Пять мужчин Глава IV - Дина, когда ты… собираешься? - спрашивает Митенька, кивая куда-то в сторону моего живота, который пока особо ничем не выдает себя. - Где-то в конце мая… - отвечаю я, ёжась от порыва холодного ветра, который ни с того ни с сего налетел откуда-то, бросив в лицо пригоршню ледяных, царапающих кожу снежинок.
Митенька хватает меня за руку и тащит за собой в подворотню - здесь тихо, снег засыпал землю, прикрыл невзрачные мостовые и развеял привычные ароматы подобных мест.
- Мить, ты чего? - спрашиваю я, напрягаясь.
С тех пор, как он принес те хризантемы, в наши, прежде легкие приятельские отношения, проникло что-то, заставляющее Митеньку замолкать на полуслове и смотреть на меня тем отчаянным взглядом. Он таскает мне ярко-оранжевые апельсины, цветы и литровые банки деревенского творога, который, по его словам, доставляет ему приятель.
"Дина, тебе нужно есть творог, я прочитал…"
- Мить, ты чего? - повторяю я почти шепотом, потому что он молчит, поправляет свою полосатую вязаную шапку, разглядывает меня, словно впервые увидел, и я почему-то радуюсь, что сейчас не столь страшна, как несколько недель назад, а наоборот, как утверждает отец, похорошела. "Это часто бывает с беременными женщинами, твоя мама была очаровательна, когда носила тебя", - сказал он.
- Дина… - Митенька умолкает, и в глазах его снова появляется то отчаянное выражение.
- Дина, - продолжает он. - Дина…
- Мить, я помню свое имя, ты повторил его уже трижды.
- Ну да, верно… просто, трудно собраться с мыслями…
- Митя, что-то в последнее время тебе слишком часто бывает трудно собраться с мыслями…
- Разве только в последнее? Кажется, это мое природное свойство…
Облегченно вздыхаю, надеясь, что мы вернулись к нашей обычной манере общения, и я не услышу то, чего я не жду и жду, и боюсь услышать. Порыв ветра проникает в подворотню, словно проверяя, не остались ли где-то не охваченные вьюгой участки.
- Холодно, Мить, пойдем, а? - предлагаю я.
- Сейчас пойдем, скажу и пойдем. Возьми мой шарф.
Он решительно, не слушая моих протестов, вытаскивает из-под своего короткого пальто в щегольскую ёлочку пье-де-пуль вязаный шарф и накручивает его на меня, подняв воротник куртки. Я замираю, и надежды на возвращение наших отношений на круги своя рушатся, словно карточный домик, потому что в следующую минуту он выпаливает быстро и с тем же отчаянным взглядом:
- Дина, выходи за меня замуж…
********
- Мутер, ты какая-то не такая сегодня, - заявляет мне Никола за завтраком, после того как я налила в его кофе чайной заварки, а еще раньше опрокинула на стол сахарницу, затем долго искала в холодильнике пачку чайных пакетиков, искренне недоумевая, почему ее там нет, и наступила на хвост Черному, вызвав его справедливое негодование.
Я неопределенно пожимаю плечами, демонстрируя несогласие - мол, я всегда такая, рассеянная, неужели не знаешь - а сын продолжает:
- И вернулась вчера ночью, часа три было…
- А разве ты не спал? - удивляюсь я. - В это время тебя обычно и гаубицей не разбудишь.
- Мутер, ну я же напрягся, думал: где тебя носит?
- Во-первых, не носит, я все-таки матерью тебе являюсь, а не подружкой, - сурово говорю я и растерянно замолкаю, поймав себя на возникшем подтексте.
Никола ждет продолжения и, не дождавшись, заканчивает мысль:
- … а во-вторых, ты могла бы позвонить и сообщить…
- Я, между прочим, звонила, - уже оправдываюсь я.
- Когда? В десять вечера? А вернулась…
- Все, - подвожу черту и перехожу в наступление:
- А когда ты болтаешься неведомо где по ночам, а несчастная мать не спит, прожигая взглядом дыру в окне, да читая заклинания над телефоном и дверным звонком, это как называется?
Я понимаю, что не права и несправедлива, но в то же время чувствую гадкое удовлетворение от мысли, что сын волновался за меня. - Ладно, мутер, - улыбается Никола. - Один - один. Я понял. Договорились на будущее: не пропадаем в пространстве.
Шмыгаю носом, давя подступающие слезы. Сентиментальная мамаша. Никола летит одеваться, с воплем "Опаздываю, до вечера, мутер!" Закрываю за ним дверь и думаю: "Что же будет, если он узнает? Как он отреагирует? Впрочем, возможно, все уже закончено.
Все кончается,
Вот и день,
Ночь качается
За спиной
Утро - мутная
Дребедень…
Все случается
Не со мной.
Разжимается
Вдруг рука,
Разлучаются
В свете дня,
Обручаются
Навека.
Не нашлось кольца для меня… ********
Мы идем быстро и молча мимо черных тополей, шеренгой тянущихся вдоль аллеи. Не на шутку разыгравшаяся вьюга беспорядочным коловоротом вращает скопища снежинок в конусах света от фонарей. Совсем стемнело, и мы то вступаем в светлую полосу, то уходим в серую полутьму, чтобы снова выйти к свету. Полосатый путь и полосатое состояние, когда темное смятение от мысли, что мне придется дать ответ, сменяет светлое щекочущее чувство. Правда, скоро темные полосы начинают захлестывать светлые, и темные участки аллеи становятся длиннее из-за негорящих фонарей.
Я не ждала такого. Во всяком случае, мне так казалось. Я боялась слов сочувствия и жалости, признания в любви, вызванного этой жалостью, но не этих слов. Я уже почти смирилась с мыслью, что Митенька испытывает ко мне какие-то чувства, отличные от дружеских, но то, что он принял столь кардинальное решение, не укладывалось в голове.
- Почему? - вырывается у меня в ответ на Митины слова.
- Что почему? - он ёжится, поднимая воротник пальто.
- Почему замуж, Митя, почему замуж? - растерянно повторяю я. - Не надо, не надо меня жалеть.
- Ладно, идем, холодно, - вдруг резко говорит он. - Наверное, я выбрал не слишком удачный момент.
Мы идем по аллее, сворачиваем к переходу, затем через двор, к моему подъезду.
- Зайдешь? - спрашиваю я, боясь, что он согласится.
- Нет, поздно уже, поеду домой.
- Митя, мы завтра поговорим, дай мне подумать, - выдавливаю я.
Он качает головой, смотрит на меня, вздыхает, кашляет.
- Хорошо, Дина, завтра.
Он наклоняется и осторожно целует меня в щеку. У него сухие прохладные губы.
Я не могу заснуть ночью, ворочаюсь, встаю, иду на кухню, жадно пью воду, сижу на подоконнике, поджав под себя замерзшие ноги, мысли текут бессвязно, не цепляясь, соскальзывая одна на другую, в тупом беспорядке. Я слушаю, как завывает вьюга за окном, раскачивая березу, что дотянулась до нашего пятого этажа, рассматриваю свой чуть округлившийся живот, снова ложусь в постель и пытаюсь представить, что рядом со мной Митенька… Стас тяжело поворачивается ко мне, и я тону в темноте его глаз, "Как дела, рыжая?" - спрашивает он. Сворачиваюсь в клубок. Теперь я знаю, что тоска - это настоящая боль. Рыжих, красных, рудых, red,
Искал в толпе,
Бронзу волос, будто ночи бред,
Хранил в себе.
Наизнанку, навылет, навзрыд, насквозь…
Сердце рвал.
Не сложилось, сломалось, не сбылось,
Зачем пропал?
Медная, золотом волос горишь
В моих ночах.
Рыжею ундиной-птицей паришь,
Сулишь печаль.
Рыжие, ржаные рождают боль
Медью маня,
Медом поят и режут льдом,
Как ты меня… ********
Я рассеянна и на работе. Снова запорола ирландский чайник, мыслями улетев в неведомые, то есть очень даже ведомые, ночные дали. Отключаю мотор, стягиваю фартук и иду мыть руки под сочувственное "Не лепится, Диночка?" Семена Ивановича. Устраиваюсь за столом, раскладываю на нем лист рисовальной бумаги и погружаюсь в попытки воплотить свои смутные идеи в графической форме. Движение карандаша, оставляющего мягкие рассыпающиеся линии на шероховатой желтоватой бумаге, успокаивает, придает моим смятенным мыслям иллюзию устойчивости. Пытаюсь собрать на листе узор - тот, что не раз вырисовывался в голове в эти дни - ворох линий и листьев, беспорядочно переплетенных и образующих… что образующих додумать не успеваю - ломается карандаш, оставляя на бумаге жирный штрих, а я слышу знакомый голос:
- Дина… добрый день…
Нет, только не это! Он опять явился сюда! Краска заливает лицо, уши, шею, стекает ниже, да что же это такое! Поднимаю глаза. Мой случайный любовник стоит передо мной во всем цвете своей блондинистой молодости и юной щеголеватости, а я опять сижу перед ним в старой клетчатой мужской рубахе, с красным лицом и руками, перепачканными графитом, во всей красе своих сорока.
- Ты зачем пришел? - спрашиваю, разозлившись на себя и на него.
- Дина… почему так сурово? Ты не хочешь поздороваться? - парирует Стас, усаживаясь за стол. Он смотрит, словно обнимает меня глазами.
- Ты мне мешаешь… здравствуй, - шепчу я.
- Мешаю и смущаю?
- Стас… я очень рада тебя видеть, но, пожалуйста, сейчас уйди… Тебе заняться больше нечем?
- Почему нечем? - невозмутимо отвечает он. - Сегодня с утра в офис вызывали, пришлось съездить по делам. Как только освободился, сразу к тебе… мы же вчера не договорились…
- А мы должны были договориться? - мрачно бросаю я.
- А разве нет? Я…
- Стас, прости, но я занята сейчас, - спешу оборвать его возможные комплименты и признания. - Может быть, потом встретимся?
- Почему ты сердишься? - он наклоняется ко мне, лицо его совсем близко и губы… у меня перехватывает дыхание. Сжимаю кулаки, чтобы успокоиться и говорю:
- Я совсем не сержусь, но ты мне мешаешь…
- Я буду тише воды… Что ты рисуешь? - он отрывает от моего лица свой многозначительный взгляд и обращает его на лист бумаги с незаконченным наброском. - Ты так здорово рисуешь - всегда завидовал тем, кто умеет делать это. А тем более, лепить такие штуки. Ты меня просто поразила, - он кивает в сторону стеллажей, заставленных керамической утварью.
- Именно этим? - спрашиваю я.
- Не только, но когда увидел тебя за гончарным кругом…
Так вот, оказывается, чем можно поразить мужчину! Заняться кустарным ремеслом у него на глазах. Низкий льстец…
- Странные у тебя предпочтения, - говорю я.
- Какие есть…
- Но ты тоже делаешь оригинальные вещи, - добавляю я, вспомнив его подсвечник из проволоки.
- А… ерунда… - он машет рукой. - Сломал ногу, сидел в гипсе дома, делать было нечего, вот и начал крутить проволоку.
На мой вопрос о причине перелома отвечает, что работал на монтаже какой-то там сети, стоял на приставной лестнице, а она упала.
От полного краха и потери самообладания меня спасает Андрей Болотов, вызвав обсудить организацию предстоящей выставки-продажи. С трудом, но выпроваживаю Стаса, пообещав позвонить ему вечером.
Возвращаюсь домой затемно, потому что Андрей потащил меня смотреть помещение, часть которого предполагается отдать под наши гончарные изделия - оно находится на другом конце города в здании бывшего завода, его опустевшие цеха давно уже сдаются в аренду. После осмотра и обсуждения как оформить интерьер выставки, Андрей подвозит меня домой. Заползаю пешком на свой шестой этаж, потому что лифт, как назло, не работает. ********
Проницательная Марго спрашивает меня:
- Дина, у тебя что с Митенькой? Роман?
- Ничего у меня с ним нет, - отбрыкиваюсь я, не веря самой себе.
Марго убеждена, что мужской мир вращается только вокруг неё и всегда страшно удивляется, если кто-то из находящихся в радиусе ее деятельности представителей сильного пола вдруг направляет свои ухаживания в ином направлении. Я замечаю, что она вдруг прекращает подтрунивать над Митенькой и начинает обхаживать, словно имеет на него виды, и мне это неприятно.
