Любовно-исторический роман
 «Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, -
Цари на каждом бранном поле
И на балу». Марина Цветаева
Генералам двенадцатого года
Книга I Течение
«И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце оставляли след...» Марина Цветаева
Глава VI
Бал устраивался местной знатью в честь офицеров русской армии. Некий польский вельможа для этой цели предоставил свою усадьбу близ Вильны, определенно не являвшейся его основной резиденцией. Дорога к ней шла в колдобинах, наспех засыпанных землей, сад выглядел заросшим, сам особняк много лет не ремонтировался. В большой бальной зале стоял затхлый воздух, смешанный с запахом свежей краски от недавно кое-где подкрашенных стен. Свечи в бронзовых люстрах тускло освещали потрескавшийся от времени расписной потолок и обветшалые занавеси на окнах, отбрасывая неровный свет на многочисленную разодетую толпу, неспешно перемещающуюся по скрипучему узорчатому паркетному полу. На хорах настраивался оркестр, ниже висел портрет государя-императора; под ним на небольшом возвышении стояла молодая девушка, представлявшая Польшу. Все ждали приезда государя.
К Докки подходили поздороваться знакомые по Петербургу, и она, пользуясь случаем, представляла им свою кузину и невестку с дочерьми. Вскоре к ним присоединилось семейство Жадовых, и дамы взахлеб принялись обсуждать всех присутствующих. Аннет, как всегда проявляя необычайную осведомленность, говорила:
− Вон там, посмотрите, генерал Санеев с супругой. Такие важные – куда там. А все знают, что их младшего сына перевели из гвардии за дуэль. Санеев, конечно, замял дело, а то б и разжаловать в рядовые могли... Князь Вольский здесь с той полькой в голубом платье – то ли княгиней, то ли графиней какой.... Постыдился бы, в его-то возрасте! Подле левого окна, среди офицеров – рыжеватый такой – ротмистр Немиров. Барон Швайген обещал нас с ним познакомить... Не понимаю, почему все так восхищаются девицей Мейс, дочерью какого-то виленского чина, - она показала на очень молоденькую красивую девушку, стоявшую рядом с молодым офицером. – Не вижу в ней ничего особенного, - добавила она с плохо скрываемой завистью матери, чьи дочери были не такими миловидными, как эта юная барышня.
Мари и Алекса с пониманием закивали, оглядываясь на своих дочерей, которые и вполовину не были так хороши, как упомянутая барышня.
− Вот и генерал Алексеев-младший, - Жадова кивнула на двери, где появился означенный военный под руку с княгиней Качловской, и прошипела сквозь зубы:
− О, эта женщина! И как вызывающе одета!
На Сандре было весьма экстравагантное темное газовое платье с очень низким вырезом. Головы многих повернулись в ее сторону, что вызвало новый шквал язвительных замечаний Аннет, охотно поддерживаемых ее слушательницами.
− Софи Байкова с дочерьми, - перечисляла Жадова входящих. – До чего у нее дочери неказистые... И это розовое платье совсем не к лицу старшей – с ее-то смуглым лицом... О, Поль Палевский! – вдруг ахнула она и всплеснула руками. - Вы только посмотрите: сам Палевский! Все уставились на входящего в залу высокого генерала в парадном мундире, в орденах и с красной лентой через плечо. Зал враз оживился, особенно дамы, по рядам гостей побежал шепоток, все задвигались, желая получше рассмотреть знаменитого полководца, даже возникла некоторая давка, в то время как виновник сего переполоха спокойно шел рядом со своим спутником, легким кивком головы приветствуя знакомых. «Будто выход государя», - подумала Докки, провожая глазами графа и начиная понимать, почему дамы с таким упоением произносят его имя.
− Он приехал только потому, что здесь обещался быть государь, - громким шепотом вещала Жадова. – С ним – генерал Герштейн. Он женат, но, в любом случае, конечно, проигрывает рядом с Палевским. Интересно, барон Швайген сможет нас представить графу?.. Тут грянула музыка, возвещая о прибытии государя, все потеснились к стенам, освобождая широкий проход в центре залы. Император быстро прошел к возвышению, девушка-полька поднесла ему символическую корону на бархатной подушке, и - после обмена небольшими речами - бал начался. В первой паре польского[1] пошел государь с хозяйкой бала, женой князя – владельца усадьбы. За ним потянулись великий князь и принцы со своими дамами, представители польской знати, придворные, высшие армейские чины и прочие гости.
