Жизнь в формате штрих-кода
Глава четвертая
Маша спала богатырским сном едва ли не целые сутки. Еще бабушка говорила, что сон - лучшее лекарство, вот она и лечилась. Приходили к ней ее девчонки с работы, раз даже заглянул Кравцов с целым пакетом каких-то заморских лакомств и фруктов. Маша после их визитов снова проваливалась в сон. Скорее всего, она просто не хотела возвращаться в эту реальность, не хотела думать, что же ей предстоит после выписки. Громов, заскочив к ней на третий день ее снотерапии, категорично заявил, что она пусть не придуривается, а собирается в засаду на полном серьезе. Никаких самоуправств он не потерпит, им с Крутовым и без нее сейчас хватает разборок, которые приобрели еще более жесткий характер.
Приходила Лена Иванова из претензионного отдела, которая подхватила дело "Сладкого мира" в свои руки из-за Машиного отсутствия, рассказывала, что процесс снова перенесли в связи с новыми обстоятельствами, причем формального характера. Целый букет ходатайств, которые она представила, судьей был отклонен. Противная сторона сидела на процессе с такими злорадными улыбками, что даже хваленое хладнокровие Лены едва не потерпело фиаско, но каким-то чудом она удержалась в рамках. Все это Лена сейчас рассказывала со смехом, но Маша представила, как оно было на самом деле.
Забегала и Юля со своим традиционным букетиком мимозки, который водрузила на прикроватную тумбочку, раздобыв у медсестры какую-то скляночку с водой, и Маша потом с удовольствием вдыхала горьковатый и нежный запах весны.
Ну, и конечно же приходила Лиза, правда, на этот раз в сопровождении мужа. Она с веселым оживлением рассказывала, что там, в Машино отсутствие творится в мире, а Сергей, напротив, был хмур и ворчал, что Машка со своей работой заигралась, и никакие деньги нафиг не нужны, если такие последствия. На что Лиза со смехом отвечала, что там та-акой клиент потрясающий у Машки, неудивительно, что она столь храбро защищает его своей весьма невразумительной грудью. Маша от этих веселых перепалок своей сестрицы и ее мрачного мужа по поводу ее, Машиного, супер-клиента приходила в нервическое двойственное состояние: с одной стороны ее раздражало всякое упоминание о Платоне, а с другой, как ни странно, ей хотелось говорить о нем, только, конечно, не в таком ключе, не в романтическом, а в каком, она и сама бы затруднилась сказать.
Она и думать-то старалась о чем угодно, но только не о том моменте, когда он заявится сюда за ней, мрачный, сердитый, угрюмый, и утащит в какое-то таинственное "надежное место". Она и ждала, и боялась его прихода, а он все не шел и не шел после того ее показательного выступления, которое было вовсе не чемпионским, а провальным на все сто процентов. С Громовым заговаривать на эту тему она не могла, но дня через три-четыре расхрабрилась и спросила у своего крепыша доктора, что там с Крутовым, с его здоровьем, на что доктор только руками развел. Дескать, ваш Крутов как удрал тогда из больницы, так больше инее появлялся, хотя следовало бы понаблюдать, все-таки авария - дело архисерьезное.
Машино же состояние Максима Александровича как нельзя более устраивало, и он в своей обычной веселой манере через недельку уже заявил, что его пациентка вполне готова к выписке, но полежать дома еще некоторое время не помешает. Маша от этого докторского заключения взволновалась, как первоклассница, хотя и ждала, что этот момент все же настанет. После его ухода она, подумав, вдруг поняла, что Платон ниоткуда не сможет узнать, что ее уже выписывают, и она вполне может поехать к себе домой. Да и в конце концов, с чего это она решила, что он вообще собирается прятать ее от мифических врагов? Все события того страшного дня как-то полиняли в ее памяти и уже не приводили в трепет, не ужасали. Казалось, что они втроем все это выдумали, не было никакого покушения. Все случившееся - просто стечение обстоятельств, не более.
И наконец-то день выписки настал. После завтрака Маша начала потихоньку собираться. Ходить ей было еще трудновато, мешала общая слабость, побаливала спина, заживающие ссадины на лбу немилосердно чесались. Но больничная обстановка уже так надоела, что, несмотря на общее недомогание вкупе с легким головокружением, сопровождаемым порхающими в глазах черно-белыми мухами, Маша всеми фибрами души стремилась выбраться отсюда и, свернувшись в калачик, холить и лелеять свои ранения вдали от посторонних взглядов. И в этом процессе не только Платон Крутов, но и кто-либо другой был бы абсолютно лишним.
Пожалуй, только Лиза… Ой, нет, Лиза тоже исключалась в силу своей неуемной жажды деятельности, из-за которой Маша с нею непременно бы поссорилась уже через час. Нет, однозначно, никакие свидетели Маше были не нужны.
Сложив в сумку вещи, Маша отправилась за выпиской к медсестре и, завернув за угол у самой ординаторской, едва не налетела на Платона, который выходил с какими-то бумагами в руках. Он осторожно придержал Машу за плечи, а она, прислонившись к стенке, со вздохом спросила:
- А в-вы здесь… зачем?
