Глава 10
Спаситель Марианны, как, блеснув красноречием, но слегка уклонившись от истины, назвала Уиллоби Маргарет, явился в коттедж спозаранку
узнать о здоровье мисс Марианны. Миссис Дэшвуд приняла его не просто любезно, но
с сердечностью, рожденной и признательностью, и тем, что она услышала о нем от
сэра Джона. Этот визит должен был уверить молодого человека, что в семье, с
которой свела его судьба, царят благовоспитанность, утонченность, взаимная
привязанность и домашняя гармония. В чарах же их самих убеждать его вторично
необходимости не было ни малейшей.
У мисс Дэшвуд был очень нежный цвет лица, черты которого
отличались правильностью, и прелестная фигура. Но Марианна не уступала сестре в
миловидности и даже превосходила ее. Может быть, сложена она была не столь
гармонично, но более высокий рост лишь придавал ее осанке известную величавость,
а лицо было таким чарующим, что называвшие ее красавицей меньше уклонялись от
истины, чем это обычно при светских похвалах.
Прозрачная смуглость кожи не умаляла яркости румянца, все
черты обворожали, улыбка пленяла, а темные глаза искрились такой живостью и
одушевлением, что невольно восхищали всех, кто встречал их взор. От Уиллоби в
первые минуты их блеск был скрыт смущением, которое вызвали воспоминания о его
услуге. Но когда оно рассеялось, когда она вновь стала сама собой и успела
заметить, что безупречность манер в нем сочетается с открытым и веселым
характером, а, главное, когда он признался в страстной любви к музыке и танцам,
она одарила его взглядом, полным такого горячего одобрения, что до конца визита
он обращал почти все свои слова к ней.
Чтобы вовлечь ее в разговор, достаточно было упомянуть
какое-нибудь любимое ее занятие. В подобных случаях промолчать у нее недоставало
силы, и говорила она со всем жаром искренности, без тени робости или
сдержанности. Как они с Уиллоби не замедлили обнаружить, танцы и музыка
доставляли им равное наслаждение, и причина заключалась в общности их
склонностей и суждений. Марианне тотчас захотелось узнать его мнение о других
подобных же предметах, и она заговорила о книгах, перечисляя любимых авторов и
описывая их достоинства столь восторженно, что молодой человек двадцати пяти лет
был бы бесчувственным истуканом, если бы тотчас же не превратился в их пылкого
поклонника, даже не прочитав ни единой принадлежащей им строчки. Вкусы и тут
оказались поразительно схожими. И он и она обожали одни и те же книги, одни и те
же страницы в них, а если и обнаруживались какие-нибудь разногласия, все
возражения тотчас уступали силе ее доводов и пламени ее глаз. Он соглашался со
всеми ее приговорами, вторил всем ее хвалам, и, задолго до того как его визит
подошел к концу, они беседовали со всей свободой давних знакомых.
- Ну, что же, Марианна,- сказала Элинор, едва он откланялся,-
мне кажется, за одно короткое утро ты успела очень много! Тебе уже известно,
какого мнения мистер Уиллоби придерживается о всех сколько-нибудь важных
предметах. Ты знаешь, что он думает о Каупере и Вальтере Скотте, ты убедилась,
что достоинства их он ценит так, как они того заслуживают, и получила все
возможные заверения, что Поуп2
восхищает его в должной мере и не более. Но если и дальше предметы для разговора
будут обсуждаться с такой поразительной быстротой, долго ли вам удастся
поддерживать знакомство? Скоро все интересные темы исчерпаются! Достаточно еще
одной встречи, чтобы он изложил свои взгляды на красоту пейзажей и вторые браки,
и тебе больше не о чем будет его спрашивать...
- Элинор! - вскричала Марианна.- Честно ли это? Справедливо
ли? Неужели мои интересы так убоги? Но я поняла твой намек. Я была слишком
непринужденной, слишком откровенной, слишком счастливой! Я погрешила против всех
светских правил. Я была искренней и чистосердечной, а не сдержанной, банальной,
скучной и лицемерной. Говори я только о погоде и плохих дорогах, открывая рот не
чаще двух раз в двадцать минут, мне не пришлось бы выслушать этот упрек.
- Душечка,- поспешила сказать миссис Дэшвуд,- не надо
обижаться на Элинор. Она ведь просто пошутила. Разумеется, я строго побранила бы
ее, если бы она и правда осуждала радость, которую доставили тебе разговоры с
нашим новым знакомым.
И Марианна тут же перестала сердиться.
Уиллоби, со своей стороны, всем поведением показывал, как
приятно ему знакомство с ними и как хотел бы он его упрочить. Он бывал у них
каждый день. Вначале предлогом служило желание справиться о здоровье Марианны,
однако ласковый прием, который он встречал, с каждым разом становился все
ласковее, и необходимость в этом предлоге отпала прежде, чем выздоровление
Марианны заставило бы отказаться от него. Она не выходила из дома несколько
дней, но никогда еще невольное заключение не протекало столь необременительно.
Уиллоби обладал недурными талантами, живым воображением, веселостью нрава,
умением держаться с дружеской непринужденностью. Он словно создан был завоевать
сердце Марианны, ибо ко всему перечисленному добавлялась не только красивая
наружность, но и природная пылкость ума, которая пробуждалась и питалась ее
собственным примером, ей же представлялась главным его очарованием. Мало-помалу
его общество начало доставлять ей упоительную радость. Они беседовали, вместе
читали, пели дуэты. Пел и играл он превосходно, а читал с тем чувством и
выразительностью, каких, к сожалению, недоставало Эдварду.
Миссис Дэшвуд восторгалась им не менее, чем Марианна. Да и
Элинор могла поставить ему в упрек лишь склонность - которая была свойственна и
Марианне, а потому особенно ее в нем восхищала - склонность при любом случае
высказывать собственные мысли, не считаясь ни с кем и ни с чем. Привычка
скоропалительно составлять и объявлять во всеуслышание свое мнение о других
людях, приносить в жертву требования вежливости капризам сердца, завладевать
всем желанным ему вниманием и высокомерно пренебрегать общепринятыми правилами
поведения, обнаруживала легкомысленную беспечность, которую Элинор одобрить не
могла, как бы и он сам, и Марианна ее не оправдывали.