Докки очень любила этот танец – утонченный и величавый, чья торжественная музыка будоражила ее чувства, - но она шла в паре с Вольдемаром, с которым всегда было неловко танцевать. Он заранее – за несколько дней – пригласил ее на первый танец и теперь выступал с важным видом, выпятив колесом грудь и живот и усердно привставая на цыпочки. Одновременно он пытался вести светскую беседу, заключавшуюся в подробных перечислениях достоинств и добродетелей ma chère Евдокии Васильевны и не менее обстоятельном рассказе о собственных служебных поручениях. Также он позволил себе высказать некоторые сомнения по поводу поведения барона Швайгена, который не представлялся ему подходящей компанией для Докки.
− Полковник ухаживает за юными барышнями, - говорил он, - и негоже ему приглашать на прогулки и танцы почтенную вдову, ставя ее тем в ложное положение в глазах окружающих... Почтенная вдова молча слушала, мечтая только, чтобы этот танец поскорее закончился. В какой-то момент она поймала себя на том, что нет-нет да и посматривает на другую сторону залы, где во второй колонне генерал Палевский вел жену одного из сановников двора - немолодую представительную даму. Она выступала церемонной поступью и, улыбаясь, что-то говорила графу, он же в ответ почтительно склонял свою темноволосую голову. Докки безотчетно подмечала и ладную стройность фигуры, и изысканность его движений с вновь подступающим беспокойным волнением, которое возникало в ней, когда она видела или вспоминала Палевского. «Что-то я слишком много думаю о нем», - спохватилась она, с трудом отведя глаза от генерала и пытаясь сосредоточиться на фигурах танца. Как раз исполнялся la fontaine[2], и Докки, разойдясь с Вольдемаром, развернулась и пошла обратно по середине залы. Неподалеку шли кавалеры второй колонны, среди которых находился Палевский, и Докки вдруг не столько заметила, сколько почувствовала, что он посмотрел на нее, отчего у нее на мгновенье перехватило дыхание. «Мне это показалось, - смятенно подумала она, приближаясь к Вольдемару. – И даже если он случайно скользнул по мне взглядом, то только потому, что рядом с ним проходила вереница дам, на которых он, конечно же, не мог не взглянуть...» Она оперлась на руку Ламбурга, пытаясь сообразить, сколько еще времени может продлиться польский. На тур вальса она была приглашена одним из приятелей Швайгена, а мазурку ей предстояло танцевать с бароном, что давало ей надежду получить от бала гораздо большее удовольствие, нежели имела сейчас. После отъезда с бала государя (он протанцевал два танца, остальное время разговаривал с польскими вельможами и со своими офицерами, а также весьма любезно приветствовал некоторых знакомых дам, в число которых попала и Докки) со свитой, публика заметно оживилась и расслабилась. Кавалеров было много, и в зале почти не было дам (исключая разве совсем пожилых матрон, которые не танцевали), оставшихся без партнеров. Юные барышни веселились от души, окруженные жаждущими с ними потанцевать офицерами, и даже их матери то и дело приглашались пройти тур вальса или круг контрданса.
− Не помню, когда я последний раз столько танцевала! - воскликнула запыхавшаяся, но довольная Мари. – Докки, как я была права, что решила ехать в Вильну! Посмотри на Ирину: штабс-капитан Зорин приглашает ее уже второй раз! Мне кажется, она ему очень нравится. Докки посмотрела на указанного штабс-капитана, стоявшего рядом с раскрасневшейся Ириной. − Он, конечно, очень молодой, и чин у него пока не высокий, - продолжала Мари. – Но чины – дело наживное, а они так славно смотрятся вместе... − Очень рада, что ты так думаешь, - ответила ей Докки. – Чем забивать голову дочери генералами, которые не подходят ей ни по возрасту, ни по жизненному опыту, лучше пусть она увлекается молодыми людьми. Со сверстниками ей гораздо интереснее и легче общаться. − Не говори! - возразила кузина. – У молодых офицеров еще неизвестно как что сложится, а генералы, ну, или полковники, - уже имеют положение, знают жизнь, привыкли к ответственности. Конечно, я всегда учту мнение Ирины, поскольку хочу, чтобы она была счастлива. Но она вполне может влюбиться в генерала, в графа Палевского, например, – он ей очень нравится, да и по возрасту они вполне подходят друг другу...
