|
Прежде всего, необходимо было представить дебютанток ко двору. Для Мэри и Кити сшили, положенные по регламенту, платья с обручами шлейфами и девушкам пришлось тренироваться несколько дней прежде, чем они научились грациозно передвигаться в этих сооружениях.
В назначенный час мисс Беннет и миссис Лукас в сопровождении миссис Дарси вошли в длинную галерею Сент-Джеймского дворца и, дождавшись от церемониймейстера знака, торжественно вплыли в аудиенц-залу. Лорд-камергер торжественно объявил их имена сидевшей на троне королеве, у которой, как невольно подумала Мэри, было «величественности почти столько же, сколько у леди Кэтрин». Три женщины опустились в глубоком реверансе, затем поочередно поцеловали руку королеве. Мэри невольно вздрогнула, приложившись к сухой руке, пахнувшей пудрой и ? сквозь пудру ? старостью, затем, поспешно поднялась, сделала еще один реверанс и пятясь, чтобы ни в коем случае не повернуться к королеве спиной покинула комнату с мыслью «Слава Богу, все закончилось». Кэтрин проделала тот же путь спиной вперед с гораздо более воодушевляющей мыслью: «Лидия сдохнет от зависти, когда узнает!»
Лондонский дебют Мэри на балу в клубе «Олмарк» не обошелся без досадного недоразумения. Накануне вечером и за завтраком девушка была так взволнована, что не могла проглотить ни кусочка. Так что когда долгожданный вечер, наконец, наступил, после первой же кадрили она почувствовала жесточайший голод. К сожалению, «Олмарк» славился скудостью своих закусок — это был привилегированный клуб самых строгих правил. Ни одна дочь торговца, будь она хоть с ног до головы осыпана золотом, и, будь она задушевной подругой самой королевы, не могла переступить его порог — здесь не замечали богатства, здесь ценили лишь знатность. Чтобы подчеркнуть свое отличие от торгашей — любителей роскоши, завсегдатаи Олмарка предлагали на балах подчеркнуто скоромное угощение — крохотные бутерброды-канапе и чай. В конце концов, гости собирались сюда для того, чтобы насладиться обществом равных, а не для того, чтобы от души набить живот.
Таким образом, Мэри, привыкшая к хлебосольным застольям провинциальных балов, осталась с носом и весь вечер боялась, что прямо посреди танца у нее отчаянно заурчит в животе.
Роковое урчание так и не прозвучало, но страх сделал свое дело. Мэри оробела, замкнулась, держалась как можно более скромно и, как всегда бывало в таких случаях, отчаянно переигрывала — мужчины сочли ее жеманницей, а женщины говорили, что в ее годы не пристало вести себя подобно дебютантке. Конклав матушек, у которых были дочери на выданье, постановил, что: «Эта мисс Беннет молодится и разыгрывает из себя такую святую невинность, что дело явно нечисто».
Словом, общественное мнение сложилось явно не в пользу бедной Мэри, и на других балах она тоже не имела успеха.
Впрочем, скорее всего причина была в другом: большинство столичных джентльменов искали в бальных залах не хорошенькие личики, и не приятные манеры, а надежный доход. Необходимым (и часто достаточным) условием для страстной влюбленности было наличие у объекта влюбленности приданого, по меньшей мере, в 10 000 фунтов. Эти 10 000 давали вожделенные — 400 фунтов годового дохода, сумму вполне достаточную, чтобы вести безбедную жизнь, ни в чем себе не отказывая. Таким образом, Джорджиана с ее 30 000 фунтов и соответственно с 1200 фунтами годового дохода могла бы при желании прокормить сразу трех мужей, и потому пользовалась неизменной популярностью. Что до Мэри, то Лизи могла сколько угодно одевать ее в парижские платья и приглашать к ней самых модных парикмахеров, но никак не могла изменить простого факта — приданое Мэри составляло 1000 фунтов, то есть 40 фунтов годового дохода и будь девушка прекрасна, как богиня и воспитана, как принцесса, она едва ли могла рассчитывать на большее, чем одна десятая поклонника — то есть один танец, один короткий ни к чему не обязывающий разговор, одна мимолетная улыбка — и до свидания. Охотники за приданым даже боялись уделять Мэри и ей подобным слишком много внимания — ведь не раз бывало и так, что после слишком пылкого комплимента неосторожного юношу ловили на слове и тащили под венец.
Словом, Мэри не была популярна.
Как ни странно, она все же научилась любить балы — словно кошка, она привязываясь не к людям, а к вещам. Ей нравилась музыка, нравилась особая волнующая атмосфера бальной залы, нравился запах восковых свечей, нравился холодный блеск жемчужин на нежных девичьих шеях, изящно-томные поклоны денди, нравились полуувядшие цветы, падавшие из причесок и с корсажей дам кружившихся в безумном новомодном вальсе, нравилась веселая мишура, которую вносили в зал во время котильона — маски, хлопушки, гирлянды, испанские веера, бумажные цветы, бумажных бабочек, наборы для серсо — кольца и игрушечные шпажки, или даже смешные гундосые рожки. Котильон был самым веселым и непредсказуемым танцем на балу — первая пара придумывала всевозможные фигуры, а прочие пары должны были повторять за ней. Фантазии танцоров не было предела — то они перебрасывались бумажными «снежками», то кавалеры нацепляли на лацканы бабочек, а дамы ловили их сачками, то дамам к подолу платья прикалывали набитые опилками мячики и кавалеры, гоняясь за дамами, норовили раздавить мячик ногой, а дамы ловко уворачивались.
В такие минуты Мэри часто вспоминала Еву. Во всех этих затеях было что-то детское, искреннее, гораздо более искреннее, чем сдержанный флирт во время кадрили, головокружительный экстаз вальса или внешне непринужденная, но опасная как поединок на шпагах светская болтовня.
А коль скоро Мэри и не надеялась найти в Лондоне мужа, она положила себе за правило наслаждаться балом, как хорошо воспитанная девочка наслаждается витриной магазина игрушек — она хлопает в ладоши, замирает от счастья, запечатлевает чудесную картину в своем сердце, но не помышляет о большем. Мэри понимала, что Ева сочла бы ее счастливицей уже просто потому, что она бывает в этих прекрасных залах и видит всех этих прекрасно одетых людей и Мэри старательно радовалась своему счастью.
Элизабет теперь не была большой охотницей до балов. В свой первый сезон в Лондоне она с удовольствием предвкушала, что, наконец, утолит свою страсть к изучению сложных и интересных характеров. Увы, оказалось, что интересных людей в лондонских гостиных можно было пересчитать по пальцам и большинство из них вскоре стали завсегдатаями дома на Блумсбери-сквер, так что «охота за характерами» была уже не такой азартной.
Она не могла танцевать с Уильямом, а другие мужчины ее не слишком интересовали. Она даже не могла обмениваться с ним замечаниями — ей не хотелось заработать репутацию шпильки. «Госпожой Шпилькой» она опять же была лишь для Уильяма и Джорджианы. Однажды, глянув краем глаза в зеркало, она с удивлением обнаружила, что они с мужем сидят в креслах с одинаково равнодушно-удрученными лицами. Она тут же расхохоталась и поклялась в душе ни за что не становиться «до такой степени Дарси», и все же и она и Уильям не могли не завидовать мистеру Беннету, который оставался дома с внуками. Лишь появление Генри Мортона или еще кого-нибудь из старинных друзей разгоняло их скуку. К сожалению, Генри почти не танцевал в этом сезоне — он с головой ушел в парламентскую жизнь. Хлебные законы, как и предсказывали мистер Беннет и Дарси были благополучно приняты. Генри пережил это разочарование мужественно и сказал, что будет продолжать борьбу.
Неудачный дебют Мэри огорчал Элизабет, но еще больше ее тревожила Джорджиана. У мисс Дарси не было недостатка в поклонниках, ее бальная книжечка всегда распухала от записей. Однако такая бурная светская жизнь была не на пользу хрупкой девушке. Ее щечки, так славно округлившиеся и порозовевшие в Пемберли, теперь снова побледнели, руки вновь стали по-детски худыми, а под глазами залегли синие тени. И не мудрено – ведь с бала они обычно возвращались за полночь, и возбужденная танцами, Джорджиана долго не могла уснуть. Элизабет с тревогой ждала рождественских праздников, когда светская суматоха достигнет своего пика.
Если кто и наслаждался от души великолепием Лондонских балов, так это была новоявленная миссис Лукас. После того, как Лидия покинула семью Беннетов, манеры Китти значительно изменились к лучшему, однако девушка успела заразиться от младшей сестры непоколебимой уверенностью в себе. Все это в сочетании с молодостью, красотой, безупречно подобранными нарядами, а главное — с искренним восхищением собой и окружающими не могло не обратить на себя внимание. Кэтрин Лукас блистала, ее молодой муж ужасно ревновал и одновременно гордился ею.
Меж тем светская жизнь по меткому выражению Генри Мортона «набирала обороты».
Мортон сумел как-то забежать с визитом на Блумсбери-сквер, рассказал о своих новых друзьях-фабрикантах с севера, которые «когда-нибудь покажут всем, что такое настоящая Англия», щегольнул приведенной выше фразой, явно позаимствованной из жаргона какого-то владельца мануфактуры, если не его рабочих, преподнес Джорджиане ноты двух старинных баллад: шотландской – о рыцаре Эвайне и ирландской — про ягнят на зеленых холмах и про невесту, что выходит за другого, и просил, чтобы она почаще пела их, потому что он тоже уезжает на несколько месяцев сначала в Шотландию — «Мы с отцом хотим навестить его старых друзей и провести Рождество в Эдинбурге» , а потом и в Ирландию — «У меня рекомендательное письмо к статс-секретарю мистеру Пилю. Говорят, он необыкновенный человек!»
− Люблю я этих молодых щенков, – с улыбкой сказал мистер Беннет, когда Генри уехал, а они с Дарси раскурили сигары. – Хоть и лают попусту на каждый куст, но до того заливисто, что любо-дорого послушать.
− Кажется, я недооценил молодого человека, — вздохнул Дарси. — Его иллюзий хватит надолго. Но каков наглец! Полагает, что Джорджиана будет ждать его, сидя в башне и распевая баллады. И ведь, боюсь, так все и будет.
− Мой дорогой зять, — рассмеялся мистер Беннет. — Поверьте моему слову — чего бы вы ни ждали от молодежи, она всегда придумает что-нибудь неожиданное.
Словом, Генри отбыл в вояж, а светская жизнь «набирала обороты». Теперь приходилось «вертеться» каждый день, а то и по два раза в день — Джорджиану и ее родню ждали, чуть ли не в каждом из лучших домов Лондона, и никого нельзя было обидеть отказом. Мэри все чаще перечитывала по вечерам ту главу из «Робинзона Крузо», когда бедняга отваживается выйти на своей лодке в открытое море, и вдруг его утлое суденышко подхватывает сильное течение и уносит прочь от Острова. «Теперь мой пустынный, заброшенный остров казался мне подлинным земным раем, и единственным моим желанием было вернуться в этот рай. Вспоминая, как я роптал на свое одиночество, я упрекал себя в неблагодарности. Что бы я только ни дал, чтобы очутиться вновь на этом пустынном берегу!» В самом деле, чего бы только ни отдала она сейчас за пару дней передышки. Когда каждого бала ждешь по две, а то и по три недели, то ждешь его с нетерпением, пусть даже единственной твоей наградой будет чья-то невзначай брошенная фраза о твоей учености. Но едва запахнув шубу прыгать в карету и мчаться на другой конец Вест-Энда, чтобы поспеть хотя бы к котильону и так день за днем — такое у кого угодно (за исключением, разве что Китти) отобьет охоту к танцам и настроит на серьезный лад.
К счастью, все три сестры Беннет унаследовали от отца крепкое здоровье, а жизнь в провинции приучила их не бояться трудностей. А вот с Джорджианой перед самым Рождеством случилась беда. Они уже собирались уезжать с бала. Джорджиана, разгоряченная танцами, слишком поспешно вышла на лестницу. С каретами, как это часто бывает, случилась какая-то заминка, зимняя ночь была по-настоящему холодной, а Элизабет слишком поздно заметила, что происходит и отправила лакея за шубой. Наутро Джорджиана слегла с тяжелой простудой.
К счастью, усилия приглашенных Дарси врачей увенчались успехом. Джорджиане стало лучше, хоть она и была еще очень слаба, но за ее жизнь больше не опасались. И все же, Рождество в доме на Блумсбери-сквер получилось тихим и печальным.
Уильяма-младшего Гардинеры забрали к себе — у них намечался шумный детский праздник, Черри-Джейн получила кекс с изюмом и кучу подарков: свой первый сервиз (пока что деревянный), куклу из Парижа, одетую по последней моде, целый сундук кукольного приданого, включая маленький зонтик, волочек, белоснежного удивительно мягкого, связанного из шерсти ягненка, и даже кукольный театр. Правда маленькая дама оказалась капризной и своенравной — больше всего ее заинтересовали красочные обертки и ленточки — ведь они так чудесно шуршали! Но мистер Дарси нашел подход к сердцу своей дочери — в одной из корзинок, стоявших у ее кроватки, сидел пушистый рыжий котенок. Черри-Джейн ахнула и в восторге, что было сил, пнула корзинку. Котенок вылетел из своего убежища как ракета во время фейерверка и тут же закачался на портьере. Впрочем, эти двое быстро поладили — ленточки и оберточная бумага понравились котенку не меньше, чем его маленькой хозяйке.
Комната Джорджианы была уставлена букетами живых цветов, кроме того Дарси пригласил итальянский дуэт, и они исполнили для больной и для всех гостей «Кофейную кантату» Баха — маленькую веселую пьесу, про девушку, которая трижды в день пила кофе со сливками, чтобы не похудеть, и про ее отца, который считал такой образ жизни слишком накладным для своего кармана. Веселые перебранки речитативом между предприимчивой девицей и прижимистым отцом немало повеселили всех собравшихся. В заключение маленького концерта итальянка исполнила любимую арию Джорджианы из «Волшебной флейты» Моцарта.
Пока артисты пели, Элизабет отозвала Дарси в столовую и шепнула ему на ухо: «Пригласи их на ужин!» Дарси поднял бровь, однако с недавних пор он поставил себе за правило доверять умению своей жены разбираться в людях. Поэтому он пригласил к столу артистов, чрезвычайно удивленных такой честью.
Чутье не подвело Лиззи: итальянцы оказались людьми не только хорошо воспитанными и любезными, но и необыкновенно приятными собеседниками. За свою гастрольную жизнь они исколесили весь свет, побывали не только в Европе, но и в Америке, и привезли с собой множество увлекательных и веселых историй. Видя, что хозяева расстроены болезнью Джорджианы, они всячески старались развеять грусть и это им вполне удалось. Возможно, манеры итальянцев не всегда были идеальны, но их доброжелательность, благодарность и глубокое внутреннее уважение к собственной профессии и к зрителям искупали все мелкие оплошности и отступления от этикета. Гости дома на Блумсбери-сквер вовсе не были жадными до денег фиглярами, кривляющимися на потеху толпе, они искренне любили музыку, любили свою вольную жизнь и свою публику. Все члены семейства Дарси не могли не сравнить этот вечер с вечерами проведенными в обществе леди Кэролайн *** и ее супруга, и не признать, что между чувством собственного достоинства и сословной гордостью существует примерно такая же разница как между остроумием и злоязычием. Что касается Мэри, то она испытала жгучие угрызения совести. Перед нею были люди, без колебаний последовавшие за собственными призванием, не боясь презрительных взглядов и усмешек «господ из общества». Она же, не смотря на все решения, принятые в Пемберли, в который раз отпустила поводья, и позволила событиям свершаться, как придется, без малейшего ее участия. «Как только Джорджиана поправится, я обязательно поговорю с Лиззи, или с миссис Гардинер, – поклялась она самой себе, принимаясь за свой кусок рождественского пудинга. – Я должна учиться, должна стать учительницей, что бы по этому поводу не подумал мистер Дарси». И в этот момент она едва не сломала зуб, замерла и под общие аплодисменты извлекла изо рта монетку.
Наконец поздним вечером, когда итальянцы уехали, наступило время поздравлений и подарков. Было бы излишним перечислять все подарки и маленькие сюрпризы, которые члены семьи приготовили друг для друга. Скажем только, что они не пожалели ни сил, ни выдумки. Что же касается Мэри, то она, помимо новых платьев, шляпок и украшений, получила большую коробку красок и два роскошно изданных собрания нот: «Хорошее темперированный клавир» Баха и «Сонаты» Клементи.
− Джорджиана настояла, чтобы я пригласила к тебе ее бывшего учителя музыки, — сказала Элизабет, вручая свой подарок — и я решила, что это хорошая мысль — мне и самой не помешает взять у него пару уроков. И чтобы у нас совсем не было времени скучать, я решила пригласить одного из учеников Королевской Академии Живописи, чтобы поучил нас обоих рисовать. Раз уж нам придется повременить с балами, найдем другой способ утомить себя.
Мэри горячо поблагодарила сестру за подарки.
«Элизабет никогда не сдается, — подумала она. — Впрочем, я же сама хотела начать учиться как можно скорее. Вот и возможность представилась».
Элизабет не стала вручать свой подарок мужу в гостиной — она приберегла его для спальни. Когда мистер Дарси разорвал оберточную бумагу, то увидел две изящных переплетенных в кожу тетради — побольше и поменьше.
− Надеюсь, я угадала с подарком, — сказала Элизабет, присаживаясь рядом с ним на край кровати. — Он не для тебя одного, он для нас двоих.
− Ты, безусловно, угадала, моя дорогая, иначе быть не могло, но я не в силах разгадать твой замысел. Думаю, маленькая тетрадь предназначена для того, чтобы я вносил в нее наши доходы, а большую ты заберешь себе, чтобы записывать свои расходы.
− Признаться, эта мысль не приходила не в голову, — лукаво улыбнулась Элизабет, — но теперь она кажется мне соблазнительной. Говоря по правде, я хотела бы, чтобы мы попробовали вести дневники, — сказала она посерьезнев. — Я до сих пор не могу забыть тех страшных дней, когда мне казалось, что между нами стена. Я много раз пыталась заговорить с тобой, но у меня не хватало духа. Но если у нас будут дневники, может быть, мы сможем лучше понять друг друга. Во всяком случае, если тебе будет казаться, что я придумала какую-нибудь очередную глупость, можешь заглянуть в мой дневник, и убедиться, что я еще глупее, чем ты думаешь, ведь я слишком люблю тебя, чтобы вести себя как зрелая и разумная мать семейства.
− Ну, на мой взгляд, ты вполне зрелая... Зрелая, как персик — и Дарси нежно коснулся губами щеки супруги. — Что же до разумности — скажи мне одно, женщина, кому достанется большая тетрадка?
− Конечно тебе, — Элизабет сморщила нос. — Чтобы туда уместились все твои четырехсложные словечки.
На следующее утро Дарси велел Элизабет выглянуть в окно. Во дворе, по свежевыпавшему искристому снегу бегала на длинной корде белоснежная кобылка. Она высоко задирала хвост, и потряхивала гривой, радуясь солнечному дню.
− У нее чудное имя — Леди Здравый Смысл, — сказал Дарси, присаживаясь рядом с женой на подоконник. — И мне кажется, она подойдет тебе как нельзя лучше. Как только Джорджиана будет здорова, начнешь заниматься в манеже. Летом я хочу кататься с тобой в Пемберли, и видеть как, от быстрой езды, заблестят твои глаза и раскраснеются щеки.
Элизабет вздохнула:
− Ах, это было бы чудесно, но не знаю, наберусь ли я храбрости.
Дарси покачал головой:
− Не сомневайся, дорогая. Ты храбрее многих мужчин, в чем я имел возможность убедиться. Знаешь, как говорил мой учитель, когда впервые посадил меня в седло? «А теперь вперед, спокойно и прямо». Думаю, ты сумеешь.
Copyright © 2007-2009 Елена Первушина
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью или частично запрещено
|
