Пять мужчин Глава V Через два дня после нашей свадьбы папа улетел в творческую командировку на Камчатку, а мы провели две недели каникул на Белом озере - таким было наше свадебное путешествие. Мы жили в маленьком полупустом пансионате на берегу, насквозь продуваемом холодными зимними ветрами. В столовой подавали невероятно вкусные борщи и солянки, огромных размеров котлеты и творожную запеканку, залитую клюквенным вареньем. Мы бродили по окрестностям, поздно ложились спать, долго сидели по вечерам, болтали или ходили в гости к супружеской паре, нашим ровесникам, с которыми случайно познакомились. Потом мы оставались одни, один на один с постелью. Митя обнимал меня, а я не могла справиться с собой, словно внутри заклинило тормоз, который невозможно было сорвать никакими силами. Я оправдывалась своей беременностью, злилась на себя, просыпалась ночами и долго лежала, думая о том, что мне хорошо с Митей - днем, когда мы понимаем друг друга с полуслова, когда мы одинаково воспринимаем мир и мало в чем не стыкуемся. Мы родственные души во всем, кроме… кроме любви, в этом мы не совпадаем, но, возможно, когда-нибудь все сложится… Все будет хорошо, внушала я себе.
Мы возвращаемся, и Митенька поселяется в нашей квартире. Она невелика, но я наотрез отказываюсь перебираться в Митину трехкомнатную, с ужасом представив, что придется налаживать отношения с его матерью. Общаться с нею все равно придется, но я оттягиваю этот момент, вернее, стараюсь не думать о нем. Мы почти не расстаемся с Митей, словно сиамские близнецы. Он готовит завтраки, потому что легко встает по утрам, я же не могу выбраться из-под одеяла вплоть до критического момента подъема. Мы вместе трясемся в трамваях, вместе возвращаемся домой по вечерам и вместе ужинаем. Так заканчивается февраль, наш медовый месяц, заснеженный и горьковатый. Март и апрель проходят в суете и хлопотах: наследник объявляет о себе не лучшим образом, и я попадаю на две недели в больницу. Он бурно растет, так, что вскоре живот становится моей основной всепоглощающей частью, которой подчинены все силы и функции организма. Растущий внутри человечек активно рвется наружу, переворачиваясь, лупя меня пятками и дергаясь, словно пытается оторваться от пуповины, что держит его внутри. Мы решили назвать его в честь папы, а женское имя почему-то и не придумывать не стали, пребывая в странной уверенности, что родится мальчик. Митя не спорит со мной, мы вообще не спорим и не ссоримся все это время, словно заключили внутреннее соглашение. Впрочем, нам нечего делить, кроме ожидания. К концу мая я теряю сон, зато приобретаю неуемный аппетит и часто, со странной нежностью, вспоминаю столь нелюбимую прежде толстовскую "самку" Наташу Ростову, вдруг почувствовав в ней родственную себе душу. Митенька где-то достает совершенно невероятную по тем временам ярко-синюю гедеэровскую коляску, обменяв ее на две пары джинсов, которые приобрел у знакомых фарцовщиков. Коляска красуется в нашей комнате, словно яркая заморская птица.
Папа продолжает заваливать квартиру моими фотографиями, а Митенька - портретами углем и карандашом, пастелью и сангиной. Наверное, многие женщины позавидовали бы вниманию, которым я была окружена, став центром нашей маленькой вселенной. К счастью или нет, но тогда я не очень это осознавала, принимая, как должное, погруженная в свои ощущения. Я почти не думала о Стасе, иногда мне казалось, что Митенька и есть отец моего ребенка. ********
Звоню Стасу и, услышав в трубке его довольный голос, урчащий котовьими интонациями, мнусь и мямлю, пытаясь убедить его не появляться сегодня вечером, потому что у нас намечаются гости, а это дело семейное, поэтому встретиться сегодня мы вряд ли сможем, о чем очень сожалею и так далее… и я обязательно позвоню, как только появится свободная минута. Насколько я успела убедиться, он склонен поступать так, как ему вздумается, не очень считаясь с просьбами, не воспринимая их всерьез. "А он вообще меня воспринимает всерьез?" - думаю я, слушая в трубке его наигранно-удивленное "А разве я помешаю?"
- Очень разочарован, - говорит Стас, - Но попозже, вечером, поедем в наш лес?
Только и осталось мне, познакомившись с вероятной невесткой, удрать в тот же вечер в леса с любовником. Очень перспективно для знакомства и формирования традиционно сложных отношений свекровь - невестка.
- Нет, Стас, - сурово обрубаю его поползновения.
- Очень плохо, - объявляет он, - но я все-таки…
- Нет, не все-таки… Стас, в воскресенье у нас открытие выставки, очень грандиозное, и я тебя приглашаю, - размазываю мед по черному сухарю, который только что преподнесла ему.
- Спасибо, но, мне кажется, это приглашение само собой разумелось, - выдает этот нахал и прощается, сообщив, что целует меня…
По дороге домой забегаю в магазин, покупаю пару салатов в прозрачных пластиковых контейнерах, замороженное тесто, сыр, помидоры, болгарский перец багрово-красного цвета, кусок ветчины и бутылку вина, которую на этот раз мне удается доставить домой в целости и сохранности. Я не очень люблю готовить и с каждым годом все меньше, но при необходимости могу справиться даже с достаточно сложным блюдом. Во всяком случае, те, кого я угощала своими кулинарными изысками, до сих пор не жаловались. Впрочем, может быть, из вежливости. Сегодня я обошлась покупными салатами, так как времени было в обрез, но пиццу решила испечь. Размораживаю тесто в микроволновке, раскатываю его на противне, загружаю нарезанными помидорами, перцем, ветчиной и тертым сыром и отправляю в духовку. Ужин почти готов, когда в прихожей гремит дверь, и слышатся голоса. Черный, только что мирно спавший рядом с разогретой плитой, вскакивает и, изобразив трубу из хвоста, мчится встречать пришедших. Выдержав короткую паузу, снимаю фартук и иду в прихожую знакомиться с Ксюхой.
Худенькая, маленькая, как горошина, девушка с короткой пышной стрижкой здоровается со мной и сразу же вступает в разговор, не дав открыть рот.
- Здравствуйте, Дина Николаевна… меня зовут Ксения, мы с Колей… вот пришли, а на улице такой буран, холодно, да Коль?
- Это Ксюха… - логично вставляет Никола, не отрывая глаз от воркующей подруги.
"Слишком разговорчивая, болтливая просто", - думаю я, слушая крошку.
- Проходите, Ксения, приятно познакомиться, - объявляю, когда Ксения замолкает и смешно шмыгает носом.
Последующие полчаса удачно заняты сервировкой стола в комнате, я загружаю Николу тарелками и столовыми приборами, а сама заглядываю в духовку, где пыхтит, источая ароматы, пицца.
- Дина Николаевна, вы пиццу готовите? Знаете, я умею готовить отличную пиццу, Маргариту и гавайскую, и еще мексиканскую… - слышу за спиной. - У вас не пригорело? Ой, кажется, пригорело!
Нет, подумать только, это чудо будет меня учить, как готовить пиццу! И что нашел в этой пигалице мой умный и красивый сын? От мысли, что воркующая Ксюха будет жить у нас, мне становится нехорошо, но демонстрировать классическую свекровь по образу "ты-украла-моего-мальчика" дело не самое лучшее, и, сделав глубокий вдох и проникнувшись сознанием своей ответственности перед возможными будущими родственными отношениями, улыбаюсь и вытаскиваю пиццу из духовки.
- Это не Маргарита, конечно, что-то без названия, но, надеюсь, съедобная. Достаньте, пожалуйста, вон то блюдо, Ксения…да… это, именно. Спасибо.
Мы сидим за столом, поедаем пиццу с салатами, пьем вино, беседуем ни о чем и обо всем сразу. К моему удивлению оказывается, что Ксения старше Николы на два года, что она заканчивает пятый курс ин'яза и готовится к защите диплома на тему "Лингвистические особенности описаний портрета в интер…текстуальном аспекте"… в общем, как-то так. Кажется, они с Николой прекрасно спелись, общаются на недомолвках и взглядах, а я чувствую себя безнадежно лишней и вдруг, совсем не к месту, начинаю жалеть о том, что отказалась сегодня встречаться со Стасом. Мне тотчас же становится стыдно за свое легкомыслие - ведь в тот момент, когда, возможно, решается судьба моего единственного сына, я думаю о любовнике. Ужас! Позор!
Ужин закончен, и Никола тащит Ксению показывать свою комнату. Приношу им чистое постельное белье и удаляюсь в печали. Решаю, что стоит лечь спать пораньше, поскольку по вине любвеобильного Стаса не высыпаюсь уже не одну ночь, но едва устраиваюсь под одеялом, предвкушая погружение в сон, как на столе подпрыгивает и рассыпается мелодией сотовый. Дотягиваюсь до телефона. На дисплее короткое "Стас".
********
Май сияет свежей, умытой дождями зеленью, клейкие листья источают терпкий запах весны. Теперь я хожу, переваливаясь с боку набок, как толстая утка, во всяком случае, мне кажется, что именно так я выгляжу со стороны. Живот огромен и тяжел, парень внутри - я убеждена, что это парень - активен и отчаянно рвется наружу, что он и делает, причем, в совсем неподходящий момент. Почему-то он выбрал для своего явления на свет тот день, когда мы с Митей и папой отправились прогуляться по загородному лесу. Отец возжаждал пощелкать затвором фотоаппарата, желая увековечить мою слоновость среди майской зелени берез. Именно у ствола березы, прижавшись к теплой гладко-шершавой коре, я вдруг почувствовала, как внутри что-то заныло, потянуло вниз, а затем задергалось. Я сжалась, замерев, пытаясь собрать тягучую боль в одну точку.
- Дина, что? Что? Началось? - крикнул Митенька, подбегая ко мне, видимо прочитав некое выражение на моем лице.
- Кажется, рожаю, - сказала я, каким-то внутренним инстинктом понимая, что именно это и происходит.
Мы выползли на дорогу и загрузились в старенький папин Москвич. Сильные и частые схватки начались минут через пятнадцать, в течение которых папа безуспешно пытался завести мотор упершегося, как частенько с ним бывало, Москвича. Митя выскакивал на дорогу, возвращался в машину, что-то спрашивал меня, я что-то отвечала, погрузившись в пульсирующую, выворачивающую все внутренности боль, которая, едва отпустив, через несколько минут возвращалась, вновь выкручивая и выворачивая. Парень всерьез рвался наружу. Наконец отцу удалось завести мотор, и он рванул машину с места с лихостью гонщика Формулы один. Когда мы добрались до нашего районного роддома, мне казалось, что между схватками уже нет никаких перерывов, о чем я и попыталась сообщить акушерке в приемном покое, куда меня на руках оттащил Митя. Откуда только у него взялись силы, чтобы тащить такую тяжеленную меня? Акушерка мне почему-то не поверила, уложила на кушетку и объявила, что я преувеличиваю, и что она собирается ставить мне клизму. В ответ я заорала, что сейчас рожу. Она рявкнула: "Не орите, женщина! У первородок вечно так!" В этот момент меня скрутила такая схватка, что я уже приготовилась быть разорванной на мелкие кусочки. Я пыхтела и ругалась, стараясь не оглашать пространство слишком откровенными воплями. Акушерка все-таки решилась осмотреть меня и взвизгнула: "Что ж ты молчишь! У тебя уже головка пошла!" Николе было все равно, что думают о времени его появления на свет, он просто отправился в путь, чтобы выбраться наружу из уютного, но надоевшего теплого комфорта. Так я и родила четырехкилограммового Николу прямо в приемном покое… Он появился и завопил гулким басом, хватая свой первый болезненный глоток воздуха. Когда мне показали его, уже завернутого в застиранное больничное одеяло, он открыл глаза, удивительно яркие, зеленые, горящие на фоне красного сморщенного личика, натруженного тяжким испытанием. ********
- Стас, - шепчу я, - ты знаешь, который час? Уже ночь…
- Между прочим, звонил тебе несколько раз, но у тебя трубка валяется неведомо где…
- Ничего подобного, - оправдываюсь я, но он, конечно, прав - я закинула телефон в свою комнату и почти не заходила сюда сегодня вечером, хотя, это не дает ему права звонить мне около полуночи.
- Я же сказала тебе, что сегодня занята, - добавляю, стараясь придать твердость голосу, одновременно предаваясь совершенно непристойным мечтам.
- Ладно, - говорит он. - Хотел тебя услышать, уж извини, что позвонил.
- Не стоит извиняться…
- Ну, собственно, я вины за собой и не вижу, Дина, но ужасно хочу тебя увидеть…
- Сейчас это невозможно, Стас!
- Почему?
- Ну, хотя бы потому, что завтра с утра на работу, а работы очень много, и мне нужно выспаться…
- Это веская причина, но у меня есть к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться…
- Какое еще предложение? Это что, шантаж? - спрашиваю я, почему-то вспоминая парня - грабителя банка- двойника Стаса.
- Дина, ну что ты, это, ну… в общем, узнаешь, если согласишься…
- Что за интриги, Стас? - сержусь я.
- Только на час, и я верну тебя домой, клянусь, ты выспишься!
- Стас… - беспомощно протестую я, уже зная, что соглашусь, потому что мне ужасно хочется видеть его.
- Дина… - говорит он и умолкает. Как-то многозначительно. Наглец, он знает, что я не смогу отказаться, и это немного обидно.
- А ты где сейчас? - спрашиваю после паузы, в которую со стороны вливается урчание пристроившегося рядом Черного.
- Стою у машины во дворе. Подойди к окну…
- У меня тут береза, ничего не видно.
Все же накидываю халат и пробираюсь к окну. Двор, как обычно, залит светом прожектора, черные ветки березы мокро блестят, покачиваясь перед стеклом. Внизу, на тротуаре движется фигура, то появляясь, то исчезая из поля зрения. Осторожно машу задрожавшей вдруг рукой и прижимаю к уху телефон:
- Стас, я сейчас спущусь.
- Жду, - говорит он и отключается.
Одеваюсь, не забыв облачиться в кружевное белье, купленное с пакостной целью явить в нем Стасу свои сомнительные прелести. Укладываю волосы в крендель, увенчав прическу заколкой собственного изготовления. Натягивая в прихожей пальто, чувствую себя маленькой девочкой, которая сбегает из дому без разрешения родителей - хотя подобных ощущений мне в детстве почти не удалось испытать: маму свою не помню, а отец никогда не ограничивал мою свободу, поэтому я ею почти и не пользовалась, таков парадокс.
В лифте сердце начинает бешеную скачку, объяснимую лишь химической реакцией, связанной, видимо, со смешением адреналина с гормонами и еще какими-то неуместными элементами таблицы Менделеева.
Стас сгребает меня в охапку и целует, долго и упоительно, отчего моя гормонально-адреналиновая смесь начинает приближаться к критической точке, но он резко обрывает поцелуй и тащит меня в машину.
И все же, все же, что же такого он нашел во мне, старой, взрослой, циничной, что готов тащиться со мной ночью незнамо куда? И о чем думаю я, кидаясь за ним ночью незнамо куда, сломя голову?
Стас останавливает машину на тихой старой улочке, одной из тех, что радиально тянутся от набережной к центру города.
- Куда ты меня привез? - спрашиваю, выбираясь из машины. На улице ни души, длинные тени тянутся по выщербленному тротуару, чернеют деревья за оградой небольшого палисадника, Стас толкает калитку, тащит меня за собой по узкой дорожке, ведущей к темнеющему впереди фасаду старого двухэтажного дома.
- Куда ты меня ведешь? - снова задаю я оригинальный вопрос, на этот раз шепотом, потому что становится жутковато: дом перед нами молчалив и темен, словно в нем никто не живет.
- Сейчас узнаешь, - отвечает Стас и, покрутив ключ в двери, толкает ее, она со скрипом, прозвучавшим, словно сирена тревоги в ночной тишине, открывается, и он ныряет в темноту, увлекая меня следом.
- Стой, не двигайся, а то упадешь, - говорит Стас. - Сейчас включу фонарик.
Темноту разрезает конус света, текущего из его руки. Мы стоим перед лестницей, ведущей наверх, на второй этаж, откуда тянет затхлостью нежилого дома.
- Зачем мы сюда пришли? - снова спрашиваю я. - Здесь ведь никто не живет?
Угораздило же меня рвануть за ним, сломя голову, и что теперь?
- Нет, никто, но подожди, сейчас…пойдем наверх, иди за мной, осторожно...
Я послушно иду следом, спина холодеет от страха, но любопытство и луч света в руке Стаса гонят меня вперед, наверх, по скрипучим деревянным ступенькам, истертым тысячами и тысячами подошв. На втором этаже Стас открывает дверь, и мы входим в крошечную прихожую, а затем в пустую комнату. Стас кладет фонарь на стол, неведомо как оставшийся здесь, туда же ставит сумку, которую принес с собой.
- Смотри, - говорит он, обнимая меня за плечи, поворачивая в сторону от окна и направляя туда же свет фонаря.
Я тихо ахаю. У стены красуется огромная печь, выложенная изразцами. Подхожу ближе и останавливаюсь в изумлении. Комната вдруг озаряется теплым мерцающим светом, оборачиваюсь - на столе стоит фонарь странного вида - пузатый, древний, за толстым стеклом колышется пламя, придавая пустой комнате жутковатую таинственность. Печь тепло поблескивает, я провожу рукой по её поверхности, под ладонью - прохладная гладь, чуть сломанная выпуклостью рисунка. Эмаль на некоторых плитках покрыта тонкой сеткой мелких трещин, но рисунок изумителен: витиеватый орнамент в желтовато-коричневых тонах, с голубым окаймлением, явно начала прошлого века. Печь велика, просто огромна, такие сейчас редко встречаются.
- Нравится? - спрашивает Стас, подходя ко мне.
- Ещё как! Это же уникальная вещь! Ты только посмотри на этот рисунок, а вот этот карниз, это же прошлый век, удивительно, что она вообще сохранилась! Как ты это нашел? Откуда?
- У меня есть приятель, он трудится в архитектурном отделе, в мэрии. На днях мы с ним столкнулись за стопкой чаю, ну и слово за слово, я рассказал о ваших каминах, а он вспомнил про этот дом. Его будут сносить…
- И печь?
- И печь, видимо…
- Нет, это невозможно, завтра же притащу сюда ребят! Он, твой приятель, в архитектурном отделе, неужели не понимает?
- Понимает, Дина, иначе бы не рассказал…
Возвращаюсь к печи, изразцы мерцают и искрятся, кажется, что от них льется тепло, хотя в комнате прохладно. Стас обнимает меня и прижимается губами к моим волосам. Странный загадочный парень.
- Спасибо, Стас, - говорю я, и мне вдруг становится по-настоящему страшно, и не оттого, что мы находимся в пустом доме ночью - это меня уже совсем не пугает - а потому, что я вдруг ощущаю опасную связь, нить, которая опутывает меня против моей воли. Я не хочу такой привязанности, я хочу покоя и равновесия, не хочу ни страстей, ни печалей. Стас поворачивает меня к себе и целует, долго, слишком долго…
********
Никола получился неугомонным, как его отец, во всяком случае, именно таким я знала его в те несколько сумасшедших августовских дней. Что случилось тогда? Затмение разума и пробуждение инстинктов? А может, любовь?
Никола старательно просыпается по ночам, совершенно не признавая ни режима, ни графика кормлений, который упорно пропагандирует Анна Львовна, прочитавшая мне не одну лекцию о том, что ребенка следует кормить в определенные часы и ни в коем случае не давать ему есть вне графика, поскольку это негативно сказывается на его пищеварении, развитии и вообще, характере. То же самое настойчиво советует участковый врач, но я, промучившись неделю, отметаю все рекомендации и отдаюсь Николиным желаниям: кормлю его тогда, когда ему вздумается, благо, что молока хватает с избытком. Я истекаю молоком, а Митя - мною. Кажется, что он не способен спокойно пройти мимо меня, не зацепив любым, известным мужчине, способом. Но не он, а Никола властвует надо мной - своими улыбками и громким басовитым голосом, пеленками, ночными концертами, довольным чмоканьем, когда, закрыв свои огромные глазищи, старательно сосет грудь; ямочками и перевязочками на руках и ногах; стремлением осмотреть все вокруг и обязательно дотянуться до всего, что попадает в поле его зрения. Никола, центр нашей… моей вселенной, чудо, подарок… от Стаса.
Глядя на Николу, все чаще думаю о своём помешательстве в том жарком морском августе, и мне хочется, чтобы Стас увидел сына, оценил, понял, почувствовал то, что чувствую я. Я думаю об этом без горечи и тоски, почти спокойно. Среди кормлений, бессонных ночей, бесконечной стирки и прочих радостей первых месяцев жизни ребенка места для тоски почти не остается, впрочем, не только для тоски.
Мужчины стирают пеленки, которые сушатся вперемешку с папиными фотографиями, с которых теперь улыбается и ревет Никола. Запахи молока и ребенка, суета, мир, сузившийся до размеров детской кроватки, радость и усталость, ощущение себя организмом для кормления, зверский аппетит, домашний халат и страх за Николу - таковы первые месяцы жизни с ним.
Женское непонятное,
Непонятое…
Женщиной рожден
Как-то поутру,
Женщинами мир упоен,
Вьется шелком на ветру.
Женщинами мир трепещет,
Разными…
Но есть одна,
Беспощадно манящая,
Незнакомая женщина,
Далека, равнодушна,
Холодна…
Где-то пропавшая
В шумном мире…
Смеется? Плачет?
Рожает кого?
Уплывают звезды
В зеркале бокового вида,
А в зеркале прямого -
Нет ничего. ******** Возвращаюсь домой, осторожно поворачиваю ключ в замке, стараясь не шуметь, снимаю пальто и туфли и двигаюсь по коридору. Дверь Николиной комнаты неожиданно распахивается, и я замираю, как воровка в ночи, застигнутая на месте преступления.
- Мутер? - заспанный Никола ерошит и без того лохматую голову и удивленно пялится на меня. - Ты откуда?
У ног уже трется, воркуя, Черный. И надо же было им выйти из комнаты именно в этот момент. На пару секунд совершенно теряюсь, как школьница, но вспоминаю, что мне всё-таки не шестнадцать, а Никола - мой сын, а не строгий наставник, и перехожу в наступление.
- Что за вопрос? К подруге ходила…
- А с чего это ты сорвалась среди ночи к подруге?
- Никола, что за допрос? - возмущаюсь я и добавляю, истинно по-матерински: - И прекрати чесать голову, посмотри, на кого ты похож?!
Похож он, по правде говоря, на заспанного худощавого Аполлона в трусах, стройный, высокий, широкоплечий. "Какой красивый получился мальчик", - в тысяча-не-знаю-который раз думаю я и в тот же по счету раз суеверно кручу головой и невольно сжимаю пальцы в кулак в поисках чего-нибудь деревянного, чтобы постучать.
Он смотрит на меня задумчиво, молчит, полуулыбка сминает правую щеку.
- Мутер, а ты… как тебе… Ксюха?
- Эм-м-м… хорошая девочка…
- И всё?
- Но, Никола, я же ее совсем не знаю. Главное, чтобы тебе нравилась, - самоотверженно отвечаю я и мысленно добавляю:
"И чтоб любила тебя, и если все у вас всерьез, не предала".
- Допер… - тянет Никола.
- До чего ты допер? - спрашиваю и тут же меняю тему, чтобы не услышать ответ: - Ты не замерз?
- Да нет, вроде…
- Пойду спать, - ретируюсь, не в силах сейчас продолжать этот разговор.
- Тоже верно… кстати, мам, - говорит он мне, когда я уже берусь за ручку двери своей комнаты. - Ты что… того… встречаешься со Стасом?
Неплохая бомба вслед, феерическая просто бомбочка! Замираю в надежде, что в полумраке коридора не видно, как я заливаюсь краской от корней волос до, кажется, груди. Вот и получила то, чего добивалась… Это должно было произойти. Мой сын при всей его кажущейся безалаберности удивительно наблюдателен. Или, что еще хуже, об этом поведал ему сам Стас? Но зачем? Чего ради? Не могу в это поверить… нет. Но надо что-то ответить сыну.
- Ты что, Никола? Ерунда какая? - большей глупости я сморозить не могла и сморозила эту.
- А? Ну ладно… - отвечает он и, пожелав спокойной ночи, шлепает босыми лапищами сорок четвертого размера по коридору.
Мне долго не удается прийти в себя, в полном смятении меряю комнату от окна к дивану и обратно. Слишком много всего и сразу: Никола и Ксюха, поселившаяся с ним в комнате, Стас, наши с ним спонтанные объятия в машине - не напрасно я надела то кружевное белье - догадливость сына или несдержанность Стаса, нависший вопрос что делать дальше и уникальная печь в пустом доме.
Постояв под горячим душем и выпив свежезаваренного чаю, к трем часам ночи немного успокаиваюсь, но, не чувствуя ни малейшего желания спать, достаю старую книгу "Русская школа керамики" и устраиваюсь с нею и теплым урчащим Черным в постели, под ночником.
********
Это произошло неожиданно, как часто и происходит то, чего ждешь с нетерпеливым волнением. Я чуть не пропустила тот трепетный момент, когда Никола сделал свои первые шаги. Мы с Митей сидели на кухне, оставив его в комнате на ковре и вооружив любимой игрушкой - деревянной пирамидкой, которую он с увлечением и неплохой скоростью разбирал, обратный процесс занимал обычно больше времени, что иногда вызывало естественный протест, который Никола выражал возмущенными басовитыми криками.
Прислушиваясь к странно затянувшейся тишине в комнате, я спешно допила свой чай и отправилась посмотреть, отчего молчит Никола. Я влетела в комнату и замерла - сын стоял, расставив руки, покачиваясь, оглядываясь в поисках опоры, которой не было, шумно сопел, затем, увидев меня, вдруг улыбнулся, качнулся, я шагнула к нему, в порыве подхватить, но меня перехватил Митя, остановил, шепнул: "Не трогай его, пусть…сам…". Никола, встревожившись от своего необычного положения и нашего странного бездействия, замер, улыбка растаяла, глаза испуганно округлились, он сообщил о своем удивлении на своем языке, затем взмахнул пухлыми ручками и пошел к нам. На полпути он расхохотался, наверно, от переполнивших его новых ощущений. Я поймала Николу на лету, когда он, почти добравшись до нас, потерял равновесие.
Конечно это было вполне ординарное событие - ведь подобное происходит в тысячах и тысячах семей - маленькие люди поднимаются с четверенек и делают свои первые шаги - но оно всегда остается ординарным чудом. Первые неловкие, смешные шаги, и мир, увиденный с высоты своего, пусть и небольшого роста.
Наверное в те дни мы с Митей не так уж далеко ушли от Николы - мы делали свои первые шаги, сплетаясь в семью - я привыкала называть Николу нашим сыном, привыкала к тому, что Митя не просто друг, а мужчина, с которым я живу, и который, как оказалось, любит меня. Чтобы понять это, мне потребовалось немало времени. Митя, вероятно, привыкал к тому, что я принимаю его любовь, и что у него появился сын. Я была молода, эгоистична и брала все, что давал мне Митя, как должное. Человеку подарена свыше -
Вертикаль.
Ткань небес рвут антенны и крыши,
В высь и в даль
Нас уводит неловкий нетвердый
Первый шаг,
Вертикально исполненный, гордо,
Не спеша.
А потом, уходя в неизвестность,
В никуда,
Вертикалью расчертим
Минуты, дни, года. ******** При свете дня, когда очертания печи не теряются в полумраке, она выглядит иначе. Она красуется в пустой с выцветшими обоями комнате, словно диковинная птица-жар, залетевшая сюда по ошибке. Вершок, выступающий карнизом под потолком, украшен зубчатыми слегка выгнутыми наружу изразцами, словно короной, дальше печь спускается ступенями, становясь объемней и массивней.
- Как и откуда взялось это чудо? - рифмует, видимо, от волнения, Андрей.
Сегодня мы всей компанией с участием приятеля Стаса из архитектурного отдела собрались в старом доме, идущем под слом. Эта изразцовая печь сохранилась в почти первозданном виде лишь благодаря случайности, ведь после того как дома подключали к центральному отоплению, печи обычно ломали за ненадобностью, а этот, к счастью - не для жильцов, конечно - так и остался с печным подогревом до конца дней своих.
- Посмотри, Дина, какой орнамент, явная стилизация под середину 19-го, - восхищается Андрей, нежно проводя по изразцам ладонью, словно лаская. - Как же вы вовремя ее обнаружили! - это адресуется Стасу. Тот ухмыляется и смотрит на меня, весьма многозначительно. Что означает этот его взгляд? Кажется, в нем и упрек за то, что я отказалась встречаться с ним вчера и позавчера, и намек на то, что известно только нам двоим, и некая горделивость, - вот, мол, я какой, нашел такую уникальную вещь, и вопрос: ты довольна? А возможно, совсем иное… разве прочитаешь чужие мысли, тем более, мужские? Впрочем, моя нездоровая фантазия много чего может обнаружить в одном мимолетном взгляде. - Конечно, это не девятнадцатый век - тогда изразцы были многоцветными, насыщенными, со сложным рисунком - это начало двадцатого, когда роспись уже сильно изменилась: стала суше и проще, но зато изразцы дешевле, их смогли позволить себе даже не самые богатые граждане… но посмотри, Дина, какой орнамент, вроде как, изразцы по спецзаказу сделаны, - Андрей садится на любимого конька. - Может быть, просто их таких мало осталось? - вставляет Стас с очень умным видом.
- Возможно, вы и правы, - Андрей вновь проводит рукой по выпуклостям орнамента. - Но как сохранилась, удивительное дело! Мы сможем вывезти ее отсюда? - вопрос обращен к представителю властей.
Андрей и приятель Стаса пускаются в обсуждения способов спасения печи от уничтожения, Стас не может упустить возможности принять бурное участие в разговоре, а я снова любуясь красавицей печкой: она завораживает своими женскими формами, нарядными поясами на карнизах, затейливостью неяркого рисунка изразцов. Я вспоминаю, как тогда ночью Стас, аккуратно уложив принесенные с собой ровные, как с картинки поленья в нутро печи, разжег огонь, и она ожила, загудела, сначала надрывно, затем спокойно и ровно. Пустая холодная комната наполнилась теплом и даже показалась уютной; мы пили вино, болтали ни о чем, прижимали ладони к нагретым эмалевым бокам печи, Стас накрывал мои руки своими, щекочуще вкусный аромат сгорающих березовых дров поглощал, уничтожал нежилой, затхлый запах комнаты. Все это было тогда, а потом сын спросил меня, встречаюсь ли я со Стасом, и я солгала. Никола больше не заводил разговора об этом - он занят своими делами, своей Ксюхой - но легче мне от этого не стало. ********
Анна Львовна, навещая нас, приносила кур, вареных и жареных, и делала это с упорным постоянством, каждый раз объясняя, что Митенька привык нормально питаться. Поначалу я благодарила, потом начала раздражаться благодаря. Митя поедал этих кур, пытаясь успокоить меня аргументами, что его матушка беспокоится за нас и хочет помочь. "За тебя она беспокоится! - сердилась я. - За то, что ты женился на мне, такой неподходящей для ее золотого сыночка!" Митя был единственным сыном и светом в окошке для одинокой Анны Львовны. Они были очень похожи внешне, мать и сын, оба субтильные, сухощавые, темноволосые, Я злилась на свекровь за ее бесконечные советы, за ее неодобрение всего, что бы я ни делала, за свитера, которые она вязала для своего ненаглядного сыночка, за ее прохладное отношение к Николе, хотя, последнее было и объяснимо, но от этого не становилось легче. Папа относился к Анне Львовне с мрачноватым юмором, без конца целуя ей руки и осыпая комплиментами, в которых я в своем неприятии свекрови постоянно выискивала подтекст и двойное дно.
Но куриная тема стала роковой в наших отношениях. Однажды я сварила на обед курицу, и едва мы сели за стол, как появилась Анна Львовна, с такой же вареной птицей, аккуратно завернутой в фольгу. Наличие курицы, сваренной мною, не смутило ее: она тут же заявила, что готовила свою по особому рецепту - чтобы накормить своего оголодавшего сыночка - звучало между строк ее речи, в то время как я просто бросила свою в кипяток. Папа отпустил витиеватый комплимент Анне Павловне и ее курице, а я, сжав кулаки, выдавила сквозь зубы слова благодарности, явно прозвучавшие, как ругательство, и вылетела прочь из кухни, с трудом сдержав порыв выкинуть одну, а то и обеих несчастных птиц в мусорное ведро. Митя рванул вслед за мной. - Митя… - рыдала я. - Что мне делать? Я не могу так больше! Если она принесет еще одну курицу, я… - Динуль, ну не плачь, успокойся, мама же хочет помочь нам!
- Митя, ты не понимаешь? Ты не понимаешь! - в отчаянии кричала я.
В прихожей хлопнула дверь, проснулся и заревел Никола. Папа запел на кухне "Нет, не тебя так пылко я люблю…", вложив в звучание романса какой-то совсем неуместный сарказм. ******** После короткого, но впечатляющего ночного разговора с сыном я решила, что следует немедленно прекратить мой нежданный роман любыми средствами, иначе ситуация может стать непредсказуемой и весьма щекотливой для близких мне людей. Я не хочу, чтобы сын начал презирать меня за легкомыслие. Кроме того, я буквально на глазах превращалась в свекровь, которой пристало быть не порхающей дамочкой, имеющей молодого любовника, а серьезной женщиной, способной здраво относиться к жизни. Правда, из зеркала и из нутра на меня смотрела не нарождающаяся здравомыслящая свекровь, а какая-то рыжая лохматая дамочка неопределенного возраста с блеклыми веснушками на лице, в легкомысленных джинсах, и дамочке этой хотелось лепить горшки, встречаться с молодым мужчиной, болтаться с ним по ночам невесть где, и совсем не хотелось становиться свекровью. Я давила в себе предательские мысли, повторяя, что не следует поддаваться слабостям, ведь это никогда не доводило до добра. Памятуя, что внешнее преображение влечет за собой внутренние трансформации, я сделала стрижку, сменив имидж.
На следующий день мне не удалось избежать встречи со Стасом - с утра я рассказала Андрею о находке, и он, будучи фанатом эмали, тут же заставил меня позвонить Стасу, и мы отправились смотреть печь. Вечером же я отказалась встречаться с ним, сославшись на жуткую усталость и головную боль, но, оставшись дома, пожалела, что избрала положительную роль родительницы, поскольку сыграла ее отвратительно.
Отбрыкавшись от Стаса и тоскуя по нему, я отправилась на кухню, чтобы приготовить ужин, и обнаружила там весело воркующих Николу и Ксению. - Мутер, а мы ужин готовим, - радостно сообщил мне сын, без зазрения совести обнимая и целуя Ксюху. Она, кажется, все-таки смутилась и объявила, что печет совершенно замечательные пирожки-скороспелки. Черный лежал на подоконнике, свесив лапы, и притворялся, что спит, технично приоткрыв один глаз, чтобы вторым наблюдать за происходящим на кухне, где царил кулинарный беспредел: рассыпанная по столу мука, пухлые кругляшки теста, до обидного мелко нарезанные компоненты начинки для пирожков и Никола, перепачканный в муке. Кажется, в последний раз он добровольно и с такой довольной физиономией занимался кухонными делами в нежном возрасте лет десяти. Почувствовав неприятный укол ревности и своей ненужности, я пробормотала, что мне ужасно приятно видеть, как они дружно трудятся на кулинарной ниве, и удалилась в свою комнату делать вид, что читаю, тихо злиться на себя, на несправедливости жизни и вспоминать Анну Львовну Усманову. Меня пригласили через полчаса, усадили за стол, накормили пирожками, напоили чаем, обсудили Ксюшины учебные проблемы, новый фильм, который я не видела, после чего я удалилась во второй раз, поблагодарив за вкусное угощение, разобранная на раздраженно-ревниво дерущиеся меж собой части.
Весь следующий день я была занята подготовкой выставки на старом заводе и сказала позвонившему мне Стасу, что совершенно не имею времени куда-то идти с ним. Возможно, это прозвучало грубо, и он обиделся, потому что сегодня, когда мне пришлось встретиться с ним, чтобы отправиться в старый дом на расширенное совещание по поводу дальнейшей судьбы чудо-печки, он поздоровался со мной как-то официально. Впрочем, ведь именно этого я и добивалась - оставалось лишь объясниться с ним окончательно.
********
Митя целует меня, горячий и торопливый, лаская своими узкими ладонями. У него тонкие аристократично длинные пальцы. "Матушка мечтала, чтобы я стал пианистом, но оказалось, что слух у меня, как у жертвы медведя". Но как он рисует! Карандашом, сангиной, углем, всем, что попадает под руку; линии, словно сами по себе, текут из-под его пальцев, и вот на листе набросок лица, несколько штрихов и оно оживает, приобретая сходство с оригиналом. Митя сговорчив и упрям, заботлив и капризен, умен и беспечен. Мне казалось, что я знаю его, как облупленного, но разве можно до конца узнать человека?
Митя целует меня, руки его движутся по моему телу, я сжимаюсь, когда они становятся все решительнее и, спохватившись, пытаюсь расслабиться, отдаться его рукам и губам, но в прелюдию врывается громогласный басок проснувшегося Николы. Сердито вздыхает Митя, я выбираюсь из постели, бегу к ревущему сыну, требующему внимания. Он тяжелый, сонный и влажный, сопя и хныча, обнимает меня за шею, я глажу его вспотевшие каштановые кудряшки, вдыхаю теплый Николин запах. Я - женщина, и больше никто и ничто.
Хочу, чтобы ты была
Просто женщиной
Единственной,
Мне обещанной,
Хочу, чтоб ко мне пришла,
Ночью грешною,
Покорною
И доверчивой.
Хочу, чтобы ты ждала
Возвращения
Мои,
И свои прощения
Тебе, словно звезды, дарил.
Хочу, чтобы ты была
Слишком женщиной,
Упрямой и
Недоверчивой.
Хочу, чтобы увела
В воды вешние
Безумные
Бесконечные.
Хочу, только не нужны
Тебе ни мои прощения,
Ни возвращения
Мои,
Что грудою наобещанной,
Прахом лежат
В пыли. ******** - Ты избегаешь меня? - спрашивает Стас, когда мы выходим из старого дома, и крепко хватает меня за руку. - Почему ты так решил? - зачем-то изображаю невинное удивление, зная, что получается неубедительно.
- Мне так показалось… ты то занята, то устала. И зачем-то подстриглась…
- Тебе не нравится моя стрижка?
- Нравится, - как-то неуверенно отвечает он и добавляет, словно уловив взаимосвязь между стрижкой и несостоявшимися встречами: - Но я тебя давно не видел…
- Давно? Всего-то два дня… И разве я не могу уставать? Я же не в отпуске и не так молода, как ты… - говорю, тотчас же пожалев об том, что сказала.
Он молчит, не отпуская мою руку, сжимая ее так, что мне становится больно.
- Я понял, в чем дело. Тебя все еще смущает моя пресловутая молодость. Я слишком юн для тебя? Тебе скучно со мной?
- Совсем нет, все это не так, то есть, так, отчасти, но… но я действительно была очень занята, Стас… - бормочу уже совсем невпопад и замолкаю, наткнувшись на его взгляд: либо он все понимает про меня, либо я переоцениваю эту напряженно-усмехающуюся синеву. Я не должна покоряться ему, я решила прекратить все это и чем скорее, тем лучше, пока эти глаза не затянули в свою бездну - хватит с меня и одного раза. "Что для тебя важнее? - в сотый раз риторически спрашиваю я себя. - Краткие удовольствия от объятий молодого мужчины или уважение сына и самоуважение?" Вопрос виснет в пространстве тихой улицы среди потемневших от ненастья тополей, потому что упомянутый мужчина нахально обнимает меня, а невесть откуда взявшийся снег вдруг обрушивается с небес крупными рыхлыми хлопьями, странным образом меняя настроение и направление разговора. - Пойдем ко мне, Дина…- говорит Стас, обнимая меня.
Выбираюсь из его рук и изумленно таращусь на него.
- К тебе? Куда к тебе?
- Ко мне, это на этаж ниже твоей квартиры…
- Но там же живут твои родители?
- Ну и что? Ты боишься моих родителей?
- Я? С какой это стати я должна их бояться?
- Отчего же тогда такое изумление?
- Стас… но, я не буду знакомиться с твоими родителями, - я совершенно теряюсь.
- Дина… - он снова пытается обнять меня. - Ты замерзла, нам нужно поговорить, а родителей моих нет дома, они сегодня с утра отправились в гости к родственникам, и Владьку, само собой, забрали, так что познакомишься с ними позже…
Зачем мне знакомиться с его родителями? Это вообще исключено из программы. На меня вдруг накатывает ощущение, что я - школьница, которую одноклассник приглашает к себе домой, чтобы вволю нацеловаться там, воспользовавшись отсутствием "предков", и я делюсь этим своим ощущением со Стасом с пакостной целью обидеть его и отказаться от предложения. Проклятое же существо мое заводит свою женскую песнь о желании побыть с мужчиной, который нравится настолько, что каждое его прикосновение отзывается в нервных окончаниях щекочущим блаженством.
- Что-то в этом есть… мы с тобой и правда, словно школьники, - отвечает Стас.
- Да, особенно я, - нудно тяну свою основную мысль о возрасте.
- Пойдем, - он подхватывает меня под руку, и мне приходится подчиниться. Некоторое время мы молча идем по улице, точнее, идет Стас, а я почти бегу, пытаясь приноровиться к его быстрой походке.
- Куда ты так несешься?
- Я быстро иду? - удивляется он. - Извини… но я…
- "хочу поскорее затащить тебя в постель…"
- …задумался…
Краснею от постыдного осознания узости своего мышления и примитивности желаний и интересов и замолкаю, не в силах спросить, о чем же он задумался. Он останавливается, сжимает мою руку, снова до боли.
- Дина…
- Ты мне руку вывихнешь, Стас…
- Да? Прости…не хотел…
Он отпускает мою ладонь, но тут же хватает меня за талию, словно боится, что я убегу, если он выпустит меня из рук.
- Дина…
Ну и зачем ему такие синие и все знающие глаза? Я должна сейчас же сказать: "Нам не нужно встречаться, Стас", - но вместо слов я целую его, легкая его щетина щекочет мне щеку, я совершенно не владею собой и не понимаю, зачем я это сделала, именно сейчас, когда должна была сделать совершенно противоположное. Он подхватывает меня и кружит. Несколько шагов и он распахивает передо мной дверцу своей машины. Я ныряю в нее, как в очередную бездну, чувствуя себя безвольной предательницей.
август, 2009 г.; июнь, 2010 г.
Copyright © 20010 Ольга Болгова
... - Выпрыгнув из «тепла утробы» первой части, нырнула о леденящую прорубь другой.
Ой, боюсь, сложно будет Дине. У нее сейчас получилось "зависание" между поколениями - она сама еще молодая, а тут вот-вот может бабушкой стать. *забегаю вперед - не по произведению, по смыслу жизни*
Женщине сложно в такой ситуации оставаться доброжелательной. Мы, мамы сыновей, особенно, пока дети маленькие, обещаем себе - я никогда не буду классической свекровью.
Но ведь они не из кустов выползают, эти самые классические свекрови.
... - Стас - прелесть с этими "котовьими" интонациями, и вообще - прелесть.
И очень кстати появился - дети вырастают и уходят, а их родителям - в данном случае - матери, нужно продолжать жить и жить своей жизнью.
Ксюха - очень показательна. Этакая "хваткая" девица.
- ...вот это "кроме любви", к сожалению, не дает мне возможности порадоваться за Дину из прошлого. Как-то обидно, хоть убей - Стас номер один, номер один во многих смыслах, который - кто знает, мог бы стать ... остался в прошлом, а ее настоящем - Митенька, с которым - все, но не любовь.
Стас второй - чудный парень, нахал. Надо сказать, вовремя появился, учитывая шуструю девочку Ксюшу.
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала
полностью или частично запрещено |