Докки лишь покачала головой. Заполучить в мужья Палевского здесь хотели почти все барышни, но сам генерал явно не разделял их чаяния. Она вспомнила его холодный, безучастный взгляд, каким он на площади посмотрел даже не на нее, а сквозь нее, будто она была бестелесным созданием, невольно передернула плечами, и еще сильнее усомнилась в надеждах Мари и прочих матерей, имевших виды на Палевского. «И еще множества дам, не спускающих с него глаз, в числе которых, каким-то образом оказалась и я, - недовольно нахмурилась она. – Но если дамы еще и могут представлять для него какой-то интерес, то барышням, судя по всему, не стоит о нем и мечтать». − Тебе виднее, - только и сказала она.
− Как жаль, что мы ему не представлены, - заныла Мари. – Посмотри, он совсем не танцует. Прошел в полонезе с какой-то матроной – и все. Кстати, сейчас граф стоит с Поляевыми – твоими знакомыми. Ты могла бы подойти будто невзначай... Докки бросила быстрый взгляд в ту сторону, куда показывала кузина, и отвернулась.
− Не могла бы, - ответила она, поражаясь, как в погоне за Палевским Мари не понимает, в какое неловкое положение хочет ее поставить. − Вы совершенно не думаете о нас, - вмешалась Алекса. – Чего вам стоит случайно пройти мимо monsieur и madame Поляев? Они непременно бы вас представили le comte Палевскому...
− С таким же успехом и вы можете пройти мимо Поляевых, с которыми я вас на днях познакомила, - ответила Докки, раздосадованная настойчивостью родственниц. Мари и Алекса переглянулись и с осуждением уставились на нее. − Вы даже самую малость не можете для нас сделать! – воскликнула Алекса. – Мы и так уже закрываем глаза на то, как вы отвлекаете внимание барона Швайгена от наших дочерей. Зачем он вам? У вас же есть Вольдемар. А теперь вы решили и Палевского для себя приберечь?
Докки, весьма уязвленная столь несправедливым упреком, промолчала.
− Конечно, chère cousine познакомит нас с генералом, если представится такой случай, - затараторила Мари, пытаясь сгладить возникшую напряженность. – Кстати, Докки, когда к тебе подошел государь, я чуть не лишилась чувств...
− Он помнит моего мужа, - ответила Докки. Она не в первый раз беседовала с императором, который некогда весьма привечал генерала Айслихта, и после гибели барона не забывал подбодрить его вдову, что всегда вызывало немалую зависть ее родственников. Вот и теперь, едва Мари упомянула о внимании государя к кузине, Алекса обиженно поджала губы. Докки же, у которой вконец было испорчено настроение, заметила Ламбурга, направлявшегося в их сторону. Он присмотрел здесь какое-то количество важных особ и старался показаться на глаза, а то и перемолвиться с ними словом-другим, чем и занимался последний час. Теперь Вольдемар приближался к их компании с удовлетворенным видом, из чего следовал вывод, что он не безрезультатно пообщался с высокопоставленными персонами и горел желанием поделиться со знакомыми дамами своими успехами на этом поприще.
− Я отойду в дамскую комнату, - быстро сказала Докки и нырнула в толпу, в противоположную от Вольдемара сторону. У нее уже не было сил выносить ни шпильки Алексы, ни болтовню Мари, ни очередные разглагольствования Ламбурга. Она решила дать себе передышку от них хоть на небольшое время.
«Мне нужно каким-то образом отвадить Вольдемара от себя, - думала Докки, пробираясь вдоль стены залы. – Иначе он никогда не отстанет от меня и так и будет ходить за мной годами, мучить своими разговорами и ухаживаниями. А ведь я твердо ему сказала, что не выйду за него замуж... Алекса начинает выводить меня из себя, и Мари, кстати, тоже... Они подружились с Жадовой, которая, верно, подкидывает им мысли насчет вдовушки, желающей развлечься, тем настраивая против меня моих же родственниц...»
Она шла мимо нарядных дам и офицеров, которые беседовали друг с другом, флиртовали, улыбались, смеялись, ощущая себя потерянной и одинокой на этом полном веселья и радости празднике. С кем-то она раскланивалась, перебрасывалась парой вежливых фраз и все шла и шла дальше, будто рассчитывала в конце своего пути обрести желанный душевный подъем и почувствовать себя такой же живой и беспечной, как окружающие ее люди.
Когда Докки приблизилась к распахнутым дверям залы, то выяснилось, что из-за собственной рассеянности пошла не в ту сторону. Вместо выхода в коридор, откуда можно было подняться в дамскую комнату, она попала на противоположный конец, где двери выходили на террасу, освещаемую бледными полосами света, падающего через высокие окна бальной залы. Далее расстилался темный сад, вкрадчиво-таинственный при свете луны и неярких отблесках разноцветных фонариков на деревьях. На длинной и широкой каменной террасе, на дорожках сада также стояли и прохаживались дамы с кавалерами, привлеченные полутьмой и свежим воздухом.
Докки, которой не так уж была и нужна дамская комната, обрадовалась возможности отдохнуть от бальной суеты. Она спустилась по широким ступеням и медленно пошла вдоль дома, вдыхая полной грудью прохладный, благоухающий травой и нежным запахом весенних цветов ночной воздух. Терраса шла по всей длине стены и поворачивала за угол, где у самых ступенек разрослись пышные кусты то ли сирени, то ли еще какого-то растения. По другую сторону кустарника послышались голоса, Докки повернула было обратно, как услышала свое имя, и в то же мгновение на дорожке показались две дамы. Они неторопливо прошли чуть вперед и остановились. Докки, не желая, чтобы ее заметили, поспешно отступила на террасу, в самый угол, где скопилась густая темнота.
− Прозвище «ледяная баронесса» ей удивительно подходит, - утверждала одна из дам голосом Аннет Жадовой. – Она действительно «ледяная», потому что ее собственное сердце остается нетронутым, когда ей удается разбить чужие. Помните историю с князем Рогозиным? Говорят, он был почти помолвлен, когда Докки его увлекла, заставила потерять голову, а потом бросила. Весь свет об этом знает! Здесь же она занята тем, что отбивает кавалеров у наших дочерей. Едва за барышнями кто-то начинает ухаживать – тот же полковник Швайген – ему так нравилась моя Лиза, как Докки начинает с ними флиртовать самым беззастенчивым образом, отчего они... Ну, вы понимаете: ведь мужчины никогда не откажутся вступить в связь... Ладно мои дочери – они ей никто, но уж со своими-то родственницами она могла бы себя сдерживать. Мари Воропаева призналась, что не ожидала от собственной кузины подобного поведения. Понятно, что Докки приехала сюда в поисках новых кавалеров, но кто мог предположить, что ее похождения начнутся с поклонников родных племянниц? − Для баронессы Айслихт вообще все сложилось крайне удачно, - с язвительным смешком сказала спутница Жадовой, в которой Докки узнала Софи Байкову. – Она вышла замуж ради денег, не прожила с мужем и нескольких месяцев, как он погиб, оставив ей все свое состояние. Теперь она, как молодая вдова, представляет собой весьма лакомый кусочек для мужчин, которые не прочь поразвлечься. − Мне кажется, она хочет найти себе еще одного обеспеченного мужа. Ведь если он погибнет на новой войне, то у нее вновь будет свобода и еще большее состояние, - доверительно поделилась со своей собеседницей Аннет. – Мне так жаль monsieur Ламбурга...
− А что с Ламбургом?! − Оказывается, Докки с ним помолвлена, - понизив голос, сообщила Жадова. − Помолвлены?! – ахнула Байкова. – Но если у баронессы есть жених, то как же он позволяет ей подобные вольности? − Мне по секрету об этом сказала ее невестка, – ответила Аннет. – Алекса сама-то была вынуждена сюда приехать по настоянию госпожи Ларионовой – матери баронессы. Говорит, ей велели присматривать за Докки, иначе, мол, она спустит все средства на развлечения и окончательно запятнает свою репутацию. Баронесса-то не случайно держит в тайне свою помолвку. Если ей подвернется кто более подходящий, она легко сможет освободиться от обязательств перед monsieur Ламбургом. Уверена, Докки не случайно объявилась в Вильне, где столько холостых офицеров, оставив своего жениха в столице... Вольдемару пришлось спешно бросить все свои дела в Петербурге и примчаться сюда вслед за ней.
− Ну, сюда приехали многие светские дамы, та же Сандра Качловская... - с некоторым сомнением сказала Софи. − Сандра – замужем, - напомнила ей Жадова. – Сандру интересуют не женихи, а кое-что другое... Докки же хочет все ухватить разом: и удовольствия, и выгоду. Хотя странно, что она вообще рассчитывает на замужество: она не понесла от мужа. Удивительно, что Ламбург решился жениться на ней – ему ведь тоже захочется обзавестись детьми.
− Умеют же некоторые устраиваться в этой жизни! – прошипела Байкова. – Баронесса... Ох, экосез заканчивается, нам пора возвращаться в залу! Оркестр, который был слышен на улице, как раз отыграл последние аккорды. Дамы заспешили к входу в дом, а Докки, поневоле услышав о себе такие ужасные, бесстыдные сплетни, чуть не заплакала. Эти злобные, завистливые женщины перевернули с ног на голову, извратили абсолютно все события ее жизни, дали противоположное объяснение ее поступкам, облили грязью и только потому, что она – сама не желая того, – пользуется сомнительным успехом у совсем небольшого количества мужчин. Приезд в Вильну представлялся ей теперь непоправимой и жестокой ошибкой. Внимание Рогозина, Швайгена, Ламбурга, других ее поклонников, которые за эти годы появлялись в ее жизни и незаметно исчезали из нее, - непозволительным промахом с ее стороны. О, она знала, что сплетницы Петербурга не обходят ее вниманием, но не подозревала, что ее замужество, каждый шаг, даже бесплодие могут обсуждаться подобным образом. Докки прижала к горящим щекам ладони, повернулась и... чуть не наткнулась на кого-то, кто сильной рукой подхватил ее под локоть и удержал от неминуемого столкновения.
− Осторожно, madame, - раздался низкий незнакомый голос. Докки тонко пискнула и вскинула голову.
Мужчина стоял спиной к ближайшему окну в залу, и она не могла разглядеть его лица. По очертанию силуэта можно было понять лишь, что он высок и широкоплеч, а его рука, которой он все еще держал ее локоть, была твердой и теплой.
− Простите, - Докки вздрогнула, поспешно отступила от него на шаг и попыталась высвободиться, но он не отпускал ее. Она вспыхнула от стыда, догадавшись, что он все это время находился здесь и слышал разговор двух сплетниц. Хотя Докки не была с ним знакома, ей стало нестерпимо больно при мысли, что теперь он будет думать и судить о ней по словам этих злоречивых ведьм, а то и со смехом поделится со своими товарищами – где-нибудь в мужской компании за бокалом вина - сплетнями о бессердечной и распутной «ледяной баронессе». «А может быть, - с ужасом подумала она, - за глаза все давно так обо мне судят».
− Прошу вас, - сказала Докки и сама ощутила панические нотки в своем голосе. – Мне нужно идти.
Ей не хотелось возвращаться в дом. Она могла лишь мечтать оказаться одной далеко-далеко отсюда и никогда более никого не видеть и не слышать, но это было, увы, невозможно. Ей оставалось лишь, гордо подняв голову и придав своему лицу невозмутимый вид, появиться в зале, улыбаться, разговаривать, в том числе с госпожами Жадовой и Байковой, танцевать и вести себя так, будто она не знает, что о ней думают и как к ней относятся люди, среди которых она должна находиться.
− Я провожу вас, - предложил мужчина, видимо почувствовав, как дрожит ее рука, которую он все еще сжимал. − Благодарю вас, не стоит, - Докки попыталась придать холодность своему голосу, на самом деле до смерти испугавшись, что он будет настаивать на сопровождении и, едва они выйдут на свет, увидит ее лицо, а потом попросит своих знакомых показать ему баронессу Айслихт... Но он молча поклонился и отпустил ее.
Путаясь в юбках, Докки устремилась к дверям залы, добралась до дамской комнаты, к счастью, пустой, где смогла ополоснуть холодной водой пылающее лицо и немного успокоиться, прежде чем спустилась вниз, к своим любящим родственницам и добрым подругам. − Где ты пропадала? - спросила ее Мари, а Алекса и Жадова, уже присоединившаяся к их компании, с нескрываемым любопытством уставились на нее, будто пытались разглядеть на ее лице и одежде следы безнравственного поведения. − Я была в дамской комнате, - ответила Докки и узнала, что о ней спрашивал барон Швайген, а Вольдемар намеревался пригласить ее на вальс, который сейчас объявят, и на ужин в парадной столовой, куда после последнего танца ее собирался отвести все тот же господин Ламбург. Докки совсем не хотела танцевать, тем более с Вольдемаром, решительно не преуспевающего в вальсе, и ей было крайне неприятно находиться в компании злобствующих дам.
− О, госпожа Головина! – она заметила в толпе знакомую по Петербургу. – Непременно должна ее поприветствовать! С этими словами Докки направилась к Головиной, с которой, - как ей казалось раньше, а теперь она уже ни в чем не была уверена, - у нее были весьма хорошие взаимоотношения. Головина обрадовалась, увидев баронессу, и стала рассказывать ей о младшем сыне, только вступившем в армию.
− Вон мой мальчик, - она показала на совсем юного – лет шестнадцати-семнадцати - офицера, стоящего рядом с такими же юными барышнями. - Конечно, - говорила Головина, - он всего лишь корнет, но, учитывая его молодой возраст, это не так уж и плохо. Сын числится в полку барона Швайгена, а я слышала, что вы, дорогая, с ним знакомы. Не могли бы вы замолвить словечко за моего мальчика? Меня представили генералу Палевскому, но так, мельком, и как-то неудобно к нему подходить и обращаться с просьбами. Тем более он командующий корпусом – что ему какой-то корнет...
− Конечно, конечно! – заверила ее Докки, понимая, как мать волнуется за сына, который попал в армию перед самой войной. – Я непременно... − Добрый вечер, госпожа Головина, - раздался над Докки недавно слышанный ею мужской голос – голос незнакомца на террасе. – Как поживаете?
Докки вздрогнула, разом похолодела и невольно оглянулась. На нее в упор смотрели памятные по сегодняшнему событию на виленской площади серо-зеленые глаза графа Поля Палевского. Головина, в замешательстве от неожиданного обращения такого высокого чина, пробормотала какие-то дежурные слова благодарности, после чего Палевский попросил представить ему ее собеседницу. − Кхм... - дама еще больше растерялась, поскольку считала себя недостойной кого-то представлять командующему корпусом, в котором в нижних чинах служит ее сын, и пролепетала:
− Его превосходительство... генерал-лейтенант... кхм... граф Павел Петрович Палевский – баронесса Евдокия... - она замялась, забыв отчество Докки, поскольку что всегда обращалась к ней по имени, - баронесса фон Айслихт.
− Очень приятно! – сказал Палевский, коротко поклонился и пригласил Докки на тур вальса, вступительные аккорды к которому как раз заиграл оркестр. Докки смятенно присела, судорожно думая, какой предлог изобрести для отказа, но генерал подставил ей свою руку, на которую она была вынуждена опереться, и повел ее в центр залы, куда только собирались, но еще не успели вступить другие пары. Не успела Докки опомниться, как на глазах всех присутствующих Палевский обнял ее за талию и легко закружил по паркету. Танцевал он великолепно. С ним не нужно было бояться, что он наступит на ногу своей даме или налетит на соседнюю пару, что порой случалось с армейскими офицерами, более привычными к военному искусству, но не к танцам. И уж точно не будет смешон, как Ламбург, который умудрялся даже в полонезе перепутать фигуры, и с кем всегда было тягостно и неприятно танцевать. В других обстоятельствах Докки, возможно, полностью бы отдалась танцу и твердой уверенной руке, которая ее обнимала и вела по зале. И, верно, была бы польщена вниманием знаменитого генерала, который не выходил у нее из головы весь вечер, но теперь ей было не до тщеславных мыслей, не до танца, не до умелого партнера, как и не до восхищения мужчиной, державшим ее в своих объятиях. Машинально выполняя отработанные па, она смятенно думала, что Палевский теперь знает, кто она, скорее всего, догадывается, что именно ее он встретил на террасе, и тщетно пыталась понять, почему он захотел ей представиться и пригласил на танец. Ей было стыдно и неловко, ее терзали мысли об унизительном положении, в которое она попала.
− Я был знаком с вашим мужем, - наконец сказал он.
Это было неудивительно, потому как граф и покойный барон - оба участвовали в австрийском походе, но Докки теперь не знала, как ей расценивать эти слова: как невинное упоминание об общем знакомом, или в его намеке на Айслихта - в свете услышанных им на террасе сплетен - скрывался некий подтекст, который она сейчас была не состоянии разгадать.
Она пробормотала что-то невнятное, а он, глядя на нее своими пленительными светлыми глазами, красивым голосом, от звука которого ее бросало в озноб, завел обычную для малознакомых людей беседу. Граф упомянул о бале, оркестре, о погоде, о достопримечательностях Вильны и развлечениях, которые здесь устраивались.
− Польские артисты третьего дня давали оперу «Сестры из Праги» неизвестного австрийского композитора, – говорил он. – Товарищи уговорили меня пойти в театр. И что же? В опере я не понял ровным счетом ничего. Зал был невелик, актеры — отвратительны, а то, что играл оркестр, никак нельзя было назвать музыкой.
Докки было тяжело поддерживать с ним даже такой светский и малосодержательный разговор, но она нашла в себе силы упомянуть о красивых окрестностях города, Замковой горе и оперном театре, который ей также не понравился ни помещением, ни труппой, ни оркестром. Стараясь не смотреть на него лишний раз, она все же украдкой разглядывала Палевского, убеждаясь, что он вовсе не картинный красавчик - такие ей никогда не нравились, - но чрезвычайно привлекательный мужчина с правильными, несколько суровыми чертами лица. Тонкий, чуть заметный старый шрам на его скуле не то, что не портил – напротив, придавал внешности генерала еще большую притягательность. И теперь, находясь так близко от него, когда она чувствовала исходящую от него силу, способную вскружить голову любой женщине, Докки поняла, почему все в таком восторге от Палевского, смотревшего на нее сейчас уже не равнодушно, как днем, но остро и пристально. Какое-то время они протанцевали в молчании, и только она стала немного успокаиваться, как он вдруг сказал:
− Я видел вас сегодня на площади. Вы сидели в коляске с какими-то дамами...
− Это... - Докки вспомнила сплетни о том, как она якобы отбивает женихов у своих юных родственниц, и с трудом выдавила из себя: − ...хм... мои... кузина и невестка... с дочерьми...
− Милые барышни, - заметил граф, - разве что несколько порывисты... Впрочем, это свойственно юности.
Итак, он не только заметил в коляске ее, но и Мари с Алексой, и девиц, пытавшихся выпрыгнуть из экипажа и бежать к генералам. «Наблюдательный», - подумала Докки. Она покосилась на него, наткнулась на его проницательный взгляд, смутилась, как девчонка, и отвела глаза. «Умный и опасный, - мелькнуло у нее в голове. – Очень опасный...»
Она станцевала с ним не один тур, как предполагала, а весь танец. Она устала, но эта усталость была приятной и даже радостной, хотя у нее совсем не было поводов для радости. Вальс с Палевским принес ей немалое удовольствие, и ей предстояло расплачиваться за это - злобными нападками родственниц, ревностью и завистью большинства знакомых дам и девиц, новыми сплетнями, выговорами от Вольдемара и... долгими воспоминаниями о том, как она танцевала с этим суровым, загадочным и неотразимым мужчиной. Но все же на какое-то – пусть очень короткое время этого танца, - Докки смогла забыть обо всех своих неприятностях и переживаниях, и была не то, что счастлива, но находилась в некоем блаженном полусне, в состоянии той беспечности и возбужденного ликования, о каком еще недавно только могла мечтать.
По окончании танца сердце Докки переполняла безмерная к нему благодарность, и не только за то, что он ни словом не обмолвился о невольно подслушанном разговоре двух сплетниц, как и не делал никаких намеков по поводу ее пребывания в Вильне, но и за этот вальс, принесший ей незабываемо-восхитительные ощущения, какие она до сих пор ни разу не испытывала в своей жизни.
Едва Докки рассталась с Палевским, как барон Швайген повел ее танцевать котильон.
− Вы, оказывается, знакомы с нашим Че-Пе, - ревниво сказал он, усаживая ее на стул, прежде чем отправиться на поиски для нее других кавалеров. − Нас только что познакомила госпожа Головина, - как можно небрежнее ответила Докки. – Кстати, ее сын служит в вашем полку. − Корнет, - кивнул барон.
− Она просила... − Непременно присмотрю, - улыбнулся Швайген.
− Спасибо, - пробормотала Докки подумав, какой все же барон славный человек. – Он у нее младший...
− Знаю, - мягко сказал полковник. Помолчав, он все же спросил:
− И все же, позвольте полюбопытствовать, каким образом Че-Пе удостоил вас танца?
− Едва он меня увидел, как был сражен моей неземной красотой, - принужденно рассмеялась она: ее саму мучил этот вопрос. – Конечно, случайно. Мадам Головина нас представляла друг другу, когда зазвучала музыка, и, вероятно, генералу было неловко не пригласить меня на танец – он видел, что я без кавалера... − Че-Пе – и неловко?! – рассмеялся Швайген, несколько успокоенный ее ответом. – Такого просто не бывает. − Че-Пе? – переспросила Докки, не желая далее обсуждать особенности характера графа. − Четыре буквы «покой», - пояснил ей Швайген. – Павел Петрович Палевский – три «покоя»... − А четвертая? – она была заинтригована. − Все клички лошадей генерала по традиции начинаются с буквы «покой».
Докки вспомнила роскошного гнедого коня генерала, на котором он гарцевал сегодня в городе. «Интересно, какая у него кличка? – подумала она. – Покой? Простор? Или что-нибудь из древнегреческого – Пегас, Посейдон...»
− ...Персей, - услышала она голос барона и кивнула, довольная, что почти угадала кличку лошади Палевского. Докки не удивилась, что генерал предпочитает древнегреческие имена, как и, верно, древнеримские. «Есть в нем что-то от той эпохи – сила, уверенность, бесстрашие... «Пришел, увидел, победил», - вспомнила она известное латинское выражение, разволновалась, уразумев, куда завели ее мысли о Палевском, и потому обрадовалась, когда зазвучала музыка, возвещая о начале котильона. Впрочем, этот веселый танец ей вскоре так наскучил (особенно утомительно было дожидаться своей очереди исполнять фигуры), что она с трудом дождалась его окончания. К счастью - поскольку пар было много, - танцующих разбили на несколько групп, а фигуры повторяли всего по нескольку раз, и танец длился не слишком долго. По его окончании Докки неожиданно для себя поняла, что вся прелесть котильона была для нее потеряна именно в тот момент, когда она увидела, что граф Палевский не принимает в нем участия. После котильона она предложила своим родственницам поехать домой, но те были твердо намерены остаться на ужин, сервированный в душном, битком набитом столами и народом помещении.
− Как ты смогла познакомиться с Палевским? – сразу спросила Мари, едва они уселись за свои места в углу столовой. − Нас представила госпожа Головина – ее сын служит под его командованием, - ответила Докки, внимательно изучая тушеного цыпленка на своей тарелке. Ужин оказался весьма скромным, особенно за тем столом, где они расположились. − Как полезно иметь много знакомых, - язвительно протянула Аннет. – Всегда кто-нибудь окажет любезность. Докки промолчала, но заметила, как Жадова, Алекса и Мари многозначительно переглянулись.
Барышни с надутыми лицами перешептывались между собой и исподлобья кидали раздраженные взгляды на Докки.
− Вы обещали нас представить генералу Палевскому! – вдруг в сердцах воскликнула Ирина, обращаясь к барону Швайгену, который сидел с ними за одним столом. − Обещал?! – полковник недоуменно поднял бровь и посмотрел на покрасневших девиц, требовательно уставившихся на него. − Граф Палевский мне не близкий приятель, - ответил барон. – Он мой начальник, командующий даже не бригадой, а корпусом. У него под началом несколько тысяч человек и сотни офицеров. Мне жаль, что вы обманулись в своих надеждах, но ежели б я мог, то сделал все возможное... Впрочем, баронесса теперь знакома с генералом, так что скоро, думаю, наступит и ваша очередь. − Докки думает только о себе! – выпалила Натали. Алекса слегка и для вида побранила дочь, поскольку барышня лишь высказала вслух мысли всех присутствующих дам. Барон с сочувствием посмотрел на безмолвную баронессу, а Ламбург принялся подробнейшим образом описывать свои впечатления от бала, особенно от бесед с важными чинами, которые сегодня удостоили его своим вниманием.
Докки же, с нетерпением ожидая окончания ужина и возвращения домой, несколько раз ловила на себе задумчивые взгляды графа Палевского. Он сидел в дальнем от нее конце комнаты, но мог видеть ее в просветы между людьми, занимавшими середину столовой. * * *[1] польский - полонез
[2] la fontaine – фонтан (франц.) – фигура польского (полонеза), при котором каждая пара, дойдя до конца зала, расходится: кавалеры - в одну сторону, дамы – в другую, разворачиваются и идут по отдельности в противоположный конец зала, где вновь встречаются. январь-май, 2008 г.
Copyright © 2008 Екатерина Юрьева 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
