Маргарет возвращалась домой, погруженная в тяжелые мысли и воспоминания о том, что случилось сегодня. Она не знала, как вновь обрести бодрость духа, а ей нужно было заботиться о матери, говорить с ней весело и непринужденно, развлекать ее рассказом о городских новостях. − А твоя знакомая с фабрики придет в четверг посмотреть, как ты одета для приема? — спросила миссис Хейл. − Она очень больна, и я не стала ее спрашивать, - печально ответила Маргарет. − Боже! Сейчас все болеют, - сказала миссис Хейл с той ноткой ревности, с которой один больной говорит о другом. – Но, должно быть, очень тяжело болеть, когда живешь на окраине, — добавила она тут же с прежней «хелстонской» мягкостью и заботой. – Там очень вредный воздух. Что бы ты могла сделать для нее, Маргарет? Мистер Торнтон прислал мне немного старого портвейна, когда ты ушла. Как ты думаешь, бутылка вина ей поможет? − Нет, мама! Я не думаю. Они очень бедны. По крайней мере, они не говорят об этом. И к тому же у Бесси чахотка, ей не нужно вино. Может быть, я отнесу ей немного варенья из наших любимых хелстонских фруктов. Нет! Есть другая семья, которой я бы хотела отнести ... О, мама, мама! Разве я могу надеть красивое платье и пойти на этот роскошный прием после того, как увидела сегодня столько горя? – и Маргарет, не в силах больше скрывать то, что терзало ее душу, рассказала матери все, что она услышала в доме Хиггинса. Это потрясло миссис Хейл. Она тут же заставила Маргарет собрать корзину с продуктами, чтобы отослать в дом Баучера. Она почти разозлилась на дочь, когда та сказала ей, что можно не спешить, поскольку Хиггинс уже обеспечил Баучеров самым необходимым, а она сама оставила для них деньги у Бесси. Миссис Хейл назвала ее бесчувственной и не успокоилась, пока корзину не отослали. Потом заметила: − Может быть, мы поступаем неправильно? Мистер Торнтон, когда был у нас в последний раз, сказал, что те, кто помогает забастовщикам продлевать забастовку, не являются их друзьями. А этот Баучер, он тоже забастовщик?
Миссис Хейл адресовала этот вопрос своему мужу, который только что присоединился к ним, закончив урок и, ставшую уже традиционной, вечернюю беседу с мистером Торнтоном. Маргарет не волновало, продлит их подарок забастовку, или нет, - она была слишком взволнована, чтобы думать об этом.
Мистер Хейл попытался быть беспристрастным. Он вспомнил все то, что ему казалось таким очевидным не более получаса тому назад, когда он слушал мистера Торнтона. А потом нашел компромисс, который не удовлетворил ни одну из сторон. Его жена и дочь не только поступили правильно в данном случае, но он не мог представить, что они могли поступить иначе. Тем не менее и то, что говорил мистер Торнтон, было справедливо – если забастовка продлится, хозяевам придется привезти других рабочих (или в конце концов изобрести машины, которые заменят людей). И было вполне ясно, что оказать помощь забастовщикам означало не проявить к ним доброту, а лишь укрепить их в их безрассудстве. Но это не относилось к Баучеру. Мистер Хейл решил, что первым делом он пойдет и навестит его утром, чтобы выяснить, чем им можно помочь.
Мистер Хейл действительно пошел к Баучерам. Он не застал главу семьи дома, но долго разговаривал с его женой, обещал устроить ее в лазарет. И видя, как дети, хозяйничавшие в отсутствие отца, радуются изобилию еды, что прислала для них миссис Хейл, вернулся домой даже в более спокойном и приподнятом настроении, чем Маргарет могла ожидать. То, что она рассказала прошлым вечером, заставило мистера Хейла предполагать худшее, поэтому, вернувшись, он описал все в более светлых красках, чем было на самом деле. − Я снова туда пойду, чтобы встретиться с самим Баучером, - сказал мистер Хейл. – Я едва ли могу сравнить эти домишки с нашими хелстонскими коттеджами. Я видел у них мебель, которую наши арендаторы вряд ли бы купили, и еду, совсем обычную, - а они считают ее роскошью. Все же, когда им не платят еженедельное жалованье, для этих семей нет другого источника дохода, кроме ломбарда. Здесь, в Милтоне, говорят на другом языке и меряют другими мерками.
Бесси в этот день тоже выглядела немного лучше. Но она была все еще такой слабой, что казалось, забыла, как хотела увидеть Маргарет одетой в белое платье. Скорее всего, это желание было продиктовано лихорадкой. Одеваясь для приема, куда ей не хотелось идти, – на сердце было тяжело из-за тревог последних дней, – Маргарет все же не могла не вспомнить о тех прежних забавных и модных платьях, которые она и Эдит носили чуть больше года назад. Единственное, что ее утешало, когда она одевалась, - что матери доставляет удовольствие видеть ее такой нарядной. Она покраснела, когда Диксон, открыв дверь гостиной, воскликнула:
− Мисс Хейл выглядит превосходно, не правда ли, мэм? Кораллы миссис Шоу очень ей идут. Они придают больше яркости, мэм. Иначе, мисс Маргарет, вы бы выглядели слишком бледной. Черные волосы Маргарет было трудно привести в порядок – они были очень густыми. Их пришлось закрутить в тугой шелковистый жгут и уложить тяжелыми кольцами вокруг головы подобно короне, а затем собрать в большой спиральный узел на затылке. Маргарет закрепила его двумя большими коралловыми шпильками, похожими на маленькие стрелы. Шелковые рукава ее белого платья были подвязаны шелковыми лентами; на изящной, белой, как молоко, шее алели тяжелые коралловые бусы. − Ох, Маргарет, как бы мне хотелось вывезти тебя на ассамблеи старого Баррингтона, так же, как когда-то леди Бересфорд вывозила меня! Маргарет поцеловала мать, умилившись этому небольшому проявлению материнского тщеславия, но едва смогла улыбнуться, потому что была подавлена. − Я бы лучше осталась с тобой... право, мне было бы лучше, мама. − Чепуха, дорогая! Обращай внимание на все, что происходит. Мне бы хотелось услышать, как у них в Милтоне проходят приемы. Особенно обрати внимание, чем они заняты вместо игр. Миссис Хейл была бы чрезвычайно удивлена, если бы увидела роскошную сервировку обеденного стола. Маргарет со своим утонченным лондонским вкусом заметила, что количество предложенных гостям деликатесов было даже чрезмерным. Половины блюд было бы вполне достаточно, - а обед стал бы более легким и изысканным. Но у миссис Торнтон были свои представления о гостеприимстве: каждое блюдо должно быть подано на стол в таком количестве, чтобы каждый гость получил солидную порцию. Она не заботилась о воздержанности в еде в обычные дни, а устроить настоящий пир для своих гостей было для нее предметом гордости. Ее сын был с нею полностью согласен. Возможно, будь обед организован по-иному, более скромно и непринужденно, он доставил бы мистеру Торнтону больше наслаждения, но он никогда не задумывался об этом и был доволен той избыточной щедростью, с которой его мать принимала гостей. И даже теперь, хотя он и не позволял себе потратить лишних шести пенсов и не раз сожалел, что приглашения на этот прием уже разосланы, - тем не менее, он был рад видеть прежнюю роскошь. Маргарет с отцом прибыли первыми. Мистер Хейл был очень пунктуален. В гостиной наверху не было никого, кроме миссис Торнтон и Фанни. Все покрывала с мебели были сняты, - и желтый дамасский шелк, и ярко расцвеченный ковер словно осветили комнату. Казалось, что каждый угол заполняли украшения, так что глаза уставали от этого многообразия, а сама гостиная представляла странный контраст с огромным и пыльным фабричным двором. Его широкие ворота были распахнуты, чтобы впустить подъезжающие экипажи. Из окон было видно пепельно-серое в летних сумерках фабричное здание, которое отбрасывало длинную тень, отчего казалось, что на дворе стемнело раньше времени. − Мой сын до последнего момента занят делами. Но он скоро будет. Мистер Хейл, могу я предложить вам присесть? Мистер Хейл стоял у одного из окон. Услышав слова миссис Торнтон, он обернулся и спросил:
− Вы не находите, что такое близкое соседство с фабрикой временами неудобно? Она выпрямилась:
