В поисках принца
или
О спящей принцессе замолвите словоВсем неразбуженным принцессам посвящается Дремучим бором, темной чащей
Старинный замок окружен.
Там принца ждет принцесса спящая,
Погружена в покой и сон.
…Я в дальний путь решил отправиться
Затем, чтоб принца убедить,
Что должен он свою красавицу
Поцеловать и разбудить.
(Ю. Ряшенцев)
Часть II Глава 5
Пламя свечи задрожало и погасло, оставив после себя изящный завиток густого дыма, но и тот растаял в холодном свете ненастного утра. Агата устало потянулась и отодвинула от себя книгу. Чтение всей этой груды заваливших стол книг не помогло ей найти средства от разрушающей сестру иллюзии. А в том, что Селина больна именно этим недугом, Агата уже не сомневалась, несмотря на то, что болезнь протекала не совсем обычно. Очевидно, их настигла расплата за вторжение в мир снов... Нет, Агата не винила Траума. Тут она была совершенно согласна с Селиной – это не его уровень. Они были уловлены собственным невежеством. Пытаясь действовать в мире, законов которого не знали, они образовали связи. Их влияние могло ощущаться и за его пределами. Спасая сестру, Селина познакомилась по крайней мере с двумя, если не считать ее идеи встречи с Траумом, обитателями мира снов. А чем выше в иерархии были ее знакомые, тем сложнее и сильнее должно было быть их влияние. Если молодой Сламбер был, скорее всего, безвреден, то его дядюшка, помощник самого владыки, мог оказаться серьезной проблемой. Агата полагала, что встреча именно с ним и стала причиной сложного течения болезни Селины. Иллюзия, поразившая ее сестру, настолько мастерски использовала действительность для создания иллюзорной декорации, что даже со стороны невозможно было разобраться, где правда, а где мираж. Наверняка иллюзия Селины питалась не столько ее беззаботной магией, сколько силой этого самого дядюшки. – Провалиться бы тебе в преисподнюю, – пожелала господину Реву Агата, устало протерев глаза. Она была напугана. Состояние Селины ухудшалось с каждым днем. Сестра была подавлена, но – Агата была уверена в этом – не оставляла своих попыток связаться с Траумом. Селина скрывала это от нее, отнекивалась, уходила от разговора. Вытащить ее из иллюзий становилось все сложнее. Всякая иллюзия в конце концов изживает саму себя. Но когда иллюзия Селины разрушится, она погребет под собой и саму Селину… Книги не давали решения, и у Агаты возник свой план. Справедливости ради стоило назвать его планом Селины – это было ее идеей обратиться с просьбой о помощи к силам мира снов… *** – Ох уж этот отец До! Я должен был отправиться на рассвете. Так нет! Навязали на мою голову этого разиню, – ворчливо пожаловался монах, воздев глаза к небесам. Шаул стоял около кареты, праздно посматривая на спешивших и суетившихся вокруг людей. Он не склонен был сердится на замешкавшегося монаха, хотя бы потому, что благодаря этой задержке получил отличную возможность добраться до владений принца Кристиана. Но терпение отца Брамте, как звали епископского курьера, соблаговолившего принять Шаула, было уже на исходе. Он уже ни раз успел пожаловаться на своего на нерасторопного собрата. – Вот увидите, мы еще попадем с ним в какую-нибудь скандальную историю, – зловеще предупредил он. – Скандальную? – не понял Шаул. – Но он же духовного звания… – О, отец До умеет пренебречь условностями, – многозначительно покачал головой монах, блеснув тонзурой. – Не понимаю, почему его святейшество так благоволит к нему, – пожал он пухлыми плечами. – Суетный, скаредный – у него даже шерстяной сутаны нет. Я уж не говорю о его духовных качествах. Никакого… – монах возвел очи к небесам, но запнулся и сумрачно бросил: – Вот и он, полюбуйтесь. Шаул взглянул в сторону, куда махнул рукой отец Брамте и увидел маленького старичка, с трудом пробивающегося сквозь толпу на площади. Тщедушная фигурка монаха мелькала в толпе, а его маленькое личико светилось улыбкой, словно он был не в сутолоке загруженного людьми и повозками постоялого двора, а на злачных пажитях Господних. – Простите великодушно, отец Брамте, – выдохнул старичок, добравшись до кареты. В отличие от епископского курьера, облаченного в шерстяную тогу, поверх которой был надет препоясанный кожаным поясом скапулир и длинный теплый плащ-кап, на старом монахе была только потрепанная суконная ряса с поясом из веревки и шаперон, спускающийся на плечи короткой пелериной, а в руках – простой холщовый мешок. – Позвольте, – Шаул поспешил на помощь отцу До. – Ох, благодарю вас, мой милый, благодарю вас, – рассыпался благодарностями старик. Когда они оказались в карете, епископский курьер, не меняя недовольного выражения лица, лишь слегка кивнул на сердечное приветствие собрата и стукнул в стену кареты. – Поезжай скорее, Йенс! Мы и так уже опаздываем, – монах бросил укоризненный взгляд на смущенно улыбающегося отца До. Наконец епископская карета покинула столицу Эльтюда. Миновав городские ворота, карета катилась по вьющейся широкой лентой между холмами дороге, мягко поскрипывая ремнями. Епископский курьер пообещал доставить Шаула с его багажом прямо ко двору самого принца Кристиана. Это было большой удачей – оставшись практически без средств, они могли серьезно задержаться в пути. А время было дорого. Постепенно мысли его вернулись к Сони. Именно благодаря ему они сейчас путешествовали с таким комфортом. И что за странное упорство двигало нищим мальчишкой?.. – Как удивительны божие создания, – прервал размышления Шаула отец До. – Сколько грации и неотмирной мудрости можно найти в них. Надо отметить, что Бруно, как только появился отец До, выбрал его и теперь уютно подремывал на коленях старого монаха, мелодично мурлыча под его ласковой рукой. Епископский курьер, увидев вылезающего из мешка кота, лишь брезгливо поморщился, но возражать против присутствия Бруно в карете не стал, вероятно, решив, что человек, обладающий епископским перстнем, может позволить себе подобную прихоть. – Это всего лишь бессловесные твари, призванные служить нам, – высокомерно возразил собрату отец Брамте. – Бессловесные ли? – покачал головой старый монах, глядя на кошачью морду Бруно. – Во всяком случае не в том смысле, как это понимаем мы, люди… – Так и до костра договоритесь, достопочтенный отец, – проворчал отец Брамте. – Ах, сколько тайн, сколько тайн сокрыто в мироздании, друзья мои! – пропустив едкое замечание собрата, вздохнул отец До. – Все тайны давно раскрыты духовным лицам, – резко возразил отец Брамте. – Неужели? – искренне удивился отец До. – Если бы вы, достопочтенный отец, вместо того, чтобы проводить свою жизнь среди пьяниц, развратников, воров и прочей дряни, соизволили посвятить ее молитвенному общению с братьями и изучению святых писаний и духовных сочинений, у вас не возникало бы столь нелепых мыслей. Провидение открыло свои тайны нам, Его слугам, – важно подытожил он свою речь. – Боюсь, вы правы, друг мой, – сокрушенно закивал головой отец До, – я упустил в своей жизни так много, что теперь, на ее закате, мне и не сосчитать всего. А общение и познание – это, без сомнения, величайшие дары свыше. И все же, дорогой друг, оглядываясь на прожитую жизнь, я с радостью вижу, что свет небесный просвещает всех, не только многоуважаемых ученых и духовных мужей, но всякую тварь, – священник нежно погладил крупную кошачью голову, с удовольствием запустив пальцы в мягкую лоснящуюся шерсть. – Особенно те отбросы, что вы подбираете на городских задворках, – язвительно процедил отец Брамте. – Без сомнения, без сомнения, – кивал старый монах, поглаживая кота. – Я не понимаю, что общего у вас с его святейшеством?! – не выдержал епископский курьер. Отец До поднял на него удивленный взгляд. – Великий человек, вершитель судеб королевств, к которому с благоговением на поклон идут короли! И вы... – не найдя слов для характеристики непутевого собрата, отец Брамте развел руками. – О, бедный, бедный Бе, как тяжела его ноша, – жалостливо вздохнул старик, назвав епископа уменьшительным детским именем. – Вы опять правы, друг мой, его святейшество очень добр ко мне. Безусловно, я этого не заслуживаю, но разве любовь можно заслужить? – старик задумался и, вздохнув, добавил: – Как быстро летит время, друзья мои, еще вчера мы были детьми… Шаул с интересом слушал спор духовных мужей, удивляясь, как старый монах сумел высказать совершенно противоположные взгляды по всем вопросам, при этом ни разу не уличив своего визави в ошибочности его точки зрения. *** Скошенный луг топорщился пожелтевшими обкосками у валунов, кочек и вдоль невысокой каменной ограды. На окраине луга на высоких дубах, растерявших всю свою листву, расселись вороны, оглашавшие окрестности унылым карканьем. Селина медленно спускалась по ступенькам, выложенных из больших неотесанных камней. Она сама не могла поверить, что сбежала от Агаты в долину снов, ничего не сказав ей. Забота сестры совсем измучила Селину. Слушая ее доводы, она отказывалась признаться в собственной одержимости. Но оставаясь с собой наедине, начинала сомневаться. И теперь так запуталась, что и сама не знала, где правда, а где вымысел. И это мучило даже больше, чем ее попытки положить конец своему интересу к Трауму. Пытаясь разобраться с помощью ученых книг, что произошло с ней, Агата обвинила во всех ее бедах дядюшку Сламбера. Селина горько улыбнулась: Агата осталась верна самой себе, если не Траум, тогда – его помощник. Селина же напротив была совершенно уверена, что не только намеренно, но и случайно добряк Рев не мог причинить ей зла. И сейчас она полагала, что он сможет помочь ей разобраться в самой себе. Загвоздка состояла в том, что Селина не имела не малейшего понятия, как ей его найти. – О, фея Селина! – вдруг услышала она свое имя и, оглянувшись, увидела спешащего к ней молодого Сламбера. «Вот так удача!» – подумала она и радостно поприветствовала молодого человека: – Дорогой мой Сламбер! – Фея Селина, – искренне улыбнулся он. – Как я рад вас видеть! – А я-то как рада, – Селина протянула молодому человеку руку, и тот нежно коснулся ее губами. – Я все время думал, как вы после вашего отчаянного героического поступка. Вы просто поразили меня. – Ну что вы, милый Сламбер, какой уж там героический, вот отчаянный это – да. Я была в совершенном отчаянии, – улыбнулась она. – Такая преданность, фея Селина, достойна восхищения. Знаете, отсюда, из нашего мира, ваш мир порою кажется иллюзией. Настолько иллюзорно в сердцах людей даже то, что сродни вечности. Магия фей, уж простите, мне всегда казалась уловкой, чтобы сделать ваш мир похожим на наш. Но после встречи с вами, я понял, что вы настоящая, – молодой человек смутился собственной откровенности и замолчал. – Спасибо вам, Самбер, за добрые слова. Я очень рада вашему расположению ко мне. Вы мне тоже очень дороги, ведь если бы не ваше участие в моей беде, я бы не справилась с нею. Но моя сестра жива, и в том числе благодаря вам, вашей доброте и отзывчивости, – Селина взяла молодого человека под руку. – Сламбер, мне опять нужна ваша помощь. – Я полностью в вашем распоряжении, фея Селина, – он склонил голову, и щеки его заалели. – Мне надо встретиться с вашим дядюшкой. – С дядюшкой? – удивился Сламбер. – Опять что-то случилось с вашей сестрой? – О, нет, – покачала головой Селина, – к счастью… Мне хотелось бы поговорить с ним... Селина замялась, ей совсем не хотелось посвящать молодого человека в свои проблемы, но воспользоваться его помощью, оставив в совершенном неведении, было бы невежливо... Молодой человек был без сомнения весьма расположен к ней и даже – Селина внимательнее прислушалась к его чувствам и охнула – влюблен. Ну надо же! Это она виновата, ее всегдашняя приветливость в царстве снов обращалась в нечто большее... «Бедный мальчик», – вздохнула Селина и слегка отстранилась. – Я даже не знаю, смогу ли я объяснить свою проблему… – сбивчиво начала Селина. Но тут сердце сжалось в страшном отчаянии. Что так задело ее? Влюбленный трепет молодого человека, горячей волной окативший ее? Собственное волнение? Или что-то иное? Селина не успела понять. «Как нелепо», – мелькнула мысль, и из глаз покатились слезы. – Простите меня, – всхлипывая, бормотала она, безуспешно пытаясь взять себя в руки. – Ну что вы, милая фея Селина, – растеряно проговорил Сламбер. – Не плачьте, я отведу вас к дядюшке, и он обязательно поможет. Он подхватил ее под руку и повел по ступенькам вверх. Куда они шли, Селина не видела, слезы застилали ей глаза, а мысли метались от отчаянной жалости к самой себе до холодящего ужаса от того, что Траум может увидеть ее в таком состоянии. – Подождите здесь, – шепнул ей на ухо Сламбер и умчался прочь. Селина огляделась, она снова была в том же саду, где и в прошлый раз встречалась с господином Ревом, только теперь он был весь в цвету сирени, а на центральной клумбе благоухали белоснежные пионы. Помощник Траума наслаждался весенним цветением вопреки естественному порядку вещей. Селина встрепенулась: сейчас появится Рев, а она даже не знает, что ему сказать. Опять разрыдается, как перед несчастным Сламбером. Надо расспросить его напрямую о сразившей ее иллюзии. Или сразу попросить избавить ее от этой напасти? Селина не успела прийти ни к одному мало-мальски дельному решению, когда на дорожке показались дядюшка с племянником. Они спешили к ней с озабоченными лицами, и Селина поняла, что Сламбер уже поведал господину Реву о состоянии феи. – Что случилось, дорогая моя?! – опустив церемонии, воскликнул добрейший господин Рев. Селина протянула к нему руки. – Я не знаю, – прошептала она, сердечность, с которой обратился к ней Рев, вызвала новый приступ слез. – Простите меня. – Ничего, не смущайтесь, – ласково пожал ее пальцы добрый дядюшка. – Вы в мире снов. Здесь невозможно скрыть свои чувства. Дорогой мой, – обратился он к племяннику, сокрушенно взирающему на плачущую фею, – оставь нас. Ты потом проводишь нашу дорогую гостью, а сейчас ступай. Сламбер неохотно повиновался. Уходя, он все время оглядывался, и Селина чувствовала, как мечется его сердце, стараясь найти для нее утешение. – Милый мальчик, – всхлипнула Селина, глядя вслед молодому человеку. Переживания юного Сламбера отвлекли ее от собственных, и, вытирая лицо платком, заботливо предложенным ей Ревом, она смогла наконец унять свои слезы. – Присаживайтесь, – проговорил господин Рев, и Селина увидела, что они уже не в саду, а в небольшой уютной гостиной. В камине за изящным экраном потрескивали дрова. А на большой картине, висевшей над каминной полкой, трудились в какой-то мастерской два озабоченных господина. Они переговаривались между собой, и низкие тона их голосов разносились по комнате. Селина удивленно взглянула на Рева. – Не обращайте внимания, – махнул рукой на чудо-картину Рев и пояснил: – Это нехитрое устройство помогает мне всегда быть в курсе происходящего. Хотя в нашем мире нет необходимости во всех этих приспособлениях, признаюсь, грешен. Люблю возиться с ними, придумываю разные устройства, – смущенно улыбнулся Рев. – Сила сознания безгранична, и в нашем мире она всевластна. Но меня всегда привлекала возможность создать что-нибудь, что действовало бы автономно от моего сознания. Видимо, я слишком ленив, – усмехнулся магистр, – не люблю все держать в голове. Но я опять отвлекся. Он взглянул на картину, и там по широкому зеленому лугу покатила свои воды река. – Так лучше? Нет, пожалуй, от реки тянет холодом, – и пейзаж сменился философским натюрмортом. – Как раз по теме, – он с улыбкой взглянул на фею. – Садитесь поближе к огню, вы расстроены и продрогли. Он легонько подтолкнул ее под локоть к креслу, и когда она уселась, накрыл колени пледом. В его руке появилась небольшая рюмочка с вишневой наливкой. – Это вас подбодрит, – мягко улыбнулся ей Рев, усаживаясь в кресло напротив. – А теперь рассказывайте. – У вас здесь тоже магия? – удивленно проговорила Селина, сделав небольшой глоток, сладкое тепло растеклась по нёбу и спустилось к сердцу. – Нет, нет, нет, – покачал головой господин Рев. – Никакой магии. Во всяком случае, ни в вашем понимании этого слова. – Да, я помню… – проговорила Селина, и в ответ на удивленный взгляд магистра решилась: – Скажите, господин Рев, когда я вступила в тот ужасный черный сон Агаты, как… как все произошло? – У меня нет однозначного ответа, моя дорогая, – задумчиво проговорил Рев. – Здесь все имеет значение: и ваша любовь к сестре, подвигнувшая вас к самоотверженному поступку, и вера, позволившая преодолеть естественный страх, и ваша связь с сестрой, которая не исчерпывается кровным родством, и… – он на мгновение замолк и тут же продолжил: – и, полагаю, доверие, которое вы испытываете к нашему миру, ну и, конечно, воля Проведения... – Значит, Траум ни при чем? – упавшим голосом спросила Селина. – Что значит, ни при чем? – удивился Рев. – Очень даже при чем. Вы использовали его силу. Никто из нас не имеет самостоятельной возможности творить что-либо. Мы только проводники. И вы тогда стали таким же проводником. – Только проводники... – кивнула Селина. От этого простого объяснения ей стало грустно. Значит, она не слышала его голоса, не держала его за руку, когда пробиралась по вязкой черноте сна. Да ведь она и сама знала, что не могла… Видно, просто поддалась чувству… – Агата считает, что я пребываю в иллюзии, – горько улыбнулась Селина. – В иллюзии? – непонимающе переспросил Рев. – Ну да, – развела руками Селина. – Видимо, путешествуя по вашему миру, в какой-то момент не смогла отличить реальность от иллюзии и попалась на крючок... – Ерунда какая, – поморщился Рев. – Я уверен, что… Простите, я не могу говорить об этом. Но если вы настаиваете, извольте. Я могу еще раз взглянуть на ваши сны. Селина не понимала, как ее сны могут помочь, но спорить не стала и согласно кивнула. В руках Рева тотчас появилась большая толстая книга в тисненой коже. Он раскрыл ее и положил на столик, около кресел. Фея с любопытством взглянула на открывшиеся страницы книги и чуть не провалилась в какой-то бешеный круговорот. Магистр захлопнул книгу, и Селину откинуло на спинку кресла. – Нет, нет! – помощник Траума с испугом подхватил фолиант. – Вам нельзя смотреть. Ни в коем случае. Он снова опустился в свое кресло и заслонился книгой. Селина прикрыла глаза, у нее все еще кружилась голова, и в ушах стоял какой-то звон. – Это невероятно, – упавшим голосом пробормотал Рев. – Что? Что вы увидели? – нетерпеливо воскликнула Селина. – Я не уверен, – растерянно проговорил Рев, закрывая книгу. – Сны фей – это сложнейшая материя. До конца разобраться в них может только сам владыка... Он замолчал, уставившись в одну точку, от его недавнего воодушевления не осталось и следа. – Я постараюсь объяснить, – он снова сделал паузу и, собравшись духом, начал: – Я начну чуть загодя. Это произошло после вашего чудесного избавления. Если вы помните, тогда мы с вами повстречались у вашей крестницы. Наш короткий разговор навел меня на одну мысль. Я стал изучать ваши сны. Это наша работа – извиняясь, пояснил он. – И через некоторое время я посчитал, что вы влюблены. – Влюблена? – Селина вытаращила на него глаза. – В кого? – Во владыку, конечно, – пожал плечами Рев. – Женщинам это так свойственно... Чувства благодарности, восхищения к своему спасителю зачастую перерастают в романтическую влюбленность… – О, я не думаю… Этого не может… Разве можно влюбиться в Траума?.. – ошарашено пролепетала Селина – вот и добрейший Рев подозревает ее в заоблачных мечтаньях… – Признаться, до нашей сегодняшней встречи, я был абсолютно уверен в этом. Но сейчас, когда вы сказали об иллюзии, я пересмотрел ваши сны, и вижу, что вы действительно окутаны ею. Но… Простите, я могу ошибаться. Как я уже говорил, сны фей разгадать безошибочно, может только владыка, – сокрушенно извинился Рев. – Значит, все-таки иллюзия, – упавшим голосом прошептала Селина. – Но как же? Я ничего не понимаю. – Боюсь, я тоже, – расстроено качнул головой Рев. – Я бы предположил, что виновата ваша магия. Вы же пытались здесь колдовать... – Колдовать? – изумилась Селина. – Я не самая могущественная фея и в нашем-то мире, а здесь я совершенно бессильна… – Вы правы. Но магия вносит ужасный беспорядок… Я не знаю, – вдруг резко ответил Рев, и лицо его исказилось болезненной гримасой. – Ах, я дурак! – сокрушенно воскликнул он, с силой хлопнув себя по коленям. – Что случилось, господин Рев? – забеспокоилась Селина. – Я-то думал, что сердце владыки раскрывается! – возбужденно ответил ей он, словно она была виновата в этом. – Что он, принимая участие в вашей судьбе, решится открыть свое сердце, не отстранится, как обычно. Ведь он так одинок и несчастен! – выговорил он ей. – Я не понимаю, почему вы так переживаете… – нерешительно начала Селина. – Да потому, что вы сказали, что не любите его! – перебил ее Рев. – Значит, и он не раскрыл своего сердца. Он-то все видит и знает. Он просто решил положить границы этой вашей иллюзии, чтобы она не перевернула здесь все вверх дном. У нас не место магии, – снова с укором посмотрев на Селину, пояснил он. – Ах, как все грустно… Он смотрел на нее разочарованно и горько. – Вам лучше не приходить сюда, госпожа Селина. Я знаю, вы добрая фея, и очень милы, но с вашим приходом все слишком запуталось. И боюсь, владыка будет очень недоволен нашим разговором. – И я не смогу избавиться от этой иллюзии? – прошептала Селина. – Это же магия, – смягчившись, проговорил господин Рев. – Вы с вашей сестрой разберетесь гораздо лучше. И мой вам совет – не приходите сюда, и не пытайтесь встретиться с кем-нибудь из нас. И оставьте идею встретиться с владыкой Траумом... Селина поспешила смахнуть набежавшие на глаза слезы и не заметила, как оказалась у себя в комнате. – Господин Рев! – воскликнула Селина, попытавшись вернуть собеседника, но тщетно – тот остался в мире снов. – Кого же я тогда видела?.. *** Элиза вздохнула и, собрав остатки воли, улыбнулась крестной. – Я рада вас видеть, фея Агата, – поприветствовала она свою строгую наставницу. – Как здоровье вашей сестры. Надеюсь, фея Селина благополучна? – Ты предпочла бы увидеть вместо меня Селину? – вместо ответа, скривилась Агата. – Так следует понимать тебя? Элиза лишь вскинула бровь – она не намерена была ввязываться в перепалку колкостями. – Селина пока не будет появляться в мире снов, – наконец снизошла до прямого ответа фея. – Ты все еще путешествуешь по воспоминаниям Шаула Ворта? – Нет, – твердо возразила Элиза и, вскинув подбородок, веско изрекла: – И не имею подобных намерений. Агата скептически улыбнулась. – Рада слышать. Что же послужило тому причиной? Ни при каких условиях Элиза не согласилась бы открыть эту злосчастную причину… И она не менее круто, чем Агата, изменила курс: – Как долго фея Селина не сможет навещать меня? – Не знаю, – озабоченно покачала головой Агата: – Селина умудрилась подхватить иллюзию. И пока она от нее не избавится, появляться в мире снов слишком опасно. – Подхватить иллюзию? Что это значит? – А то и значит – вообразила себе, чего нет и быть не может, – недовольно проворчала крестная. – Что же могла вообразить фея? – полюбопытствовала Элиза. – Не имеет значения, – резко ответила Агата. – Зачем же вы пожаловали сюда, достопочтимая фея? – вспылила в ответ на резкость Элиза. – Сообщить, что ничего для меня не имеет значения? – Изволь, – пожав плечами, неожиданно сдалась Агата. – Селина вообразила, что ее миссия спасти владыку царства снов Траума. – Спасти владыку Траума? – удивленно уставилась на нее принцесса. – От чего? – От одиночества, – невесело усмехнулась Агата. – Одиночества… – сочувственно протянула Элиза. – Правители всегда одиноки... Но как это возможно? – Это невозможно. В этом и состоит ее иллюзия. – Отчего же? – запальчиво возразила Элиза. – Не все то, что мы не можем вместить в привычные рамки, – иллюзия. Она могла полюбить его. – Полюбить?! – насмешливо переспросила фея. – Нельзя полюбить недосягаемого… – Нонсенс! – воскликнула Элиза – она понимала, как глупо спорить, но не смогла остановиться… – Тот, кто недосягаем в одном мире, может оказаться близок в другом... – Позволь напомнить тебе, не все сводится к твоему печальному опыту, – резко ответила фея, безошибочно выбрав самую больную точку. – Вы не можете знать наверняка, – надменно заявила Элиза, не желая оставлять за крестной последнего слова. – Есть вещи недоступные и вашему знанию! – Не обманывай себя, Элиза, – проигнорировала пылкий упрек Агата. – И не мучь. Ты приняла решение, следуй ему. Мне пора. Фея исчезла. Элиза досадливо отвернулась от того места, где только что видела крестную. Печальной историей назвала та любовь Элизы. Что ж спорить… Даже чудесная, нарушающая законы естества встреча двух душ не гарантирует вечного блаженства. «Все эти щенячьи восторги, – предупреждала ее мать, – всегда заканчиваются разочарованием и головной болью». И она тысячу раз права! «Надо же было выставить себя на посмешище перед Агатой, защищая любовь между неравными», – сгорала теперь от стыда Элиза... Может быть, ее как и Селину одолела иллюзия?.. – Неужели Селина действительно влюбилась во владыку? – мысль блохой перескочила на крестную. Отчего же Агата не верит в такой закономерный поворот? Элиза была уверена, что любой владыка обладает привлекательностью – сама власть окутывает его своей чарующей магией. Она с нежностью подумала об отце – каким красивым, изысканным, благородным был король Грегор. Не было дамы, не задержавшей на его величестве восхищенного покоренного взгляда. Что уж говорить о владыке сонного царства? Крестные утверждали, что владыка – один из самых могущественных духов… – Интересно, каким он предстал перед ней? Элизе владыка представлялся темноволосым, стройным, утонченно-благородным, с правильными чертами и брахатно-карими глазами. Она увлеченно мысленно рисовала портрет владыки, способного покорить женское сердце, одаряя его уточняющими деталями, пока не увидела в зеркале Шаула. – О-о, – выдохнула Элиза, заливаясь краской. В ее воображении образ великого владыки отчего-то превратился в образ городского юноши не имеющего касательства к власти... «Только не над моим глупым сердцем», – вздохнула Элиза, оглядывая комнату, в которой оказалась. Посреди возвышался завешанный тканью мольберт. Напротив старое кресло с потертой и залоснившейся атласной обивкой. Вдоль стен громоздились рамы, подрамники, доски для рисования, гипсовая скульптура человека во весь рост с отколотой кистью. На этажерке в полном беспорядке лежали листы бумаги, торчали кисти, из-под связки нот выглядывал череп, на самой верхней полке, чуть скособочившись, стоял глобус, опираясь на бутылку, из которой торчал букетик засушенных цветов, на нижней – свалены рулоны холстов. Рядом на полу блестела круглым боком огромная пустая пузатая бутыль. Широкий стол в углу был заставлен всевозможными склянками, бутылочками, ступками. Среди всего этого беспорядка возвышались большие песочные часы – давно исчерпав запасы времени, они назидательно выказывали пустую верхнюю колбу. Благодаря широкому, почти во всю стену, окну – служащему единственным ее украшением – комната была залита ярким солнечным светом. В мастерскую ворвался ветер, качнув открытую раму, и солнечные блики закачались, отражаясь в высоком зеркале, пуская по стенам и потолку солнечных зайчиков. Комната наполнилась волнительным весенним ароматом. – Здравствуйте, мой дорогой! – услышала Элиза за спиной глубокий женский голос. Она не могла не узнать его. И тут же почувствовала, как прилила кровь к щекам и, отхлынув, застучала в висках. Элиза настороженно сжалась... – Простите, что заставила вас ждать. Со сборами столько хлопот, – госпожа ван Остенрейн, сердечно улыбаясь, взяла Шаула за обе руки и поднесла их к своему лицу, прижав к щекам. «О-о!» – брезгливо отпрянула Элиза, почувствовав, как сомлел Шаул, оглаживая прохладный шелк щек бесстыдницы. Во рту пересохло, голова пошла кругом, сердце выбивало барабанную дробь, комок в горле не давал вздохнуть. – Г-госпожа ван О-остенрейн, – заикаясь, прохрипел он. – Аделина, Шаул, – лукаво улыбаясь, поправила его та. – Аделина, – прошептал он, и воздух в груди закончился. – Я написала для вас картину, мой милый, – художница оставила его руки, и была уже у мольберта. «Стремительная, воздушная…» – провожая глазами Аделину, восхищенно умилялся он. – Ах, как мне нравится ваше имя! Шаул, Шаул! Я могу повторять его бесконечно. А лучше петь, – и она затянула низким грудным голосом незатейливую мелодию, повторяя вместо слов его имя. Изящным театральным движением Аделина стянула с мольберта холстину, закрывавшую картину, – на загрунтованной доске серовато-коричневым бистром была схематично намечена будущая композиция. – Это не она, – звонко засмеялась Аделина в ответ на удивленный взгляд Шаула, и, в одночасье оказавшись рядом, проворковала, поправляя воздушную петлю его камзола: – Ваша уже упакована и будет отослана вам в день моего отъезда. О, Шаул! – воскликнула она, снова изменившись. – Ну что за лицо?! Вы только посмотрите на себя! Аделина схватила его за руку и потащила к зеркалу. Поставив прямо перед стеклом, она выглянула из-за его плеча. – Вы бледны, словно увидели привидение, – звонко смеялась Аделина, проведя тонкими пальцами по его щеке. – Неужели я так ужасно выгляжу? – кокетливо воскликнула она и, чуть отстранив Шаула, взглянула на себя в зеркало. – Вы бесподобны, – улыбнулся он. Шаул развернулся к Аделине – она была так близко, что ее дыхание щекотало щеку, – и, пьянея, вдыхал гиацинтовый аромат ее волос. Неожиданно она прильнула губами к его к губам… Жаркая волна плеснулась к голове и отхлынула вниз, затянувшись в жаркий пульсирующий узел. Он обнял ее и прижал к себе. Голова кружилась, он задыхался… – Это тебе за твою нежность, – прошептала она, оторвавшись от его губ так же стремительно, как и прильнула к ним. Аделина шагнула от него и, обогнув мольберт, оказалась за спинкой кресла. Заливаясь переливчатым смехом, она дразнила, играла с ним. Он с готовностью принял игру, и Аделина снова оказалась в его объятиях. Уже куда более смелых – он ласкал губами ее кожу, упиваясь ее ароматом, сжимал ее гибкий стан, оглаживая восхитительные округлости и изгибы, дурел от сладости ее поцелуев… – Погоди, я хочу сделать тебе еще один подарок, – она снова выскользнула из его объятий. – Аделина, – простонал он, заворожено глядя ей вслед. Она принялась что-то нетерпеливо искать на этажерке, вороша бумаги, – спланировало на пол перо, со звоном разбилась упавшая вазочка. – На счастье, – беспечно махнула рукой Аделина. – Вот, – наконец нашла она, что искала и, повернувшись к Шаулу, протянула подарок. Это был футляр тесненной кожи для огнива и трута с вделанной во внешней стороне изящной дугой кресала. – Каждый раз, когда ты будешь разжигать огонь, – нежно проворковала Аделина, – ты будешь вспоминать обо мне. Я буду являться тебе в каждой искре, в каждом всполохе света… Он властно притянул ее к себе… – Нет! Нет! Нет! – отчаянно закричала Элиза и оказалась в синеватой пустоте своей темницы. – Какая низость! – злость на Шаула, а еще больше на эту распутницу Аделину разрывала ее изнутри. – Бесстыжая, гадкая особа. Что она вцепилась в него?! Он слишком молод для нее. Шаул-Шаул-Шаул, – передразнила она напев Аделины. – Боже мой, какая вульгарность! Она злилась, выкрикивая самые обидные слова, придумывая самые уничижительные эпитеты. Наконец она разрыдалась, и злоба сменилась болью и обидой. Обессилев от рыданий, она провалилась в апатию. Почему у нее самой никогда не возникало желания, чтобы кто-нибудь прикасался к ней? Ведь знала же – Эмеренс потешается за ее спиной над такой холодностью, но снисходительно мирилась с глупой дерзостью фрейлины. Элиза была уверена, что само положение возвышает ее над подобными слабостями. Разве можно было бы представить королеву Аманду страстно целующейся, томно хохочущей, заигрывающей с кем-нибудь? Нонсенс! Элиза считала, что это и есть достоинство королевы… А как же достоинство феи?.. – Неужели Селина тает в страстных объятиях своего владыки и теряет голову от его поцелуев? – прошептала Элиза, дотронувшись до губ кончиками пальцев. Ей представилась трепещущая в объятиях владыки Селина, ее томление, выскакивающее из груди сердце и восторг от нежных будоражащих до дрожи прикосновений, и затопляющий огонь объятий... И влюбленный владыка: темная челка упала на высокий лоб, в бархатной глубине глаз теплится огонь, в нетерпении подрагивают крылья прямого носа, чуть приоткрылись мягкие губы... Элиза прикрыла глаза, и ей чудилась теплота его прерывистого дыхания на коже – он волнуется, и смущение перехватывает горло. Как колотится сердце! Все существо, словно прежде сжатая до предела пружина, вдруг распустилось и завибрировало в ожидании прикосновения. – О-о... Он протянул к ней руку, задернувшаяся манжета приоткрыла сухощавое запястье. Робко коснувшись кожи, она провела пальцем вокруг запястной косточки, спустилась вдоль тонких пястных костей к крепким костяшкам кулака и скользнула между длинных пальцев – на среднем сбоку небольшая шишечка, как у всех студентов и писарей... Элиза поднесла его ладонь к лицу и прижалась к ней щекой. Блаженный стон вырвался из приоткрывшихся губ, и волна наслаждения прокатилась дрожью по всему телу. Элиза затрясла головой, прогоняя наваждение. Этого не может быть! И не будет... Глава 6 Ранние осенние сумерки сменила бархатная темнота вечера. Сквозь прорехи разорванного напором северного ветра облачного покрывала то и дело выглядывала щербатая луна и снова, словно стыдливая старая дева, пряталась за темной вуалью туч. Наконец они въехали на широкий двор придорожной гостиницы. Оставив Йенса разбираться с лошадьми и багажом, отец Брамте, подхватив завернутый в темную ткань сверток, который все время держал при себе, важно отправился к зданию гостиницы, за ним последовали отец До и Шаул, помогший выбраться старику из кареты.
Отужинав вместе с монахами, Шаул поторопился в свою комнату. От сытого ужина и густого эля, его совсем разморило, он думал, что тотчас провалится в сон, и с удовольствием растянулся на кровати. Тело ныло от долгого путешествия, но в уставшей голове, словно навязчивые мухи, жужжали мысли. Он гнал их, но те возвращались снова, и в конце концов уже целый рой возбужденно гудел в голове, не давая сомкнуть глаз. Он лежал в постели без сна, размышляя об Элизе. Кто же она? Та Элиза, которую он увидел и полюбил, или недосягаемая холодная принцесса, жаждущая вершить судьбы мира?.. – Не спешите, не спешите осуждать, дорогой мой, – увещевал его отец До накануне вечером. – Люди, вынужденные свои жизни посвятить политике, – несчастнейшие из смертных. Какой груз они несут! Нам не поднять его… Иллюзии, мой друг, мы все пребываем в жестоких иллюзиях. Одни – что можно прожить без политики. А другие – что в ней цель мироздания. Уж столько зла и глупости содеяно, уж столько жертв принесено! Казалось бы, лучше остаться совсем без власти, но так нельзя. Человек не может жить без дома, а в доме должен быть порядок. Вот и получается: каждый из нас – и стар, и млад, и бедный, и богатый – нуждается в верховной власти. И кто-то должен это делать. А власть, мой милый, – это опаснейшая вещь, обоюдоострая. Она вершит порядок – без нее нельзя, но она же отравляет тех, кто служит ей. Она незаметно, как змея, вползает в самые благородные сердца и жалит самые высокие умы. Она стремится подчинить, занять верховное место. И подчиняет и занимает. Вы не представляете, какой странный, порою даже дикий образ мысли появляется у тех, кто еще вчера был полон стремлений служить миру, порядку и справедливости. Это страшный яд! И за свою долгую жизнь я, пожалуй, не вспомню ни одного человека, облеченного и самой малой властью, который не был бы хоть отчасти отравлен ею... – горестно качал головой старый монах. – Они слепнут, они перестают видеть лица – только форма, только положение, только роль. Но мы не должны так же смотреть на них. Мы должны видеть их лица, какие бы маски они на себя не надевали. Мы нужны им. Они нам, а мы им… – старик замолчал, а потом, словно уговаривал сам себя, проговорил: – С благодарностью, любовью и состраданием, с благодарностью, любовью и состраданием...
– С любовью и состраданием, – пробормотал Шаул себе под нос. Что ж выходит, что Элиза отравлена тем же ядом, что и спесивый принц Граллон? И Бруно прав: все прекрасное, что он видел в ней, будет прикрыто королевской мантией и подчинено политическим интересам? Отец До утверждает, что они не различают лиц. Сентенцию принцессы о сыне портного Шаул и сам не мог забыть. И все же что-то мешало ему поверить в это. Он вспоминал ее такой, какой увидел там, на окраине бытия. Ее лицо… И он снова увидел ее. Вернее – ее отражение в высоком зеркале с массивной резной рамой, словно парадный портрет. Синее бархатное платье, шитое жемчугом, кружевная вуаль с серебряной нитью, белоснежная пена воротника обрамляла нежное лицо, чуть заметная улыбка притаилась в уголках рта. В золотых волосах блистала алмазами и сапфирами диадема. Но ее синие глаза горели не хуже тех сапфиров – Элиза была счастлива. Шаул чувствовал это. Вокруг суетились фрейлины и камеристки. Одна из них, уже знакомая Шаулу, восторженно тараторила:– Это было просто великолепно! Какая грация, какая острота ума! Король Вильгельм не отрывал от вас глаз! Как вы блистательно вели беседу! Даже граф Штоссен не мог сравниться с вами! Как тонко вы осадили его! Как вовремя вы процитировали «Беседу философа с правителями»! А элегия Фонтея в ваших устах на древнем языке была словно самая изысканная мелодия! Элиза слушала, и Шаул чувствовал упоение и радость, которые волновали сердце самой принцессы. Сегодня она смогла прекрасно проявить себя, виртуозно используя свои знания и таланты. Это были уже не придворные диспуты. По приглашению ее отца Оланд посетил владыка соседнего королевства. На торжественном приеме был и сам король Вильгельм, и его советники, и послы других стран. Элиза на равных вела беседу об истории и политике с опытными мужами. Она обыгрывала их в логических выводах и с легкостью сокрушала их доводы, она вела тонкую игру слов, и в тоже время ее ум рождал смелые и глубокие аргументы. Она не только красиво и изящно победила в споре, но и заставила всех увидеть эту красоту и восхититься ею. Прервало поток восторженных мыслей принцессы появление в ее покоях королевы. – Оставьте нас с ее высочеством, – приказала мать фрейлинам. Элиза ждала разговора с королевой. Восторженный лепет Эмеренс и даже восхищенный взгляд его величества Вильгельма Моранского не могли служить достаточным свидетельством одержанной победы. Элиза ждала одобрения королевы, которое она читала во взгляде матери на приеме. Ей нужно было услышать от нее, что она с честью выдержала испытание и готова приступить к исполнению своего высшего призвания. Элиза пыталась угадать, в какие слова облечет одобрение скупая на похвалу мать. И сейчас она внимательно всматривалась в лицо королевы, безмолвно стоявшей в ожидании, когда фрейлины покинут комнату. Дверь за ним закрылась, и в наступившей тишине резко прозвучал вопрос: – Что это было, ваше высочество?! – Что вы имеете в виду, ваше величество? – не поняла Элиза. – Не смейте дерзить, – пригрозила мать. – Что вы устроили на приеме? – Я не понимаю вас, – пролепетала Элиза, не веря своим ушам. – Нет, вы отлично понимаете меня, ваше высочество, – едва сдерживая ярость, проговорила королева. – Вы оскорбили короля, усадив его главного советника в лужу. Вы разве только болваном не назвали принца Саранского! Вы перечили не только своему отцу, но и его венценосному гостю! Вы посмели высказываться о вещах, о которых вашего мнения никто не спрашивал. Вы обсмеяли папского посла, чуть не назвав его невеждой и мракобесом! – гремела королева. Сердце Элизы болезненно сжалось, и в висках застучала набатом кровь: – Вы обвиняете меня в том, что я, будучи участницей беседы, высказывала свое мнение? – Элиза никак не ожидала подобных обвинений от матери, всегда отстаивавшей свое взгляды жестко и непримиримо. – Вы считаете, что мои суждения были недостаточно аргументированными, вздорными? Но все свои доводы я обосновывала либо цитатами из всеми признанных авторитетных авторов, либо логическим выводом из аргументов самого собеседника. Вы считаете, что мои эпитеты были грубы, или я не выказала должного уважения положению или возрасту своих собеседников? Но вы не сможете привести ни одного доказательства моей грубости или оскорбительной резкости моих слов. Я же утверждаю, что никто из участвующих в беседе не ушел расстроенным или обиженным. Элиза закончила с примирительной улыбкой, считая, что одержала вверх, настояв на справедливой оценке. Королева молчала, и под ее тяжелым взглядом решительность принцессы таяла. «В чем я ошиблась?» – Зарубите себе на носу, ваше высочество, – наконец нарушила молчание королева. Королева говорила негромко с расстановкой, но каждое ее слово, словно пушечное ядро, разбивало прекрасное здание Элизиного триумфа. – Вбейте в свою многоумную, набитую талантами голову, – неумолимо продолжала королева, – ни один мужчина не признает превосходство женщины, и ни один из них не простит ей его. Только ваша красота спасла вас сегодня от полного краха и унижения. Сияние Элизы померкло. – Хотите ограничиться маленьким Оландом? – королева насмешливо подняла брови. – Или все-таки стать властительницей великой державы? Элиза молчала, и королева продолжила: – Вся власть – и духовная, и политическая – у мужчин. Попробуйте заявить свои права, и они накинуться и растопчут вас. Но дайте им выиграть, – вкрадчиво заговорила королева, постепенно повышая голос, – позвольте почувствовать, что они сильнее, окружите их вашим восхищением. Обезоружьте их своей слабостью. Сделайте их беззащитными перед вашей прелестью. И вы легко получите над ними власть. А когда у вас будет власть над мужчинами – держите ее крепко! – вдруг прогремела она, сжав кулак. – Вот тогда вам понадобится весь ваш ум, все ваши таланты, все ваши знания, но самое главное – сила! Ни на секунду не ослабляйте повода, ни на мгновение не дайте слабину. Королева подошла к дочери и, положив руку на плечо, заговорила тихо: – Забудь о своих детских забавах, Элиза. Реальная жизнь – это жестокая борьба, где никто тебе не уступит. Оланд – небольшое и слабое государство. Если ты проиграешь, тебя завоюет более сильный, и ты в лучшем случае будешь влачить жалкое существование в каком-нибудь монастыре. Если выиграешь, присоединишь к Оланду земли любого из соседних государств. И станешь великой властительницей обоих королевств, а, может быть, не только их. Женщине – никогда не оказаться вровень с мужчиной, чтобы обрести власть она должна подняться выше, она должна стать повелительницей властителя. Я надеюсь, ты усвоишь этот урок, – закончила королева. – Спокойной ночи, дитя мое. Королева покинула покои принцессы, и фрейлины вернулись на свое место. Они вились вокруг Элизы, как пчелы вокруг цветка, снимая украшения и платье. Воротник, манжеты, узкий лиф с крыльями широких рукавов, корсет, несколько юбок – с принцессы снимали многочисленные части туалета, словно с рыцаря латы... – Оставьте меня, – устало бросила Элиза, и облако фрейлин, чутко чувствующих настроение своей госпожи, растворилось. Элиза осталась одна, наконец получив возможность дать волю своим чувствам, и горькая обида исказила ее красивые черты. – Зачем? Зачем все это?.. – отчаянно прошептала принцесса. Элиза привыкла безоговорочно доверять суждениям матери, хотя та и была весьма категорична. Королева была воплощением всего королевского. Величественная, строгая, каждая ее мысль, каждое ее действие были определены интересами королевства – придворный шут однажды посмеялся, что ее величество и спит в короне. Вся жизнь королевы Аманды была исполнением высшего долга. И Элиза призвана была стать такой же королевой – королевой до кончиков пальцев, в каждой мысли, в каждом вздохе... Именно для этого при рождении ей были даны всевозможные дары. И она без устали оттачивала свои таланты, в совершенстве овладевая знаниями и навыками – тонкостями этикета, политики, дипломатии. И вот она продемонстрировала свое умение и… потерпела полное фиаско.
Мать безжалостно расправилась с ее иллюзиями. Положение принцессы Оланда совсем незначительно. А все ее знания не стоят ломаного гроша без красивой внешности и умения нравиться мужчинам. Судьба принцессы, привыкшей ощущать себя на вершине по самому факту своего рождения, оказалась ничуть не лучше судьбы дочери мелкопоместного дворянина, вынужденной карабкаться наверх, лестью и женскими прелестями пробивая себе путь к гербу более славному, чем ее собственный!.. Элиза была унижена и раздавлена. В изнеможении опустившись на кровать, она не нашла сил даже на слезы… Шаул открыл глаза. Луна, заглянувшая в маленькое оконце, белым светом наполнила небольшую комнату, незатейливая обстановка которой ни чем не напоминала роскошь покоев принцессы. Горечь, постигшая Элизу, еще теснила сердце, словно собственная. Заворочавшись, Шаул натянул одеяло и поправил под головой подушку. Постепенно отступавшая горестная апатия принцессы уступила место жалости. Ему было жаль бедняжку: разочарованная в собственной короне, заснув, она потеряла даже ее, так и не успев примерить ни одну более величественную. Имел ли он право отказать принцу Эльтюда? Могущественное богатое королевство – не о таком ли мечтала Элиза? Шаул вздохнул. Та напудренная, облаченная, как в броню, в драгоценности, парчу и бархат принцесса с высокомерным взглядом и холодной улыбкой – возможно. Но не Элиза, которую он увидел на границе миров, и даже не та растерянная и поникшая, что свернулась калачиком на кровати, израненная жестокими словами собственной матери. Растеряв иллюзии, словно чопорное роскошное одеяние, Элиза обрела нежность и чистоту своего первозданного образа… Шаул улыбнулся, вспоминая простое изящное движение – так сделала бы любая женщина, – каким Элиза убрала за ухо белокурую прядь, откинув за плечи распущенные волосы. Она осталась в одной рубашке, под тонким полотном угадывались изящные линии тела, его матовое жемчужное сияние просвечивало на груди и бедрах. В теплом свете пламени свечей Элиза казалась еще прекрасней. Шаул упивался увиденным, благословляя зеркальное отражение, позволившее ему прикоснуться к любимой хотя бы взглядом. В ногах беспокойно заворочался Бруно, и Шаула обдало кипятком жгучее чувство стыда. Что он позволяет себе?! Как он посмел?! Шаул вскочил с кровати – какой уж тут сон! Ему надо пройтись: свежесть осенней ночи охладит сжигающие его изнутри чувства стыда и желания. Видит Бог, по праву их любви – они доверились друг другу – он имел на нее право! Но она никогда не будет принадлежать ему. Он должен вернуть ей ее доверие, как возвратил бы слово, и никогда – никогда больше! – не посягать на него. *** Поздняя осень, серая и тоскливая. Изводящая монотонным дождем, пронзительным ветром и сыростью. Траум вздохнул – безысходность осенней скуки, словно плащ, укутала его. Владыка отвернулся от окна, хмуро взглянув на помощника озабоченно перебирающего бумаги. Свитки падали и катились по полу... В тишине кабинета слышались расстроенное бормотание и вздохи. Траум знал, что ищет Рев, но не собирался потакать его затее – помощник всеми способами пытался заставить владыку снять наказание с Соммея. Придумывая то одну, то другую причину, сентиментальный Рев не понимал, что адекватное наказание – благо, способное не только уберечь преступника от еще большего взыскания в будущем, но и предоставляющее ему возможность пересмотреть мотив, толкнувший его на совершение преступления. – Даже если ты считаешь, что закон несправедлив, все равно наказание – благо, – снизошел до объяснения Траум. – Творить добро беспрепятственно можно только в очень незначительных дозах. За все более существенное надо платить. Иначе – глупое сентиментальное благодушие и преступная самоуверенность. Грош цена такому добру, в одночасье оно обернется злом. Настоящее добро всегда дорого обходится дарителю… По подвижному лицу Рева было видно, как тот пытается найти контраргументы. – Но если наказание несет невиновный? Разве и в этом случае наказание благо? – наконец запальчиво воскликнул Рев. – Во-первых, Соммей виноват, он прекрасно знал, что нарушает закон. Он не справился с задачей и растянул и без того болезненный процесс разделение души и тела. Мы не имеем на это право. – Но ведь бывает, что Провидение возвращает такую душу в тело, – не сдавался Рев. – Провидение, – повысил голос Траум – Не Соммей. И не ты.– Но… – Нет никакого «но», Рев. Тебе ли не знать, душа человека воплощенная по своей сути. Для нее нет ничего мучительнее и страшнее развоплощения. Никакие смертные муки, придуманные самим человеком, не могут сравниться с этим. И растягивать подобное мучение – преступление, за которое сто лет уборки нечистот – слишком мягкое наказание. – Но Соммей был не один, – упрямо проговорил помощник. – Он был ответственным. А тебе – достаточно чувства вины. – Чувство вины, – сокрушенно развел руками Рев, и остатки свитков скатились с его колен. – У меня все валится из рук. Я так виноват! Так виноват! И Соммей, и бедный купец, и бедняжка Се… – Рев прикусил язык, с испугом уставившись на владыку. – Ты правильно сделал, – успокоил его Траум. – Они слишком заигрались в нашем мире. Ступай, – он сделал неопределенный жест рукой, и Рев исчез. Траум не хотел, чтобы тот приставал к нему с расспросами. Все и так складывалось скверно. Рев выдворил Селину из владений, запретив ей появляться здесь – он испугался вторжения волшебства. Но помощник ошибся: маленькой фее угрожала опасность пострашнее простой иллюзии, даже усиленной магией. Селина ступила на путь погибели, не понимая, что и куда влечет ее. Ее шаг был стремителен и легок. Она в одночасье преодолела бесконечное расстояние, разделявшее маленькую земную фею и могущественного поднебесного духа. Одного его вздоха достаточно, чтобы в огненном вихре душа бедняжки исчезла, не оставив даже пепла... И он, Траум, позволил ей это. Он боролся со своими демонами и упустил из виду саму возможность любви. Ее вероятность была ничтожной, совершенно немыслимой – только мечтатель Рев, унаследовавший от бабушки человеческую веру в чудеса, мог поверить в это. В течение тысяч лет он знал множество женщин, и ни одна из них не была способна полюбить владыку сонного царства. Кроме добросердечной хохотушки Селины, феи, которая и на земле-то освобождена от любовных уз! И он, великий владыка, дал маху. Самоуверенность никогда никого не доводила до добра. Его вдохновение, его умопомрачительные прорывы в познании мироздания – как он не понял, что простые чувства не могут иметь такой творческой силы?! После разговора с Ревом расстроенная и сбитая с толка Селина почти не смотрела на него. Она боялась, что вообразила облик Траума. Глупышка и не поняла, что воплотила его. Дух обрел образ – свой единственный, сущностный, как полученное от Провидения имя. И этот образ требовал ее любви, ее нежности, ее тепла... Траум затосковал, тяжело, разрушительно. Притяжения не преодолеть. А соединение невозможно. Рев прав – его строгий запрет спасет маленькую фею. Тоска, словно клещ, вцепилась в сердце и теперь уж не отпустит до скончания века. Гранитной глыбой придавило грудь отчаяние – великий Траум был бессилен что-либо изменить... *** Элиза оттолкнулась носком от синевы и качнулась, как на качелях, назад. Назад-вперед, вперед-назад. Плавное качание чуть унимало тоскливую, словно осенний дождь, жалость к самой себе, что размывала королевскую гордость Элизы. Раньше, будучи гораздо моложе, она без всякого сомнения выбирала долг и именно в этом видела свое истинное счастье. А сейчас от предназначения, некогда яркой путеводной звездой освещавшего ее путь, осталось лишь бледное пятно, смутное и непонятное: какое счастье может быть в управлении судьбами мира, когда не можешь управить собственного сердца?.. – Отец, – всхлипнула Элиза. Как бы ей хотелось найти утешение в его объятиях. Вспомнилось ощущение шершавую поверхность расшитого гауна и щекотание меховых ворсинок оторочки на щеке и тепло отцовской руки на голове. Как ей не хватало его… Элиза расплакалась. – Папа, что со мной происходит? – прошептала она, словно могла и сейчас найти у него утешение. Отец всегда был очень добр к ней. Он редко обращался к ней с холодным «вы», предпочитая доверительное «ты». Мягкий, задумчивый, он любил размышлять и наблюдать за звездным небом из южной башни замка. Частенько Элиза пробиралась туда к нему и, прижавшись щекой к отцовскому плечу, любовалась бриллиантовой россыпью на темном бархате неба под неспешное перечисление переливчатых, словно мелодия, имен загадочных далеких светил... Сила и слабость королевства – прямые следствия силы или слабости короля. Великодушный, мягкий отец был не лучшим правителем. Его владения со всех сторон, словно свора гончих, травящая благородного оленя, теснили сильные и алчные соседи, желая урвать хотя бы часть земель Оланда. Но отец как будто не замечал надвигающихся туч. Он уповал на мирные договоры и дружбу братьев-монархов, а вокруг плелись интриги, даже дома, среди тех, кто призван был поддерживать и защищать своего сюзерена. Партии придворных, желающие обрести большее влияние, королева Аманда, не позволяющая никому приблизиться к венценосному супругу, – страсти кипели в королевском дворце не меньше, чем в ведьмином котле… А каким будет ее принц? Добрым, как отец, или властолюбивым, как мать? В сознании Элизы эти качества никак не уживались вместе. Если он будет похож на отца, погибнет Оланд. Если таким, как мать, будет несчастна сама Элиза… – Крестные, наверняка, позаботились обо всем, – попыталась она утешить себя. Вот только почему этот прекрасный принц никак не разбудит ее, избавив от всей этой мучительной неразберихи? И почему феям пришлось отправить на его поиски Шаула?.. – Нет никакого прекрасного принца, – упавшим голосом произнесла Элиза, внезапно озарившую ее догадку. Эта, казалось бы, очевидная истина окатила, словно ушат ледяной воды. Как могла она так заблуждаться?! Только спросонья можно было поверить во всю эту благостную чепуху о предназначенном ей магией благородном суженом. На самом деле посланник фей расхаживает по королевствам, словно коробейник, только вместо леденцов он предлагает руку принцессы Оланда! – Немыслимо, – ошарашено прошептала Элиза. – Как крестные могли так поступить со мной?! А Шаул?! Он согласился на это! И Шаул, и крестные вдруг предстали пред ней коварными оборотнями. Беспомощной куклой она лежит в заколдованном замке, когда ее руку выставили на торги! Она вскочила и зашагала по своей темнице, яростно сжимая кулаки. – Я не позволю, никому не позволю распоряжаться собой, словно вещью! Я не останусь здесь, когда решается моя судьба. Я отправлюсь за ним, – воинственно проговорила она и, топнув в нетерпении ножкой, чуть не упала, потеряв равновесие на ходившей ходуном небольшой лодке, причаливающей к дощатым сходням. Легко спрыгнув на сушу, она замерла в восторге. Прямо перед ней возвышался прекрасный замок. Переливчатый аквамарин речных вод плескался у его белоснежных стен и, омывая их загадочным голубоватым светом, превращал в сказочный дворец. Красота величественного здания гармонично и просто являла саму суть верховной власти, укорененной в небесной иерархии и призванной осуществлять земное устроение жизни. Элиза оказалась в недавних воспоминаниях Шаула. Удача смирила ее мятеж – возмущенное пожелание исполнилось мгновенно. Но один раз, так ворвавшись, она уже едва не утопила Шаула. С жадностью осматривая окрестности, Элиза поклялась быть осмотрительной и осторожной. «Я только посмотрю одним глазком», – словно ребенок, пообещала она и увидела на фронтальной стене замка сияющий золотом герб королей Эльтюда. Так вот куда отправился Шаул... Когда-то и королева Аманда строила честолюбивые планы, в которых союз дочери с принцем Эльтюда, позволил бы объединить на ее голове три короны. Не только Оланда и Эльтюда, но и соседствующего с ними Морана. Его владыка, находившийся в родстве с королем Грегором, к своим преклонным годам оставался бездетным. Да на всякого мудреца довольно простоты. Один укол веретена – и все хитроумные планы пошли прахом… Любуясь роскошью внутреннего убранства королевского дворца, она жадно впитывала привычный, но забытый рокот придворных разговоров, восхищалась пышными, хоть и довольно фривольными нарядами новой моды… Нетерпение гнало ее из зала в зал, и Элиза, забыв о своем обещании быть сторонним наблюдателем, сердилась, упрекала Шаула в мелочности, подталкивала его вперед и с трудом дождалась начала аудиенции. – Святые небеса! – ахнула принцесса, увидев в короле Эльтюда немощного старца – когда она заснула, тот еще не родился. И вот наконец принц Граллон развернулся к ней во всю ширь своей великолепной персоны, и Элиза почувствовала удар, словно получила пощечину. Предназначенный ей спаситель на деле оказался похотливым самодуром. Красота принца была отвратительнее физического уродства. За ней, как за маской, скрывалась пустая и развращенная душа. Но маска то и дело искажалась под стать тому, что скрывала, вызывая у принцессы омерзение. Едва оправившись от одного удара, Элиза получила еще более увесистый – королевства Оланд больше нет. Эта новость, словно обухом, оглушила принцессу, и она выпала из воспоминаний Шаула в душную пустоту своей темницы. Вся ее жизнь с рождения до злополучного сна определялась тем, что она была наследной принцессой Оланда. За свои шестнадцать лет она пережила разные ипостаси веры в свое королевство. В детстве Оланд ей представлялся подобным мифическому царству Офир, могущественным, богатым и благоденствующим, а потом, в свете утраченных иллюзий, –небольшим и слабым королевством. Но и тогда незыблемым оставалось одно: ее судьба и судьба Оланда составляют единое целое. И она была полна решимости вырвать удачу у изменчивой судьбы, вернув своему королевству величие и славу. В этом она видела свой долг и предназначение. Но пока она спала, Оланд ушел в небытие так же, как некогда цветущий Офир… – Нет, этого просто не может быть, – потерянно прошептала Элиза. Но простое здравомыслие подсказывало, что при заснувших столетним сном правителях любое королевство обречено на исчезновение. Подданные его величества Грегора прекрасно обошлись без своего короля. Теперь королевская семья со всем своим двором – просто кучка людей, беспробудно спящих в затерянном в лесу обветшалом замке. И остальному миру нет до них никакого дела... Элиза проспала свою собственную судьбу. В чем нынче ее предназначение? Остаться жить? Но для чего? К чему спасение, когда жизнь давно вычеркнула ее из всех своих анналов? Принцессе несуществующего королевства просто нет места в новой реальности... Элиза металась по убежищу в бессильной злости на обманутые ожидания, на романтическую глупость крестных, на самоуверенную деспотию матери – кого только не винила она... Но отшумев, страсти улеглись, и в голову вкралась крамольная мысль: Оланда нет, а значит, нет и ее обязательств перед ним. Печальный факт исчезновения короны – лишь один из цепи разочарований, которые ей уже пришлось пережить. А вот посланник фей оказался на высоте – без оружия, только смелостью и смекалкой он смог защитить ее от распутного принца. Целительным бальзамом пролилось на уязвленное сердце его любовное восхищение ею. – Мой рыцарь, – улыбнулась Элиза. Она поспешила вернуться в воспоминания Шаула, и тотчас оказалась в небогатой, но весьма удобной карете. Напротив нее дремали монахи. Напыщенный епископский курьер даже во сне сохранял надменное выражение лица, кроткий отец До тихо посапывал, не переставая перебирать сухими пальцами шелковистую шерсть Бруно, устроившегося у него на коленях. Дробный звук топота конских копыт и мерная тряска усыпила спутников Шаула. Но сам он не спал, уныло размышляя об увиденном накануне ночью. За окном мелькали сжатые поля и поредевшие рощицы. Все казалось заброшенным и неприютным в сером свете ненастного дня. Память Шаула, упорядоченная ежедневными дневниковыми записями, прекрасно удерживала самые незначительные детали происходящего. Недавние воспоминания не были отрывочны, как в случае далекого прошлого, где события, словно небольшие островки, разбросаны по морю памяти. Временная лента последних событий не петляла и не рвалась, сохраняя непрерывность воспоминаний, и путешествовать по ним было все равно, что плыть по реке или ехать по хорошей дороге... – Должно быть, Бруно прав, – пробормотал себе под нос Шаул, покачиваясь в такт быстро едущей карете. – Вся красота ее души укрыта горностаевой мантией. Элизу задели не столько слова, сколько его настрой. Шаул с неодобрением посмотрел на кота, досадуя на его правоту, и Элиза краем глаза заметила, как встрепенулся старик. – Как разглядеть какого-то горожанина с высоты трона, да и надо ли? – горько усмехнулся Шаул и прикусил язык, наткнувшись на внимательный взгляд старого монаха. Хорошо хоть отец Брамте продолжал мирно похрапывать, безучастный к его откровениям. Шаул отвернулся к окну, пеняя на свою несдержанность. Настроение, которое раньше было под стать хмурой мороке пасмурного дня, теперь походило на чавкающую грязь под колесами кареты – холодной темной жижей оно проникала в самые сокровенные уголки сердца, замутняя чувства и мысли. «Как и предсказывал Бруно, реальность гораздо проще заоблачных откровений. Принцессы не любят горожан – они просто существуют в разных мирах», – горько рассуждал Шаул, вспоминая увиденный сон, когда резкая боль пронзила грудь и отозвалась звоном в правом виске. Он зажмурился, прижав пальцы к больной точке. Задохнувшись от его боли, Элиза вспомнила о том глупом разговоре с Эмеренс – стоило ли так напыщенно рассуждать о собственном высшем предназначении, чтобы через полтора года заснуть беспомощной куклой, вынужденной искать интереса какого-нибудь Граллона! Шаул замкнулся, прогоняя всякую мысль о ней. Не очень-то было приятно выслушивать его замечания о собственной персоне, но сменившая их мрачная отстраненность была еще хуже. Элиза тряслась с ним в курьерской карете, нахохлившись и надувшись не меньше самого Шаула, и не преставала спорить, отвечая на его упреки. Да, она была глупа и неопытна. «Но я не обнималась с каким-нибудь расфуфыренным принцем, как ты со своей художницей!» – бросила последний аргумент Элиза, но покидать воспоминания не спешила. За ужином она мысленно полемизировала со смиренным отцом До, затем взялась так яростно упрекать Шаула, что не заметила, как очутилась в его спальне, и уже готова была в сердцах отправиться восвояси, когда наткнулась на свои же воспоминания, увиденные им. В круговороте нахлынувших чувств, в путанице мыслей Элиза совсем растерялась. Невозможно было понять, где она – то ли в просторных покоях Заколдованного замка, то ли в тесной комнате придорожной гостиницы. Ее ли сердце разрывается от отчаяния, или сердце Шаула сжимается от жалости к ней? Каким невероятным образом сплелись их души в тугой клубок, который уже и не расплести… Но внезапно бурление стихло. Они стояли друг против друга. Элиза – в одной рубашке, ее шелк холодил кожу. В наступившей тишине слышался лишь напряженный ритм их сердец. Обдавшая сердце ледяная волна стыда откатилась, и по телу разлилось волнительное тепло прикосновения его любящего и восхищенного взгляда. Отринув все прежние сомнения, Шаул любил ее, томился, тосковал по ней… Элиза бродила вместе с ним по ночному полю, когда он пытался охладить пыл чувств к ней, и упивалась ими, счастливая и смущенная. Она представлялась ему такой прекрасной, какой, казалось, никогда не была, и такой желанной, какой никогда и не надеялась стать… Элиза вернулась в свое убежище взволнованной и счастливой, словно после любовного свидания, и довольно скоро осознала – потеряв Оланд, она обрела свободу. Теперь не нужно быть идеальной правительницей, приносящей свое сердце в жертву политическим интересам. Правда, оставался еще долг перед заснувшими людьми: ради них она должна смириться с условиями ее пробуждения. Но на этом прежнее закончится, и начнется новая жизнь. Отныне она отрекается от муторной суетности прошлых стремлений, от чопорной лжи, от бессмысленного существования без любви и без россыпи звезд на ночном небе…
февраль, 2017 г. (июль, 2008 г.)
Copyright © 2008-2017 Юлия Гусарова
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
- 
