Глава 20
Едва барышни Дэшвуд вошли в гостиную Бартон-парка в одну дверь, в другую вбежала миссис Палмер, такая же оживленная и веселая, как
накануне. Она пожала им всем руки с большой сердечностью и выразила чрезвычайный
восторг, что снова их видит.
- Я так вам обрадовалась! - сказала она, садясь между Элинор
и Марианной.- День такой хмурый, и я боялась, что вы останетесь дома, а это было
бы ужасно! Ведь мы завтра уезжаем. И ничего нельзя поделать, потому что на той
неделе мы ждем Уэстонов. Мы же приехали сюда так неожиданно! Я ничего и не
знала, как вдруг подают карету, и мистер Палмер спрашивает, поеду ли я с ним в
Бартон. Он такой чудак! Никогда ни о чем меня не предупреждает! Мне так жаль,
что мы не сможем остаться подольше. Однако, надеюсь, мы очень скоро увидимся в
Лондоне!
Им пришлось положить конец этим надеждам.
- Как! Не приедете в Лондон? - воскликнула миссис Палмер со
смехом.- Я буду так огорчена! Я могу снять для вас чудеснейший дом, совсем рядом
с нами, на Гановер-сквер. Нет, вы должны, должны приехать! Если миссис Дэшвуд не
пожелает появляться в обществе, я буду вас сопровождать, пока не подойдет мое
время.
Они поблагодарили ее, но остались тверды.
- Ах, любовь моя,- воззвала миссис Палмер к мужу, который как
раз вошел в гостиную,- помоги мне убедить мисс Дэшвуд и ее сестриц, что им
непременно надо зимой приехать в Лондон.
Ответа от ее любви не последовало, и, слегка поклонившись
гостям, он начал бранить погоду.
- Такая гадость!- сказал он.- В подобную погоду все и вся
кажется омерзительным. Дождь наводит скуку в доме не менее, чем снаружи. На
знакомые лица смотреть противно. Какого дьявола сэр Джон не поставил у себя
бильярда? Мало кто знает, что это за чудесное развлечение. Сэр Джон глуп, как
эта погода!
Вскоре к ним присоединились и остальные.
- Боюсь, мисс Марианна,- сказал сэр Джон,- сегодня вам
пришлось отказаться от вашей обычной прогулки в Алленем.
Марианна нахмурилась и ничего не ответила.
- Ах, не таитесь от нас! - воскликнула миссис Палмер.- Нам
все-все известно, уверяю вас. И я восхищена вашим вкусом, он ведь редкий
красавец! И, знаете ли, в деревне мы почти соседи. От нас до его имения, право,
не более десяти миль.
- По меньшей мере тридцать,- сказал ее муж.
- А! Ну, что за разница! В доме у него я не бывала, но,
говорят, там все прелестно.
- Более гнусного сарая мне видеть не приходилось,- сказал
мистер Палмер.
Марианна хранила молчание, но по ее лицу было видно, с каким
интересом она слушает.
- Неужели все там так уж безобразно? - продолжала миссис
Палмер.- Значит, мне говорили про какой-то другой очаровательный дом.
Когда они сели за стол, сэр Джон с сожалением заметил, что их
всего восемь.
- Душа моя,- сказал он, обращаясь к своей супруге,- какая
досада, что нас так мало. Почему ты не пригласила Гилбертов приехать к нам
сегодня?
- Разве, сэр Джон, когда вы говорили со мной об этом, я не
объяснила вам, что вы просите невозможного? Ведь последними обедали они у нас.
- Мы с вами, сэр Джон, о таких церемониях и думать не стали
бы,- сказала миссис Дженнингс.
- И показали бы, что дурно воспитаны! - вскричал мистер
Палмер.
- Любовь моя, вы всех опровергаете,- заметила его жена с
обычным своим смехом.- Знаете ли, это очень грубо.
- Не вижу, кого я опровергал, сказав, что ваша мать дурно
воспитана.
- Поносите, поносите меня сколько вашей душе угодно,-
вмешалась его добродушная теща.- Шарлотту с шеи у меня вы сняли и назад
водворить ее не можете. Тут уж верх остается за мной.
Шарлотта от всего сердца рассмеялась при мысли, что муж не
может от нее избавиться. Пусть дуется на нее сколько ему угодно, объявила она с
торжеством, жить-то они все равно должны вместе. Более счастливую натуру, упрямо
сохраняющую веселое расположение духа, чем миссис Палмер, и вообразить было
невозможно. Нарочитое равнодушие, грубость и брюзгливость мужа ничуть ее не
трогали, и, когда он язвил или бранил ее, она только весело смеялась.
- Мистер Палмер такой чудак! - шепотом сообщила она Элинор.-
Он всегда в дурном настроении.
Элинор после некоторых наблюдений не была склонна поверить,
что он и в самом деле такой неисправимый брюзга и неблаговоспитанный невежа,
каким тщился выставить себя. Быть может, характер у него стал несколько более
кислым, когда, подобно многим другим мужчинам, он обнаружил, что, по
неизъяснимой причине отдав предпочтение красоте, оказался мужем очень глупой
женщины,- Элинор знала, что подобного рода промахи весьма обычны и разумный
человек довольно скоро перестает страдать и свыкается со своим положением. Нет,
решила она, это презрительное обхождение со всеми и поношение всего, что он
видел, были скорее плодом стремления выделяться среди других людей, желанием
показать свое превосходство над ними. Само это желание не представляло собой
ничего удивительного или редкого, но средства его достижения, как бы успешно они
ни утверждали его бесспорное превосходство в невоспитанности и грубости, не
придавали ему привлекательности ни в чьих глазах, кроме его жены.
- Ах, милая мисс Дэшвуд,- сказала миссис Палмер несколько
минут спустя,- я хочу просить вас и вашу сестрицу о величайшем одолжении. Не
приехали бы вы на рождество погостить в Кливленде? Прошу вас! И приезжайте,
чтобы застать Уэстонов. Вы и вообразить не можете, как счастлива я буду! Любовь
моя,- обратилась она к мужу,- ведь вы бы очень желали, чтобы мисс Дэшвуд и мисс
Марианна погостили в Кливленде?
- Разумеется,- ответил он с презрительной усмешкой.- Иначе
зачем бы я приехал в Девоншир?
- Ну вот! - воскликнула миссис Палмер.- Как видите, мистер
Палмер приглашает вас. И отказать вы не можете!
Но они обе поспешно и с большой твердостью ответили отказом.
- Но нет же! Вы обязательно должны приехать и приедете. Я
знаю, вам у нас очень понравится. И Уэстоны приедут. Все будет восхитительно. Вы
и вообразить не можете, какое Кливленд прелестное место! И у нас сейчас так
весело, потому что мистер Палмер все время ездит по графству, чтобы заручиться
поддержкой на выборах в парламент. И к нам обедать съезжаются столько людей,
кого я прежде в глаза не видела! Это одно очарование! Но бедненький! Как его это
утомляет! Ему же надо всем нравиться!
Элинор еле сдержала улыбку, согласившись с тем, что подобная
необходимость весьма тяжела.
- Как будет очаровательно,- продолжала Шарлотта,- когда он
станет членом парламента, не правда ли? Как я буду смеяться! Так забавно, что на
всех его письмах будет ставиться «Ч. П.»! Но знаете, он говорит, что моих писем
ни за что франкировать не станет. Ни в коем случае, говорит он. Не так ли,
мистер Палмер?
Мистер Палмер словно ее не слышал.
- Вы знаете,- он терпеть не может писать! - продолжала она.-
Он говорит, что это просто ужасно!
- Нет,- сказал ее муж,- я никогда подобной нелепости не
говорил. Не приписывайте мне собственные упражнения в изящной словесности.
- Вот! Видите, какой он смешной чудак! И так всегда! Иногда
он по полдня со мной не разговаривает, а потом скажет что-нибудь такое смешное!
Ну, о чем угодно!
Когда они удалились в гостиную, миссис Палмер чрезвычайно
удивила Элинор, выразив убеждение, что мистер Палмер ей, несомненно, чрезвычайно
понравился.
- Разумеется,- ответила Элинор,- он так любезен!
- Ну... Я очень рада. Я так и полагала, он ведь такой
обходительный! И вы мистеру Палмеру чрезвычайно нравитесь, как и ваша сестрица,
поверьте мне. И вы даже вообразить не можете, как он будет огорчен, если вы не
приедете в Кливленд. Я просто понять не могу, почему вы отказываетесь!
Элинор вновь была вынуждена отклонить ее приглашение и
переменила тему, чтобы положить конец дальнейшим уговорам. Она подумала, что
миссис Палмер как соседка Уиллоби по имению, вероятно, лучше осведомлена о
характере и репутации Уиллоби, чем Мидлтоны, знакомые с ним не особенно близко.
А ей очень хотелось получить от кого-нибудь такое подтверждение его достоинств,
какое позволило бы долее не опасаться за Марианну. Она начала с того, что
осведомилась, часто ли они принимают мистера Уиллоби в Кливленде и хорошо ли они
знакомы.
