О жизни и творчестве Джейн Остин

Подготовка и перевод материала - Элайза

Редактор - Romi

Начало   Пред. гл.

«Сердце болит при мысли об угнетенном состоянии духа ребенка восьми лет от роду», - писала Джейн Остен в 32 года, услышав о том, что двух ее маленьких племянниц отправляют против их воли учиться в школу-интернат для девочек. Она прекрасно знала, о чем пишет, так как ее саму в семилетнем возрасте отослали учиться в подобный пансион. Хотя мальчики в семействе Остен оставались дома как минимум до 12-ти лет, к девочкам родители отнеслись не столь милосердно. Вероятно, для этого решения были и определенные финансовые мотивы - родители могли рассудить, что с лихвой окупят образование дочерей, используя их комнаты для поселения новых учеников. К тому же, миссис Остен, очевидно, принимала это решение еще и из желания угодить своей сестре Джейн Купер, которая решила послать свою дочь в школу и хотела, чтобы та отправилась туда не одна, а в компании. Для Куперов этот шаг, в свою очередь, также был связан с родственной поддержкой: дело в том, что эту школу содержала овдовевшая сестра мистера Купера миссис Коули. И никого, судя по всему, не волновал тот факт, что если Джейн Купер к тому времени уже исполнилось одиннадцать, то ее кузине Джейн Остен было всего лишь семь.

    Задолго до того, как возникло решение о совместной отправке девочек в пансион, Куперы стали часто приглашать к себе в Бат Кассандру, чтобы та составляла компанию их дочери - они были погодки. Маленькая Джейн должна была переживать отсутствие старшей сестры и сильно скучать по ней. Это подтверждается, к примеру, таким фактом: однажды Джейн, взяв с собой Чарльза, вышла на проезжую дорогу встречать мистера Остена с возвращавшейся из Бата Кассандрой, за которой тот ездил в Андовер. Отец был немало изумлен, увидев своих младших детей так далеко от дома, бредущими им навстречу. Это активное нежелание оставаться дома без Кассандры, возможно, послужило для Джейн достаточной причиной, чтобы попроситься в школу вместе с сестрой.

Миссис Коули, приходившаяся теткой Джейн Купер, пользовалась весьма уважаемой репутацией, будучи вдовой ректора оксфордского колледжа Брейзноуз, да и школа ее располагалась в Оксфорде, то есть в месте, вполне знакомом и привычном супругам Остен. Там же, в колледже Сент-Джон, к этому времени уже учился Джеймс, да и старенький дядя миссис Остен все еще являлся ректором колледжа Баллиол. Не то чтобы они могли составлять постоянную компанию двум маленьким девочкам, но по крайней мере были в состоянии периодически наведываться туда и приглядывать за положением дел. По всей видимости, приняв во внимание все эти соображения, а главное, вполне доверяя выбору сестры, миссис Остен все же решилась отправить из дома такую малышку, как Джейн. И тем не менее в объяснениях, данных ею многие годы спустя внучке Анне, племяннице Джейн, звучит оборонительная нотка - миссис Остен уверяла Анну, что ее младшая дочь сама пожелала отправиться в школу: она была «еще слишком мала, и совершенно необязательно ей было ехать, но она сама так решила; заявила, что непременно поедет туда же, куда и Кассандра»; «если бы Кассандре должны были отрубить голову, Джейн настояла бы, чтобы и с ней проделали то же самое».

Возможно, после отлучек Кассандры в Бат Джейн посчитала, что больше не сможет вынести ее отсутствия; должно быть, сестра, с которой она делила спальню и все свои детские секреты, представлялась ей фигурой в чем-то более необходимой и важной, чем вечно занятая мать. Но она была еще слишком мала, чтобы осознавать, что это на самом деле значит - оказаться далеко от родного дома, на попечении незнакомых людей. Возможно, и миссис Остен, со своей стороны, опасалась, что Джейн станет совсем дикой и неуправляемой, если останется дома без сестры и будет расти одна среди стольких мальчишек. К тому же она могла помнить и о том, что ее золовку Джейн Ли-Перрот в шестилетнем возрасте отправили одну из Вест-Индии в Англию, в пансион, и она вполне благополучно перенесла этот опыт. Как бы то ни было, имея на попечении полный дом мальчиков, за которыми нужно присматривать, миссис Остен, видимо, рассудила, что так будет лучше для всех. И Джейн во второй раз услали из дома.

Неизвестно, встречалась ли когда-нибудь миссис Остен с миссис Коули лично; предположительно, кто-то из родителей отвез дочерей в Оксфорд весной 1783 года. Но как только их туда устроили, супруги Остен отправились в отпуск, в путешествие - а это означает, что какое-то время они были вне связи и вне досягаемости. Миссис Коули, скорей всего, содержала девочек в своем доме точно так же, как супруги Остен содержали мальчиков. Ребенку, выросшему в деревне, на природе, должно быть, сложно было адаптироваться к жизни в городе. Можно только гадать, насколько сильным было у семилетней девочки чувство утраты и беспомощности в разлуке с родным домом, родителями, братьями, знакомыми лицами и привычным окружением.

В 1780-е годы школы-интернаты для девочек были отнюдь не редкостью не в последнюю очередь потому, что содержание пансиона служило одним из очень немногих респектабельных способов, которым женщина в то время могла заработать себе на жизнь. Но свидетельства того, что и как в этих школах происходило, к сожалению, оставляют подчас впечатление весьма удручающее, если не ужасающее.

К примеру, как раз в то время, когда сестер Остен отправили в пансион в Оксфорд, еще одна семилетняя девочка по имени Элизабет Хэм, дочь вполне обеспеченных родителей из Западного края, оказалась в «Семинарии мадам Такер» в Веймуте, где учениц кормили по принципу «кушать хлеб и нюхать сыр», а спать укладывали всех скопом в общей гостиной. Днем Элизабет держали в заточении в непроветриваемой комнате, где она часами шила, сидя на неудобной деревянной скамье, так что к вечеру у нее болели и руки, и глаза, а миссис Такер иногда оживляла это времяпрепровождение чтением вслух отрывков из «Пути паломника». Девочку забрали домой, когда у нее обнаружилась чесотка, но едва она поправилась, ее отправили в гораздо более неприятную школу в Тивертоне, которую содержали две сестрицы благородного происхождения. Здесь ей приходилось делить кровать с девочкой на 5 лет старше нее, которую сочли подходящей соседкой, поскольку они обе раньше учились в Веймуте. Но старшая имела обыкновение под утро сталкивать младшую с постели, и Элизабет приходилось до рассвета, дрожа от холода, сидеть на стуле.

Девочки в этих школах довольно часто делили одну кровать на двоих. К примеру, горячо любимая дочь Артура Янга Боббин заболела, находясь в модной лондоской школе, где она спала в одной постели с глухой одноклассницей, которая могла лежать только на одном боку, в результате чего Боббин каждую ночь испытывала страшный дискомфорт. Как и Джейн, Боббин была сельским ребенком, привыкшим к простору, привольной беготне и свежему воздуху, а в школе ничего этого не было. Бегать девочкам запрещалось, времени на улице они проводили крайне мало, а еда отличалась скудостью и однообразием. «Она ненавидела школу, - писал отец после ее ранней кончины. - О! Как я теперь сожалею, что отправил ее туда».

Детей в этих пансионах часто держали впроголодь просто потому, что содержательницы этих учебных заведений сами едва сводили концы с концами. Таким было положение дел в Тивертонской школе, где училась Элизабет Хэм. На завтрак девочкам давали кипяток (чай они могли привозить из дома), четверть кружки молока и бублик за полпенни; на обед - кусок отварной баранины или пудинг из нутряного сала. К чаю приходила пожилая женщина, у которой можно было купить печенья - три штуки за полпенни, а школа милостиво предоставляла все тот же кипяток. Ужин состоял из хлеба, сыра и сидра.

Что до собственно обучения, то девочек заставляли механически зазубривать словарь, грамматику и учебник по географии; никаких вопросов им никогда не задавалось. По утрам они читали Библию, а после обеда - историю Англии или Рима. Каждое утро с 11 до 12 приходил учитель, который преподавал им арифметику и письмо, и дважды в неделю наведывался учитель танцев. Периодически устраивались выходные дни, когда ученицам разрешалось посещать окрестные фермы, где они могли всласть угощаться свежим хлебом и сливками. Пожаловаться в письмах домой они не могли, поскольку вся их корреспонденция «проверялась на ошибки» и запечатывалась директрисой лично. Самым тяжелым испытанием для Элизабет Хэм были рождественские каникулы, которые ей и еще нескольким девочкам пришлось провести в школе, так как их не забрали на это время домой. В эти дни они не только голодали, но и чуть не замерзли в своих почти не отапливаемых комнатушках. Однажды вечером, когда учителя праздновали в своем кругу, Элизабет ухитрилась, отважно прокравшись вниз, потихоньку стащить у них со стола жареную гусиную ножку, и, читая об этом, от души радуешься за маленькую воровку.

Kонечно, далеко не всем девочкам доводилось переживать подобные ужасы, и есть основания надеяться, что миссис Коули хотя бы кормила своих подопечных куда лучше. К примеру, Мария Эджуорт, которую тоже в возрасте семи лет отправили в пансион в Дерби (после того, как ее мать умерла, а отец снова женился), провела там по меньшей мере целый год без перерыва, не приезжая домой на каникулы; тем не менее у нее остались самые приятные воспоминания о своей школе. Ее учили французскому, итальянскому, танцам, вышивке и гравировке по меди. По вечерам она и ее соученицы развлекали друг дружку историями собственного сочинения. Потом ее перевели в Лондон, в другой, более престижный интернат, где она чувствовала себя куда менее комфортно, потому что там для улучшения осанки ее заставляли ходить с привязанной к спине доской и носить стальные воротнички.

Можно приводить еще много примеров различных бедствий и лишений, претерпеваемых девочками в школах, которые выбирали для них их богатые и вроде бы неплохо информированные родители. Так, знакомая доктора Джонсона миссис Трейл отправила в школу-интернат двух своих дочерей - четырехлетнюю Харриет и пятилетнюю Сесилию - в том же 1783 году. В школе разразилась эпидемия кори. Харриет умерла, а Сесилию спас только приезд матери, которая успела ее оттуда забрать. Что самое удивительное: когда девочке исполнилось 10 лет, ее снова отослали в школу, на сей раз в другую. Мэри Батт, которая стала впоследствии писательницей миссис Шервуд и была тех же лет, что и Джейн Остен, тоже пережила в своем пансионе эпидемию кори. Маленькая девочка, ее соседка по комнате, умерла в одиночестве, так и не дождавшись приезда родителей. Вполне вероятно, что они узнали о ее болезни только тогда, когда все уже было кончено.

Пансион миссис Коули едва избежал той же участи. Началось с того, что она решила перевести свою школу из Оксфорда в Саутгемптон. Родители девочек Остен либо узнали об этом уже после переезда и приняли его как свершившийся факт, либо знали заранее и одобрили, поскольку Саутгемптон находился еще ближе к дому. К сожалению, Саутгемптон был также портом, куда приезжали в больших количествах моряки и военные, возвращавшиеся из дальних стран, и летом 1783 года они привезли с собой эпидемическую лихорадку, которая быстро распространилась по всему городу. Обе девочки Остен и их кузина заболели. Миссис Коули не сочла нужным сообщить об этом их родителям либо понадеявшись на то, что сумеет вылечить девочек сама и не желая лишний раз волновать их, либо из-за элементарной некомпетентности или черствости. К счастью, Джейн Купер проигнорировала ее запрет на письма домой и ухитрилась украдкой отправить весточку своей матери в Бат. Этого оказалось достаточно, чтобы обе сестры, миссис Купер и миссис Остен, тут же примчались в Саутгемптон. Жизнь Джейн Остен к тому времени была уже в серьезной опасности.

Мать сумела ее вылечить, после чего немедленно увезла домой. Кассандра и Джейн Купер также поправились, но миссис Купер в результате тоже подхватила эту инфекцию, от которой и скончалась в октябре месяце, уже вернувшись в Бат. Ее муж был безутешен и совершенно раздавлен этой утратой. С тех пор Джейн Купер проводила все больше времени в Стивентоне, став фактически частью семьи и большой любимицей своих двоюродных братьев и сестер.

    Будучи взрослой, Джейн Остен писала о «невежественном племени» школьных учительниц одновременно и язвительно, и с жалостью. В неоконченном романе «Уотсоны» можно прочесть такой диалог: «Я скорее согласилась бы стать учительницей в школе (а худшей участи я не могу себе и представить), нежели выйти замуж за человека, который мне неприятен». - «А я скорее согласилась бы на что угодно, лишь бы не быть учительницей в школе, - отвечала ее сестра. - Я училась в школе… и я знаю, какая у них жизнь, а ты никогда не там была». Но упоминаний о собственном пребывании в пансионе в письмах Джейн не сохранилось, кроме одного, обороненного вскользь в письме к Кассандре: «Я чуть со смеху не умерла, как говорили у нас в школе». Что ж, лучше умереть со смеху, чем от инфекционной лихорадки. Джейн предпочитала не вспоминать о днях, проведенных в пансионе.

Зато мы можем встретить несколько упоминаний о школьном обучении девочек на страницах ее романов. Так, Шарлотта Палмер из «Чувства и чувствительности» «не без пользы воспитывалась семь лет в прославленном столичном пансионе», каковая польза свелась к пейзажу, расшитому цветным шелком, и манерам, с головой выдающим непроходимую глупость этой бывшей пансионерки. По контрасту с подобными заведениями описана в «Эмме» настоящая, «без обмана» школа-пансион по-матерински заботливой миссис Годдард, которая «содержала просторный дом и большой сад, кормила детей обильной и здоровой едою, летом не мешала им резвиться в саду, а зимой собственноручно оттирала обмороженные щеки». О такой школе Джейн Остен отзывается очень одобрительно, и миссис Годдард с ее щебечущими помощницами выведены добрыми и сердобольными женщинами, списанными, очевидно, отнюдь не с миссис Коули. Родители незаконнорожденной Харриет Смит, которые избавились от нее, сослав в этот пансион, оказались намного удачливее в своем выборе, нежели многие любящие, заботливые и осторожные родители.

Но показательно и то, что сочувственное описание школы миссис Годдард становится для автора предлогом заклеймить те «высокоученые заведения», где, «не жалея пустых и вычурных фраз, превозносят обучение, построенное на самоновейших принципах и новомодных системах, в коем гуманитарные познания сочетаются с правилами высокой нравственности и где учениц за непомерную плату корежат на все лады, отнимая у них здоровье и награждая взамен тщеславием». В течение всей жизни школы для девочек оставались для Джейн Остен в первую очередь местом мучения как для учениц, так и для учительниц.

    К тому времени, как девочки вернулись домой, Эдвард окончательно переехал из Стивентона, так как мистер и миссис Томас Найт официально усыновили его. По свидетельству Генри, их отец отнесся к этой идее с гораздо меньшим энтузиазмом, чем мать, которой удалось в конце концов убедить его, что усыновление пойдет Эдварду только на пользу. Как и в случае с отправкой девочек в школу, ее голос в итоге оказался решающим. Но на этот раз, как показали дальнейшие события, миссис Остен приняла правильное решение. Переход из одной семьи в другую стал для мальчика постепенным, к тому же он был уже достаточно взрослым, чтобы понять и одобрить то, что происходило, и продолжал поддерживать тесные контакты со Стивентоном, в то же время прекрасно вписавшись в мир, где жили и вращались Найты. Они были очень богатыми и добрыми людьми, которые в интеллектуальном плане явно звезд с неба не хватали. Эдвард тоже не отличался особой интеллектуальной одаренностью, но зато обладал добрым сердцем и спокойным нравом. И хотя ему пришлось сменить фамилию на Найт, все равно он оставался и Остеном, преданным и внимательным по отношению к своей родной семье. Эту преданность и родственные узы не ослабили ни годы, проведенные в «большом турне» по Европе, ни женитьба на дочери баронета, ни унаследованные от Найтов большие поместья и солидное состояние.

Усыновление Эдварда и болезнь девочек совпали с окончанием Джеймсом Оксфорда. После получения степени он оставался членом колледжа, но приезжал домой гораздо чаще и по-прежнему задумывал и осуществлял театральные постановки. Наверняка он нашел заинтересованных зрителей и в новых соседях Остенов, поселившихся в деревушке Эш, что рядом с Дином. В тамошний ректорат приехал преподобный Джордж Лефрой с супругой Анной и тремя маленькими детьми. Ее называли «мадам Лефрой», возможно, отдавая дань некоей экзотичной ауре, исходившей от нее, а также гугенотским предпочтениям ее супруга. Анна Лефрой была родом из Кента и имела репутацию большой любительницы книг. Еще она писала стихи и прекрасно знала творчество Мильтона, Поупа, Коллинза, Грея и «лирических пассажей Шекспира». Одухотворенная красавица, неглупая, живая и остроумная, она разительно отличалась от скучных и пресных жен окрестных сквайров - любителей охоты. Она не чуждалась светских развлечений и «была душой любой компании». Так отзывался о ней ее брат, и окружающие разделяли это мнение. Мадам Лефрой одевалась очень стильно и элегантно, ее волосы всегда были красиво уложены и припудрены, лицу ее было свойственно милое и приветливое выражение. Ни дети, ни домашние заботы не могли полностью поглотить ее внимание - у нее всегда находилось время поговорить с друзьями о стихах или обсудить какую-нибудь книгу. Вскоре эта женщина стала для Джейн Остен кем-то вроде наставницы и старшего друга. Джейн любила ее, восхищалась ею, обращалась за советом и поддержкой; и мадам Лефрой всегда относилась к ней с вниманием и большой симпатией.

Похоже, что 1784 год восьмилетняя Джейн провела дома. Теперь она уже имела возможность читать все, что могла предложить ей отцовская библиотека. Она также немного знала французский; возможно, их обучали языку у миссис Коули, поскольку сохранилась принадлежащая ей французская книжка «Избранных басен», где под ее именем значится дата - декабрь 1783 года. На рекламном листке этой книжки ее брат Фрэнсис долго упражнялся в написании собственного имени и фамилии различными почерками и завитушками. В верхней части страницы рукой какого-то уставшего ученика - наверное, самой Джейн - накорябано: «Как я хочу уже закончить». И еще видны слова, написанные маленькими буковками вверху другой страницы - «мама сердита, а папа ушел» - возможно, отблеск какого-нибудь напряженного дня в пасторате.

Миссис Лефрой, должно быть, тоже давала ей советы относительно круга чтения, дополняя наставления матери и отца. В 1784 году умер доктор Джонсон, что могло вдохновить Джейн на чтение его эссе и статей из «Рэмблера», с их элегантным отточенным слогом и краткими, драматически точными зарисовками человеческих характеров: об охотнике за приданым; о взбалмошной 15-летней мисс, тяготящейся родительским контролем; об удочеренной племяннице, преданной, покинутой и сделавшейся в результате проституткой, и еще много различных историй, рассказанных с такой выразительностью, что любой смышленый ребенок мог многое вынести из них для формирования собственного представления о мире взрослых.

Позднее Джейн свяжет имя доктора Джонсона с именем Анны Лефрой в стихотворении, посвященном ее памяти, трогательно поставив в один ряд его величие как «первого среди людей» и главное место, которое Анна Лефрой занимала среди ее друзей. Это очень теплое стихотворение, в котором разочаровывает лишь его обощенно-безличная, несколько формальная образность. «Не женщина, но ангел!», «прочное тепло», «пленительная грация», «энергия искренней души» - все эти общие фразы не дают никакого впечатления о реальной, живой личности и еще менее позволяют нам проникнуть в характер этой многолетней дружбы в ее ежедневных проявлениях. Хотя в письмах взрослой Джейн миссис Лефрой часто упоминается как гостеприимная хозяйка или желанная гостья, и мы знаем, что ее общение с семейством Остен носило дружеский и неформальный характер, детального и подробного описания ее личности в письмах Джейн не сохранилось, как и свидетельств общения молодой женщины со смышленой девочкой. Так что нам остается лишь довериться нескольким упоминаниям о том, что крепкие дружеские узы связывали их с самого детства Джейн.

В июле 1874 года в стивентонском амбаре состоялось еще одно театральное представление. На сей раз это была комедия - «Соперники» Шеридана, премьера которой прошла в театре Друри Лейн в год, когда Джейн родилась. Теперь эту пьесу собирались исполнить силами «нескольких молодых леди и джентльменов в Стивентоне», как написал Джеймс во главе своего пролога, сочиненного к этому представлению. Пролог зачитал собравшейся публике 13-летний Генри. Эта постановка была куда более амбициозной, нежели «Матильда». В необрезанном виде комедия шла пять часов, и имела 12 действующих лиц, включая три важные женские роли. Джеймсу пришлось либо пригласить своих друзей из Оксфорда, либо задействовать детей. Косвенные подтверждения тому, что он предпочел последний вариант, можно найти в заключительных словах его пролога, где он обращается к юной женской части аудитории:

Младые девы, вы улыбкой благосклонной,
Надеемся, почтите труд наш скромный;
Коль в лета юные всю силу ваших чар
Узнать не можно нам, улыбку ждем лишь в дар.
Так одарите ж ею нынче нас - а вскоре,
Когда, мужами став, мы детский страх поборем,
То, вашей прелестью пленяясь, без конца
Благодарить вас будут пылкие сердца.
Тогда у ног своих вы узрите нас вновь,
И уж не детская нас приведет любовь.^[1]

В этих строчках явственно читается заигрывание, довольно откровенное для мальчика пятнадцати лет; обычно этому возрасту не свойственно в столь изящной и витиеватой манере изъясняться о перспективах взрослой любви. Если этот пролог подразумевает, что дети находились не только среди зрителей, но и среди исполнителей, то мы можем смело предположить, что Джейн Купер и Кассандра могли играть роли Лидии и Джулии. И даже Джейн Остен, возможно, могла достаться небольшая роль служанки Люси. Детвора, обитающая в доме, полном книг, должно быть, очень веселилась, репетируя эпизод, где служанка Люси по указанию своей хозяйки, к которой неожиданно пришли гости, спешно прячет из виду «неподобающие» книги:

Лидия.  Скорее, Люси, милочка, спрячь книги. Живо, живо! Брось «Перигрина Пикля» под туалет. Швырни «Родрика Рэндома» в шкаф. «Невинный адюльтер» положи под «Нравственный долг человека»... «Лорда Эймуорта» закинь подальше под диван. «Овидия» положи под подушку... «Чувствительного человека» спрячь к себе в карман. Так... так... Теперь оставь на виду «Поучения миссис Шапон», а «Проповеди Фордайса» положи открытыми на стол...

Люси.  Ах, сударыня, парикмахер выдрал из них все листы вплоть до «Предосудительного поведения»...

Лидия.  Ничего, открой их на «Трезвости». Брось мне сюда «Письма лорда Честерфильда». Ну, теперь они могут пожаловать!^[2]

И тут появлялась миссис Малапроп (в исполнении миссис Остен, возможно?) с заявлением о готовности отправить девятилетнюю девицу «в пансион, чтобы там ее обучали наивности, а также прокламации и другим экзотическим искусствам».

    А реальность состояла в том, что после года, проведенного дома, и после того как Джейн Купер лишилась матери, девочек снова отправили в школу. На сей раз это был пансион миссис Ла Турнель в Рединге. Это остаточно приличное заведение располагалось в просторном добротном доме, построенном на части фундамента того, что некогда было Редингским аббатством. При доме имелся сад с видом на оставшиеся руины, и дети вольны были там бегать и играть в свое удовольствие. Но даже здешняя директриса все же не отвечала всем ожиданиям. Хотя она и называла себя внушительным именем миссис, или мадам, Ла Турнель, на самом деле ее звали Сара Хэкитт. Поддельное имя было всего лишь звучной приманкой для клиентов-родителей, и она не знала ни слова по-французски. У школы, тем не менее, имелась французская составляющая, так как ее владелицей являлась некая мадам Сен-Квентан, и несколькими годами позже, когда началась Французская революция, здесь начали преподавать эмигранты.

    Эта миссис Ла Турнель была довольно оригинальным созданием. Ей было за сорок, одну ногу ей заменял пробковый протез таинственного происхождения и она обожала театр и все, что с ним связано. Больше всего она любила рассказывать детям истории про актеров и актрис. Вряд ли Остены ожидали именно этого, когда выбирали пансион в Редингском аббатсве. Сама директриса преподавать и не пыталась, ограничиваясь ролью экономки и матроны. Всегда одетая в белый муслин, миссис Ла Турнель носила фартуки, кружевные манжеты, воротнички в оборочках, огромный шарф и два больших плоских банта - один на шляпке, другой на заду. Она восседала в отделанной деревянными панелями гостиной, увешанной синельными картинами, на которых были изображены могилы и плакучие ивы; над каминной полкой располагался ряд миниатюр. В этой гостиной она кормила детей ранним завтраком, сидя у огня. Большое блюдо с бутербродами с маслом ставилось на треножник черного дерева, который дети называли «кошкой». Вся обстановка была достаточно домашней и уютной, и молодым учительницам даже разрешалось ходить в папильотках. После завтрака племянница миссис Ла Турнель мисс Браун читала утренние молитвы, чей благочестивый эффект иногда несколько уменьшался за счет громкого нетерпеливого шепота ее тетушки «Быстрее! Поторопись!», ведь в соседней комнате уже дожидалась прачка.

    В целом эта школа производит впечатление достаточно безобидного и не слишком строгого заведения. Пансионерки спали по шесть человек в комнате; их обучали грамоте, шитью и французскому. Наверняка у них были и уроки танцев - необходимая составляющая образования любой девочки в те времена; возможно, учили еще и игре на фортепьяно. Ученица, которая находилась в этом пансионе чуть позже Джейн и ее сестер, принимала участие в театральных постановках, и вполне вероятно, что разучивание пьес также входило в образование Джейн и Кассандры. Девочки располагали свободным временем, так как после утренних занятий они были фактически предоставлены сами себе. И на сей раз они ничем не заболели. Однажды они отужинали в ближайшей гостинице со своими братьями -18-летними Эдвардом Остеном и Эдвардом Купером, которые приехали их навестить, очевидно, решив, что наведаться в пансион для девочек - это забавно. Миссис Ла Турнель ничего не имела против. Также сохранилось свидетельство, что в школе сестер навестил глостерширский кузен их матери преподобный Томас Ли из Эдлстропа, который, будучи проездом в Рединге, счел своим долгом проведать племянниц и подарил каждой по полгинеи. Возможно, от него Остены узнали, что там детей толком ничему не учат. Это заставило мистера Остена задуматься, а стоит ли платить 35 фунтов в год за то, чтобы держать дочерей вдали от дома. Какой бы ни была причина, но в конце 1876 года девочек забрали из Рединга домой, и на этом формальное образование Джейн Остен закончилось.

[1] Ye blooming Fair, from whose propitious smile,
We hope a sweet reward for all our toil,
Though yet too young your stronger powers to own,
We fondly wait your smile, and dread your frown
Smile but this evening, and in riper years,
When manhood's strength has damp'd our boyish fears,
Our hearts, with genuine grace and beauty caught,
In fervent sighs shall thank you as they ought.
You'll see us suppliant at your feet again,
And they who liked as Boys, shall love as Men.

[2] - Цит. по http://lib.ru/INOOLD/SHERIDAN/sheridan1_1.txt

(Продолжение)

Начало   Пред. глава

октябрь, 2008 г.

Copyright © 2008 Элайза, Romi

Обсудить на форуме

О жизни и творчестве Джейн Остин

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено

В начало страницы