- Здравствуйте, Мария Петровна, - сдержанно поздоровался Платон. - Я здесь не за чем, а за кем. За вами. Вы собрались? Справки ваши я уже получил, так что можем ехать.
Маша помолчала: рушились все ее радужные планы тайно сбежать от Платона в свой "Home, sweet Home", действительность встала перед ней в суровую непреклонную позу, и злиться на все происходящее у Маши просто-напросто не было никаких сил. Она устало качнула головой:
- Ну, ладно, поехали.
Платон хмыкнул, не ожидав, видимо, столь скорой сговорчивости своей подопечной. Маша развернулась и с обреченностью идущего на казнь поплелась к своей палате. Платон придерживал ее под локоть, сумку тут же отобрал, внизу подождал, пока Маша оденется. И все это - молча, ну, хоть без его всегдашней мрачности. На крыльце она привычно поискала глазами черную громаду Ровера, но, не найдя, тут же себя мысленно одернула: Ровер-то вряд ли вышел исправным после их полета в никуда.
Словно отвечая на ее мысли, Платон, аккуратно сведя ее со ступенек, подошел к приземистой серебристой Камри и раскрыл перед ней дверцу. Маша осторожно скользнула внутрь, подавив приступ легкой паники перед четырехколесным чудовищем, для чего даже прикрыла глаза и старательно подышала некоторое время, заработав тем самым встревоженный взгляд Крутова, который, когда она открыла глаза, пристально наблюдал за ней и даже машину заводить не спешил, наверное, ждал, что же с ней тут дальше случится, не вздумает ли она грохнуться в дамский обморок.
А Маша, открыв глаза, тоже зависла. Она в первый раз после аварии увидела Платона так близко и кое-как удержалась, чтобы не шарахнуться в сторону. Хотя шарахаться в машине особенно-то было некуда, и она удержалась, мысленно обозвав себя всякими нелестными прозвищами, из которых "трусиха" было самым мягким. Вид у Платона был немного пиратский и лихой. Наверное, это впечатление создалось из-за подживающих царапин и ссадин по левой стороне лица. Кроме того, на левой же скуле цвел роскошный синяк недельной давности, который уже давно перевалил стадию черно-фиолетового окраса и сейчас блистал роскошными желто-зелено-серыми оттенками.
Платон все разглядывал ее, а она, покашляв, тихонько спросила:
- А мы сейчас куда поедем? Мне домой надо… в-вообще-то.
Платон, дернув головой, очнулся, отвернулся от нее, завозился в своем кресле, подергав ремень безопасности и одновременно поворачивая ключ в замке зажигания.
Машина мягко зашумела и очень плавно тронулась со стоянки. После громоздкого джипа здесь царил просто первоклассный комфорт, и Маша, откинувшись на спинку сиденья, попыталась расслабиться и не думать о том, что тогда случилось с ними. Нет, не может ничего произойти.
Будто в пику ее старательным самовнушениям машина вдруг резко дернулась и остановилась, Машу тряхнуло вперед, и она всполошено уставилась на Платона, а тот, чертыхнувшись, отстегнул ремень и, открыв дверцу, проворчал:
- Прошу прощения. Все никак не могу привыкнуть, что надо проверять…
- Что проверять?
Он, не ответив, выскочил из машины и по очереди осмотрел каждое колесо, после чего уселся на свое место и, сжав зубы, опять пристегнул ремень. Потом машина снова тронулась, и Платон, видимо, вспомнив, что так и не ответил на ее вопрос, буркнул:
- Мы заедем к т… к вам домой, вы соберете все нужное, потом побудете некоторое время у меня в доме. Там охрана, замки хорошие, бояться нечего.
Маша, поморщившись, поинтересовалась:
- А почему мне нельзя побыть в своем доме? У меня тоже есть замки…
Платон презрительно фыркнул:
- Знаю я ваши замки! Одним пальцем можно вскрыть. Ма… Мария Петровна, мы ведь обо всем с вами договорились. Это не моя прихоть - сидеть у ваших ног и сторожить ваш сон! Поверьте, у меня в жизни есть занятия и поинтересней!
Ух! Ее даже в жар бросило от этого язвительного замечания. Замечательно! Ей придется провести кучу времени возле обиженного броненосца, который, по-видимому, в гневе просто страшен! Только этого не хватало для успешного периода реабилитации.
До самого своего дома Маша не проронила больше ни звука. Платон тоже молчал, только поинтересовался, у какого подъезда припарковаться. Потом он вышел из машины, помог вылезти и ей. Когда она открывала дверь в квартиру, он еще раз скептически скривился, глядя на ее совсем несерьезный, по его мнению, замок. Сил злиться на него у Маши не было. И она, зайдя в прихожую, уселась на узенький диванчик.
Голова у нее немного кружилась, ноги и руки налились свинцовой тяжестью, глаза сами собой закрылись. Платон потоптался рядом, потом присел на корточки и осторожно тронул за руку:
- Маш, ты что?
