мне придется снова садиться за стол и что-то есть после столь плотного завтрака, было невозможно, и я отказалась, сославшись на головную боль. Тетушка повздыхала, но, не желая обижать родственницу, отправилась в гости, пообещав вскоре вернуться.
    Вымыв посуду, я устроилась на диване в компании старой полосатой кошки, которая пригрелась у меня под боком, тихо урча. Следовало навести порядок в мыслях и обдумать события последних дней. Задача оказалась не из легких, поскольку смятение, – состояние, более свойственное юной девушке, а не взрослой женщине, каковой я себя считаю, – наполненный до краев желудок и легкая головная боль совсем не способствовали трезвым размышлениям. Покой, которого я так жаждала, отправляясь в деревню, даже не соизволил приблизиться ко мне, а лишь, помахав издали рукой, удалился в неизвестном направлении. Я встала с дивана, распахнула створки окна, впустив в комнату шум дождя и мокрую свежесть. Недовольно заурчала покинутая кошка.
    Я должна навести порядок в своей личной жизни. Как могло так случиться, что едва я рассталась с одним, радуясь, что обрела свободу, как тут же неведомо откуда появился другой? Собственно, взволновал меня даже не столько факт его нежданного появления, сколько те ощущения, которые вызывало во мне его присутствие и даже отсутствие. А я ведь уехала из Питера, устав от работы и проблем, расставшись с Сергеем и надеясь отдохнуть.
    Мы прожили вместе почти год, хотя, не нужно было тянуть так долго или, еще лучше, вообще не начинать всю эту историю. С Сергеем мы давно знакомы, вместе учились в университете, но в то время никаких отношений, кроме «привет – пока», между нами не было. Наши пути снова пересеклись пару лет назад на встрече выпускников, и после этого мы начали довольно часто видеться, по его, очень удивившей меня, инициативе. Потом Сергей предложил выйти за него замуж, аргументировав это вескими доводами: мы ровесники, люди одного круга, он занимается бизнесом, я — наукой, вместе мы составим идеальный симбиоз делового и научного подхода к жизни. Я, подумав, решила, что он прав, да и мне уже почти тридцать. Я не любила его... «Ну и что? Какая любовь? Глупая девчачья романтика» – рассуждала я. Моя матушка была в восторге, воспевая достоинства Сергея: состоятелен, образован, красив. «Если ты упустишь его, Аглая, будешь потом кусать локти, такого мужика тебе вовек не встретить, и, главное, он к тебе всей душой». Проанализировав судьбу знакомых мне пар, женившихся по любви, я пришла к весьма неутешительному выводу, что среди них нет ни одной, сохранившей хоть в какой-то степени то, что заставило их в молодости бездумно броситься в объятия друг друга.
    Итак, мы решили, что оформим свои отношения через год, а сначала просто поживем вместе. Вернее, на этом настояла я, Сергей был готов идти под венец тотчас же. Он говорил, что устал от холостяцкой жизни, что ему необходим статус женатого человека, и что я всегда нравилась ему, и лучшей кандидатуры для жены он найти не может. «Как будто на работу принимал» – вдруг подумалось мне. В общем, под двойным напором, я согласилась, решив проверить, что же из этого получится. Ничего хорошего не получилось. Я была готова уйти уже через месяц, но выдержала почти год. Зачем? Чувствовала свою вину перед Сергеем? Не хотела огорчать матушку? Не хотела разочаровывать коллег, которые дружно превозносили мою помолвку и кандидата в мужья? Не могла найти веских причин для разрыва? Их ведь действительно не было, видимых... А о невидимых обычно молчат...

    Дождь прошел. В просвет между разлапистыми тучами осторожно заглянул солнечный луч, словно проверяя, стоит ли согреть вымокшую землю или можно еще подождать. В окно дохнуло влажной сладкой свежестью. Интересно, чем сейчас занимается Джон? Почему он сегодня не появлялся? Джон! Опять Джон! Я вдруг почти реально ощутила, как он раскрывает мои губы своими, мозг тут же отправил сигнал куда-то в область, отвечающую за примитивные инстинкты, внутри что-то сладостно рухнуло. Где же он? Я прижала ладонь к губам. Да что же это такое? Сижу здесь и, как нимфоманка, мечтаю о поцелуях и объятиях почти незнакомого мне мужика! Повара! Заскрипела дверь, я вздрогнула, но это вернулась тетушка.
    − Глаш, а не зря мы с тобой намедни Женьку-то вспоминали... Приехал, сейчас у Маруси сидит. С женой и детишками...
    − Что? А, Женя! Ну и хорошо — ответила я.
    Какое мне дело до Женьки? Хотя, встретиться с другом детства, со своим первым мужчиной, конечно, любопытно, Я вдруг подумала, что его появление именно сейчас, когда происходит что-то странное, косвенно связанное с ним, довольно закономерно. Стукнула оконная рама, я обернулась; на подоконник, рассыпая прозрачные брызги, рухнул огромный букет полевых цветов, за ним показалась довольная физиономия Джона.
    − Вера Павловна, приветствую вас, — бросив на меня свой наглый насмешливый взгляд, пробасил он.
