графика Ольги Болговой

Литературный клуб:

 

Мир литературы
  − Классика, современность.
  − Статьи, рецензии...
  − О жизни и творчестве Джейн Остин
  − О жизни и творчестве Элизабет Гaскелл
  − Уголок любовного романа.
  − Литературный герой.
  − Афоризмы.
Творческие забавы
  − Романы. Повести.
  − Сборники.
  − Рассказы. Эссe.
Библиотека
  − Джейн Остин,
  − Элизабет Гaскелл,
  − Люси Мод Монтгомери
Фандом
− Фанфики по романам Джейн Остин.
− Фанфики по произведениям классической литературы и кинематографа.
− Фанарт.

Архив форума
Форум
Наши ссылки


 

Водоворот
Водоворот
-

«1812 год. Они не знали, что встретившись, уже не смогут жить друг без друга...»


Денис Бережной - певец и музыкант

Исполнитель романсов генерала Поля Палевского Взор и Красотка к On-line роману «Водоворот»


Впервые на русском языке:
Элизабет Гаскелл
Элизабет Гаскелл

«Север и Юг» «Как и подозревала Маргарет, Эдит уснула. Она лежала, свернувшись на диване, в гостиной дома на Харли-стрит и выглядела прелестно в своем белом муслиновом платье с голубыми лентами...»

Жены и дочери «Осборн в одиночестве пил кофе в гостиной и думал о состоянии своих дел. В своем роде он тоже был очень несчастлив. Осборн не совсем понимал, насколько сильно его отец стеснен в наличных средствах, сквайр никогда не говорил с ним на эту тему без того, чтобы не рассердиться...»


Дейзи Эшфорд

Малодые гости,
или План мистера Солтины
«Мистер Солтина был пожилой мущина 42 лет и аххотно приглашал людей в гости. У него гостила малодая барышня 17 лет Этель Монтикю. У мистера Солтины были темные короткие волосы к усам и бакинбардам очень черным и вьющимся...»


Романы. Повести. Сборники.

«Рассказы по картинам...»

«Новогодний (рождественский) рассказ»


 

О жизни и творчестве Джейн Остин

Подготовка и перевод материала - Элайза
Редактор - Romi

Джейн Остен, ее жизнь и окружение


По материалам книги
Клэр Томалин (Claire Tomalin)
Jane Austen: A Life
London, Penguin Books, 2007

Начало   Пред. гл.

Глава XIV

Поездки с «моей матушкой»

 

В 1797 году миссис Остен, приветствуя Мэри Ллойд в качестве жены Джеймса и своей невестки, весьма откровенно дала понять, почему она одобряет этот брак: «Я ожидаю, что ты станешь мне настоящей опорой в старости, когда Кассандра уедет в Шропшир, а Джейн — Бог знает куда». В этом тире и «Бог знает», похоже, кроется нечто большее, чем простая неопределенность: здесь чувствуется некий безнадежный взмах рукой, подразумевающий, видимо, сомнение в том, что Джейн сможет стать как удобной женой, так и верной опорой матери в старости. Джейн была непредсказуема, трудно было понять, что у нее на уме; и это при том, что ее интеллектуальный и сатирический дар был, по меньшей мере, таким же мощным, как у матери. Миссис Остен любила посмеяться над другими, но ей, как, впрочем, и всем, не нравилось, когда смеются над ней самой.

 

Как мать, она, разумеется, хотела видеть своих дочерей замужем. Что еще она могла им пожелать? Чтобы они были столь же удачливы в браке, как их кузина Джейн Купер, которая вышла замуж за своего великолепного морского офицера, когда у него не было ни гроша за душой, а теперь за успехи в войне с французами ему пожаловали рыцарское звание. Кузина Джейн звалась теперь леди Уильямс и, как бы Джейн Остен ни подтрунивала над «его королевским высочеством сэром Томасом Уильямсом», это дорогого стоило; помимо всего прочего, он покровительствовал Чарльзу, который успешно служил под его командованием. Леди Уильямс всегда была желанной гостьей в Стивентоне. Семейные связи крепли, и за счет таких удачных браков улучшалось общее положение всей семьи.

 

Но, увы, на этом свете нет ничего надежного и стабильного, чтобы можно было строить долгосрочные планы. Буквально через несколько месяцев после того, как миссис Остен написала свое письмо Мэри, умер Том Фаул, и у Кассандры больше не было будущего в Шропшире. А в следующем году на двуколку, в которой Джейн Уильямс каталась по улицам острова Уайт, налетела лошадь, сорвавшаяся с упряжи. В результате столкновения молодую женщину выбросило на мостовую. Она погибла, оставив сэра Томаса вдовцом всего через шесть лет после их венчания в Стивентоне.

 

Что до Джейн Остен, то не было и намека на то, что она сможет найти себе мужа — ни среди местных молодых людей (Дигвидов, Терри, Порталов, Харвудов и Тома Шюта), ни среди более дальних знакомых. Они с Кассандрой прекрасно общались с друзьями своих братьев, но это были приятельские отношения и не вели ни к чему большему. Скорбь Кассандры по умершему жениху словно толкала обеих сестер к — статусу «вечных тетушек»? стародевичеству? самодостаточности? — сложно сказать. Отец в своих письмах со временем стал называть их ласковым и объединяющим словом «девочки». Племянница Анна, которая после женитьбы Джеймса на Мэри вернулась в Дин, чтобы жить вместе с отцом и мачехой, вспоминает о том, какими Джейн и Кассандра были в те годы — практически неразлучная парочка: «Я помню частые визиты моих тетушек: как они шли в ветреную погоду по слякотной дороге, что вела из Стивентона в Дин, в паттенах, которые в те годы в холодное время носили даже леди. Я также помню их шляпки; и хотя они были практически одинаковые и не отличались ни цветом, ни размером, ни материалом, мне доставляло удовольствие гадать, какая из них какой тетушке принадлежит, и я всегда угадывала правильно».

 

Есть что-то очень грустное в выборе одинаковых шляпок женщинами, которым еще далеко до тридцати; это говорило о том, что они неразделимы и равнодушны к желанию как-то различаться между собой, иметь собственный индивидуальный стиль. А когда они не были вместе, то постоянно переписывались. «Дядюшка очень удивляется, что я так часто получаю от тебя письма», — пишет Джейн Кассандре из Бата в 1799 году; обтекаемая фраза, исподволь намекающая на то, что их дядюшка слишком бестактен, любопытен и лезет не в свое дело. Да, они и в самом деле писали друг дружке очень часто; им это было необходимо, поскольку между собой они могли общаться откровенно и свободно; они были друг для друга отдушиной, позволяющей выплеснуть и гнев, и разочарование, и раздражение. Кроме того, друг с другом они могли поделиться и сплетнями, и шутками, и путевыми впечатлениями, и поболтать о своих до боли скромных нарядах. Кассандра в письмах иногда могла пробовать перо в художественной прозе. Так, зимой 1798 года она прислала сестре образчик своего творчества из Годмершема, на что та ответила: «Твое эссе о двух счастливых неделях в высшей степени оригинально и искусно». Но сама Джейн не делала никаких попыток включать в письма отрывки из своего творчества. Эпистолы были для нее всего лишь точильными камнями, о которые она полировала острые тонкие ножики своей прозы.

 

Так, она может неожиданно пошутить по неподобающему поводу. Например, Джейн пишет, что когда миссис Холл, жена соседского священника, родила мертвого ребенка «за несколько недель до ожидаемого срока, от испуга. Полагаю, ей случилось ненароком взглянуть на своего супруга». Э. М. Форстер назвал этот смех шипением гарпий, но на самом деле он по сути своей гораздо ближе к тому намеренному мальчишескому дурновкусию, которое царит в юношеских бурлесках Джейн — этот «вопиющий» экспромт, скорее всего, просто сорвался с ее пера как спонтанная реакция на отталкивающую внешность доктора Холла. Характерно, что чуть дальше в том же письме она тепло пишет о новорожденном младенце, появившемся на свет в одной из деревенских семей, упоминая и о том, что из пастората ему в подарок будут отправлены детские вещи.

 

Встречаются в этих письмах и другие сюрпризы: «Я не удивлена, что тебе хочется снова прочитать “первые впечатления”, ведь ты так редко их перечитываешь, да и последний раз это было очень давно». Джейн упоминает о существовании своей работы, хотя никогда не обсуждает ее в письмах к сестре. Написание названия с маленькой буквы сродни понижению голоса; такое ощущение, что она упоминает о «Первых впечатлениях» словно нехотя. Но здесь нет никакой ложной скромности. Этот роман, по мнению Джейн, стоит того, чтобы его перечитать, несмотря на то, что издатели от него отказались; а позже он будет стоить и того, чтобы его переписать.

 

Летом 1798 года обе сестры вместе с родителями провели лето в Годмершеме, после чего Кассандра осталась там, чтобы помочь Элизабет ухаживать за очередным новорожденным, а Джейн с матерью и отцом отправилась домой. Последовавшие за этим письма дают детальную картину ежедневного общения Джейн с родителями; кроме того, мы можем наблюдать, как она и здесь точит коготки, превращая суетливое беспокойство матери по поводу собственного здоровья в предмет постоянных шуток и насмешек. Миссис Остен неважно почувствовала себя уже в начале их довольно непростого пути домой. За ней пришлось поухаживать: дважды подать горькой настойки и несколько раз — по кусочку хлеба; но когда они доехали до гостиницы в Дартфорде, больная оправилась настолько, что поужинала бифштексами и отварным цыпленком. Миссис Остен решила разделить двуспальную комнату, которую им предложили, с Джейн, а мистера Остена отправили ночевать в одноместный номер. Джейн никак не комментирует это решение, хотя ее последующее замечание: «Мое дневное путешествие прошло гораздо приятнее, чем я ожидала. Вокруг было не так много народу, и я чувствовала себя почти счастливой», — дает основания предположить, что недовольна она не была.

