графика Ольги Болговой

История,Быт и нравы


История в деталях

* Старый дворянский быт в России «У вельмож появляются кареты, по цене стоящие наравне с населенными имениями; на дверцах иной раззолоченной кареты пишут пастушечьи сцены такие великие художники, как Ватто или Буше...»

* Усадебная культура

* Одежда на Руси в допетровское время

* Моды и модники старого времени

* Правила этикета

* Нормандские завоеватели в Англии «Хронологически XII век начинается спустя тридцать четыре года после высадки Вильгельма Завоевателя в Англии и битвы при Гастингсе...»

* Сценический костюм и театральная публика в России XIX века

* Брак в Англии начала XVIII века «...замужнюю женщину ставили в один ряд с несовершеннолетними, душевнобольными и лицами, объявлявшимися вне закона...»

* Англия, XIX век. Титулы, законы о браке

* Англия, XIX век. Боу-стрит. Полиция

Правила этикета: «Данная книга была написана в 1832 году Элизой Лесли и представляет собой учебник-руководство для молодых девушек...»


Литературный клуб:

Мир литературы
− Классика, современность.
− Статьи, рецензии...
− О жизни и творчестве Джейн Остин
− О жизни и творчестве Элизабет Гaскелл
− Уголок любовного романа.
− Литературный герой.
− Афоризмы.
Творческие забавы
− Романы. Повести.
− Сборники.
− Рассказы. Эссe.
Библиотека
− Джейн Остин,
− Элизабет Гaскелл,
− Люси Мод Монтгомери.
Фандом
− Фанфики по романам Джейн Остин.
− Фанфики по произведениям классической литературы и кинематографа.
− Фанарт.

Архив форума
Форум
Наши ссылки


Мы путешествуем:

Я опять хочу Париж! «Я любила тебя всегда, всю жизнь, с самого детства, зачитываясь Дюма и Жюлем Верном. Эта любовь со мной и сейчас, когда я сижу...»
История Белозерского края «Деревянные дома, резные наличники, купола церквей, земляной вал — украшение центра, синева озера, захватывающая дух, тихие тенистые улочки, березы, палисадники, полные цветов, немноголюдье, окающий распевный говор белозеров...»
Венгерские впечатления «оформила я все документы и через две недели уже ехала к границе совершать свое первое заграничное путешествие – в Венгрию...»
Болгария за окном«Один день вполне достаточен проехать на машине с одного конца страны до другого, и даже вернуться, если у вас машина быстрая и, если повезет с дорогами...»
Путешествие на "КОН-ТИКИ" - на плоту от Перу до Полинезии. «если вы пускаетесь в плавание по океану на деревянном плоту с попугаем и пятью спутниками, то раньше или позже неизбежно случится следующее: одним прекрасным утром вы проснетесь в океане, выспавшись, быть может, лучше обычного, и начнете думать о том, как вы тут очутились...»
Тайна острова Пасхи «Остров Пасхи - самое уединенное место в мире. Ближайшую сушу, жители его могут увидеть лишь на небосводе - это луна и планеты, а чтобы убедиться, что и ближе есть материк, им надо преодолеть большее расстояние, чем любому другому народу. Поэтому они ощущают такую близость к звездам и знают их названия лучше, чем названия городов и стран нашей планеты...»


На нашем форуме:

 Литературная игра "Книги и персонажи"
 Коллективное оригинальное творчество
 Живопись, люди, музы, художники
 Ужасающие и удручающие экранизации


Авантюрно-исторический роман времен правления Генриха VIII Тюдора
Гвоздь и подкова
-

Авантюрно-исторический роман времен правления Генриха VIII Тюдора


Метель в пути, или Немецко-польский экзерсис на шпионской почве -

«Барон Николас Вестхоф, надворный советник министерства иностранных дел ехал из Петербурга в Вильну по служебным делам. С собой у него были подорожная, рекомендательные письма к влиятельным тамошним чинам, секретные документы министерства, а также инструкции, полученные из некоего заграничного ведомства, которому он служил не менее успешно и с большей выгодой для себя, нежели на официальном месте...»


Водоворот
Водоворот
-

«1812 год. Они не знали, что встретившись, уже не смогут жить друг без друга...»


Впервые на русском
языке и только на Apropos:



Полное собрание «Ювенилии»

(ранние произведения Джейн Остин)

«"Ювенилии" Джейн Остен, как они известны нам, состоят из трех отдельных тетрадей (книжках для записей, вроде дневниковых). Названия на соответствующих тетрадях написаны почерком самой Джейн...»

Элизабет Гаскелл
Элизабет Гаскелл
«Север и Юг»

«Как и подозревала Маргарет, Эдит уснула. Она лежала, свернувшись на диване, в гостиной дома на Харли-стрит и выглядела прелестно в своем белом муслиновом платье с голубыми лентами...»


Перевод романа Элизабет Гаскелл «Север и Юг» - теперь в книжном варианте!
Покупайте!

Этот перевод романа - теперь в книжном варианте! Покупайте!


Элизабет Гаскелл
Жены и дочери

«Осборн в одиночестве пил кофе в гостиной и думал о состоянии своих дел. В своем роде он тоже был очень несчастлив. Осборн не совсем понимал, насколько сильно его отец стеснен в наличных средствах, сквайр никогда не говорил с ним на эту тему без того, чтобы не рассердиться...»


Дейзи Эшфорд
Малодые гости,
или План мистера Солтины

«Мистер Солтина был пожилой мущина 42 лет и аххотно приглашал людей в гости. У него гостила малодая барышня 17 лет Этель Монтикю. У мистера Солтины были темные короткие волосы к усам и бакинбардам очень черным и вьющимся...»



По-восточному

«— В сотый раз повторяю, что никогда не видела этого ти... человека... до того как села рядом с ним в самолете, не видела, — простонала я, со злостью чувствуя, как задрожал голос, а к глазам подступила соленая, готовая выплеснуться жалостливой слабостью, волна.
А как здорово все начиналось...»


Моя любовь - мой друг

«Время похоже на красочный сон после галлюциногенов. Вы видите его острые стрелки, которые, разрезая воздух, порхают над головой, выписывая замысловатые узоры, и ничего не можете поделать. Время неуловимо и неумолимо. А вы лишь наблюдатель. Созерцатель. Немой зритель. Совершенно очевидно одно - повезет лишь тому, кто сможет найти тонкую грань между сном и явью, между забвением и действительностью. Сможет приручить свое буйное сердце, укротить страстную натуру фантазии, овладеть ее свободой. И совершенно очевидно одно - мне никогда не суждено этого сделать...»


Пять мужчин

«Я лежу на теплом каменном парапете набережной, тень от платана прикрывает меня от нещадно палящего полуденного солнца, бриз шевелит листья, и тени от них скользят, ломаясь и перекрещиваясь, по лицу, отчего рябит в глазах и почему-то щекочет в носу...»



Озон

"OZON" предлагает купить:
Джейн Остин
"Гордость и предубеждение"


Издательство: Мартин, 2008 г.;
Твердый переплет, 352 стр.
Издательство:
Мартин, 2008 г.;
Твердый переплет,
352 стр.


Букинистическое издание, Сохранность Хорошая, Издательство: Грифон, 1992 г.Твердый переплет, 352 стр.
Букинистическое издание
Сохранность: Хорошая
Издательство:
Грифон, 1992 г.
Твердый переплет, 352 стр.

Издательство:Азбука-классика, 2007 г.Мягкая обложка, 480 стр.
Издательство:
Азбука-классика, 2007 г.
Мягкая обложка, 480 стр.

Жизнь по Джейн
Остин

The Jane Austen Book Club

DVD
DVD, PAL, Keep case, Субтитры Украинский,
 Русский закадровый перевод Dolby, 2007 г., 100 мин., США

 

Россия XIX века


Р. М. Кирсанова


Сценический костюм и театральная
публика в России XIX века



OCR - Muelle, apropospage.ru.


Калининград "Янтарный сказ"
Москва, Издательство:
"Артист. Режиссер. Театр". 1997


Содержание   Галерея костюмов   Пред. гл.


С и т у а ц и и

«Шляпки более носят атласные, цветов небесно-голубого, розового и лилового. Оне весьма просты: посреди тульи один бант и больше ничего».

«Молва», 1831, №4

 

Определить сословную принадлежность человека можно было не только по костюму, но и по умению носить одежду, знанию всех правил, чаще неписаных, которые диктовали пластику, жест и точный выбор наряда в зависимости от ситуации. Умение вести себя согласно выработанному каждым сословием ритуалу являлось своеобразным доказательством права присутствовать в том или ином круге людей. Недостаток должного воспитания мог стать непреодолимым препятствием в жизни.

Для всех сословий России прошлого столетия существовали и общие ритуалы, такие, как свадьба или траур, и особые, присущие лишь сословиям, ориентированным на европеизированную городскую культуру, — визит, бал, маскарад и т д. Но и в событиях почти неизбежных для всех российских подданных — свадьба или похороны — были свои очень тонкие различия, знание которых позволит лучше понять авторский замысел при сценической интерпретации литературных произведений. Еще в прошлом веке В. Ключевский говорил: «Чтобы понять своего собеседника, надо знать, как сам понимает он слова и жесты, которыми с вами объясняется; и обычай и порядки старой жизни — это язык понятий и интересов, которыми старинные люди объяснялись друг с другом и объясняются с нами, их потомками и наблюдателями»[1].

Бытовой ритуал на протяжении всего XIX века претерпевал постепенные изменения. Салонный кодекс хорошего тона в начале столетия передавался лишь изустно, а во второй половине века появились бесчисленные руководства о правилах поведения в свете для желавших сделать служебную или сословную карьеру. Целью многих людей, обращавшихся к подобной литературе, было стремление сблизиться с аристократией. Хотя в подобных изданиях и сообщалось о правилах поведения при дворе, на самом деле возможность быть принятым там зависела от чина и титула. Существуют мемуарные свидетельства того, что члены императорской фамилии, не желая стеснять себя в выборе собеседников, назначали встречи с интересующими их людьми не в императорской резиденции, а в частных домах некоторых своих приближенных. Особую известность приобрели вечера в доме княжны Львовой, которая приглашала гостей по выбору великой княгини Елены Павловны (1806 — 1873). Подобные поручения выполняла и графиня Тизенгаузен — внучка М.И. Кутузова. Как камер-фрейлина, она имела собственные апартаменты в Зимнем дворце, но пребывание в ее гостиной посетителей без титула уже не рассматривалось как нарушение придворного этикета, поскольку не считалось визитом во дворец.

По строгости соблюдения правил визита между людьми равного положения в обществе можно было судить об отношении людей друг к другу — формальном или действительно доброжелательном.

Правильный выбор костюма невесты и жениха или, напротив, отступления от освященного традицией наряда свидетельствовали не столько о реальном достатке, сколько о нравственных принципах семьи. Особенно придирчиво обсуждали костюм невесты, вторично выходившей замуж.

Общество довольно снисходительно относилось к мужчинам. Им прощалось неумение танцевать, разрешалось посещать самые разнообразные публичные увеселения. Зависимость женщины от светских условностей определялась не только отсутствием материальных возможностей к самостоятельному существованию или нравственными установками времени, но и необходимостью строго следовать моде в костюмах, формах досуга, оформлении интерьера или умении исполнять модные романсы и танцы.

Попытаемся реконструировать некоторые ситуации, в которых могли оказаться кавалеры и дамы прошлого века.

 

Визит

Для желающего показать свое знание законов светской жизни визит был трудным испытанием. В этом случае все имело значение — костюм, умение пользоваться визитной карточкой, правильно выбрать место в гостиной и т.д. Уже из этого краткого перечня правил видно: одной безупречности костюма для нанесения визитов было явно недостаточно, чтобы прослыть светским человеком.

Визитеру следовало сначала передать хозяину дома свою визитную карточку — если в приеме отказывали без объяснения причин, то это означало, что отказывают от дома. В пользовании визитной карточкой существовали некоторые тонкости. Форма, вернее, размер карточки зависел от моды: карточки уменьшались или увеличивались без каких-либо особых причин. Широкое хождение визитные карточки приобрели в Европе после 1786 года, прежде всего в Германии. В ХIX столетии ими широко пользовались во всех странах, в том числе и в России. Сразу же появились некоторые отличия в правилах. Например, европейская супружеская пара имела общую визитную карточку, а в России у каждого супруга была своя, и когда они наносили визит, то передавали для доклада обе карточки. Женщине следовало указывать и девичью фамилию (урожденная такая-то).

В первой половине ХIX столетия на обратной стороне карточки во всех четырех углах печатались начальные буквы французских фраз: «P.p.» (pour presente) — представиться; «Р. с» (pour condoléance) — выразить соболезнование; «P.p.p.» (pour prendre part) — выразить участие; «P.p.с.» (pour prendre congé) — проститься в связи с отъездом; «P.f.» (pour feliciter) — с целью поздравить или «Р.r.» (pour remercier) — отблагодарить.

Если хозяина не оказывалось дома, достаточно было загнуть соответствующий угол карточки. Во второй половине столетия было принято надписывать соответствующие буквы, а загибали карточку только в двух случаях: простой визит вежливости и хозяев не оказалось дома — левый край карточки загнут на лицевую сторону; когда хотели выразить сочувствие — сгибали на оборотную сторону визитной карточки правый край [2].

Для нанесения визитов идеальным считалось время между завтраком и обедом, поэтому указать точный временной интервал довольно трудно — в каждой социальной группе он мог быть различным. В некоторых домах существовали определенные приемные дни и часы, когда хозяева ждали гостей. Замужняя женщина могла принимать в отсутствие мужа любых гостей, а незамужняя только дам.

Оказавшись в гостиной, гость-мужчина не должен был садиться на диван подле хозяйки. Женщина же могла занять место на диване только по предложению хозяйки. Мужчине следовало выбирать место слева от хозяйки дома или «от высших по положению лиц»[3] на стуле или в кресле. При появлении нового гостя полагалось уступить ему свое место, но не уходить сразу, а выждать некоторое время.

Даму провожали до выхода, обычно это делали хозяин дома, сын или брат хозяйки. Если же гостья была важной особой, то ее провожала сама хозяйка. Мужчину провожали только до дверей гостиной и только хозяин дома. Уход гостя требовал нескольких поклонов: первый — хозяйке, второй — хозяину, третий — остающимся гостям и, наконец, четвертый — общий поклон у двери, причем отступали к ней спиной. Только поклонившись в четвертый раз, можно было повернуться спиной к присутствующим в комнате. Требования, предъявляемые к туалету дам, пожалуй, были менее строгими, чем к туалету мужчин, особенно во второй половине века. Еще в изданиях начала XX века писали, что «при всех первых визитах, особенно к лицам, стоящим выше визитера по положению, необходимо быть безупречным относительно внешности... быть во фраке или смокинге, белом галстуке, цилиндре и светлых перчатках. Для следующих визитов достаточны цилиндр, сюртук и перчатки»[4].

Дамский костюм для визитов не должен был быть излишне нарядным, обязательно включал шляпу и перчатки. Выбор ткани для визитного костюма и цвет определялись модой.

В черном визитном костюме и шляпке дама могла оказаться вечером в театре, но только в том случае, если ее место находилось в партере. В ложи надевали совсем другой костюм (см. «Головной убор»). Для женщины в театре костюм-визитка исключался также на премьерном спектакле или в присутствии высочайшей фамилии.

Во всех изданиях, содержавших разделы моды, регулярно сообщалось о новых визитных костюмах для мужчин и женщин. Такой костюм часто служил темой для разговора гостей во время визита. Пушкин подметил это в поэме «Граф Нулин»:

 

«Как тальи носят?» — Очень низко,

Почти до... вот по этих пор.

Позвольте видеть ваш убор;

Так... рюши, банты, здесь узор;

Все это к моде очень близко. —

«Мы получаем Телеграф».

 

Гостиная

В исследовании, посвященном костюму, упоминание о банане сразу вызывает в памяти покрой брюк начала 1980-х годов (широких на уровне колен и сужающихся к щиколотке) или длинную юбку из спиралевидных разноцветных клиньев.

Однако в середине ХIX века бананами называли диванные подушки в виде мягких удлиненных валиков. И.И. Панаев так писал в очерке «Дама из Петербургского полусвета»: «Я живу, как все порядочные люди: у меня мебели Гамбса, ковер на лестнице, лакей в штиблетах и в гербовой ливрее, банан за диваном, английские кипсеки на столе и проч.».

Разумеется, трудно рассказать о мебели ХIХ века в России кратко. Но вполне возможно остановиться на некоторых особенностях меблировки, поскольку каждый временной период характеризуется определенными правилами расстановки мебели.

Подробное описание интерьера дворянского городского дома оставил в своих мемуарах П.А.Кропоткин: «В этих тихих улицах, лежащих в стороне от шума и суеты торговой Москвы, все дома были очень похожи друг на друга. Большею частью они были деревянные, с ярко-зелеными железными крышами; у всех фасад с колоннами, все выкрашены по штукатурке в веселые цвета. Почти все дома строились в один этаж, с выходящими на улицу семью или девятью большими светлыми окнами. На улицу выходила „анфилада" парадных комнат. Зала, большая, пустая и холодная, в два-три окна на улицу и четыре во двор, с рядами стульев по стенкам, с лампами на высоких ножках и канделябрами по углам, с большим роялем у стены; танцы, парадные обеды и место игры в карты были ее назначением.

Затем гостиная тоже в три окна, с неизменным диваном и круглым столом в глубине и большим зеркалом над диваном. По бокам дивана — кресла, козетки, столики, а между окон — столики с узкими зеркалами во всю стену. Все это было сделано из орехового дерева и обито шелковой материей. Всегда вся мебель была покрыта чехлами. Впоследствии даже и в Старой Конюшенной стали появляться разные вычурные „трельяжи", стала допускаться фантазия в убранстве гостиных. Но в годы нашего детства фантазии считались недозволенными и все гостиные были на один лад. За большою гостиною шла маленькая гостиная с цветным фонарем у потолка, с дамским письменным столом, на котором никто не писал, но на котором зато было расставлено множество всяких фарфоровых безделушек. А за маленькой гостиной — уборная, угольная комната с громадным трюмо, перед которым дамы одевались едучи на бал и которое было видно всяким входившим в гостиную в глубине „анфилады". Во всех домах было то же самое, единственным позволительным исключением допускалось иногда то, что „маленькая гостиная" и уборная комната соединялись вместе в одну комнату. За уборной, под прямым углом, помещалась спальня, а за спальней начинался ряд низеньких комнат; здесь были „девичьи", столовая и кабинет. Второй этаж допускался лишь в мезонине, выходившем на просторный двор, обстроенный многочисленными службами...»[5].

Такая расстановка мебели сохранялась довольно долго — от начала ХIХ века до конца 20-х годов. Мемуарная литература сохранила для нас имя дамы, решившейся ввести изменения в порядок расстановки мебели: «Дом Герардовых был в свое время один из лучших домов в Москве: в зале стены отделаны под мрамор, что считалось тогда редкостью, и пока был жив Антон Иванович и было много прислуги, дом содержался хорошо и опрятно, но после его кончины (умер он, кажется, в 1830 или 1831 году) Екатерина Сергеевна очень поприжалась, стала иметь мало людей и дом порядком запустила: в прихожей у нее люди портняжничали и шили сапоги, было очень неопрятно и воняло дегтем. Она одна из первых отступила от общепринятого порядка в расстановке мебели: сделала в гостиной какие-то угловатые диваны, наставила, где вздумалось, большие растения и для себя устроила против среднего окна этаблисмент (établissement): два диванчика, несколько кресел и круглый стол, всегда заваленный разными книгами. В то время это казалось странным. Вообще она не стеснялась тем, что делали другие, и делала у себя как ей вздумается и что ей нравится, и почти всегда выходило хотя необычайно, однако хорошо»[6]. Смелая женщина, о которой говорит рассказчица, — Е.С. Герард.

Мебель вощили, то есть натирали воском. Для этой цели существовала особая ткань — вощанка — грубое полотно, густо пропитанное воском. В некоторых домах могли себе позволить натирать воском полы, и тогда в комнатах распространялся слабый запах меда. В мемуарах П.А. Кропоткина встречаем: «Они робели ступать по навощенному паркету»[7].

В интерьерах первых десятилетий ХIХ века почти не было драпировок, далее занавеси на окнах было принято развешивать не во всех помещениях. Ткани применялись главным образом в качестве обивки. Для дворцовых интерьеров использовались дорогие породы дерева или фанеровка. В жилых комнатах предпочитали естественные тона ореха, клена, бука, вишни и т.д.

Тип жилища в России ХIХ века не ограничивался формулой «изба — палата» или «хижина — дворец». Каждое сословие организовывало свое жилище в соответствии с собственными представлениями об удобстве и приличиях. К концу 40-х годов стилевое убранство жилого интерьера меняется. Живописная, свободная расстановка мебели, обилие тканей в виде пологов, драпировок, занавесей и т.д. отличают середину века. Среди стульев и кресел обращают на себя внимание «тет-а-тет» и «сиамские близнецы». «Тет-а-тет» («с глазу на глаз») представляло собой кресло в виде латинской буквы S в плане — беседующие оказывались сидящими боком друг к другу и спиной в противоположные стороны. Кресло «сиамские близнецы» выглядело как сдвоенное кресло на четырех ножках, у которого спинки находились на некотором расстоянии одна от другой, при этом сидящие вместе могли не соприкасаться даже пышными дамскими юбками.

К 40-м же годам относится активное изготовление фабричной мебели. Если прежде при помощи периодических изданий распространялись рисунки для новых образцов меблировки, то теперь у людей среднего достатка появлялась возможность покупать готовую мебель. Что это означает? Столы и стулья, шкафы и этажерки, буфеты и гардеробы, сделанные мебельной фирмой, предназначались уже не отдельному заказчику, а любому, желавшему приобрести тот или иной предмет. Это способствовало стандартизации, размыванию индивидуальных черт в жилом интерьере.

Самым знаменитым мастером по изготовлению массовой мебели справедливо считают Михаэла Тонета. Именно он запатентовал в 1841 году свой способ производства гнутой мебели — родился знаменитый венский стул. В 1850 году фирма Тонета поставила одному из венских кафе партию таких стульев, которые просуществовали не разрушаясь до 1876 года. Цельногнутые стулья быстро завоевали европейский рынок, попали в Россию. Особенным успехом они пользовались в среде мелкого чиновничества, небогатого купечества, в рабочей среде. В I860 году Тонет предложил для продажи гнутое кресло-качалку, форма которой, в сущности, не изменилась до сих пор. Кресло такого типа может быть использовано при оформлении спектаклей по пьесам второй половины XIX века.

Увлечение восточными тканями в интерьере носило в России особый характер. Ведь еще в самом начале столетия в домах появились такие предметы, как тахта — широкий мягкий диван, обычно покрытый ковром, спускающимся со стены. Прямо по ковру развешивались сабли и кинжалы, ружья в серебряных накладках и т.д.

Какие же ткани применяли для отделки мебели и украшения интерьеров? Это могли быть шелковые и хлопчатобумажные ткани. Для гладкокрашеной (одноцветной) обивки чаще использовали бархат, шелк — словом, более дорогие ткани. Для пестрых, узорчатых чехлов прибегали к дешевым сортам. Мода на орнаменты менялась так быстро, что приходилось считаться с этим в повседневной жизни.

Среди мебельных и драпировочных тканей можно также найти репс, кретон, различные виды бархата.

В романе П.Д.Боборыкина «Китай-город» есть такое описание: «Мебель под воск, с зеленым шерстяным репсом, отзывалась Апраксиным; но ее расставили весело и уютно».

Мебель под воск в данном случае означает, что деревянные части стульев, диванов и кресел не покрывали лаком. Обычно такую мебель делали из светлых пород дерева, выявляя особенности древесной текстуры.

Упоминание о кретоне встречается в романе Л.Н.Толстого «Анна Каренина»: «По его понятиям, надо было перебить кретоном всю мебель, повесить гардины, расчистить сад, сделать мостик у пруда».

Кретон — хлопчатобумажная ткань полотняного переплетения из предварительно окрашенной пряжи, что позволяло получать цветные орнаменты в виде полос и клеток. Иногда такой рисунок дополнялся орнаментом в технике набойки.

Кретон охотно использовали, так как он был довольно плотным и прочным.

Термин «кретон» — производное от названия первоначального центра производства — Cretan в Нормандии (Франция).

Кретона среди современных тканей не встретишь, но до наших дней дожил тик — грубая плотная льняная или хлопчатобумажная ткань полотняного переплетения, чаще всего с полосами красного и синего цвета. Использовалась в качестве наперников, чехлов и самой дешевой обивки на мягкую мебель, а также, как сообщалось в торговых справочниках, «простым народом на одежду»[8].

Чтобы представить себе, как обставляли жилище в начале XX века, стоит обратиться к описанию интерьера в доме Блока в Шахматове, относящемуся к 1904 году: «Поздней весной, в самый разгар цветения сирени и яблонь, приехала и мать. Тут Блоки начали устраивать и украшать свое жилье. Мы с сестрой предоставили Люб. Дм. заветный бабушкин сундук, стоявший у нас в передней. Там оказались настоящие сокровища: пестрые бумажные веера, новый верх от лоскутного одеяла, куски пестрого ситца. Все это вынималось с криками радости и немедленно уносилось во флигель...

Когда все было готово, нас позвали смотреть. Убранство оказалось удивительное. У каждого была своя спальня, кроме того — общая комната — крошечная гостиная, куда поставили диванчик, обитый старинным зеленым кретоном с яркими букетами. Перед диваном — большой стол, покрытый вместо скатерти пестрым верхом лоскутного одеяла. Вокруг стола несколько удобных кресел; по стенам полки с книгами. На столе лампа с красным абажуром, букет сирени в вазе, огромный плоский камень в виде подставки. На стенах, обитых вместо обоев деревянной фанерой, без всякой симметрии, в веселом беспорядке развесили они пестрые веера, наклеили каких-то красных бумажных рыбок, какие-то незатейливые картинки. Вышло весело и очень по-детски»[9].

Интерьеры многих домов в России рубежа XIX — XX веков оформлялись как художественная мастерская. Еще в 70-х годах прошлого века становится заметным увлечение крестьянским бытом, народным искусством ткачества и вышивки. Это и объясняет украшение интерьеров того времени серпами, колосьями, полевыми цветами, лубочными картинками. Отголоски «русского» стиля просуществовали вплоть до 1910-х годов. Получивший тогда распространение стиль модерн способствовал обращению к истокам национальной культуры. Это отразилось и в убранстве жилища, и в моде.

 

Маскарад

В жизни русского общества прошлого века бал имел большое значение, так как позволял человеку проявить себя в своеобразных обстоятельствах. Как писал Ю.Лотман, «бал оказывался, с одной стороны, сферой, противоположной службе, — областью непринужденного общения, светского отдыха, местом, где границы служебной иерархии ослаблялись... С другой стороны, бал был областью общественного представительства, формой социальной организации, одной из немногих форм дозволенного в России той поры коллективного быта»[10].

Особой формой увеселительного бала был маскарад. Степень свободы поведения его участников значительно расширялась возможностью скрыть свое лицо и фигуру под маской и маскарадным костюмом.

Первые маскарады в России начали устраивать по европейскому подобию еще в XVIII веке. Классическим образцом может служить маскарад «Торжествующая Минерва», состоявшийся в феврале 1763 года по приказанию Екатерины II и подробно описанный в научной литературе[11]. Он продолжался три дня, и его могли видеть многочисленные «зрители», наблюдавшие за шествием масок по улицам Москвы из окон или с крыш домов. Наличие названия у маскарада свидетельствует о том, что он устраивался по определенному сценарию, который разыгрывался «актерами» и не таил в себе никаких неожиданностей ни для зрителей, ни для исполнителей, кроме сюрпризов красочного представления. Маскарад на заданную тему всегда заканчивался торжеством добродетелей и поруганием пороков.

Со временем характер маскарадов изменился. Уже в екатерининскую эпоху было дано разрешение на публичные маскарады, на которые в масках и костюмах могли прийти все желающие (для XVIII века это означало — все, кто мог заказать маскарадный костюм).

Маскарады, не имевшие разработанного сценария, получили особое распространение в ХIX веке. Участники такого маскарада, скрыв лицо под маской, а социальный статус под необычным для своего сословия костюмом, получали возможность хотя бы на несколько часов освободиться от обычной социальной роли и вести себя как заблагорассудится. Костюмы на таких балах были весьма разнообразны. Вот что сообщает дочь скульптора Ф.Толстого: «Рассказывали также, что маскарады в доме Ивана Васильевича напоминали собою сказки Шехерезады. Все костюмы гостей его были буквально залиты драгоценными каменьями и бриллиантами... У маменьки моей этих великолепий не было, и поэтому она и не показывалась на эти празднества. Но раз как-то папенька, желая повеселить свою молодую супругу, придумал сделать себе и ей из разноцветной глянцевитой бумаги костюмы двух фарфоровых саксонских кукол — пастушка и пастушки, так чтобы их платья, шляпы, цветы и все аксессуары были из одной только бумаги, и костюмы брали бы одной только верностью подражанию саксонскому фарфору и своею оригинальностью! Папенька с маменькой сами склеили эти костюмы, нарядились в них и поехали на маскарад к Кусову... Приехали и своею красотою и новизною выдумки разом затмили бриллианты, шелки и бархаты. Успех был полный!»[12].

Гостем публичного маскарада мог оказаться кто угодно. Поэтому маскарад стал местом, где человека ожидали любые события, в том числе и трагические. Дама, переодевшись в костюм пастушки, должна была быть готова к тому, что к ней отнесутся как к простолюдинке.

Под капюшоном разноцветного домино, маской смерти или рыцарским забралом нельзя было узнать обидчика. Со временем это привело к тому, что посещение маскарада могло скомпрометировать женщину, дать повод к сплетням и поставить ее в двусмысленное положение. Маскарадные происшествия обрастали слухами. Неоднократные цензурные запреты на постановку и печатание драмы Лермонтова «Маскарад» связывают с тем, что в основу литературного произведения положено действительное событие. Наибольшим успехом в первой трети XIX века пользовались маскарады у В.В.Энгельгардта (1785 — 1837) в Петербурге в доме №30 на углу Невского проспекта и Екатерининского канала (ныне канал Грибоедова). Эти маскарады посещались и членами императорской фамилии. Лермонтов прямо указывает на место действия одного из эпизодов драмы, увидевшей свет только в 1852 году: «Рассеяться б и вам и мне не худо. Ведь нынче праздники и, верно, маскерад у Энгельгардта...»

Словами Арбенина поэт описывает поведение участников таких балов: «Под маской все чины равны, у маски ни души, ни званья нет, — есть тело. И если маскою черты утаены, то маску с чувств снимают смело».

Актер Ю.М.Юрьев оставил подробное описание постановки В.Э.Мейерхольдом «Маскарада» Лермонтова в Александрийском театре. Спектакль был оформлен художником А.Я. Головиным и игрался при освещенном зале, что делало зрителей участниками происходящего на сцене. Премьера спектакля состоялась 25 февраля 1917 года. Юрьев пишет: «Но вот раздаются звуки кадрили, и занавес, шелестя бубенчиками, идет кверху, и на сцене пестрая, в меру кричащая обстановка столичного маскарада, — все заполнено пестрой толпой в самых разнообразных костюмах. Тут снуют неотъемлемые в каждом маскараде Арлекин и Пьеро, а вот важно выступает маркиз в голубом, шитом серебром кафтане в сопровождении маркизы, изящная продавщица цветов, вся разукрашенная мелкими розочками. А между ними немало и эксцентричных: большая, во весь рост, комическая голова с длинными усами, густыми бровями и в белой турецкой чалме. Или мрачная фигура „смерти" с маской в виде черепа, с высокой косой в руках. Много домино, много и в своем виде... Среди фраков мелькают военные мундиры, звенят шпоры»[13].

Портал сцены был оформлен художником стилистически близко к архитектуре зрительного зала и всего театрального здания, поэтому освещение и порождало иллюзию участия зрителя в происходившем. Все чувствовали себя присутствующими на маскараде «в своем виде», как пишет исполнитель главной роли.

К «Маскараду» Лермонтова часто обращаются и театр, и кино. Обычно Нину, главную героиню драмы, показывают как несчастную жертву случайного стечения обстоятельств, ведь Арбенин мог бы и не узнать, что его жена была на маскараде, если бы не оброненный ею браслет. Однако не надо забывать, что несколько часов веселья с риском быть узнанной и опороченной требовали от женщины, решившейся поехать на маскарад без защитника, особых черт характера, не проявляющихся в обычной жизни.

Нужно было заказать маскарадное платье так, чтобы никто не знал, в каком наряде предполагает находиться на балу дама, — иначе она может быть опознана. Затем незаметно переодеться и отправиться туда, где можно сбросить с себя привычную социальную маску и прожить несколько часов в иной роли, дающей возможность говорить дерзости и выслушивать их. По окончании маскарада предстояло так же незаметно вернуться. Нина Арбенина проявила себя как человек, способный к риску и решившийся на него. Ведь при встрече с мужем Нина уже снова в своей обычной роли и ничего в ее внешности и манерах не говорит о том, что она способна играть и другую роль.

Сейчас нам кажется непонятным, как можно не узнать хорошо известного и даже близкого человека только потому, что на нем непривычный костюм или полумаска. В современной жизни это случается крайне редко. Психология восприятия в прошлом веке основывалась на иных признаках индивидуальности. Для нас это черты лица, знакомый силуэт или походка. В прошлом веке переодетого человека действительно могли не узнать; если его костюм менял социальный статус — его просто не замечали.

Во второй половине ХIХ века маскарады оставались любимой формой развлечения — их устраивали в клубах, например в Купеческом в Москве, или в помещениях театров, когда зрительный зал с помощью настилов превращался в танцевальный. Изменилось настроение участников маскарадов — теперь они были заинтересованы, чтобы в конце вечера все присутствующие узнали, кому принадлежит самая оригинальная или изящная маска. Костюмы для маскарада можно было купить в магазине, заказать портному или взять напрокат — никаких ограничений в выборе темы уже давно не существовало.

Популярность маскарадов в прошлом веке еще не означала, что костюмированные балы устраивались в любое время года. Церковь разрешала гадания, ряженых и маскарады лишь на святки — двенадцать дней между праздниками Рождества и Крещения Христова.

 

Свадьба

Свадебный наряд городской жительницы любого социального слоя XIX века требовал белого платья и фаты с белыми же цветами. Жениху был необходим черный фрак с белым галстуком.

Гораздо меньше известны правила, которые следовало соблюдать вдове, вторично выходившей замуж. Обратимся к руководствам того времени: «Прибавим также, что вдова, выходящая замуж, как бы молода она ни была, должна носить то, что предписывает обычай; если же она не молода, то ей лучше не одеваться в белое. Особенно хорошо для этого случая совершенно гладкое платье с длинным шлейфом, сшитое из черного шелкового бархата. Вместо фаты вдовы часто одевают косынки из дорогих кружев, которые образуют на голове род чепчика и свободно спадают до талии»[14]. Правда, нужно напомнить читателю, что возраст в прошлом веке определялся иначе и женщина тридцати лет считалась уже немолодой.

На повторный брак при венчании указывали и цветы в венке и букет невесты. Невеста-девица была украшена цветами померанца и мирты (чаще всего искусственными) и держала их в руках, а невеста-вдова, вне зависимости от возраста, — белые розы и ландыши. (Эти детали можно учесть при постановке «Последней жертвы» Островского.)

Существовало два способа подкалывать фату к венку: á lа viérge — так, чтобы фата спускалась вдоль спины до полу, и á la juive — при этом фата спущена на лицо.

У невесты-вдовы наколка из кружев могла быть заменена диадемой из дозволенных при повторном браке цветов. Венчавшаяся вторым браком после развода одевалась как вдова, и над венчающимися не держали венцов.

Строгие установления хорошего тона распространялись и на украшения невесты. Молодым женщинам до брака не следовало носить бриллиантов. Впервые их могла надеть только новобрачная вместе со свадебным нарядом. Женщина, уже состоявшая в браке, могла отступить от этого правила.

Обращалось внимание на наряды невесты после помолвки, но до венчания: «Для визитов невесты существуют совсем другие требования. В последнем случае одевается уже не молодая девушка; она как самостоятельная дама вправе надеть тяжелый шуршащий шелк»[15].

Свадебные балы различных сословий отличались друг от друга; отличались и свадебные поезда. Вот как выезжала молодая купчиха: «Невесте, одетой в белое платье с кисейной фатой и белыми искусственными цветами флёрдоранжа — в качестве эмблемы девственности — подавалась большая свадебная карета, запряженная четырьмя конями, с кучером в цилиндре и золотых галунах, с двумя ливрейными лакеями на запятках.

Этот «парад», как называли свадебную карету, отвозил невесту в церковь для венчания»[16].

Для костюмов ближайшего окружения жениха и невесты тоже существовали определенные правила: «Очень красиво, когда дружки одеты одинаково — указывает на одинаковое отношение к невесте»[17]. В крайнем случае дружкам предлагалось иметь одинаковые бутоньерки или какую-нибудь другую деталь, которые указывали бы на знакомство с правилами хорошего тона. На купеческих свадьбах публика одевалась «пестро, начиная с фраков с голубыми и розовыми пикейными поджилетниками и кончая длинными кафтанами и сапогами-бутылками», — рассказывает А.Ф. Кони. Особым штрихом к такой свадьбе являлся «"свадебный генерал, поставляемый кухмистером, — невзрачная фигура в поношенном, но чистеньком мундире николаевских времен, распространявшая легкий запах камфоры. Сведущие люди рассказывали мне, что ни одна свадьба или большое семейное торжество в известном кругу Москвы не проходит без приглашения или поставки кухмистером такого генерала, обязанность которого на свадьбе состояла в провозглашении тоста за новобрачных и громогласного заявления, что шампанское „горько", чем, к величайшему удовольствию присутствовавших, сконфуженные молодые понуждались к поцелую. Говорили также, что размер вознаграждения за этих генералов зависел от того, имел ли генерал звезду настоящую или персидскую, или же не имел никакой»[18].

Венчальное платье невесты обязательно имело рукава — находиться в церкви с обнаженными руками и декольте было нельзя. Не позволялось и употреблять духи. Нарушение этих правил не только осуждалось — мог не состояться обряд венчания.

Если свадебный обряд совершался утром, то платье невесты должно было быть закрытым и с длинными рукавами. Такие платья называли в то время высокими: «...а приглашенным следует присутствовать на свадьбе в высоких платьях и шляпах»[19].

Народный свадебный костюм хорошо известен по этнографической литературе, учитывающей местные особенности традиционного обрядового костюма. Наиболее полное описание таких одежд содержится в работе Г.С. Масловой «Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах ХIХ — начала XX века» (М., 1984).

Вполне были возможны отступления от общих правил, связанные с личными вкусами венчающихся. В этом смысле интересно описание свадебного обряда во время венчания А.Блока: «Невеста венчалась не в традиционных шелках, что не шло к деревенской обстановке: на ней было белоснежное батистовое платье, нарядное и с очень длинным шлейфом, померанцевые цветы, фата. На прекрасную юную пару невозможно было смотреть без волнения. Благоговейные, торжественные, красивые. Даже старый священник, человек грубый и не расположенный к нашей семье, был, видимо, тронут и смотрел с улыбкой на жениха и невесту...

Обряд совершался неторопливо. Когда пришло время надевать венцы, мы увидели не золотые, разукрашенные, к каким привыкли в городе, а ярко блестевшие серебряные венцы, которые, по старинному, сохранившемуся в деревне обычаю, надели прямо на головы... Когда венчание кончилось, молодые долго еще прикладывались к образам, и никто не посмел нарушить их необычайного настроения.

При выходе из церкви их встретили крестьяне, которые поднесли им хлеб-соль и белых гусей. После венчания они на своей нарядной тройке покатили в Боблово. Мы все за ними. При входе в дом старая няня осыпала их хмелем. Мать невесты, по русскому обычаю, не должна была присутствовать в церкви, и Анна Ивановна соблюла этот обычай. В просторной гостиной верхнего этажа стол был накрыт покоем. Нам задали настоящий свадебный пир. А на дворе собралась в это время целая толпа разряженных баб, которые пели, величая молодых и гостей»[20].

 

Траур

Внешнее выражение скорби по ушедшему из жизни человеку включало в себя особые правила поведения и траурную одежду. В допетровскую эпоху понятие «траур» обозначалось словами «жаль», «жальба», а траурная одежда называлась «жалевой». Отдельные элементы европейского траурного ритуала, принятые при Петре I, совпадали со старой русской традицией. Например, смирные (черные) кафтаны, отказ от увеселений и ношения ювелирных украшений в течение всего срока траура. В.И.Даль приводит пословицу: «В жалях серег не носят».

В основу европейского траурного ритуала, укоренившегося в России во второй половине XVIII века и сохранившегося на протяжении всего ХIХ столетия, лег «Odre chronologique des deuils de la cour» (Paris, 1765).

Эти правила предполагали глубокий, обыкновенный и полутраур. Во время траура запрещались балы, что нашло свое отражение в комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума»: «Мы в трауре, так балу дать нельзя». Если речь шла о государственном трауре, связанном, как правило, со смертью кого-нибудь из членов императорской фамилии, то запрещались спектакли и другие публичные зрелища.

Елизавета Петровна Янькова вспоминала о смерти императора Александра I: «Известие о кончине государя ужасно опечалило Москву: все его любили, о нем горевали и плакали. Особы чиновные по классам облеклись в траур, а мы, бесклассные дворянки, тоже сняли с себя цветное и надели черное платье. Разумеется, прекратились всякие увеселения, театры, балы — все кончилось, и Москва притихла на долгое время»[21]. Срок траура по родственникам определялся степенью близости к покойному. Янькова же сообщала: «Вдовы три года носили траур: первый год только черную шерсть и креп, на второй год черный шелк и можно было кружева черные носить, а на третий год, в парадных случаях, можно было надевать серебряную сетку на платье, а не золотую. Эту носили по окончании трех лет, а черное платье вдовы не снимали, в особенности пожилые. Да и молодую бы не похвалили бы, если бы она поспешила снять траур.

По отцу и матери носили траур два года: первый шерсть и креп, в большие праздники можно было надевать что-нибудь дикое, но не слишком светлое, а то как раз бывало оговорят:

„Такая-то совсем приличий не соблюдает: в большом трауре, а какое светлое надела платье".

Первые два года вдовы не пудрились и не румянились; на третий год можно было немного подрумяниться, но белиться и пудриться дозволялось только по окончании траура. Также и душиться было нельзя, разве только употребляли одеколон...

Когда свадьбы бывали в семьях, где глубокий траур, то черное платье на время снимали, а носили лиловое, что считалось трауром для невест. Не припомню теперь, кто именно из наших знакомых выходил замуж, будучи в трауре, так все приданое сделали лиловое разных материй, разумеется, и различных теней (фиолетово-дофиновое — так называли самое темно-лиловое, потому что французские дофины не носили в трауре черного, а фиолетовый цвет, лиловое, жирофле, сиреневое, гри-де-лень и тому подобное)»[22].

Е. П. Янькова описывает правила, строго соблюдавшиеся в годы ее молодости, то есть в последние десятилетия XVIII — начале XIX века. Последующие изменения в большей степени были связаны с появлением новой моды. Прежде всего это касалось бытового грима — от пудры, румян и париков надолго отказалась мода, поэтому в более позднее время румяна или пудра свидетельствовали лишь о личных пристрастиях человека, рассматривались как чудачество поведения, но не воспринимались как нарушение приличий.

Упомянутая мемуаристкой ткань «гри-де-лень» означает не качество ткани, как может показаться на первый взгляд, а орнамент — серая материя в полоску. Обычно орнамент на траурной одежде позволяли себе только для малого траура, или, как его часто называли в XIX веке, полутраура. В 1863 году журнал «Модный магазин» рекомендовал для траура, вернее полутраура, ткани в черно-белую клетку[23].

Покрой траурного платья целиком зависел от моды. Неизменными оставались лишь цвета, тип ткани (шерсть или шелк) и правила пользования драгоценностями.

В том же «Модном магазине» сообщалось: «Для верхней траурной одежды преимущественно носят ротонды. Нарядные траурные шляпки из черного крепа украшаются цветами из каменного угля (гагата). Вообще: черный, белый, серый и лиловый цвета так часто повторяются, что можно подумать, уж не в полутрауре ли большинство женщин. Для настоящего же траура употребляют английский альпага, бомбазин и мохер. Все эти материи более или менее из шелка с шерстью»[24]. Для траурной одежды была популярна шерстяная байка — мягкая ворсовая ткань из шерстяного или хлопчатобумажного волокна. Современная байка по своему внешнему виду сопоставима лишь с бельевыми сортами ткани, производившимися в XIX веке.

Ф.Ф. Вигель рассказывает в своих «Записках» о событиях, происходивших по случаю смерти императора Павла I: «Траура в Москве под разными предлогами почти никто не носил. Да и лучше сказать, что в траурном платье я помню только вдову генерал-лейтенантшу Акулину Борисовну Кемпен, одну из наших киевских знакомок, которая в замужестве была за московским купцом Дудышкиным и оттого чрезвычайно гордилась потом своим чином. Несмотря на необъятную толщину свою, она все лето прела под черной байкой для того, чтобы иметь удовольствие показывать шлейф чрезмерной длины»[25].

Из мемуаров Яньковой и Вигеля ясно, что по траурной одежде можно было определить степень родства с умершим и давно ли случилось это печальное происшествие; сословное положение человека — классная или бесклассная дворянка; размер шлейфа указывал на должность мужа и т.д.

В 1791 году вышел из печати знаменитый памфлет Н.И. Страхова «Переписка моды». По названию может показаться, что речь идет об издании с новинками моды, а на самом деле это произведение традиционного для конца XVIII века жанра, направленное против излишеств и безнравственных установлений моды, разоряющей почтенные семейства и подрывающей традиционные моральные устои. Вот что сообщается в одном из писем:

«Изъявлять сожаление об умерших родственниках в силу устава Моды не иначе можно, как с помощью сукна черного цвета. Покрой траурного кафтана, число находящихся на нем пуговиц, суконная черная или шелковая исподница и камезол, батист пришитой к обшлагам или иначе называемые плерезы, гарусные или шелковые чулки и башмачные пряжки, покрытые черным лаком, составляют таинственные знаки, помощью коих, ничего не спрашивая у печального человека, можно узнать обстоятельства и степень его печали, также давно ли умер родственник его и сколь близко доводился ему родством»[26].

Мода переменчива, и камзол сменился фраком, вне моды оставались лишь плерезы — ленты-нашивки белого цвета из батиста, как пишет Страхов, или из белого глазета. Количество нашивок, их ширина определялись положением человека в обществе. Право на ношение плерез имели только дворяне — потомственные или личные. Женщины носили плерезы в зависимости от положения своего мужа на служебной лестнице. А.И. Герцен в «Былом и думах» вспоминает одну из компаньонок своей тетки — княгини Хованской: «Эту почетную должность занимала здоровая, краснощекая вдова какого-то звенигородского чиновника, надменная своим «благородством» и ассесорским чином покойника... Я помню, как она серьезно заботилась после смерти Александра I — какой ширины плерезы ей следует носить по рангу».

В незаконченной повести Ф.М.Достоевского «Неточка Незванова» описан костюм главной героини: «В одно утро меня одели в чистое тонкое белье, надели на меня черное шерстяное платье с белыми плерезами, на которое я посмотрела с каким-то унылым недоумением, причесали мне голову и повели с верхних комнат вниз, в комнаты княгини».

Исследователь Г.М.Фридлендер в работе «Реализм Достоевского» высказывал предположение о возможном дальнейшем развитии сюжета[27]. Костюм позволяет допустить, что дворянское траурное платье на девочке, которая не помнит своего родного отца, и есть ключ к дальнейшему развитию сюжета. Возможно, что князь, приютивший Неточку в своей семье, был не только знаком с ее отчимом, но и знал истинное происхождение ребенка.

В богатых семьях траурную одежду надевали не только члены семьи умершего, но и слуги. В этом случае белые нашивки прикреплялись к камзолу или кафтану, приближавшимся по крою к костюму XVIII столетия, поэтому в определении сословного положения человека ошибки произойти не могло.

В периодических изданиях прошлого века часто встречаются описания обычаев других стран. Чрезвычайно любопытны сведения, которые появились в 1815 году о символике траурного цвета у различных народов: «По государю — фиолетовый — печаль и спокойствие могилы; по девицам — белый — непорочность; в Сирии, Армении — небесно-голубой — место, которое желают умершим; в Египте — желтый — конец, как трава увядшая. В Эфиопии — серый — земля, в которую возвращаются; во всех европейских государствах черный — лишение жизни — лишение света»[28].

В меньшей степени интересовались народными русскими траурными обрядами, вероятнее всего потому, что любой городской житель мог достаточно часто наблюдать сельские похороны и иметь о них представление. Сведения о траурной одежде русских содержатся в этнографических исследованиях. В работе Г.С.Масловой «Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах XIX — начала XX века» приводится интересное наблюдение автора о причинах довольно скудного числа траурных и погребальных костюмов в музейных собраниях, хотя, так же как и свадебная одежда, эти костюмы орнаментировались, покрывались вышивкой. Маслова пишет: «Ее приобретение всегда было сложным делом для музейных работников. Крестьяне неохотно расставались с одеждой, приготовленной „на смерть", считая это большим грехом. Во многих местах даже было распространено поверье, что „смертную" одежду нельзя показывать посторонним людям»[29]. Из описаний траурной и погребальной одежды, приведенных автором, ясно, что траур обозначается введением в традиционный наряд черного цвета в виде окантовок, каймы или орнаментальной детали из шелка, гаруса, ситца. Соседствуют три основных цвета-символа: белый, красный и черный. Головные уборы женщин — шлык и сорока — тоже отделывались черной полосой, и это сразу указывало на назначение — «печальные» шлык и сорока.

Любопытны названия траурных одежд из разных областей России. В Орловской губернии женскую траурную рубаху называли «горемычка», а в Тульской молодые женщины носили синюшку — верхнюю одежду из синего домашнего холста.

Хотя крой траурной одежды европейского образца и традиционного для России типа не совпадает, цветовая символика такого костюма восходит к древним истокам и совпадает в главном — цвет печали обычно черный с добавлением белых и синих отделок.

В России в качестве траурного был возможен белый цвет. Вот что пишет А.Ф.Тютчева: «Она [княгиня Екатерина Николаевна Мещерская] с большой заботливостью отнеслась к заказу моего платья для представления ко двору, вникая в мельчайшие подробности туалета, который вследствие наложенного в то время на двор траура должен был быть совершенно белый»[30].

Этот необычный костюм объясняется тем, что по существующим правилам дети носили полутраур, то есть сочетание черного и белого, а для детей моложе семи лет белая одежда тоже считалась полным трауром.[31]

Во время траура носили ткани без блеска. «Самыми подходящими материями считаются черные шерстяные ткани без лоска, например кашемир, креп, рипс, шевиот и тому подобные, которые отделываются английским крепом (редкая шелковая ткань, которая кладется под пресс, собирается в пересекающиеся складочки) или гладким траурным флером. Креп — знак глубокого траура, гладкий флер более подходит для времени перехода»[32].

Упомянутый английский креп — разновидность креповых тканей, производившихся в России. Для производства крепа — шерстяного или шелкового — основу натягивали из туго скрученных нитей, а уток из слабо скрученной пряжи. Благодаря этому поверхность креповых тканей была неровной, шероховатой, как бы покрытой небольшими бугорками. Один из видов крепа — креп-рашель — хорошо известен любителям театра: его среди прочих тканей упоминает Олимпиада Самсоновна из пьесы Островского «Свои люди — сочтемся».

Креп-рашель — это материя золотисто-бежевого цвета, названного в честь знаменитой французской актрисы Рашель (1821 — 1858). С середины 40-х годов Рашель много гастролировала, что способствовало распространению ее особого стиля не только в манере сценической речи или движения, но и в одежде. Все современники отмечали ее удивительную способность носить театральный костюм любой эпохи, отточенную пластику и вкус. Оттенок золотистого цвета имел отношение не только к тканям, но и к косметике — пудра «рашель» сохранилась до сих пор.

От женщины, особенно вдовы, требовалось строгое соблюдение внешних форм траура. Для мужчины было достаточно всего полугода глубокого траура, причем черный костюм надевали лишь на панихиду. Все остальное время вдовцы могли ограничиваться широким крепом на шляпе и узкой креповой повязкой на левом рукаве.

Во время траура и для мужчин и для женщин были обязательны черные перчатки и черный зонт. Некоторые отделывали носовые платки черной каймой, так же как визитные карточки и писчую бумагу.

Описанный выше срок ношения траура относится главным образом к концу XVIII — началу ХIX века. Во второй половине прошлого столетия правила на этот счет изменились. По родителям носили траур всего год: первые шесть месяцев — глубокий, три месяца — обыкновенный и три месяца полутраур.

Всегда находились люди, умудрявшиеся не отказываться от своих привычек даже ради траура. Чаще всего это были женщины, надевавшие драгоценности вопреки существовавшим правилам. Пыляев рассказывает любопытную историю, услышанную им от торговца бриллиантами: «Я знавал одного старика, продавца дорогих камней, которому удалось купить в одном аристократическом доме у наследника все фамильные бриллианты за какие-нибудь сто рублей, когда цена их колебалась в сумме свыше трехсот тысяч рублей. В том виде, в каком были куплены бриллианты, даже самый опытный глаз искусного ювелира не мог бы признать их за настоящие. Покупка случилась как раз в год смерти Александра Благословенного. При дворе был тогда траур, и придворные дамы, которые являлись ко двору, не надевали бриллиантов; но как избавиться от укоренившейся привычки? И вот одна владелица замечательных бриллиантов, чтобы не разлучаться с ними, придумала следующую хитрость: для того чтобы отнять у них сильный блеск, она покрыла их густо лаком, иначе сказать, прикрыла их траурным крепом; такие потускневшие бриллианты впоследствии и были проданы наследниками за простые стекла»[33].

 

Утренний прием (неглиже)

В современном русском языке слово «неглиже» связано лишь с небрежной манерой одеваться, излишне по-домашнему при посторонних людях. В прошлом веке оно имело два значения. Первое было связано с небрежным отношением к чему-либо. Именно в таком смысле употреблял слово «неглиже» М.С.Щепкин в своих «Записках»: «Я вел репетицию, как говорится, неглиже: не играл, а только говорил, что следовало по роли».

Но гораздо употребительней было «неглиже» в значении «домашняя одежда для первой половины дня», когда визиты наносят только близкие люди. Не случайно в новостях моды сообщалось о «нарядных неглиже», то есть небрежность заранее рассчитывалась и была предназначена для посторонних глаз.

Одежда неглиже была и у мужчин, и у женщин. Светские люди принимали в халатах друзей, пришедших выкурить пахитоску. Поначалу не было принято курить в обществе женщин и курению предавались утром. Вот что об этом сообщает Е.Янькова: «В наше время редкий не нюхал, а курить считали весьма предосудительным, а чтобы женщины курили, этого и не слыхивали; и мужчины курили у себя в кабинетах или на воздухе, и ежели при дамах, то всегда не иначе, как спросят сперва: „Позвольте".

В гостиной и в зале никогда никто не куривал даже и без гостей в своей семье, чтобы, сохрани Бог, как-нибудь не осталось этого запаху и чтобы мебель не провоняла.

Каждое время имеет свои особые привычки и понятия.

Курение стало распространяться заметным образом после 1812 года, а в особенности в 1820-х годах: стали привозить сигарки, о которых мы не имели и понятия, и первые, которые привезли нам, показывали за диковинку»[34].

Свидетельство Е.Яньковой отчасти неверно. Из других мемуаров мы узнаем, что женщины позволяли себе курить, и даже в присутствии гостей. А.О.Смирнова-Россет пишет:

«Киселев и Федор Голицын не курили. И вот что Киселев вдруг спросил у моего мужа:

— Смирнов, как ты мог позволить жене курить?

— Мой дорогой, после ее вторых родов у нее была нервная болезнь, она ничего не делала, смертельно скучала, у нее был сплин, и я же посоветовал ей курить, чтобы рассеяться.

— Я тоже страдаю тоской, поэтому-то я принимаю воды Виши, что помогает мне для зимы, не лучшей в Париже, чем в Петербурге, солнце бывает там редко.

— Но Александрита тоже лечилась в Мариенбаде, и это ей помогло, но привычка курить у нее осталась; пахитоска — очень приятный товарищ, и это жена австрийского посланника, графиня Фикельмон, ввела ее в моду в Петербурге»[35].

Позднее курение так распространилось, что появились специальные курительные комнаты, заранее спроектированные при постройке жилых домов. В театрах курили в кофейнях — по сути дела, курительных. Мужской пиджак особого покроя — смокинг — предполагал и курение в качестве времяпрепровождения, хотя это была одежда для визитов. Курили и женщины — героиня толстовского романа Анна Каренина курила пахитоски, но все же лишь у себя дома. Курить публично — в гостях или в ресторане — женщины стали лишь на рубеже веков.

Но вернемся к началу XIX столетия. Каким было неглиже молодого человека в те годы? Это мог быть прежде всего архалук.

Архалук, ахалук — в России XIX века мужской кафтан без пуговиц, не имеющий плечевых швов, то есть сшитый не из раскроенных кусков ткани, а из сложенного вдвое материала, в котором первоначальная ширина полотнища и определяет, как будут вшиты рукава. Архалуки делали из плотной шелковой или хлопчатобумажной ткани, как правило, с орнаментом в виде разноцветных полос. Элементы восточного костюма вошли в дворянский быт довольно широко уже в конце 10-х годов ХIХ века. Архалук поначалу использовался только как домашняя одежда, с сохранением всех особенностей кроя и орнаментации ткани, принятой на Востоке. Малоизвестный, к сожалению, ныне широкому кругу читателей поэт А.И.Полежаев писал: «Ахалук мой, ахалук, ахалук демикотонный, ты — работа нежных рук азиатки благосклонной». Самый знаменитый литературный обладатель архалука — Ноздрев из «Мертвых душ» Гоголя — «чернявый просто в полосатом архалуке».

Полосатые ткани на восточный лад были известны в России с XVI века и получили название «дороги». В ХIX столетии их производили в большом количестве не только для внутреннего рынка, но и на экспорт.

В середине ХIX века название «архалук» обозначало уже всякий полосатый халат, а не только одежду определенного покроя. В иллюстрациях А.А.Агина к «Мертвым душам», созданных художником в 1846 — 1847 годах, архалук Ноздрева скорее европейского покроя, нежели восточного. Широко известен портрет Пушкина работы К.Мазера (1839), на котором поэт изображен в архалуке, описанном В.А.Нащокиной: «Я помещалась обыкновенно посредине, а по обеим сторонам мой муж и Пушкин в своем красном архалуке с зелеными клеточками»[36].

Хотя покрой заметно изменился, но название сохранялось в литературе довольно долго.

Со временем архалуком стали называть не только домашнюю одежду, но и предназначенную для улицы. Вот отрывок из повести Д.В.Григоровича «Антон-Горемыка»: «На нем был серый нанковый однобортный архалук, подбитый мерлушками». Описанный костюм более соответствует понятию «бекеша», так как речь идет о плотно застегивающейся одежде из одноцветной ткани, подбитой мехом (см. «Кафтан»). Возможно, что писатель имел в виду какую-нибудь иную одежду, так как писал о серой нанке — ткани, которая до середины ХIX века производилась только различных оттенков желтого цвета.

Самой дорогой тканью для домашней мужской одежды была термолама, или тармалама, часто упоминаемая в литературных произведениях. Вот пример из повести Н.А.Некрасова «Три страны света»: «Если вы только не заняты, я вас попрошу сшить мне халат... из тармаламы; я, знаете, люблю хорошие вещи».

Термолама, тармалама — очень плотная шелковая ткань, нити которой скручены из нескольких прядей, то есть много толще других шелковых тканей. Кроме того, термоламу ткали из шелка-сырца, поэтому она была характерного золотистого цвета. Долгое время термолама ввозилась в Россию из Ирана.

Гоголь упоминает термоламу во втором томе «Мертвых душ»: «В то самое время, когда Чичиков в персидском новом халате из золотистой термоламы, развалясь на диване, торговался с заезжим контрабандистом-купцом жидовского происхождения и немецкого выговора и перед ним уже лежала купленная штука первейшего голландского полотна на рубашки и две бумажные коробки с отличнейшим мылом первостатейнейшего свойства (это было мыло именно то, которое он некогда приобретал на радзивиловской таможне...), раздался гром подъехавшей кареты».

Покрой такого халата описан в романе Гончарова «Обломов»: «На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что Обломов мог дважды завернуться в него. Рукава, по неизменной азиатской моде, шли от пальцев к плечу все шире и шире».

Как ни странно, женские туалеты для неглиже почти не имели особых, отличных от повседневной или нарядной одежды названий. Шлафор, пудромант на протяжении своей истории были и в мужском, и в женском гардеробе.

Шлафор, или шлафрок, — просторная домашняя одежда без пуговиц, с большим запахом, так как подпоясывались поясом, чаще всего из витого шнура. Поскольку шлафоры носили и мужчины и женщины, то в литературе их можно встретить при описании домашней одежды обоих полов.

 

«Но скоро все перевелось:

Корсет, альбом, княжну Алину,

Стишков чувствительных тетрадь

Она забыла: стала звать

Акулькой прежнюю Селину

И обновила наконец

На вате шлафор и чепец».

       (А.С. Пушкин. «Евгений Онегин»)

 

По покрою и назначению разницы между халатом и шлафором нет. Мужчинам позволялось принимать в шлафоре или халате гостей, если качество ткани и отделка соответствовали представлению о нарядной одежде.

«Атласного платья, что с малиновыми полосками, не надевайте на меня: мертвой уже не нужно платье. На что оно ей? А вам оно пригодится: из него сошьете себе парадный халат, на случай когда приедут гости, то чтобы можно было вам прилично показаться и принять их», — говорит Пульхерия Ивановна, героиня повести Гоголя «Старосветские помещики».

Обычай принимать гостей в «парадном неглиже» появился в России только в XVIII веке вместе с французской модой. По одной из версий, Иван Грозный разгневался на сына Ивана и убил его из-за того, что Иван вступился за свою беременную жену, которую отец стал избивать лишь за то, что в жаркий день, когда он вошел к ней в спальню, она была одета не в несколько одеяний[37]. Понятие «одетый — раздетый», таким образом, изменилось.

Женщины в ХIХ веке носили шлафор или халат только до обеда, занимаясь хозяйственными делами, но в деревне, отказавшись от светских манер, не переодевались в течение всего дня. Шлафор часто имел карманы, был удобен и не требовал сложной прически и украшений.

Особую разновидность шлафора представляла собой дульетка, или дульет, — просторная домашняя распашная одежда на вате, крытая, как правило, шелком, так как была деталью дворянского быта, ориентированного на европейские образцы. «А придешь, увидишь эти большие унылые комнаты, эти пестрые штофные мебели, этого приветливого и бездушного старика в шелковой „дульетке" нараспашку, в белом жабо и белом галстуке, с манжетками на пальцах, с „супсоном" пудры (так выражался его камердинер) на зачесанных назад волосах, захватит тебе дыхание душный запах амбры, и сердце так и упадет» (И.С. Тургенев. «Несчастная»). О дульете как теплой домашней одежде, принятой во Франции, рассказывает Д.Н. Свербеев, описывая свое пребывание в Париже: «В комнате было свежо, я сидел перед камином в халате, в роде французской дульет, и, приподняв при входе гостя мой изящный парижский couvre-chef, надел его опять на голову» [38].

В XVIII веке в обиход вошел пудромант. Существовало несколько форм написания названия этой детали костюма. Пудромант, пудрамант, пудремантель — специальная накидка, которой пользовались мужчины и женщины, накладывая грим. Бытовой грим в XVIII веке предполагал обилие румян и пудры у лиц обоего пола. Е. Янькова вспоминает, что «не нарумянившись, куда-нибудь приехать значило бы сделать невежество»[39]. Гримом пользовались и мужчины: «Князь изволит в пудремантеле сидеть, и один парикмахер в шитом французском кафтане причесывает, а другой держит на серебряном блюдце помаду, пудру и гребенку» (А.И.Герцен. «Долг прежде всего»).

Парики и прически пудрили уже после того, как был закончен туалет, непосредственно перед выходом из гардеробной. Сохранились очень интересные описания процесса нанесения пудры на прическу: «Щеголиха держала длинную маску с зеркальцами из слюды против глаз, и парикмахер пудрил дульцем, маленькими мехами или шелковой кистью. Некоторые имели особые шкафы, внутри пустые, в которых пудрились; барыня влезала в шкаф, затворялись дверцы и благовонная пыль нежно опускалась на ее голову. Употребляли пудру разных цветов — розовую, палевую, серенькую, á la vanille, a fleur d'orange, mille fleurs»[40].

К самому концу XVIII века пудреные парики вышли из моды. Сохранились сведения, что отказ от пудры был вызван модой, «введенной якобинцем Шампани и его свитой»[41]. Среди предметов женского обихода пудромант сохранился, по сути дела, до сих пор, тем более он не утрачивал своего значения и в XIX веке. У Тургенева читаем: «...отец в халате, без галстуха, тетка в пудраманте» («Часы»). Только в ХIX веке пудромант уже не предназначался для всеобщего обозрения.

Пожалуй, особой женской одеждой для дома в первой половине дня был капот. Это название распространялось на несколько элементов женского костюма — верхнюю, домашнюю одежду и даже на шляпку, известную как капот.

Капот носили только женщины, поэтому упоминание о нем в связи с мужской одеждой звучало комично. Например, в гоголевской «Шинели»: «Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновников; от нее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом».

Капот был просторной одеждой с рукавами и сквозной застежкой спереди. В 20 — 30-е годы XIX века капотом называли верхнее женское платье для улицы. Именно в таком смысле употребляет слово «капот» Пушкин в «Пиковой даме»:

«Лизавета Ивановна вошла в капоте и шляпке.

— Наконец, мать моя! — сказала графиня. — Что за наряды! Зачем это?.. кого прельщать?»

В модных обзорах 20-х годов встречается упоминание о капотах для улицы: «...гроденапль в большой моде: из него делают сборки на платье и зимние капоты для прогулки в экипаже»[42].

Позднее, к 40-м годам, капот становится только домашней одеждой.

Гоголь неоднократно употребляет слово «капот» для того, чтобы подчеркнуть бесформенность, неопрятный облик своего героя. Например, Плюшкин в «Мертвых душах» описан следующим образом: «Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее на женский капот».

Во второй половине ХIX века уже не публиковали советов, как сделать неглиже понаряднее. Более того, сборники советов о хорошем тоне подчеркивали, что тем, кто не имеет достаточных средств для поддержания безупречной белизны белья и кружев, лучше носить вместо неглиже скромное и практичное домашнее платье.

В начале XX века появилась еще одна новинка — пижама, состоящая из брюк и просторного жакета. Мужские пижамы чаще всего были однотонными и полосатыми, а женские шили из тканей любого качества и с любым орнаментом. На первых порах пижама (мужская и женская) предназначалась в качестве неглиже — одежды для отдыха или дома. Позднее, в 30-х годах нашего столетия, она стала ночной одеждой.


(Продолжение)

 


[1] Ключевский В. О. Собр. соч. в 8 т., М., 1959. Т. 8, с. 478.
[2] Хороший тон. Сборник правил и советов на все случаи жизни. СПб., 1885, с. 298.
[3] Хороший тон. Сборник наставлений и советов, как следует вести себя в разных случаях домашней и общественной жизни. М., 1911, с. 156.
[4] Хороший тон. Сборник наставлений и советов, как следует вести себя в разных случаях домашней и общественной жизни. М., 1911, с. 155.
[5] Кропоткин П. А Записки революционера. М., 1988, с. 40.
[6] Рассказы бабушки, собранные и записанные ее внуком Д. Благово. М., 1989, с. 317.
[7] Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1988, с. 67.
[8] Вавилов И. Справочный коммерческий словарь. СПб., 1856, с. 316.
[9] Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. М., 1990, с. 66.
[10] Лотман Ю. М. Роман А С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. М., 1983, с. 80.
[11] Мильчина В. А. Маскарад в русской культуре XVIII — начала XIX в. — В сб.: Культурологические аспекты теории и истории русской литературы. М., 1978, с. 40.
[12] Каменская М. Ф. Воспоминания. М., 1991, с. 91.
[13] Юрьев Ю. М. Записки в 2 т. Т. 2. М., 1963, с. 201.
[14] Что мне к лицу. Сборник советов для дам, как одеваться со вкусом. СПб., 1891с. 182 — 183.
[15] Что мне к лицу. Сборник советов для дам, как одеваться со вкусом. СПб., 1891с. 139.
[16] Телешов Н.Д. Москва прежде. — В сб.: Московская старина. М., 1989, с. 478.
[17] Что мне к лицу. Сборник советов для дам, как одеваться со вкусом. СПб., 1891с. 139.
[18] Кони А. Ф. Купеческая свадьба. — В сб.: Московская старина, с. 146.
[19] Хороший тон в общественной и семейной жизни. СПб., 1885, с. 146.
[20] Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. М., 1990, с. 64.
[21] Рассказы бабушки, собранные и записанные ее внуком Д. Благово. М., 1989, с. 297.
[22] Рассказы бабушки, собранные и записанные ее внуком Д. Благово. М., 1989, с. 108.
[23] "Модный магазин", 1863, № 15, с. 185-186.
[24] "Модный магазин", 1863, № 11, с. 136.
[25] Вигель Ф. Ф. Записки. Т. 1. М., 1928, с. 25.
[26] Страхов Н. И. Переписка Моды, содержащая письма безруких мод. М., 1791, с. 199 - 200.
[27] Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. М. - Л., 1964; с. 88.
[28] "Кабинет Аспазии", кн. 6, 1815, с. 46 - 47.
[29] Маслова Г. С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обрядах ХIХ - начала XX века. М., 1984, с. 201.
[30] Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. Воспоминания. Дневник. М. - Л., 1928, с. 74.
[31] Хороший тон в общественной и семейной жизни. СПб., 1885, с. 194.
[32] Хороший тон. Сборник наставлений и советов, как следует вести себя в разных случаях домашней и общественной жизни. М., 1911, с. 124.
[33] Пыляев М. И. Замечательные чудаки и оригиналы, М., 1990, с. 75.
[34] Рассказы бабушки, собранные и записанные ее внуком Д. Благово. М., 1989, с. 95.
[35] Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. М., 1989, с. 255.
[36] "Новое время", 1898, № 8115 - 8122.
[37] См.: Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI века. М., 1983, с. 50.
[38] Свербеев Д. Н. Записки. Т. 1. СПб., 1899, с. 335.
[39] Рассказы бабушки, собранные и записанные ее внуком Д. Благово. М., 1989, с. 27.
[40] Пыляев М. И. Старое житье. М., 1887, с. 71.
[41] Пыляев М. И. Старое житье. М., 1887, с. 71.
[42] "Московский телеграф", 1825, № 3, с. 53.

 

OCR - Muelle, apropospage.ru.

декабрь-январь, 2009 г.


Обсудить на форуме

В начало страницы

Запрещена полная или частичная перепечатка материалов клуба  www.apropospage.ru  без письменного согласия автора проекта.
Допускается создание ссылки на материалы сайта в виде гипертекста.


Copyright © 2004  apropospage.ru


      Top.Mail.Ru