    − Джон Иванович! — сладко запричитала тетушка. — Что ж ты в окно-то? Заходи, заходи, чайку с нами выпей! А цветы-то, цветы какие... Глаш, вазу неси, ту, что на комоде в горнице стоит, ту, зеленую, с русалкой...
    Я отправилась за вазой, радуясь возможности скрыться от взгляда Джона и получить минутную передышку. На комоде, на кружевной салфетке, среди фарфоровых фигурок, самодельных шкатулок и прочих безделушек, поселившихся здесь с незапамятных времен, возвышалась огромная претенциозная ваза, округлые бока которой сладострастно обвивала пышнотелая русалка с непомерно огромным хвостом и неестественно маленькой златокудрой головой. Я осторожно приподняла тяжелую вазу, с удивлением вспоминая, как она нравилась мне в детстве. Когда я притащила сие фарфоровое недоразумение в переднюю, Джон уже воцарился за столом, о чем-то негромко беседуя с тетушкой. При нашем с русалкой появлении, он сделал круглые глаза и расцвел такой язвительной улыбкой, что я с трудом удержалась от желания запустить в него водяной девой. Тетушка забрала свою реликвию и отправилась наполнять ее водой, а я рухнула на стул, попыталась взять себя в руки и вопросительно посмотрела на Джона.
    − Итак... Что означает этот букет?
    − А я подумал, тебе понравится...
    − Мне очень нравится, спасибо... я люблю полевые цветы. А ты под дождем их собирал?
    − Примерно так...
    − Зачем же такие жертвы?
    Джон пожал плечами.
    − Просто бродил по окрестностям... подумал: тебе будет приятно...
    Мне действительно было чертовски приятно. Цветы желто-сиренево-синим ворохом лежали на столе. Я осторожно взяла букет, влажный, душистый, разухабистый и, вдруг набравшись отваги, посмотрела Джону прямо в глаза. Мне показалось, что я тону в их насмешливо-манящей глубине.
    − Аглая, вчера мы с тобой так и не закончили наш разговор...
    Интересно, а что он называет разговором? Я постаралась придать взгляду невинное выражение и спросила:
    − Какой разговор, Джон?
    − Вчерашний, вечерний, — без запинки заявил он, ухмыляясь, и вдруг, резко посерьезнев, сказал:
    − Предлагаю вечернюю прогулку, сегодня. Очень надеюсь, что ты не будешь против.
    Я ослышалась, или в его голосе прозвучали просительные нотки?
    − Ты приглашаешь меня на свидание? — осторожно спросила я, с отвращением улавливая волнение в собственном голосе.
    − Ты верно поняла мою мысль, именно... на свидание.
    − На романтическую прогулку под луной? — задала я совершенно идиотский вопрос.
    − Более того, в леса...
    − Джон... – начала я, перебирая цветы в букете.
    В этот момент в комнату вошла тетушка с русалкой. Она водрузила вазу на стол и начала устраивать букет, по ходу дела заливая Джона Ивановича потоком комплиментов. Он даже смутился, или мне это показалось, и вскоре заявил, что должен идти, поскольку к Петру Силантьевичу наконец-то пришел долгожданный печник, который намерен ломать и перебирать печь в бане, и он, Джон, обещал помочь тому в качестве неквалифицированной рабочей силы. В дверях он остановился, выразительно посмотрел на меня и сказал:
    − Я буду ждать тебя, в семь...
    И вышел, не дожидаясь моего ответа. Я почувствовала себя юной десятиклассницей, которую пригласили на первое свидание. Интересно, и где же он будет ждать меня?
    − А Джон-то Иваныч, смотри-ка, к тебе всей душой... — начала было свою любимую песню тетушка, но я перебила ее, брякнув что-то, первое, пришедшее в голову.
    − Дождь-то перестал, пойду до магазина схожу, — засуетилась тетя Вера.
    − Пойду с тобой, — обрадовалась я возможности порастрясти кости и мысли.
    Ближайший и единственный на всю округу магазин находился в соседней деревне, в полутора километрах, что предполагало неплохую прогулку. Я отправилась в свою комнату одеваться. Облачившись в джинсы и светлую рубашку-поло, критически осмотрела себя в зеркале: лицо загорело, покраснел нос, подгоревший вчера, на озере. В передней заскрипела дверь, и я вздрогнула, услышав мужской голос. «Неужели опять Джон?»
    − Глашенька, иди скорей сюда! — услышала я голос тетушки.
    Что за срочность? Кто там пришел? Я провела рукой по ежику своей прически и отправилась в переднюю. В первую минуту мне показалось, что комната уменьшилась в размерах, заполненная рослой крупной фигурой краснолицего голубоглазого блондина, в котором я безошибочно узнала друга своего детства и подлого соблазнителя своей юности — Женьку Кузьмичева. Увидев меня, он расплылся в смущенной улыбке.
    − Аглая, рад тебе видеть! Крестная сказала, что ты в гости приехала, вот я и решил зайти, поздороваться.
    − Здравствуй... Женя! — осторожно сказала я.