− Ничуть. Я еще не стала настолько утонченной, чтобы забыть, как мой сын достиг богатства и власти. Кроме того, вы не найдете такой другой фабрики в Милтоне. Один цех занимает двести двадцать квадратных ярдов. − Я имел в виду, что дым и шум, постоянный поток выходящих и входящих рабочих могут беспокоить. − Я согласна с вами, мистер Хейл! – заметила Фанни. – Этот постоянный запах дыма и машинного масла... А шум просто оглушает. − Я слышала шум намного оглушительней, который называли музыкой. Машинное отделение находится в другом конце фабрики. Мы едва слышим шумы, разве что летом, когда все окна открыты. А что касается голосов рабочих, то они беспокоят меня не больше, чем жужжание роя пчел. Когда я думаю обо всем этом, я думаю о своем сыне, о том, что все это принадлежит ему, и что он управляет всем этим. Но сейчас ни один звук не доносится с фабрики. Неблагодарные рабочие забастовали, - возможно, вы слышали. Мой сын собирается предпринять кое-какие шаги, чтобы поставить их на место, - именно этим он сейчас и занят.
Всегда строгое лицо миссис Торнтон потемнело от злости. Не прояснилось оно и тогда, когда мистер Торнтон вошел в комнату. Она сразу заметила, что он обеспокоен и не может отрешиться от своих забот, хотя радостно и сердечно приветствовал своих гостей. Здороваясь с Маргарет, он пожал ей руку и тут же с удивлением осознал, что сегодня в первый раз их руки встретились. Сама же Маргарет не придала этому значения. Мистер Торнтон спросил о здоровье миссис Хейл и услышал от мистера Хейла, что опасность миновала. Взглянув на Маргарет, чтобы узнать, разделяет ли она мнение отца, он не заметил на ее лице ни тени сомнения. Увидев ее сегодня вечером, он был заново поражен ее величественной красотой. Он никогда раньше не видел ее в таком платье и теперь подумал, что такой элегантный наряд лучше всего соответствует ее горделивому спокойствию, что ей всегда следует так одеваться. Она разговаривала с Фанни, - он не слышал о чем, но видел, как Фанни постоянно поправляла платье, а ее взгляд бесцельно блуждал по сторонам. И он невольно сравнил глаза сестры с большими мягкими глазами гостьи, что неотрывно смотрели на собеседника, и сияние, исходящее от них, излучало покой. Изгиб алых губ, которые приоткрылись от того, что Маргарет с интересом вслушивалась в то, что говорил собеседник; голова, чуть наклоненная вперед – можно было провести плавную линию от пробора в блестящих, цвета воронового крыла волосах, к гладкому, цвета слоновой кости плечу. Округлые белые руки, тонкие ладони, спокойно лежащие на коленях одна поверх другой. Мистер Торнтон вздохнул, охватив все сразу одним быстрым всеобъемлющим взглядом. А затем повернулся к девушкам спиной и заставил себя сосредоточиться на разговоре с мистером Хейлом. Гости все приходили и приходили. Фанни оставила Маргарет, чтобы помочь матери встречать гостей. Мистер Торнтон почувствовал, что никто из пришедших не заговаривает с Маргарет, и был обеспокоен таким явным пренебрежением. Но сам он не подошел к ней. Он даже не смотрел на нее. Тем не менее он знал, что она делает или не делает, и уделял этому больше внимания, чем людям, которые были у него перед глазами. Маргарет же изучала незнакомых людей и не задумывалась о своем одиночестве. Кто-то проводил ее к столу; она не запомнила имени своего соседа, да и он не очень интересовался ею. Джентльмены вели оживленный разговор. Леди молчали, мысленно составляя реестр недочетов в организации обеда и в нарядах подруг. Маргарет уловила суть общего разговора, заинтересовалась и слушала внимательно. Мистер Хорсфолл, незнакомец, чей приезд в город и положил начало разговору, задавал вопросы относительно торговли и промышленности города. Остальные джентльмены – все из Милтона – отвечали и давали пояснения. Вскоре завязался спор. Мистер Торнтон, который мало говорил до сих пор, высказал свое мнение, подкрепив его такими вескими доводами, что даже оппоненты согласились. Внимание Маргарет было приковано к хозяину. Его манеры были естественными и полными достоинства. Маргарет подумала, что никогда прежде не имела возможность увидеть его в таком выгодном свете. В доме Хейлов он всегда говорил с излишней пылкостью или с досадой и раздражением. Он не пытался понравиться, - он желал, чтобы его принимали таким, каков он есть, со всеми его недостатками. Но теперь, среди своих друзей, ему не нужно было защищаться, не нужно было завоевывать уважение — его положение было совершенно определенным. Здесь его уважали за сильный характер, за умение управлять и властвовать. И уверенность придала величественное спокойствие голосу и манерам мистера Торнтона.
У него не было привычки вести светскую беседу с дамами, и обычно он держался слишком формально. С Маргарет он почти не разговаривал. И все же она получала огромное удовольствие от этого приема. Она и сама не ожидала, что вечер пройдет так интересно. Теперь она знала достаточно, чтобы разбираться в местных проблемах, ей даже были знакомы некоторые технические термины, которые употребляли фабриканты. Они разговаривали серьезно, и это было совсем не похоже на лондонские приемы, которые так утомляли ее когда-то. Она удивилась, что, подробно обсуждая производство и торговлю, они ни разу не упомянули об ожидаемой забастовке. Она тогда еще не знала, что хозяева всегда спокойно относились к возмущениям рабочих, потому что прекрасно знали, чем все закончится. Конечно, хозяева действовали во вред себе, но если бы они сглупили и доверились кучке подкупленных делегатов, то им пришлось бы отвечать за последствия своей глупости. Промышленники знали, что Торнтон несет убытки из-за забастовки и обеспокоен этим. Но такое могло случиться с каждым из них в любой день. И Торнтон был достаточно умен и силен, чтобы справиться с забастовкой, как и любой из них. Рабочие наивно надеялись, что смогут его перехитрить. А хозяева посмеивались про себя, зная, что Союзу и на этот раз ничего не удастся сделать, что все будет так, как решил Торнтон.
После обеда Маргарет заскучала. Она была рада возвращению джентльменов не только потому, что приход отца развеял ее сонливость, но и потому, что она могла услышать что-то более важное, чем обычная женская болтовня. Ей нравилась властность, которая читалась в каждом слове и жесте милтонских мужчин. В их поведении было немало обычного бахвальства, и одновременно они, казалось, бросали вызов прежним представлениям о пределах возможностей человека; воспоминания о прежних свершениях и мысли о том, чего они достигнут в будущем, опьяняли их. Если прежде Маргарет не смогла оценить их характера, то сейчас она восхищалась их самозабвением и пренебрежением к настоящему, их уверенностью в грядущей победе человечества над всей неживой материей в далеком будущем, когда никого из них не будет в живых, чтобы увидеть это. Она вздрогнула, когда мистер Торнтон подошел и заговорил с ней: − Я заметил, что вы были на нашей стороне в споре за обедом, не так ли, мисс Хейл?
− Конечно. Но тогда я мало знала. Я была удивлена, услышав, что сказал мистер Хорсфолл, - что есть и другие, которые думают совсем иначе, например, мистер Морисон, о котором он говорил. Мистер Морисон — не джентльмен, верно? − Я не тот человек, который мог бы судить о том, кто является, а кто не является джентльменом, мисс Хейл. Я имею в виду, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, произнося: «он – не джентльмен». Но я должен сказать, что этот Морисон — не настоящий человек. Я не знаю, кто он. Я просто сужу о нем со слов мистера Хорсфолла. − Я считаю, что мое понятие «джентльмена» включает вашего «настоящего человека». − И даже более того, подразумеваете вы. Я думаю иначе. «Человек» для меня благороднее и совершеннее, чем просто «джентльмен». − Что вы имеете в виду? – спросила Маргарет. – Мы, должно быть, понимаем эти слова по-разному.
− Я полагаю, что слово «джентльмен» описывает человека по отношению к другим. Но когда мы говорим о нем как о «человеке», мы рассматриваем не только его отношения с себе подобными, мы видим, каков он сам по себе, видим его отношение к жизни, ко времени, к вечности. Заброшенный и одинокий, как Робинзон Крузо, ... пленник, замурованный в темнице на всю жизнь, ... даже святой на острове Патмос[1] обладают выносливостью, внутренней силой, верой – качествами, которые говорят о них, как о представителях человечества, о людях. Я очень устал от этого слова «по-джентльменски». Мне кажется, ему придают чрезмерно большое значение, его часто употребляют не к месту, и это, на мой взгляд, отдает лицемерием. Я же предпочитаю слова «человек» и «по-человечески».
Маргарет задумалась, ей хотелось до конца понять собеседника прежде, чем она сформулирует и выскажет свое мнение, но тут мистера Торнтона отозвал в сторону какой-то нетерпеливый промышленник. Их разговор она слышать не могла, но догадалась, что речь шла о чем-то важном по коротким и точным ответам, которые давал мистер Торнтон спокойным и твердым голосом. Они, очевидно, говорили о забастовке, решая, какого курса стоит придерживаться. Она услышала, как мистер Торнтон сказал:
− Это уже сделано. Потом присоединились еще два или три человека.
− Все уже подготовлено. Мистер Сликсон говорил о каких-то сомнениях и каких-то трудностях. Он взял мистера Торнтона за руку, словно желая, чтобы его слова прозвучали более убедительно. Мистер Торнтон немного отодвинулся, приподнял брови и ответил:
− Я рискую. Вам не нужно влезать в это дело, если вы не решаетесь. − Я опасаюсь поджога. Я могу защитить себя от любого насилия. И я также смогу защитить других, которые придут ко мне работать. Они знают мою решительность, так же, как и вы. Мистер Хорсфолл отвел мистера Торнтона немного в сторону, Маргарет предположила, что он хочет еще что-то спросить о забастовке. Но на самом деле он интересовался, что это за девушка – такая тихая, такая величественная и такая прекрасная. − Она из милтонских дам? – спросил мистер Хорсфолл, когда ему назвали имя. − Нет, с юга Англии, из Хэмпшира, я полагаю, - последовал холодный безразличный ответ.
Миссис Сликсон расспрашивала Фанни о том же: − Кто эта красивая грациозная девушка? Сестра мистера Хорсфолла?
− О боже, нет! Ее отец, мистер Хейл, разговаривает с мистером Стивенсом. Он дает уроки, читает вместе с молодыми людьми. Мой брат Джон ходит к нему дважды в неделю, поэтому он упросил маму пригласить их, надеясь представить остальным. Я полагаю, у нас есть несколько его проспектов. Хотите взять один? − Мистер Торнтон! У него действительно есть время заниматься с учителем, когда нужно держать эту забастовку под контролем? Фанни так и не поняла, восхищается миссис Сликсон ее братом или упрекает его. И все же она покраснела от неловкости, как всегда, когда оказывалось, что ее брат нарушил светские правила. Только после ухода гостей она почувствовала себя лучше.
* * * [1] Патмос − греческий остров в Эгейском море, место ссылки, где святой Иоанн написал свой «Апокалипсис» январь, 2008 г.
Copyright © 2007-2008 Все права на перевод романа
Элизабет Гаскелл "Север и Юг" принадлежат
переводчик − Валентина Григорьева;
редакторы − Елена Первушина (Helmi Saari), miele. 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено |
