графика Ольги Болговой

Литературный клуб:

Мир литературы
  − Классика, современность.
  − Статьи, рецензии...
  − О жизни и творчестве Джейн Остин
  − О жизни и творчестве Элизабет Гaскелл
  − Уголок любовного романа.
  − Литературный герой.
  − Афоризмы.
Творческие забавы
  − Романы. Повести.
  − Сборники.
  − Рассказы. Эссe.
Библиотека
  − Джейн Остин,
  − Элизабет Гaскелл.
− Люси Мод Монтгомери
Фандом
  − Фанфики по романам Джейн Остин.
  − Фанфики по произведениям классической литературы и кинематографа.
  − Фанарт.

Архив форума
Форум
Наши ссылки



Метель в пути, или Немецко-польский экзерсис на шпионской почве
-

«Барон Николас Вестхоф, надворный советник министерства иностранных дел ехал из Петербурга в Вильну по служебным делам. С собой у него были подорожная, рекомендательные письма к влиятельным тамошним чинам, секретные документы министерства, а также инструкции, полученные из некоего заграничного ведомства, которому он служил не менее успешно и с большей выгодой для себя, нежели на официальном месте...»


По-восточному

«— В сотый раз повторяю, что никогда не видела этого ти... человека... до того как села рядом с ним в самолете, не видела, — простонала я, со злостью чувствуя, как задрожал голос, а к глазам подступила соленая, готовая выплеснуться жалостливой слабостью, волна.
А как здорово все начиналось...»

Моя любовь - мой друг «Время похоже на красочный сон после галлюциногенов. Вы видите его острые стрелки, которые, разрезая воздух, порхают над головой, выписывая замысловатые узоры, и ничего не можете поделать. Время неуловимо и неумолимо. А вы лишь наблюдатель. Созерцатель. Немой зритель. Совершенно очевидно одно - повезет лишь тому, кто сможет найти тонкую грань между сном и явью, между забвением и действительностью. Сможет приручить свое буйное сердце, укротить страстную натуру фантазии, овладеть ее свободой. И совершенно очевидно одно - мне никогда не суждено этого сделать...»

Рождественская сказка «Выбеленное сплошными облаками зимнее небо нехотя заглядывало в комнату, скупо освещая ее своим холодным светом...»

Дорога «Человек сидел на берегу... Человек понял, что он очень устал. И даже не столько от долгой дороги, а шел он уже очень давно, сколько от того, что в течение времени он постепенно потерял смысл и забыл цель своего пути...»

Дождь «Люди могут часами смотреть в окно. И совсем не для того, чтобы увидеть что-либо значительное; собственно, что-нибудь достойное внимания, за окном происходит крайне редко. Видимо, это сродни пламени или текущей воде, тоже самым невероятным образом заворживающих человеческое сознание...»


Впервые на русском языке опубликовано на A'propos:

Элизабет Гаскелл «Север и Юг» (перевод В. Григорьевой) «− Эдит! − тихо позвала Маргарет. − Эдит!
Как и подозревала Маргарет, Эдит уснула. Она лежала, свернувшись на диване, в гостиной дома на Харли-стрит и выглядела прелестно в своем белом муслиновом платье с голубыми лентами...»

Элизабет Гаскелл «Жены и дочери» (перевод В. Григорьевой) «Начнем со старой детской присказки. В стране было графство, в том графстве - городок, в том городке - дом, в том доме - комната, а в комнате – кроватка, а в той кроватке лежала девочка. Она уже пробудилась ото сна и хотела встать, но...»

Люси Мод Монтгомери «В паутине» (перевод О.Болговой) «О старом кувшине Дарков рассказывают дюжину историй. Эта что ни на есть подлинная. Из-за него в семействах Дарков и Пенхаллоу произошло несколько событий. А несколько других не произошло. Как сказал дядя Пиппин, этот кувшин мог попасть в руки как провидения, так и дьявола. Во всяком случае, не будь того кувшина, Питер Пенхаллоу, возможно, сейчас фотографировал бы львов в африканских джунглях, а Большой Сэм Дарк, по всей вероятности, никогда бы не научился ценить красоту обнаженных женских форм. А Дэнди Дарк и Пенни Дарк...»

Люси Мод Монтгомери «Голубой замок» (перевод О.Болговой) «Если бы то майское утро не выдалось дождливым, вся жизнь Валенси Стирлинг сложилась бы иначе. Она вместе с семьей отправилась бы на пикник тети Веллингтон по случаю годовщины ее помолвки, а доктор Трент уехал бы в Монреаль. Но был дождь, и сейчас вы узнаете, что произошло из-за этого...»

Ранние произведения Джейн Остен «Ювенилии» на русском языке

«"Ювенилии" Джейн Остен, как они известны нам, состоят из трех отдельных тетрадей (книжках для записей, вроде дневниковых). Названия на соответствующих тетрадях написаны почерком самой Джейн...»

О ранних произведениях Джейн Остен «Джейн Остен начала писать очень рано. Самые первые, детские пробы ее пера, написанные ради забавы и развлечения и предназначавшиеся не более чем для чтения вслух в узком домашнем кругу, вряд ли имели шанс сохраниться для потомков; но, к счастью, до нас дошли три рукописные тетради с ее подростковыми опытами, с насмешливой серьезностью озаглавленные автором «Том первый», «Том второй» и «Том третий». В этот трехтомный манускрипт вошли ранние произведения Джейн, созданные ею с 1787 по 1793 год...»


 

О романе Джейн Остен «Гордость и предубеждение»

Знакомство с героями. Первые впечатления - «На провинциальном балу Джейн Остин впервые дает возможность читателям познакомиться поближе как со старшими дочерьми Беннетов, так и с мистером Бингли, его сестрами и его лучшим другом мистером Дарси...»
Нежные признания - «Вирджиния Вульф считала Джейн Остин «лучшей из женщин писательниц, чьи книги бессмертны». При этом она подчеркивала не только достоинства прозы Остин...»
Любовь по-английски, или положение женщины в грегорианской Англии - «...Но все же "Гордость и предубеждение" стоит особняком. Возможно потому, что рассказывает историю любви двух сильных, самостоятельных и действительно гордых людей. Едва ли исследование предубеждений героев вызывает особый интерес читателей....»
Счастье в браке - «Счастье в браке − дело случая. Брак, как исполнение обязанностей. Так, по крайней мере, полагает Шарлот Лукас − один из персонажей знаменитого романа Джейн Остин "Гордость и предубеждение"...»
Популярные танцы во времена Джейн Остин - «танцы были любимым занятием молодежи — будь то великосветский бал с королевском дворце Сент-Джеймс или вечеринка в кругу друзей где-нибудь в провинции...»
Дискуссии о пеших прогулках и дальних путешествиях - «В конце XVIII – начале XIX века необходимость физических упражнений для здоровья женщины была предметом горячих споров...»
О женском образовании и «синих чулках» - «Джейн Остин легкими акварельными мазками обрисовывает одну из самых острых проблем своего времени. Ее герои не стоят в стороне от общественной жизни. Мистер Дарси явно симпатизирует «синим чулкам»...»
Джейн Остин и денди - «Пушкин заставил Онегина подражать героям Булвер-Литтона* — безупречным английским джентльменам. Но кому подражали сами эти джентльмены?..»
Гордость Джейн Остин - «Я давно уже хотела рассказать (а точнее, напомнить) об обстоятельствах жизни самой Джейн Остин, но почти против собственной воли постоянно откладывала этот рассказ...»

-  И другие -

 

 

Творческие забавы

Светланa Беловa

Жизнь в формате штрих-кода

Начало    Пред. гл.

Глава девятая

 

Отношения с Верой Львовной к немалому удивлению Маши одним сеансом обеда с пирогом не ограничились. К тому же жила она неподалеку от нынешнего Машиного пристанища. Пару раз Маша забежала к своей новой приятельнице по ее просьбе после работы. Та хотела спросить совета сначала по поводу новых штор, потом – по поводу каких-то юридических тонкостей в пенсионном законодательстве, которые Вере Львовне непременно нужно было выяснить именно у Маши.

В конце следующей недели Вера Львовна снова позвонила с просьбой «забежать вечерком на ужин, если Машенька не занята», и Маша пообещала закончить поскорее все свои дела. Вера Львовна встретила ее в неизменно хорошем настроении в окружении удивительных ароматов, доносящихся с кухни (там по уверениям хозяйки их дожидалась форель, запеченная в фольге), но перед этим, усадив Машу в кресло, с заговорщическим видом удалилась, а вернувшись, вручила ей два билета на популярнейший спектакль в Пушкинском театре.

- Маша, вы непременно должны пойти. Я, к сожалению, не смогу, а дать пропасть таким билетам – это преступление века, вы согласны? Вижу, что да. Итак, эти билеты – ваши. Я надеюсь, вам есть кому передать второй билет, не так ли?

Уши загорелись так, что Маше показалось - они сейчас вот-вот возьмутся пламенем, и потушить их вряд ли будет возможно. Она поднялась, оправив юбку, пригладила волосы: Вера Львовна с легкой улыбкой наблюдала за ее взволнованными действиями.

- Вера Львовна, я… дело все в том… дело в том, что я…. что мы…

- Маша, Маш, ну что вы как на параде, - с непередаваемой интонацией произнесла Вера Львовна, продолжая улыбаться. – Вы волнуетесь? Напрасно. Вы, наверное, хотите сказать, что вам не с кем пойти в театр, так?

Маша замотала в отчаянии головой и выпалила:

- Нет! Вера Львовна, я не сказала вам... Дело в том, что мы с …Платоном, мы не … не встречаемся больше. Простите, я должна была сказать сразу, а я …

- А вы промолчали, и в итоге у нас с вами завязались, так скажем, отношения. По-моему, это того стоило. – Вера Львовна прошлась по комнате, потирая руки, потом решительно остановилась перед Машей и скомандовала. – Значит так: мы с вами идем на кухню, и вы обо всем мне рассказываете. Если захотите, конечно.

Маша кивнула головой и, выбравшись из кресла, поплелась за Верой Львовной. Неожиданно накатило дежа вю: вот так же и в тот злополучный день она шла за этой уверенной в себе дамой и тоже на кухню.

Там, под форель и бутылочку коньяка Маша поведала историю своего бесславного разрыва с человеком, которым она была уже столько времени больна.