    Женя смущенно мялся в дверях. Тетушка решительно собралась и, выдав мне твердое указание: «Принимай гостя», удалилась. Гость опустился на стул, я села на диван. В комнате нависло неловкое молчание, стало явственно слышно мерное тиканье часов и жужжание назойливой бестолковой мухи, истерически нарезающей круги под потолком.
    − Чаю? Или что покрепче? — спросила я, почему-то решив, что неудобно предложить здоровенному Жене просто чашку чаю.
    − Давай покрепче, — с каким-то облегчением согласился он. — Обмоем встречу.
    Я бросилась на кухню, к холодильнику, достала запотевшую початую бутылку водки какого-то местного производства, всегда имеющуюся у тетушки «на всякий случай», выловила из трехлитровой банки несколько крепеньких малосольных огурчиков, нарезала ржаного хлеба, уложила на тарелку пару рогулек, достала из шкафа стеклянные сиреневатого оттенка стопки.
    − Аглая, да не беспокойся ты, я вот стопочку пропущу, за встречу, есть не буду, тетка Маруся накормила... — говорил Женя, наблюдая за моими телодвижениями.
    Я села за стол, друг детства разлил водку, поднял стопку, которая почти исчезла в его огромной лапе.
    − За встречу... — провозгласил он, опрокинул стопку, захрустел огурчиком, улыбнулся, его широкое лицо еще больше раскраснелось.
    Я, вздохнув, выпила водку и тоже ухватилась за огурец, торопливо заедая противную жгучую жидкость.
    − У тебя трое детей? – спросила я.
    − Да, пацаны... весело с ними, – ответил Женя и потянулся за бутылкой. — Еще по одной?
    Ядовитые пары придавали уверенности и снимали ощущение неловкости. Я решительно кивнула, Женя разлил водку, взглянул на меня уже без смущения:
    − Ты красивая, только пошто волосы постригла, они у тебя были такие...
    − Так удобнее, я много работаю, прическу делать особо времени нет, вот и... — быстро ответила я, стараясь сбить разговор с вдруг зазвучавшей интимной ноты.
    − А, да, знаю, ты преподаешь, серьезная... а я тебя помню, такую... — после второй стопки Женька твердо повел личную партию, глаза его подозрительно заблестели.
    «Надеюсь, что только от выпитого...» — подумала я.
    − А ты чем занимаешься?
    − Работаю, в порту... механиком, училище речное окончил, после армии.
    − Понятно...
    Так мы перекидывались фразами, словно играли в какую-то игру. Женя пытался закинуть мяч в поле личных воспоминаний, я старательно отбивала его в сторону формального обмена любезностями. Выяснив профессию его жены, возраст детей, приблизительное количество троек в их дневниках, количество комнат в Жениной квартире, проблемы речного флота и дипломатично обойдя почти все подводные камни наших отношений, затерянных в туманной юности, я чуть было не вышла победителем, хоть и не избежала погружения в щекотливые воспоминания о наших юных объятиях. Женя вдруг заспешил, поднялся и начал прощаться, поминая жену, которая ждет его, потому что сегодня после обеда они собирались поехать в соседнюю деревню, к ее родственникам. Он помялся, потом шагнул ко мне, неловко обнял, чмокнул в щеку и тут же попытался поцеловать в губы. Я, одурев от водки, воспоминаний, борьбы за формальность встречи и его неожиданной наглости, невольно, но слегка ответила на его поцелуй. Женя сразу же отреагировал, усилив напор, и я тут же пожалела о своей неуместной слабости, которая свела на нет все предыдущие дипломатические усилия.
    − Женя, да что же это такое! Тебя жена ждет! – взревела я, вырываясь из его медвежьих лап.
    Упоминание о жене отрезвило Женю, он отпустил меня, буркнул что-то похожее на извинение и распрощался. Он ушел, а я влезла в тетушкины сапоги и вышла из дома, решив проветрить голову и выветрить из нее ненужные мысли и алкогольные пары. Я отправилась через луг, который горбом спускался вниз от тетушкиного огорода к лесу. Тучи рассеялись, июльское солнце жадно сушило вымокшую за два дня траву, дурманяще сладко пахло клевером и еще какими-то травами, названий которых я не знала. «Случается же такое, причем все и сразу, — думала я, спускаясь к лесу, — Где она, логика равномерного постепенного нарастания усилий? Почему в жизни не действуют строгие математические модели? Почему нельзя вычертить эпюру удач и невзгод, так же, как эпюру моментов? Джон... неужели я побегу на свидание к этому длинноволосому наглецу, о котором почти ничего не знаю, хотя мысли о нем не покидают мою дурную голову с момента, когда у того проклятого пазика заглох на дороге мотор? Да еще Женька с его необъяснимым порывом!»