Она открыла глаза и опять увидела совсем близко его лицо и глаза. Кроме тревоги в них чего-то еще угадывалось, там, внутри, глубоко. И она опять побоялась и не захотела вникать в это "что-то". Она качнула головой:
- Мне бы прилечь..., Платон.
Отчество она умышленно проглотила, и это многоточие вдруг совершило с ним удивительную метаморфозу. Он аккуратно стянул ее ботинки, потом легко подхватил на руки и, ничего не говоря, понес вглубь квартиры, безошибочно угадав, где у нее спальня, а там, осторожно уложив ее сверху на покрывало, куда-то ушел. Маша услышала шум наливающейся воды, потом щелчок. "Чайник поставил", - вяло подумала она.
- Маша! - в дверях вновь возник Платон. - Шиповник есть у тебя? Ну, или какая клюква-брусника-малина?
- В правом шкафчике, наверху. Там шиповниковый сироп. Больше ничего нет… Только зачем? Не надо, я…
- Маш, ты можешь хоть пять минут не спорить со мной и не пререкаться? - негромко поинтересовался Платон. - Отдыхай, отдыхай.
С этими словами он снова исчез, а Маша закрыла глаза. В больнице ей казалось, что она окрепла, а сейчас, после подъема на пять ступенек крыльца и пятиметрового расстояния от входа до лифта и от лифта до квартиры она чувствовала себя так, словно прошла марафонскую дистанцию, только вот второго дыхания нет как нет.
Чайник на кухне, спев свою любимую песню, отключился, и через некоторое время до нее донесся тонкий чудный запах шиповникового чая. Ей вдруг страшно захотелось выпить кисло-сладкую огненную жидкость, даже желудок скрутило мучительным спазмом. Платон там тяжело топал на ее кухне. Маша подумала, что там, наверное, не так уж стерильно чисто. Хотя Лиза сказала, что забегала вытереть пыль и вынести мусор, но мало ли, какие запросы у ее нежданного гостя. "Господи, ну о чем ты сейчас думаешь?"
Она подтянула ноги и удобно свернулась калачиком. Вот именно об этом она и мечтала в больнице - лежать вот так вот, без никого. "А как же "танк" на кухне?" Да бог с ним, с танком! Но шаги протопали к ее спальне, и бодрый голос Платона возвестил:
- Чай. С шиповниковым сиропом!
Чай они пили вместе. Маша не пожелала играть роль немощной больной дамочки и дошла до кухни. Ей нравилась ее кухня: маленькая, уютная, желто-красная, с белыми стильными занавесками, которые она сама соорудила, увидев в каком-то журнале фасон, неожиданно очень понравившийся и подвигнувший на такой беспримерный подвиг, как рукоделье. Мама и Лиза тогда восторгались чуть не месяц талантами и достижениями своей мастерицы-рукодельницы, о чем было оповещено довольно большое количество их близких и друзей.
Платон осторожно водрузил перед Машей большую желтую кружку с выпуклыми ромашками на боку. Над кружкой поднимался волшебный ароматный пар, от которого вдруг защипало глаза.
"Нервы ни к черту", - сердито подумала Маша, шмыгая носом. Платон сидел рядом, прихлебывая из своей кружки тоже довольно внушительных размеров ("Любитель гигантизма", пришла в голову ироничная мысль) и смотрел на нее, словно в ожидании, какое действие на нее окажет этот чай.
Когда ее состояние достигло, по его мнению, нужного уровня по шкале плюсов, он поинтересовался:
- Ну что, едем?
Перспектива, которая на некоторое время исчезла из ее головы, вновь замаячила впереди. Последнее, что ей сейчас хотелось - это сползать с любимого удобного стула, покидать свою уютную, маленькую кухню и тащиться в какие-то неизвестные дали. Она, конечно, была благодарна Платону за столь трогательное ухаживание, но его настойчивость, с которой он стремился-таки умыкнуть ее из уютного домашнего гнезда, опять всколыхнула недовольство в душе. Что-что, а такое командное отношение к себе она позволяла очень узкому кругу лиц. Платон в этот круг не входил.
- Слушайте, я не понимаю, почему я должна куда-то ехать? - поморщилась Маша. - Что за глупость, в конце концов?
- Маша!
- Да что - Маша? Скоро уж тридцать лет, как Маша.
Платон долгим взглядом посмотрел на нее, потом сказал:
- Вспомни, пожалуйста, тот день, когда… Когда произошла авария. К тебе на площадке подходил один человек.
- Ну да, юрист из администрации, - кивнула она.
- Громов сказал, что этот мужик сделал тебе предложение.
- Ага. Руки и сердца, - хмыкнула Маша.
Но Платон ее веселья не поддержал.
- Дело в том, что в администрации такого юриста нет.
Он помолчал, все еще глядя на нее с мрачной серьезностью, от которой все Машино веселье испарилось куда-то, а в животе заворочался страх.
- Надеюсь, теперь понятно, почему я хочу тебя (она ошарашено вскинула на него глаза)… подержать в надежном месте, - нашел он нужные слова, и она, покраснев, опустила голову.
- Маш, - снова позвал Платон. - Давай собираться, а?
Маша допила свой чай, прислушиваясь к холодку в животе, который не разогнал даже волшебный напиток.
Уже спустя полчаса она заперла свою квартиру, таившую отныне в себе потенциальную опасность, на мгновение задержалась, положив ладошку на холодную сталь двери. Платон терпеливо ждал, не говоря ни слова. Он с таким же терпением ждал, пока она собиралась. И вообще был столь внимательным и понимающим, что Маша непонятно из-за чего раздражалась. Хотя чего ж тут непонятного?
Все дело было в том, что Маше ужасно нравились эти его заботы о ней, эти его ухаживания, даже молчал он рядом как-то так, приятно. И вообще хотелось все бросить, забыть о своей самостоятельности, о своем дурацком упрямстве, стать слабой, прильнуть к его крепкому боку, положить голову на плечо. Она до сих пор ощущала теплую колючесть его щеки, к которой она невольно прижалась, когда он нес ее эти несколько метров до спальни - таких долгих и таких коротких. И эти его руки… Нет, так совсем не годилось!
Да что это такое, она все время скатывается в какой-то дурацкий неуместный романтизм! Еще и злится! Ведь не факт, что он тоже думает в одном с нею направлении. Даже скорее нет! У него, в конце концов, столько забот, у него фирма, враги-неприятели да еще и сын! У него своя жизнь, в которой есть гораздо более интересные вещи, чем сидеть у изголовья и сторожить ее хрупкий сон! Ни о чем подобном он вообще не думает. Он прямой, жесткий, неудобный и неромантичный. Он - броненосец "Потемкин", вот кто он такой! Зачем он ей такой сдался-то? Здесь она опять раздражалась, поскольку ответа на этот вопрос не было.
Пока она мучительно боролась со своими личными вопросами-ответами, они ехали и ехали по улицам города, и Маша вдруг отвлеклась от своих мыслей. Город летел за окном машины - веселый, нарядный, в нежной вуальке распустившихся первых весенних листочков на деревьях, сияя свежевыкрашенной разметкой дорог, пестря длинноногими девушками в ярких одеждах.
"Почему весной появляется такое большое количество красивых женщин? - А зимой у их - спячка!" - вспомнила она дурашливый диалог из одного старого фильма. Ей вдруг захотелось так и ехать, и ехать далеко под слепящим весенним солнцем, лениво разглядывая заоконные картины города, стремительно меняющиеся.
Когда Платон затормозил у высоченного кирпичного дома с башенками на синей крыше, ее совсем разморило, и шевелиться не хотелось.
- Лиза, да все со мной хорошо! - Маша произнесла эту фразу, наверное, уже в десятый раз, только в разных вариациях, в продолжение их с сестрой короткого разговора. Но Лиза все еще продолжала недоумевать:
- Нет, но почему врач мне-то ничего не сказал по поводу этого пансионата? Может, нам все-таки приехать к тебе? Хотя Сережа сейчас в командировке, но вот дней через пару-тройку я смогу…
- Лиза, уймись! Не надо никуда приезжать. Я уже скоро и сама приеду. Платон Андреевич меня доставил со всем комфортом, какой только можно представить.
- Можно подумать, мы о тебе не смогли бы позаботиться! Да мы бы тебя так довезли! Куда твоему Платону! - не унималась Лиза.
- Сестренка, прекращай, а? - Машина выдержка трещала по всем швам, грозя вот-вот взорваться. - В конце концов, это он нашел для меня пансионат, устроил все. Давай тему закроем.
- Ладно-ладно, умолкаю. Степка между прочим уже соскучился, - проворчала Лиза. - Да и предки вчера звонили, интересовались, куда это мы все подевались. Ты позвони им сама, хорошо?
- Да, конечно, сейчас позвоню. Только избавлюсь от одной сердобольной особы, которая меня уже измучила своей заботой.
- Вот она, благодарность, - ахнула в трубку "особа". - Я, можно сказать, стою на страже ее приватности, забочусь о ее здоровье, а она мне такие вещи выдает! Ладно, я тебе этого не забуду! Ну, все, позвоните родителям. И меня не забывай! Надо же, особа! - фыркнула Лиза напоследок и отключилась.
Маша опустила трубку на колени и откинулась в кресле, морщась от вранья, которое она соорудила для своей неуемной и сверхбдительной сестрички. Версия о том, что ее устроили в пансионат на пару недель, чтобы восстановиться после аварии, кажется, прокатила, Лиза, во всяком случае, ей поверила.
Комната, которую ей выделил Платон в своей безразмерной квартире, была светлой, уютной и просторной. Через приоткрытую балконную дверь легкий весенний ветерок шевелил тонкие занавески из органзы теплых, бежево-золотых оттенков, покрытые рисунком изящно изогнутых веточек сакуры, как она ее себе представляла, эту самую сакуру.