- Ах, разумеется! Я отлично его знаю,- ответила миссис
Палмер.- Правда, я ни разу с ним словом не перемолвилась. Но я постоянно вижу
его в Лондоне. Как-то так получалось, что я ни разу не приезжала в Бартон, когда
он гостил в Алленеме. Мама один раз видела его здесь прежде, но я гостила у
моего дяди в Уэймуте. Впрочем, мы, наверное, часто виделись бы с ним в
Сомерсетшире, если бы, к сожалению, не бывали там в разное время. Если не
ошибаюсь, он редко живет в Комбе, но и в ином случае мистер Палмер, мне кажется,
не ездил бы к нему,- ведь он, как вы понимаете, принадлежит к оппозиции, да и
дорога туда от нас такая длинная! Знаю-знаю, почему вы о нем справляетесь: ваша
сестрица выходит за него. Я ужасно рада, потому что тогда она будет моей
соседкой!
- Право,- сказала Элинор,- вам известно об этом гораздо
больше, чем мне, если у вас есть причины ожидать этого брака.
- Не спорьте, не спорьте! Вы же знаете, все только про это и
говорят! Уверяю вас, я услышала об этом проездом в Лондоне.
- Милая миссис Палмер, помилуйте!
- Даю вам слово. Утром в понедельник я встретила полковника
Брэндона на Бонд-стрит, когда мы уже совсем собрались в дорогу, и он мне все
рассказал.
- Вы меня крайне удивили! Полковник Брэндон рассказал вам
подобную вещь? Нет, тут какое-то недоразумение. Я не могу себе представить,
чтобы полковник Брэндон, даже будь это правдой, счел нужным сообщать подобную
новость особе, для которой она ни малейшего интереса не представляет.
- Однако, уверяю вас, все так и было. И я расскажу вам все по
порядку. Когда мы встретились, он повернулся и пошел нас проводить; и мы
заговорили про мою сестру и зятя, слово за слово, и я ему сказала: «Как я
слышала, полковник, в Бартонском Коттедже поселились родственницы сэра Джона, и
мама пишет, что дочери все очень хорошенькие и одна из них выходит за мистера
Уиллоби из Комбе-Магна. Скажите, это правда? Вы же должны знать, раз вы только
что из Девоншира!»
- И что ответил полковник?
- О! Да почти ничего. Только по его глазам было видно, что
так оно и есть. Какие же тут могут быть сомнения! Я просто в восторге! А когда
свадьба?
- Надеюсь, мистер Брэндон был здоров?
- О да! И в полном от вас восхищении. Он так и сыпал
похвалами вам.
- Его доброе мнение мне льстит. Он, по-видимому, превосходный
человек, и я нахожу его приятным во всех отношениях.
- Как и я! Очаровательнейший человек, и какая жалость, что он
такой серьезный и такой скучный! Мама говорит, что и он влюблен в вашу сестрицу.
Могу заверить вас, если так, это очень для нее лестно, потому что он почти
никогда ни в кого не влюбляется.
- Мистера Уиллоби хорошо знают в вашей части Сомерсетшира? -
спросила Элинор.
- О да! Чрезвычайно хорошо! То есть, по-моему, с ним мало кто
знаком, потому что до Комбе-Магна так далеко! Но уверяю вас, все находят его
очаровательным. Где бы мистер Уиллоби не появлялся, он всех обвораживает, так и
передайте вашей сестрице. Честное слово, она просто счастливица, что выходит за
него. Ну, конечно, и он счастливец: ведь она чудо, как хороша собой и так мила,
и могла бы выбрать, кого угодно! Впрочем, я вовсе не думаю, что вы много
уступаете ей в красоте, уверяю вас. По-моему, вы обе чудо как прелестны. И
конечно, мистер Палмер того же мнения, хотя вчера мы так и не добились, чтобы он
в этом признался.
Как ни мало могла сказать миссис Палмер о Уиллоби, любое
свидетельство в его пользу, пусть даже самое незначительное, было приятно
Элинор.
- Я так рада, что мы наконец познакомились,- продолжала
Шарлотта.- И надеюсь, мы теперь навсегда останемся большими друзьями. Вы и
вообразить не можете, как я жаждала вас увидеть! Так восхитительно, что вы
поселились в Коттедже! Ничего приятнее этого и не придумать! И я так рада, что
ваша сестрица делает прекрасную партию. Надеюсь, вы будете часто гостить в
Комбе-Магна. Все говорят, что это прелестное место.
- Вы давно знакомы с полковником Брэндоном, не так ли?
- Да, порядочно. С тех пор как моя сестрица вышла замуж. Он
такой близкий друг сэра Джона. По-моему,- продолжала она, понизив голос,- он был
бы рад просить моей руки. Сэр Джон и леди Мидлтон очень этого желали. Но мама
решила, что я могу найти партию получше, не то бы сэр Джон намекнул полковнику и
мы тотчас обвенчались бы.
- Но разве полковник Брэндон не знал заранее, что сэр Джон
намерен был говорить с вашей матушкой от его имени. И никогда не признавался вам
в своих чувствах?
- Нет-нет! Но если бы мама не стала возражать, он, конечно,
был бы в восторге. Он видел меня не больше двух раз, я тогда еще училась в
пансионе. Впрочем, счастливее я быть никак не могла бы. Мистер Палмер именно
такой мужчина, какие мне нравятся.
Глава
21
Палмеры отправились к себе в Кливленд на следующий день, и
две бартонские семьи вновь вынуждены были довольствоваться обществом только друг
друга. Однако длилось это недолго. Элинор едва перестала думать о своих
последних знакомых - удивляться тому, что Шарлотта столь беспричинно счастлива,
а мистер Палмер, человек словно бы не без талантов, ведет себя столь
бесцеремонно, и размышлять о том, как часто муж и жена совершенно друг другу не
подходят, а усердие сэра Джона и миссис Дженнингс и их страсть к большому
обществу уже снабдили ее новыми предметами для наблюдений и заметок.
Однажды утром сэр Джон и миссис Дженнингс отправились в
Эксетер 9 и встретили там двух барышень, которые, к большому удовольствию
миссис Дженнингс, оказались с ней в родстве, и этого было достаточно, чтобы сэр
Джон пригласил их погостить в Бартоне, едва их визит к друзьям в Эксетере
подойдет к концу. После такого приглашения тут же оказалось, что в Эксетере их
ничто не удерживает, и леди Мидлтон была ввергнута в немалую тревогу, услышав от
сэра Джона еще с порога, что ей предстоит принять двух девиц, которых она
никогда прежде не видела и чья светскость или хотя бы благовоспитанность
оставались под сомнением, ибо заверения ее мужа и матери в подобных случаях не
стоили ничего. Родство между ними лишь подливало масла в огонь, и миссис
Дженнингс, стараясь ее успокоить, выбрала, к несчастью, не самое лучшее
утешение, посоветовав дочери не обращать внимания на их скромное положение:
кровные узы это кровные узы, и уж тут ничего не поделаешь! Воспрепятствовать их
приезду, однако, было теперь невозможно, и леди Мидлтон, как истинно светская
дама, философски смирилась с неизбежным и лишь кротко пеняла мужу не чаще
пяти-шести раз на дню.
Барышни прибыли. И выглядели они отнюдь не чуждыми светскому
тону. Платья их были очень модными, манеры очень учтивыми: они пришли в восторг
от дома, восхищались мебелью и так нежно любили детей, что и часа не прошло, как
леди Мидлтон составила о них самое лучшее мнение. Она объявила, что они весьма
приятные девицы, а это в устах ее милости было равно самому горячему одобрению.
От такой похвалы сэр Джон проникся еще большим уважением к своему умению судить
о людях и тут же отправился в Коттедж объявить мисс Дэшвуд и ее сестрам о
прибытии мисс Стил с сестрой и заверить их, что это милейшие в мире барышни.
Однако такая рекомендация мало о чем говорила. Элинор прекрасно знала, что любой
уголок Англии изобилует милейшими в мире барышнями, удивительно различными и
лицом, и характером, и умом. Сэр Джон требовал, чтобы они немедленно всей семьей
посетили Бартон-парк и познакомились с его гостьями. Великодушный добряк! Ему в
тягость было только самому пользоваться обществом даже самых дальних
родственников.
- Так идемте же! - говорил он.- Прошу вас, идемте, вы должны
пойти, право же должны! Вы и вообразить не можете, как они вам поправятся! Люси
убийственная красотка, и такая веселая, такая приятная! Дети все уже от нее ни
на шаг не отходят, словно знакомы с ней всю жизнь. И обе они сгорают от
нетерпения увидеть вас, потому что слышали в Эксетере, что вы бесподобнейшие
красавицы, а я их заверил, что так оно и есть, но только вы еще красивее. Вы
придете от них в восторг, право слово. Они привезли целую карету подарков для
детей. Как у вас хватает совести не пойти? Ведь они с вами почти в родстве. Вы
же родня мне, а они - моей жене, значит, между собой вы тоже родня.
Но все уговоры сэра Джона остались тщетными. Он сумел лишь
добиться обещания, что они на днях побывают в Бартон-парке, и, изумленный таким
равнодушием, пошел домой, чтобы вновь расписать их барышням Стил, как только что
расписывал им барышень Стил.
Когда, исполняя данное слово, они отправились в Бартон-парк и
знакомство состоялось, ничего восхитительного в наружности старшей мисс Стил,
девицы лет под тридцать с невзрачным простоватым лицом, они не нашли, но совсем
отказать в красоте младшей сестре, которой было не более двадцати двух -
двадцати трех лет, они не могли. Черты ее лица были миловидными, взгляд живым и
быстрым, а ловкость манер, хотя и не заменяла истинного благородства и
изящества, все же придавала ей вид определенного достоинства. Держались обе с
неописуемой любезностью, и Элинор, наблюдая, как усердно и умело стараются они
завоевать расположение леди Мидлтон, должна была признать за ними немалую толику
житейской мудрости. Перед ее детьми они млели от восторга, рассыпались в
похвалах их ангельской красоте, старались развлекать их, исполняли все их
прихоти, а в минуты, свободные от этих важных, возложенных на них вежливостью
забот, приходили в экстаз по поводу того, что делала ее милость, если ее милость
в эти минуты что-то делала, или же снимали выкройку с нового модного платья, в
котором она накануне повергла их в неистовый восторг. К счастью для тех, кто
заискивает в других, потакая таким пристрастиям и слабостям, любящая маменька,
превосходящая в жадности, когда речь идет о похвалах ее детям, все живые
существа, превосходит их и доверчивостью. Требования ее непомерны, зато она
охотно проглатывает любую самую грубую лесть, и леди Мидлтон без малейшего
удивления или сомнения наблюдала нежнейшую любовь, которую обе мисс Стил
изливали на ее детей, и их поистине святое терпение. С материнской гордостью она
взирала на дерзкие выходки и проказы, покорно сносившиеся ее родственницами. Она
смотрела, как развязываются их шарфы, как растрепываются их локоны, как
обыскиваются их рабочие шкатулки и похищаются их ножички и ножницы, пребывая в
твердой уверенности, что обе получают от этого такую же радость. Удивило ее лишь
равнодушие, с каким Элинор и Марианна не пожелали принять в происходящем
никакого участия.
- Джон нынче неистощим на выдумки! - заметила она, когда
находчивый малютка вытащил у мисс Стил носовой платок и выбросил его в окно.
А когда несколько минут спустя второй ее сынок принялся изо
всей мочи щипать пальцы той же барышни, она сказала только:
- Как Уильям всегда мило играет!
- А какая прелесть моя Аннамария,- добавила она, нежно лаская
трехлетнюю девочку, которая вот уже целых две минуты как перестала бегать и
кричать.- Такая всегда послушная и тихая. Настоящая мышка!
К несчастью, наклонившись, ее милость булавкой, закалывавшей
чепчик, слегка царапнула шейку девочки, и этот образец послушания и кротости
разразился такими оглушительными воплями, что никакое самое голосистое существо
не смогло бы превзойти их пронзительностью. Материнское отчаяние не знало
пределов, однако тревога обеих мисс Стил мало чем ему уступала, и они втроем
наперебой делали все, что в подобном ужасном случае могло, как подсказывала им
любовь, утишить муки маленькой страдалицы. Ее водворили в материнские объятия,
осыпали поцелуями, одна мисс Стил коленопреклоненно промывала ее рану лавандовой
водой, а другая набивала вопящий ротик засахаренными сливами. Получая такие
награды за слезы, мудрая девочка и не думала униматься. Она продолжала вопить и
рыдать, брыкала братцев при малейшей попытке прикоснуться к ней, и все их
объединенные усилия оставались втуне, пока леди Мидлтон, к счастью, не
вспомнила, что на прошлой
неделе при таких же трагических обстоятельствах ушибленный
висок удалось излечить при помощи абрикосового мармелада, и не предложила
применить то же целительное средство и к гадкой царапине. Легкое затишье в
воплях маленькой барышни позволило надеяться, что оно отвергнуто не будет, и она
отправилась в материнских объятиях на его поиски. Оба мальчугана последовали за
ней, как ни заклинала их мать не покидать гостиной, и четыре девицы остались
одни среди тишины, воцарившейся в комнате впервые за много часов.
- Бедненькая крошка! - тут же воскликнула мисс Стил.- Ведь
это ужас как опасно!
- Не понимаю, почему! - возразила Марианна.- Пустячная
царапинка... Но тревогу всегда преувеличивают, если для нее нет настоящих
причин.
- Что за очаровательная дама леди Мидлтон! - сказала Люси
Стил.
Марианна промолчала. Она не умела говорить неискренне даже в
светской беседе, а потому обязанность лгать, когда того требовала вежливость,
всегда падала на Элинор. Выполнила она ее и теперь, отозвавшись о леди Мидлтон с
восторженностью, какой не испытывала - правда, менее горячо, чем мисс Люси.
- И сэр Джон тоже! - вскричала старшая сестра.- Ах, какой
бесподобный мужчина!
И вновь мисс Дэшвуд отдала должное ему без особого
восхищения, сказав просто, что он очень добр и любезен.
- А детки у них, ну, чистые ангельчики. Прелестней малюток я
не видывала. Признаюсь, я совсем без ума от них. Но, правду сказать, мне милей
деток в жизни ничего нет!
- Об этом нетрудно догадаться,- с улыбкой сказала Элинор,-
если судить по тому, чему я сейчас была свидетельницей.
- По-моему,- заметила Люси,- вы полагаете, что маленьких
Мидлтонов слишком уж балуют. Ну, может быть, им и позволяют чуть-чуть лишнее, но
столь нежной матери, как леди Мидлтон, это так простительно! И мне всегда
нравится, если дети веселы и шаловливы. Не терплю чинных тихонь!
- Должна признаться,- сказала Элинор,- что в Бартон-парке
мысль о тихих чинных детях мне особого отвращения не внушает.
Вслед за ее словами наступило молчание, которое мисс Стил,
видимо, большая охотница до разговоров, прервала, внезапно осведомившись:
- А Девоншир вам нравится, мисс Дэшвуд? Уезжать из Сассекса
вам, натурально, не очень хотелось?
Несколько удивленная фамильярностью вопроса, а главное,
тоном, каким он был задан, Элинор тем не менее ответила утвердительно.
- Норленд же бесподобное место, а?
- Сэр Джон нам его очень расхваливал,- поторопилась объяснить
Люси, по-видимому, желая смягчить бесцеремонность сестры.
- Каждому, кто видел Норленд,- сказала Элинор,- он, мне
кажется, не может не понравиться. Но, конечно, как мы, его красот не знает
никто.
- Душки-то кавалеры там были? И много? В здешних краях их
что-то не видать. А по мне, без них никакое общество не в общество.
- Но с какой стати ты вообразила,- перебила Люси, краснея за
сестру,- будто в Девоншире должно быть меньше благородных молодых людей, чем в
Сассексе?
- Ах, сестрица, я же не говорю, что их тут нету. Уж конечно,
в Эксетере душек-кавалеров полным-полно. Только откуда мне знать, какие кавалеры
бывали в Норленде! Вот я и подумала, может, в Бартоне мисс Дэшвуд с сестрицами
скучно, если тут их не так много, как им привычно. Но может, вам, барышни,
кавалеры и ни к чему, может, вам и без них превесело. А я так думаю, что
бесподобнее ничего нет, только бы они прифрантились и были обходительны. Коли
они неопрятны да невежи, так на них и смотреть не хочется. Вот мистер Роуз в
Эксетере уж такой душка, такой кавалер! Он, знаете, писец у мистера Симпсона, а
встретить его поутру, так глаза бы мои на него не глядели! Уж натурально, ваш
братец, мисс Дэшвуд, пока не женился, был бесподобный кавалер, при его-то
деньгах!
- Право, не могу сказать,- ответила Элинор.- Мне не совсем
понятен смысл этого слова. Но во всяком случае, если до того, как жениться, он
когда-либо был бесподобным кавалером, то он им и остался, потому что никакой
перемены в нем незаметно.
- Ах, помилуйте! Да как женатый может быть кавалером? У
женатых другие занятия!
- Боже мой, Анна! - воскликнула ее сестра.- Неужели тебе,
кроме кавалеров, говорить не о чем? Мисс Дэшвуд подумает, что у тебя голова
только ими и полна.
И, чтобы переменить разговор, она принялась восхищаться домом
и мебелью.
Обе мисс Стил достаточно себя показали. Вульгарная
назойливость и глупость старшей ничем не искупались, а красота и вкрадчивость
младшей не помешали Элинор заметить, что в ней нет ни истинной
благовоспитанности, ни душевной прямоты, и она вернулась домой без малейшего
желания свести с ними более короткое знакомство.
Но мисс Стил и Люси были иного мнения. Они приехали из
Эксетера с большим запасом восторгов, чтобы одаривать ими сэра Джона Мидлтона,
его супругу, детей и всех его близких, а потому не поскупились на них и для его
прекрасных родственниц: по их словам, столь красивых, изящных, образованных и
обворожительных девиц они еще не встречали, и пылали желанием сойтись с ними
поближе. И, как скоро обнаружила Элинор, сойтись с ними поближе и она и ее
сестры были обречены, ибо сэр Джон был всецело на стороне девиц Стил, а при
таком союзнике сопротивление оказалось бесполезным, и им пришлось терпеть ту
короткость, которая означает, что люди почти каждый день проводят час-два в
одной комнате. Большего сэр Джон достичь не мог, чего, впрочем, сам он и не
подозревал, искренне полагая, будто проводить время вместе и быть друзьями - это
одно и то же, и, до тех пор пока его непрерывные усилия сводить их под одним
кровом увенчивались успехом, он не питал ни малейших сомнений, что их уже
связывает самая задушевная дружба. Надо отдать ему справедливость: он употреблял
все усилия, чтобы утвердить между ними доверенность, сообщая барышням Стил самые
сокровенные подробности всего, что он знал или предполагал о своих
родственницах,- и чуть ли не на второй раз, как они увиделись, мисс Стил
поздравила Элинор с тем, что мисс Марианна и приехать-то не успела, а уже
покорила бесподобнейшего душку-кавалера.
- Выдать ее замуж такой молоденькой, чего уж лучше! - сказала
она.- А он, как я слышала, всем кавалерам кавалер и писаный красавец. От всего
сердца желаю вам того же, да поскорее. Но может, у вас уже припрятан миленький
дружок?
У Элинор не было оснований полагать, что сэр Джон, не пощадив
Марианну, вдруг пощадит ее и не станет оглашать своих подозрений о ней и
Эдварде. Тем более что теперь он даже предпочитал прохаживаться на ее счет, так
как эти поддразнивания обладали прелестью новизны и открывали более широкое поле
для всяческих догадок. После отъезда Эдварда, всякий раз когда они обедали
вместе, сэр Джон пил за ее сердечные чувства с таким многозначительным видом,
подмигивая и кивая, что обращал на нее всеобщее внимание. Притом непременно
упоминалась буква «эф», которая затем давала пищу для такого количества шуточек,
что Элинор давно уже вынуждена была признать ее самой остроумной буквой
алфавита.
Как она и ожидала, этими шуточками теперь ублажались сестрицы
Стил, и в старшей они возбудили нестерпимое желание узнать имя молодого
человека, о котором шла речь. Желание это она часто изъявляла с немалой
наглостью, что, кстати, ни в чем не противоречило ее постоянному стремлению
выведать побольше о их семье. Впрочем, сэр Джон недолго играл с любопытством,
которое обожал разжигать, ибо назвать имя ему было не менее соблазнительно, чем
мисс Стил - услышать его.
- Его зовут Феррарс,- сообщил он весьма громким шепотом.- Но,
прошу вас, не проговоритесь, это большой секрет!
- Феррарс! - повторила мисс Стил.- Мистер Феррарс большой
счастливец, а? Как! Брат вашей невестки, мисс Дэшвуд? Очень миленький молодой
человек, очень. Я его преотлично знаю.
- Анна, ну что ты говоришь! - вскричала Люси, которая обычно
подправляла все утверждения сестры.- Если мы и видели его раза два у дядюшки,
это еще не повод считать его близким знакомым.
Элинор слушала их внимательно, удивляясь про себя. Кто этот
дядюшка? Где он живет? Как они познакомились? Она от души желала, чтобы разговор
этот продолжался, хотя сама к нему не присоединилась, но тема была тут же
оставлена, и впервые, к ее изумлению, миссис Дженнингс либо утратила интерес к
мелким сплетням, либо пожелала сохранить при себе то, что было известно ей. Тон,
каким мисс Стил говорила про Эдварда, усугубил ее собственное любопытство,
потому что в нем ей почудилось злорадство, словно эта девица знала или же
воображала, будто знает нечто, не делающее ему чести. Но любопытство ее так и
осталось неудовлетворенным, ибо с этих пор мисс Стил пропускала мимо ушей имя
мистера Феррарса, когда сэр Джон намекал на него или даже произносил его вслух.
Глава
22
Марианна всегда не терпела наглости, вульгарности,
невоспитанности и даже иных вкусов, кроме своих собственных, и все эти дни
находилась в таком расположении духа, что девицы Стил уж никак не могли ей
понравиться, и она отвергала все их попытки сойтись с ней поближе. Этой-то
холодностью, обрывавшей все их изъявления дружбы, Элинор и объясняла
предпочтение, которое вскоре обе они начали оказывать ей, и особенно Люси, не
упускавшая случая вступить с ней в разговор и расположить к себе непринужденной
откровенностью.
Люси отличалась природной остротой ума, ее наблюдения нередко
казались меткими и забавными, а потому на полчаса Элинор порой находила ее
приятной собеседницей. Однако ее способности не подкреплялись образованием, она
была невежественна и никогда не пыталась воспитать свой ум с помощью книг. Как
ни старалась она выставлять себя в самом выгодном свете, ей не удавалось скрыть
от мисс Дэшвуд, насколько малы ее познания, насколько она не осведомлена в
самых, казалось бы, обычных предметах. Элинор видела, что образование могло бы
развить и облагородить способности, оставшиеся в небрежении, и жалела ее, но
видела она также, и без всякой снисходительности, отсутствие душевной
утонченности, нравственных устоев и уважения к себе, которые ее угодливость,
льстивость и раболепствование перед обитателями Бартон-парка выдавали ежечасно.
А потому она недолго могла находить удовольствие от общества особы, в чьей душе
фальшь сопутствовала невежеству, чья необразованность мешала им беседовать как
равным и чье поведение с остальными лишало всякой цены знаки внимания и
уважения, оказываемые ей.
- Вы, полагаю, сочтете мой вопрос странным,- как-то сказала
Люси, когда они вместе шли из Бартон-парка в Коттедж,- но, прошу вас, ответьте,
знакомы ли вы с матерью вашей невестки, с миссис Феррарс?
Элинор, бесспорно, сочла такой вопрос более чем странным, что
и отразилось на ее лице, когда она ответила, что с миссис Феррарс не знакома.
- Ах, неужели! - воскликнула Люси.- Меня это удивляет, потому
что, казалось мне, вы могли видеть ее в Норленде. В таком случае вы вряд ли
можете рассказать мне, какова она.
- О да,- ответила Элинор, остерегаясь высказать свое мнение о
матери Эдварда и не испытывая ни малейшей охоты удовлетворить то, что могла
счесть лишь вульгарным любопытством.- Я ничего о ней не знаю.
- Вы, конечно, сочли очень странным, что я навожу о ней
справки подобным образом,- сказала Люси, внимательно вглядываясь в лицо Элинор,-
но, быть может, есть причины... Если бы я осмелилась... И все же льщу себя
надеждой, вы поверите, что это не праздное, не дерзкое любопытство.
Элинор вежливо сказала, что подобная мысль была от нее
далека, и несколько минут они шли в молчании. Нарушила его Люси, которая
вернулась к прежней теме, сказав робким голосом:
- Мне невыносимо думать, что вы сочли меня вульгарно
любопытной. Право, я готова сделать что угодно, лишь бы не выглядеть такой в
глазах особы, чье доброе мнение стоит так дорого. И, натурально, вам я могла бы
довериться без опасений. Мне был бы неоценим ваш совет, как следует поступить в
столь неловком положении, в каком я очутилась. Однако докучать вам у меня повода
нет. Как жаль, что вы незнакомы с миссис Феррарс!
- И мне жаль,- в большом изумлении произнесла Элинор,- если
мое мнение о ней могло бы сослужить вам пользу. Но, право, я понятия не имела,
что семья эта вам знакома, а потому, признаюсь, была немного удивлена подобным
вопросом о характере миссис Феррарс.
- А, конечно, конечно! Я вполне это понимаю. Но если бы я
смела рассказать вам все, вы перестали бы удивляться. Пока миссис Феррарс для
меня никто, но может настать время... и это в ее воле... когда мы окажемся в
очень близком родстве...
При этих словах она стыдливо потупилась, бросив лишь один
быстрый взгляд на свою спутницу, проверяя, какое они произвели впечатление.
- Неужели! - воскликнула Элинор.- Как же так? Вы знакомы с
мистером Робертом Феррарсом? Возможно ли? - Мысль, что у нее будет такая
свойственница, вовсе ее не обрадовала.
- Ах нет, не с мистером Робертом Феррарсом,- ответила Люси,
подчеркивая имя.- Я ни разу в жизни его не видела. Но с его,- добавила она,
устремив пристальный взгляд на Элинор,- старшим братом.
Что почувствовала Элинор в этот миг? Изумление, которое было
бы столь же мучительным, как и сильным, если бы к нему тотчас не примешалось
недоверие. Она повернулась к Люси в немом недоумении, не понимая причины или
цели подобного признания, и, хотя цвет ее лица изменился, она все больше
утверждалась в своем недоверии и не боялась заплакать или упасть в обморок.
- Натурально, вы удивлены,- продолжала Люси,- откуда вам было
знать? Полагаю, он ни словом не намекнул ни вам, ни вашим близким. Потому что
это было решено держать в глубочайшей тайне, и я до сих пор свято ее соблюдала.
