Мой нежный повар
Часть II
Урбанистическая
Глава XI
«Отчего люди не летают?» – вопрошала одна классическая героиня, чьей горькой судьбой нас так усердно потчевали в школе. Почему этот дурацкий риторический вопрос, как банный лист, застрял в моей голове и упорно отказывался покидать её. Отчего? Отчего люди теряют рассудок и подчиняются неведомой силе, которая ведет за собой, увлекая и лишая способности сопротивляться? Оттого ли, что на свете есть желание и тоска по одному, единственному, – детонаторы, предательски срабатывающие от легкого сотрясения? Оттого ли, что эти странные последовательности звуков, называемые музыкой, так коварно воздействуют на слабые человеческие и, в частности, женские, души и все прочие органы? Потому ли, что ночь и воспоминания, сила и тепло его рук, настойчивость его губ, его запах и сережка в мочке уха, хрипловатый его шепот и слова его, ничего не значащие, – от простых глупостей до почти непристойностей, – лишают сил и личности? Меня больше не было в эту ночь, не оставалось совсем: я стала пластилином в его руках, он лепил из меня, что хотел; он играл на мне свою собственную мелодию, я подчинялась его нотам, и мне не хотелось больше сопротивляться; я принимала ту форму, какую он желал мне придать, я пела под его коварную дудку, чувствовала его жар между своих ног, снова и снова покорялась его рукам и губам, ни о чем не спрашивая, не думая, не желая знать.
Все происходило, как в полусне. Джон увлек меня за собой в вечерний полусвет знакомых-неведомых переулков, и вскоре мы оказались в шумном ресторанчике-полуподвальчике, абсолютно логично названном «Голубятней», где в небольшом зале, на стенах тесно гнездились атрибуты, видимо, по мнению дизайнера, присущие означенному птичьему жилищу: виниловые пластинки, детали то ли швейных машинок, то ли мясорубок, какие-то плакаты из серии «Болтун – находка для шпиона» и прочие отголоски богатства старых коммунальных квартир. Зал был оккупирован бэндом Дики, нас встретили радостным воем, где-то в толпе краем глаза я увидела Мишу, и меня затрясло от стыда и мысли, что репутация моя безнадежно и окончательно рухнула. Впрочем, ни сил, ни возможностей бороться за остатки поруганной репутации уже не было. У меня что-то спрашивали, наливали вино, я что-то ела, что-то отвечала, Джон сидел рядом, за столом было тесно, его плечо касалось моего, он наклонялся ко мне и что-то говорил, я почти не понимала что. Потом он шепнул мне:
− Аглая, пойдем?
− Куда? – спросила я, зная, что сейчас встану и пойду с ним туда, куда он позовет.
Мы ехали в такси и молчали, Джон держал меня за руку, и мне хотелось вот так ехать и ехать с ним по ночным, то сияющим иллюминацией, то полутемным улицам и молчать, просто сидеть рядом и ничего не говорить. Мы вышли из такси, вошли в какой-то дом.
− Джон, ты здесь живешь? – спросила я, когда он открыл дверь, и мы зашли в темноту квартиры.
− Нет, – ответил он, – но это хорошее место.
И я больше ничего не стала спрашивать, потому что мой разум молчал, и потому что Джон вдруг сгреб меня в охапку и начал целовать так жадно и неистово, что я потеряла остатки онемевшего моего рассудка.
Стояла невероятная тишина, словно внешний мир рухнул в тартарары, оставив нетронутой лишь комнату, залитую предутренним светом, где я лежала на широченной кровати рядом с мужчиной, в объятиях которого провела всю ночь. Что это за квартира, и почему он притащил меня сюда? Скорее всего, все тривиально просто: он женат... Я осторожно повернулась и посмотрела на Джона. Он спал, лежа на животе, обняв подушку, на этот раз, вместо меня. Он почти не отпускал меня, начиная с момента, когда сказал вчера в театре «пойдем» и взял меня за руку. Джон вдруг пошевелился и перевернулся на спину. Какие у него красивые брови, и почему я этого раньше не замечала?! Я с трудом сдержалась, чтобы не протянуть руку и не провести пальцами по контуру брови или по его синеватой от утренней щетины щеке. Джон снова зашевелился, вздохнул.
«Сейчас он проснется, и все начнется сначала...» – оптимистичным шепотком предположило естество, реализуя свои грешные надежды легкими внутренними колебаниями. Но, будучи безобразно двойственным, оно тут же вспомнило о самых приземленных потребностях. Я осторожно выбралась из постели и двинулась на цыпочках по комнате, размышляя, чем бы прикрыть свою наготу. Мой парадный костюм валялся на полу в компании джинсов и рубашки Джона, а несчастные невезучие Мишины хризантемы вперемешку с моим бойцовским шарфиком рассыпались по футляру с саксофоном, лежащему в кресле. Натюрморт в духе «А поутру они проснулись...». Могла ли я когда-нибудь представить, что со мной произойдет что-либо подобное? Прийти на концерт с одним, а уйти с другим; строить из себя синего чулка перед первым, а на следующее утро проснуться в постели со вторым, среди разбросанной повсюду одежды и помятого букетика, подаренного опять же первым. Невероятно насыщенная жизнь...
«Кстати, ты не забыла, что недавно отказала еще одному?» – вопросительно съязвил очнувшийся из комы разум, поставив на хозяйке клеймо падшей развратной женщины.
По пути к ванной я накинула на себя Джонову рубашку, собрала и уложила на кресло разбросанную одежду, свидетельство нашей а-ля французской пылкости, если рассматривать данный вопрос, основываясь на национальных клише. Не ориентируясь в чужой квартире, я не нашла выключателя и вынуждена была действовать по наитию и на ощупь, в результате уронив мыльницу и стакан с зубными щетками. Собрав в темноте щетки, но так и не найдя мыло, я отправилась обратно, шагнула в комнату и была встречена негромким хрипловатым «Глаша, куда ж ты пропала, иди сюда...». Я застыла в дверях, ни дать ни взять, неудавшаяся копия статуи Авроры, которую, не далее как позавчера, рассматривала в Летнем саду.
− Иди ко мне, – повторил Джон, и я, снова лишившись рассудка, ринулась вперед, неся ему свою наготу, смущение и желание.
Во второй раз я проснулась в холодном поту. В комнате было уже совсем светло. «Мама! Нужно срочно позвонить и объяснить свое ночное отсутствие!»
Натянув рубашку Джона, я рванула искать сумочку, которая обнаружилась в прихожей. Я устроилась там же на стуле и, дрожа от волнения и холода, набрала номер.
− Мам, привет, прости меня, я не смогла вчера позвонить и предупредить, – прошептала я.
В ответ раздалось привычное мамино:
− Ты потеряла всякую совесть! Ты думаешь, что я волновалась из-за того, что с тобой что-то случилось? Я даже не думала об этом! Меня возмущает то, что ты ведешь себя, как неразумный ребенок! Кто он, Аглая?
Пока я собиралась с мыслями, мама добавила, мягче и с надеждой в голосе:
− Или ты у Сережи?
− Нет, мам, – сказала я.
− И кто же он?
− Мужчина, – информативно сообщила я.
− Ты меня в гроб загонишь, – подвела мама черту. – Тебе замуж пора, а ты болтаешься по каким-то мужчинам! Аглая, одумайся!
− Мам, но замуж ведь за мужчин, вроде, выходят, – глубокомысленно брякнула я,
и услышала, как матушка вздохнула в трубку.
− За что мне такое наказание? Домой можешь не возвращаться! – короткие гудки известили о крайней степени маминого возмущения.
В статусе падшей женщины с чертами неблагодарной, невнимательной дочери, я сжалась на стуле, чувствуя себя Титаником в момент его столкновения с айсбергом. Кареглазый длинноволосый мужчина с самыми красивыми в мире бровями подошел ко мне, присел на корточки, сжал мои руки горячими ладонями.
− Глаша, что случилось? Ты опять вся дрожишь... Пойдем, ляжешь, а я что-нибудь приготовлю поесть...
Я послушно двинулась за ним и, нечленораздельно пробормотав что-то про взволнованных родственников, выслушав его «Правильно, родственники не должны волноваться», ответив на его невыносимо приятный поцелуй и дав согласие на кофе, забралась под одеяло. Ну почему, когда человеку на миг становится хорошо, на него тут же наваливается роковое плохо и все портит с поистине извращенным удовольствием? Почему наслаждение ходит в паре со стыдом, а совесть коварно шпионит за радостями жизни? Погрузившись в размышления, я закрыла глаза. Бессонная волнительная ночь снова давала о себе знать и, где-то между мыслями о трудных отношениях отцов и детей, то есть, матерей и дочерей, недоумением по поводу невероятности всего происходящего со мной и обдумываниями вариантов матримониального и профессионального статусов Джона, я задремала.
В третий раз я проснулась от ощущения, что по моей щеке и губам движется ёжик, вероятно, совсем молодой, поскольку иголки его были приятно-колючими и теплыми. Я открыла глаза, Джон целовал меня, касаясь своей небритой щекой, сережка поблескивала перед моими глазами.
− Просыпайся, уже половина двенадцатого, – прошептал он. – Завтрак почти готов, минут через пятнадцать жду тебя на кухне.
Джон ушел. С кухни доносились ароматы, тотчас же вызвавшие жуткий приступ голода. Я обнаружила рубашку Джона, лежащую на кровати, снова облачилась в неё и отправилась умываться и пытаться привести себя хоть в относительный порядок имеющимися под рукой средствами. Мне опять пришлось поискать выключатель и, к своему удивлению, я обнаружила его на стене, на высоте с полметра от пола.
Натянув брюки, я осмотрела квартиру, которая оказалась однокомнатной, недавно отремонтированной, почти не меблированной и явно нежилой. В комнате, кроме кровати и кресла, стоял на подставке телевизор, в прихожей – стул, на котором я утром оплакивала свою безнадежность. Наконец я добралась до двери на кухню, невольно оттягивая сцену своего там появления. Ком сомнений и неловкостей накатывал на меня, разум предъявил целый список вопросов, на которые не было ответа, и задать которые сейчас я не могла.
− Глаша! – раздался из кухни хрипловатый голос. – Ты готова?
− Готова... – тревожно пропищала я и толкнула застекленную дверь.
Кухня была столь же скромно меблирована, как и остальные помещения квартиры, но все необходимое для жизни в ней имелось: небольшой столик, полуокруженный традиционным диванчиком, пара табуреток, обтянутых пестреньким гобеленом, электроплита, холодильник, посудный шкаф и полка на стене. «Столы ломились от яств» – пролетела в голове цитата, когда я глянула на кухонный столик, на котором был накрыт завтрак. На тарелке красовались утонувшие в расплавленном сыре, румяно-поджаренные по краям, горячие бутерброды, на другой – тонко нарезанные ломтики ветчины, в маленькой миске аппетитно зеленела какая-то смесь, к запаху кофе подмешивался терпкий аромат укропа и еще какой-то приправы. Миска с мелким виноградом, кажется, кишмишем, венчала все это великолепие. Я проглотила слюну и осторожно села на край диванчика.
− Собрал, что сумел, посуды здесь никакой почти нет, поэтому пришлось управляться тем, что нашел, – объявил Джон и, видимо, оценив мое состояние, насмешливо добавил: – Подвинься ко мне поближе, иначе ты свалишься на пол...тебе же неудобно так сидеть...
Одарив его зверским взглядом, во всяком случае, я надеялась, что именно таковым мой взгляд и получился, я поерзала на диване, изображая передвижение, гордо выпрямилась и сказала:
− Мне очень удобно, спасибо...
Джон бросил на меня удивленный взгляд:
− Давай поедим, а то у меня лично желудок прилип к спине... Бери все, что на тебя смотрит. Кофе сразу будешь или погодя?
Я кивнула, он встал, снял с плиты кофейник, наполнил кружку.
− Извини, кружка совсем не подходящая для кофе... но другой посуды нет...
− А кто здесь живет? В этой квартире? – осторожно спросила я, посчитав, что момент для вопроса как нельзя более подходящий.
− Сейчас никто, – ответил он. – Это квартира Саши Бажанова, гитариста, он уехал в Штаты, хочет там пристроиться...
«И все его приятели используют ее в качестве явочной?» – хотелось спросить мне, но я проглотила вопрос, не желая разрушать настроение, и отреагировала скромным «Понятно». Я ела и посматривала на Джона, ловя себя на мысли, что трапезничающий мужчина – зрелище не для слабонервных и, тем более, не для сверх слабых нервов женщины, которая только что нежданно-негаданно провела с ним ночь, испытав неведомые прежде ощущения.
− Кофе с корицей, надеюсь, ты не против? Хотел купить вино, но поблизости не нашел ничего подходящего, думаю, что мы восполним этот пробел вечером...
− Ты ходил в магазин? – задала я глупый вопрос.
− Да, в холодильнике было пусто.
«Ага, значит, вопрос стратегических запасов у них не продуман, хотя, бельевых – решен» – вякнул рассудок. Я шарахнула его кулаком под дых, но тему из списка все же не вычеркнула.
− Ты что-то сказал насчет вечера? Я не смогу, у меня завтра рабочий день, с утра.
− Я отвезу тебя утром... – без тени сомнения заявил он.
− У тебя есть машина?
− Нет, – ответил Джон. – Не люблю и не вожу. Такси...
Я выдала очередное «понятно», поймав на себе его взгляд. Какой? Нежный?!
− Странно, обычно мужчины любят технику...
− Мужчины бывают разными... я люблю технику иного рода...
− Саксофон? – блеснула я смекалкой.
Он усмехнулся, отпил кофе, поставил чашку.
− Видимо, я должен объясниться...
− Должен... – рубанула я. – Ты утверждал, что ты – повар, профессионал, и я не сомневалась в этом, поскольку готовишь ты действительно классно... У тебя есть музыкальное образование?
− Но я действительно работаю поваром, уже больше четырех лет. А музыка..., да, я почти закончил консерваторию, играю...иногда, в разных местах.
− Как это, почти?
− Год не доучился, бросил, понесло по молодости. Начали играть с Дики, потом разошлись, по некоторым причинам... но это неинтересно...
− Мне очень интересно все, что касается тебя... – брякнула я, тут же пожалев о формулировке...
Он уставился на меня, протянул руку, провел по моей щеке ладонью. Естество мгновенно и резко отреагировало, я схватилась за чашку, отпила кофе.
− Мне тоже интересно все, что касается тебя, – вдруг произнес он.
«А если бы я не пришла на этот концерт, не увидела тебя и не решилась на подвиг, тебе бы было интересно?» – невнятно сформулировал мысль рассудок, затуманенный манипуляциями естества.
− Мы не искали друг друга, – зачем-то сказала я.
− Нет.. – полуутвердительно, полувопросительно сказал Джон. – Но нашли...
− Я нашла, – буркнула я.
Джон придвинулся ко мне, обнял за плечи, потянул к себе.
− Ты нашла, – подтвердил он с насмешкой, словно успокоил ребенка. – Глаша, надеюсь, ты сегодня свободна? Родственников ты предупредила, мы можем провести весь день вместе. Я сегодня тоже свободен.
Интересно, ему действительно, все равно, что это за родственники? Ему безразличен парень, с которым я пришла в театр? Его не волнует, что я думаю об этой квартире и его семейном положении? И самое противное, что я не могу задать ему эти вопросы. Не чувствую себя вправе? Не хочу разрушать этот хрупкий мир, в который мы погрузились с ним со вчерашнего вечера? Хочу быть с ним? Хочу, чтобы он целовал меня? Хочу снова лечь с ним в постель, и хочу этого так, что никакие лягушки, жабы и даже змеи не смогут отныне лишить меня этого желания?
«Как ты, однако, слаба, похотлива и жестока», – с отвращением пробормотал мой полунокаутированный разум.
«А кому я принесу вред, если проведу этот день с ним? Я не хочу, не могу расстаться с ним сейчас, несмотря ни на какие обстоятельства. Я просто отрежу и съем свой маленький кусочек счастья, а дальше будь что будет» – решила я, отдаваясь теплым, невыносимо желанным, губам Джона.
Мы выбрались из явочной квартиры часа в три, не имея определенного плана, но в порыве совершить вояж по осеннему Питеру. Солнце прохладно бросало косые лучи вдоль проспекта, отражаясь в окнах многоэтажек, золотило листву рябин, гнущих ветви под тяжестью оранжевых гроздьев.
− Куда едем? – спросила я, когда мы устроились на заднем сиденье такси.
− А куда ты желаешь? Я в полном твоем распоряжении, – проурчал Джон.
Вид у него был довольный, как у Чеширского кота, объевшегося чеширским сыром.
− А почему бы тебе не предложить показать мне Петербург? – заумничала я.
− Гм... почему-то рассчитываю на то, что это сделаешь ты...
− Ничего себе! – возмутилась я.
− Знаешь, Глаша, у меня сегодня странное настроение быть ведомым, – заявил Джон.
Я в очередной раз захлебнулась от его наглости. Надо же, одарил своим благоволением! Император с саксофоном! Король с поварешкой! Как же все-таки примитивны мужчины: стоит им добиться желаемого, как они начинают вести себя словно Наполеоны в период побед. Но спорить и вставать на трибуну феминизма мне почему-то не захотелось, поскольку в этот день я была женщиной и только, и готова была следовать исходной женской сути – подчиняться мужчине. Как ни странно, но это доставляло мне удовольствие, тем более что он отдал мне бразды правления.
− Хорошо, – сказала я тоном укрощенной строптивой Катарины. – Давай поедем на Горьковскую, погуляем по парку, потом по набережной через Троицкий. Я позавчера была в Летнем саду...
− Позавчера? А я сто лет там уже не был, – улыбнулся Джон.
− Тогда можем зайти и туда...
− Слушаюсь и повинуюсь, – ответил он.
Мысль о том, что этот день, возможно, станет единственным и неповторимым в моей жизни, и нужно прожить его так, чтобы потом не было мучительно больно от сознания, что я его испортила, не желала покидать меня, и я снова и снова повторяла себе: «Ни о чем не спрашивай, ничего не выведывай, просто наслаждайся жизнью. Он не искал тебя, даже не пытался, значит, не вспоминал, не хотел, потому что у него своя жизнь, и тебе нет в ней места. Он рад, что мы встретились, это очевидно, но он считает нашу встречу одноразовым общением, и это тоже очевидно, значит, и тебе следует относиться к происходящему легко и без затей. А завтра... завтра ты снова станешь собой».
Мы выгрузились из такси на Каменноостровском проспекте, напротив киностудии Ленфильм. Я любила эти места. Здесь я жила в общаге, когда поссорилась с мамой и в приступе юношеского максимализма ушла из дома. Здесь витала, как мне казалось, какая-то особая атмосфера провинции старого города, прикрытой от шумного Невского стенами Петропавловки и Невой. На углу Кронверкского Джон затащил меня в маленькую кофейню. Мы глотали горячий кофе по-средиземноморски, приправленный корицей, гвоздикой и ванилью, глядя в высокое окно, за которым по проспекту грохотали трамваи, золотились кроны деревьев в Александровском парке.
− Джон, а в каком ресторане ты работаешь? Ты, наверно, шеф-повар?– спросила я.
− Разумеется, – ответил он. – Небольшая едальня на Фонтанке, недалеко от БДТ.
− Надо же, а я работаю совсем рядом...
Джон вопросительно взглянул на меня, прихлебывая кофе.
− В Университете путей сообщения, – уточнила я.
− Забавно... – сказал он.
− Да, действительно забавно... Наверное мы могли встретиться, в том районе, случайно...
− Наверное могли, но не встретились, – ответил он задумчиво. – Я рад, что это все-таки произошло. Преподаешь математику? Сопромат? Строительную механику?
− Строймех и сопромат. Какие у тебя познания для гуманитария.
− Гуманитарии, бывает, общаются с технарями и набираются у них опыта, – усмехнулся он. – Идем?
Мы вышли из кофейни и, перейдя проспект, двинулись по аллее узкого Александровского парка, зажатого между дугой Кронверкского проспекта и стенами старого Кронверка, что хранит в своих холодных залах мужское наследие сотен лет – оружие всех видов и размеров. В парке было людно, народ высыпал на прогулку в солнечный осенний выходной. Поскрипывал гравий под каблуками, мы болтали о джазе, вернее, говорил Джон, а я слушала, кивала, витала в облаках, любовалась его сережкой, наслаждалась хрипловатым голосом и думала, что не пойди я на тот концерт, мы могли бы больше не встретиться никогда, в общем, погрузилась в состояние героини любовного романа, благоговейно взирающей на своего возлюбленного.
Выйдя на набережную, мы прошли вдоль Петропавловки и выбрались на Троицкий мост. Здесь, как обычно, весело буйствовал невский ветер, который, казалось, даже покачивал фонари на мосту. Мы остановились у фигурной чугунной решетки, стояли, глядя на Неву, на стрелку Васильевского, на простор, окаймленный гранитом и колоннадами, вязью Эрмитажа и тонким шпилем Петропавловского собора.
− Когда стою здесь, мне всегда кажется, что город уплывает куда-то со всем своим каменным содержимым, – задумчиво сказал Джон.
Ветер рвал прядку его длинных волос, и мне немыслимо хотелось пригладить ее. Он притянул меня к себе, поднял воротник моего пальто.
− А ты лирик, Джон, – прошептала я.
− У тебя были сомнения на этот счет, Глаша? – он опять усмехнулся. – Лирик...
Какой смысл он вложил в интонацию, с которой повторил это слово? Я ничего не знала о нем, несмотря на то, что узнала так близко.
Перебравшись через Неву, мы свернули к Летнему саду, и здесь я чуть было не рассказала Джону, как позавчера бросилась догонять его двойника. Кажется, это было давным-давно, в иной жизни, в которую, впрочем, мне предстояло вернуться очень скоро, завтра. На аллеи спускались прохладные прозрачные сумерки.
− Ужасно хочу есть, – заявил Джон, когда мы выбрались из сада. – У меня есть два предложения: первое, – едем домой и готовим ужин, второе – идем в какую-нибудь едальню. Право выбора за тобой...
Домой? Странно-волнующе прозвучало для меня это его «домой».
− Джон, мне нужно домой, – жалобно протянула я, сама себе не веря.
− Я понял, значит едем.
− Но я имела в виду свой дом...
Он, не отвечая, подхватил меня под руку, видимо, забыв, что предоставил мне право быть ведущей.
«Кажется, его напрягает слишком долго быть ведомым» – подумала я, следуя за Джоном, как одалиска за султаном. Он поймал такси, мы доехали до супермаркета, где загрузились продуктами, словно собирались жить в квартире Саши Бажанова как минимум неделю.
− Готовим пиццу, – объявил Джон, выгружая на кухне пакеты с продуктами.
Я присела на диванчик, размышляя, стоит ли предложить свою помощь в качестве поваренка, а Джон, словно прочитав мои мысли, вдруг спросил:
− Глаша... будешь наблюдать? Ты умеешь замешивать тесто?
− Нет, – честно призналась я.
− И никогда не пробовала?
− Никогда...
− Не хочешь рискнуть?
− Наверное хочу, только под твоим чутким руководством, – мужественно согласилась я.
Я опять облачилась в ставшую уже любимой рубашку, обвязалась полотенцем вместо фартука и в панике уставилась на миску, в которой плавали два ярких круглых желтка. Джон взял вилку и ловко заработал ею, превращая желтки в пышную массу, а затем передал инструмент мне.
− Взбивай!
Кое-как справившись с желтками, я добавила в миску муку.
− Руками, руками, – сказал Джон, – тесто получится лучше...
Я опустила руки в миску, пальцы слипались и увязали в клейкой густой смеси.
«Сейчас потерплю полное фиаско, и он опять будет чувствовать себя на высоте, – с обидой подумала я. – Неужели человек с интеллектом не способен грамотно изготовить тесто?»
− Нет, не так, сильнее и... нежнее, – услышала я за спиной, и губы Джона защекотали мою шею.
− Как это, нежнее...? – пробормотала я.
− Как-то в этом роде... – прошептал он и, сплетя свои пальцы с моими, начал ловко месить тесто, на глазах превращая вязкую массу в пухлый живой дышащий шар.
Джон вдруг развернул меня к себе, и я потеряла счет времени, сознавая, что, видимо, мне так и не суждено научиться этому сложному искусству вымешивания теста.
Несмотря на возникшие препятствия, пиццу нам все-таки приготовить удалось, и я могла уверенно констатировать свое активное участие в этом непростом для меня деле, поскольку после затянувшегося тренинга по вымешиванию теста, мне была доверена нарезка помидоров, ветчины, зелени, долек ананаса и сыра для начинки, с чем я вполне успешно справилась, получив благодарность от шеф-повара в виде роскошного поцелуя, чуть было вновь не закончившегося отнюдь не кулинарным экзерсисом.
Мы накрыли стол совместными усилиями, словно семейная пара в период медового месяца. Джон достал из пакета тарелки, завернутые в плотную серую бумагу, удовлетворенно кивнул.
− Сейчас принесу бокалы, они в комнате в сумке остались.
Бокалы он приобрел в супермаркете вместе со столовым наборами и тарелками.
− Давай я, а ты вино откроешь, – сказала я, разглядывая бутылку Шабли, которую Джон после тщательных поисков откопал на полках магазина.
− Нет, я сам принесу... ты пока распакуй и сполосни тарелки...
Он ушел в комнату, а я вымыла и протерла новую посуду, полюбовалась заполненным аппетитными закусками столом, центр которого венчала благоуханная пицца, только что извлеченная из духовки, и вдруг вспомнила, что Джон купил фиалки, маленький букетик, их продавала усталая улыбчивая женщина в переходе. Где они? Со вздохом взглянув на служащие мне укором Мишины хризантемы, пристроенные в пузатой керамической чашке и сосланные на подоконник, я отправилась за фиалками, сообразив, что они остались в пакете, который я, по всей вероятности, бросила в прихожей вместе с сумочкой. Я вытащила из пакета помятые фиалки и остановилась, расправляя букетик, от которого пахнуло влажной свежестью. Из-за неплотно закрытой двери в комнату приглушенно доносился голос Джона. Я невольно прислушалась.
«Да, я же уже сказал: буду завтра, часов в десять... нет... да, договорились... да, конечно... – пауза, потом он добавил: – Да, Алёна... нет, не тревожься...просто пришлось сегодня работать... да, после концерта... нет... мы завтра с тобой поговорим... да, важно... не волнуйся... нет... да, утром я приеду...».
Я прижалась к стене, пытаясь успокоиться, бешено заколотилось сердце. И зачем я опять так разволновалась? Что изменилось? Просто напросто подтвердились мои подозрения... Я же решила и постановила для себя, что это только день моей жизни, возможно, самый лучший, или один из лучших, но только день. Меня не интересует его жизнь, завтра я расстанусь с ним и не собираюсь больше встречаться.
«Нечего подслушивать и морочить себе голову, – дуэтом выступили мои внутренние оппоненты. – Будь сегодня просто женщиной».
«Видимо, роль просто женщины мне не совсем под силу» – ответила им я.
«Ничего справишься, не маленькая» – пропела парочка негодяев.
«Хорошо, возьму себя в руки и достойно и легко доживу до утра».
«Успеха...» – сочувственно пожелали они.
Дверь в комнату распахнулась, я сжала в кулаке букетик.
− Фиалки... – сказала я. – Вот, оставила в пакете...
В моей сумочке, лежащей на стуле, завибрировали музыкальные такты, за ними вступил голос Тома Джонса «If you go away on this summer day...». Я схватилась за сумочку, вытаскивая телефон. Джон вопросительно взглянул на меня, на телефон, махнул коробкой с бокалами в сторону кухни:
− Разговаривай, я пойду...
Я кивнула. В трубке раздался мамин голос:
− Аглая, ты явишься домой или нет?
− Мам, ну я же объяснила... – начала я, злясь, что мне опять приходится оправдываться. – Завтра буду дома. У меня все в порядке, не волнуйся, мама...
− Сомневаюсь... ты хоть отдаешь себе отчет в своих поступках? С кем ты болтаешься? У кого ночуешь? Что ты о нем знаешь? Ты не позабыла, что тебе завтра на работу?
− Мама, я большая девочка, – ответила я, теряя терпение.
«Мама права, – вступил разум, – Ты ничего о нем не знаешь, ты бросилась в этот омут с головой, зачем?»
«А кто только что подбивал меня на то, чтобы доиграть начатую роль? – вскипела я. – Будь хоть чуть-чуть последовательным!»
Я выслушала все матушкины тревоги и сомнения и, после того как она сурово попрощалась и отключила телефон, бухнулась на стул в очередном припадке душевного смятения. Из кухни появился Джон.
− Глаша...
Я бодро вскочила и изобразила улыбку, изо всех сил надеясь, что она не выглядит вымученной.
− Иду...
Пусть утверждают, что ужин при свечах это всего лишь банальный, затертый до дыр прием, чтобы соблазнить и умаслить женщину! Возможно он и банален, и дыряв, но все же безотказно действует на слабые дамские сердца, жаждущие прекрасных банальностей и банальных чудес! Правда, главным атрибутом сей романтично-свечной трапезы все-таки является мужчина, – тот, чья свеча согревает данное женское сердце, иначе воск, парафин или стеарин будут расплавлены впустую. Я не оказалась исключением из правила, когда Джон распахнул дверь на кухню.
Здесь царил волшебный полумрак. Источником света стал стол, на котором теплым пламенем плавилась свеча; переливались лимонным золотом бокалы, по потолку и стенам скользили косые ломкие тени. Я опустилась на диванчик, теребя в руках злосчастные фиалки. Джон взял цветы из моих рук, пристроил букет в тонкий стакан и поставил его посредине стола, подал мне бокал с вином, приподнял свой, отпил, глядя на меня. Глаза его казались светлыми, щеки темнели загустевшей щетиной. Что могла я прочитать в этой прозрачной каре-зеленой глубине, и что он прочел в моих глазах, если хотел этого? Я отвела взгляд и уставилась, как завороженная, на его сережку.
− Пробуй... отличное Шабли... чуть горчит... – сказал он.
− Давай, я скажу тост, раз уж ты не любишь их произносить, – выдала я.
Какие-то отчаянные, но явно ненужные слова рвались наружу, я тут же пожалела о своем необдуманном предложении, потому что говорить глупые фразы о случайной нашей встрече мне не хотелось, а объяснить, что чувствую, я не могла, и в этой сумятице мыслей и ощущений я не нашла ничего лучшего, как ляпнуть:
− Мне хорошо с тобой, Джон...
«Идиотка, – тут же откликнулся разум. – Это звучит где-то на уровне признания в любви. Тебя заносит, очнись...»
«Неважно, – ответила я, подмигнув естеству. – Это же последний тост. Мои слова не имеют никакого значения. У него же есть...» – на этом месте я оборвала себя и разум.
Я вымешивала тесто, причем, это получалось у меня очень здорово, просто виртуозно, но пухлый комок становился все больше и больше, удивительным образом превращаясь в огромный воздушный шар, и я вдруг испугалась, что он сейчас лопнет. В детстве, да и до сих пор, мне всегда становилось не по себе, когда приходилось надувать воздушные шары. Я попыталась вытащить руки из непослушного теста, но они прочно прилипли к нему, а шар рос, неуклонно и страшно надвигаясь на меня своим бледно-желтоватым боком. Я в отчаянии задергалась, попыталась закричать, но не услышала своего голоса, зато в ушах зазвучал какой-то посторонний звук: мелодично нарастающее бульканье, как будто колокольчик звенел в воде.
«Колокола в воде не звонят» – подумала я и услышала шепот: – Глаша, просыпайся.
Я открыла глаза, Джон шептал мне на ухо:
− Просыпайся, ты говорила: тебе на работу с утра...– я почувствовала его губы и шероховатость щеки, его руки и поддаваясь его желанию, погрузилась в полусонное немыслимое блаженство.
Я лежала в объятиях Джона, медленно пробуждающийся рассудок пьяно пытался сосредоточиться на чем-то важном. Уже утро! Совсем утро!
«Будильник уже звенел... – вспомнила я. – И вместо того, чтобы встать и, как было запланировано вчера, ехать домой, чтобы переодеться и забрать конспекты и контрольные, я опять сдалась этому неуемному типу и предалась с ним греховным усладам!
− Джон! – закричала я, вырываясь из его рук. – Который час?
На дисплее мобильника строгие суровые цифры безжалостно сообщали о половине девятого. Я безнадежно опаздывала из-за того, что предоставила естеству ведущую роль, которую оно и отыграло от души, воспользовавшись полной недееспособностью рассудка. Я вылетела из комнаты, забегала, спешно приводя себя в порядок. Джон поймал меня на ходу, когда я в очередной раз перебегала из ванной в комнату в поисках своих вещей и размышлениях, не забыла ли чего-нибудь.
− Успокойся. Я сварил кофе, идем, перекусишь.
− Джон, я не успею!
− В любом случае, одну я тебя не отпущу и провожу. – спокойно заявил он.
− Ты не понимаешь, у меня семинар, который начнется буквально через сорок минут, а мне ехать через весь город, я уже домой не успеваю заехать, чтобы переодеться...
Я замолчала, воочию представив свое появление на занятиях перед Мишей Сыромятниковым в том же самом костюме, в котором явилась к нему на неудавшееся официозное свидание. Что он подумает?
«Впрочем, может быть он и не помнит, во что там я была одета, мужчины ведь не очень обращают на это внимание. Или вообще не придет на занятия, что было бы просто великолепно» – подумала я, тут же устыдившись столь крамольной для преподавателя мысли.
Джон же, воспользовавшись моим замешательством, затащил меня на кухню, налил кофе, достал из духовки горячие бутерброды. Когда он только успел все это сделать?
Мы вылетели из дома и не сразу поймали такси. Всю дорогу молчали, Джон держал меня за руку, поглаживая мои пальцы, тем самым наводя панику в стане моих нервных окончаний и лагере мыслительных способностей. Таксист выехал на Сенную.
− Остановитесь здесь, ... нет, лучше немного вперед по Садовой и высадите меня где-нибудь там, на углу, – попросила я, поймав случайно оформившуюся мысль, что не стоит выгружаться из такси прямо напротив парадного входа в универ.
Я увидела краем глаза, нет, скорее, почувствовала, как усмехнулся Джон.
Таксист тормознул, я повернулась к Джону, вытащила ладонь из его руки.
− Все было... замечательно, – сказала я. – Спасибо тебе за все...
− Забавно... – бросил он, не забыв украсить свою наглую небритую физиономию традиционной усмешкой, взял меня за плечи и притянул к себе.
− Джон... – слабо запротестовала я.
Он поцеловал меня, коротко и нежно, сжал руку.
− Иди, опоздаешь... – выскочил из машины и, обойдя ее, открыл передо мной дверцу.
Я неуклюже выбралась с сиденья, мы постояли, глядя друг на друга.
− Ну, пока, – сказала я.
− До свидания, – медленно ответил он и провел ладонью по моей щеке.
Надо было срочно прекращать это и уходить.
− Все, я пошла, пока... – повторила я и, не сдержавшись, ответно провела пальцами по его колючей небритости, махнула рукой и ринулась прочь, почти бегом. На углу Московского остановилась, обернулась, Джон стоял на том же месте, засунув руки в карманы куртки, смотрел мне вслед. Я снова махнула рукой и повернула за угол.
Такого со мной еще не бывало. Я явилась на семинар, опоздав на пятнадцать минут, без лекций, без проверенных контрольных, которые спокойненько лежали дома. Заскочив по пути в преподавательскую, я перекрутила свой шарфик, спрятав, насколько смогла, его алую сущность и выставив миру бледно-зеленую, нашла в шкафу сборник задач и свой старый конспект и ринулась в аудиторию.
«А он ведь даже не спросил номер моего телефона! Ничего не захотел узнать обо мне, где я живу и с... кем... И это хорошо, замечательно, потому что так проще будет пережить все это! – в голове стучали дробные молоточки обиды и самоубеждения. – Он прекрасно развлекся с подвернувшейся под руку женщиной, у которой не хватило ни воли, ни гордости, чтобы уйти от него в нужное время. Прожигатель жизни! Негодяй!»
На этой пафосно-трагической мысли я ворвалась в аудиторию, прогромыхала каблуками к столу, бухнула на него свою легкомысленную сумочку, тут же пожалев, что мне не хватило ума оставить её в преподавательской, добавила к ней учебник и конспект и встретилась взглядом с Мишей Сыромятниковым. Я не отвела глаза: злость и обида закипали во мне. Мое «здравствуйте», кажется, прозвучало, как пожелание долгих лет жизни из уст палача, замахнувшегося топором. В аудитории раздался дружный басовитый вздох из серии «Ну вот, сегодня она не в духе...»
− Задачник Кривободрова у кого-нибудь имеется в наличии? – грозно спросила я. – «Неужели ему совершенно все равно?» – откройте страницу... э-э-э... тридцать пять... задача... – «он ни слова не сказал мне на прощание...»... – сорок шестая... – «мог бы, хотя бы из вежливости попросить телефон...», – определение расчетных усилий в стержнях данной фермы по линии влияния, – «и кто такая Алена?» –надеюсь, тема еще не забыта с последней нашей встречи...
− Нет, не забыта... – раздался голос Миши Сыромятникова.
Я замолчала, уставившись на Мишу, который смотрел на меня мрачно, без своей обычной улыбки. Ничего себе! И он намекает мне на что-то! А во всем виноват Джон, который соблазнил меня и бросил на произвол судьбы, на растерзание всем моим тараканам, которых я успешно развела за последнее время в немалом количестве. Я стиснула зубы, горло сдавило, еще чуть-чуть, и я позорно разрыдаюсь перед двенадцатью, нет... восемью... хотя, количество не имеет значения, студентами мужского пола, навеки поставив на себе клеймо истерички, неврастенички и более того, учитывая Мишу, падкой до юношей старой нимфоманки.
Я стиснула зубы, сделала глубокий вдох, откашлялась.
«Ты сейчас не женщина, ты – преподаватель, который всегда должен держать себя в руках, – сказала я себе. – Вперед, несчастная, и с маршем!»
− Итак, мы начинаем с опорного узла А, разберем момент, когда груз находится справа. Сыромятников, Миша, вы сможете прокомментировать решение у доски?
Миша зыркнул на меня глазами, и я с тоской подумала, что сейчас он выдаст что-нибудь непотребное, но он молча выбрался из-за стола и направился к доске.
«Я сказала вчера: «Мне хорошо с тобой, Джон», а он коротко ответил: «Взаимно» и осторожно прикоснулся округлым боком своего бокала к краю моего. Тонкое стекло легко звякнуло, горьковатое ароматное вино приятно защипало гортань, Джон выложил треугольник пиццы на мою тарелку, что-то говоря, пламя свечи колебалось, я таяла и исчезала в бездумном пьянящем полумраке, в звуках его хрипловатого голоса, в глубине его глаз...»
− Аглая Георгиевна!
Я огляделась вокруг, семь пар глаз с интересом взирали на меня, восьмая – прожигала затылок.
− Теперь разберем все виды нагрузок, – объявила я, обнаружив вместо свечей люминесцентные лампы. – Начнем, как обычно, с сосредоточенных сил...
июль-декабрь, 2008 г.
Copyright © 2008 Ольга Болгова
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