Митенька продолжает приходить почти каждый день, словно не было никакого предложения на ветру в подворотне. Мы болтаем с ним на занятиях, делая вид, что ничего особенного не произошло. Отец проникается к Мите самыми добрыми чувствами. "Как художник к художнику…", - объясняет он. Они болтают на кухне о графике Леонардо, картинах Глазунова, Афганистане, преимуществах и недостатках черно-белой фотографии и двадцати способах приготовления омлета. Отец больше не хвалит при мне Митеньку, но, кажется, был бы не против нашего с ним союза. Так мы и общаемся, избегая опасной темы. А однажды утром я слышу осторожные толчки внутри себя - затем, день за днем, они становятся все чаще и отчетливее, а я все больше выпадаю из внешнего мира, сосредоточившись на существе, что растет внутри. На меня вдруг снисходит состояние безразличия к тому, что происходит вокруг. Нет, я живу, хожу на занятия, сдаю зачеты, что-то рисую и что-то леплю, общаюсь, готовлю обеды, читаю, ложусь спать и просыпаюсь утром, но делаю все это как-то отстраненно, словно прозрачный кокон окутал меня, отгородив от мира. Этот кокон и сыграл со мной коварную шутку: вновь выбрав самый неподходящий момент, который на самом деле оказался вполне подходящим, Митенька повторил свое предложение, и я сказала "да". Это случилось в один прекрасный день, когда я, усталая, мечтающая об одном: добраться до дому, съесть все, что там найдется, и рухнуть на кровать, вышла из училища после занятий. Он нагнал меня, подхватил под локоть и сказал, задыхаясь: "Дина, все же, выходи за меня замуж!" "Ты жалеешь меня, Митя?" - спросила я, почему-то оставшись совсем спокойной. "Я люблю тебя… - сказал он, сжав мою руку так, что стало больно. "Хорошо, Митя", - устало прошептала я. Лгать легко, этой странной науке
Мы обучены с колыбели,
Во спасенье, из страха, от скуки,
Ради близких, карьеры, постели.
Лгать легко и единожды, дважды,
Все печали ложью омыты,
А потом и себе однажды
Ты соврешь, чтоб остаться сытым.
Лгать легко, только мир закачается
Вдруг, внезапно, и в этот час
Отпадет шелуха, и останется…
И останется ль что-то от нас? ******** Я громыхаю ключом, пытаясь открыть вечно заедающий замок. Наконец ключ поворачивается и, подумав не-знаю-в-который раз о том, что нужно бы поменять замок, захожу в квартиру. Из кухни доносятся голоса - у нас гости - наверное, кто-то пришел к Николе. Скидываю куртку, расшнуровываю ботинки, с наслаждением укладываю уставшие ноги в домашние тапочки, сажусь на диванчик в коридоре и закрываю глаза. Стена, почему-то вдруг ставшая, словно палитра, аляповато-разноцветной, начинает медленно вращаться. Какой-то тихий звук пробивается сквозь это вращение, он нарастает, и вместе с ним нарастает и тень, которая постепенно заслоняет стену. Вздрагиваю, открываю глаза и, ничего не понимая, осматриваюсь. Я сижу в своей прихожей, а передо мной стоят мой сын и… Стас. Оказывается, я уснула здесь, на диванчике. Но что здесь делает Стас?
- Мам, ты уснула, что ли? - спрашивает ребенок.
- Устала, - оправдываюсь я. - А… вы что здесь делаете? - обращаюсь к Стасу, вскакивая на ноги.
- А мы встретились в подъезде, ну вот и… - объясняет Никола, не давая тому ответить.
Откуда-то является Черный и со страстным урчанием начинает тереться о мои ноги. Обложили...
На кухне дым коромыслом: поджарена картошка, открыта банка с каким-то салатом, на столе красуется пара початых бутылок пива…
- Что празднуем? - сурово спрашиваю я, стараясь сохранять хладнокровие и не смотреть в сторону Стаса. Положение хуже не придумать: сидеть между сыном и любовником, у которых развиваются приятельские отношения. Злюсь на Стаса за незваный визит и мечтаю о том, как отомщу ему, высказав все, что думаю по поводу его наглости.
- Просто сидим, беседуем… - оправдывается Стас.
- По делу, между прочим, - вставляет Никола. - Чего ты злишься?
Черный издает звук в диапазоне между кошачьим мяуканьем и воплем обиженного младенца.
"Нужно прекращать все это и, чем скорее, тем лучше, - думаю я. - Невозможно усидеть на двух стульях. И зачем он пришел? На что надеется? Мне нужно остановиться!"
Но как остановить разгоряченное воображение, как перестать смотреть на него, как уберечься от жара, что наплывает, когда он бросает на меня взгляд? Это - зов ребра, женская сущность, вампирское стремление насытится молодостью и… любовью.
- Зачем ты пришел? - спрашиваю Стаса, когда Николу уводит телефонный звонок, мы остаемся одни, и он пытается обнять меня.
- Ты на что рассчитываешь? - кидаюсь я в нападение.
- Я же сказала, что позвоню тебе, - оправдываюсь я.
- Никола же может войти, перестань… - прошу я.
- Перестану, - говорит он, - если ты перестанешь спрашивать, зачем я пришел. Ты обещала позвонить, но не позвонила, я встретил Николая на улице, ну и…
- И проник в мое жилище и в доверие к моему сыну, - шепчу я.
- Я проник в твое жилище раньше… Дина, поедем куда-нибудь?
- Куда, Стас? Куда я с тобой поеду?
- Дина, я через неделю уезжаю… не меньше, чем на три месяца, время уходит, неужели ты не хочешь побыть вместе как можно дольше?
- Хочу, - отвечаю я. "Раз ты уезжаешь, очень хочу".
********
Митенька познакомил меня со своей мамой, Анной Львовной, тоненькой маленькой женщиной. Она вежлива со мной и холодна, как снежная леди.
- Ты рассказал про меня? Про то, что я…беременна? - спросила я Митеньку перед тем, как пойти знакомиться.
- Нет…
- А скажешь, Митя?
- Зачем? Пусть будет все так, как будет.
Мы сходили в загс, подали заявление, отпраздновали помолвку у нас, познакомив отца и Анну Львовну.
- Суровая женщина, но… правильная, - оценил папа будущую мою свекровь.
Меня не покидало странное ощущение, что я прохожу медкомиссию, переходя из кабинета в кабинет: подписана справка, затем следующая, поставлена печать. Я участвовала во всем, но это словно не касалось меня, было некой формальной обязанностью, через которую нужно зачем-то пройти.
Митя поцеловал меня… в первый раз по-настоящему, когда мы сидели у нас дома и делали очередную курсовую работу, разложив на полу листы рисовальной бумаги. Мы уже дня три как являлись формальными женихом и невестой, и ни разу не поцеловались по-настоящему. Нет, Митенька целовал меня в щеку, осторожно и нежно, и мне не было неприятно это, но почему-то казалось вполне достаточным.
Я что-то штриховала, руки были черны от грифеля, Митенька сидел рядом.
- У тебя лицо испачкано… - сказал он вдруг.
- Где? - спросила я, отрываясь от листа.
- Вот здесь… - он протянул руку, коснувшись моих губ, и, вдруг взяв за плечи, резко потянул к себе и поцеловал. Я невольно рванулась и замерла. - Прости, Митя…
- Нет.. ты меня прости…
Я вдруг ясно осознала, что скоро мне придется и целовать его, и спать с ним… словно что-то щелкнуло в моем замутненном сознании. Я еще не понимала, как отнестись к этому непреложному факту.
Тела придирчиво
Изломан контур,
Плавности изгибов
Нет.
Ждет недоверчиво,
Углы его остры,
Молчит, скрывая
Ответ,
Как сгладить углы,
Сжигая их в дуги?
Впрочем, известен
Код,
Возьмите те губы,
И вон те руки
И мир взвесьте
Тот. ********
- Так хорошо? - Лучше не спрашивай… - Не спрашиваю…
- Нет, спрашиваешь… зачем-то… а если я закричу…? - Кричи… тебя все равно никто не услышит… золото…
- Это подло… ты… увлек… меня…завлек… - Увлек… - Стас, ты с ума сошел?
- Вовсе нет… - Ста-а-ас…! - все же кричу, поскольку сдержать себя больше не в силах… И зачем?
Тихо гудит тэн, колышется тонкая занавеска на окне, то ли от холодного воздуха, что проникает сквозь оконные щели, то ли от теплого, струящегося вверх от обогревателя. За окном сумерки и еще четкие силуэты стволов сосен, что окружают коттедж.
- Ты спишь, Стас?
- Нет… но… чуть не заснул… - он поворачивается ко мне.
- Мне нужно быть дома, скоро…
- Зачем, Дина? Останься здесь на ночь… уедем утром, полчаса, и ты дома…
- Но мне… я…
Мне неловко объяснять про Николу и про то, что меня волнует его мнение обо мне. Мне стыдно, что меня это смущает, меня злит, что я вообще смущаюсь, будучи взрослой, вроде бы, теткой и забавно, что я еще могу смущаться и лежать, прижавшись к горячему, как печка, боку Стаса и наслаждаться ощущением его рук, что трогают мое тело, не признавая никаких пределов и запретов.
- Неужели я нравлюсь тебе?
- Дина, обалденно…
- Вот даже как? И когда ты придумал это?
- Когда ты уронила на меня бутылку, я же говорил тебе…
- Ты издеваешься… и я не роняла бутылку на тебя… это ты грабил меня в банке…
- Ничуть… Ты знаешь, когда я был маленьким, мы с родителями ездили на юг, в Крым или на Кавказ, точно не помню… но хорошо помню, как я разбил там бутылку вина… в кафе, уронил со стола… вино было красным…
Вздрагиваю, холодея.
- А сколько тебе было лет тогда?
- Не знаю, семь, может, восемь…
- Это было… в августе?
- Хм… а что? Трудно сказать, но, судя по тому, что я объедался виноградом, возможно, и в августе. А почему спрашиваешь?
- Да так… просто…
Глупости какие, и с чего я так всполошилась? Даже если он и был именно в том городе и именно в то время, какое это имеет значение? - Стас… отвези меня домой… - Ты так хороша, когда лепишь из своей глины… и рисуешь… и любишь меня… - Стас… ты меня слышишь? - А если так?
- Это… совершенно… запрещенный прием… - Именно… Или так?
- Ты мерзавец… - Приятно слышать… - Я буду кричать…
- Кричи сколько угодно… ты так отлично кричишь…милая…
Тонкая занавеска колышется, за окном совсем темно, стволы сосен размываются в темноте, теряют контуры. Ночь.
********
Я округлялась, живот стал заметен. Папа извел на меня не один рулон фотопленки. Квартира заполнилась фотографиями: Дина - фас, анфас, профиль… Митя заявил, что у меня изменилась походка: я начала ходить чуть вразвалку, словно уравновешивая себя при движении. Анна Львовна совсем замкнулась, обнаружив мою, ставшую явной, беременность.
Конец января выдался слякотно-мокрым, словно поздняя осень. Когда не дул промозглый ветер, и не валил с небес мокрый снег, мы гуляли по вечерам в парке, что напротив нашего дома. Я училась целоваться с Митей. Нет, точнее, училась любить его поцелуи. Он трогал мои губы своими, обнимал меня, и я чувствовала в нем то же нетерпение, что было в том, другом, от которого я загоралась, словно спичка. Митино же нетерпение пугало меня.
День свадьбы неуклонно приближался. Я ждала его с чувством, что изменить уже ничего нельзя, да мне и не хотелось ничего менять. Я вдруг увлеклась подготовкой к свадьбе, захваченная Митиным энтузиазмом. С подругой - искусницей в швейном деле - мы соорудили широкое льняное платье-рубаху в народном стиле, украсив его мережками и вышивкой.
"Тебе лаптей не хватает, дщерь, - смеялся папа, когда я продемонстрировала ему это чудо. - Ты красавица у меня, золото…".
Сердце мое замерло… маленькое, печальное, и закачалось на морской волне, и звезды глянули на меня в высоты сумасшедших небес. Я зажмурилась и сказала себе: "Хватит. Хватит… Я выхожу замуж за Митю, я обещала ему, Стас…".
Вечером перед свадьбой у меня подскочила температура. Папа страшно разволновался и уже кинулся вызывать скорую, я с трудом отговорила его, заверив, что это просто от волнения.
Мы устроились с ним на диване, и он вдруг спросил:
- Дина, ты думаешь об отце своего ребенка?
- Да, папа, конечно, - ответила я. - Но это уже не важно.
Он вздохнул.
- Возможно, я… - и, не договорив, обнял меня, поцеловал в макушку. - Все будет хорошо, Дина…
Что хотел сказать мой мудрый, но сомневающийся отец, я тогда так и не узнала.
- Ты уверена, Дина? - спрашивает меня Митя, когда на следующее утро мы стоим с ним перед дверью, ведущей в зал регистрации.
Я до хруста сжимаю стебли утонувших в огромных листах белых каллов и киваю. Уверена я или нет, но со Стасом я простилась. Или попыталась проститься.
Наша свадебная вечеринка прошла на ура. Однокурсники оторвались на славу, виртуозно блеснув поздравлениями, приколами и бурной активностью.
А потом мы остались с Митей одни, в моей комнате, ночью. Странно, мы столько часов провели здесь вместе, но сейчас мне казалось, что я впервые с ним наедине. Я очень устала, у меня противно ныла спина, я села на диван и посмотрела на Митю, который стоял передо мной. Темные волосы зачесаны назад, черный костюм делал его еще тоньше. Мой муж… или еще пока не муж…
- Дина, давай спать ложиться? - он устало улыбается.
- Давай, - соглашаюсь я.
Разбираю диван, в голове крутится дурацкое: "супружеское ложе…супружеское ложе…". Отправляю Митю из комнаты и, переодевшись, забираюсь под одеяло.
Митя приходит и осторожно укладывается рядом. Он не трогает меня, лишь кладет руку мне на плечо, и я засыпаю. Наша брачная ночь невинна, как детский лепет.
******** Выставляю на стеллаж высокие узкие чашки, глина сыровато поблескивает, отдавая влагу. Одна их чашек получилась чуть неправильной, но я не стала ничего менять, сохранив небольшую кособокость, которая придала ей что-то трогательное. Замираю в тупой задумчивости, разглядывая чашки и вспоминая утренний разговор с Николой.
- Мутер, - сказал он, в промежутке между глотком чая из огромной своей кружки и очередным переключением канала на кухонном телевизоре. - Ты где была ночью?
- Я? У… Марьи… - ответила я, мгновенно погружаясь в свое личное красное море.
- Мутер… - продолжил Никола.
Я замерла в ожидании, что он сейчас подловит меня на лжи или задаст какой-нибудь прямой вопрос. Он продолжил: - … сегодня Ксюха к нам придет вечером…
- Так пусть приходит… - облегченно согласилась я, радуясь, что гроза миновала.
- Она у нас поживет… - продолжил Никола. - Ты не против, надеюсь, мутер?
- Ксюха? У нас? Почему? - брякнула я, опускаясь на табуретку и пытаясь сообразить, которая из знакомых мне Николиных девушек есть упомянутая Ксюха.
- Мам, ну… она поссорилась с родителями, вот и…
- Она поссорилась с родителями, но почему она должна жить у нас? - тупо спросила я, а по спине пробежал холодок понимания почему.
- Это временно, мутер, мы снимем комнату и переселимся туда, потом…
- Какую еще комнату? Ты что, жениться собрался? Кто такая Ксюха? - совсем разволновалась я.
- Мутер, никакой катастрофы нет, что ты так волнуешься? - ответил Никола, игнорируя мой вопрос о женитьбе.
- Никола, - начала я, пытаясь успокоиться и сосредоточиться. - Это все нужно обдумать. Это у вас серьезно?
Я говорила и словно слышала себя со стороны: эдакая умудренная опытом мамаша взрослого сына, пытающаяся научить его жить, в то время как сама не очень умеет это делать. Сын слушал меня с серьезнейшим видом, кивал, потом традиционно чмокнул в щеку и отправился на занятия. Во всяком случае, так он сказал. Весело. Значит, Ксюха… Нахальная активная легкомысленная девица? Серьезная и целеустремленная? Глупенькая тихоня? Мои любовные треволнения разом отошли на задний план. "Дина, пойдем: посмотришь изразцы!" - слышу за спиной, и Андрей тащит меня за собой.
август, 2009 г. - июнь, 2010 г.
Copyright © 2010 Ольга Болгова
... - Похоже, что она всю жизнь его любила. Стаса №1.
... - Вот они, то есть мы, женщины, такие. Сначала хотим счастья. Потом нам его дают. Но мы начинаем поджимать губы, выкаблучиваться и всячески его портить. Стас №2 пытается сделать из Дины королеву. Но она, конечно, сопротивляется и доказывает, что она Золушка.
... - А Стас ее любил... Тот, первый, а Дина - по своей молодости и категоричности - выбросила не только ту бумажку с адресом, но и его из своей жизни, хотя он все равно остался с ней и в ней. Ужасно щемяще все...
... - Стас-первый... Гораздо более загадочен, неясен, в лирической дымке... и все-то в нем смутно, если бы не одно - стихи. Но стихи - душу переворачивают. Я уверена, он любил ее.
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала
полностью или частично запрещено |
