Творческие забавы

Fan fiction

Светланa Беловa

Начало   Пред. гл.

Алиса со злостью захлопнула крышку телефона и едва сдержалась, чтобы не шарахнуть его об асфальт. «Ах, мы с Генриком так волнуемся, так волнуемся!!!» − мысленно передразнила она своего братца, который свалил ей на голову этого чертова англичанина, а теперь ах! волнуется. В голове опять пронесся сегодняшний такой отвратительный вечер.

...Алиса с удовольствием разглядывала чудную работу Познеева «Вечер», которую ей показала Татьяна. Дед любил этого художника и был с ним знаком и очень дружен. Познеевы частенько выбирались к деду за город, и тогда заводили пироги, раздували старый заслуженный самовар, а на террасе до поздней ночи горела лампа в хороводе мотыльков. И разговоры, ах, какие велись разговоры! Алиса сидела всегда с горящими глазами и открытым ртом на этих посиделках, а загнать ее в дом было просто неосуществимым делом, да мама потом уже и не пыталась отправить ее в кровать.

И сейчас, когда она смотрела на «Вечер», вдруг ей показалось, что все вернулось, что дед жив, и что они с бабушкой уже заждались ее за городом, а она все занята какими-то дурацкими ненужными делами, вместо того, чтобы бежать, ехать, мчаться туда, в этот дом с лампой на террасе в хороводе мотыльков...

Татьяна, заметив странно покрасневшие глаза Алисы, приобняла девушку и даже посмеялась, «какая девочка-то у нас нежная!» и тут же утащила ее из каюты. Алиса в ответ, стряхнув наваждение, так некстати нахлынувшее, тоже улыбнулась, и, зайдя следом в салон, огляделась. Тут липкие гадкие щупальца тревоги вновь выползли из дальних уголков и стали тяжело и противно ворочаться в животе: ни Генри, ни Дианы здесь не было. Алиса снова обвела взглядом присутствующих, помахала рукой Димке, улыбнулась Андрею, ответила на вопрос Евгения по поводу впечатления от «Вечера», а сама невольно все искала и искала, хотя все уже было понятно.

Димка, видимо, заметил ее рассеянный взгляд, который она время от времени бросала вокруг, и невольно украдкой глянул на лестницу, ведущую на верхнюю палубу. Алиса, немедленно все поняв, короткими галсами стала передвигаться туда, хотя все в ней вопило и орало, чтобы она не смела делать глупостей, но какой-то чертик внутри стал тоже подзуживать: «Давай, сходи, полюбуйся и успокойся!» Она даже нехотя удивилась, какой гадости только нет у нее внутри: и щупальца, и чертики − кунсткамера какая-то, честное слово!

Когда она все же вскарабкалась по лестнице, то тут же поняла, что эпитет «дура», которым она себя тут же поименовала, самый, пожалуй, мягкий из возможных.

Генри стоял спиной к ней, опершись о перила ограждения, а рядом, практически повиснув на его правой руке, стояла Диана. И они весьма мило ворковали. По-видимому, план захвата был близок к своему осуществлению. В грудь ударилась целая сковородка обиды. Именно так она представлялась Алисе: плоская, круглая на длинной ручке, и с размаху летит прямо в нее.

Алису как ветром сдуло с лестницы, и она подошла к Татьяне:

− Танюша, милая, прости меня, я совсем забыла, мне очень срочно нужно уехать. Нельзя никак это сделать?

Татьяна огорченно вздохнула и пообещала помочь. Потом Алиса незаметно для гостей выскользнула из салона, расцеловала Татьяну и, еще раз десять попросив прощения, прыгнула в лодку, которая бултыхалась возле яхты для всякого пожарного случая. Молодой человек Коля доставил ее на причал в лучшем виде, помог выбраться на берег и, отсалютовав, отправился в обратное путешествие.

А Алиса, едва сдерживая слезы огорчения и обиды, поплелась на стоянку такси. Но потом, представив, как она заявится в одинокую пустую квартиру, резко передумала и решила прогуляться по набережной, благо вечер был на удивление хорош. Она прошлась по узорчатой разноцветной дорожке из брусчатки, потом вскарабкалась по лестнице и вышла на оживленный бульвар. Нарядные люди, дети, парочки, собаки - все куда-то шли, расслабленные, счастливые и вполне довольные жизнью, и Алиса постепенно среди шумной толпы гуляющих тоже стала оттаивать, обида словно вымывалась из ее души легким вечерним бризом, тянущим от реки.

Потом, вдоволь набродившись, несколько успокоившись, она перешла с набережной на улицу и встала на тротуаре, пережидая парочку машин, которые видимо тоже были заражены этой леностью выходного летнего дня. Алиса ступила на тротуар, и тут, едва не сбив ее с ног и перепугав, отчего она неловко шлепнулась на бордюр, рядом пронесся мотоциклист, потом, затормозив, вернулся назад и, стащив шлем, наклонился к девушке, протягивая руку:

− Ушиблись? Что же вы, девушка, на дорогу-то не смотрите? − и белозубо улыбнулся.

Алиса мигом вспылила, а слезы тут как тут − вернулись и закипели в глазах:

− Вы что, совсем с ума посходили! Чего вы носитесь здесь, как угорелый? Господи, да что же за вечер такой сегодня!

Парень спрыгнул со своего мотоцикла и, опустившись на корточки, встревожено заглянул ей в глаза:

− Ну что же вы, ну не огорчайтесь, пожалуйста. Хотите, я вас домой отвезу? Давайте-ка, во-от так, замечательно!

Алиса, опершись на его руку, поднялась, хотя и не без труда и посмотрела на своего обидчика: парень был на полголовы выше, сероглазый, загорелый, коренастый и смотрел на нее так участливо, что Алиса тут же нахмурилась. Пожалел он ее, гляди-ка, вот пусть теперь и в самом деле везет домой, раз едва не переехал своим мотоциклищем. Потом кое- как, покряхтывая и постанывая, она уселась на заднее сиденье, парень водрузил ей на голову шлем, велел держаться покрепче и, спросив адрес, крутанул ручку газа.

Домчал он ее до дома довольно быстро. А, когда она с трудом спрыгнула с его железного коника, буркнув «Спасибо», неожиданно придержал ее за руку и, широко улыбаясь, спросил:

− Может, хоть скажете, как вас зовут? Не можем же мы вот так просто расстаться!

Алиса уставилась на него, пораженная таким веселым нахальством, и, скорее от неожиданности, пролепетала:

−  Алиса…

−  А я − Иван, очень приятно! Вы уж простите меня за наезд, я, правда, не хотел, вы так быстро появились.

Алиса возмущенно дернула головой:

− Ничего и не быстро, смотреть нужно, как следует! − и, отвернувшись, поковыляла к двери, а нахальный мотоциклист спросил:

− А, может, телефончик дадите? Должен же я справиться о вашем здоровье!

Алиса укоризненно глянула на него через плечо:

−  Ну, вы уж совсем, − и она постучала согнутым пальцем по лбу, −  Езжайте −  и поаккуратнее с пешеходами.

Но тот не унимался:

− Может, в аптеку нужно сгонять? Должен же я хоть как-то себя реабилитировать в ваших глазах!

Алиса резко повернулась к Ивану, неожиданно ее осенила мысль:

−  Слушайте, отвезите-ка меня в одно местечко.

−  В травмпункт, что ли?

−  Почти! Это здесь рядом,– и Алиса назвала новый адрес. Она вдруг поняла, что никак не может сейчас остаться в своей квартире, и решила ехать в студию деда. В голове шевельнулись воспоминания о «Вечере», и знакомый холодок пробежался по позвоночнику, так с ней бывало, когда вдруг обуревало желание порисовать. Тем более, что, лучше она посидит за мольбертом, или поразглядывает свои старые работы, чем сидеть и ждать, когда вернется Дима и, скорее всего, один...

Она сердито качнула головой, пытаясь отогнать дурацкие мысли, и снова вскарабкалась на мотоцикл. Возле дома, где располагалась студия, она уже ловчее спрыгнула с сиденья и, махнув Ивану, поднялась по лестнице, но от того не так-то просто было отделаться:

− Алиса, ну теперь-то я заслужил ваш телефончик. Все явки и адреса ваши я уже знаю, так что дело за малым!

Алиса покачала головой и взмахнула рукой:

− На этот раз уж точно − все! Поезжайте.

−  Ну, тогда до свидания!

−  Ну, уж нет, никаких свиданий! У меня столько здоровья нет падать под ваши колеса. Одного раза мне было вполне достаточно.

− Знаете, Алиса, я человек настойчивый!

−  По-моему, вы человек назойливый да к тому же и невнимательный водитель. Все, закончим на этом, −  и она, нажав на кнопку домофона, зашла в подъезд.

Войдя в квартиру, занимавшую два верхних этажа и переоборудованную под студию, с огромными четырехметровыми окнами, Алиса сбросила сандалии и пошевелила освобожденными пальцами ног. Потом прошла по коридору, по пути провела пальцем по книжной полочке и, обнаружив пыль, покачала головой: совсем разленилась, уже недели три здесь не появлялась, запустила все хозяйство. Но сейчас ей совсем не хотелось брать в руки тряпку, а хотелось… Ну да, холодок, не переставая, пощипывал ей затылок и гладил спину.

Она подошла к шкафчику, набитому доверху банками, тюбиками с краской, кистями, углем, бумагой, подрамниками, - короче всякими художественными штуками и, порывшись на полках, достала коробку с акварелью. Потом, поразмыслив, затолкала эту коробку обратно и вместо нее раскопала другую коробочку, поменьше, в которой перекатывались угольные карандаши. «Да, это именно то, что нужно. То, что нужно...». И она, пошуровав в углу среди рулонов и папок с бумагой, вытащила небольшой шероховатый лист и приколола его к мольберту. Потом настроила свет, поскольку в квартиру уже вползали вечерние сумерки. Потом вытащила из тяжелого кованого сундука, который однажды откуда-то притащил Димка и подарил деду, свой любимый комбинезон и, переодевшись, уселась напротив листа.

Все мысли и переживания последних дней вдруг отхлынули от нее, и она осталась наедине с этим белым листом. В голове проплывали какие-то смутные образы, Алиса никак не могла ухватить их за хвост и навести резкость. И вдруг из глубины сознания неожиданно, так, что она даже вздрогнула, выплыло лицо, очень четкое, ясное, знакомое до последней черточки. Алиса поднялась, медленно подошла к листу и, перехватив поудобнее уголь в пальцах, сделала первые штрихи.

...Спустя какое-то время, она, испачкав руки, подбородок и нос, хмурясь, придирчиво разглядывала набросок. Потом со вздохом дотронулась карандашом до листа еще раз, сделав последний штришок, растушевала его, и, отступив, медленно опустилась на стульчик. С листа на нее смотрел Генри Дэшвуд, улыбаясь одними глазами. И смотрел он ей куда-то в самую серединку сердца...

Алиса шумно выдохнула, только сейчас поняв, что почти не дышала последние несколько минут. Потом схватила кусок белой ткани и сердито закрыла мольберт со словами:

−  И не надо так на меня смотреть!

Причем ей показалось, что Генри на рисунке обиженно поджал губы: дескать, ты на меня злишься, но я тут не при чем.

Алиса потрясла головой и направилась в ванную смыть с себя и уголь, и волнение, вновь охватившее ее. Потом, разобрав диванчик в углу соседней комнатки, без сил свалилась на него и, прокрутившись пару часов с боку на бок, в конце концов, уснула, причем безо всяких волнующих сновидений.

А в это самое время всего в двух кварталах от нее мужчина с портрета стоял, уставившись на огни города, и мысленно спрашивал, сам не зная у кого: «Где ты, Алиса?»

В эту ночь он снова не смог заснуть. С той самой минуты, как он понял, что Алисы нет с ним рядом, что все его мечты провести с ней чудный вечер разбились вдребезги, снова вернулся лондонский холод и занял свое привычное место от кончиков пальцев до самой сердцевины души, хотя вечер был довольно теплым.

В продолжение вечеринки Генри был малоразговорчив, чем заслужил вполне закономерное мнение о себе, как о чопорном и высокомерном англичанине. Но ему было абсолютно все равно. Была бы его воля, он, как и Алиса, с великой радостью сбежал бы с этого праздника жизни.

Одно немного согревало душу − это то, с каким сочувствием вдруг стал относиться к нему Дмитрий и как он в течение всего вечера пытался оживить и развеселить своего молчаливого друга. Как всеми силами старался поговорить о каких-то приятных вещах, а в конце вечеринки посочувствовал: дескать, не переживай, друг, Алиса вспыльчива, но быстро отходит, и не пройдет и нескольких часов, как вы с ней поговорите и, наконец, разберетесь в своих запутанных делах.

Генри, не углубляясь, только молча кивал и потягивал из высокого бокала вино, даже не ощущая его вкуса, хотя оно должно было быть весьма неплохим. Но процессы глубокой заморозки шли своим чередом. И все же во всей этой истории были и свои плюсы: он, наконец-то, мог все обдумать, разложить по полкам, но, поразмыслив, вдруг понял, что это теперь не нужно. Совсем. Теперь размышления об их поцелуе приносили только мучительные ощущения, от которых хотелось постоянно поморщиться.

Так плохо бывает, когда понимаешь, что чего-то с тобой уже не случится никогда. Так больно бывает расстаться с детством, с близкими людьми, с родным домом, когда ты уезжаешь, ясно осознав, что больше не вернешься сюда, хотя все вокруг бодро уверяют, что будут ждать встречи. Но тебе-то лучше знать…

Вот такими мыслями была полна его голова, когда малыш «Командор» наконец причалил к пристани, и все в замечательном настроении высыпали на набережную. Уже зажглись фонари, было довольно поздно, с реки тянул прохладный ветерок. Все быстренько распрощались, гостеприимные хозяева вернулись на свой кораблик, а гости, рассыпавшись по машинам, разъехались кто куда.

Диана скользнула на сиденье возле Генри, заставив его невольно отодвинуться, словно она была виновата в его бедах, и тихонько проговорила:

− Ну что, сэр, не передумали? Поскольку Алису вы проворонили, случайно никаких изменений в планах не предполагается? Ой, да не пугайтесь вы так, я не собираюсь вас тут же и немедленно совращать,− усмехнулась она. − А Алиске я позвоню и объясню, какой непоколебимый у нее кавалер, о`кей?

− Диана, я прошу вас этого не делать. Мы сами обо всем поговорим. В конце концов, это наше priv... э-м-м-м, частное дело.

Диана пожала плечиком:

− Ну, как хотите. В кои-то веки собралась сыграть благородную роль, так нет! Они сами, все сами. Ну, собственно, и на здоровье! Андрюшечка, я здесь выйду, спасибо дорогой, день получился просто ошеломительный. Пока-а! − пропела она, выпархивая из Хаммера, а мужчины поехали дальше. На Воскресенской они с Димой выбрались из машины, попрощались с Андреем, поблагодарив за замечательный праздник, который получился таким интересным, и поднялись по ступенькам к подъезду.

Дима, задрав голову, поглядел на темные окна квартиры и резюмировал:

− Кажется, спит наша красавица.

Генри кивнул, стараясь сдержать волнение и злясь на лифт, который почему-то полз, как черепаха, потом злясь на ключ, который очень медленно поворачивался в замке. А потом все снова стало плохо, когда никакой спящей красавицы дома не оказалось. Дима недоуменно посмотрел на Генри и растерянно пробормотал:

− Наверное, за город укатила?

Он подошел к видеофону, настроенному на стоянку, включил кнопку и, подождав, пока крошечный экранчик осветится бледно-голубым светом, почесал в затылке:

− Хм, странно, обе машины на месте. М-да, все гораздо серьезнее! Давай-ка наше любимое питье под разговор,− с этими словами Дима снова достал пузатую бутылку «Багратиона» и, плеснув в бокалы густой напиток, протянул один из них Генри − Ну, рассказывай, чем ты ее так перепугал, что она умчалась со сверхзвуковой скоростью в неизвестном направлении?

Генри опустился на диван и, отхлебнув жгучую остро пахнущую жидкость, исподлобья глядя на своего собеседника, четко и раздельно произнес:

− Я ее поцеловал. Она исчезла. По-моему, все предельно ясно.

Дима вытаращил глаза и выдохнул:

− Ну, вы даете! Когда только успели?

− Там, на трибуне. Все вышло само собой, совершенно независимо от нас. Но я бы отдал полжизни, чтобы это повторить. Твоя сестра, кажется, придерживается иного мнения на этот счет, судя по ее внезапному исчезновению.

Дима покачал головой:

− Так какого черта ты ей это все не сказал, а потащился с Дианкой на палубу? Она, наверное, решила, что ты ухаживаешь за нашей красоткой. Но, Генри, между нами: с Дианой ты бы поаккуратнее. Не успеешь и глазом моргнуть, как обнаружишь себя произносящим брачные обеты у алтаря. Нет, если она тебе понравилась…

− Дима, ты не слышал, что я тебе только что сказал? Кажется, о Диане не было произнесено ни слова.

− Да слышал я, слышал! Знаешь, я с Алисой говорил о тебе…

− Стоп, я не хочу знать ваш разговор. Будь любезен, уволь меня от этого.

− Просто, она знает, что ты развелся и что у тебя трудный период.

Генри усмехнулся:

− Ну что же тогда понятно, почему она скрылась так быстро. Ей, наверное, показалось, что я хочу с ее помощью решить какие-то свои моральные проблемы, хотя возможно, я ей просто не нравлюсь…

− Да нравишься ты ей! − заорал Дима в своей обычной бурной манере. − Я знаю ее всю свою жизнь и знаю, когда с ней происходят всякие такие вещи!

Генри недоверчиво уставился на своего возбужденного друга и, поболтав в бокале остатки коньяка, опрокинул их в себя.

Проговорили они довольно долго, и от этого разговора где-то глубоко внутри него зашевелилась крохотная надежда.

Потом Димка отправился спать, а Генри еще долго стоял у большого − от пола до потолка окна, смотрел на огни города и спрашивал, сам не зная у кого: «Где же Алиса?»

Как ни терзали его беспокойные мысли, заставляя порой впадать в полнейшее уныние, а, порой качая на волнах надежды, к утру он задремал. Она опять пришла к нему, но не стала приближаться, а стояла в отдалении и только грустно смотрела на него. Он пытался что-то сказать, как-то оправдать себя, но вновь, как и в прежних снах, не мог вымолвить ни звука, а она все стояла и, видимо, ждала от него каких-то слов. Потом молча повернулась и, укоризненно качнув головой, исчезла, а он проснулся с этим тяжелым недовольством в груди.

И в это же время в дверь забарабанил Дима, которому тоже как-то не очень спалось с утра. Они выпили кофе, лениво перебрасываясь фразами и глядя в телевизор на кухне, где двое ведущих кулинарной передачи готовили какие-то блюда и откровенно наслаждались процессом и своей беседой.

Дима вдруг хлопнул себя по лбу ладонью и воскликнул:

− Да-а, маразм крепчал! Собирайся, друг мой, мы совершим увлекательнейшую экскурсию в музей моего деда Арсения Северова.

Генри, вздохнув, попробовал отказаться. Честно говоря, ему совершенно не хотелось сегодня вновь окунаться в какие-то развлечения, а хотелось только одного: найти Алису и выяснить с ней все до конца, чтобы избавиться от ноющей боли, которая снова поселилась в груди и, словно подкрепившись вместе с ним утренним кофе, начала с новой силой терзать его изнутри.

Но Дима был неумолим, и, спустя полчаса, они уже ехали в лифте вниз. Подземная стоянка была полупустой, видимо, жильцы сбежали из города, кто куда. Генри провел рукой по Алисиной машине, словно поздоровался и ощутил странное удовлетворение, будто прикоснулся к исчезнувшей девушке. Стоявший рядом ВМW Х-5 нехотя огрызнулся и моргнул фарами, словно сердясь, что его потревожили, но, встряхнувшись, признал своего хозяина и бодро заурчал, готовый мчаться куда угодно по первому Диминому требованию.

Дима нажал на педаль акселератора и осторожно выехал со стоянки. На него вдруг напало какое-то странное немотивированное веселье, и он замурлыкал под нос, подпевая радиоприемнику. Генри же напротив был все так же мрачен и с непроницаемым видом смотрел в окно.

До цели они доехали очень быстро. А спустя пару минут Дима уже давил на кнопку звонка, который весело зачирикал за дверью. Дима оттеснил своего друга за угол двери и, услышав легкие шаги, скорчил умильную рожицу глазку. Дверь открылась, и Алиса хрипловатым утренним голосом осведомилась:

− А, это ты. Ну конечно, чему я удивляюсь? − и она замерла с открытым ртом, увидев Генри, который, услышав ее голос, выскользнул из своего укрытия и взволнованно уставился на нее, пытаясь держать себя в руках и не наброситься на девушку со своими объятиями и поцелуями. Видимо, все эти эмоции предательски замаячили в его глазах, поскольку Алиса немедленно залилась румянцем и, пятясь назад и судорожно сглотнув, поговорила:

− Д-доброе утро! Я вас не ждала.

Потом она несколько приободрилась и помахала рукой:

− Проходите же. Дима, что ты там топчешься в дверях? Генри, вы разучились ходить? Я знаю, чего вы пришли, наверняка, без меня не позавтракали. Но здесь я вам ничем не могу помочь. Холодильник совершенно пустой, чай и кофе такого… пенсионного возраста, что я не рискнула бы…

Она говорила быстро, почти не задумываясь, и всеми силами пыталась унять сердечко, которое так колошматилось в груди, что ей даже пришла мысль, что со стороны должно быть всем заметны эти сотрясения грудной клетки, да и спины, чего уж там. Сердце, похоже, заняло все свободное пространство внутри у Алисы и расчищало своими прыжками еще местечко.

Приятели, переглянувшись, прошествовали вслед за ней в большую комнату, и Димка с притворным оживлением заорал:

− Так вот куда ты, значит, исчезла вчера! Похудожничать захотелось! Ну, что, показывай, чего ты там наваяла! − и он, подойдя к мольберту, взялся за кусок ткани, наброшенный сверху на рисунок, но Алиса одним прыжком подлетела к Димке, оттеснила своего вездесущего братца прочь, как следует, отругала, заметила что-то насчет любопытствующей женщины Варвары, а сама снова раскраснелась, как маков цвет.

Генри исподлобья наблюдал за их препирательствами, слушал вполуха, а сам думал только об одном, чтобы Дима куда-нибудь − куда угодно! − исчез отсюда сейчас же, немедленно!

А Дима, удобно расположившись в одном из кресел, не спеша начал рассказывать о вечеринке на «Командоре».

Алиса, скрестив на груди руки, молча слушала своего разговорчивого братца, старательно − пожалуй, даже слишком! − избегая смотреть в сторону Генри, который устроился в кресле в другом углу. Он-то не собирался делать вид, что не узнает Алису, как, ему казалось, это делала она. Он тер подбородок кончиками пальцев и едва сдерживался, чтобы не вытолкать своего болтливого друга. И друг этот, видимо, что-то поняв, а, может, почувствовав, что от густого напряжения в комнате скоро все начнет искрить, а дышать станет невозможно, вдруг хлопнул себя по коленям, отчего Алиса подскочила на месте, а Генри вздрогнул в своем кресле:

− Так! У меня роскошное предложение: идемте завтракать. Здесь рядышком за углом «Жареное солнце». Там хорошие завтраки. И блинчики, и овсянка, между прочим. Да и кофе там варят замечательный.

Алиса пожала плечами в ответ и вопросительно взглянула на Генри, который, кажется, достиг крайней степени мрачности, но на призыв позавтракать ответил утвердительно, и она вышла в другую комнату переодеться.

Димка словно бы этого и ждал. Он по-кошачьи подлетел к мольберту и, приподняв ткань, бросил через плечо:

− Значит, ты ей не нравишься? А что же это, по-твоему?

Генри выкарабкался из кресла и подошел ближе. Сердце подпрыгнуло и немедленно взмыло вверх, ударившись о высоченный потолок, потом с размаху шлепнувшись на место, забилось там, видимо, вообразив, что оно − дальний родственник отбойного молотка. С рисунка на него смотрел…он сам.

Дима, воровато оглянувшись на дверь, водрузил ткань на место, а Генри, пытаясь унять волнение, заходил по комнате. Дима, снова лениво развалившись в кресле, с довольной улыбкой поглядывал на своего мечущегося друга и едва не потирал руки. Генри, заметив эту несказанную радость, подивился, вспомнив, как недоволен был Дмитрий, заметив его растущую привязанность к Алисе.

…Спустя полчаса они подходили к маленькому забавному заведению, раскрашенному в яркие солнечные цвета. Внутри было совершенно пустынно, не считая юной парочки, сидящей в дальнем углу. Все же одиннадцать часов − это непростительно раннее время для воскресного дня. Приветливые девочки-официантки очень обрадовались, что к ним хоть кто-то зашел, и с готовностью приняли заказ. Генри машинально кивнул на вопрос об овсянке, хотя вряд ли понял, что он заказал, Алиса выбрала блинчики с яблоками, а Дима, который больше всех рвался позавтракать, попросил принести кофе. Сестра с недоумением посмотрела на него, но не стала ничего спрашивать.

Когда заказ принесли, Димин телефон неожиданно затрепыхался в кармане его рубахи. Дима, извинившись, ответил на звонок, долго слушал, что ему говорили на том конце провода, гмыкал, хмыкал, в конце концов, нажав «отбой», быстренько заглотил кофе и заспешил:

− Так, други мои, я вас вынужден покинуть. Только что прилетел из Энска один серьезный товарищ, ребята встретили его и теперь ждут меня в агентстве. Как освобожусь, я вам перезвоню − с этими словами он исчез, оставив совершенно ошарашенную парочку наедине.

Алиса перевела взгляд на Генри и спросила:

− Что это было?

− Дмитрия вызвали на работу, − пояснил Генри, увлеченно орудуя ложкой, и пытаясь спрятать довольную усмешку.

− Сегодня воскресенье.

− Ну, для бизнеса нет расписаний и календарей. А вообще, мне кажется, ваш заботливый брат изобрел предлог, чтобы дать нам возможность поговорить наедине, − улыбка все же вырвалась из убежища, куда он старательно ее прятал и заиграла всеми оттенками, включая ямочки на щеках и милые морщинки в уголках глаз. − Хотя это мне кажется весьма странным. Ведь не далее как вчера он мне строжайше запретил приближаться к вам … на выстрел от пушки.

− На пушечный выстрел, − машинально поправила девушка. − Причем мне он тоже запретил даже смотреть в вашу сторону. Странно, не правда ли?

− Не странно. Видимо, он решил упразднить границы и таможенный контроль и пустить все на… самостоятельное течение.

Алиса подняла брови, и на губах ее заиграла лукавая усмешка:

− Ну, может быть, он поспешил, все же в границах есть свои плюсы.

Генри скрестил руки на груди и прищурился:

− Если границы призваны разделять, то, безусловно, они нужны, но для объединения границы излишни. И нужно только поаплодировать нашему мудрому начальнику границы, которая обладает такой удивительной мобильностью и сворачивается, как только в ней исчезает нужда.

Алиса подперла щеку ладошкой и ехидным голосом поинтересовалась:

− А вы уверены, что в ней исчезла нужда?

Генри, облокотившись на стол, приблизил к ней лицо и тихо произнес:

− Более чем!

В кафе они просидели довольно долго, причем, даже не заметив скорости течения времени. Вообще, когда они оставались наедине, со временем происходили довольно странные метаморфозы: то оно застывало и едва-едва плелось, то пускалось вскачь, так, что аж дух захватывало. Они говорили и говорили и не могли наговориться. Они узнавали друг друга, слегка дотрагиваясь до каких-то ранее неизвестных подробностей жизни каждого, они потерялись вдвоем в пространстве и времени.

Из забытья их вытащила официантка, которая, мило улыбаясь, спросила, не хотят ли они выпить еще кофе или чаю. Только тогда они очнулись и засобирались уходить, благодаря за уют и приют, и отличный завтрак, а между строк еще и за этот их тет-а-тет, важнее которого на тот момент ничего для каждого из них не существовало. С удивлением они обнаружили вдруг, что кафе, оказывается, уже наполовину заполнилось жаждущими и голодающими, а они в своем восхитительном забытьи этого совсем и не заметили.

Они вышли на улицу, и оказалось, что им совсем некуда спешить, что в их распоряжении целый чудесный, длинный, солнечный день, который может вполне стать днем многих открытий. И, не сговариваясь, они, взявшись за руки, неспешно отправились бродить по городу.

Алиса посматривала на него сбоку и спрашивала себя: как, когда ей стал так близок и понятен этот человек. Ведь не далее, как вчера, она, себя не помня от ревности и горя, сбежала от него, не сумев победить себя, удержать в руках, не посмев даже побороться за свое чувство. Что греха таить, просто-напросто она испугалась, струсила, что притяжение его слишком велико, слишком быстро растет в душе что-то огромное, и, раз попав под воздействие магнетического поля этого человека, потом придется с болью и кровью отдирать себя от него. А она еще помнила, как это бывает непереносимо, и, хотя воспоминания о прошлой неудаче со временем несколько притупились, но душа еще инстинктивно подергивалась от перенесенного когда-то шока, как от удара током.

Генри же, напротив, был абсолютно, безоговорочно, безудержно и беспредельно счастлив. Он даже посмеивался над своими вчерашними переживаниями, над своими ночными размышлениями, которые мгновенно улетучились, как только он понял, что она думает о нем, как только увидел свой портрет и прочел все, что там было написано этими летучими прозрачными штришками-черточками, словно она прокричала о своих чувствах с абсолютной подкупающей искренностью.

Он даже внутренне несколько поежился от того огромного, вселенского нечто, которое поселилось в его душе, и с удивлением признался себе, что давным-давно, а, может быть, и никогда ранее не испытывал таких восхитительных эмоций, да и не эмоций даже, а каких-то потрясающих всплесков, взбрыков, вывертов, всех этих штук, которыми в последние дни занималось его сердце. Наверное, это и есть то самое чистое, кристальное счастье, в который раз говорил он себе. Счастье, о котором сотни и тысячи лет кричат восторженные безумцы в балладах и поэмах.

И уже в который раз он благодарил судьбу и случай, которые привели его сюда, которые вложили в его руку нежные пальчики девушки, что идет сейчас рядом с ним и, опустив голову, чему-то тихонько улыбается. Он даже специально посмотрел на нее сбоку, пытаясь угадать ее мысли. А она в этот момент тоже подняла на него глаза, и они рассмеялись, поймав друг друга за этим тайным разглядыванием.

А вокруг них шумел, гудел, бежал куда-то огромный город, но они словно были одни в целом свете, как умудряются быть наедине влюбленные, находясь среди толпы, не замечая ничего, кроме друг друга.

Но цивилизация не заставила себя долго ждать и взорвалась подпрыгиванием и попискиванием мобильника в кармашке Алисиной курточки.

Она сначала даже не поняла, что это там ее беспокоит, поскольку все сотрясения были сосредоточены в области сердца, а никак не сбоку. Потом все же сообразила и, выудив из кармана телефон, нажала на отзыв.

− Э-э-э, солнышко, как дела? Я не помешал? − осторожно поинтересовался Дима.

− А что, твой гость из Энска уже уехал в свой Энск, и ты свободен? − осведомилась Алиса с лукавой усмешкой.

− Да прям! Сидит родимый! У нас просто небольшой перекур. Генри не слишком злится, что я его так бросил?

− А это ты у него спроси, − и Алиса сунула Генри трубку, одними губами прошептав «Дима».

Генри поднес телефон к уху и немного послушал собеседника, а потом ответил:

− Если бы ты этого не сделал, клянусь всем святым, я бы тебе помог… Так что передай горячий привет своему клиенту из э-э-э…Энска! − и он нажал отбой, вернув телефон его хозяйке.

− В чем это вы бы ему помогли?

− Я, пожалуй, сам бы отправил его встречать каких-нибудь гостей из Энска, Эмска, и еще черт знает откуда.

− Но п-почему?

− Потому что, в конце концов, я очень хотел остаться с тобой наедине, − пристально глядя в глаза своей спутнице и сжимая ее руки, ответил Генри.

− А м-мы что, разве на «ты»? − запнувшись, поинтересовалась Алиса.

− Давно. Ты разве не заметила? С той самой ночи, когда ты сначала разбудила меня, а потом лечила от бессонницы. Между прочим, об этом даже Дмитрий знает.

− О чем это?

− Ты ведь сама ему сказала, чем мы здесь занимаемся по ночам. Ты не помнишь? Ту удивительную ночь? − все это он произносил очень тихо и словно затягивал ее внутрь своих темных глаз. Наваждение возвращалось, как тогда на трибуне, причем с удвоенной силой закручивало их в свой водоворот. И Алиса на какой-то миг вдруг отбросила всякое сопротивление и уже собралась пуститься по течению и − будь что будет!

Как вдруг совсем близко взвизгнули тормоза, и они, мгновенно вынырнув в реальный мир, обнаружили, что стоят на краю тротуара, хотя и в довольно тихом месте, возле скверика, и дружно отшатнулись от края проезжей части. Возле них остановилась красная спортивная машина, и из нее − Алисе показалось, что она бредит − неспешно выбрался Игорь Викентьев собственной персоной и, засунув руки в карманы брюк, в картинной позе остановился возле них. Появление молодого человека было настолько из области фантастики, что они с Генри несколько минут молча глазели на него.

Игорю, видимо, надоело затянувшееся молчание, и он прервал его словами:

− Немая сцена… Кажется, меня здесь не ждали? Алис, замечательно выглядишь! Может, наконец-то, представишь мне своего спутника, а то в прошлый раз наше знакомство не состоялось, вы, по-моему, спешили.

Алиса, все еще пребывая в ошеломленном состоянии, пробормотала:

− Это Генри Дэшвуд, наш гость из Лондона. Генри, познакомься, это…м-мой старый знакомый Игорь В-викентьев.

Вместе с этими словами, кое-как выдавленными из себя, Алиса, кажется, избавилась и от оцепенения, мгновенно как-то успокоившись и овладев собою, чего нельзя было сказать о Генри, который, отлично понимая, кто перед ним, исподлобья мрачно разглядывал красавчика, а тот саркастически улыбнулся и с жутким английским акцентом продекламировал:

− О-о! Англичанин мистер Хопп смотрит в длинный телескоп, видит горы и леса, облака и небеса, а под носом у себя он не видит ни хрена! Что же ты, Алиса, дезинформируешь мистера Дэшвуда. Я, вообще-то, не просто какой-то там старый знакомый − обратился он к мрачному англичанину, − Когда-то я проходил под кодовым названием «жених»!

Алиса вздернула подбородок:

− Во-от как! Ну-у, во-первых, Хармса ты изрядно переврал. А во-вторых, «жених» − это несколько противоречит истине. Скорее, ловелас, Дон Жуан, бабник, нужное подчеркнуть!

− Ах, ну да, ну да! Какие мы стали смелые и самостоятельные. У нас сегодня на повестке дня английские лорды!

− Ты ошибаешься, − твердо сказала Алиса, − у нас на повестке дня − отсутствие бабников, ловеласов и Дон Жуанов.

Игорь, сузив глаза, поинтересовался:

− Уж не в солнечную ли Англию вы собрались, мадам? Я тебя считал девушкой умненькой, а ты меня разочаровываешь, дорогая. Ты разве не знаешь, зачем русских девочек вывозят за границу богатые господа? Или тебе так захотелось украсить собой лондонскую панель, что…

Алиса не успела даже заметить, что произошло, так стремителен был выпад Генри. Еще мгновение назад Игорь цедил с циничной ухмылкой ужасные, гадкие, отвратительные слова, и вот уже он, неловко опираясь плечом, полулежит на капоте своей роскошной машины и ошеломленно трясет головой, пытаясь прийти в себя, а Генри, сжав зубы, потирает ладонью костяшки пальцев и, словно сжатая пружина, вновь готов повторить свой великолепный хук.

Алиса переводила взгляд с Генри на поверженного красавца, как-то моментально растерявшего весь свой рекламный лоск. А тот, кое-как поднявшись, с кривой усмешкой поинтересовался:

− Захотелось продемонстрировать английский бокс?

− Ошибаетесь, сэр, − это русский мордобой. Если вы не почувствовали разницы, я вполне могу повторить, − с этими словами он шагнул к невольно отшатнувшемуся Викентьеву, но Алиса, вцепившись в плечо Генри, потянула его за собой:

− Генри, остановись, он все почувствовал, идем же, ну! − и она, проскользнув мимо уже собиравшихся зевак, нырнула в ближайшую арку, крепко держа своего спутника за руку. Через пару кварталов Алиса, запыхавшись, остановилась и уставилась на Генри, который с невозмутимым видом улыбался ей и, кажется, совершенно спокойно перенес и урок русского мордобоя, и последовавшее затем бегство сквозь дворы.

− Да-а…Ты меня поразил в самое сердце. Еще никто и никогда не дрался за мою честь, кроме Димки в далеком детстве. Послушай, он, конечно, сволочь редкостная, но, может быть, не стоило…

− Дорогая, предоставь мне решать в таких случаях, что нужно делать. Я совершенно не нуждаюсь в советах, когда речь идет о том, чтобы дать мерзавцу… ээээ… по роже, так правильно?

− Д-да. Но я бы хотела…

− Я бы тоже хотел раз и навсегда определить, что никому не позволено в моем присутствии наносить оскорбление женщине. Уж таким вещам пресловутых английских лордов учат очень хорошо.

− Ах, вот как? Ну, раз уж об этом зашла речь, расскажи, пожалуйста, где это английских лордов учат так стремительно набрасываться на беззащитных, ничего не подозревающих девушек?

− На кого это я набросился? − с недоумением уставился Генри на свою собеседницу −…Ах, да, кажется, я начинаю понимать, о чем идет речь, − и он с довольной улыбкой притянул к себе Алису.− Вообще-то, мне кажется, девушка все же кое о чем подозревала. Я даже осмелюсь предположить, что ей все эти набрасывания не были неприятны.

− Ты все всегда знаешь, не правда ли? − задумчиво глядя в глаза Генри, проговорила Алиса.

− Что касается тебя − теперь знаю, − тихо, но твердо ответил молодой человек и медленно склонился к ее губам.

…Время снова выбрало одну из своих метаморфозных программ, по которой оно решило совсем остановиться и не тревожить их своим присутствием.

− Открой глаза…Посмотри на меня…Посмотри. Я хочу видеть, как ты на меня смотришь…

− Что ты…что…о-о-о…я…я не могу

− Ты можешь, ты все можешь, darling…

− Мы, кажется, сошли с ума…

− Если с тобой, то пусть…Оh, God…

− Ты спишь?

− М-м-м….

− Ты, пожалуйста, не спи, я тебе этого не позволю…

− Ты меня просто лишил всяческих сил и выжал как лимон, горячий британский парень. Я немножко полежу возле тебя тихо-тихо, тихоооонечко….

− Ты счастлива?... Что ты молчишь?

− Я не молчу, я киваю, ты разве не слышишь? Ну, я в уме киваю, говорю же, нет сил…А…а ты?

− У меня силы есть, не беспокойся.

− Я не об этом…Ты счастлив?

− Не совсем.

− Что-о-о?!!

− Ого, как ты оживилась! Нет, нет, подожди меня убивать, я еще не объяснил… Я был бы абсолютно и безоговорочно счастлив, если бы мы с тобой не потеряли такое количество времени зря. Я думаю, мне еще в аэропорту следовало взять тебя в руки и…

− Так не говорят: взять тебя в руки. Взять в руки можно только себя.

− Вот как? Удивительный язык. Себя можно взять в руки, а другого − что?

− Можно э-э-э …схватить, …сжать в объятиях…

− В общем, мне стоило сразу тебя схватить, сжать в объятиях, и никуда не отпускать от себя эти долгие четыре дня, а я все ходил вокруг да около.

− Ну-у, мне показалось, что я тебе совершенно не понравилась. Ты все время говорил со мной холодным тоном, глядя поверх головы, сказал, что я постоянно чем-то недовольна, мрачно таращился на дедушкины картины. Да, еще и наорал на меня, когда я вытащила тебя из ночного кошмара.

− А мне показалось, что я тебя постоянно раздражаю, и я старался лишний раз не говорить с тобой. А картины мне очень понравились. И ты…тоже…очень…очень понравилась. Причем там же в аэропорту. А в ту ночь я видел во сне тебя, и вдруг ты − наяву! Я немного э-э-э…разволновался. Но если бы ты не убежала тогда от меня, мы не потеряли бы целых два дня.

− Ты можешь говорить о чем-нибудь еще, а не только о потерянном времени?

− Просто его, в самом деле, крайне мало, этого времени. А мне еще предстоит окончательно свести тебя с ума и покрепче привязать к себе…

− О-о-о, это еще зачем?

− Чтобы ты ничего не забывала. Никогда. Чтобы даже в разлуке я был в тебе, в мыслях, в сердце…

Спине вдруг стало холодно. Она на крошечный микрон отодвинулась от него, и он сразу почувствовал и эти ее отодвигания, и холодок, которым потянуло от нее.

− Что?...Я что-то не то сказал?

− Нет. Ты сказал все правильно, − с этими словами Алиса выскользнула из-под одеяла и, набросив халатик, отправилась в ванную комнату. Там она села на край ванны, потерла руками лицо и уставилась в пол. В голову вдруг набежала куча мыслей. Они толкались, отпихивали друг друга, занимая все свободное пространство, которого до их нашествия было ужасно много, поскольку до сего момента в ее голове была совершенная зияющая пустота…

…Когда он оторвался от ее губ там, на улице, она долгую минуту приходила в себя. А он смотрел ей в глаза, не отрываясь, и еще провел ладонями по ее рукам от кистей до плеч, вызвав озноб под жарящим от всей души августовским солнцем. Потом он поднял руку и, взяв двумя пальцами прядку, светлее других, отвел от Алисиной щеки и заправил ее за ухо, потрогав за мочку с хрустальной капелькой серьги. От этого простого движения внутри у Алисы вдруг сработали какие-то сувальды и отомкнули начавшие уже снова закрываться запоры и заслоны. Теперь уже она, прерывисто вздохнув, ухватилась за его шею, словно выдергивая себя из пропасти, и прижалась к нему, совершенно не осознавая, что делается с ним от этих ее вздохов и прижиманий. А он, уже поняв, что на улице им оставаться просто-напросто опасно для жизни, тихонько усмехнулся и слегка встряхнул ее за плечи.

Поняв друг друга без слов, они развернулись и устремились к дому, в котором находилась студия деда, и который к счастью оказался совсем близко от них. И спустя пару мгновений, а может тысячелетий, их захватил шквал чувств, который просто-напросто смел все сомнения и сопротивления, даже если таковые еще копошились в душе. Причем не похоже было, что эти сомнения мучили их обоих. Генри действовал с такой непоколебимой уверенностью, что Алиса, как зачарованная, совершенно размякла, растаяла и сдалась абсолютно без боя. Хотя в этом, пожалуй, и не было ничего удивительного: он всегда так действовал на нее.

А Генри и в самом деле ни в чем не сомневался. Это было так правильно, естественно и нормально − быть с ней, целовать ее, дарить ей счастье обладания и самому обладать той, о которой он мечтал все эти дни. Он измучил ее так, что у нее не осталось сил совершенно, он так самозабвенно занимался с ней любовью, как будто это была одна − единственная! − цель его жизни, и нужно было отдать все силы до капли этой цели, иначе все напрасно, и жизнь бессмысленна, никчемна…

И после всего случившегося он с радостью понял: они и в самом деле очень хорошо подходят друг другу, у них все получилось настолько идеально, что даже слова им совсем и не нужны. Он ей шептал какие-то сумасшедшие нежности и глупости, причем по-английски, в абсолютной уверенности, что она понимает его. И она, в самом деле, понимала каким-то внутренним знанием все, что он хотел ей сказать.

   Потом она, совершенно обессилев, лежала, уткнувшись ему в шею, и дышала, тихонько посапывая, и уже почти задремывала. Но потом вдруг его потянуло на дурацкие разговоры. Боже ты мой, когда он бормотал безумные английские словечки, это было прекрасно! Это было так замечательно, что она почти поверила всему происходящему с ней здесь и сейчас. А потом он выдал: «У меня слишком мало времени». Что означало: у меня мало времени, мне очень скоро нужно уезжать в свой драгоценный Лондон, в свою драгоценную жизнь, а здесь были просто каникулы. Русские каникулы. Прямо как в кино.

Они никак не могли быть вместе, герои Одри Хепберн и Грегори Пека, потому что он был простой журналист, а она принцесса, у которой целая куча обязанностей перед страной, и личная жизнь ей не принадлежит.

А у них все чуточку по-другому: он − человек из другого мира, и у него своя далекая английская жизнь, все другое, чужое, а она просто девчонка, которая на крошечную минутку, секунду, мгновение поверила в сказку, но сказок в жизни как-то немного встречается. Но она уже взрослая, со своим пусть небольшим, но малоприятным опытом отношений и преодолений последствий этого опыта и как-нибудь справится с собой.

Грегори Пеку в «Римских каникулах» тоже было тяжело все это преодолеть, ему даже, может быть, было еще хуже, у него никаких «серьезностей» с принцессой не произошло, не считая нескольких поцелуев, а она-то, глупая Алиска, вон чего понатворила!

Она снова потерла лицо и, сжав ладонями виски, вдруг подумала: ну и пусть, пусть это было, он ведь так понравился мне, даже сердце отказывалось подчиняться, и все поджилочки тряслись, и голова выключалась совершенно. В конце концов, я уже не ребенок, и лучше уж сожалеть о том, что было, чем о том, чего не было. Я буду думать об этом, когда придет час, а сейчас я буду с ним, постановила она сама себе и, приняв это решение, соскочила с ванны, а в дверь уже осторожно постукивал ее забеспокоившийся возлюбленный.

...Когда она отодвинулась и вся как-то напряглась, до того мгновения мягкая, нежная и расслабленная, он, недоумевая, честно попытался понять, что он такого опять сказал, что расстроило ее. Он пытался говорить с ней абсолютно честно. Он только хотел сказать, что хочет вернуть время, чтобы подарить ей больше радости, больше нежности, хотел признаться, как постепенно сходил по ней с ума эти такие долгие четыре дня, но она что-то там такое услышала в его словах, какие-то обидные вещи, которых он не говорил. Черт знает что с этим русским языком! Он до сей поры считал, что у него в этом плане все в порядке, а оказывается, он был слишком самонадеян, и русский язык у него здорово хромает, раз он не может объяснить на нем самых простых вещей. А ведь Дима его предупреждал, что объясниться с ней будет весьма не просто.

После ее бегства и запирания в ванной он некоторое время полежал, пытаясь понять непонятное, но у него без нее плохо получалось думать. Потом он встал с диванчика, на котором они устроили потрясающий сексуальный разгул, и, обернувшись простыней, подошел к огромным окнам, за которыми неслышный отсюда двигался, дышал, жил город. В голову пришли совершенно идиотские мысли о том, сколько же сейчас человек так же, позанимавшись сексом, стоят у окон и таращатся вниз. Он, усмехнувшись, решил, что в одиночестве стоит, пожалуй, только он один и, резко развернувшись, направился к этой проклятой двери, за которой может быть решается сейчас все, в полной решимости вынести к черту эту дверь, схватить Алису в охапку и вытащить оттуда, и снова соблазнить ее, чтобы никаких сил у нее на дурацкие мысли не осталось, чтобы она снова прижималась к его боку и дышала ему в шею. У него это вот только что так здорово получилось!

Причем он от себя был даже в некотором удивлении. Либо у него просто этого очень давно не было, либо у него плохая память, потому что таких дивных ощущений он не испытывал, пожалуй, никогда, по крайней мере, он не помнил, когда он такое переживал за последнее время.

Стучать ему долго не пришлось, дверь почти тот час же открылась, и Алиса посмотрела на него каким-то новым взглядом и … улыбнулась вдруг, и он понял, что, пожалуй, напридумывал себе сложностей, которых вовсе не было. И он от облегчения схватил ее в охапку, поцеловал куда-то возле уха, вызвав в ней неконтролируемые содрогания, и выдохнул:

− Ты все время сбегаешь от меня, и мне приходится думать черт знает что! Ох, эта загадочная русская душа!

Алиса сердито дернула головой:

− Не говори ерунды. Загадочная русская душа − это просто миф, штамп, который придумали, скорее всего, французы.

− Почему − французы? − вытаращился он на нее.

− Потому что мы непременно должны были проиграть ту войну 1812 года, но мы почему-то выиграли. И я так и представляю, как участник этой самой войны рассказывает сначала своим детям, потом внукам, а если повезло, то и правнукам, как эти загадочные русские со своей загадочной душой победили властелина мира Наполеона, хотя по всему выходило, что сделать этого нельзя никак. − Во время этой ее пламенной речи Генри потихоньку пятился к диванчику и незаметно увлекал ее за собой, а она все продолжала − А потом эти выросшие дети внуки и правнуки прочли еще и Достоевского с его сумасшедшими романами, ничего в нем не поняли и совершенно уверились в пресловутой «загадочности» русской души. Потом масла в огонь подлил еще и Лев Толстой, чью «Войну и мир» на том же Западе тоже считают величайшим романом, но мало кто из этих знатоков, а в особенности женщин, сумел-таки добраться до конца, не пропуская эпизодов из "Войны"? Ну а уж потом была вторая мировая со всеми вытекающими…, − она поудобнее устроилась в его объятиях и заключила − Хотя люди − все! − просто разные, независимо от наций и народностей.

− Это что, лекция по русской культуре и истории в одной… эммм… банке? − он снова поцеловал ее возле ушка и потеребил губами каплю сережки

− Не в банке, а во фффлаконе... О, Господи, в таких условиях я... я не могу б-больше говорить…

− И не нужно…

…И у них опять все получилось так же здорово, а может быть и лучше…

Начало   Пред. гл.

сентябрь, 2007г.

Copyright © 2007 Светланa Беловa

Другие публикации Светланы Беловой

Обсудить на форуме

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено

В начало страницы