Марианна все более убеждалась, что в шестнадцать с половиной
лет навеки отчаявшись встретить свой идеал, она несколько поторопилась. Уиллоби
воплощал все качества, которые в тот черный час, как и в другие более светлые,
представлялись ей в мечтах обязательными для ее будущего избранника. Вел же себя
он так, что в серьезности его намерений сомневаться должно было не более, чем в
его совершенствах.
И миссис Дэшвуд еще до истечения первой недели уже с надеждой
и нетерпением ждала их свадьбы, хотя мысль о предполагаемом богатстве молодого
человека в ее соображениях никакой роли не играла, и втайне поздравляла себя с
двумя такими зятьями, как Эдвард и Уиллоби.
Друзья полковника Брэндона, столь быстро обнаружившие, что он
пленился Марианной, забыли о своем открытии как раз тогда, когда Элинор начала
по некоторым признакам подмечать, что это наконец действительно произошло. Их
внимание и остроумие отвлек его более счастливый соперник, и шуточки, сыпавшиеся
на полковника, пока он еще не был покорен, прекратились как раз тогда, когда его
чувства начали оправдывать насмешки, какие весьма заслуженно навлекает сердечный
жар. Элинор вынуждена была против воли поверить, что он на самом деле питает к
ее сестре склонность, которую миссис Дженнингс приписывала ему для собственного
развлечения, и что как бы близость вкусов ни воспламеняла мистера Уиллоби, столь
же поразительное несходство их характеров отнюдь не стало помехой для полковника
Брэндона. Это ее удручало: на что могли рассчитывать молчаливые тридцать пять
лет против полных огня двадцати пяти? Пожелать ему успеха она не могла и потому
желала для него равнодушия. Он ей нравился - молчаливая сдержанность придавала
ему интерес в ее глазах. Серьезность его не была суровой, сдержанность же
казалась следствием каких-то душевных невзгод, а не природной угрюмости нрава.
Намеки сэра Джона на прошлые горести и разочарования подтверждали ее заключение,
что он несчастен, и внушали ей уважение и сострадание к нему.
Быть может, она уважала и жалела его даже больше из-за
пренебрежения Уиллоби и Марианны, которые словно не могли извинить ему, что он
не молод и не весел, и, казалось, нарочно искали случая сказать что-нибудь
уничижительное по его адресу.
- Брэндон принадлежит к тем людям,- объявил однажды Уиллоби,
когда речь зашла о полковнике,- о ком все отзываются хорошо, но чьего общества
не ищут, кого все счастливы видеть, но с кем забывают затем обменяться даже
двумя-тремя словами.
- Как раз таким он представляется и мне! - воскликнула
Марианна.
- Но чем тут гордиться? - заметила Элинор.- Вы оба
несправедливы. В Бартон-парке все глубоко его уважают, и я всегда бываю рада
случаю побеседовать с ним.
- Ваша к нему снисходительность,- ответил Уиллоби,-
бесспорно, свидетельствует в его пользу. Но что до уважения тех, на кого вы
сослались, чести ему оно не делает. Кто предпочтет унизительное одобрение женщин
вроде леди Мидлтон и миссис Дженнингс безразличию остального общества?
- Но, быть может, брань людей, подобных вам и Марианне,
искупает доброе мнение леди Мидлтон и ее матери? Если их похвалы - хула, то ваша
хула не равна ли похвалам? Пусть они неразборчивы, но вы не менее предубеждены и
несправедливы.
- Защищая своего протеже, вы даже способны на колкости!
- Мой протеже, как вы его назвали, умный человек, а ум я
всегда ценю. Да-да, Марианна, даже в тех, кому уже за тридцать. Он повидал свет,
бывал за границей, много читал и умеет думать. Я убедилась, что могу почерпнуть
у него много разных интересных мне сведений, и он всегда отвечал на мои вопросы
любезно и с удовольствием.
- Ну, разумеется! - презрительно перебила Марианна.- Он
поведал тебе, что в Индии очень жарко и там много москитов.
- Не сомневаюсь, что поведал бы, если бы я его об этом
спросила, но это я и так уже знаю.
- Пожалуй,- вставил Уиллоби,- с его наблюдательностью он
заметил еще существование набобов, безоаровых козлов и паланкинов.
- Осмелюсь предположить, что его наблюдательность много
тоньше, чем ваши шпильки по его адресу. Но почему вы питаете к нему такую
неприязнь?
- Вовсе нет! Напротив, я считаю его весьма почтенным
человеком, которого всякий готов хвалить, и никто не замечает, у которого
столько денег, что он не знает, на что их тратить, и столько досуга, что ему
нечем занять время, и еще по два новых костюма каждый год.
- Добавьте к этому,- вскричала Марианна,- что у него нет ни
талантов, ни вкуса, ни смелости духа. Что ум его лишен остроты, его чувства -
пылкости, а голос - хотя бы малейшего выражения!
- Вы приписываете ему такое множество недостатков,- возразила
Элинор,- опираясь главным образом на собственное воображение, что мои похвалы
кажутся в сравнении холодными и малозначащими. Я ведь могу только утверждать,
что он умный, благовоспитанный, образованный человек с приятными манерами и, мне
кажется, добрым сердцем.
- Мисс Дэшвуд! - вскричал Уиллоби.- Вы поступаете со мной
жестоко! Вы пытаетесь обезоружить меня доводами рассудка и насильно меня
переубедить. Но своей цели вам не достичь! Вашему искусству вести спор я могу
противопоставить равное ему упрямство. У меня есть три самые веские причины
недолюбливать полковника Брэндона: он пригрозил мне дождем, когда я надеялся на
ясную погоду, он выбранил спицы моего кабриолета, и мне не удается продать ему
мою гнедую кобылу. Однако, если вам доставит удовольствие услышать, что во всех
остальных отношениях я считаю его репутацию безупречной, то я готов тотчас это
признать. А вы за такую уступку, которая для меня не столь уж легка, должны
оставить мне право недолюбливать его точно так же, как прежде.