    Луг уткнулся в заросли ольхи. Я решительно двинулась вперед, раздвигая ветки. Полоса кустарника вскоре закончилась, и меня окружили ладные пестрые стволы берез, их зеленые нежные кроны тихо шумели над головой. Мне вдруг стало необыкновенно хорошо и спокойно, я шла вперед и вперед; березы сменились шершавыми соснами, бело-розово запенились отцветающие кусты шиповника. Гудящие, как реактивные истребители, кровожадные слепни кружились надо мной, но я почти не обращала на них внимания, погрузившись в странную эйфорию, одурманенная ароматами и магией леса. Даже небольшое ярко-зеленое болотце не показалось препятствием, я форсировала его на ура и была вознаграждена, оказавшись на чудной поляне, заросшей мягкой шелковистой травой, среди которой качались синеватые головки колокольчиков и пестрые ушки львиного зева. Я шла все дальше и дальше, пока вдруг не поняла, что потеряла дорогу, и не знаю, как мне вернуться обратно. И чем не математика? Синусоида резко пошла вниз. На солнце вдруг наползла лохматая серая туча, в лесу потемнело. Эйфория и очарование ушли, а на их месте воцарились страх, тревога и усталость. Я повертелась на месте, пытаясь сосредоточиться, и окончательно запуталась. «Главное не впадать в панику» – сообщила я себе банальную, бесполезную истину. Тучи плодились на глазах, и вскоре сияние небес скрылось под кипуче-серой пеленой, предвещающей дождь, а, возможно, и грозу. Словно в подтверждение где-то вдали раскатился гром, ветер прошелся по верхушкам деревьев, потом вдруг наступила странная жуткая тишина. Я не сразу поняла, что это смолкли птицы, исчезли куда-то все жужжащие и стрекочущие. Я прижалась к дереву, организм инстинктивно искал защиты и опоры. Снова порыв ветра и шум листвы, гулкий раскат грома, от которого все похолодело внутри. Крупные редкие капли защелкали по листьям и траве. Я прижалась к стволу, пытаясь спастись от резкого косого дождя, но через несколько секунд моя одежда промокла насквозь. И почему мне так не везет? Почему два дня подряд я попадаю под дождь? И как теперь я доберусь до дома?. Можно было бы определить дорогу по солнцу: когда я шла, оно светило мне в спину. Но солнца нет, и неизвестно, когда оно появится. Внутри сжался кулачок страха. Еще раз громыхнуло, дождь закончился так же внезапно, как начался. Я выбралась из-под дерева и пошла неведомо куда, решив положиться на интуицию и волю судьбы. В конце концов, я ушла совсем недалеко от деревни. Где-то здесь должно находиться болотце, которое я переходила. Может быть, покричать, и меня услышат? Хоть бы собака, что ли, залаяла или корова замычала! А что кричать? «Помогите? Спасите? Есть тут кто-нибудь?» И кто же здесь, интересно, должен быть? Я прошла несколько шагов, остановилась и, набрав в легкие воздуху, заорала: «Люди! Я заблудилась!» Прозвучало не очень убедительно и довольно смешно, мой истошный писк распугал лишь птиц, которые настороженно умолкли, едва начав свои песни во славу окончания дождя. Я поорала еще, но вдруг мне стало стыдно, словно кто-то подслушивал меня, злорадно хихикая над моими страхами и слабостью. Мысль о том, что кто-то спрятался за деревом и наблюдает за мной, обдала очередной холодной волной ужаса. Мне захотелось превратиться в березу или, на худой конец, в лишайник, коростой покрывший кору этой березы. Я сосчитала до десяти на родном языке, потом по-английски, потом до двадцати, затем представила загруженную консоль, задала параметры и решила задачу, определив размер сечения консоли под данную нагрузку. Немного полегчало, панический леденящий страх ушел, правда, теперь стало зябко оттого, что мокрая рубашка противно липла к телу. Я двинулась дальше, не представляя, иду ли в сторону деревни, удаляюсь от нее или прохожу параллельно. Сколько прошло времени с тех пор, как я ушла из дома? Наверно, тетушка уже вернулась и гадает, куда я пропала. А может, почувствовав неладное, отправилась искать меня? Хоть бы кто-нибудь знал о том, что я отправилась в лес! Вспомнила, как мы ходили по лесам с Женькой. Как он умудрялся ориентироваться в этой смеси одинаковых деревьев и кустов?
    Ноги привели меня к ручью, но не через какой ручей я точно не переходила, поэтому, решила, что мне следует идти в противоположном направлении. Вверху, над угрожающе шумящими кронами, что-то блеснуло, я, в надежде увидеть, разглядеть живительный луч солнечной надежды, рванула вперед, влетела в кустарники, запнулась и рухнула вниз лицом во что-то колючее. Я лежала, боясь пошевелиться, размышляя, целы ли глаза и конечности. Наконец, решившись, осторожно подняла голову, открыла глаза и увидела прямо перед носом нечто живое и ползущее. Я взвизгнула и вскочила. Ощупала лицо, обнаружив, что поцарапалась, потому что на ладони осталась кровь. Опять пришлось считать, на этот раз по-французски, для разнообразия. На счет пятнадцать я двинулась в путь. Щеку неприятно пощипывало, кровь сочилась из царапины, и мне приходилось постоянно стирать ее. Какое-то время я шла, размышляя, что, вероятно, теперь буду бродить по кругу в этом проклятом лесу, пока не истеку кровью и не потеряю последние силы, а потом мое измученное тело растащат по частям муравьи по своим муравейникам, а обглоданный скелет, возможно, случайно найдет кто-нибудь из местных жителей, отправившись осенью за грибами. От жалости к себе и своей горестной судьбе я даже всплакнула, но от слез так защипало невидимую царапину, что я решила воздержаться от рыданий и попытаться побороться с судьбой.
    Просвет в тучах стал шире и, более того, целый лоскут голубых небес засиял среди зелени листвы, а прямо перед собой я вдруг увидела поляну, в центре которой возвышалось полуразвалившееся строение: потемневшие от времени бревна сруба, дырявая крыша, черные провалы окон. Я издала вопль впередсмотрящего, увидевшего долгожданную полоску земли с марсовой площадки корабля, много дней скитающегося по бескрайнему океану. Это место было мне знакомо! Заброшенный хутор и старая мельница – арена наших детских игр. Я выбралась к развалинам, заглянула внутрь через широкий пролом двери. Жутковато темнел полуразрушенный мельничный механизм, меж щелей сгнившего пола пробивался веселенький мох. Я уселась на бревно у входа и подумала, что рано радуюсь. Хоть теперь я примерно и представляю, где находится Горбуля, дойти до нее, не сбившись с пути, все же будет непростой задачей. А меня ведь сегодня пригласили на свидание... И какое теперь свидание, с поцарапанным лицом? Впрочем, наверно, все к лучшему. Не нужны мне никакие нелепые свидания, и Джон мне совершенно не нужен, даже в качестве развлечения на отдыхе. Интересно, а как он ориентируется в лесу? Он же городской житель... Я попыталась представить Джона заблудившимся в лесу, но это мне почему-то не удалось. Легче было представить его в образе странствующего разбойника, безошибочно находящего путь в лесных дебрях. Следом потянулось воспоминание о наших пылких объятиях в копне и вечером на дороге. Как я могла дойти до такой жизни? Устроила себе нелепую сельскую идилию, расслабилась и распустилась, как девица на выданье. И наказанием за это стал ни в какие рамки не входящий поступок Женьки. Ну с какой стати он полез целоваться? Потому что я сама спровоцировала его своей неуместной фривольностью. А виноват в этом Джон. Сделав сей судьбоносный, хоть и страдающий некой алогичностью вывод, я даже как-то успокоилась и почувствовала себя уверенней.
    Сумрачные недружелюбные тучи уже превратились в пушистые добродушные облака, да и те потихоньку расползались в стороны, уступая место светилу и чистой синеве небес. Солнце уже немного сползло вниз, бросая косые послеполуденные лучи. Я вновь призвала на помощь все имеющиеся в наличии зачатки пространственного и топографического мышления, высчитывая направление, которое должно было вывести меня к вожделенной деревне. Царапина перестала кровоточить, видимо, кровь запеклась. Я поднялась на ноги и зашагала, повторяя: «Солнце должно оставаться слева...»
    Мне показалось, что шла я несколько часов, то продираясь через кусты, то по колени утопая в море папоротника, то перебираясь через болотце, – не то, что попалось мне на пути в пасторальном начале прогулки, – это было явно пошире и пару раз угрожающе булькнуло и потянуло вниз в сырую глубину, когда я необдуманно ступила на кажущееся надежным пестро-зеленое полотно. Пару раз мне послышалось что-то похожее то ли на крик, то ли на шум ветра, я останавливалась, прислушивалась и шла дальше.
    Собачий лай, который вдруг явственно донесся до моих ушей, показался мне сродни балладе влюбленного кабальеро, зазвучавшей под окном его возлюбленной. Кустарник, сквозь который я пробиралась последнюю вечность, поредел, открывая свободу и широту луга. Я рванула вперед, пробежала несколько метров, и напряжение, которое не отпускало с того момента, когда я поняла, что заблудилась, схлынуло. У меня вдруг подкосились колени, я рухнула в траву, в розовый душистый клевер, и заревела, как младенец. Я плакала от усталости, от радости и от гордости, наслаждаясь тем, что могу вот так просто порыдать, после того как совершила подвиг, выбравшись из коварных лап леса-обольстителя.
    «Аглая?!» – я вздрогнула, услышав сквозь свои счастливые стенания знакомый хрипловатый бас и, подняв голову, увидела, что ко мне подходит Джон.
    − Аглая? Где ты была? Что случилось? Что у тебя с лицом? Вера Павловна вся в панике!
    Он опустился на корточки и потрогал меня за плечо, глядя встревожено и сочувственно, а я в ужасе осознала, на какое чучело сейчас похожа: грязная, потная, со слипшимися волосами, с распухшим окровавленным лицом. В общем, картина маслом...
    − Отстань, пожалуйста, Джон, – пробормотала я. – Ничего не случилось, я просто немного погуляла по лесу.
    − Просто погуляла? Почти четыре часа? Мы с Силантьичем все окрестности уже обошли. Кричали. Он за ружьем пошел...Давай, вставай, я тебе помогу.