… - И он мне сказал, что хочет жить со мной. А когда я спросила о любви, то он… в общем, он сказал, что он уже любил однажды, а ко мне у него этого чувства нет. Я понимаю, как это звучит, и понимаю, что я романтичная дура, но я отказалась, потому что… жить без любви я не стану, я бы не смогла, вот… Вот, все, - и она замолчала, выдохшись и истратив на этот монолог просто годовой запас душевных сил. Коньяк иссяк ровно наполовину и успешно поспособствовал нарастанию откровенности у Маши.

Вера Львовна сочувственно кивала рассказчице и по окончании ее повествования иронично хмыкнула и пробормотала себе под нос:

- Значит, он заявил, что уже любил, и вторая серия не предусмотрена? М-да, я и не подозревала, что мой обожаемый Платоша - такой болван.

- Чего это он - болван? – запальчиво выкрикнула Маша – коньяк внутри нее развернул грудь колесом и разбушевался.

- Да то! Если хочешь завлечь любимую женщину, нужно врать, врать и еще раз врать! – коньяк вместе с Верой Львовной полез на баррикады – она лихо опрокинула бокал с остатками тягучей жидкости.

- Вера Львовна, ну что вы такое говорите-то, - укоризненно качнул коньяк Машиной головой. – Он, наоборот, признался, что был честен со мной. И еще. Я же вам сказала, что о любви речь не шла, – какая, к черту, любимая женщина?

- Ну-у! Мало ли, что он там наговорил! Машенька, ты меня удивляешь, честное слово. Мне, безусловно, приятно узнать, что моя юная подруга - столь девственна и невинна, но, солнце, всему же есть предел. Значит так, слушай сейчас и не говори, что не слышала. – Вера Львовна вновь наполнила бокалы и, подавшись вперед, с заговорщическим видом начала. – Я вообще потеряла уже надежду когда-нибудь увидеть рядом с Платошей кого-то еще. А тут приходит Наталья Михайловна и говорит: Вера Львовна, дорогая, Господь услышал ваши молитвы. Я тут же вытащила полное собрание моих молитв и попросила ее указать, какая из них привлекла высочайшее внимание. – Вера Львовна всплеснула руками. - Ой, Маш, перестань смотреть такими глазами, это была шутка! Ну, значит, Наталья все мне рассказала: дескать, появилась в доме Платоши чудесная девушка – милая, скромная, красивая… Так, краснеть прекращай! Вот. Я тут же – фюить – и к сыну. И – какое совпадение – приходишь ты! Я, кстати, сразу поняла, что ты - именно та, которую я и ожидала увидеть. Но, - голос Веры Львовны упал до шепота, - но самое интересное случилось, когда пришел мой дорогой сын.

- И что же случилось? – Маша и коньяк были в полном недоумении.

- Я занялась любимым девчачьим делом, - гордо провозгласил коньяк голосом Веры Львовны. – Ты знаешь, какое любимое девчачье дело?

- Ну, н-не знаю. Целоваться?

- Маша, - коньяк во главе с Верой Львовной покатился со смеху, - мне нравится ход твоих мыслей, но сейчас не об этом.

- А о чем тогда?

- Не знаю, были ли в твоем детстве такие, знаешь, анкеты: любимый цвет, любимое блюдо, любимое имя юноши?

- Допустим, а п-причем…?

- Ну, Маш, ну анкетирование, оно же - тестирование. Когда пришел Платоша, я не смогла отказать себе в удовольствии и сказала волшебное слово «Ма-ша».

- И – что?!

- Все! – Вера Львовна с победоносным видом откинулась на спинку стула, а коньяк сделал победительную стойку на руках. – Я его расколола на раз! Более влюбленного мужчины мне не доводилось видеть, а скажу тебе по секрету, прожила я немало, и мужчины мне встречались вся-акие, поверь мне. И еще, дорогая. Хотя у меня и не очень лестное мнение о мужчинах в …хм, определенных межличностных делах, - (коньяк был страшно горд, что смог пройти тест на сложное слово), - но все же, Платоша – мальчик с головой, и как-то мне слабо верится, что он в таком откровенном разговоре никак себя, хм, не выдал и не попытался… Что?

Маша в этот момент, ахнув, взялась за щеки. Вера Львовна удовлетворенно кивнула:

- Та-ак. Замечательно. Я так и знала!

- Вера Львовна, я же… Я после этих его последних слов ни о чем думать даже не могла, но ведь он говорил мне… Он столько говорил мне! И, да, это, кажется, было п-про… любовь. Но как же я… Как же я это не услышала-то?

- Хм, милая Маша, это же классика! Еще Штирлиц утверждал, что запоминается всегда последняя фраза. Ну что ж, по крайней мере, я рада, что не ошиблась в своем любимом и единственном сыне.

Маша завозилась, пытаясь выбраться из-за стола, но Вера Львовна ее остановила:

- Скажи мне, пожалуйста, дитя мое, куда это ты собралась?

- Ну, как же! Я ведь так виновата, это же уму непостижимо! Я здесь так мучаюсь, а ведь и он там, наверное, мучается… ужас какой-то! Я должна непременно это исправить!

- Ты прямо сейчас собралась спасать мир? У меня другое предложение. Давай для начала изучим вот этот чудесный прибор – часы.

- О, господи, уже половина первого?!

- Да, моя дорогая, так что давай оставим спасение мира на утро. И еще: поверь моему опыту, тебе лучше переночевать у меня.

- Что вы, Вера Львовна, я прекрасно доберусь, здесь недалеко…

- Маша! Или я иду провожать тебя, а потом ты должна будешь проводить меня, или мы никуда не идем и ложимся спать.

- В-второе, - кивнула Маша.

Через четверть часа, едва коснувшись головой подушки, она уже спала глубоким сном без сновидений.

Утро было настолько тяжким, что поднял с постели Машу только звонок ее строителя с известием, что он практически закончил. Маша осторожно выбралась из-под одеяла, натянула юбку, чуть измятую блузку разгладила ладошками на себе, потом, стараясь не качнуть головой, выползла в коридор, где наткнулась на необычайно бодрую Веру Львовну.

- Маша, с добрым утром, как ты себя чувствуешь?

- На все вопросы – нет, - прохрипела та. – И утро не доброе, и я себя чувствую никак. Вера Львовна, спасибо за приют, мне пора.

- Куда тебе пора, ты ужасно выглядишь. Предлагаю тебе сейчас же вернуться в постель, а я приготовлю замечательный бодрящий напиток.

- О нет, только не о еде, - взмолилась Маша. - Мне пора идти, меня там ждет строитель, и если я не приду, он опять натворит дел.

На мгновение ей показалось, что Вера Львовна задумалась, но уже в следующий момент она решительно повела Машу на кухню и, усадив к столу, через пару минут поставила перед ней стакан со странным содержимым.

- Пей!

- Господи, что это?

- Маш, не спрашивай. Просто закрой глаза и…

Что Маша и сделала. К ее удивлению ей вскоре здорово полегчало, и она уже довольно бодро выбралась из квартиры.

Вера Львовна удержала ее в дверях и сказала:

- Машенька, я хочу пригласить тебя к себе в следующую субботу.

- Ну конечно, если ничего не случится, я буду у вас, - улыбнулась та.

- Отлично. Только не в двенадцать, а в два. Ты сможешь?

- Я постараюсь, Вера Львовна.

- Маша, дело в том, что у меня… А, нет ничего, до встречи, дорогая.

- Всего хорошего.

 


 

Неделя пулей просвистела мимо Машиного носа. Заполнена она была до отказа. Маша наконец-то перебралась в свою квартиру. Вернулась Лиза со своим семейством. На работе завершилось долгое и тягомотное старое дело «Сладкого мира», причем в пользу заказчиков, чему и сами заказчики, и Маша, и Громов, и Лена, которая занималась этим делом в Машино отсутствие, были несказанно рады - короче говоря, вся их контора пребывала в невиданной эйфории. По этому случаю было решено закатить роскошный банкет в ресторане с песнями и плясками.

На вечеринке за ней взялся ухаживать Кравцов и делал это столь необременительно и деликатно, что Маша получила огромное удовольствие, немного подзабытое и оттого чуть более пикантное на вкус. По домам разъезжались поздно, и на работу назавтра было позволено прийти вовремя только тем, у кого были с утра неотложные дела и встречи. У Маши ничего особенного на утро пятницы намечено не было, но она проснулась рано и пришла, совсем немного опоздав.

Кравцов тоже подъехал вовремя и сразу появился в ее кабинете, чтобы обсудить последние нашумевшие постановления Высшего Арбитражного суда по земельным участкам, ну и по ходу дела - вчерашний вечер. Они пили кофе, болтали, хохотали от души. Маша даже вдруг подумала, а что, может быть, устроить эдакий зигзаг, ну ее, любовь эту. Как выясняется, все люди живут себе спокойненько безо всяких сложностей и не заморачиваются нисколько. Платон вот тоже: вроде бы и наговорил столько всего, и - не позвонил, не пришел ни разу за все это время. Видно, так она ему нужна. Наверное, все она сама выдумала, что он ей что-то эдакое говорил в тот вечер - под градус чего только не придумается.

На следующий день после того исторического разговора с Верой Львовной ни к какому Платону Маша, конечно же, не поехала. Это, залив коньяка под завязку, хорошо было храбриться и рваться «спасать мир». Наутро же все ее умозаключения как-то полиняли, пожухли и скукожились. Воображение вновь заработало в полную силу и выдало парочку файлов, изображающих Машу столь жалким образом, а Платона – бронетанково непробиваемым, что Маша в ужасе изгнала из головы саму мысль о том, чтобы съездить к нему и постараться как-то исправить все, что она натворила. Во всяком случае, сейчас она не могла на это пойти и сама себя уговаривала: может быть, потом, после, после.

Кравцов, конечно, был никакой не вариант, да он на этот титул и не претендовал, так, пофлиртовать с коллегой дело вполне обычное. Это она сама хитрила и притворялась перед собой, в душе преотлично зная, что все это игра. Платон никуда из ее головы не делся по-прежнему. И сейчас болтая с Олегом, она дальним уголком мозга опять думала о Платоне.

Пока они сидели, забежал взъерошенный Громов, бухнул какую-то папку на угол стола и сказал, что за ней придут, Юльки нет на месте, так что пусть Маша отдаст, а ему совсем некогда. Она, конечно же, поинтересовалась, кто именно зайдет, а Антон только отмахнулся в дверях и был таков,

Кофе, наконец-то, закончился, Олег поднялся и весьма галантно поцеловал ей руку, чем вызвал приятное смущение и приступ смеха. Она еще смеялась, когда дверь резко открылась, и на пороге возник Платон Крутов собственной персоной.

От неожиданности она не сразу отняла руку у Кравцова, а тот, почувствовав, как она вздрогнула, еще и придвинулся к ней, будто пытаясь защитить от непрошеного визитера. Какое-то время они стояли, дружненько взявшись за руки, и выходило, что стоят они – вместе, так их объединил взглядом монументально-строгий Крутов. Первое оцепенение прошло, Маша сбивчиво поздоровалась, высвободив руку, Кравцов с достоинством английского лорда попрощался и вышел из кабинета. Платон проводил его взглядом и повернул голову к ней. Как ни странно, ее так и тянуло броситься ему на шею, и она, наверное, так бы и сделала, если бы не его отгораживающий взгляд.

- Антон оставил документы, сказал, что они здесь.

- А… так это для тебя? – В голове резко вспухла обида на Громова за это мелкое хулиганство с подстроенным свиданием. С Платона станется решить, что это она упросила своего шефа. Хотя зачем бы ей это было надо, непонятно.

Она сдернула папку со стола и, подойдя ближе, сунула ее в руки Платону. Но то ли папка была тяжела, и она не рассчитала вес, то ли она сама поспешила отдернуть руку, но документы бухнулись на пол и рассыпались взъерошенной мозаикой. Маша чертыхнулась и полезла собирать листочки. Платон тоже сгребал бумаги, которые валялись возле его ног. Когда сбор макулатуры был окончен, Маша, вся пунцовая, протянула ему последний листок и сказала, откинув свалившуюся на лоб челку:

- Прошу прощения, это вышло случайно.

Платон кивнул:

- Бывает. Спасибо за помощь.

Он повернулся к дверям, на ходу поправляя бумаги, а Маша невольно дернулась за ним. Он что, собрался уходить? Ну, нет, этого она допустить не могла:

- Платон!

- Да? – он нехотя обернулся - интереса в глазах не было. Черт возьми, может быть, она и впрямь ошиблась и напридумывала все про тот вечер, про его признания, про поцелуи?

- Платон, - сказала Маша чуть решительнее. – Я хотела с тобой поговорить… ну… по поводу …нас.

- Вас? – в его вопросе зазвучало высокомерное удивление.

- Да нет, ты не понял, я о нас с тобой! – в сердцах заявила она. – Дело в том, Платон, что я… Я жалею о том, что было между нами. Я никак не могу тебя забыть, никак, понимаешь?

Что-то мелькнуло в его глазах. Ей показалось, что вернулся тот Платон, который говорил ей столько слов в полумраке своей огромной гостиной на безразмерном диване. Который с такой бесхитростной простотой заявил, что хочет быть с ней рядом. Которого она так по-дурацки не услышала и не поняла. Но этот был лишь миг. В следующий момент металлические жалюзи с сухим лязгом закрылись: перед ней снова был Платон Андреевич Крутов, человек и бронетранспортер. И этот каменный гость медленно повторил то, что она сказала:

- Понимаю, конечно. Ты жалеешь о том, что было между нами. – Почему-то в его исполнении это звучало как-то … неправильно, слова вроде бы были те же, но смысл у них переменился на противоположный, и она не понимала, как это случилось. Она ведь хотела ему объяснить, что страшно, непоправимо сожалеет о том вечернем разговоре, о том, что не смогла тогда понять все, что он ей наговорил, что даже не попыталась услышать его, не оценила, сколько души он потратил, чтобы принять непростое для него решение. Она совсем ничего тогда не поняла. Но все эти слова показались ей уж слишком романтичными и книжными какими-то что ли, у нее язык не повернулся их выговорить, да еще под его таким высокомерным и до ужаса ледяным взглядом, от которого по лопаткам давно уже гулял вымораживающий холод, хотелось поежиться и закутаться в одеяло, но приходилось стоять здесь перед ним, как лист перед травой. В детстве она, кстати, никогда не понимала, о чем говорится в сказке, и с чего это лист должен вытягиваться в струнку перед какой-то там травой, не понимала и сейчас, зачем она что-то говорит этому холодному, не желающему слышать ее человеку. А он тем временем продолжал: - Ты не можешь меня забыть. – Потом поинтересовался с резиновой ухмылкой. - Ну, а ты вообще как, пытаешься?

- Да, пытаюсь! – выкрикнула она, словно этот выкрик мог хоть как-то ей помочь. Ей казалось, что сказано уже слишком многое, а он как-то вывернул все наизнанку, и как выйти из этого положения, она решительно не представляла.

Платон же пожал плечами и безжалостно посоветовал:

- Ну, ты особенно-то не расстраивайся. Девушка ты целеустремленная, упертая, у тебя все получится, я нисколько не сомневаюсь: ты с легкостью меня забудешь. Тем более… - здесь его голос вдруг странно дрогнул, а, может, ей это только показалось, - тем более, что и люди вокруг… интересные. Веселые, симпатичные, опять же. В общем, желаю успеха! – с этими словами Платон повернулся к ней спиной и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

Вся земная атмосфера, казалось, рухнула на нее своей многотонной тяжестью и размазала тонким слоем по поверхности земли. Ей на миг показалось, что ее стерли, ее больше нет. Даже звуки вокруг нее исчезли, наступил вакуум, уши забило плотной вязкой тишиной. Она распалась на молекулы, не в силах собрать себя заново. Длилось это, наверное, миг. А, может быть, и час, а, может, и вечность.

В кабинет заглянула Юля, и мир вдруг ожил, молекулы выстроились в раз и навсегда установленном порядке, вернулись звуки, краски, жизнь. И вместе с жизнью вернулась боль – такая острая, такая непереносимая, будто в живот загнали сверло, и оно там еще и проворачивается – медленно, мучительно, и Маша даже застонала, не смогла удержаться. Юля сразу подскочила к ней, засуетилась, заспешила, принесла спасительной воды в стакане, усадила Машу в кресло, открыла окно, хотя в кабинете стояла вполне нормальная кондиционированная температура.

Маша, не в силах переносить Юлькино мельтешение, сквозь зубы попросила ту оставить ее в покое. Юля ретировалась, а она, пытаясь не потревожить замершее сверло в животе, деревянной походкой доплелась до двери и заперла ее на ключ. Потом вернулась к спасительному креслу и легла щекой на стол, раскопав между бумаг себе местечко. Пылающим щекам стало полегче, да и сверло как-то утихомирилось и даже немножко съежилось в размерах.

«Вот и все. Вот и все. Вот и все. Вотывсевотывсевотывсевотывсе». Дурацкая фраза возникла в мозгу и каталась там колбасой: Маша даже представляла, как мысль развлекается там, в ее голове, отталкиваясь от одной стенки и врубаясь в другую. Она перекатила голову на другую щеку, но облегчения это не принесло. Тут она разозлилась и буквально за шкирку встряхнула себя. «Хватит киснуть! Надоела уже до чертиков! За работу!»

В этот самый момент в ее сумочке зашелся в истерике телефон. Она бросила взгляд на дисплей и быстро нажала кнопку отзыва.

- Здравствуй, доченька.

- Мам, что-то случилось?

- Да, ты знаешь, что-то так спину прихватило, лежу вот, шарфом обмоталась, ни сесть, ни встать. Собрались с отцом те яблоньки обработать, ну, ты знаешь, новые, которые он достал с таким трудом, а я вот свалилась.

- Мам, я приеду, - перебила Маша невысказанную просьбу матери.

- Ой, Маш, я ведь Лизе звонила, но она только вечером приедет. Я вот тебе решила еще позвонить. Только как же твоя работа, ты, наверное, занята?

- Я все на сегодня закончила, не переживай! Я приеду, мам. Где-то… - Маша посмотрела на часы, - через часик. Продукты нужны?

Она еще послушала, что ей говорила охающая через слово от боли матушка, попрощалась, потом набрала

Громова, холодно заявила, что ей нужно уйти. По тому, как Антон на другом конце провода был смиренен и необычайно вежлив, она окончательно уверилась в его хитрости со свиданием вслепую и тут же избавилась от угрызений совести из-за побега с работы. Потом собрала сумку и вылетела за дверь поправлять сердце, искалеченное железной хваткой Каменного гостя - Платона.

 


 

- Мамуль, мы закончили там, - Маша швырнула на тумбочку бейсболку и устало опустилась на стул возле двери. Матушка возлежала в подушках на диване, замотанная специальным шарфом из собачьей шерсти, намазанная каким-то сильнодействующим кремом и напичканная обезболивающими, которые не слишком успешно выполняли свои функции - радикулит постреливал без перерыва.

- Закончили? Ну, какие же вы с отцом молодцы! – встрепенулась страдалица и попыталась встать. - Машенька, я сейчас вам чаю... ох! – меткий выстрел радикулита не позволил мамуле осуществить задуманное, и Маша, сорвавшись со стула, помогла той опуститься обратно на подушки:

- Мам, ну куда ты скачешь так резво? Тебе лежать надо, я сейчас сама приготовлю.

- Отец баньку-то растопил? Вам бы помыться после работы.

- Растопил, мамуль.

- А Лиза не звонила? Когда они подъедут?

- Звонила, через полчаса будут. Ну, ладно, - Маша поднялась со стула, - я поставлю картошку вариться, а ты не вздумай вставать, слышишь? А то мы тебя из садовых начальников уволим и выселим в город.

- Да я и так уже уволенная, лежу тут, как спящая царевна, - проворчала мамуля, покряхтывая от стрельбы в пояснице. – А картошку на слабый огонь переставь, как закипит, а то разварится! - крикнула она вслед дочери.

- Мам, мне уже тридцать лет, и картошку сварить я как-нибудь осилю, - пробурчала Маша себе под нос.

Уже потом, когда приехали Лиза с Сережей и Степкой, когда отец прибежал сказать, что уже можно первому идти париться, и пусть идет Степка, пока не так жарко в бане, когда следом за Степкой и все попарились от души, когда уже солнце отправилось в свою колыбель за частоколом елок в ближнем лесу, а на небе рассыпался ежевечерний мешок со звездами, когда Маша, наконец, накрыла ужин, когда мамулю с великими предосторожностями переместили в старое уютное кресло за стол, когда налили по первой, и наступило то приятное расслабленное состояние, какое бывает в теплый вечер последних дней весны, - только тогда Маша, наконец, ощутила, как свалился с ее затылка металлический обод, который держал ее своими жесткими щупальцами весь этот трудный и долгий день.

На следующий день все встали на удивление рано, кроме Маши. Лиза сменила сестричку на кухне и настряпала гору оладий. А Маша даже ничего не слышала и проснулась только, когда Степка был отправлен к тетушке, где, не церемонясь, взгромоздился к ней на кровать и взял за щеки ладошками, и чмокнул в нос, и Маша спросонья захохотала от щекотки теплых Степкиных пальчиков и уже сама спрыгнула с кровати.

Завтрак был поздний, уже в одиннадцать часов, почти обед, и все, разнеженные, лениво расползлись по своим делам. Отец что-то там опять колдовал над яблонями, Степка, вытащив из сарая велосипед, унесся с соседским мальчишкой наперегонки, Лиза с Сергеем взялись прилаживать на веранде новую полочку под цветы. Мамуля, немного оправившись после вчерашнего приступа, осторожно передвигалась по веранде и давала ценные указания вешателям полочки, а те шутливо огрызались. Маша же взяла плед, книжку и поплелась на укромную лавку в глубине сада.

Она, кажется, задремала и проснулась от того, что ее громко позвали.

- Маша, Маш, телефон! Иди же сюда, Машенька! – мама и Лиза звали ее наперебой, она выпуталась из пледа и, отшвырнув книжку, побежала к дому, пригибаясь от растопыренных яблоневых веток.

Звонила Вера Львовна, и Маша с неудовольствием вспомнила, что пообещала приехать сегодня к двум. Мама Платона была дамой непреклонной, один в один - непробиваемый сын, и Маша неожиданно для себя согласилась на визит, хотя только минуту назад собиралась увильнуть. Все ее семейство с недоумением наблюдало, как их дочь, сестра и тетушка лихорадочно собирает вещи в сумку, торопливо извиняясь за свой неожиданный побег, садится в машину и, пообещав вернуться как можно скорее, уезжает прочь.

Поскольку дороги в город были свободны, - машины плотной вереницей ползли навстречу ей, из города, - Маша совсем скоро была дома. Она быстро переоделась, привела в порядок голову, поработала с лицом и, осмотрев себя в зеркале, осталась довольной. Она всегда старалась приезжать к Вере Львовне в более-менее парадном виде, поскольку та была просто образцом ухоженной женщины без возраста.

Возле дома Веры Львовны Маша посмотрела на часы – оказалось, что она приехала на полчаса раньше намеченного времени. «Может быть, ее нет дома? И чего ты так торопилась? Ведь сказали тебе – к двум», - упрекнула она себя и нажала на кнопку звонка. На ее счастье за дверью послышались шаги, замок лязгнул, она вздохнула с облегчением и… остолбенела: в проеме возник Платон собственной персоной.

 


 

При виде Маши глаза его расширились, он даже немного отшатнулся:

- Ты...? Откуда ты здесь?

Она от неожиданности тоже едва не шарахнулась прочь от этой двери, но, сжав зубы, удержалась на месте, только чуть побледнела:

- Здравствуй, Платон. Я к Вере Львовне.

- К Ве...? – он, похоже, оправился от первого шока и крикнул вглубь квартиры. – Мам, к тебе пришли. Маша, - уточнил он уже тише, уставившись на нее.

- Машенька! – Вера Львовна уже бежала ей на подмогу. – Заходи, дорогая, у нас небольшой праздник!

- Вера Львовна, я... Простите, но я никак не могу! – Маша потихоньку отступила назад.

- Я заехала сказать,... я приду в другой раз.

- Нет, Маша, останься, я прошу тебя! Ты меня огорчишь. Давай, заходи, подключайся, мне надо помочь, а то этот, с позволения сказать, юноша ничего не смыслит в сервировке парадного обеда.

- Слушайте, дамы, а что происходит? – Платон попытался вклиниться в их разговор.

- Платон, что ты стоишь, приглашай Машу в дом! Я - на кухню, у меня там, кажется, пирог горит, - Вера Львовна уже убегала, бросив их разбираться со всеобщим конфузом.

Маша все пятилась, но Платон не стал дожидаться, пока она окажется вне пределов досягаемости. Протянув руку, он просто-напросто втащил ее в квартиру и с грохотом захлопнул входную дверь. На короткую секунду ей вдруг показалось, что он сейчас ее поцелует, глаза его полыхнули таким жаром и марсианским притяжением, что она невольно потянулась к нему, но тут же, опомнившись, вырвалась и сердито прошипела, одергивая блузку, съехавшую немного на сторону от его решительных действий:

- Что ты себе позволяешь?

- А что я себе позволяю? – нахально поднял тот брови. – Ты ведь пришла в гости? Ну, так вот и заходи.

Она, секунду помедлив, решительно сбросила обувь и подняла на него глаза - Платон пристально наблюдал за ее действиями. Голос Веры Львовны заставил их обоих вздрогнуть:

- Платоша, Маша, вы где там потерялись? Машенька, мне нужна твоя помощь!

Она рванула на зов с великим облегчением – температура накаливания возле двери достигла максимальных пределов, и находиться рядом с предметом своих мыслей было опасно.

Возле стола Вера Львовна колдовала над только что вынутым из духовки пирогом, выкладывая его на красивое белоснежное блюдо с золотистой каймой.

- Так, дорогая, в шкафу - салфетки, в верхнем ящике - вилки и ножи, все это неси в гостиную, разложи возле тарелок.

- Вера Львовна..., - попыталась прорваться сквозь частокол просьб Маша, но неудачно.

- Машенька, солнышко, у меня катастрофически мало времени, гости практически уже на пороге, поэтому все разговоры – потом, ага?

- Какие гости? – ошарашено пролепетала та.

- Дело в том, - Вера Львовна отбросила в сторону прихватку и варежку, - что у меня сегодня день рождения.

- Но почему вы мне не сказали?

- Хм, а зачем? – Вера Львовна внимательно посмотрела на Машу. – Чтобы ты в очередной раз струсила?

- Но...

- Скажи, пожалуйста, ты съездила к Платону?

- Нет.

- Вот! – указательный палец назидательно взметнулся вверх.

- Он сам приходил ко мне на работу, и мы поссорились вконец, - злым шепотом рявкнула Маша.

- О, господи! Ну, ничего доверить нельзя, - всплеснула руками Вера Львовна. - Так, ладно, Маш, мы разберемся с этим позже, о`кей?

- О`кей, - обречено пробормотала та и полезла за салфетками.

В гостиной стоял довольно большой стол, накрытый кружевной роскошной скатертью с узорчатой вышивкой по краю и украшенной алыми витыми кистями по углам. Маша машинально стала раскладывать салфетки и столовые приборы рядом с уже стоявшими по кругу тарелками, а мысли же ее в это время бродили за пределами гостиной: где-то там, в глубине квартиры злился на нее Платон. То что он был зол, у нее не вызывало никакого сомнения.

У нее даже вся кожа болела, когда она представляла его сердито нахмуренные брови и выдвинутый вперед подбородок.

Конечно, он решил, что она за ним таскается! А ведь нет ничего ужаснее, чем назойливая бывшая, уж она-то это хорошо помнит. Только в качестве назойливого бывшего выступал ее тогдашний «друг сердешный» Она прекрасно помнила, как это было неуместно, неловко, попросту, противно. И вот, поздравляю, в этой роли впервые на арене – Мария Муромцева, Советский Союз, черт бы побрал все на свете!

«Ладно, ничего, я сейчас накрою на стол, помогу, чем могу и – сбегу подальше отсюда: от Платона с его бровями, подбородком и злостью на меня, и от его изобретательной матушки».

- Картина маслом - пророкотал у нее за спиной материализовавшийся из воздуха объект ее размышлений. Маша, вздрогнув, едва не уронила оставшиеся вилки, но постаралась взять себя в руки. Это у нее получилось неплохо, и она поздравила себя с быстрой обучаемостью в военно-полевых условиях. Оставшиеся вилки с ножами заняли положенные им места, и она развернулась к Платону, который с язвительной ухмылкой стоял, опершись плечом о дверной косяк.

Ее вдруг кольнуло болезненное воспоминание: в то дождливое утро, когда она в первый раз кормила его завтраком, – он точно так же стоял в дверях, засунув руки в карманы, только вместо язвительного имел вид мрачный и не проснувшийся.

- Ну, и что вы молчите, Мария Петровна?

- Так вы же ничего не спрашиваете, Платон Андреевич, - в тон ему ответила Маша.

- Хорошо, я спрошу. И давно это у вас?

- Что именно?

- Ну… давно ты бываешь здесь?

- Вера Львовна при тебе, кажется, пригласила меня на кофе. Почему я должна была отказаться? И что плохого в том, что я... бываю здесь? - с вызовом повторила она его же слова.

- Да нет, - протянул Платон, - плохого ничего.

- Не волнуйся, я сейчас закончу и уйду, - холодно заявила Маша, направляясь к двери.

Платон сделал еле уловимое движение в сторону, и оказалось, что он уже загораживает ей весь проход.

- Позволь пройти, - официальным тоном попросила Маша, а Платон только упрямо нахмурился в ответ и не сдвинулся с места. На Машино счастье за плечом Платона выросла Вера Львовна и заторопила:

- Платоша, что ты стал на дороге? Времени совершенно нет!

Тот посторонился, наконец, а Вера Львовна, изящно обогнув его, поставила на стол принесенные тарелки с нарезкой, а на обратном пути подхватила Машу под руку и утащила ее на кухню со словами:

- Маша, идем, нужно принести еще салатики.

 


(Продолжение)

январь, 2011 г.
 

Copyright © 2010-2011 Светланa Беловa

Другие публикации автора

Обсудить на форуме

 

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено

В начало страницы

Запрещена полная или частичная перепечатка материалов клуба www.apropospage.ru без письменного согласия автора проекта.
Допускается создание ссылки на материалы сайта в виде гипертекста.


Copyright © 2004 apropospage.ru


      Top.Mail.Ru