Глава
11
Миссис Дэшвуд и ее дочерям, когда они переехали в Девоншир,
даже в голову не приходило, что их уединенной жизни так скоро придет конец и
постоянные приглашения, постоянные гости почти не оставят им времени для
серьезных занятий. Но произошло именно это. Когда Марианна поправилась, сэр Джон
принялся приводить в исполнение задуманный им план развлечений дома и на свежем
воздухе. В Бартон-парке один танцевальный вечер сменялся другим, и едва стихал
октябрьский дождь, как устраивались катания на лодках. Уиллоби был непременным
участником этих увеселений, и сопутствующая им свобода от стеснительных
церемоний как нельзя более способствовала его дальнейшему сближению с Дэшвудами,
позволяла ему находить в Марианне все новые совершенства и выражать свое
живейшее восхищение, а в ее словах и поступках обнаруживать знаки расположения к
себе.
Их взаимная склонность не могла удивить Элинор, хотя она от
души желала, чтобы они не показывали ее столь откровенно, и раза два попыталась
убедить Марианну, что некоторая сдержанность была бы приличнее. Но Марианна не
терпела скрытности, если могла быть повинна лишь в искренности: подавлять
чувства, которые не таили в себе ничего непохвального, значило бы не только
обрекать себя на лишние усилия, но и постыдно уступить пошлым и ошибочным
понятиям. Уиллоби разделял ее мысли, а их поведение всегда было наглядным
доказательством тех убеждений, которым они следовали.
В его присутствии она никого другого не видела. Все, что он
делал, было правильно. Все, что он говорил, было умно. Если вечер в Бартон-парке
завершался картами, он передергивал в ущерб себе и всем остальным, лишь бы она
выиграла; если развлечением служили танцы, то половину их он был ее кавалером, а
остальное время они умудрялись стоять рядом и разговаривали только между собой.
Разумеется, подобное поведение вызывало всеобщий смех, но даже это не принудило
их его переменить. Они, казалось, ничего не замечали.
Миссис Дэшвуд так симпатизировала им, что ей и в голову не
приходило несколько умерить столь безудержное выражение их чувства. Она видела в
этом естественное следствие пылкости юных душ.
Для Марианны настала пора счастья. Сердце ее принадлежало
Уиллоби, и его присутствие одарило их новый дом таким очарованием, что нежная
привязанность к Норленду, которую она привезла из Сассекса, совсем изгладилась
из ее памяти, каким бы невероятным это ни представлялось ей прежде.
Элинор столь безоблачного счастья не испытывала. На сердце у
нее было не так легко и беззаботно, а развлечения не приносили ей такой радости.
Заменить ей то, что осталось в прошлом, они не могли, как не могли и смягчить
грусть разлуки с Норлендом. Ни в леди Мидлтон, ни в миссис Дженнингс она не
обрела собеседниц, способных заинтересовать ее, хотя вторая не умолкала ни на
минуту и с самого начала одарила Элинор своим расположением, а потому обращалась
преимущественно к ней. Элинор выслушала историю ее жизни уже три или четыре
раза, и будь она способна запомнить каждое дополнение и изменение, то еще в
самом начале их знакомства уже наизусть знала бы все подробности последней
болезни мистера Дженнингса, а также слова, с какими он обратился к жене за
несколько минут до того, как скончался. Леди Мидлтон была предпочтительнее своей
матушки только потому, что подобной словоохотливостью не отличалась. Элинор не
потребовалось особой наблюдательности, чтобы убедиться, что такая сдержанность
была только следствием вялости натуры, а не свидетельством ума. С мужем и
матерью она вела себя точно так же, как с гостями, а потому дружеской близости с
ней не приходилось ни искать, ни желать. Нынче она могла лишь повторить то, что
говорила вчера. И каждое ее слово наводило скуку, потому что даже настроения у
нее не менялись. Хотя она не возражала против вечеров, которые устраивал ее муж
- при условии, что правила хорошего тона будут свято соблюдаться, а она оставит
при себе двоих старших сыновей, но никакой радости такие вечера ей, казалось, не
доставляли, и с не меньшим удовольствием она могла бы проводить это время у себя
наверху. К беседе она добавляла так мало, что гости порой вспоминали о ее
присутствии, только когда она начинала нежно унимать своих проказливых сынков.
Из всех их новых знакомых Элинор лишь в полковнике Брэндоне
нашла человека, не обойденного талантами, способного вызвать дружеский интерес и
быть занимательным собеседником. О Уиллоби говорить не приходилось. Он внушал ей
восхищение и теплые, даже сестринские чувства, но он был влюблен, все свое
внимание отдавал Марианне, а для остальных от его присутствия толку было меньше,
чем от далеко не таких приятных людей. Но полковнику Брэндону, на его беду, не
предоставлялось случая посвящать все мысли одной Марианне, и в разговорах с
Элинор он находил некоторое утешение от полного безразличия ее сестры.
Сочувствие Элинор к нему возросло еще больше, когда у нее
появились причины подозревать, что ему уже довелось испытать все муки несчастной
любви. Подозрение это породили случайно оброненные слова, когда на вечере в
Бартон-парке они по взаимному согласию предпочли пропустить свой танец.
Несколько минут полковник не спускал глаз с Марианны, а потом прервал молчание,
сказав с легкой улыбкой:
- Ваша сестра, насколько я понимаю, не одобряет вторые
привязанности.
- Да,- ответила Элинор.- Она ведь очень романтична.
- Вернее, если не ошибаюсь, она просто не верит, что они
возможны.
- Пожалуй. Но как ей удается согласить подобное убеждение с
тем, что ее собственный отец был женат дважды, я, право, объяснить не берусь.
Впрочем, года через два-три в своих приговорах она, несомненно, будет опираться
на здравый смысл и наблюдения. И тогда они станут ясны и оправданны не только
для нее самой, но и для других.
- Вероятно, так и произойдет,- сказал полковник.- И все же в
предубеждениях юного ума есть особая прелесть, и невольно сожалеешь, когда они
уступают место мнениям более общепринятым.
- В этом я согласиться с вами не могу,- возразила Элинор.-
Чувства, подобные чувствам Марианны, чреваты известной опасностью, и никакие
чары искренности и наивной неопытности искупить этого не могут. Всем ее
убеждениям присуще злосчастное пренебрежение правилами приличия, и лучшее
знакомство со светом, как я ожидаю, принесет ей только пользу.
После короткого молчания полковник вернулся к теме их
разговора, спросив:
- В своем осуждении второй привязанности ваша сестра не
признает никаких смягчающих обстоятельств? В ее глазах она равно преступна для
всех? И те, кто был разочарован в своем первом выборе, из-за непостоянства ли
предмета своей привязанности или из-за каприза судьбы, обязаны равно хранить
безразличие до конца своих дней?