 

В гостинице отец сел читать роман, а мать расположилась у камина. Джейн тем временем обнаружила, что ее коробки исчезли — со всеми деньгами, письмами и бумагами. Хозяин гостиницы предположил, что их могли по ошибке разместить в дорожной карете, багаж которой должен был отправиться в Грейвсенд, а оттуда — в Вест-Индию. Так оно и случилось. Но, к счастью, коробки быстро обнаружили и спасли от этой участи. На следующее утро, когда семейство отправилось дальше, в Стейнс, мать почувствовала себя значительно хуже; среди симптомов были «жар в горле» и «тот особенный род стула, который обычно предшествует приступам ее Болезни». Добравшись до Бэзингстока, они сразу же отправились к Лифорду, семейному врачу, и тот выписал ей по двенадцать капель лауданума перед сном. Миссис Остен успокоилась настолько, что завела с доктором оживленную беседу о достоинствах чая из одуванчиков. Между тем, как отмечает Джейн, они только что упустили возможность пересечься с еще одним болящим, который проезжал через Бэзингсток по пути из Веймута в Виндзор: улицы города были запружены зеваками, которые собрались поприветствовать короля.

 

Затем миссис Остен распрощалась с доктором Лифордом, и ее доставили домой, в Стивентон, до которого оставалось буквально несколько миль. В обязанности Джейн входило следить за приемом лауданума, и она была весьма польщена, что на нее была возложена ответственность за то, чтобы отмерять для своей матушки нужную дозу. Когда из Дина приехал Джеймс, чтобы поприветствовать путешественников, миссис Остен опять воспряла духом и оживленно проболтала с сыном весь вечер. Как только она легла в постель, то благодаря лаудануму доктора Лифорда сразу же уснула. Проспала она и весь следующий день, поэтому Джейн с отцом пообедали в половине четвертого вдвоем. «Так странно!» — напишет она Кэсс. Странно самой отдавать распоряжения на кухне, странно быть единственным ребенком Остенов, оставшимся дома, странно сидеть одной за огромным столом… Мистер Остен

 

Мистер Остен тем временем размышлял, как бы посодействовать Фрэнку, который теперь служил на Средиземном море все еще в чине лейтенанта. Видимо, требовалось чье-то могущественное и влиятельное покровительство, и отец подумывал, к кому бы обратиться за помощью. Чарльз, в свои восемнадцать тоже пока лейтенант, мечтал перевестись с судна, патрулировавшего внутренние воды, на корабль, который нес бы более активную и перспективную службу. Мистер Остен написал адмиралу Гарнбиру, знакомому семьи по линии первой покойной жены Джеймса; адмирал Гарнбир обратился с просьбой к лорду Спенсеру, Первому лорду Адмиралтейства и кузену друга Генри, отставного полковника. Эти письма принесли свои плоды, и к Рождеству Фрэнк получил звание коммандера, а Чарльза перевели на военный фрегат. Генри также повысили в должности: он стал капитаном и был официально назначен казначеем полка; так что для младшего поколения Остенов, изо всех сил пытавшегося сделать карьеру и как-то пробиться в жизни, это был тройной триумф.

 

В Стивентоне же дни тянутся тихо и спокойно; Джейн управляет домом, а каждую свободную минуту посвящает творчеству. Она пишет Кассандре, что купила себе у проезжего торговца шесть сорочек и четыре пары чулок. Миссис Остен внесла 16 шиллингов на подписку в новую библиотеку Бэзингстока, и Джейн оформила читательский билет на имя Кассандры. Отец беспокоится о своих овцах и уменьшающейся десятине, приобретает биографию Босуэлла «Жизнь Джонсона» и готовится к благодарственной проповеди по поводу победы лорда Нельсона на Ниле. По вечерам он читает вслух Каупера, а Джейн слушает, «когда есть время». Миссис Остен по-прежнему лежит в постели, страдая от каких-то невероятных симптомов, которые не всегда укладываются в диагнозы доктора Лифорда. Их навещают Дигвиды и Харвуды, возникают проблемы со слугами (новая посудомойка выглядит так, что «весьма сомнительно, что все, к чему она прикоснется, когда-нибудь будет чистым, но — кто знает?»). Мэри, будучи уже на сносях, взяла себе в уборщицы молоденькую девушку из Дина, а Джеймс переживает, что она недостаточно сильна и вынослива для тяжелой работы. В Стивентоне тоже появилась новая служанка, которая хорошо готовит, прилично шьет и собирается научиться работать на молочной ферме. Джейн распаковала связку книг, вернувшихся из Винчестера. Две местные женщины умерли при родах, и эти новости тщательно скрываются от Мэри. Миссис Остен на сей раз не выказывает желания повторить свою героическую прогулку в ночи, чтобы помочь невестке; напротив, она просит ничего не говорить ей, пока все не закончится. Вскоре все закончилось, и вполне благополучно: у Джеймса и Мэри родился сын.

 

Малютку окрестили Джеймс-Эдвард; у него были большие темные глаза, и вскоре он стал любимым племянником. Джейн с неодобрением писала о его матери, которая «выглядит не слишком-то опрятно; у нее нет пеньюара, в котором можно было бы показаться на люди, да и прическа на редкость неаккуратная». Она сравнивает Мэри с другой невесткой, Элизабет из Годмершема, — и сравнение это явно не в пользу первой. Элизабет являла собой «зрелище, весьма приятное для глаз, в хорошеньком чистеньком чепчике, надетом очень изящно и аккуратно, и в платье, которое всегда выглядело безупречно белым и опрятным». Конечно, это было несправедливо — ставить в пример жене простого сельского священника супругу богатого землевладельца; но дело в том, что в данном случае Джейн, как она ясно дает понять, примеряла роль будущей матери на себя. Мэри «справляется со своим положением так, что совсем не вдохновляет меня следовать ее примеру». Окруженная беременными невестками и соседками, Джейн позволяла себе временами помечтать, представляя себя на их месте, с мужем, с собственными детишками, с младенцем… А почему бы и нет? Ведь ей было всего двадцать два.

 

К декабрю миссис Остен поправилась настолько, что смогла спуститься вниз. «Вчера во второй половине дня состоялось матушкино entrée[1] в гостиную, где ее приветствовали толпы восторженных свидетелей». Между тем она все еще иногда жаловалась на «астму, водянку, застой в груди и расстройство печени», а также кишечника. Ипохондрия в таких героических масштабах могла вызывать у дочери лишь насмешливый восторг. Следующими симптомами были «подагрическая опухоль и неприятные ощущения в лодыжках». Тем не менее они не помешали матери пребывать в хорошем расположении духа, как, впрочем, и Джейн. Недомогание матушки не помешало ей не только провести несколько дней в Мэнидауне у Кэтрин Бигг, но и вечер на балу, где она с большим удовольствием протанцевала каждый танец, коих было двадцать. Она также полюбила прогулки в одиночестве. «Мне так понравились суровые бесснежные заморозки на прошлой неделе! Однажды, когда подморозило, я вернулась из Дина пешком. Не помню, случалось ли мне когда-либо делать это раньше», — пишет она Кэсс, и эта фраза совсем неудивительна, если вспомнить, как она заставила Элизабет Беннет пуститься в путь до Незерфилда без сопровождения. Теперь, когда Джейн поняла всю прелесть прогулок в одиночестве, она, должно быть, частенько прохаживалась по окрестным тропам, которые сделались проходимыми из-за прихватившего их морозца; ее деревянные паттены звонко постукивали по замерзшей земле, воображение работало.

 

А тем временем в Кенте Кассандра тоже посещала балы, включая и тот, который удостоил своим посещением принц Уильям, племянник короля. Джейн же провела тихое Рождество в Дине вместе с Харвудами, а двумя днями позже развлекала у себя дома Дигвидов и Джеймса («полагаю, мы будем являть собою милое и тихое сборище»), а в первый день нового 1799 года присутствовала на крестинах своего новорожденного племянника в Дине. Новость о продвижении Фрэнка по службе вызвала множество поздравлений; потом последовали целая череда вечеров и даже большой бал, который давали Дорчестеры в Кэмпшотт-парке. Элиза Шют отметила в своем дневнике, что бал был очень хорош, подавали суп и сэндвичи. Она оставалась там до трех часов ночи, а Джейн уехала гораздо раньше, вернувшись в дом своего брата в Дине, где они с Мартой Ллойд провели остаток ночи, дружески проболтав в одной постели. Гостьям отвели кровать в новой детской комнате, а ребенок вместе с няней по такому случаю спал на полу.

 

В январе в письмах Джейн снова появляется предмет ее постоянных подтруниваний: «Мне вдруг пришло в голову… что я уже достаточно долгое время храню молчание о здоровье своей матушки, хотя, полагаю, ты сможешь без труда предсказать ее состояние — ты, которая угадывала гораздо более странные вещи. Она чувствует себя относительно неплохо… Она сама сообщит тебе о том, что в настоящее время ее беспокоит ужасающий холод в голове… и т. д.» Как выяснилось, и Эдвард в Годмершеме тоже страдал от плохого самочувствия. Он унаследовал дар своей матери изобретать весьма интересные симптомы, включая «жар в руках и ногах», а также «жалобы на кишечник, изнеможения и дурноту». Весной Эдвард планировал отправиться в Бат вместе с Элизабет и двумя старшими детьми, и пригласил присоединиться к ним мать и Джейн.

 

Джейн до этого один раз уже была в Бате, в гостях у дяди и тетки Ли-Перротов, но это было в дождливом и сумрачном ноябре; кроме того, у нее была веская причина вернуться туда, поскольку бóльшая часть действия книги, над которой она работала в тот момент («Нортенгерское аббатство»), происходила как раз в Бате. Кэсс вернулась из Кента в марте и приняла на себя управление домашними делами, а Джейн с матерью стали готовиться к майскому путешествию.

 

Бат в то время все еще считался самым знаменитым курортом в Англии; за последние шестьдесят лет вокруг римских развалин и церкви, сохранившейся от аббатства XV века, разросся современный город, которому везло на планировщиков и архитекторов, возводивших стройные ряды роскошных новых улиц и террас над петляющим руслом реки Эйвон. Сообщение между Лондоном и Батом было лучшим в Англии: дорога содержалась в безукоризненном состоянии. Это было место, куда стремились попасть все, кто хотел на других посмотреть, и себя показать. Челтнхэм и Брайтон изо всех сил стремились конкурировать с Батом, но выйти вперед им так и не удалось. Отдыхающие приезжали принимать воды, попутно консультируясь у многочисленных врачей. Дядя Ли-Перрот лечился от подагры, а Эдвард намеревался врачевать свои малопонятные болячки; он собирался пить целебные воды, принимать ванны и даже опробовать новый вид лечения электричеством, которое осуществлялось либо искрой, либо с помощью некого приспособления с достаточно тревожным названием «щетка для тела» (flesh-brush).

 

В Бате можно было также смело рассчитывать на самые изысканные развлечения. В местном театре часто выступали лучшие лондонские актеры и актрисы. Давались концерты — как на открытых площадках, так и внутри; они часто сопровождались фейерверками. В двух ассамблеях можно было позавтракать, а по вечерам там устраивались тщательно организованные балы. В Бате имелись и библиотеки, где можно было вдоволь посплетничать за чтением газет. Ну и в довершение всего, там была публика; публика, разряженная в модные одежды, щеголяющая друг перед другом невообразимыми шляпами, экипажами, лошадьми, разговорами, покупками и всевозможными симптомами. Бат олицетворял собой апогей цивилизованной городской жизни, где мужчины и женщины соответствующего достатка могли проводить время в свое удовольствие и развлекаться в комфортных условиях вдали от кучи бедняков, за которых они несли ответственность дома, в своих поместьях, — горстка нищих попрошаек да редкие уличные воришки внушали не так много беспокойства.

 

Миссис Остен прекрасно знала этот город, так как жила здесь до замужества; ее брат Ли-Перрот регулярно наведывался сюда со своей супругой и снимал дом № 1 по Парагон-террас, импозантный особняк с красивым видом на окрестности. Здесь, как и на многих других улицах Бата, не было маленьких частных садиков, но все дома выходили на один большой общественный сад: ведь когда главным достоинством города является социальная активность, публичные сады и парки, разумеется, предпочтительнее изолированных домашних уголков.

 

Как в расположении, так и в укладе этого города присутствовало нечто театральное: все здесь были словно на сцене и участвовали в некоем шоу. Литература тоже отдавала свою дань Бату. Джейн могла встречать описания этого города у самых разных авторов: в Бате «Эммелины» Шарлотты Смит можно было сохранить инкогнито, прячась на съемной квартире на время опрометчивой беременности. Героиня романа Шарлотты Леннох «Дон Кихот в юбке» Арабелла вызвала переполох, появившись в знаменитом бювете под вуалью, а затем еще один, наговорив дерзостей первым батским красавцам. Шеридан бежал из Бата со своей первой женой, а затем включил этот эпизод в свою комедию «Соперники»; да и сама Джейн уже упоминала Бат в своих ювеналиях, в частности, в «Любви и дружбе».

 

Эдвард Остен и сопровождавшие его леди сняли комнаты в угловом здании на Квин-сквер, совсем недалеко от бювета, Верхней ассамблеи и Парагон-террас. Миссис Остен с дочерью заняли смежные спальни на втором этаже. Это были «две комнаты весьма приятного размера, с грязными одеялами, комфортнее некуда»; по лестнице носился котенок, а хозяйка была «толстой женщиной в трауре». Джейн, как добрая тетушка, помогла Фанни и Эдварду написать письма. Элизабет презентовала Джейн красивую шляпку; возможно, она тоже заметила на сестрах шляпки-близнецы. Они собирались посетить музыкальный гала-вечер в Сидней-гарденс, хотя Джейн выражает свой энтузиазм к музыке несколько странным образом: «Для меня этот концерт будет иметь большее очарование, чем обычно, поскольку сад достаточно велик, и у меня будет прекрасная возможность отойти достаточно далеко, чтобы не слышать его звуков». Дядя Ли-Перрот несколько переутомился и в основном отдыхал, а Джейн совершила несколько вылазок на природу со своими новыми знакомыми, по меньшей мере один из которых оправдал ее надежды, поскольку именно здесь она познакомилась с неким мистером Гулдом, очень молодым человеком, который «только что поступил в Оксфорд, носит очки и слышал, что “Эвелину” написал доктор Джонсон»[2].

 

Эдварду нужно было вернуться домой к началу июля, чтобы застать День арендатора в Годмершеме, но миссис Остен была настроена путешествовать дальше. Она хотела совершить большое турне, начав его в Эдлстропе, где жили ее кузены Ли. Ее племянник Эдвард Купер обосновался в Харпсдене, в семейном доме, где прошло детство миссис Остен, а еще одна родственница, миссис Кук, жила в графстве Суррей, в поместье Грейт-Букхэм, и миссис Остен планировала объехать их всех. Джейн не испытывала никакого энтузиазма по этому поводу и писала Кассандре, что с удовольствием провела бы лето дома, в пасторате, в обществе их близкой подруги Марты Ллойд. Возможно, наименее заманчивой ей представлялась перспектива общения с тетушкой Кук, поскольку та только что опубликовала роман. Хотя он вышел анонимно, членам семьи, разумеется, сообщили, кто автор, и предполагалось, что все они должны его прочитать. Действие романа «Баттлеридж, или Историческое сказание, основанное на фактах», происходило в эпоху между царствованиями. Сюжет его крутится вокруг утраченного документа, который сможет восстановить права на поместье его законных владельцев, преданных роялистов. Одному из них во сне является местонахождение этого документа, укрытого в тайнике — сундуке с двойным дном. В романе есть и ряд других драматических моментов: молодую женщину похищают лунной ночью из ее любимого прибежища, грота, двое всадников, и заточают в башню, где девушке приходится спать на старой кровати черного дерева с вырезанными на ней устрашающими злобными мордами. Миссис Кук щедро пользовалась устоявшимися клише готических романов; в особенности она восхищалась Анной Рэдклифф, «королевой ужасного», ну а ее сундук с двойным дном и пропавший документ невольно заставляют подозревать, что Джейн, которая работала над первой редакцией «Нортенгерского аббатства», как раз когда был издан «Баттлеридж», не удержалась от того, чтобы немного повеселиться над тетушкиным творением. Так что вполне возможно, что в ее пародии на готические штампы слышится и отголосок родственного подтрунивания.

 

Как бы то ни было, Джейн уступила пожеланиям матери и отправилась сопровождать ее в поездке по родственникам. А пока они путешествовали, на семью Ли-Перротов обрушились серьезные неприятности. Богатую тетушку и тезку Джейн уличили в магазинной краже и, хоть это и трудно представить, отправили в тюрьму. Хозяин одной из лавок в Бате обвинил ее в краже куска кружева. Помощник продавца догнал тетушку, когда она выходила из магазина с покупками, и кусок «украденного» кружева был обнаружен то ли в ее сумочке, то ли в кармане — так толком и непонятно, где именно, но она заявила, что ей кружево, должно быть, положили по ошибке, пока обслуживали в магазине. Владелец лавки спросил у Ли-Перротов их адрес, и они его сообщили, а через четыре дня на Парагон-террас появился констебль с ордером на арест. И миссис Ли-Перрот, которой было уже за пятьдесят (детей у нее не было), отправили в тюрьму на основании данных под присягой показаний работников лавки с обвинением по статье, которая предусматривала в том числе и смертную казнь, поскольку цена этого злосчастного куска кружева превышала один шиллинг. На деле же, если бы тетушку признали виновной, ей грозила отправка в Австралию на четырнадцать лет, что для женщины ее возраста и образа жизни было равносильно смертному приговору.

 

Муж поддерживал ее с непоколебимой преданностью, добившись того, чтобы ему было позволено оставаться рядом с ней в доме мистера Скаддинга, смотрителя тюрьмы графства Сомерсет, куда миссис Ли-Перрот отправили до суда. Дому Скаддингов было, конечно, далеко до тех условий, в которых привыкла находиться эта леди: «Вульгарность, грязь, шум с утра до вечера… Эти люди воображают, что мы очень счастливы тут находиться. Они и мысли не допускают о том, что кто-то может думать иначе. Хотя, надо отдать им должное, они стараются делать для нас все, что в их силах». Дочери мистера Скаддинга иногда развлекали их игрой на музыкальных инструментах, зато младшие Скаддинги повадились крошить кусочки тостов на почтенные колени мистера Ли-Перрота и лить пиво ему на рукава; их мать чистила нож, слизывая с него кусочки поджаренного лука; две собаки и три кошки вечно дрались из-за еды, дым попадал куда угодно, кроме дымохода, а в детской спальне, соседней со спальней Ли-Перротов, было шумно, как в Бедламе. Нужно признать, что в этих экстремальных обстоятельствах миссис Ли-Перрот не только обнаружила талант к словесным зарисовкам, почти достойным кисти Хогарта, но еще и держалась с большим достоинством. Когда миссис Остен предложила ей прислать одну или обеих своих дочерей разделить с ней ее несчастья, тетушка Джейн категорически отказалась позволить «этим элегантным молодым женщинам» страдать с ней рядом. Что бы Джейн ни думала по поводу предложения своей матери, она, без сомнения, была благодарна тетушке за ее отказ.

