Элизабет Гаскелл Пер. с англ. Валентина Григорьева
Редактор: Елена Первушина Жены и дочери
Часть I Глава V
Юношеское увлечение
Однажды по какой-то причине мистер Гибсон неожиданно вернулся домой. Войдя через садовую дверь – сад примыкал к конюшне, где доктор оставлял лошадь – он как раз проходил по коридору, когда дверь кухни отворилась, и девушка, самая младшая из домашней прислуги, быстро вышла в коридор с запиской в руке, собираясь отнести ее наверх. Но, заметив хозяина, она вздрогнула и повернула назад, чтобы скрыться на кухне. Если бы она не вернулась, что подтвердило ее вину, мистер Гибсон, от природы не подозрительный, никогда бы не обратил на нее внимания. Но поскольку так случилось, он быстро шагнул вперед, открыл дверь кухни и выкрикнул «Бетия» так резко, что она без промедления вышла к нему. − Дай мне ту записку, - сказал он.
Служанка немного замешкалась. − Это для мисс Молли, - запинаясь, произнесла она.
− Дай ее мне! – повторил он уже тише. Девушка была готова заплакать, но по-прежнему крепко держала записку за спиной.
− Он сказал, что я должна передать ей записку в собственные руки, и я честно обещала, что передам.
− Кухарка, сходи и найди мисс Молли. Скажи ей немедленно прийти сюда.
Он не сводил глаз с Бетии. Сбежать было бесполезно, она могла бы бросить записку в огонь, но ей не хватило присутствия духа. Девушка стояла неподвижно, стараясь не встречаться глазами с неподвижным взглядом хозяина.
− Молли, моя дорогая!
− Папа, я не знала, что ты дома, - простодушно ответила удивленная Молли.
− Бетия, сдержи свое слово. Вот мисс Молли. Отдай ей записку.
− Поверьте, мисс, я ничего не могла поделать!
Молли взяла записку, но прежде чем она успела открыть ее, отец сказал:
− Это все, моя дорогая. Тебе не нужно читать. Отдай записку мне. Передай тем, кто послал тебя, Бетия, что все письма для мисс Молли должны проходить через мои руки. Теперь ступай назад, гусенок.
− Папа, я заставлю тебя сказать, кто мне пишет.
− Мы подумаем об этом позднее.
Молли ушла неохотно, с неудовлетворенным любопытством, наверх к мисс Эйр, которая по-прежнему днем была ее компаньонкой, если не гувернанткой. Мистер Гибсон вернулся в пустую столовую, закрыл дверь, сломал печать на записке и начал читать. Это было пылкое любовное послание от мистера Кокса. Он открыто признавался, что больше не в состоянии видеть Молли день за днем и молчать о своем чувстве к ней – «непреходящем чувстве», как он его назвал – читая эти строки, мистер Гибсон немного посмеялся. Не посмотрит ли она на него добродушно? Не подумает ли о том, чьи мысли заняты только ею? и тому подобное с надлежащими пылкими комплиментами ее красоте. Она – прекрасна, не бледна, ее глаза – путеводные звезды, а ямочки на щеках – след от пальчиков Купидона и так далее. Мистер Гибсон закончил читать письмо и стал размышлять над ним. «Кто бы мог подумать, что парень так поэтичен, без сомнения в библиотеке кабинета есть Шекспир – я уберу его и вместо этого поставлю «Словарь Джонсона». Утешает одно – я убежден в ее абсолютной невиновности… неведении, я бы сказал… поскольку легко понять, что это его первое «признание в любви», как он его называет. Однако, когда поклонники появляются так рано — это может причинить много беспокойства. Ей же только семнадцать… нет, семнадцать будет только в июле, не раньше чем через шесть недель. Шестнадцать и девять месяцев! Ведь она же совсем ребенок. Конечно, бедной Джини было немногим больше, а как я любил ее! (Миссис Гибсон звали Мэри, доктор, должно быть, вспомнил кого-то еще.) Его мысли вернулись к прежним дням, хотя в руке он по-прежнему держал раскрытое письмо. Спустя некоторое время взгляд доктора наткнулся на листок бумаги, а мысли вновь обратились к настоящему. «Я не буду с ним суров. Я намекну ему. Он достаточно сметлив, чтобы понять намек. Бедный паренек! Если я отошлю его, что было бы очень разумно, ему некуда будет ехать».
Еще немного поразмышляв, мистер Гибсон пошел, сел за письменный стол и написал следующий рецепт:
«Господин Кокс!
(«Слово «господин» заденет его за живое», - сказал себе мистер Гибсон, написав обращение.)
Возьмите скромности унцию,
Унцию почтительности к домочадцам,
Три грана уважения.
Перемешайте. Принимайте трижды в день, запивая водой.
Р. Гибсон, врач».
Мистер Гибсон печально улыбнулся, перечитав написанное. «Бедная Джини», - произнес он вслух. Потом выбрал конверт, вложил пылкое любовное письмо и вышеупомянутый рецепт. Он запечатал конверт вырезанной на перстне печаткой со староанглийскими буквами «Р.Г.», а затем задумался над адресом.
«Внешне он совсем не похож на господина Кокса. Не нужно излишне стыдить его». Поэтому конверт был адресован…
«Эдварду Коксу, эсквайру».
Затем мистер Гибсон занялся своими медицинскими делами, что привели его домой так внезапно и своевременно, а позднее прошел через сад в конюшню, и, сев на лошадь, сказал конюху:
− О, кстати, вот письмо для мистера Кокса. Не передавайте его через служанок, сами пройдите к приемной и тотчас отдайте его.
Легкая улыбка сошла с его губ, как только он выехал за ворота и оказался в одиночестве на дороге. Он замедлил шаг лошади и начал думать. Очень трудно, размышлял он, растить девочку, лишенную матери, которая становится женщиной в том же доме, где живут два молодых человека, даже если она встречается с ними только за столом, и все их общение сводится к фразам: «Можно я предложу вам картофель?» или, как упорно продолжал говорить мистер Уинн, «Могу я помочь вам с картофелем?», этот оборот речи с каждым днем все больше и больше раздражал слух мистера Гибсона. Однако, мистеру Коксу, зачинщику всей этой истории, придется оставаться учеником мистера Гибсона еще более трех лет. Он будет самым последним из их числа. Все же должны пройти еще три года, и если это глупое чувство юношеской влюбленности не пройдет, что тогда делать? Рано или поздно Молли узнает об этом. Обстоятельства этой истории были слишком неприятными, чтобы о них думать, поэтому мистер Гибсон решил выкинуть эти мысли из головы с помощью хорошей скачки. Он пустил лошадь галопом и убедился, что сильная встряска на дорогах – они были вымощены круглыми булыжниками, которые разбросала разрушительная сила столетий – самое лучшее лекарство для поднятия настроения, если не для тела. Этим днем он совершил долгую прогулку и приехал домой, полагая, что худшее закончилось, и что мистер Кокс уже понял намек, выраженный в рецепте. Все, что нужно было сделать, это найти надежное место для несчастной Бетии, которая проявила отчаянную склонность к интригам. Но мистер Гибсон просчитался. У молодых людей входило в привычку присоединяться к семье за чаем в столовой, проглатывать две чашки, чавкая хлебом или тостами, а затем исчезать. Этим вечером мистер Гибсон наблюдал за их поведением украдкой, из-под длинных ресниц, пока пытался против обыкновения вести себя свободно и поддерживать оживленный разговор на общие темы. Он заметил, что мистер Уинн вот-вот готов разразиться смехом, и что рыжеволосый и краснолицый мистер Кокс краснее и агрессивнее, чем обычно, а весь его внешний вид и поведение выдают негодование и злость.
«Он ведь будет объясняться?» – подумал про себя мистер Гибсон, и препоясал чресла для битвы. Он не последовал за Молли и мисс Эйр в гостиную, как обычно. Он остался в столовой, делая вид, что читает газету, пока Бетия с распухшим от слез лицом и с оскорбленным видом убирала со стола чайные приборы. Комната опустела, и не прошло и пяти минут, как раздался ожидаемый стук в дверь. «Можно поговорить с вами, сэр?» - произнес за дверью мистер Кокс.
− Конечно. Входите, мистер Кокс. Мне бы хотелось поговорить с вами о том списке Корбина. Прошу, садитесь.
− Не о том, сэр, мне хотелось…я бы хотел… Нет, спасибо… я лучше постою, - он стоял с видом оскорбленного достоинства. – О том письме, сэр… том письме с обидным предписанием, сэр.
− Обидным предписанием! Меня удивляет, что такое слово применили к моему рецепту… хотя, конечно, пациенты иногда обижаются, когда им раскрывают природу их болезни. И, смею сказать, они могут обидеться и на лекарство, которое требуется в их случае.
− Я не просил вас назначать мне лекарство.
− О, нет! Но именно вы, господин Кокс, послали записку через Бетию. Позвольте мне сказать вам, эта записка стоила ей места и была, к тому же, очень глупой.
− Вы поступили не по-джентльменски, сэр, перехватив ее, вскрыв и прочитав строки, адресованные не вам, сэр.
− Нет! – ответил мистер Гибсон, сверкнув глазами и искривив губы, но возмущенный мистер Кокс этого не заметил. – Когда-то меня считали довольно красивым, и, смею сказать, я был таким же самодовольным хлыщом, как любой в двадцать лет. Но не думаю, что даже тогда я должен был считать, что все милые комплименты адресованы мне.
− Это был поступок не джентльмена, сэр, - повторил мистер Кокс, запинаясь, он собирался еще что-то сказать, когда его перебил мистер Гибсон.
− И позвольте мне сказать вам, молодой человек, - повторил мистер Гибсон с неожиданной твердостью в голосе, - тому, что вы сделали, есть единственное извинение – ваша молодость и совершенное незнание того, что называется законами семейного уважения. Я принял вас в своем доме, как члена семьи, а вы убедили мою служанку… подкупили ее, я не сомневаюсь…
− На самом деле, сэр, я не дал ей ни пенни.
− Тогда вам следовало это сделать. Вам следует всегда платить тем, кто выполняет вашу грязную работу.
− Только что, сэр, вы назвали это подкупом, - пробормотал мистер Кокс.
Мистер Гибсон не обратил внимания на эти слова и продолжил:
− Убедили мою служанку рискнуть своим местом, не предложив ей самое малое возмещение, упросив ее тайно передать записку моей дочери…совсем ребенку.
− Сэр, мисс Гибсон почти семнадцать! Я слышал, как вы это сказали на днях, - ответил мистер Кокс, которому было двадцать. И снова мистер Гибсон пропустил замечание мимо ушей.
− Вам не хотелось, чтобы записку видел ее отец, безропотно полагавшийся на вашу честность, принявший вас, как члена семьи. Сын вашего отца – я хорошо знаю майора Кокса – должен был прийти ко мне и открыто признаться: «Мистер Гибсон, я люблю… или думаю, что люблю… вашу дочь. Думаю, что неправильно скрывать это от вас, хотя я не в состоянии заработать и пенни. И, не имея шанса самому заработать себе на жизнь в течение нескольких лет, я не скажу ни слова о своих чувствах… или выдуманных чувствах… самой молодой леди». Вот, что сын вашего отца должен был сказать, если не лучше было бы умолчать обо всем.
− И если бы я сказал все это, сэр… возможно, мне следовало это сказать, - произнес бедный мистер Кокс, торопясь от волнения, - что бы вы ответили? Вы бы одобрили мои чувства, сэр?
− Я бы сказал, вполне вероятно… я не могу точно передать свои предполагаемые слова… что вы молодой глупец, но не бесчестный молодой глупец, и я бы сказал вам, не позволяйте себе думать о юношеской влюбленности, пока она не перерастет в сильное чувство. И осмелюсь сказать, чтобы возместить огорчение, я бы посоветовал вам, я бы прописал вам вступить в Крикетный клуб Холлингфорда и как можно чаще отпускал бы вас в субботу днем. А раз так, я должен написать поверенному вашего отца в Лондон и попросить его забрать вас из моего дома, выплатив вам возмещение, конечно, чтобы вы снова начать учиться у какого-нибудь доктора. − Это так огорчит моего отца, - пробормотал бедный мистер Кокс смятенно, если не раскаиваясь.
− Я не вижу другого выхода. Это доставит майору Коксу неприятности – я позабочусь, чтобы он не чрезмерно потратился – но думаю, что более всего его огорчит злоупотребление доверием, я доверял вам, Эдвард, как собственному сыну! – тон голоса мистера Гибсона менялся, когда он говорил серьезно, особенно о собственных чувствах – он, который так редко открывал то, что лежит у него на сердце, и этот переход от шуток и сарказма к трогательной серьезности привлекал большинство людей. Мистер Кокс опустил голову и размышлял.
− Я люблю мисс Гибсон, - сказал он, наконец. – Кто бы смог удержаться?
− Мистер Уинн, полагаю, - ответил мистер Гибсон.
− Его сердце уже занято, - промолвил мистер Кокс. – Мое было свободно, как ветер, пока я не увидел ее.
− Смогло бы излечить вашу… скажем, страсть… если бы она надевала синие очки за обедом? Замечу, вы подробно остановились на красоте ее глаз. − Вы смеетесь над моими чувствами, мистер Гибсон. Вы забыли, что когда-то сами были молоды.
«Бедная Джини» предстала перед глазами мистера Гибсона, и он почувствовал укор.
− Постойте, мистер Кокс, давайте посмотрим, не можем ли мы заключить сделку, - сказал он, помолчав минуту или две. – Вы плохо поступили, и я надеюсь, в глубине души убедились в этом, или убедитесь позднее, когда пройдет раздражение от спора, и вы немного подумаете. Но я не потеряю уважение к сыну вашего отца. Если вы дадите мне слово, что пока вы остаетесь членом моей семьи – учеником, подмастерьем, как захотите – вы не попытаетесь снова открыть свои чувства – видите, я стараюсь принять ваше понимание того, что я назвал бы простой иллюзией – словом, письмом, взглядами или поступками, каким бы то ни было способом, моей дочери или поговорить о ваших чувствах с кем-то еще, вы останетесь здесь. Если вы не можете дать мне слово, я должен поступить так, как сказал, и написать поверенному вашего отца.
Мистер Кокс застыл в нерешительности.
− Мистер Уинн знает, что я чувствую к мисс Гибсон, сэр. У нас нет секретов друг от друга.
− Что ж, полагаю, он должен изображать тростник. Вы знаете притчу о брадобрее царя Мидаса, который обнаружил, что у его царственного хозяина уши осла под гиацинтовыми кудрями. Поэтому брадобрей за неимением мистера Уинна отправился к тростнику, что рос на берегу соседнего озера и прошептал ему: «У царя Мидаса уши осла». Но он повторял это так часто, что тростник запомнил слова и продолжал нашептывать их весь день, пока, наконец, секрет перестал быть секретом. Если вы продолжите рассказывать свою историю мистеру Уинну, вы уверены, что он в свою очередь не повторит ее?
− Если я даю слово джентльмена, сэр, я так же ручаюсь и за мистера Уинна.
− Думаю, я должен рискнуть. Но помните, как легко можно запятнать и замарать имя молодой девушки. У Молли нет матери, поэтому она должна жить среди вас такая же невредимая, как сама Уна[1].
− Мистер Гибсон, если вы пожелаете, я поклянусь на Библии, - воскликнул взволнованный юноша.
− Вздор! Как будто вашего слова, если оно чего-то стоит, недостаточно! Мы пожмем руки, если хотите.
Мистер Кокс с горячностью шагнул вперед и почти вдавил кольцо мистера Гибсона в палец.
Выходя из комнаты, он спросил тревожно: - Можно я дам Бетии крону?
− Нет, не нужно. Предоставьте Бетию мне. Надеюсь, вы ни словом с ней не обмолвитесь, пока она здесь. Я прослежу, чтобы она получила приличное место, когда уйдет.
Затем мистер Гибсон позвонил, чтобы оседлали его лошадь, и отправился совершить последние визиты на сегодня. Он считал, что объезжает вокруг света в течение года. В графстве было не так много докторов, имевших такую обширную практику, как у него. Он ездил к уединенным домикам на границе огромных общинных земель, к фермерским коттеджам, стоявшим в конце узких деревенских тропинок, которые никуда не вели и которые затеняли вязы и буки. Мистер Гибсон посещал все дворянство в радиусе пятнадцати миль вокруг Холлингфорда. Его назначили доктором к еще более знатным семействам, которые уезжали в Лондон в феврале – была в те времена такая мода – и возвращались в свои поместья в начале июля. Доктор вынужден был проводить большую часть времени вне дома и в этот тихий летний вечер ощущал свое отсутствие, как огромное несчастье. Он был поражен, когда понял, что его малышка быстро превратилась в женщину и уже стала тайным объектом чьих-то сильных чувств, что волнуют жизнь женщины. А он – и мать ее, и отец − находится так далеко, что не может защитить свою дочь, как ему хотелось. Поразмышляв, мистер Гибсон решил на следующее утро отправиться к Хэмли, как раз тогда он и предложил своей дочери принять последнее приглашение миссис Хэмли – приглашение, которое в свое время вежливо отклонял.
− Вы можете процитировать мне пословицу «Он тот, кто не хочет, когда может, а когда захочет, уже не сможет". И у меня нет причин жаловаться, - сказал он. Но миссис Хэмли была слишком очарована перспективой заполучить в качестве гостьи молодую девушку, которую не нужно будет развлекать, которую можно отправить бродить по парку, попросить почитать, когда больная слишком устанет от разговора, и ту, чья молодость и свежесть привнесут очарование, как дуновение ласкового летнего ветерка, в ее уединенную, замкнутую жизнь. Нет ничего приятнее, поэтому вопрос о визите Молли в Хэмли был легко улажен.
− Мне только хочется, чтобы Осборн и Роджер были дома, - сказала миссис Хэмли тихим, мягким голосом. – Она может заскучать, находясь в компании таких стариков, как я и сквайр, с утра до вечера. Когда она сможет приехать? Дорогая… я уже начинаю любить ее.
В душе мистер Гибсон был очень рад, что молодых людей не было дома. Ему не хотелось, чтобы его маленькая Молли металась между Сциллой и Харибдой. Но потом он посмеялся над собой, думая, будто все молодые люди – волки, что гоняются за его единственным сокровищем.
− Она ничего не знает об удовольствии, уготованном для нее, - ответил он. – И, разумеется, я не знаю, какие женские приготовления она сочтет необходимыми, и сколько времени они займут. Вы вспомните, она немного невежественна, и не имела… не обучалась этикету. Боюсь, наша домашняя жизнь довольно сурова для девушки. Но я знаю, что не мог бы отправить ее в более сердечную атмосферу, чем ваша.
Когда сквайр от своей жены узнал о предложении мистера Гибсона, он, так же как и она, обрадовался юной гостье, поскольку был человеком искренним и гостеприимным, когда его гордость не препятствовала удовольствию, и он был рад, что у его жены появится такая приятная компаньонка в часы одиночества. Спустя некоторое время он сказал: - Хорошо, что мальчики в Кэмбридже, если бы они были дома, у нас мог бы случиться любовный роман.
− А если бы и случился? – спросила более романтичная жена.
− Этого не случилось бы, - решительно возразил сквайр. – Осборн получит превосходное образование – такое же хорошее, как у любого другого в графстве, - он получит это поместье, он – Хэмли из Хэмли. В графстве больше нет таких же старинных семей, как наша, что так же прочно обосновались на своей земле. Осборн может жениться там, где пожелает. Если бы у лорда Холлингфорда была дочь, Осборн составил бы ей прекрасную партию, как требует ее положение. Ему не стоит влюбляться в дочь Гибсона – я никогда этого не позволю. Поэтому хорошо, что его нет дома.
− Что ж! Возможно, Осборну следовало бы искать более знатную девушку.
− «Возможно!» Я говорю, он должен, - сквайр ударил кулаком по столу, отчего сердце его жены забилось чаще. – А что касается Роджера, - продолжил он, не осознавая, в какое волнение привел свою жену, - ему придется самому пробивать себе дорогу и зарабатывать себе на хлеб. Боюсь, он не очень блестяще преуспевает в Кэмбридже. Он не должен помышлять о романах ближайшие десять лет.
− Если он не женится на удаче, - ответила миссис Хэмли больше ради того, чтобы скрыть свою дрожь, чем просто ради ответа, поскольку была не от мира сего и слишком романтична.
− Ни один из моих сыновей не возьмет в жены женщину, которая богаче его самого, с моего благословения, - снова произнес сквайр с ударением, но без удара. – Я бы не возражал, если бы Роджер, зарабатывая пятьсот фунтов в год к тридцати годам, не выбрал себе в жены женщину с десятью тысячами фунтов, но я был бы против, если бы мой мальчик только с двумястами фунтами в год – все, что Роджер получит от нас, и это ненадолго – женился бы на женщине с пятьюдесятью тысячами приданого, я отрекусь от него, это было бы просто отвратительно.
− А если бы они любили друг друга, и их счастье целиком зависело бы от женитьбы? - спокойно заметила миссис Хэмли.
− Фу! Прочь любовь! Нет, моя дорогая, мы любили друг друга так сильно, что никогда бы не были счастливы с кем-то еще, но это совсем другое. Люди сейчас не такие, какими были в годы нашей молодости. Вся любовь в наши дни – всего лишь глупая фантазия и слезливый роман, насколько я понимаю.
Мистер Гибсон считал, что уладил все относительно приезда Молли в Хэмли, прежде чем поговорил с ней об этой поездке, но сделал это лишь утром того дня, когда миссис Хэмли ожидала ее. Он сказал:
− Между прочим, Молли, сегодня днем ты должна поехать в Хэмли. Миссис Хэмли хочет, чтобы ты приехала к ней на пару недель, и меня вполне устроит, если ты примешь ее приглашение прямо сейчас.
− Поехать в Хэмли?! Сегодня днем?! Папа, ты задумал что-то странное, что-то тайное. Пожалуйста, скажи мне, что это. Поехать в Хэмли на пару недель! За всю мою жизнь я никогда не уезжала из дома без тебя.
− Возможно, и нет. Я не думаю, что ты пошла прежде, чем встала на землю. Все когда-то начинается.
− Это связано с тем письмом, которое было адресовано мне, и которое ты забрал из моих рук до того, как я смогла прочитать адрес, - она не сводила своих серых глаз с лица отца, словно намеревалась выведать его секрет.
Он только улыбнулся и сказал:
− Ты – колдунья, гусенок.
− Значит, связано! Если это была записка от миссис Хэмли, почему мне нельзя было ее прочитать? Я думала, не задумал ли ты что-нибудь после того дня… четверга, верно? Ты уехал с таким задумчивым и озабоченным видом, как заговорщик. Скажи мне, папа, - приблизившись к отцу, умоляла Молли, - почему я не могла посмотреть ту записку? И почему я должна ехать к Хэмли так неожиданно?
− Тебе не хочется ехать? Ты бы предпочла не ехать?
Если бы она ответила, что не хочет, он был бы скорее доволен, чем расстроен, хотя этот ответ поставил бы его в довольно затруднительное положение, он начал страшиться разлуки с ней даже на короткий срок. Тем не менее, она ответила откровенно:
− Я не знаю… пожалуй, мне бы хотелось поехать, если бы у меня было немного больше времени, чтобы подумать об этом. Сейчас меня очень пугает эта внезапная поездка, я не думала, понравится она мне или нет. Мне бы не хотелось уезжать от тебя, я знаю. Почему я должна ехать, папа?
− Где-то сидят три старые женщины и в эту самую минуту думают о тебе. У одной в руках ручная прялка, она прядет нить. Но на нити образовался узелок, и она озадачена, что с ним делать. У ее сестры в руках ножницы, и она хочет – как делает всегда, когда какая-нибудь помеха нарушает плавность нити – отрезать ее. Но третья, у которой самая умная голова из них троих, размышляет, как развязать узел. И именно она решила, что ты должна поехать в Хэмли. Ее доводы убедят других. Поэтому, раз Судьба определила, что этот визит нужно нанести, тебе и мне ничего не остается, как подчиниться.
− Это все небылица, папа, и ты только разжег мое любопытство, чтобы выяснить эту скрытую причину.
Мистер Гибсон теперь сменил тон и заговорил серьезно.
− Есть причина, Молли, которую мне бы не хотелось открывать. Я скажу тебе только одно, я жду, что ты будешь честной девочкой и постараешься даже не строить догадок, в чем может быть причина – по крайней мере, не пытайся собирать догадки воедино, иначе ты обнаружишь то, что я хочу скрыть.
− Папа, я даже не буду думать о твоей причине. Но тогда мне придется побеспокоить тебя другим вопросом. В этом году у меня еще не было новых платьев, я выросла из всех прошлогодних летних нарядов. Я могу надеть только три из них. Только вчера Бетти говорила, что мне нужны еще платья.
− А разве то, что надето на тебе, не подойдет? У него очень приятный цвет.
− Да, но, папа, - Молли расправила платье, словно собралась танцевать, - оно шерстяное, тяжелое, в нем так жарко. А с каждым днем становится все теплее.
− Мне бы хотелось, чтобы девочки одевались, как мальчики, - ответил мистер Гибсон с нетерпением. – Откуда мужчине знать, когда его дочери нужна одежда? И как он должен одеть ее, когда выясняет, что ей нужны платья, а их у нее нет?
− Ах, вот в чем вопрос! – сказала Молли с некоторым отчаянием.
− Может, ты сходишь к мисс Роуз? Разве у нее нет готовых платьев для девушек твоего возраста?
− Мисс Роуз?! Я никогда в жизни ничего у нее не покупала, - ответила Молли, удивившись. Мисс Роуз была великолепной портнихой и модисткой в маленьком городке, но до сих пор Бетти сама шила девичьи платья.
− Что ж, кажется, теперь тебя считают молодой девушкой, и полагаю, ты должна делать долги у модистки, как другие девушки. Это не означает, что ты должна получать все и везде, не оплачивая покупку наличными. Вот десять фунтов, сходи к мисс Роуз или к мисс Как-ее-там и сразу купи то, что тебе нужно. Экипаж Хэмли приедет за тобой в два, и все, что не будет еще готово, без труда можно будет отослать с их повозкой в субботу, кто-нибудь из их людей всегда приезжает в этот день на рынок. Нет, не благодари меня! Я не хочу тратить деньги и не хочу, чтобы ты уезжала и покидала меня. Я буду скучать по тебе, я знаю. И только жесткая необходимость заставляет меня отсылать тебя с этим визитом и выбрасывать десять фунтов на твою одежду. Вот, ступай, мое наказание, и я намерен перестать любить тебя как можно скорее.
− Папа! – Молли держала пальцы, словно предупреждала, - ты снова становишься таинственным, и хотя моя порядочность очень стойкая, я не стану обещать, что она не уступит любопытству, если ты продолжишь намекать на нераскрытые тайны.
− Ступай и потрать свои десять фунтов. Зачем я отдал их тебе, как не затем, чтобы ты молчала?
Запасы готового платья мисс Роуз и вкус Молли вполне совпали. Девочка купила сиреневое ситцевое платье, потому что его можно было стирать, и оно было прохладным и приятным для утра, а Бетти могла подогнать его к субботе. А для праздничных случаев, под которыми понимались дневное время и воскресные дни, мисс Роуз убедила ее заказать пеструю тонкую шотландку, которая, как она уверила Молли, была последним писком моды в Лондоне, и Молли подумала, что это польстит шотландским корням отца. Но когда мистер Гибсон увидел клочок ткани, который она принесла домой как образец, он воскликнул, что эта шотландка не принадлежит никакому клану, и что Молли должна была интуитивно это знать. Было уже слишком поздно что-то менять, поскольку мисс Роуз обещала раскроить платье сразу же, как только Молли вышла из магазина.
Мистер Гибсон слонялся по городу все утро вместо того, чтобы отправиться со своими обычными дальними визитами. Пару раз он проходил мимо дочери, но не переходил улицу, когда оказывался на другой стороне, а только бросал в ее сторону взгляд или кивал и продолжал свой путь, ругая себя за слабость при мысли об ее отсутствии в течение двух недель.
«И, несмотря на это, - думал он, - я останусь там же, откуда начал, когда она вернется, по крайней мере, если этот глупый парень не перестанет питать свою воображаемую страсть. Ей придется вернуться через какое-то время, и если он предпочтет вообразить, что его чувства неизменны, это грозит всевозможными неприятностями». Некоторое время спустя он начал напевать мотив из «Оперы нищего»[2]:
Зачем девчонка у меня родилась, Нам на горе?
[1] Уна символизирует собой истину и Протестантизм в «Королеве фей» Эдмунда Спенсера (1552-1599) и проходит невредимой через все опасности. Ее противоположность, Дуэсса, символизирует лживость и Католицизм.
[2] Опера нищего / Опера нищих (The Beggar’s Opera) – балладная опера Джона Гея и И.К. Пепуша. Это пародия на итальянскую оперу-сериа, главным представителем которой в Англии был в ту пору Г.Ф. Гендель. Премьера состоялась в Лондоне 29 января 1728 г. (Пер. П.В. Мелковой). Комментарии взяты из романа "Жены и дочери" издательства "Wordsworth Classics".
октябрь, 2009 г.
Copyright © 2009-2011 Все права на перевод романа
Элизабет Гаскелл «Жены и дочери» принадлежат:
переводчик - Валентина Григорьева,
редактор - Елена Первушина 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено |
