Юлия Гусарова
Цена крови3. Адам подвязал последнюю виноградную ветку: "Ну все, на сегодня хватит". Он оглянулся на запад. Раскаленный шар солнца медленно скатывался с неба за горизонт, румяня верхушки деревьев и холмов. Приближающийся вечер вытягивал сиреневые тени и овевал уставшего человека прохладой морского ветра. Домой возвращаться не хотелось. Он вспомнил измученное и потухшее лицо жены, вопрошающие глаза старшего сына, плач новорожденного. Чувство вины и безысходности мучили его: он не мог найти выхода из тесного лабиринта, где они оказались. Адам собрал инструменты, отер налипшую на лопату и мотыгу землю пучком травы, подправил и смазал резак и аккуратно все сложил в большой деревянный ящик у входа в виноградник. Чуть-чуть помедлив, он развернулся от дома и быстро зашагал прочь в сторону моря.
Пробежав последнюю сотню шагов, он скинул с себя одежду и с наслаждением вступил в прохладную мягкую воду. Море с нежностью приняло его утомленное тело, смыв усталость и ноющую боль. Оно баюкало и утешало. Выбравшись из воды, он лег на песке. - Красиво! - Адам полной грудью вдохнул соленый воздух, любуясь на переливающуюся тончайшими оттенками перламутровую гладь моря. Он изнывал здесь, тоскуя по красе и величию Града. Адам так и не смог привыкнуть к убогости грязного вонючего городишки, в котором теперь вынужден был прозябать. Все в нем угнетало и вызывало у него непреходящее чувство брезгливости. И неопрятные уродливые домишки, которым был застроен город, и унылый пустынный пейзаж его окрестностей, не говоря уж о его жителях, были полной противоположностью тому, к чему он привык и что любил. Вот только море, величественное и бескрайнее, постоянно меняющееся, но неизменное в своей красе, было сродни потерянному великолепию Града. - Чудесненько!
Адам вздрогнул от неожиданности, услышав у себя за спиной знакомый надтреснутый голосок Ливъятана, виновника его изгнания. - Ты что больше нигде места не нашел? - грубо спросил Адам, не глядя на расположившегося рядом с ним нечистого.
- Да что ты всегда так дико реагируешь?! Мы же с тобой товарищи по несчастью!
- Проваливай! Тоже мне товарищ!
- Бедняга! Совсем тебя дома заездили. С утра до вечера в поле, а приходишь домой - ни тебе заботы, ни тепла!
- Жалеть меня вздумал, - усмехнулся Адам. - Опять какую-нибудь пакость затеял?
- Да, ладно тебе! Кто старое помянет... Смотреть на тебя жалко. Осунулся, похудел. Дерганный весь какой-то. Устал ты, я же вижу. Вот еще малой родился, и все на тебе! Это же не ты должен с детьми-то нянчиться, не мужское это дело. У тебя ни сил на это нет, ни уменья. Что же ты делать-то собираешься?
- Не знаю, - пожал плечами Адам. - Как ей помочь?!
- А что ей помогать-то?! Помилуй! Это она тебе помогать должна! Это ты целыми днями без сна и отдыха трудишься для семьи. Ты что семижильный? А потом, что с Евой за беда такая приключилась? Вон тебе, пожалуйста, - собака.
Он показал рукой на трусившую вдоль берега потрепанную суку, шкуру на облезлых ввалившихся боках тяжело оттягивали, мерно раскачиваясь в такт ее бега, соски полные молока.
- Она тоже только что родила. Но у нее же нет... Эй, маманька! - он обратился к собаке, та встрепенулась, повернула к нему морду и остановилась. - У тебя же нет такого лопуха мужа, как наш друг Адам, чтобы тебе валяться целыми днями в депрессии? Нет. Вот ты и нашла силы и о детях позаботиться и самой прокормиться. Да? Умница! Ну, беги, беги к своим деткам, они заждались тебя.
Собака побежала дальше, и тот снова обратился к Адаму:
- Сам видишь: бодра и весела сука! Собака и та не бросает своих детей на произвол судьбы. А Ева, вишь ты, смертельно больна, у нее тяжелые роды! У кого они легкие?! Вот характер! И все же у нее виноваты! Ну скажи мне, что ты плохого ей сделал? Что она от тебя хочет?
- Не знаю, - вздохнул Адам.
Он, действительно, не понимал, в чем именно сейчас провинился перед женой, и ее обида мучила и раздражала его больше, чем ее болезнь.
- Еще женщина называется! - продолжал возмущаться Ливъятан. - Настоящая жена должна быть мягкой, всегда готовой поддержать мужа!
- Ты что, перину ему предлагаешь по сходной цене?
Собеседники оглянулись, рядом с ними стоял Уриил, его высокая худая фигура не отбрасывала тени, а лишь создавала легкий синеватый след на песке.
- Ой, гляньте-ка шутник какой! - гримасничая, всплеснул руками Ливъятан. - Ты где это острить выучился, сила бесплотная?
- Здравствуй, Уриил, - поздоровался Адам с претором.
- Мир тебе. Стоит ли слушать его, Адам? - обратился к нему Уриил.
- Да, я и не слушал, - пожал он плечами. - Так, сам задумался.
- Нужно же человеку, чтобы хоть кто-нибудь к нему отнесся по-человечески, с пониманием и без нравоучений! - тут же влез Ливъятан.
- Он, Адам, - продолжал Уриил, не обращая внимания на вскочившего на ноги, и пытающегося втиснуться между ними нечистого, - ничего не говорит просто так. Сам посуди, зачем он между тобой и Евой сейчас клин вбивал? Тебя жалел, а ее ругал?
- Ой, ну что ты несешь?! - Ливъятан отпихнул плечом говорившего и наклонился к сидевшему человеку. - Не слушай его, Адам. Мы с тобой просто по-приятельски покалякали. А ты что опять лезешь всех судить да рядить? - снова заорал он на Уриила. И опять обратился к человеку: - Вот кто клин-то между всеми вбивает, вот кто всех ссорит! Это им выгодно, чтобы ты здесь один мыкался, да страдал. Чтобы потом слезно у них прощение вымаливал. Чтобы ты перед ними на коленях ползал!
Тут он весь согнулся и, просительно вытянув вперед руки, сделав жалостливую гримасу, залебезил, запричитал срывающимся скрипучим голоском:
- Пожалейте меня, мне здесь так плохо и одиноко, возьмите меня обратно! Я больше не буду!
- Ты идешь домой, Адам? - обратился к нему Уриил, игнорируя спектакль нечистого. - Я провожу тебя.
Адам поднялся, натянул штаны и, перекинув рубаху через плечо, пошел в сторону дома.
Ливъятан с досады снова уселся на песок.
- Идиот! Вечно эти бестелесные твари путаются у меня под ногами! Но это мы еще посмотрим, чья возьмет! - он помолчал и ухмыльнулся своим мыслям. - Этот слюнтяй будет у меня в руках, как воск!
И довольный собой улегся на теплый песок. Положив руки под голову, он, не мигая, уставился на горящий пурпурным огнем шар солнца, словно меряясь с ним силою.
4.
Каин лежал рядом с братом, а мысли его медленно перекатывались по полю памяти. Он вспомнил, когда первый раз его пронзило чувство жгучей обиды на него.
Это было очень давно. Авель только родился, мать была больна и не хотела никого видеть. Отец с утра до позднего вечера уходил в поле. С детьми постоянно находились либо Рафаил, либо Эгудиил с Уриилом. Заходил и Габриэль и даже Михаил. Но, несмотря на их постоянное присутствие, Каин ощущал себя ответственным за новорожденного брата. Он быстро научился пеленать его, не брезговал менять грязные пеленки. И сам относил его матери, когда малыш проголодается, чтобы та покормила его. Он первым подбегал, когда ребенок плакал, да и вообще редко отходил от колыбели.
И вот однажды, когда он принес матери Авеля, и как обычно положил малыша ей на живот, а сам уселся за креслом, он увидел, что мать смотрит на Авеля, словно впервые увидела его. Прежде совершенно безучастная, сегодня она поправила пеленки, ослабила ленты чепчика, погладила по головке и вдруг от неожиданности охнула, лицо ее осветила радостная нежная улыбка.
- Он улыбнулся мне, - тихо счастливо проговорила она. - Поешь, малыш.
Она осторожно приложила ребенка к груди.
Каин с каким-то странным смешанным чувством наблюдал, как мать любуется на Авеля, нежно поглаживая его, наклоняется к нему и целует в круглую щечку. Внезапно она вся преобразилась: из измученной и постаревшей она превратилась в молодую и счастливую. Мать снова любила своего сына, ласкала и радовалась ему. Но теперь это был не он, Каин, а новорожденный Авель.
Ева подняла счастливые глаза на спрятавшегося за креслом мальчика, улыбнулась ему, но тут же, как будто что-то вспомнила, повернулась в сторону и, взяв свободной рукой телефонную трубку, быстро набрала номер.
- Ева, - услышал Каин сквозь потрескивание аппарата.
В ответ мать залилась слезами. Обнимая Авеля, она плакала, не сдерживаясь, и, не стесняясь, громко всхлипывала и шмыгала носом. Рыдающая в телефонную трубку мать и Авель у нее на руках были счастливы. Они больше не нуждались в Каине. Они даже не замечали его. 5.
Бар Сариила находился на кривой тенистой улочке в подвале. Вниз семь ступеней из темного почти черного дерева.
В баре было сумрачно и прохладно. Адам сидел на высоком табурете у барной стойки и чертил по ней влагой запотевшего стакана. Рядом никого не было. Посетители в этот час редко заглядывали сюда. И Сариил возился в подсобке, не обращая внимания на одинокого гостя.
Адам протер ладонью лицо. Он устал. Устал от этого грязного провинциального городишки, где мелкий сброд влачит жалкое бессмысленное существование, копошась в собственных нечистотах. От рождения до смерти - в постоянных склоках, разврате и унижении. Жить среди них - постыдно и унизительно для человека. Он устал от изнурительной работы, приносящей лишь скудные плоды, настолько ничтожные, что их едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Устал от безрадостной рутины семейной жизни. Устал от необходимости униженно выпрашивать расположение своей жены. Ева швыряла ему свою любовь, как собаке кость, которую ему приходилось, как дрессированному псу, еще заслужить, мирясь с ее скверным характером, придирками, обидами и бесконечным скандалом, в который она превратила их жизнь.
Адам глотнул зеленоватую жидкость, отдающую горечью полыни. Скользнув вниз, настойка привычно обожгла пищевод.
Но ведь не всегда было так. Когда-то они с Евой хорошо ладили.
- Ева, - тихо произнес имя жены Адам, вздохнул и допил стакан одним глотком.
Когда он увидел ее первый раз, то был восхищен ею. Свои рыжие вьющиеся мелким бесом волосы она редко собирала, и они, как львиная грива, вызывающе алели вокруг ее головы, разметанные ветром. Слегка раскосые темные глаза на веснушчатом круглом лице, в центре которого красовался дерзко вздернутый носик, а под ним - пухлые розовые губы, как будто нарисованные прозрачной, слегка размытой акварелью, нетерпящей резких контуров.
Ева обладала веселым и задиристым нравом, острым языком, и чуть хрипловатым, но удивительно приятным голосом. А как она танцевала! Здесь все зависело от ее настроения, но если оно не поводило, танец завораживал всех. В ритмичных движениях молодого гибкого тела оживала вся гамма чувств: от бурной страсти до сладкой истомы.
- Да, Ева обладает неповторимым шармом, - согласился Сариил.
Адам поднял глаза на хозяина бара, тот натирал стаканы. Он ненавидел эту привычку архангелов слышать человеческие мысли. В таких случаях он всегда ощущал себя нелепо обнаженным.
- Ладно, ладно, не буду мешать, - Сариил отправился в подсобку, и бамбуковые занавески, отгораживающие вход в нее, издали мелодичное постукивание.
Адам снова погрузился в свои мысли. Красота Евы не была строгой и безупречной. В ней бурлила и прорывалась на волю жизнь, необузданная и неправильная. Ее внешность так же, как и ее бурный и нетерпеливый нрав, притягивала и отталкивала, не оставляя никого равнодушным. Ее расположения добивались, восхищаясь и превознося ее до небес, но ее же проклинали и ненавидели. Такова жизнь.
Адам почувствовал, как защемило в левом подреберье. Так всегда бывало, когда он с нежностью думал о жене. Влюбленность давно уступила место тяжелой страстной привязанности, в которой сплелись в едином клубке ненависть и рабская зависимость. Он постоянно чувствовал, особенно на расстоянии, в разлуке болезненное натяжение связывающей их, словно пуповина, нити. И эта связь все чаще оказывалась удушающей петлей, намертво обмотавшей его шею.
Впервые он почувствовал это, когда они еще были гражданами Града. Адаму захотелось полной, ничем не ограниченной свободы, которая, словно крылья, дарит человеку ощущение полета и полноту власти над всем сущим. Только в этой абсолютной свободе он мог стать таким же, как Он. И Адаму не терпелось обладать ею. Он чувствовал, как кровь стучит в висках, как напряжены все мускулы и нервы. Ему сейчас же необходимо было это испытать, испить эту свободу. А любовь ограничивала его. Когда кто-то так близко, как они с Евой, крыльев не расправить.
Адам хорошо помнил, как они шли вдоль берега. Ступни приятно погружались в мягкий влажный песок. Ева поддевала ногой и вытаскивала красивые ракушки. Она восторженно демонстрировала ему свои находки.
- Ты только взгляни, Адам! Да здесь настоящая картина! Посмотри, - не отставала она. - Вот море, а в него как будто садится солнце! Какое сочетание красок! От лилового до золотисто-розового!
- Да, я вижу, - рассеяно отвечал Адам.
Он был занят своими мыслями, и ему досаждал щебет жены. Он помолчал и решился.
- Ева, давай попробуем немного побыть врозь. Посмотрим, на что мы способны друг без друга. Мне кажется, нам надо разобраться в себе. Ну что мы, как связанные?! Как будто боимся потеряться!
- Но нам лучше быть вместе! - настороженно возразила Ева.
"Это тебе лучше", - подумал про себя Адам, но ей сказал иначе:
- Так мы никогда не испытаем собственные силы. Не поймем, что каждый из нас представляет собой!
Ева молчала. Адам видел, что она обижена. Но он был не готов на долгие уговоры или отказ. Ему позарез необходимо было сейчас же освободиться от нее.
- Ну, если ты не хочешь, я...
- Нет, почему же, - перебила его Ева. - Давай попробуем.
- Отлично, любимая, это ненадолго, - Адам чмокнул Еву в щеку и побежал прочь.
Почувствовав в ее голосе непривычные холодность и отстраненность, он не стал задумываться над этим. Он получил, что хотел, и ему не терпелось осуществить задуманное.
Еще тогда, где-то в глубине души он знал, что слукавил, не сказав ей всей правды, что виноват в том, что пытался отделаться от нее. Но тогда он еще не знал насколько. Не знал Адам и того, что это имеет отношение к Нему.
Потом, когда ничего не получилось с крыльями, и Адам, пристыженный и виноватый, вернулся к Еве, он зачем-то, чтобы загладить свою вину, съел этот дурацкий плод, - будь он не ладен! Все завертелось и закружилось с какой-то ошеломляющей быстротой. Тогда он впервые почувствовал, что не владеет ситуацией, и словно бежит с горки, не в силах остановиться. Да, только тогда он понял, что абсолютно все в их жизни связано с Ним.
И он ужасно разозлился на них. И на Него и на Еву. Ведь человек хотел только свободы, хотел того, без чего и не мог существовать! Он же Сам его таким и создал! И что же?! Оказывается, человек не имеет на это право! Адам был ужасно зол и ненавидел их обоих: И Еву и Его. Особенно Его. Ох, как хотелось достать Его, сделать Ему больно, уязвить!
Адам вздохнул и вылил в рот последнюю остававшуюся на дне стакана каплю.
- Сариил, будь добр, повтори, - Адам послал стакан по стойке к архангелу.
Сейчас злость почти прошла. Но временами, когда Адам чувствовал, что земля уходит из-под ног, когда бессилие снова укладывало его на обе лопатки, злоба возрождалась с новой силой, и Адам ожесточенно обвинял во всех злоключениях жену. Он всегда винил ее одну, винил яростно, именно потому, что прекрасно знал, хоть никогда никому и не признавался в этом, что на самом деле он, прежде всего он сам, был их причиной.
июль, 2008 г.
Copyright © 2008 Юлия Гусарова 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено
| 