Она перевела взгляд на свою сумку, которую внес Платон и которая так и стояла неразобранной у двери, несколько контрастируя с умиротворенной обстановкой и напоминая о побегах, укрытиях и неприятностях.
Когда час назад они поднялись с Платоном в его квартиру, она вдруг у самой двери спохватилась: что за бред? Что она делает здесь, с этим чужим мужиком? Платон, словно почувствовав ее неловкость и вспыхнувшую от этого отчужденность, внимательно посмотрел ей в глаза, и она опять смешалась, как девчонка под взглядом строгого учителя. Платон осторожно подтолкнул ее внутрь и захлопнул двери. Маша прислушалась - в квартире стояла абсолютная тишина, только едва слышно шумел город, оставшийся ниже на десять этажей. Платон стянул с плеч куртку и, не глядя на нее, сообщил:
- Дома никого, так что сможешь спокойно как следует отдохнуть.
- А как же … А ваш сын, он…?
- Его нет. Позавчера Влад улетел с бабушкой в Европу на майские праздники. У них тур до 12 мая. Так что, как видишь, я все предусмотрел.
- То есть мы здесь будем одни? - вырвалось у нее.
Наверное, это прозвучало глупо и наивно, совсем не к лицу взрослой женщине, каковой она себя считала до всех этих странных событий. Платон, неожиданно развеселясь, хрюкнул и иронически вздернул брови:
- У, как все запущено! Можешь не волноваться, я не претендую на твою девичью честь. Мы, кажется, договорились, что все это делается в целях твоей безопасности. Других, хм…, целей у меня нет.
Маша густо покраснела и, отвернувшись, стала стаскивать свои туфли. Вдруг совсем рядом послышался легкий шорох. Маша, вздрогнув, выпрямилась и остолбенела: посредине коридора восседал неизвестно откуда взявшийся огромный рыжий котяра и таращил на них свои желтые глазищи.
Платон над ее головой опять хмыкнул:
- О, как это я про тебя забыл? Вот видишь, Маша, мы здесь будем не одни. Знакомься, это - Фил.
- Фил? - тупо переспросила она, продолжая разглядывать котяру, который в свою очередь, не мигая, смотрел на нее, потом басом сказал "Мяу!"
- Фил, в смысле Философ, - уточнил Платон.
- Почему - Философ? - машинально поинтересовалась она, будто ей до смерти было важно узнать происхождение имени диковинного животного.
- Философ, потому что - Платон, - терпеливо пояснил хозяин необыкновенного кота и, подождав, пока она выйдет из столбняка и освободится от курточки, повел ее в путешествие по своим королевским апартаментам. По пути он показал ей первый этаж, где располагались общие комнаты: гостиная, столовая, просторный холл, его кабинет. На втором этаже находились спальни - гостевые, детская и спальня его, Платона. Маша карабкалась по лестнице следом за своим опекуном, немного подавленная размахом "ангара", в котором парковался броненосец. Это сравнение тут же всплыло в мозгу, несколько позабытое до сего момента.
Кот за ними не пошел, по-видимому, Маша его совершенно не заинтересовала. Возле лестницы она оглянулась и увидела только роскошный рыжий хвост, мелькнувший в стороне гостиной.
Осторожный стук в дверь вырвал ее из оцепенения, она, встрепенувшись, села ровно и, неловко сложив руки на коленях, как школьница, хриплым от волнения голосом пробасила: "Да!"
Платон заглянул в комнату и поинтересовался:
- Не помешал?
Маша мотнула головой и пожала плечами:
- Нет, вы…
- Маш, - поморщившись, перебил Платон. - Может, закончим с политесом? Чего все "вы" да "вы"! Ну, какие "вы" после нашего с тобой… приключения? Знаешь, что? Давай-ка чего-нибудь съедим, а то я голодный, ужас просто! Пошли?
Маша от снедавшей ее неловкости стала с усердием отказываться, Платон же, не слушая ее, махнул рукой, приглашая следовать за ним, пришлось выползать из кресла и плестись за Платоном. В столовой стояла прохлада, солнце гуляло где-то на другой стороне дома. Маша опустилась на стул возле здоровенного стола с мраморным толстенным основанием и тихонько вздохнула. Стул в общем-то тоже мало походил на ее кухонные табуретки. Это был скорее не стул, а такой мини-трон с подлокотниками и мягкими спинкой и сиденьем. Да уж, и как же это она позабыла о бесконечной любви Крутова ко всему гигантскому, большому и величественному? Домик мог бы быть и поменьше. И кот. Да и этот стол… Интересно, как его затащили сюда? Одна столешница, наверняка, весит целую тонну, не меньше. Эх, где ты моя маленькая уютная квартирка, тоскливо подумалось ей.
Она подняла глаза и уставилась в широкую спину Платона, который орудовал возле плиты, укладывая на гигантскую сковородку толстенные ломти розового мяса. Мясо немедленно встопорщилось и сердито зашипело, плюясь вовсе стороны кипящим маслом, но Платон довольно ловко управлялся с ним, прижимая лопаткой к сковороде. И Маша немедленно прониклась к нему огромным уважением, позабыв о некоторых мелких недостатках, связанных с увлечением немелкими вещами. В ее окружении мужчины как-то не очень дружили с кастрюлями. Кухня всегда оставалась классическим женским делом.
"Так, прекращай сейчас же умиляться им по малейшему поводу! Ах, ах, он еще и кулинар. Хватит сидеть и глазеть на него овечьим взором!" Маша могла сколько угодно мысленно шпынять самое себя, это мало помогало.
Платон тем временем закончил свои кулинарные манипуляции и выложил готовые кусищи дымящегося мяса с умопомрачительной корочкой и фантастическим ароматом на два овальных блюда, каждое размером с небольшой стадион. Следом за блюдом перед Машей возникла чаша из стекла, наполненная яркими овощами, крупно поструганными, облитыми маслом и усыпанными зеленью. Зелень была не аккуратненько порезана, а эдак небрежно покромсана крупными клочками. Когда Платон успел еще и нарубить овощи, Маша как-то упустила из виду.
Слюнки немедленно вскипели в самых отдаленных уголках ее рта, желудок встрепенулся и радостно хрюкнул. Маша, стремясь поскорее утихомирить свое горластое нутро, судорожно затолкала первый кусок в рот и даже глаза прикрыла, так было вкусно. Когда глаза открылись, она наткнулась на довольную улыбку Платона, который наблюдал за ее реакцией.
- Ничего?
Маша с набитым ртом кивнула и снова склонилась к своему микро-стадиону. Удовлетворенный ее видом, шеф-повар тоже набросился на свою порцию, как вдруг их обед был неожиданно прерван.
Возле ее правой ноги снова раздалось утробное "Мяу", и Фил, поднявшись на задние лапы, бухнул передние на ее бедро, придавив своим немалым весом Машу к стулу. Маша вопросительно уставилась сначала на кота, потом перевела взгляд на Платона. Тот, орудуя в своей тарелке ножом и вилкой, сообщил:
- Сейчас клянчить будет, проходимец.
- А ему можно что-нибудь дать?
Платон отправил в рот очередной кусок отбивной и пожал плечами:
- Не знаю, не знаю. Мы в ответе за тех, кого приручили.
Маша снова посмотрела в желтые котовьи глазищи и строго сказала:
- Со стола просить нехорошо.
Кот плюхнулся на все четыре лапы и выжидательно посмотрел на нее, причем ей показалось, что он изогнул бровь. "Просто одно лицо с хозяином!" - мелькнула забавная мысль. Маша вздохнула, отрезала кусок мяса, слезла со своего трона и потащила добычу кота в его миску, которую углядела слева от стола. Фил нехотя проследовал за ней, наблюдая за ее действиями, потом снова мяукнул, и только после этого аккуратно и неторопливо сжевал то, что выклянчил.
Маша вернулась за стол, а Платон заметил:
- Ну вот, кажется, тебя признали за свою. А ты боялась.
- Я не боялась,- буркнула Маша, запихивая в рот кусок ярко-желтого перца.
- Не ври, боялась, - убежденно заявил Платон. - И зря, между прочим. Никто здесь тебя уж точно не обидит. Так что давай договоримся: ты у себя дома. Делай, что хочешь, отдыхай, приходи в себя, я постараюсь тебе не мешать. Что касается Фила, сама с ним договаривайся. Чаю хочешь? - неожиданно перепрыгнул он на другой предмет, пока Маша выслушивала его "руководящие указания".
- Да. Нет! - сбилась она. - Воды можно? Минеральной.
- Воды-ы? - с сомнением протянул Платон и полез в свой необъятный холодильник, из недр которого возвестил через секунду. - Можно!
После обеда Маша, немного приободрившись, отогнала Платона от мойки и вымыла посуду. Платон хмыкнул и после того, как тарелки улеглись на рифленую сушилку на раковине, заметил, что для этих целей есть посудомоечная машина.
"Для трех тарелок?" съехидничала Маша, но Платон, не поняв сарказма, утвердительно кивнул и позвал ее в гостиную к телевизору. Там они минут пятнадцать посидели на роскошном диване "платоновских" размеров и посмотрели какие-то новости, обмениваясь малозначащими репликами. Потом Платон, который все это время о чем-то сосредоточенно думал, энергично поднялся и сообщил, что ему нужно отлучиться. Маша от неожиданности в первый момент даже огорчилась, что он уходит, но во второй даже обрадовалась. От еды ее разморило, и она уже пару минут размышляла, как бы это половчее смыться в свою комнату (о, господи, она уже стала "моей", давно ли?) и немного полежать.
Фил развалился в самом центре стильного светло-бежевого ковра и даже ухом не повел на сообщение Платона, только толстый пушистый хвост взметнулся и бухнулся опять, словно кот помаячил прощальным вежливым жестом вслед своему хозяину.
Она проснулась как от толчка и в первый момент не поняла, где находится. Через приоткрытую балконную дверь долетал мерный шум города, веточки сакуры на занавесках все так же легонько подрагивали, и она наконец-то вспомнила: Платон! Маша прислушалась: в квартире стояла тишина. "Еще не вернулся". Смесь противоречивых чувств - облегчения и недовольства - вспенилась в животе, и она полежала, глядя в потолок, пытаясь переварить этот коктейль.
Телефон на столике закряхтел и выдал порцию призывных трелей. Маша вздрогнула, дотянулась до трубки и нажала на отзыв.
- Маша?
- Да, - голос еще не проснулся, и "да" прозвучало, будто хрип неисправного водопроводного крана.
- Платон. Как дела?
- Да никак. - Эта реплика показалась ей невежливой, и она пояснила. - Я спала.
- О, я тебя разбудил? Ну, прости.
- Нет, не разбудил…
- Хорошо. Я позвонил сказать, что задержусь, чтобы ты не переживала.
- Я не переживаю. И вы… ты не обязан передо мной отчитываться… - Да уж, кажется, это получилось еще более невежливо. Она снова попыталась поправить дело. - Я хочу сказать, можно было и не звонить.
Платон помолчал, потом буркнул:
- Ладно, извини. Пока.
- Пока.
В трубке вовсю пиликали гудки отбоя, а Маша все слушала и слушала. Сердце постепенно замедляло свое бешеное трепыхание: вот что значит спросонья подскакивать к телефону! Ну, конечно, да, это из-за телефона, из-за того, что она резко поднялась, не проснувшись, а вовсе не из-за… не из-за того, что позвонил Он.
Увещевания не помогали. Она поморщилась от недовольства собой и, затолкав трубку в
карман брюк, поплелась вниз к единственному живому существу в огромном доме.
Фил сменил ковер на кресло и принял немыслимую позу, выставив к небу свое нежно-белое пузо и задрав за голову лапы. Он приоткрыл глаз на вошедшую Машу и лениво муркнул басом. Видимо, в переводе с кошачьего это означало: "Пришла?"
- Пришла, Фил, - со вздохом подтвердила Маша. - Ты уж извини, но я здесь немного поживу. Твой хозяин так решил. Он вообще все решает сам, ну, ты же знаешь, какой он. Нас он не очень-то спрашивает.
Кот, открыв уже оба желтых глаза, внимательно слушал ее и не спешил ни соглашаться, ни протестовать. Маша пожала плечами и отправилась на прогулку по чертогам Платона. Фил нехотя поднялся и, мягко спрыгнув со своего королевского ложа, побрел за ней, все так же внимательно наблюдая за ее передвижениями. Как это у него получалось, Маша не понимала, но чувствовала, что он поглядывает на нее свысока.
Спустя некоторое время она добралась до библиотеки и зависла возле полок с книгами надолго. Причем так надолго, что когда она оторвалась от раритетного, с ятями, "Трехсотлетия дома Романовых", день за окном собрался отправиться на боковую, чтобы уступить место уже выглядывающей из-за горизонта круглолицей румяной луне. Маша затолкала книгу на место и вернулась в гостиную. Платон все еще отсутствовал.
Опять неприятное чувство неловкости зашевелилось под ложечкой. Он, скорее всего, снова злится на нее. Наверное, она слишком сурово обошлась с ним, не нужно было так обрывать аттракцион искренней и душевной заботы о ее спокойствии. Маша сердито нажала на кнопку дистанционки, и телевизор радостно замурлыкал: "Котэкс" помнит о вас!" "Котекс"-то может и помнит, а вот Платон явно забыл", незамедлительно просвистело в голове.
Фил материализовался у ее правой ноги и стал усиленно тереться лобастой головой, едва не сбивая с ног. Маша опустилась на корточки и почесала котяру за ухом, задев, видимо, потайную волшебную кнопку, от включения которой Фил заурчал утробным басом и с удвоенной силой стал натирать ее ногу.
- Вот видишь, что с людьми делают черепно-мозговые травмы? Во-первых… ну, во-первых, люди начинают разговаривать с котами. Хотя с кем же тут еще и поговорить, как не с тобой? Во-вторых, - Маша вздохнула и призналась. - А во-вторых, люди неожиданно впадают в какое-то идиотическое состояние, начинают рефлексировать, раздумывать над каждым словом, действием и вздохом. Вздрагивают от каждого звонка, пыхтят в трубку и трясутся в лихорадочном ознобе. И в-третьих, эти травмированные люди за каким-то чертом волокутся за озабоченными вопросами гражданской обороны личностями и сидят у подножия этих самых личностей, преданно глядя им в рот! Ну? Можешь ты представить нечто подобное? - Фил сосредоточенно толкался лобастой головой в Машину руку и не собирался, похоже, поддерживать разговор.
Маша фыркнула:
- Эх, ты! Весь в своего драгоценного хозяина. Никогда не поймешь, чего у тебя на уме.
Телевизор радостно надрывался уже по поводу желто-полосатых людей, озабоченных одним - бесконечным трепом по телефону. Маша скривилась и поднялась с корточек. И тут же на развороте практически уткнулась лбом в трикотажный живот Платона, который, как и недавно Фил, материализовался едва ли не из воздуха в собственной гостиной.
Платон от неожиданности охнул, а Машу бросило в жар. Краска немедленно разлилась по ее щекам, причем в количестве, которого хватило бы для покраски пары-тройки стен, да еще и в два слоя.
- Я… Простите.
- Прощаю. Я гляжу, у вас тут полная любовь и прочая морковь? - хмыкнул он, оглядев жмурящегося от удовольствия Фила и пламенеющие щеки Маши.
- Ну… да. Мы тут некоторым образом… подружились.
- Вижу. Хотя по телефону мне показалось, что… что ты не очень-то довольна.
- Нет! Все замечательно! - Пожалуй, она слишком заспешила загладить все свои прежние промахи. Платон с удивлением наблюдал за ней, потом предложил:
- Ну, тогда пошли.
- К-куда?
- Развлекать тебя стану, - пояснил он в ответ. - Не все же Филу отдуваться.
Маша с опаской двинулась за ним следом. Они опять поднялись по лестнице, там Платон открыл еще одну дверь и показал очередную лестницу, спрятанную за этой дверью.
- А там что?
- Там? Крыша. Пойдем.
Они выбрались на крышу, которая была превращена в небольшой уголок для отдыха. Под зонтиком там стояли три плетеных стула с круглым, плетеным же столом. По краям у затянутых зеленой металлической сеткой ограждений разместились небольшие кадки и длинные ящики с цветами. У самого края крыши, где не было зеленой сетки, стояли два шезлонга, и здесь открывался потрясающий вид на вечереющий город, где уже повсеместно, насколько хватало глаз, загорались разноцветные фонари. С одного бока мелкоячеистая решетчатая ограда отделяла эту часть крыши от соседнего участка, точно такого же, пустующего сейчас, в этот теплый весенний вечер.
- Вот. - Платон неловко повел рукой. - Здесь можно гулять, дышать и вообще. Чай пить, например. Ну, или еще чего.
- Здо-орово, - только и смогла выговорить Маша. От простора, огней, далеких гор, теряющихся в наползающих сумерках, у нее даже дух захватило. Небо, распростершееся над нею, било все мыслимые рекорды по количеству синих оттенков: от нежно-голубого на западе, куда укатился горячий колобок солнца до густого, почти черного на востоке.
- Погоди, я сейчас, - Платон исчез в проеме двери, ведущей вниз, а Маша подошла к самому краю, где стояли шезлонги.
Она и думать забыла о какой-то там неловкости, скованности. Волна чистого удовольствия от созерцания открывшегося перед ней грандиозного вида смыла всю шелуху тревог нынешнего дня и вечера. Она словно летела над городом, одна во всем мире, и вздрогнула от прозвучавшего за спиной голоса вернувшегося Платона.
- Ну что, понравилось?
Она закивала головой, не оборачиваясь, а он аккуратно придержал ее за плечи:
- Тихо, не улети только. Я знаю, как здесь крышу сносит от восторга.
Маша с готовностью подалась к нему, не испытывая никакой неловкости и вообще позабыв, что с ней рядом человек, которого она так боялась еще несколько минут назад, который действовал на нее столь странным образом, что с ним она вдруг превращалась в девчонку, неловкую и нелепую, как ей казалось. Сейчас все это настолько было далеко от нее, и она просто стояла, просто смотрела, просто дышала.
Они простояли так еще некоторое время. Сколько именно - Маша ни за что бы не ответила. Потом Платон негромко сказал у самого ее уха:
- А я вина принес. Будешь?
- Еще бы, - тоже негромко ответила она, находясь все еще под впечатлением.
Он отпустил ее плечи, и она вдруг тут же немедленно замерзла и обхватила себя руками.
- Ты садись в шезлонг, - Платон уже подходил к ней с пледом, уже усаживал ее, укрывал, поправлял и укутывал. "Бог ты мой, ну каким же он может быть хорошим!" мысленно застонала она. "Держись, Маша, крейсер идет на абордаж!" Платон протянул ей фужер с вином и заметил:
- Вино легкое, так что тебе будет даже полезно для общего укрепления.
Потом он опустился на рядом стоящий шезлонг, и они замолчали надолго. Молчание это было вовсе никаким не тревожным, а напротив приятным, расслабляющим, домашним.
- Так бы сто лет сидеть, - вдруг невольно вырвалось у нее, и Платон в ответ усмехнулся:
- Странно, я тоже об этом сейчас подумал.
Она перевела на него глаза и столкнулась с его взглядом, от которого целая куча мурашек всех размеров помчалась по уже проторенным ими дорожкам на руках, плечах и в животе.
Он смотрел на нее. Улыбка просвечивала легким, еле уловимым намеком, посверкивала искорками в зрачках и уголках глаз, прячась там внутри и не выливаясь наружу.
январь, 2010 г.
Copyright © 2009- Светланa Беловa 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