- Все тонкости ее принципов мне, по чести говоря, неизвестны.
Знаю лишь, что ни разу не слышала, чтобы она признала хотя бы один случай второй
привязанности извинительным.
- Пребывать в таком убеждении,- заметил он,- долго нельзя.
Однако перемена, полная перемена мнений... Нет, нет, не желайте этого! Ведь
когда юный ум бывает вынужден поступиться романтическими понятиями, как часто на
смену им приходят мнения и слишком распространенные и слишком опасные! Я сужу по
опыту. Когда-то я был знаком с барышней, которая и натурой и складом ума очень
походила на вашу сестру, и мыслила, и судила о вещах подобно ей, но затем из-за
насильственной перемены... из-за злосчастного стечения обстоятельств...- Тут он
внезапно оборвал свою речь, по-видимому, решив, что наговорил лишнего. Это-то и
пробудило у мисс Дэшвуд подозрения, которые иначе, вероятно, у нее не зародились
бы. Элинор скорее всего оставила бы его слова без внимания, если бы не заметила,
как он сожалеет, что они сорвались с его губ. И уж тут не требовалось особой
проницательности, чтобы усмотреть в его волнении намек на грустные воспоминания
о былом. Элинор дальше этого заключения не пошла, хотя Марианна на ее месте не
удовольствовалась бы такой малостью. Пылкое воображение тут же нарисовало бы ей
всю печальнейшую чреду событий повести о трагической любви.
Глава
12
На следующее утро во время их прогулки Марианна сообщила
сестре новость, которая, несмотря на все, что Элинор знала о безоглядной
порывистости и опрометчивости Марианны, поразила ее, как совсем уж нежданное
подтверждение того и другого. Сестра с величайшим восторгом поведала ей, что
Уиллоби подарил ей лошадь, которую сам вырастил в своем сомерсетширском поместье
и которая словно нарочно объезжена под дамское седло! Ни на мгновение не
задумавшись о том, что держать лошадей их мать не собиралась и что, если из-за
такого подарка она вынуждена будет переменить свое намерение, ей придется купить
лошадь для лакея, и нанять лакея, который ездил бы на второй лошади, и, вопреки
всем прежним планам, построить конюшню для этих двух лошадей, Марианна приняла
такой подарок без малейших колебаний и рассказала о нем сестре с восхищением.
- Он сейчас же пошлет за ней своего грума в Сомерсетшир,-
добавила она.- И тогда мы с ним будем кататься верхом каждый день. Разумеется,
она будет и в твоем распоряжении, Элинор. Нет, ты только представь себе, какое
наслаждение - скакать галопом по этим холмам!
Она никак не хотела пробудиться от блаженных грез и признать
неприятные истины, сопряженные с осуществлением подобной затеи. Первоначально
она наотрез отказалась с ними смириться. Еще один слуга? Но расход такой
пустячный! И мама, несомненно, ничего против иметь не будет. А для лакея
подойдет любая кляча. К тому же и покупать ее необязательно: всегда ведь можно
брать для него лошадь в Бартон-парке. А что до конюшни, достаточно будет самого
простого сарая. Тогда Элинор осмелилась выразить сомнение, прилично ли ей
принимать подобный подарок от человека, с которым она так мало... во всяком
случае... так недолго знакома.
- Ты напрасно думаешь, Элинор,- горячо возразила Марианна,-
будто я мало знакома с Уиллоби. Да, бесспорно, узнала я его недавно. Но в мире
нет никого, кроме тебя и мамы, кого я знала бы так хорошо! Не время и не случай
создают близость между людьми, но лишь общность наклонностей. Иным людям и семи
лет не хватит, чтобы хоть сколько-нибудь понять друг друга, иным же и семи дней
более чем достаточно. Я сочла бы себя виновной в куда худшем нарушении приличий,
если бы приняла в подарок лошадь от родного брата, а не от Уиллоби. Джона я
почти не знаю, хотя мы жили рядом много лет, суждение же об Уиллоби я составила
давным-давно!
Элинор почла за благо оставить эту тему. Она знала характер
своей сестры. Возражения в столь деликатном вопросе только утвердили бы ее в
собственном мнении. Но обращение к ее дочерней привязанности, перечисление всех
забот, которые их снисходительная мать навлечет на себя, если - как вполне
вероятно - даст согласие на такое добавление к их домашнему устройству, вскоре
заставили Марианну отступить, и она обещала ничего не говорить матери (которая
по доброте сердца, наверное, не прислушалась бы к голосу благоразумия) о
предложенном подарке и при первом же случае сказать Уиллоби, что она не может
его принять.
Слово свое она сдержала и, когда в тот же день Уиллоби пришел
с визитом, Элинор услышала, как ее сестра вполголоса сообщила ему, что должна
отказаться от его любезного предложения. Затем она объяснила причины такой
перемены в своих намерениях, лишив его возможности настаивать и упрашивать.
Однако он не скрыл, как разочарован, и, выразив свое огорчение, добавил столь же
тихо:
- Но, Марианна, лошадь по-прежнему принадлежит вам, пусть
пока вы и не можете на ней ездить. Я оставлю ее у себя только до тех пор, пока
вы ее не потребуете. Когда вы покинете Бартон и заживете собственным домом,
Королева Мэб будет вас ждать 3.
Вот что услышала мисс Дэшвуд. И эти слова, и тон, каким они
были произнесены, и его обращение к Марианне по имени без обычного «мисс» - все
было настолько недвусмысленным и говорило о такой короткости между ними, что она
могла дать ей только одно истолкование. И с этой минуты Элинор уже не
сомневалась, что они помолвлены. Подобное открытие ее нисколько не удивило, хотя
она и недоумевала, почему натуры столь откровенные предоставили случаю открыть
это как ей, так и остальным их друзьям.
На следующий день она услышала от Маргарет новое
подтверждение своему заключению. Уиллоби накануне провел у них весь вечер, и
Маргарет некоторое время оставалась с ними в гостиной одна, и вот тогда-то она и
увидела кое-что, о чем торжественно поведала утром старшей сестре.
- Ах, Элинор! - воскликнула она. - Я тебе расскажу про
Марианну такой секрет! Я знаю, она очень скоро выйдет замуж за мистера Уиллоби!
- Ты это говорила,- заметила Элинор,- чуть ли не каждый день
с тех пор, как они познакомились на Церковном холме. И, по-моему, они и недели
знакомы не были, как ты возвестила, что Марианна носит на шее медальон с его
портретом. Правда, портрет оказался миниатюрой нашего двоюродного деда.
- Но теперь совсем другое дело! Конечно, они поженятся очень
скоро: ведь у него есть ее локон!
- Поберегись, Маргарет! А вдруг это локон его двою родного
дедушки?
- Да нет, Элинор! Вовсе не дедушки, а Марианны. Ну, как я
могу ошибиться? Я же своими глазами видела, как он его отрезал. Вчера вечером,
после чая, когда вы с мамой вышли, они начали шептаться, ужасно быстро, и он как
будто ее упрашивал. А потом взял ее ножницы и отстриг длинную прядь - у нее ведь
волосы были распущены по плечам. А потом поцеловал прядь, завернул в белый
листок и спрятал в бумажник.
Такие подробности, перечисленные с такой уверенностью, не
могли не убедить Элинор; к тому же они лишь подтверждали все, что видела и
слышала она сама.
Но в других случаях проницательность Маргарет досаждала
старшей сестре куда больше. Когда миссис Дженнингс как-то вечером в Бартон-парке
принялась требовать, чтобы она назвала молодого человека, который пользуется
особым расположением Элинор - миссис Дженнингс уже давно умирала от желания
выведать это,- Маргарет поглядела на сестру и ответила:
- Я ведь не должна его называть, правда. Элинор?
Разумеется, раздался общий смех, и Элинор постаралась к нему
присоединиться. Но удалось ей это с трудом. Она не сомневалась, кого имеет в
виду Маргарет, и чувствовала, что не вынесет, если его имя послужит пищей для
назойливых шуточек миссис Дженнингс.
Марианна сострадала ей всем сердцем, но только ухудшила
положение, когда, вся красная, сказала Маргарет сердито:
- Не забудь, что всякие догадки высказывать вслух
непозволительно!
- Да какие же догадки! - ответила Маргарет.- Ты ведь мне сама
сказала!
Общество совсем развеселилось, и Маргарет подверглась
настойчивому допросу.
- Ах, мисс Маргарет! Ну, расскажите же нам все! - не
отступала миссис Дженнингс.- Назовите имя этого счастливчика!
- Я не должна, сударыня. Но я очень хорошо знаю его имя. И
знаю, где он живет.
- Да-да! Где он живет, мы догадываемся. В собственном доме в
Норленде, конечно. Я полагаю, он младший приходский священник.
- Вот уж нет! Он еще ничем не занимается.
- Маргарет! - горячо вмешалась Марианна.- Вспомни же, что это
все твои выдумки и такого человека вообще не существует.
- Ну, так, значит, он безвременно скончался, Марианна! Я же
знаю, что прежде он существовал, и фамилия его начинается на «эф».
В эту минуту леди Мидлтон громко высказала мнение, что
«погода стоит очень дождливая», и Элинор испытала к ней глубокую благодарность,
хотя прекрасно понимала, что ее милость вмешалась не ради нее, но потому лишь,
что терпеть не могла несветские поддразнивания, которыми так обожали
развлекаться ее супруг и матушка. Однако полковник Брэндон, всегда деликатный с
чувствами других людей, не замедлил вступить в обсуждение погоды. Затем Уиллоби
открыл крышку фортепьяно и попросил Марианну сыграть. Эти старания разных людей
переменить разговор увенчались успехом, и неприятная тема была оставлена. Однако
Элинор не так легко оправилась от тревоги, которую она в ней пробудила.
В тот же вечер общество уговорилось на следующий день
отправиться осмотреть великолепное имение в двенадцати милях от Бартона,
принадлежащее родственнику полковника Брэндона, и полковник должен был открыть
им доступ туда, ибо владелец находился за границей и отдал строжайшее
распоряжение не допускать в дом посторонних. Тамошние сады славились красотой, и
сэр Джон, рассыпавшийся в похвалах им, мог считаться надежным судьей, ибо он уже
десять лет как возил своих гостей осматривать их по меньшей мере дважды в одно
лето. В парке было обширное озеро, утро можно будет занять прогулкой на лодках.
Они возьмут холодную провизию, отправятся в открытых экипажах, и все будет
сделано, чтобы пикник удался на славу.
Кое-кто из присутствующих счел этот план несколько смелым для
такого времени года, тем более что последние две недели не выпало даже дня без
дождя, и Элинор уговорила миссис Дэшвуд, которая уже немного простудилась,
остаться дома.
Глава
13 Их предполагаемая поездка в Уайтвелл обманула все ожидания
Элинор. Она приготовилась вымокнуть, утомиться, пережить бесчисленные страхи, но
дело обернулось даже еще хуже: они вообще никуда не поехали.
К десяти часам компания собралась в Бартон-парке, где им
предстояло позавтракать. До рассвета шел дождь, но утро сулило некоторую
надежду, потому что тучи рассеивались и довольно часто из них выглядывало
солнце. Все пребывали в веселом расположении духа и были полны решимости вопреки
тяготам и неприятным неожиданностям сохранять бодрость.
Они еще сидели за столом, когда принесли почту. Среди писем
одно было адресовано полковнику Брэндону. Он взял конверт, взглянул на надпись
на нем, переменился в лице и тотчас вышел из столовой.
- Что с Брэндоном? - спросил сэр Джон.
Ответить никто ничего не мог.
- Надеюсь, он не получил дурных известий,- сказала леди
Мидлтон.- Если полковник Брэндон встал из-за стола, даже не извинившись передо
мной, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее.
Минут через пять полковник вернулся.
- Надеюсь, вы не получили дурных вестей, полковник? - тотчас
осведомилась миссис Дженнингс.
- Отнюдь нет, сударыня. Благодарю вас.
- Вам пишут из Авиньона? Надеюсь, вашей сестрице не стало хуже?
- Нет, сударыня. Оно из Лондона. Обычное деловое письмо.
- Так почему же оно вас взволновало, если оно деловое и
обычное? Ни-ни, полковник, вы нас не обманете! Придется вам во всем признаться.
- Право, сударыня! - вмешалась леди Мидлтон.- Подумайте, что вы такое говорите!
- Или вас извещают, что ваша кузина Фанни сочеталась браком?
- продолжала миссис Дженнингс, пропуская упрек дочери мимо ушей.
- Нет, ничего подобного.
- Ну, так мне известно от кого оно, полковник. И надеюсь, она в добром здравии.
- О ком вы говорите, сударыня? - сказал он, слегка краснея.
- А! Вы прекрасно знаете о ком.
- Я крайне сожалею, сударыня,- сказал полковник, обращаясь к
леди Мидлтон,- что получил это письмо именно сегодня, так как оно связано с делом, которое требует моего немедленного присутствия в Лондоне.
- В Лондоне! - воскликнула миссис Дженнингс.- Но что вам
делать там в такую пору?
- Мне чрезвычайно грустно отказываться от столь приятной
поездки,- продолжал он.- Тем более что, боюсь, без меня вас в Уайтвелл не впустят.
Какой удар для них всех!
- Но если бы вы написали записку экономке, мистер Брэндон? - огорченно спросила Марианна.- Неужели этого будет недостаточно?
Он покачал головой.
- Но как же так, вдруг не поехать, когда все готово? - воскликнул сэр Джон.- Вы отправитесь в Лондон завтра, Брэндон, и не спорьте!
- Будь это возможно! Но не в моей власти задержаться даже на
день.
- Если бы вы, по крайней мере, объяснили нам, что это за
дело,- заявила миссис Дженнингс,- мы могли бы решить, можно его отложить или
никак нельзя.
- Но вы задержитесь только на шесть часов,- заметил Уиллоби,-
если отложите отъезд до нашего возвращения.
- Я не могу позволить себе потерять хотя бы час...
Элинор услышала, как Уиллоби сказал Марианне вполголоса:
- Есть люди, которые не терпят пикников, и Брэндон
принадлежит к ним. Попросту он испугался схватить простуду и придумал эту историю, чтобы не ездить. Готов поставить пятьдесят гиней, что письмо он написал
сам.
- Нисколько в этом не сомневаюсь,- ответила Марианна.
- Ну, мне давно известно, Брэндон,- сказал сэр Джон,- что
вас, если уж вы приняли решение, не переубедить! Однако подумайте! Мисс Кэри с сестрицей приехала из Ньютона, три мисс Дэшвуд прошли пешком всю дорогу от
коттеджа, а мистер Уиллоби встал на два часа раньше обычного - и все ради пикника в Уайтвелле.
Полковник Брэндон вновь выразил глубокое сожаление, что стал причиной столь неприятного разочарования, но иного выбора у него, к несчастью, нет.
- Ну, а когда же вы вернетесь?
- Надеюсь, как только ваши дела в Лондоне будут окончены, мы снова увидим вас в Бартоне,- добавила ее милость.- И поездку в Уайтвелл отложим
до вашего возвращения.
- Вы очень любезны. Но пока совершенно неизвестно, когда я
сумею вернуться, и я не смею что-либо обещать.
- А! Он должен вернуться и вернется! - вскричал сэр Джон.- Я
подожду неделю, а потом сам за ним отправлюсь!
- Непременно, сэр Джон, непременно! - подхватила миссис
Дженнингс.- И может быть, вы тогда узнаете, что он от нас утаивает.
- Ну, я не охотник совать нос в чужие дела. И кажется, это
что-то такое, в чем ему неловко открыться.
Лакей доложил, что лошади полковника Брэндона поданы.
- Вы ведь не верхом отправитесь в Лондон? - осведомился сэр
Джон, оставляя прежнюю тему.
- Нет. Только до Хонитона. А оттуда на почтовых.
- Ну, раз уж вы положили уехать, желаю вам счастливого пути.
А может, все-таки передумаете, а?
- Уверяю вас, это не в моей власти.
И полковник начал прощаться.
- Есть ли надежда, мисс Дэшвуд, увидеть зимой вас и ваших
сестер в столице?
- Боюсь, что ни малейшей.
- В таком случае я вынужден проститься с вами на больший
срок, чем мне хотелось бы.
Марианне он лишь молча поклонился.
- Ах, полковник!- сказала миссис Дженнингс.- Уж теперь-то вы
можете сказать, зачем вы уезжаете!
В ответ он пожелал ей доброго утра и в сопровождении сэра
Джона вышел из комнаты.
Теперь, когда вежливость уже не замыкала уста, сожаления и
негодующие возгласы посыпались со всех сторон. Все вновь и вновь соглашались в
том, как досадно, как непереносимо подобное разочарование.
- А я догадываюсь, какое это дело! - вдруг торжествующе
объявила миссис Дженнингс.
- Какое же, сударыня? - хором спросили все.
- Что-нибудь с мисс Уильямс, ручаюсь вам.
- Но кто такая мисс Уильямс? - спросила Марианна.
- Как! Вы не знаете? Нет-нет, что-то о мисс Уильяме вы,
конечно, слышали! Она родственница полковника, душенька. И близкая. Такая
близкая, что юным барышням и знать не следует.- Чуть понизив голос, она тут же
сообщила Элинор: - Это его незаконная дочь!
- Неужели!
- Да-да. И сущий его портрет. Помяните мое слово, полковник
завещает ей все свое состояние.
Вернувшийся в столовую сэр Джон немедля присоединился к общим
сетованиям, но в заключение сказал, что раз уж они собрались, то им следует
придумать, как провести время наиболее приятным образом. После недолгого
совещания все согласились, что, хотя счастье они могли обрести лишь в Уайтвелле,
тем не менее прогулка в экипажах по окрестностям может послужить некоторым
утешением. Приказали подать экипажи. Первым подъехал кабриолет Уиллоби, и
никогда еще Марианна не сияла таким счастьем, как в ту минуту, когда впорхнула
на сиденье. Уиллоби хлестнул лошадей, они скрылись среди деревьев парка, и
общество снова увидело их, только когда они возвратились в Бартон-парк, причем
много позднее остальных. Оба были в самом радостном расположении духа, однако
объяснили лишь несколько неопределенно, что кружили по проселкам, а не
отправились в холмы, как прочие.
Затем уговорились вечером потанцевать, а день провести как
можно веселее. К обеду подъехали другие члены семейства Кэри, и сэр Джон с
большим удовольствием заметил, что за стол село без малого двадцать человек.
Уиллоби занял свое обычное место между двумя старшими мисс Дэшвуд, миссис
Дженнингс села справа от Элинор, и еще не подали первого блюда, как она,
наклонившись к Марианне за спиной Элинор и Уиллоби, сказала достаточно громко,
чтобы услышали и они:
- А я все узнала, несмотря на ваши хитрости! Мне известно,
где вы провели утро.
Марианна порозовела и быстро спросила:
- Так где же?
- А разве вы не знали,- вмешался Уиллоби,- что мы катались в
моем кабриолете?
- Как не знать, шалопай вы эдакий! Вот потому-то я и
потрудилась справиться, где вы катались... Надеюсь, мисс Марианна, ваш дом вам
нравится. Он очень обширен, как мне хорошо известно, но я полагаю, к моему
первому визиту вы его обставите заново. Когда в последний раз я была там шесть
лед назад, он очень в этом нуждался.
Марианна отвернулась в большом смущении. Миссис Дженнингс
принялась смеяться, и Элинор пришлось выслушать, как она, в решимости докопаться
до истины, не более и не менее как подослала свою горничную к груму мистера
Уиллоби и таким образом установила, что они ездили в Ал-ленем и провели там
долгое время, гуляя по саду и осматривая дом.
Элинор ушам своим не верила. Она не могла даже вообразить,
чтобы Уиллоби пригласил Марианну, а она согласилась войти в дом миссис Смит, с
которой была совершенно незнакома.
Едва они покинули столовую, как Элинор спросила об этом
Марианну, и, к величайшему ее изумлению, оказалось, что миссис Дженнингс нигде
не погрешила против истины. Марианна даже рассердилась на нее за подобные
сомнения.
- Почему ты думаешь, Элинор, что мы не могли поехать туда и
осмотреть дом? Ведь ты же сама не раз выражала такое желание!
- Да, Марианна. Но я не переступила бы его порога без ведома
миссис Смит и в обществе одного лишь мистера Уиллоби.
- Но мистер Уиллоби - единственный человек, имеющий право
показывать этот дом, а раз мы ехали в кабриолете, никого третьего с нами быть не
могло. Такого приятного утра я еще никогда не проводила!
- Боюсь,- сказала Элинор,- приятность еще не залог приличия.
- Напротив, Элинор, более верного залога и найти нельзя.
Преступи я истинные требования приличия, то все время чувствовала бы это: ведь,
поступая дурно, мы всегда это сознаем, и в таком случае вся приятность была бы
для меня испорчена.
- Но, милая Марианна, теперь, когда тебе пришлось выслушать
нестерпимо бесцеремонные намеки, неужели ты не убедилась в неосмотрительности
своего поведения?
- Если считать бесцеремонные намеки миссис Дженнингс
доказательством нарушения приличий, все мы только и делаем, что нарушаем их
каждый миг нашей жизни. Ее осуждение трогает меня не более ее похвал. Я не вижу
ничего дурного в том, что гуляла в саду миссис Смит и осмотрела ее дом. Со
временем они будут принадлежать мистеру Уиллоби и...
- Даже если бы со временем им предстояло принадлежать тебе,
Марианна, твоему поступку оправдания нет.
При последних словах Марианна покраснела, но тем не менее
нетрудно было заметить, что это был скорее румянец удовольствия. Поразмыслив
минут десять, она подошла к сестре и с большим оживлением сказала:
- Пожалуй, Элинор, мне, действительно, не следовало ездить в
Алленем, но мистер Уиллоби непременно хотел показать мне усадьбу. И дом
прекрасен, поверь мне. На втором этаже есть очаровательная гостиная, как раз
такой величины, какая особенно удобна для постоянного пользования. И будь она
хорошо обставлена, ничего прелестнее и представить себе было бы невозможно.
Угловая комната, окна выходят на две стороны. За одними лужайка для игры в шары
простирается до рощи на крутом склоне, за другими виднеются церковь, деревня и
высокие холмы вдали - те самые, которые столько раз возбуждали наше восхищение.
Правда, вид ее меня огорчил: более убогой мебели вообразить нельзя, но если ее
отделать заново... Уиллоби говорит, что двухсот фунтов будет достаточно, чтобы
превратить ее в одну из самых очаровательных летних гостиных в Англии.
Если бы им не мешали другие, Элинор пришлось бы выслушать
столь же восторженное описание всех парадных комнат в Алленеме.
Глава
14 Внезапный отъезд полковника Брэндона и его упорное желание
скрыть причину, занимали миссис Дженнингс еще два-три дня, и она продолжала
строить всевозможные предположения, на что была большая мастерица, как все те,
кого живо интересует, что, зачем и почему делают их знакомые. Она без конца
прикидывала, какое этому может быть объяснение, не сомневалась, что известие он
получил дурное, и перебирала всевозможные беды, которые только могли его
постигнуть, в твердой решимости не оставить ему никакого избавления хотя бы от
двух-трех.
- Разумеется, случилось что-то очень печальное,- рассуждала
она.- Я по его лицу прочитала. Бедняжка! Боюсь, он находится в весьма стесненном
положении. Поместье в Делафорде, говорят, никогда не приносило дохода более двух
тысяч, а его брат оставил дела в очень расстроенном состоянии. Право же, за ним
послали по поводу денежных затруднений. Как же иначе? Но так ли это? Я бы все на
свете отдала, лишь бы узнать правду. Или все-таки мисс Уильямс? Да, пожалуй,
недаром он так смутился, когда я о ней осведомилась. Не лежит ли она в Лондоне
больная? Скорее всего так, ведь, как я слышала, она никогда не была крепкого
здоровья. Бьюсь об заклад, с мисс Уильямс что-то неладно. Навряд ли у него могла
сейчас случиться денежные неприятности, потому что он хороший хозяин и,
наверное, уже освободил поместье от долгов. Нет, все-таки что же это может быть?
Или его сестре в Авиньоне стало хуже и она послала за ним? Потому-то он так и
торопился! Ну, да я от души желаю ему благополучного конца всем его тревогам и
хорошую жену в придачу.
Так размышляла, так рассуждала миссис Дженнингс, меняя
заключения с каждым новым предположением, которые все представлялись ей одно
другого правдоподобнее. Элинор, хотя она искренне принимала к сердцу
благополучие полковника Брэндона, не ломала голову над его поспешным отъездом,
как того хотелось бы миссис Дженнингс. Не только она полагала, что это
обстоятельство не заслуживало ни столь длительного удивления, ни столь
многочисленных догадок, но мысли ее поглощала совсем иная непонятная тайна. Она
дивилась необъяснимому молчанию, которое ее сестра и Уиллоби хранили о том, что
имело особую важность для остального общества, как им было хорошо известно. И с
каждым днем молчание это становилось все более непостижимым и не совместимым с
натурой обоих. Элинор не могла понять, почему они открыто не объявят миссис
Дэшвуд и ей то, что, судя по их поведению друг с другом, несомненно, уже
произошло.
Она вполне допускала, что со свадьбой придется повременить,
так как полагать Уиллоби богатым, хотя он себе ни в чем не отказывал, особых
причин не было. Его поместье, по расчетам сэра Джона, приносило в год фунтов
семьсот - восемьсот, но жил он на более широкую ногу, чем позволял подобный
доход, и часто жаловался на безденежье. Но странному покрову тайны, который они
набрасывали на свою помолвку, хотя покров этот ничего не прятал, Элинор
объяснения не находила. Подобная скрытность столь не гармонировала с их взглядом
на вещи и обычным поведением, что порой ей в душу закрадывались сомнения, а дали
ли они друг другу слово, и они мешали ей спросить Марианну прямо.
Поведение Уиллоби казалось лучшим свидетельством его к ним
всем отношения. Марианну он окружал той нежностью, на какую только способно
влюбленное сердце, а с ее матерью и сестрами держался, как почтительный сын и
ласковый брат. Казалось, коттедж стал для него вторым домом, и он проводил у них
гораздо больше часов, чем в Алленеме. И если только их всех не приглашали в
Бартон-парк, его утренняя прогулка почти неизменно завершалась там, где весь
остальной день он проводил с Марианной, а его любимая собака лежала у ее ног.
Как-то вечером, неделю спустя после отъезда полковника
Брэндона, он, казалось, дал особую волю привязанности ко всему, что его окружало
у них. Миссис Дэшвуд заговорила о своем намерении заняться весной перестройкой
коттеджа, и он принялся с жаром возражать против каких-либо изменений дома,
который его пристрастным глазам являл вид совершенства.
- Как! - восклицал он.- Перестроить милый коттедж! Нет. На
это я своего согласия не дам. Если здесь хоть немного считаются с моими
чувствами, к его стенам не добавится ни единого камня, а к его высоте - ни
единого дюйма.
- Успокойтесь,- сказала мисс Дэшвуд.- Ничего подобного не
произойдет. У мамы никогда не наберется денег на такую перестройку.
- От всего сердца рад этому! - вскричал он.- Да будет она
всегда бедна, если для ее денег не найдется лучшего применения.
- Благодарю вас, Уиллоби. Но можете быть уверены, что никакие
улучшения не соблазнят меня принести в жертву нежность, которую вы или другие,
кого я люблю, могут питать к этим стенам. Поверьте, какая бы свободная сумма ни
оказалась в моем распоряжении после весеннего сведения счетов, я лучше оставлю
ее без употребления, чем потрачу на то, что причинит вам такие страдания! Но
неужели этот домик вам серьезно так нравится, что вы не видите в нем никаких
недостатков?
- О да! - ответил он.- В моих глазах он само совершенство.
Более того, на мой взгляд, счастье возможно лишь в таком домике, и будь я
достаточно богат, так немедля снес бы Комбе-Магна и построил его заново точно по
плану вашего коттеджа.
- Вместе с темной узкой лестницей и дымящей плитой на кухне,
я полагаю? - заметила Элинор.
- Непременно! - вскричал он с тем же жаром.- И с ними, и со
всем, что в нем есть. Так, чтобы и по удобствам, и по неудобствам он ни на йоту
не отличался от этого. Только тогда, только точно под таким же кровом я смогу
быть счастлив в Комбе, как я был счастлив в Бартоне.
- Позволю себе предположить,- сказала Элинор,- что вопреки
более просторным комнатам и более широкой лестнице вы все же обнаружите, что ваш
собственный дом не уступает в совершенстве этому.
- Бесспорно, есть нечто, что может сделать его неизмеримо
дороже для меня,- ответил Уиллоби,- но право вашего коттеджа на мою
привязанность навсегда останется особым и несравненным.
Миссис Дэшвуд с радостью поглядела на Марианну, чьи
прекрасные глаза были устремлены на Уиллоби с выражением, не оставлявшим ни
малейшего сомнения, как хорошо она его понимает.
- Сколько раз,- продолжал он,- год тому назад, гостя в
Алленеме, желал я, чтобы Бартонский Коттедж перестал пустовать! Проходя или
проезжая мимо, я всегда любовался его живописным местоположением и огорчался,
что в нем никто не живет. Мне и в голову не приходило, что, не успею я приехать
в следующем году, как тут же услышу от миссис Смит, что Бартонский Коттедж сдан.
Эта новость пробудила во мне такой интерес и такую радость, что их можно
признать только предчувствием счастья, какое меня ждало. Не правда ли, Марианна?
- добавил он, понижая голос, а затем продолжал прежним тоном: - И вот этот-то
дом вы замыслили испортить, миссис Дэшвуд! Лишить его простоты ради воображаемых
улучшений? Эту милую гостиную, где началось наше знакомство и где с тех пор мы
провели столько счастливых часов, вы низведете до передней, и все будут
равнодушно проходить через комнату, которая до сих пор была прелестней, уютней и
удобней любых самых величественных апартаментов, какие только есть в мире!
Миссис Дэшвуд вновь заверила его, что о подобной перестройке
больше и речи не будет.
- Вы так добросердечны! - ответил он с пылкостью.- Ваше
обещание меня успокоило. Но добавьте к нему еще одно и сделайте меня счастливым.
Заверьте меня, что не только ваш дом останется прежним, но и вы, и ваше
семейство никогда ко мне не переменитесь и всегда будете относиться ко мне с той
добротой, которая делает для меня столь дорогим все с вами связанное.
Обещание было охотно дано, и до конца вечера Уиллоби вел себя
так, что нельзя было сомневаться ни в его чувствах, ни в счастье, им владевшем.
- Вы у нас завтра обедаете? - спросила миссис Дэшвуд, когда
он начал прощаться.- Утром я вас не зову, так как мы должны сделать визит леди
Мидлтон.
Уиллоби обещал быть у них в четыре часа.
|