    Четыре часа? Неужели я бродила по лесу так долго? И неужели он не понимает, что мне сейчас совершенно не хочется видеть его, вернее, мне совсем не хочется, чтобы он видел меня. Мне не нужно его участие, а тем более помощь. Я поднялась, он не преминул подхватить меня под локти и потянуть к себе.
    − Джон, я устала и иду домой, не надо меня провожать, – я решительно вырвалась и двинулась вперед, не оглядываясь, хотя мне очень хотелось оглянуться.

    Сидя на низком стульчике у старого трюмо, я разглядывала себя в зеркало под вздохи тети Веры. Правую щеку пересекала внушительного вида царапина; на лбу, над бровью, краснела припухлость, явно грозившая вскоре преобразиться в лиловый синяк. К разукрашенному лицу в комплекте прилагались исцарапанные в борьбе с природой руки и ушибленное при падении колено. Снова пошел дождь, косо застучал по стеклу тяжелыми каплями. Я последовала совету тетушки и полезла на печку греться, зализывать раны и приводить в норму смятенное состояние духа. Устроившись на пестром лоскутном одеяле, с компрессом на лбу, я не заметила, как уснула, окутанная дурманящим теплом, запахами печи и сушеных грибов, и проснулась, не сразу сообразив, где нахожусь и что со мной. В сумраке звучно выстукивали старые ходики, за стеной тихо бубнил телевизор. Я села, разминая затекшую спину. Где-то рядом недовольно заурчала, зашевелилась разбуженная кошка, встала, изогнувшись, в полутьме блеснули ее зеленые глаза. Я осторожно сползла с печи вниз. Из соседней комнаты на половицы падала полоса света. Я раздвинула занавески на окне, над лесом на горизонте бушевал пышный малиновый закат. «Вот это я поспала!»
    Из комнаты донесся приглушенный голос тетушки, ему ответил тихий мужской. Я осторожно подкралась к дверному проему, заглянула в щелку между полосатыми в цветочек шторами и увидела, что в горнице на диване восседает Джон, собственной персоной. Что он делает здесь? Явился за мной? Ему все равно, что я устала и изранена физически и морально? Эгоизм, типичный мужской эгоизм... Влез в доверие к моей добродушной тете Вере и обольщает ее своим мужским обаянием. Которого, кстати, ему не занимать, честно говоря. Джон повернул голову, и мне показалось, что он смотрит прямо на меня. Я вздрогнула и осторожно отступила назад, в полумрак передней. Нет, кажется, не заметил. Я остановилась, замерла, размышляя, как поступить: зайти в комнату и сообщить о своем пробуждении; забраться обратно на печь и переждать, когда противник покинет поле битвы или ускользнуть из дома и прогуляться в вечерней тишине. Первый вариант я отбросила сразу по причине своего неподобающего внешнего вида; лезть обратно на печь и прятаться там мне, во-первых, не хотелось, а во-вторых, это было бы недостойным поступком для взрослой женщины, кандидата наук и прочее... Оставалось последнее и единственное: отправиться на прогулку, то есть скрыться в ночи, не оставляя следов. Я, стараясь двигаться бесшумно, словно вор-домушник, забравшийся в спящий дом, сунула ноги в резиновые сапоги, сдернула с крючка первую попавшуюся под руку куртку и толкнула тяжелую дверь. Выбраться беззвучно из дома не удалось, потому что дверь предательски крякнула, я быстро затворила ее и рванула через сени, на крыльцо, через двор, через огород, по мокрой траве, затормозив только на лугу, за плетнем. Остановилась, отдышалась после броска. Прохладный вечерний воздух звенел от непрестанного пения-пиления кузнечиков и писка комаров. Я прошла несколько шагов, высокая мокрая трава била по голым коленкам, полы цветастой штапельной юбки мгновенно промокли. Мне вдруг стало грустно и стыдно. Куда это я так рванула? Чего или кого испугалась? Взрослая женщина, называется... Да, видели бы сейчас меня мои студенты, коллеги или подруги. Вот бы позабавились! А если Джон заметил, как я удирала через огород! От этой мысли внутри все похолодело, а щеки так запылали, что казалось, зашипят, если на них попадет хоть капля воды.
    Я зашагала дальше через луг, движение успокаивало, и я попыталась переключить свои мысли на какой-нибудь посторонний предмет. Составить и решить задачу не удалось, потому что в расчет неумолимо вклинивался Джон, беспардонно нарушая статическое и динамическое равновесие составляющих. Я почему-то начала думать о Сергее, о том, что, возможно, погорячилась, расставшись с ним, о том, что мне нужно было попытаться обсудить с ним наши проблемы, может быть, мы бы и нашли выход. В конце концов, мы с ним — люди одного круга и должны понимать друг друга. Но почему-то не понимаем. И тысячи женщин живут с мужчинами, не понимая друг друга, спят с ними, не чувствуя ничего, кроме желания, чтобы все это скорее закончилось, и ведь ничего особенного с ними не происходит... Вот именно, что не происходит. А я-то не хочу так жить. Лучше уж совсем никак, чем так. Я прошла через луг до конца деревни, свернула у последнего, необитаемого, дома и вышла на дорогу. «И лучше голодать, чем, что попало есть, и лучше одному, чем вместе с кем...» — завертелись вдруг в голове строчки. Я не успела домыслить актуальную цитату, потому что неожиданно с размаху налетела на какое-то явно живое препятствие. Я ойкнула, отшатнулась и увидела перед собой Джона. Видимо, я обречена повсюду встречаться с ним. Он подхватил меня за плечи и остановил. Я вырвалась, приняла боевую оборонительную позу и возмущенно воскликнула:
    − Джон! Откуда ты взялся? Ты что, меня преследуешь?
    − Как я могу тебя преследовать, если попался навстречу? — с невинным видом спросил он. — И, кстати, мне было обещано свидание. Сегодня в семь... Или я ошибаюсь?
    Я не нашлась сразу, что ответить, и несколько секунд таращилась на него, с тоской думая о своем изувеченном лице, бесформенной куртке, из-под которой свисала промокшая цветастая юбка, и сапогах на босую ногу. Неплохой антураж для свидания с мужчиной! При том, что сам мужчина выглядел довольно привлекательно и цивильно: в темно-синем джемпере, светлых джинсах, чисто выбритый и пахнущий каким-то слегка пряным, весьма приятным парфюмом. Надо же... готовился к свиданию... с ума сойти... Нет, не со мной ему бы сейчас встречаться, а с какой-нибудь длинноногой юной леди. И не здесь...
    − Знаешь, — сказала я, когда вернулся дар речи, — я вообще-то не в форме, устала и некоторые обстоятельства...
    − Какие же обстоятельства могут помешать двум взрослым разумным людям встретиться и провести вместе вечер? — усмешка искрилась в его глазах, трогала уголки рта, сминала в ямочки кожу на гладко выбритых щеках. — Тем более, такой чудный вечер, смотри: небо совсем чистое, дождя уже не будет, и все это, — он махнул рукой, видимо, подразумевая сельские просторы, — принадлежит нам...
    − Ты романтик, Джон... просто поэт какой-то, — пролепетала я. — А я не романтик, совсем нет...
    − Забавно... а мне показалось совсем наоборот. Впрочем, это не имеет особого значения. Ты можешь оценивать себя любым образом, но я вижу то, что ты в себе не замечаешь или не хочешь заметить.
    − Как ты можешь во мне что-то видеть, Джон? Мы и знакомы-то с тобой всего-навсего три дня!
    − Не знаю... но я почему-то чувствую тебя, — просто сказал он и попытался обнять меня за талию, но я увернулась.
    Но как же он не понимает, что я не могу... в таком виде? Как ему объяснить?
    − Джон... — решилась я. — Я совсем не против... эм-м-м... романтической прогулки... под луной и все такое, но посмотри на меня...
    − Что-то не так?
    Он что, издевается надо мной?
    − Да все не так! — зашипела я. — Посмотри на это, — я дернула отвороты своей нелепой куртки, — на это... на мое лицо... я чувствую себя как... как... — не найдя адекватного сравнения, я продолжила. — Мне нужно сходить домой, переодеться...
    − Не нужно... — руки Джона опять упорно витали вокруг меня.
    − Нужно... — тупо и упрямо повторила я, не сумев придать голосу уверенности.
    − Брось, Аглая, ты мне нравишься такая, какая есть... У тебя еще будет возможность поразить меня своими нарядами...
    Мне начинало казаться, что я теряю рассудок от его из ряда вон выходящей наглости...
    − Если тебя очень смущает твой наряд, хочешь, надень мой свитер?
    − Джон, ты что, издеваешься надо мной?
    Но он, не отвечая, уже раздевался.
    − Одевай, он теплый... и чистый, — сказал Джон, протягивая мне джемпер.
    − И давай сюда свою куртку.
    Я, как во сне, сняла куртку, подала ее Джону, натянула его джемпер, подвернула длинные рукава.
    − Ну как? Теперь тебе лучше? — спросил он, запахивая мою, то есть тетушкину куртку на голой груди.
    − Лучше... — пробормотала я, уже не пытаясь вырваться из его рук, сомкнувшихся вокруг моей талии. — А ты как?
    Он не ответил, потому что был занят делом, несовместимым с разговорами, лишая меня возможности сказать что-либо еще по поводу моей внешности и непригодности к сегодняшнему свиданию с ним ... Мне показалось, что у его губ вкус горьковатой ванили... или это был запах его джемпера? Руки Джона тем временем орудовали там, где им совсем бы не следовало, и я честно пыталась протестовать против его слов и действий, но мои слабые протесты были не услышаны или поняты совершенно неправильно... Джон куда-то потащил меня за собой, остановился, снова обнял.
    − Я бы хотел, чтобы где-то рядом была постель, чтобы уложить тебя туда... — прошептал он мне в волосы, — Может быть, нас устроит что-нибудь, что есть под рукой, то есть под...
    «Вот как... сразу и постель... как это по-мужски... банально...» — сурово предостерег меня рассудок.
    «Ну и что, почему бы и нет?» — вяло отреагировало теряющее волю естество.
    «Зачем тебе это? Тем более, в таких условиях?»
    «Ах, не все ли равно?»
    «Но ты же фригидна, как... айсберг...», — противник призвал на помощь ударный аргумент.
    «Ты бьешь по больному месту... А может это и не так? Вот сейчас что-то явно происходит с этой самой фригидностью...» — у естества уже заплетался язык.
    «Если ты еще немного повременишь, то он затащит тебя в... ».
    «Кстати, куда же он меня может затащить?»
    Все же найдя в себе силы прислушаться к рассудку и оглядеться вокруг, я обнаружила, что мы стоим у стены того, нежилого дома, что венчает околицу Горбули, над нашими головами тихо покачивает своими листьями-веерами рябина, а я, обняв Джона за шею, плавлюсь, как воск, в его руках. Что он делает со мной? Еще немного, и я потеряю остатки воли и самообладания. А может быть и стоит их потерять?

    «Если ты сейчас не остановишься, потом будешь жалеть об этом» — не унимался голос разума.
    «Если я сейчас остановлюсь, то потом буду жалеть об этом. Возможно, это первый и последний раз, когда мужчина приводит меня в столь невменяемое состояние» — отбивалось естество.
    − Аглая, милая, — хрипловатый прерывистый шепот заполнял весь мир вокруг меня, а руки Джона бродили под моей дурацкой цыганской юбкой. Мои лопатки явственно ощущали шероховатую округлость бревен стены заброшенного дома.
    «Еще немного и все свершится прямо здесь, у этой стены! — завопил разум, — почти как тогда, с Женькой! Неужели я обречена на подобные промахи?»
    На этот раз рациональная стыдливость и очередной приступ дежа вю победили, швырнув пригоршню колючих ледышек в мое растекающееся в руках Джона естество. Сделав над собой усилие, я разомкнула свои непростительно жаркие объятия, уперлась кулаками в плечи Джона и прошептала, задыхаясь, словно пробежала на полной скорости спринтерскую дистанцию:
    − Джон, нет, не здесь, не сейчас, нет!
    Несколько секунд он еще продолжал обнимать меня, не отрывая губ от моей шеи, а рук от места пониже талии, затем вздохнул, словно вынырнул из глубокой воды и отпустил меня.
    − Почему... нет? — спросил он, тяжело и хрипло, в упор глядя на меня потемневшими до черноты глазами.
    − Потому что... потому что... здесь неподходящее место... и у тебя нет... и вообще мы совершенно не знаем друг друга...
    − Это неважно. И кое-что мы знаем, согласись, — сказал он, упираясь рукой в стену и странно нависая надо мной, несмотря на наш почти равный с ним рост.
    − Что значит неважно? Для меня это важно! — я не могла говорить в полный голос, а шептала, словно сорвав связки.
    − Мы всегда можем узнать друг друга лучше, потом...
    − Джон, это чисто мужская логика. У вас всегда все просто... И вообще... — я чуть было не спросила его, как он представляет себе... реализацию его намерений в сложившихся условиях, но вопрос застыл на языке в силу интимности и сложности формулировки.
    − Что вообще? — как-то рассеянно произнес он, провел рукой по волосам, потер подбородок, сделал шаг назад, предоставив мне наконец пространство для движения. — Но ты совсем не была против... иначе я бы...
    − Ты слишком... слишком... напорист...
    − Возможно, — согласился он. — Ты как-то очень активно на меня действуешь.
    − Как это я действую? — спросила я, приводя в порядок одежду.
    Он хмыкнул, протянул руку, осторожно дотронулся кончиками пальцев до моей поцарапанной щеки, помолчал.
    − Тянешь... к себе... — наконец бросил как-то нарочито небрежно.
    − Даже и не думаю, — пробормотала я.
    − А тут и думать не надо, это от тебя не зависит... Тянет же меня... — ответил он, усмехаясь.
    − Я иду домой, — насколько могла решительно заявила я. — Забери свой джемпер. И провожать меня не надо.
    − Нет, джемпер оставь себе, и так просто ты от меня не отделаешься, потому что нам все равно по пути, — его тон не допускал возражений, и я не стала противиться, почему-то чувствуя себя виноватой перед ним.
    Обратный путь до дома мы проделали почти молча, обменявшись лишь парой дежурных фраз. Деревня погружалась в темноту, тепло светились окна. Тишина звенела в ушах. Мне вдруг расхотелось расставаться с Джоном, мне подумалось, что я могла бы вот так идти и идти рядом с ним, время от времени случайно касаясь его плеча, вдыхая запах его джемпера, который приятно согревал спину. Остановившись у калитки, Джон взял меня за руку, сильно сжал ее, глаза его были удивительно серьезны.
    − До завтра, — сказал он, словно поставил уверенную точку в конце длинного запутанного предложения.

    Я пробралась в свою комнату, буркнув что-то успокаивающее на сонный вопрос тетушки, разделась и нырнула под одеяло. Мне не хотелось спать, мне было о чем подумать.

июль-декабрь, 2008 г.

Copyright © 2008 Ольга Болгова

Другие публикации Ольги Болговой

Обсудить на форуме

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено

В начало страницы