|
Марина Цветаева Да, да, девушки, признавайтесь первые…Марина Цветаева не только великолепный поэт. Ее проза покоряет блестящим стилем, точными формулировками и неожиданными выводами. Татьяна Ларина у нее – совсем другая,
нежели мы привыкли воспринимать пушкинскую героиню. Для великой поэтессы она не только символ "несчастной, невзаимной, невозможной любви", но и… Впрочем, лучше прочитать саму Марину Цветаеву.
"Мой Пушкин"
(oтрывок)
Теперь мы в сад перелетим,
Где встретилась Татьяна с ним.
Скамейка. На скамейке - Татьяна. Потом приходит Онегин, но не садится, а – она - встает. Оба
стоят. И говорит только он, все время, долго, а она не говорит ни слова. И тут
я понимаю, …что - это - любовь: когда скамейка, на скамейке - она, потом
приходит он, и все время говорит, а она не говорит ни слова.
…Я не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и может быть, в Татьяну немножко больше),
в них обоих вместе, в любовь. И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в нее - немножко больше), не в них двух, а в их любовь. В любовь. Скамейка, на которой они – не - сидели, оказалась предопределяющей. Я ни тогда, ни потом, никогда не любила, когда целовались, всегда - когда расставались. Никогда не любила - когда садились, всегда - когда расходились. Моя первая любовная сцена была нелюбовная: он – не - любил (это я поняла), потому и
не сел, любила - она, потому и встала, они ни минуты не были вместе, ничего вместе не делали, делали совершенно обратное: он говорил, она молчала, он не любил, она любила, он ушел, она осталась, так что если поднять занавес - она одна стоит, а может быть, опять сидит, потому что стояла она только потому, что – он - стоял, а потом рухнула и так будет сидеть вечно. Татьяна на той скамейке сидит вечно. Эта первая моя любовная сцена, предопределила все мои последующие, всю страсть во мне несчастной, невзаимной, невозможной любви. Я с той самой минуты не захотела быть
счастливой и этим себя на - нелюбовь - обрекла. В том-то и все дело было, что он ее не любил, и только потому она его - так, и только для того - его, а не другого в любовь выбрала, что втайне - знала, что он ее не сможет любить.
(Это я сейчас говорю, но - знала – уже тогда, тогда знала, а сейчас научилась говорить.) У людей с этим роковым даром несчастной - единоличной - всей на себя взятой - любви - прямо – гений - на неподходящие предметы. Но еще одно, не одно, а многое, предопределил во мне Евгений Онегин. Если я потом всю жизнь по сей последний день всегда
первая писала, первая протягивала руку - и руки, не страшась суда - то только
потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна в книге, при свечке, с
растрепанной и переброшенной через грудь косой, это на моих глазах - сделала.
И если я потом, когда уходили (всегда - уходили), не только не протягивала
вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда, в саду,
Татьяна застыла статуей. Урок смелости. Урок гордости. Урок верности. Урок судьбы. Урок одиночества. У кого из народов - такая любовная героиня: смелая и достойная, влюбленная - и непреклонная, ясновидящая - и любящая! Ведь в отповеди Татьяны - ни тени мстительности. Потому и получается полнота возмездия, поэтому-то Онегин и стоит "как громом пораженный". Все козыри были у нее в руках, чтобы отметить и свести его с ума,
все козыри - чтобы унизить, втоптать в землю той скамьи, сравнять с паркетом той залы, она все это уничтожила одной только обмолвкой: Я вас люблю (к чему лукавить?) К чему лукавить? Да к тому, чтобы торжествовать! А торжествовать - к чему? А вот на это, действительно, нет ответа для Татьяны - внятного, и опять она стоит, в зачарованном кругу залы, как тогда -
в зачарованном кругу сада, - в зачарованном кругу своего любовного одиночества, тогда - непонадобившаяся, сейчас - вожделенная, и тогда и ныне - любящая и любимой быть не могущая. Все козыри были у нее в руках, но она - не играла. Да, да, девушки, признавайтесь - первые, и потом слушайте отповеди, и потом выходите замуж за почетных раненых, и потом слушайте признания и не
снисходите до них - и вы будете в тысячу раз счастливее нашей другой героини, той, у которой от исполнения всех желаний ничего другого не осталось, как лечь на рельсы. Между полнотой желания и исполнением желаний,
между полнотой страдания и пустотой счастья мой выбор был сделан отродясь - и дородясь. Ибо Татьяна до меня повлияла еще на мою мать. Когда мой дед, А.Д.Мейн, поставил ее между любимым и собой, она выбрала,
отца, а не любимого, и замуж потом вышла лучше, чем по-татьянински, ибо "для бедной Тани все были жребии равны" - а моя мать выбрала самый тяжелый жребий - вдвое старшего вдовца с двумя детьми, влюбленного в покойницу, - на детей и
на чужую беду вышла замуж, любя и продолжая любить - того, с которым потом никогда не искала встречи и которому, впервые и нечаянно встретившись с ним на лекции мужа, на вопрос о жизни, счастье и т. д., ответила: "Моей дочери год, она очень крупная и умная, я совершенно счастлива..." (Боже, как в эту минуту она должна была меня, умную и крупную, ненавидеть за то, что я - не – его - дочь)! Так, Татьяна не только на всю мою жизнь повлияла,
но на самый факт моей жизни: не было бы пушкинской Татьяны - не было бы меня. Ибо женщины – так - читают поэтов, а не иначе. Показательно, однако, что мать меня Татьяной не
назвала - должно быть, все-таки, - пожалела девочку... 2004 г. 
|