 

Среди знакомых семьи были те, кто полагал, что миссис Ли-Перрот была виновна в этой краже. Даже ее собственный адвокат сплетничал по поводу того, что она страдает клептоманией, и насмехался над безграничной преданностью жене Джеймса Ли-Перрота. Сохранилась и еще одна история, вроде бы подтверждающая основания для обвинения, про то, что тетушка Джейн якобы пыталась украсть растение из цветочной оранжереи, хотя это вполне могли быть и пустые сплетни. Будто бы это тоже случилось в Бате, но несколько лет спустя, в 1804 году. Впрочем, наиболее распросстраненной является версия, что обвинители таким образом пытались завлечь миссис Ли-Перрот в ловушку и шантажировать ее, хотя, надо признать, действовали они в этом случае крайне неэффективно. Проведя семь месяцев в семье тюремного смотрителя, тетушка Джейн была вызвана в Таунтон, на выездную сессию суда присяжных. Миссис Остен снова предложила, чтобы ее дочери приехали на суд, и миссис Ли-Перрот снова отказалась, заявив, что зал суда — неподобающее место для молодых леди. У нее самой выбора не было, поэтому ей пришлось предстать перед присяжными в битком набитом зале и в довольно устрашающей обстановке. Тетушка Джейн сама выступила в свою защиту, коротко, но весьма убедительно, после чего в суде были зачитаны многочисленные свидетельства и характеристики в пользу обвиняемой, а затем судья подвел итог и присяжные ровно через десять минут вынесли вердикт «невиновна»; после чего последовали рыдания, объятия, поцелуи и вздохи облегчения. Ли-Перроты отныне были свободны, и, хотя их расходы за этот период приблизились к сумме в две тысячи фунтов, никто не подал встречный иск на владельца лавки, который продолжал процветать. «У меня есть неплохие шансы умереть от популярности», — сухо заметила в письме миссис Ли-Перрот, подводя итог этому делу.

 

Доктор Джонсон, которым так восхищалась Джейн, авторитетно выступал в «Рэмблере» против английской системы вынесения приговоров, особенно возмущаясь тем фактом, что одно и то же наказание, причем такое суровое, как смертная казнь, предусматривалось и за мелкую кражу, и за убийство. История, случившаяся с миссис Ли-Перрот, лишний раз подтверждает жестокость и абсурдность этих законов. Даже если она и была виновна, разве можно счесть справедливым наказание пожилой женщине, совершившей столь мелкое правонарушение, в виде повешения или отправки в Ботани-Бей. В ту эпоху многие женщины, осужденные за кражу в магазине, от безнадежности накладывали на себя руки. Так что миссис Ли-Перрот повезло, что она оказалась такой несгибаемой, да еще и с таким невероятно преданным мужем, оказавшим ей всемерную поддержку. Джейн никогда не упоминала в письмах об этом деле — естественно, в семье о нем предпочитали не вспоминать, но происшедшее не заставило ее лучше относиться к своей тетушке. Миссис Ли-Перрот вызывала раздражение у Джейн Остен. Это было вполне объяснимое отношение племянницы без гроша за душой к богатой, властной и скуповатой старой тетке.

 

Джеймс Остен, предполагаемый наследник состояния Ли-Перротов, обещал присутствовать на судебном слушании своей тетки вместе с женой. Но он упал и сломал ногу. Это произошло в феврале 1800 года, когда был сильный снегопад, а в результате не смог никуда поехать. Элиза Шют отметила в дневнике его отсутствие в церкви; вместо него службы какое-то время совершал Чарльз Поулетт. А сама Элиза была занята приготовлением бульонов в помощь голодающим жителям деревни. Времена для бедняков настали очень тяжелые, им становилось все труднее сводить концы с концами. В Дине миссис Лефрой организовала «соломенную мануфактуру», где женщины и дети из окрестных сел могли заработать несколько пенсов, плетя коврики из соломки и другие мелкие предметы. Однако такая благотворительность была не слишком эффективной. Элиза Шют пишет подруге о своем сочувствии к трудящемуся люду Хэмпшира: «Бедные очень недовольны, и по вполне понятным причинам: я очень боюсь, что в этом году пшеница будет весьма недешевой, да и все остальные жизненно необходимые продукты нынче невероятно дороги; бедняк не в состоянии купить себе даже те нехитрые лакомства, которые он должен был бы себе позволить: пиво, бекон, сыр. Стоит ли удивляться, что в их душах поднимается недовольство: я не считаю, что им платят достаточно, и гордость бедного человека (а почему мы должны отказывать им в гордости) уязвлена тем, что ему приходится прибегать к благотворительной помощи прихода, чтобы хоть как-то облегчить свою участь, и при этом часто терпеть грубое отношение своих надзирателей. Я считаю, что наш политический горизонт все еще весьма и весьма низок».

 

Для супруги охотящегося на лис тори это на удивление мудрое и сочувственное письмо. Из него следует, что она далеко не во всем разделяла взгляды своего мужа. В том же письме она не менее красноречиво выражает и свое отношение к положению жен в семье: «Мистер Шют, судя по всему, полагает весьма странным, что я не нахожусь рядом с ним двадцать четыре часа в сутки, когда он дома, хотя ему кажется вполне естественным покидать меня либо по делам, либо для удовольствий; таково различие в положении мужей и жен. Последние считаются чем-то вроде домашних животных, и мужчины всегда рассчитывают застать их дома, готовыми встретить на пороге; а первые, разумеется, — венцы творения, вольные ездить когда и куда им заблагорассудится».

 

С женщиной, обладающей таким ироничным и независимым голосом, наверняка стоило бы подружиться. Однако между Элизой Шют и Джейн Остен по-прежнему сохраняется большая дистанция. Возможно, Джейн принимала за высокомерное снисхождение то, что на самом деле могло быть просто стеснительностью и замкнутостью; Элиза же, в свой черед, могла находить Джейн слишком резкой и непредсказуемой, возможно, она побаивалась Джейн и потому сторонилась ее. Опять же, типичный случай гордости и предубежения. Конечно, Шюты были гораздо богаче и жили на более широкую ногу, чем Остены. К примеру, в октябре 1800 года они посетили торжественный музыкальный вечер в Винчестере, где в кафедральном соборе было исполнено «Сотворение мира» Гайдна. Там присутствовало 500 виднейших семей графства (в том числе Шеридан). После был дан большой бал. Остены не могли позволить себе развлечений такого уровня. В 1800 году они переживали достаточно трудные времена. Ферма принесла менее 300 фунтов дохода, а в результате всеобщей депрессии уменьшился размер десятины. Как и миссис Шют, Джейн тоже пишет о подавленном настроении в округе, о бейлифах и конфискации домов, о том, что относила в деревню одежду для бедных. И хотя они старались по мере сил улучшить сад и хозяйство в Стивентоне (активно удобряли и сажали, и даже потратили средства на приобретение новых столов для дома), чувствуется, что мистер и миссис Остен очень устали. В ноябре ненастье повалило два больших вяза, растущих прямо около дома. Они со страшным скрежетом упали на майское дерево с флюгером, которое стояло там столько, сколько дети себя помнили. Для всех это была угрюмая, тяжелая зима.

 

Не было в этом году и жизнерадостных визитов Генри и Элайзы. В марте 1799 года Генри с его полком отправили в Ирландию, где им надлежало охранять побережье от французов и подавлять продолжающееся недовольство среди ирландцев. Он провел там семь месяцев, находясь в основном в Дублине, и свел знакомство с лордом-наместником Корнуолла, официально занимающим пост губернатора Индии, но посланным правительством в Ирландию, чтобы подавить сопротивление. Такие богатые и влиятельные фигуры всегда привлекали Генри, и он явно рассчитывал, что подобные знакомства могут оказаться ему очень полезны, когда он решит уйти из армии. Полагаясь на свой опыт казначея полка, Генри начал подумывать о том, чтобы стать банкиром, и уже начал обсуждать свои планы на будущее с друзьями-однополчанами.

 

Элайза же тем временем укрылась в небольшом домике, который она называла «своим эрмитажем», недалеко от Доркинга, в Суррее. По ее словам, любой компании она теперь предпочитала фортепьяно, арфу и книги. Это подтверждают и принадлежащее ей печатное нотное издание «Листьев Терпсихоры», пьес для пения под арфу, и еще одно, рукописное, с записями песен Перселла, Генделя, Гайдна и Моцарта. На обоих сборниках стоит ее имя: «Миссис Генри Остен» и «Элайза Остен, 19 августа 1799 года». Ее всегдашняя веселость, казалось, изменила ей. Элайза отвечает Филе, которая написала ей с просьбой похлопотать перед Уорреном Гастингсом о ее брате, что испытывает «самую непреодолимую антипатию просить кого-либо об одолжениях». Здоровье ее было крайне неважным, а здоровье ее сына — и того хуже: он страдал от частых и жестоких эпилептических припадков. «Даже если жизнь сына не будет окончательно погублена припадками, их разрушительное влияние на его умственные способности носит самый тяжелый характер, что является для меня источником постоянной скорби». Она грустно добавляет: «Умственные и физические страдания всегда так тесно связаны между собою».


* * *

[1] entrée (фр.) — выход.
[2] «Эвелина» была напечатана анонимно в 1778 году. Книга имела огромный успех, после которого автор вскоре открыл свое имя — мисс Фрэнсис Берни. Она написала этот роман втайне от всех, даже от своего отца. Доктор Джонсон был в числе самых горячих поклонников «Эвелины» и писал, что предпочитает его всем романам Филдинга. — Прим. автора.

Начало   Пред. глава

февраль, 2010 г.

Copyright © 2008-2010 Элайза, Romi

Обсудить на форуме

О жизни и творчестве Джейн Остин

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено

В начало страницы

Запрещена полная или частичная перепечатка материалов клуба  www.apropospage.ru  без письменного согласия автора проекта.
Допускается создание ссылки на материалы сайта в виде гипертекста.


Copyright © 2004  www.apropospage.ru


      Top.Mail.Ru