Никто из моих родных, кроме Анны, ничего об этом не знает, и я никогда бы вам
даже не намекнула, если бы не чувствовала, что могу без колебаний положиться на
вашу сдержанность. И, право же, я вдруг подумала, что мои расспросы про миссис
Феррарс, наверное, должны показаться странными, а потом решила объяснить их
причину. И, полагаю, мистер Феррарс не будет недоволен, когда узнает, что я
доверилась вам: ведь я знаю, как высоко он чтит все ваше семейство и смотрим на
вас, мисс Дэшвуд, и двух других барышень, как на родных сестер...- Ока выжидающе
умолкла.
Элинор на несколько мгновений онемела от растерянности, так
она была поражена. Но затем, принудив себя заговорить и тщательно выбирая слова,
произнесла со спокойствием, которое в достаточной мере скрывало ее изумление и
горечь:
- Могу ли я спросить, давно ли вы помолвлены?
- Вот уже четыре года.
- Четыре!
- Да.
Элинор, как ни была она потрясена, все еще была не в силах
поверить.
- Я только на днях услышала, что вы вообще знакомы.
- Тем не менее знакомы мы очень давно. Видите ли, он довольно
долго был поручен заботам моего дядюшки.
- Вашего дядюшки?
- О да! Мистера Прэтта. Разве он никогда не упоминал про
мистера Прэтта?
- Кажется, он что-то говорил,- ответила Элинор с большим
самообладанием, которое укреплялось по мере того, как возрастало ее волнение.
- Он четыре года жил у дядюшки в Лонгстейпле неподалеку от
Плимута. Тогда и началось наше знакомство, ведь мы с сестрицей часто гостим у
дядюшки. И там же мы заключили помолвку, но уже через год после того, как
кончился срок его ученичества. Только он все равно постоянно приезжал к нам. Как
вы легко можете вообразить, я не хотела действовать тайком, без согласия его
матушки, но я была слишком молода, слишком горячо его любила и не последовала
голосу благоразумия, как было должно... Ведь, мисс Дэшвуд, хотя вы и не знаете
его так хорошо, как я, все же, полагаю, вы могли заметить, что он очень способен
завоевать девичье сердце.
- Бесспорно,- ответила Элинор, сама не зная, что говорит.
Однако после минутного размышления она добавила с прежней верой в честь Эдварда
и его любовь к ней, вновь убедив себя в лживости своей собеседницы: - Вы
помолвлены с мистером Эдвардом Феррарсом! Признаюсь, ваши слова так меня
удивили, что, право ... прошу вашего извинения, но, право же, тут какое-то
недоразумение. Невозможно, чтобы мы имели в виду одного и того же человека.
Вероятно, здесь либо ошибка в имени, либо есть какой-то другой мистер Эдвард
Феррарс.
- Нет, какая же ошибка! - воскликнула Люси с улыбкой.- Я
говорю про мистера Эдварда Феррарса, старшего сына миссис Феррарс, проживающей
на Парк-стрит, брата вашей невестки миссис Джон Дэшвуд. Согласитесь же, что я не
могу ошибиться в имени человека, от которого зависит все мое счастье.
- Очень странно,- сказала Элинор в мучительном недоумении,-
что я ни разу не слышала, чтобы он хотя бы упомянул ваше имя.
- Но что тут странного, если вы представите себе наше
положение? Важнее всего нам было сохранить это дело в секрете. Вам ведь ни я, ни
моя семья неизвестны, и потому причины упомянуть в беседах с вами мое имя
представиться никак не могло. И он всегда особо опасался, как бы его сестрица
чего-нибудь не заподозрила, и уж одного этого довольно, чтобы он остерегался
называть мое имя.
Люси замолчала. Уверенность Элинор была сильно поколеблена,
но не ее самообладание.
- Вы помолвлены вот уже четыре года! - сказала она твердым
голосом.
- Да. И одному небу известно, сколько еще нам придется ждать.
Бедняжка Эдвард. Это приводит его в такое уныние! - Затем, достав из кармана
миниатюру, она добавила: - Чтобы не оставалось уже никаких сомнений, любезно
взгляните на этот портрет. Натурально, он не воздает должного его наружности, но
все же, мне кажется, ошибиться, с кого он рисован, нельзя. Я храню его уже более
трех лет.
С этими словами она вложила ей в руку миниатюру, и, едва
Элинор взглянула на портрет, какие бы сомнения ей еще ни подсказывали опасение
поспешить с вынесением приговора или желание поймать Люси на лжи, усомниться,
что перед ней лицо Эдварда, она не могла. И тут же возвратила миниатюру,
заметив, что сходство схвачено превосходно.
- Мне так и не удалось подарить ему взамен мой портрет,-
продолжала Люси.- К большой моей досаде, потому что он так хотел бы его иметь!
Но я решила при первом же удобном случае исполнить его просьбу.
- Вы в своем праве,- спокойно ответила Элинор, и несколько
шагов они шли в молчании. Первой его нарушила Люси.
- Я знаю,- сказала она,- я могу положиться на то, что вы не
проговоритесь. Ведь вы, конечно, понимаете, как для нас важно сохранить этот
секрет от его матери. Боюсь, она никогда не даст согласия. У меня нет приданого,
а она, полагаю, очень гордая дама.
- Я не искала вашей доверенности, - ответила Элинор,- но вы
вполне правы, думая, что можете положиться на мою скромность. Ваша тайна в
полной безопасности. Но извините, если я несколько удивлена столь ненужным
признанием. Ведь, открывая мне свой секрет, вы понимали, что, во всяком случае,
сохранению его это способствовать не может.
При этих словах она пристально поглядела на Люси, надеясь
прочесть что-нибудь по ее лицу - ведь большая часть ее признания могла быть
ложью! Однако выражение Люси не изменилось.
- Боюсь, вам кажется, что я допустила большую вольность,-
сказала она,- открывшись вам. Да, конечно, мы с вами знакомы недолго, то есть
лично, но по описанию вы и ваше семейство известны мне довольно давно, и, едва
увидев вас, я почувствовала себя с вами, как со старой знакомой. К тому же
сейчас я, правда, сочла, что обязана дать вам объяснения после того, как задала
такой вопрос про мать Эдварда, тем более что, к несчастью, мне не у кого просить
совета. О нас знает только Анна, но на ее суждение совсем нельзя полагаться. И
мне от нее больше вреда, чем пользы, ведь я все время боюсь, как бы она меня не
выдала. Она совсем не умеет держать язык за зубами, что вы, конечно, заметили,
и, право же, когда давеча сэр Джон назвал его имя, я ужас как перепугалась, что
она сейчас все и распишет. Даже невообразимо, сколько я душевных мук терплю
из-за этого. Дивлюсь, право, что я еще жива после всех страданий, какие переношу
ради Эдварда вот уже четыре года. И ничего не известно, и надежды так зыбки, и
ведь мы почти не видимся, много-много два раза в год. Право, я даже не понимаю,
как у меня еще сердце не разорвалось.
Тут она достала носовой платок, но Элинор не почувствовала к
ней особого сострадания.
- Порой,- продолжала Люси, утерев глаза, - я даже думаю, не
лучше бы для нас обоих вернуть друг другу слово.- Тут она поглядела прямо в лицо
своей собеседницы.- Но у меня недостает решимости. Мне невыносима мысль о том,
каким несчастным его сделает одно упоминание о нашем разрыве. Да и я сама... он
так мне дорог, что у меня нет сил с ним расстаться. Что бы вы мне посоветовали,
мисс Дэшвуд? Как бы вы сами поступили в таком случае?
- Извините меня,- ответила Элинор, которую этот вопрос поверг
в изумление,- но в подобных обстоятельствах я никакого совета дать вам не могу.
Вы должны положиться на собственное суждение.
- Оно конечно,- продолжала Люси после того, как обе они
некоторое время хранили молчание,- его матушка когда-нибудь да должна так или
иначе его обеспечить, но бедняжка Эдвард в такой тоске! Он не показался вам
унылым, когда гостил у вас в Бартоне? Когда он простился с нами в Лонгстейпле,
чтобы отправиться к вам, он был в таком расстройстве, что я боялась, как бы вы
не подумали, что он болен.
- Так он приехал к нам от вашего дяди?
- Да-да. Он прогостил у нас две недели. А вы полагали, что он
прямо из Лондона?
- Нет,- ответила Элинор, с грустью все более убеждаясь, что
Люси не лжет.- Он, помнится, сказал нам, что провел две недели у друзей в
окрестностях Плимута.- Вспомнила она и как удивилась тогда, что он больше ничего
про этих друзей не сказал и умолчал даже об их имени.
- И вы заметили его уныние? - повторила Люси.
- О да! Особенно в первые дни.
- Я умоляла его побороть себя, опасаясь, как бы вы не
заподозрили о причине. Но он впал в такую меланхолию оттого, что не мог провести
с нами больше двух недель и видел, как страдаю я. Бедняжка! Боюсь, ему не стало
легче: письма его так печальны! Это я получила, когда мы уезжали из Эксетера.-
Она достала из кармана письмо и небрежно показала Элинор, кому оно было
адресовано.- Полагаю, вы знаете его руку. Почерк у него бесподобный, хотя на
этот раз писал он не так хорошо, как обычно. Наверное, устал, потому что исписал
весь листок как мог теснее.
Элинор увидела знакомый почерк и уже не могла долее
сомневаться. Миниатюра, тешила она себя надеждой, попала к Люси случайно и вовсе
не была подарком Эдварда, но если они переписываются, то, значит, они
действительно помолвлены - ведь только помолвка дает им подобное право. И на
несколько мучительных мгновений она почти утратила власть над собой, сердце ее
сжалось, ноги подкашивались, но совладать с волнением было необходимо во что бы
то ни стало, и, решительно подавив бурю своих чувств, она почти тотчас сумела
возвратить себе спокойствие и сохранить его до конца их беседы.
- В переписке,- сказала Люси, пряча письмо в карман,- мы
находим единственное утешение в долгие месяцы постоянных разлук. Да, правда, у
меня есть еще его портрет, но бедняжка Эдвард лишен даже такого средства
утоления печали. Он говорит, что, будь у него мой портрет, его страдания
утишились бы. Когда он последний раз был в Лонгстейпле, я подарила ему свой
локон, вделанный в кольцо, и он клянется, что на сердце у него стало легче,
хотя, натурально, портрет утешал бы его гораздо больше. Возможно, вы заметили у
него на руке это кольцо, когда он был у вас?
- О да,- ответила Элинор ровным голосом, твердость которого
прятала такую душевную боль и горечь, каких она еще никогда не испытывала. Она
была потрясена, ошеломлена, уничтожена.
К счастью для нее, они уже подходили к Коттеджу и разговор
оборвался. Посидев с ними несколько минут, Люси с сестрой отправились назад в
Бартон-парк, и Элинор могла теперь вволю думать и страдать.
Глава
23
Как ни мало Элинор доверяла правдивости Люси, на этот раз по
зрелом размышлении она не нашла повода заподозрить ее во лжи: никакой соблазн не
толкнул бы ее на столь глупую выдумку. И Элинор более не могла, не смела
сомневаться в словах Люси, истинность которых подтверждалась множеством
всяческих свидетельств и доказательств, а опровергалась лишь ее собственной
безрассудной надеждой, что они один обман. Эдвард, бесспорно, мог познакомиться
с Люси в доме мистера Прэтта, и это делало все остальное и неопровержимым и
невыразимо тягостным. То, что Эдвард гостил где-то в окрестностях Плимута, его
меланхолия, горечь, с какой он говорил о неопределенности своего будущего,
противоречивость его поведения с ней самой, подробные сведения о Норленде и всей
их семье, которыми столько раз удивляли ее обе мисс Стил, миниатюра, письмо,
кольцо - все это слагалось в доказательства, которые уже не позволяли опасаться,
не винит ли она Эдварда несправедливо, а, наоборот, неумолимо свидетельствовали,
как дурно он поступил с ней, и иного объяснения им она не находила, как бы того
ни хотела. Возмущение столь бессердечным двуличием, гнев, что ее ввели в
подобное заблуждение, вначале мешали ей видеть что-нибудь, кроме собственной
обиды. Однако вскоре их сменили новые мысли и догадки. Намеренно ли Эдвард ее
обманывал? Притворялся ли он, будто питает к ней чувство, которое вовсе не
испытывал? Он помолвлен с Люси, но по велению ли сердца? Нет! Что бы ни было
прежде, теперь его сердце принадлежит ей одной. И она не тешит себя ложными
мечтами. В Норленде ее мать, сестры, Фанни постоянно замечали его внимание к
ней. Нет, в ней говорит не тщеславие! Он, бесспорно, любит ее. Ах, как эта мысль
в единый миг утишила негодование! Как соблазнительно было немедля его простить!
Да, разумеется, он виноват, очень виноват, что остался в Норленде, когда начал
понимать, какую власть она приобретает над ним. Тут ему извинения нет. Но если
он ранил ее, то на какие страдания обрек себя! Если ее положение тяжко, то его
лишено и тени надежды. Своей опрометчивостью он причинил ей горе, но лишь на
время, себя же навсегда обрек бедственному существованию. Когда-нибудь она, быть
может, исцелится от печали. Но он - что ждет его впереди? Найдет ли он с Люси
Стил хотя бы подобие счастья? Как жизнь будет влачить он, с его благородством,
деликатностью чувств и образованным умом, имея такую жену, как она,-
невежественную, лживую и себялюбивую?
В девятнадцать лет пылкое юношеское увлечение затуманило ему
глаза на все в ней, кроме красоты и живости характера. Но с тех пор прошли
четыре года - те четыре года, когда, если они проведены со смыслом, рассудок
обретает силу,- и он должен был увидеть все недостатки ее воспитания, тогда как
она, проведя эти годы в далеко не лучшем обществе среди вздорных занятий,
несомненно, утратила ту безыскусственную простоту, которая, быть может, прежде
придавала ее красоте особую обворожительность.
Полагая, что Эдвард намерен искать ее руки, они предвидели,
как нелегко ему будет получить согласие матери на такой брак; но какие же
препятствия начнет чинить та, если выбранная им невеста уступает ей не только
происхождением, но, вероятно, и состоянием? Правда, мысль об этих трудностях,
если его сердце настолько охладело к Люси, вряд ли столь уж для него тяжка, но
грустен жребий человека, когда мысль, что его ожидают упреки и неудовольствие
близких, приносит с собой облегчение!
Пока эти догадки тягостной чередой сменяли одна другую,
Элинор уже плакала о нем больше, чем о себе. Поддерживаемая убеждением, что
ничем не заслужила постигшего ее несчастья, утешенная уверенностью, что Эдвард
не совершил ни единого неблагородного поступка и достоин прежнего ее уважения,
она даже в эти первые минуты после того, как ей был нанесен столь страшный удар,
нашла в себе достаточно сил, чтобы держаться спокойно и ничем не вызвать
подозрений у матери и сестер. И ей удалось настолько справиться с собой, что за
обедом, всего лишь два часа спустя после того, как ей пришлось отказаться от
самых своих заветных надежд, никто при взгляде на обеих сестер даже не
предположил бы, что Элинор втайне оплакивает судьбу, навсегда разлучившую ее с
предметом ее любви, а Марианна мысленно перебирает совершенства человека, чье
сердце считала всецело своим и чье лицо ожидала увидеть в каждом экипаже,
приближающемся к их дому.
Необходимость скрывать от матери и Марианны то, что было
доверено ей под секретом, хотя и требовала от Элинор постоянной осторожности,
однако не усугубляла ее горести. Напротив, она находила облегчение в том, что
могла пощадить их, и в том, что ей поэтому не приходилось выслушивать негодующие
приговоры Эдварду, которые им, несомненно, подсказала бы их любовь к ней и
которые ей было бы невмочь терпеть.
Она знала, что их советы и утешения ей не помогут, их
нежность и сочувствие лишь питали бы ее страдания, а их собственный пример и
похвалы подтачивали бы в ней решимость не терять власти над собой. Терпеть одной
ей было легче, а собственный здравый смысл служил такой хорошей поддержкой, что
она сохраняла всю свою твердость и выглядела настолько бодрой и веселой,
насколько это было совместимо с душевной болью, еще нисколько не утихшей.
Как ни мучителен был для нее первый разговор с Люси, вскоре
ее охватило желание возобновить его, и по нескольким причинам. Ей хотелось вновь
выслушать подробности их помолвки, ей хотелось яснее понять, каковы на самом
деле чувства Люси к Эдварду и есть ли хоть тень искренности в ее изъявлениях
нежной любви к нему, а главное, ей хотелось убедить Люси своей готовностью
вернуться к этой теме и спокойствием при новом ее обсуждении, что интерес ее -
лишь дружеский, ибо она сильно опасалась, что невольным волнением во время их
утренней беседы могла по меньшей мере пробудить некоторые сомнения. Что Люси
готова ревновать к ней, представлялось вполне вероятным. Ведь Эдвард, бесспорно,
отзывался о ней с неизменными похвалами, что явствовало не только из слов Люси,
но и из поспешности, с какой та лишь после самого короткого знакомства решилась
доверить ей тайну, которую сама же, и справедливо, называла столь важной. И даже
шутливые намеки сэра Джона могли оказать свое влияние. Впрочем, пока Элинор была
в душе неколебимо уверена, что любима Эдвардом она, ревность Люси
подразумевалась сама собой и без побочных свидетельств, а что она им любима,
доказывалось этой же уверенностью. Для чего понадобилось посвящать ее в такую
тайну, если не для того, чтобы уведомить ее о давних правах Люси на Эдварда и не
вынудить в будущем всячески его избегать? Разгадать такие намерения соперницы не
составляло труда, и, хотя Элинор твердо решила, как требовали ее понятия о чести
и порядочности, превозмочь свое чувство к Эдварду и видеться с ним настолько
редко, насколько это будет от нее зависеть, отказать себе в утешительной попытке
убедить Люси, что сердце ее ничуть не ранено, она не могла. А в том, что она
сумеет выслушать повторение подробностей с полным спокойствием, Элинор не
сомневалась: ведь удар был уже нанесен и ничего горше добавить Люси не могла.
Но случай привести это намерение в исполнение представился не
сразу, хотя Люси не менее ее самой была склонна продолжить их разговор, чтобы
извлечь из него новые выгоды. Однако погода не располагала к прогулкам, во время
которых им было бы легче уединиться от общества, и несмотря на то, что они
встречались по меньшей мере каждый второй вечер иногда в Коттедже, но чаще в
Бартон-парке, им просто не позволили бы вести свой разговор. Ни сэр Джон, ни
леди Мидлтон ничего подобного не допустили бы. Времени почти не отводилось и для
общей беседы: они собирались, чтобы вместе есть, пить и развлекаться, сидя за
картами или играя в «чем дело кончилось» и прочие шумные игры.
После двух-трех таких встреч, когда Элинор так и не
перемолвилась с Люси хотя бы словом, утром в Коттедж явился сэр Джон и, взывая к
их милосердию, умолял, чтобы они непременно отобедали у леди Мидлтон,- ему
необходимо заглянуть в свой эксетерский клуб, и она будет вынуждена сесть за
стол в полном одиночестве, если не считать ее матушки и мисс Стил с Люси.
Предвидя, что благовоспитанная чинность леди Мидлтон предоставит им больше
свободы, так как в отсутствие ее супруга никто не станет собирать их в тесный
кружок для шумных забав, и она сумеет достигнуть своей цели, Элинор тотчас
приняла приглашение. Маргарет с материнского разрешения охотно последовала ее
примеру, и Марианна, хотя всегда старалась уклониться, на этот раз дала
согласие, уступив настояниям миссис Дэшвуд, которую очень огорчало, что она так
упрямо избегает всех развлечений.
Сестры сдержали обещание, и леди Мидлтон была счастливо
избавлена от грозившего ей ужасного одиночества. Все было очень чинно и скучно,
как и предполагала Элинор. Никто не сказал ничего хотя бы сколько-нибудь нового,
и нельзя было бы придумать ничего менее интересного, чем разговор, который они
вели за столом, а затем в гостиной. Туда следом за ними явились и дети, и, пока
они оставались там, Элинор даже не пыталась привлечь внимание Люси к себе,
понимая всю бесполезность этого. Детей увели, только когда был убран чайный
поднос. Тотчас разложили ломберный столик, и Элинор уже дивилась собственному
простодушию: как могла она хотя бы на миг вообразить, будто в Бартон-парке
удастся найти время для такого разговора. Они все встали, готовясь составить
партию.
- Я рада,- сказала леди Мидлтон, обернувшись к Люси,- что
сегодня вечером вы не станете доплетать корзиночку для бедненькой Аннамарии.
Работа при свечах утомила бы ваши глаза! Завтра мы что-нибудь придумаем, чтобы
утешить милую крошку, и, надеюсь, она скоро забудет о своем огорчении.
Этого намека было достаточно. Люси сразу опомнилась и
ответила:
- Ах, леди Мидлтон, вы ошибаетесь! Я только ждала, чтобы
узнать, нужна ли я за карточным столом, не то бы я уже вернулась к своему
рукоделию. Я ни за что в мире не соглашусь огорчить нашего ангелочка, а если без
меня партия не составится, я кончу корзиночку после ужина.
- Вы очень добры, и, надеюсь, вашим глазам это не повредит...
Не позвоните ли вы, чтобы вам принесли свечи для работы? Моя бедная малютка так
невыразимо огорчится, если корзиночка завтра утром не будет готова. Хотя я ее и
предупредила, что этого никак быть не может, я знаю, что она все-таки ждет.
Люси тотчас придвинула рабочий столик с такой поспешностью и
веселой улыбкой, словно не знала наслаждения выше, чем плести корзиночки для
избалованных малюток. Остальным леди Мидлтон предложила роббер казино. Все
согласились, кроме Марианны, которая с обычным своим пренебрежением к
требованиям вежливости воскликнула:
- Меня, ваша милость, прошу извинить, вы знаете, я не выношу
карт. С вашего разрешения я сяду за фортепьяно. Я ведь еще его не пробовала
после того, как оно было настроено.
И без дальнейших церемоний она направилась к инструменту.
Судя по лицу леди Мидлтон, она возблагодарила небо, что сама
ни разу в жизни так грубо никому не отвечала.
- Сударыня, вы же знаете, что Марианну невозможно надолго
отлучить от вашего фортепьяно,- сказала Элинор, пытаясь загладить неловкость.- И
не удивительно, потому что такого прекрасного звучания мне у других слышать не
доводилось.
Оставшиеся пятеро собрались тянуть карты, которые решили бы,
кому и в каком порядке садиться играть.
- Если мне выпадет пропустить роббер,- продолжала Элинор,- я
могла бы помочь мисс Люси скручивать полоски для корзиночки. Мне кажется, одна
она не успеет кончить ее вечером. Ведь работы еще много. А я буду очень рада
заняться этим, если она мне разрешит.
- Ах, я была бы чрезвычайно вам признательна! - тотчас
отозвалась Люси.- Дела, как вижу, и правда, гораздо больше, чем мне показалось,
а все-таки огорчить нашу милую Аннамарию было бы так ужасно!
- Да, убийственно!- подхватила мисс Стил.- Душечка, прелесть,
как я ее обожаю!
- Вы очень добры,- сказала леди Мидлтон, обращаясь к Элинор.-
И раз вам нравится эта работа, то, может быть, вы предпочтете пропустить этот
роббер или все же возьмете карту, положившись на судьбу?
Элинор поспешила воспользоваться первым из этих предложений и
таким образом, с помощью вежливой уловки, до каких Марианна никогда не
снисходила, и собственной цели добилась, и сделала приятное леди Мидлтон. Люси с
готовностью подвинулась, и две прекрасные соперницы, сидя за одним столиком, в
полном согласии занялись одним рукоделием. К счастью, фортепьяно, за которым
Марианна, вся во власти собственной музыки и собственных мыслей, уже успела
забыть, что кроме нее в комнате есть кто-то еще, стояло совсем близко от них, и
мисс Дэшвуд решила, что под его звуки может без опасения коснуться интересующего
ее предмета, не страшась, что их услышат.
Глава
24
Элинор начала твердым, хотя и негромким голосом:
- Я не заслуживала бы доверия, которым вы меня удостоили,
если бы не желала и далее им пользоваться и не любопытствовала бы узнать
побольше. А потому я не стану извиняться, что вернусь к нашему разговору.
- Благодарю вас,- с жаром воскликнула Люси,- что вы разбили
лед! Вы так облегчили мне сердце! Почему-то я все время опасалась, что оскорбила
вас своим признанием в тот понедельник.
- Оскорбили? Неужели у вас были подобные опасения? Поверьте,-
продолжала Элинор с глубокой искренностью,- я никоим образом не хотела внушить
вам такую мысль. Из каких побуждений могли вы довериться мне, если не из самых
достойных и самых лестных для меня?
- И все же,- ответила Люси с многозначительным взглядом
острых глазок,- уверяю вас, в том, как вы меня слушали, мне почудились
холодность и неудовольствие, очень меня расстроившие. Я не сомневалась, что вы
на меня сердитесь, и с тех пор все время бранила себя за вольность, с какой
решилась обременить вас своими делами. Но я очень рада, что это было лишь мое
воображение и на самом деле вы меня ни в чем не вините. Когда бы вы знали, каким
утешением было для меня излить вам мое сердце, открыв то, что занимает мои мысли
каждый миг моей жизни, право же, ваша сострадательность заставила бы вас
простить все прочее.
- О да, мне не трудно поверить, что для вас было большим
облегчением открыться мне, и не сомневайтесь, что у вас никогда не будет причины
пожалеть об этом. Ваше положение очень тяжело; вы, по-моему, со всех сторон
окружены серьезными препятствиями, и вам понадобится вся ваша взаимная
привязанность, чтобы выдержать подобные испытания. Мистер Феррарс, если не
ошибаюсь, всецело зависит от своей матери.
- Собственных у него есть только две тысячи, и было бы
безумием жениться, не рассчитывая ни на что другое. Хотя сама я без единого
вздоха отказалась бы от надежд на большее. Я привыкла жить в стесненных
обстоятельствах и ради него безропотно переносила бы любую бедность. Но я так
его люблю, что не позволю себе эгоистично отнять у него все то, что, быть может,
даст ему мать, если он найдет невесту по ее вкусу. Мы должны ждать, и, быть
может, много лет. Если бы речь шла о любом другом мужчине, кроме Эдварда, это
было бы непереносимо. Но я знаю, что нежности Эдварда и его верности у меня не
отнимет никто.
- Подобное убеждение должно служить вам бесценной опорой, и
его, конечно, поддерживает такая же вера в вас. Если бы ваша взаимная
привязанность ослабела, как, естественно, могло бы произойти на протяжении
четырех лет помолвки со многими людьми под воздействием разных обстоятельств,
ваше положение было бы действительно прискорбным.
Люси внимательно на нее посмотрела, но Элинор постаралась,
чтобы на ее лице не появилось выражения, которое придало бы ее словам скрытый
смысл.
- Любовь Эдварда ко мне,- сказала Люси,- подверглась
решительному испытанию во время нашей долгой, очень долгой разлуки, наступившей
почти сразу после того, как мы дали друг другу слово, и она выдержала его с
такой честью, что мне было бы непростительно усомниться в ней теперь. Могу
твердо сказать, что с самого начала в этом смысле он ни разу не подал мне хотя
бы малейшего повода тревожиться.
Элинор, выслушав это заверение, не знала, то ли вздохнуть, то
ли улыбнуться. А Люси продолжала:
- По природе я довольно ревнива, и то, что я ему неровня, что
он чаще меня бывает в свете, и наши вечные разлуки сделали меня такой
подозрительной, что я во мгновение ока угадала бы правду, если бы его поведение
со мной во время наших встреч хоть чуточку переменилось, если бы им овладело
непонятное мне уныние, если бы он упоминал бы какую-нибудь барышню чаще других
или же в чем-то чувствовал себя в Лонгстейпле не таким счастливым, как прежде. Я
вовсе не хочу сказать, что вообще так уж наблюдательна или проницательна, но в
подобном случае я бы не ошиблась.
«Все это,- подумала Элинор,- очень мило, но не способно
обмануть ни вас, ни меня».
- Тем не менее, - сказала она после краткого молчания,-
каковы ваши намерения? Или вы предполагаете просто ждать кончины миссис Феррарс,
крайности столь печальной, что даже мысль о ней недопустима? Неужели ее сын
согласен смириться с подобным положением вещей и обречь вас всем тяготам
многолетней неопределенности, вместо того чтобы, не побоявшись на время вызвать
ее неудовольствие, признаться во всем?
- Если бы мы могли быть уверены, что лишь на время! Но миссис
Феррарс очень гордая женщина, привыкшая всегда настаивать на своем, и в первом
приступе гнева она может отдать все Роберту, и ради Эдварда я должна
остерегаться поспешности.
- И ради себя. Или же ваше бескорыстие выходит за все пределы
благоразумия.
Люси вновь посмотрела на Элинор, но промолчала.
- А с мистером Робертом Феррарсом вы знакомы? - спросила
Элинор.
- Нет. Я никогда в жизни его не видела. Но, кажется, он
совсем не похож на брата - глуп и большой модник.
- Большой модник! - повторила мисс Стил, чей слух различил
эти слова, потому что Марианна на мгновение отняла пальцы от клавиш.- А-а! Они
толкуют про своих душек-кавалеров!
- Вот и ошибаешься, сестрица! - воскликнула Люси.- Среди
наших кавалеров модников никогда не бывало.
- За кавалера мисс Дэшвуд я могу поручиться,- с веселым
смехом подхватила миссис Дженнингс.- Более скромного и благовоспитанного
молодого человека редко встретишь. Но Люси такая скрытная плутовка, что никому
не догадаться, кто ей по сердцу.
- О! - вскричала мисс Стил, многозначительно на них
оглядываясь.- Право слово, кавалер Люси точнехонько такой же скромный и
благовоспитанный, как у мисс Дэшвуд.
Элинор невольно покраснела. Люси закусила губу и бросила на
сестру сердитый взгляд. На некоторое время воцарилось полное молчание. Положила
ему конец Люси, сказав вполголоса, хотя Марианна, словно оберегая их секреты,
уже заиграла великолепный концерт:
- Я расскажу вам про план, как положить конец этой
неопределенности. Он совсем недавно пришел мне в голову. И я даже должна вас в
него посвятить, потому что он отчасти от вас зависит. Натурально, вы, зная
Эдварда столько времени, успели понять, что из всех профессий он предпочел бы
церковь. Так вот, ему надо поскорее получить сан, а затем с вашей помощью, в
которой вы, полагаю, не откажете из дружбы к нему и, смею надеяться, из
некоторой симпатии ко мне, убедить вашего братца отдать ему норлендский приход -
как я слышала, отличный. Нынешний священник, видимо, долго не проживет. Этого
нам было бы достаточно, чтобы пожениться, а в остальном положиться на время и
судьбу.
- Я всегда буду рада,- ответила Элинор,- доказать делом мое
уважение и дружбу к мистеру Феррарсу. Но не кажется ли вам, что моя помощь тут
вовсе не нужна? Он - брат миссис Джон Дэшвуд. И иной рекомендации ее мужу вряд
ли потребуется.
- Но миссис Джон Дэшвуд может не захотеть, чтобы Эдвард
принял сан.
- В таком случае, боюсь, от моей помощи толку будет мало.
Они вновь надолго замолчали. Наконец Люси с тяжелым вздохом
воскликнула:
- Пожалуй, разумнее было бы сразу положить всему конец,
расторгнув помолвку. Вокруг нас столько неодолимых препятствий. Пусть мы будем
долго очень несчастны, но со временем к нам, наверное, все же вернется душевный
покой. Но вы своего совета мне не дадите, мисс Дэшвуд?
- Нет,- ответила Элинор с улыбкой, прятавшей смятение
чувств.- Только не в подобном деле. И вы прекрасно знаете, что мое мнение
никакого значения для вас иметь не будет, если только не совпадет с тем, чего вы
сами хотите.
- Право, вы ко мне несправедливы,- произнесла Люси с
чрезвычайной серьезностью.- Ничье мнение я не ставлю столь высоко, как ваше. И,
мне кажется, услышь я из ваших уст: «Да, я советую вам расторгнуть вашу помолвку
с Эдвардом Феррарсом, это вас обоих сделает счастливее», я не замедлила бы это
сделать.
Элинор, краснея за фальшивость будущей жены Эдварда Феррарса,
сказала:
- После такого комплимента я побоялась бы высказать свое
мнение, даже если бы оно у меня было. Он придает моему влиянию незаслуженную
силу. У постороннего человека не должно быть власти разлучить тех, кого
связывает нежное чувство.
- Но именно потому, что вы посторонний человек,- с некоторой
злостью ответила Люси, подчеркивая каждое слово,- ваше мнение и обретает для
меня подобное значение. Если бы по той или иной причине вы были бы
небеспристрастны, ваше мнение ничего не стоило бы.
Элинор сочла за благо промолчать, опасаясь, как бы они не
толкнули друг друга на излишнюю откровенность и несдержанность, и даже почти
решила раз и навсегда прекратить этот разговор. Наступила долгая пауза,
длившаяся добрые десять минут, и опять первой заговорила Люси.
- Натурально, вы зимой будете в Лондоне, мисс Дэшвуд? -
спросила она с обычной своей бесцеремонностью.
- Разумеется, нет.
- Какая жалость! - вздохнула Люси, но ее глаза радостно
заблестели.- Мне доставило бы такое удовольствие увидеться с вами там. Но,
полагаю, вы все же туда приедете. Уж конечно, ваш братец и невестка пригласят
вас погостить у них в столице.
- Я не смогу принять их приглашения.
- Ах, какая досада! А я-то надеялась встретиться с вами в
Лондоне! Мы с Анной поедем туда в конце января к одним нашим родственникам, они
нас уже несколько лет приглашают. Но я еду только ради Эдварда. Он будет там в
феврале. А так Лондон совсем меня не манит. У меня не то расположение духа.
Вскоре первый роббер завершился, Элинор позвали к карточному
столику, на чем задушевная беседа и кончилась, что нисколько не огорчило ни ту,
ни другую, так как за все это время не было произнесено ни единого слова,
которое могло бы смягчить их взаимную неприязнь. Элинор села за карты в грустном
убеждении, что Эдвард не только не питает ни малейшей нежности к своей будущей
жене, но и не найдет в браке даже того счастья, которое она могла бы дать ему,
если бы ее сердце хранило хотя бы какое-то чувство к нему,- ведь только корысть
и эгоизм могли понудить женщину не расторгнуть помолвку с мужчиной, который, как
ей, видимо, было прекрасно известно, давно ею тяготился.
После этого вечера Элинор сама к теме их беседы больше не
возвращалась, хотя Люси редко упускала случай коснуться ее и, получив письмо от
Эдварда, никогда не забывала поделиться своим счастьем с наперсницей. Но Элинор
отвечала ей спокойно и осторожно, прекращая разговор, едва позволяла вежливость,
так как полагала, что Люси он доставляет ничем не заслуженное удовольствие, а ей
самой грозит некоторой опасностью.
Барышни Стил прогостили в Бартон-парке много дольше, чем
предполагалось, когда их только пригласили. Они все больше входили там в
милость, без них уже не могли обойтись. Сэр Джон и слышать не желал об их
отъезде, и вопреки многочисленным давно данным обещаниям, призывавшим их в
Эксетер, и настоятельнейшей необходимости немедленно уехать, чтобы сдержать эти
обещания, которая наступала в конце каждой недели, они сдавались на уговоры и
пробыли в Бартоне почти два месяца, принимая должное участие в приготовлениях к
тому празднику, особая святость которого подтверждается сугубой многочисленностью балов и званых обедов.
|
