графика Ольги Болговой

Литературный клуб:

Мир литературы
  − Классика, современность.
  − Статьи, рецензии...
  − О жизни и творчестве Джейн Остин
  − О жизни и творчестве Элизабет Гaскелл
  − Уголок любовного романа.
  − Литературный герой.
  − Афоризмы.
Творческие забавы
  − Романы. Повести.
  − Сборники.
  − Рассказы. Эссe.
Библиотека
  − Джейн Остин,
  − Элизабет Гaскелл,
− Люси Мод Монтгомери
Фандом
  − Фанфики по романам Джейн Остин.
  − Фанфики по произведениям классической литературы и кинематографа.
  − Фанарт.

Архив форума
Форум
Наши ссылки


 

В библиотеке

Своя комната
Мэнсфилд-парк
Гордость и предубеждение
Нортенгерское аббатство
Чувство и чувствительность ("Разум и чувство")
Эмма
и другие



Полноe собраниe «Ювенилии»

Впервые на русском языке опубликовано на A'propos:

Ранние произведения Джейн Остен «Ювенилии» на русском языке

«"Ювенилии" Джейн Остен, как они известны нам, состоят из трех отдельных тетрадей (книжках для записей, вроде дневниковых). Названия на соответствующих тетрадях написаны почерком самой Джейн...»

О ранних произведениях Джейн Остен «Джейн Остен начала писать очень рано. Самые первые, детские пробы ее пера, написанные ради забавы и развлечения и предназначавшиеся не более чем для чтения вслух в узком домашнем кругу, вряд ли имели шанс сохраниться для потомков; но, к счастью, до нас дошли три рукописные тетради с ее подростковыми опытами, с насмешливой серьезностью озаглавленные автором «Том первый», «Том второй» и «Том третий». В этот трехтомный манускрипт вошли ранние произведения Джейн, созданные ею с 1787 по 1793 год...»


 

О романе Джейн Остен «Гордость и предубеждение»

Елена Первушина -

Знакомство с героями. Первые впечатления - «На провинциальном балу Джейн Остин впервые дает возможность читателям познакомиться поближе как со старшими дочерьми Беннетов, так и с мистером Бингли, его сестрами и его лучшим другом мистером Дарси...»

Нежные признания - «Вирджиния Вульф считала Джейн Остин «лучшей из женщин писательниц, чьи книги бессмертны». При этом она подчеркивала не только достоинства прозы Остин...»

Любовь по-английски, или положение женщины в грегорианской Англии - «...Но все же "Гордость и предубеждение" стоит особняком. Возможно потому, что рассказывает историю любви двух сильных, самостоятельных и действительно гордых людей. Едва ли исследование предубеждений героев вызывает особый интерес читателей....»

Счастье в браке - «Счастье в браке − дело случая. Брак, как исполнение обязанностей. Так, по крайней мере, полагает Шарлот Лукас − один из персонажей знаменитого романа Джейн Остин "Гордость и предубеждение"...»

Популярные танцы во времена Джейн Остин - «танцы были любимым занятием молодежи — будь то великосветский бал с королевском дворце Сент-Джеймс или вечеринка в кругу друзей где-нибудь в провинции...»

Дискуссии о пеших прогулках и дальних путешествиях - «В конце XVIII – начале XIX века необходимость физических упражнений для здоровья женщины была предметом горячих споров...»

О женском образовании и «синих чулках» - «Джейн Остин легкими акварельными мазками обрисовывает одну из самых острых проблем своего времени. Ее герои не стоят в стороне от общественной жизни. Мистер Дарси явно симпатизирует «синим чулкам»...»

Джейн Остин и денди - «Пушкин заставил Онегина подражать героям Булвер-Литтона* — безупречным английским джентльменам. Но кому подражали сами эти джентльмены?..»
Гордость Джейн Остин - «Я давно уже хотела рассказать (а точнее, напомнить) об обстоятельствах жизни самой Джейн Остин, но почти против собственной воли постоянно откладывала этот рассказ...»


 

Мэнсфилд-парк Джейн Остен «Анализ "Мэнсфилд-парка", предложенный В. Набоковым, интересен прежде всего взглядом писателя, а не критика...»

К публикации романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение» в клубе «Литературные забавы» «Когда речь заходит о трех книгах, которые мы можем захватить с собой на необитаемый остров, две из них у меня меняются в зависимости от ситуации и настроения. Это могут быть «Робинзон Крузо» и «Двенадцать стульев», «Три мушкетера» и новеллы О'Генри, «Мастер и Маргарита» и Библия... Третья книга остается неизменной при всех вариантах - роман Джейн Остин «Гордость и предубеждение»...»


 

Экранизации...

экранизация романа Джейн Остин
Первые впечатления, или некоторые заметки по поводу экранизаций романа Джейн Остин "Гордость и предубеждение"

«Самый совершенный роман Джейн Остин "Гордость и предубеждение" и, как утверждают, "лучший любовный роман всех времен и народов" впервые был экранизирован в 1938 году (для телевидения) и с того времени почти ни одно десятилетие не обходилось без его новых постановок...»

экранизация романа Джейн Остин
Как снимали
«Гордость и предубеждение»

«Я знаю, что бы мне хотелось снять — «Гордость и предубеждение», и снять как живую, новую историю о реальных людях. И хотя в книге рассказывается о многом, я бы сделала акцент на двух главных темах — сексуальном влечении и деньгах, как движущих силах сюжета...»

Всем сестрам по серьгам - кинорецензия: «Гордость и предубеждение». США, 1940 г.: «То, что этот фильм черно-белый, не помешал моему восторгу от него быть розовым...»


 

«Первый том»:

Фредерик и Эльфрида (Перевод deicu) «Рожденные в один день и возросшие в одной школе – неудивительно, что они относились друг к другу теплее, чем с пустой вежливостью. Они любили взаимно и искренне, но тем более были полны решимости не преступать границ Пристойности...»

Джек и Алиса (Перевод deicu) «Мистеру Джонсону когда-то было пятьдесят три года; через двенадцать месяцев исполнилось пятьдесят четыре, отчего он пришел в восторг и вознамерился отпраздновать грядущий день рождения...»

Эдгар и Эмма (Перевод deicu) «Чего ради мы снимаем Жилье в захудалом Городишке, если у нас три отличных собственных Дома в лучших уголках Англии, всегда наготове!..»

Генри и Элайза (Перевод deicu) «Когда сэр Джордж и леди Харкорт надзирали над Трудами своих Косарей, вознаграждая усердие одних одобрительной улыбкой и карая леность других дубинкой, они заметили укрытую под стогом сена прелестную девочку не более трех месяцев от роду...»

Приключения мистера Харли (Перевод deicu) «Мистер Харли происходил из многодетной семьи. Отец предназначал его для Церковного поприща, а мать - для Морской службы. Желая угодить обоим, он упросил сэра Джона раздобыть ему место Капеллана на борту военного Корабля...»

Сэр Уильям Монтегю (Перевод deicu) «В уединенном приюте, где он надеялся найти Убежище от любовных Мук, его очаровала знатная молодая Вдова, приехавшая искать утешения...»

Мемуары мистера Клиффорда (Перевод deicu) «Остановившись в Девайзисе, однако, он решил порадовать себя отменным горячим ужином и заказал сварить целое Яйцо себе и своим Слугам...»

Прелестная Кассандра (Перевод deicu) Роман в 12 главах. «Кассандра была дочерью – единственной дочерью – прославленной модистки с Бонд-стрит. Ее отец был благородного происхождения, как близкий родственник дворецкого герцогини...»

Амелия Уэбстер (Перевод deicu) «Ты возрадуешься, услышав о возвращении из-за границы моего любезного Брата. Он прибыл в Четверг, и никогда я не видела никого элегантнее, за исключением твоей задушевной подруги...»

Визит (Перевод deicu) «Я не стану изводить вас лишним политесом – будьте как дома, словно под отческим кровом. Помните: в тесноте да не в обиде...»

Тайна (Перевод deicu) (Неоконченная комедия) «Плут-старший: Вот по этой причине я и желаю, чтобы ты следовал моему совету. Ты согласен, что совет разумный?...»

Три сестры (Перевод deicu) «Милая Фанни! Я счастливее всех в Мире, по причине предложения от мистера Уоттса. У меня оно первое, даже выразить не могу, до чего мне нравится...»

Превосходное описание различного действия Чувствительности на различные умы (Перевод deicu) «Я только что вернулась от Мелиссы, и в Жизни своей, хоть мне немало лет и уже не раз случалось пребывать у Одра Болезни, не встречала столь трогательного Зрелища...»

Щедрый помощник священника (Перевод deicu) «В глухой части графства Уорикшир когда-то проживал достойный Священнослужитель. Доход с его прихода, двести фунтов, и проценты с капитала его Жены, круглый ноль, целиком обеспечивали Нужды и Потребности Семейства...»

Ода жалости (Перевод deicu) «Брожу, забывшись от сердечных бед В печальных Мирта зарослях одна, Пусть на Любовь несчастную льет свет Серебряная бледная Луна...»


«Второй том»:

Любовь и дружба (Перевод А.Ливерганта) Роман в письмах. «Как часто, в ответ на мои постоянные просьбы рассказать моей дочери во всех подробностях о невзгодах и превратностях Вашей жизни, Вы отвечали...»

Замок Лесли (Перевод А.Ливерганта) Неоконченный роман в письмах. «Мисс Маргарет Лесли - мисс Шарлотте Латтрелл: Мой брат только что нас покинул. «Матильда, — сказал он при расставании, — уверен, ты и Маргарет проявите к моей крошке заботу ничуть не меньшую, чем проявила бы терпеливая, любящая и ласковая мать»...»

История Англии (Перевод О. Мяэотс) «Главная причина, по которой я взялась за изложение истории Англии, заключалась в желании доказать невиновность королевы Шотландии...»

Собрание писем (Перевод О. Мяэотс) «Дочери мои требуют от меня теперь иных забот, чем прежде, поскольку достигли того возраста, когда им настала пора открыть для себя, что такое свет...»
Девица-философ (Перевод deicu) «Твой друг мистер Миллар нанес нам вчера визит по дороге в Бат, куда направляется поправить здоровье; с ним были две дочери, но самая старшая и все трое Мальчиков остались с матерью...»

Первый акт комедии (Перевод deicu) «- Скажите, папа, как далеко до Лондона?
- Моя Деточка милая, любимейшая из всех моих Чад, натуральная копия своей бедной Матери, что умерла два месяца тому назад, и теперь я везу тебя в столицу венчаться со Стрефоном, а также намерен завещать тебе все свое Состояние, осталось еще семь Миль...»

Письмо юной леди  (Перевод deicu) «Я убила отца еще на заре Юности, затем убила и мать, а ныне собираюсь убить и Сестру. Я столь часто переменяла религию, что ныне и представления не имею, во что верю. Я лжесвидетельствовала на каждом судебном процессе...»

Экскурсия по Уэльсу (Перевод deicu) «Путешествовать предпочли верхом. Мама гарцевала на нашем маленьком пони, а мы с Фанни шли рядом, вернее, бежали, поскольку она так любит быструю езду, что все время пускалась в галоп...»

Новелла (Перевод deicu) «Один Джентльмен, о чьей фамилии умолчу, купил года два назад скромный Коттедж в Пемброкшире. На столь предприимчивый Поступок его подвиг старший брат, обещавший меблировать две комнаты и Каморку, если он снимет домик вблизи опушки обширного Леса, не менее трех миль от Моря...»


 

О жизни и творчестве
Элизабет Гаскелл


Впервые на русском языке опубликовано на A'propos:

Элизабет Гаскелл «Север и Юг» (перевод В. Григорьевой) «− Эдит! − тихо позвала Маргарет. − Эдит!
Как и подозревала Маргарет, Эдит уснула. Она лежала, свернувшись на диване, в гостиной дома на Харли-стрит и выглядела прелестно в своем белом муслиновом платье с голубыми лентами...»

Элизабет Гаскелл «Жены и дочери» (перевод В. Григорьевой) «Начнем со старой детской присказки. В стране было графство, в том графстве - городок, в том городке - дом, в том доме - комната, а в комнате – кроватка, а в той кроватке лежала девочка. Она уже пробудилась ото сна и хотела встать, но...»

Элизабет Гаскелл «Занимательно, если не выдумки» (Выдержки из письма Ричарда Виттингема, эсквайра) (перевод С.Поповой) «В своё время Вас настолько позабавило чувство гордости, испытываемое мною по поводу происхождения от одной из сестёр Кальвина, вышедшей замуж за Виттингема, декана Дарема, что сомневаюсь, сможете ли Вы оценить глубину и важность мотивов, приведших меня...»

Элизабет Гаскелл «Признания мистера Харрисона» (перевод С.Поповой) «Ярко пылал огонь в камине. Жена только что поднялась наверх уложить ребенка в постель. Напротив меня сидел Чарльз, загорелый и импозантный. Как приятно было осознавать, что впервые с мальчишеских времён мы сможем провести несколько недель под одной крышей...»


 


Перевод романа Элизабет Гаскелл «Север и Юг» - теперь в книжном варианте!
Покупайте!

книжный вариант

Джей Ти Возвращение Альтернативное развитие событий «Севера и Юга» «После долгих размышлений над фильмом и неоднократного его просмотра мне вдруг пришла в голову мысль, а что было бы, если бы Маргарет вернулась в Милтон для "делового" предложения, но Джон Торнтон ничего не знал о ее брате. Как бы тогда закончилась история...»


 

Дейзи Эшфорд «Малодые гости, или План мистера Солтины» «Мистер Солтина был пожилой мущина 42 лет и аххотно приглашал людей в гости. У него гостила малодая барышня 17 лет Этель Монтикю. У мистера Солтины были темные короткие волосы к усам и бакинбардам очень черным и вьющимся...»


 

Триктрак «Они пробуждаются и выбираются на свет, когда далекие часы на башне бьют полночь. Они заполняют коридоры, тишину которых днем лишь изредка нарушали случайные шаги да скрипы старого дома. Словно открывается занавес, и начинается спектакль, звучит интерлюдия, крутится диск сцены, меняя декорацию, и гурьбой высыпают актеры: кто на кухню с чайником, кто - к соседям, поболтать или за конспектом, а кто - в сторону пятачка на лестничной площадке - покурить у разбитого окна...»

«Гвоздь и подкова» Англия, осень 1536 года, время правления короля Генриха VIII, Тюдора «Северные графства охвачены мятежом католиков, на дорогах бесчинствуют грабители. Крик совы-предвестницы в ночи и встреча в пути, которая повлечет за собой клубок событий, изменивших течение судеб. Таинственный незнакомец спасает молодую леди, попавшую в руки разбойников. Влиятельный джентльмен просит ее руки, предлагая аннулировать брак с давно покинувшим ее мужем. Как сложатся жизни, к чему приведут случайные встречи и горькие расставания, опасные грехи и мучительное раскаяние, нежданная любовь и сжигающая ненависть, преступление и возмездие?...»

«Переплет» - детектив в антураже начала XIX века, Россия «Тверская губерния, 1810 год Женни Сурина – девица двадцати четырех лет, внешности приятной, но не выдающейся, сероглазая, с пушистыми рыжеватыми волосами, уложенными в незатейливую прическу, - устроилась в беседке на берегу озера с новым французским романом...»

«Шанс» «Щеки ее заполыхали огнем - не от обжигающего морозного ветра, не от тяжести корзинки задрожали руки, а от вида приближающегося к ней офицера в длинном плаще. Бов узнала его, хотя он изменился за прошедшие годы - поплотнел, вокруг глаз появились морщинки, у рта сложились глубокие складки. - Мadame, - Дмитрий Торкунов склонил голову. - Мы знакомы, ежели мне не изменяет память… - Знакомы?! - удивилась Натали и с недоумением посмотрела на кузину...»

«По-восточному» «— В сотый раз повторяю, что никогда не видела этого ти... человека... до того как села рядом с ним в самолете, не видела, — простонала я, со злостью чувствуя, как задрожал голос, а к глазам подступила соленая, готовая выплеснуться жалостливой слабостью, волна...»

Моя любовь - мой друг «Время похоже на красочный сон после галлюциногенов. Вы видите его острые стрелки, которые, разрезая воздух, порхают над головой, выписывая замысловатые узоры, и ничего не можете поделать. Время неуловимо и неумолимо. А вы лишь наблюдатель. Созерцатель...»


 


Метель в пути, или Немецко-польский экзерсис на шпионской почве
-

«Барон Николас Вестхоф, надворный советник министерства иностранных дел ехал из Петербурга в Вильну по служебным делам. С собой у него были подорожная, рекомендательные письма к влиятельным тамошним чинам, секретные документы министерства, а также инструкции, полученные из некоего заграничного ведомства, которому он служил не менее успешно и с большей выгодой для себя, нежели на официальном месте...»


Водоворот
Водоворот
-

«1812 год. Они не знали, что встретившись, уже не смогут жить друг без друга...»


 

На нашем форуме:

 Идеальные герои. Кто они? что можно сказать про Татьяну Ларину и Евгения Онегина? Ну, Онегин явно не идеал, наш скучающий денди. Татьяна, робкая душою, гораздо больше подходит под идеал женщины (и Пушкин ее любил). Но я думаю, она идеальна с точки зрения мужчин, но никак не женщин. Хотя и мужчины здесь лицемерят. Почему?
 Коллективное оригинальное творчество «Принимают участие все желающие. Соавторами избирается ответственный редактор-координатор, в чьи обязанности входит координация работы соавторов. Также он следит за развитием сюжета, собирает написанные отрывки и т.д. Авторские фрагменты, рассказы и т.д. пишутся в...»
 Живопись, люди, музы, художники «Со старых полотен на нас смотрят лица давно ушедших людей, мы слышим шум городов и плеск воды, видим давно прошедшие закаты и восходы, художники сохранили для нас на своих полотнах не только изображение, но и жизнь, следы былых страстей, надежд и чаяний...»
  Ужасающие и удручающие экранизации «Ну вот, дождались очередной экранизации "Войны и мира" Судя по рекламе, Наташа там блондинка и ваще... что-то неудобоваримое. Мне лично очень даже нравится "олигофренка", как тут комментировали, Хепберн...»
  Странности любви: Почему Он выбрал именно Ее? «Тема всплыла во время обсуждений "Водоворота" Почему Палевский выбрал Докки? И сразу параллельно возник этакий глобальный вопрос - почему этот мужчина выбирает именно эту женщину? Иногда - объяснение находится быстро, иногда - мысль о "несоответсвии" предлагаемых индивидов заставляет всерьёз задуматься о странностях любви. Чтобы не оффтопить в "Водовороте" глобально, предлагаю вспомнить и обсудить прочитанные истории любви, счастливые и не очень, которые объединяет недоумение: Почему Он выбрал именно Ее?...»
  − Графиня де Монсоро «Эх, далека от нас эпоха рыцарей плаща и шпаги, яда и кинжала, ножа и топора… Может, оно и к лучшему. Зато у нас есть кино...»
  Слово в защиту... любовного романа? «Если попытаться дать формулировку любовному роману, то она может звучать так: история романтических взаимоотношений мужчины и женщины со счастливым завершением, т.е. взаимном объяснении в любви и разрешением всех недопониманий...»


 


История в деталях:

Правила этикета, Англия: «Данная книга была написана в 1832 году Элизой Лесли и представляет собой учебник-руководство для молодых девушек...»
- Пребывание в гостях
- Прием гостей
- Приглашение на чай
- Поведение на улице
- Покупки
- Поведение в местах массовых развлечений

- Брак в Англии начала XVIII века «...замужнюю женщину ставили в один ряд с несовершеннолетними, душевнобольными и лицами, объявлявшимися вне закона... »

- Нормандские завоеватели в Англии «Хронологически XII век начинается спустя тридцать четыре года после высадки Вильгельма Завоевателя в Англии и битвы при Гастингсе... »

- Моды и модники старого времени «В XVII столетии наша русская знать приобрела большую склонность к новомодным платьям и прическам... »

- Старый дворянский быт в России «У вельмож появляются кареты, по цене стоящие наравне с населенными имениями; на дверцах иной раззолоченной кареты пишут пастушечьи сцены такие великие художники, как Ватто или Буше... »

- Одежда на Руси в допетровское время «История развития русской одежды, начиная с одежды древних славян, населявших берега Черного моря, а затем во время переселения народов, передвинувшихся к северу, и кончая одеждой предпетровского времени, делится на четыре главных периода... »


 

Мы путешествуем:

Я опять хочу Париж! «Я любила тебя всегда, всю жизнь, с самого детства, зачитываясь Дюма и Жюлем Верном. Эта любовь со мной и сейчас, когда я сижу...»

История Белозерского края «Деревянные дома, резные наличники, купола церквей, земляной вал — украшение центра, синева озера, захватывающая дух, тихие тенистые улочки, березы, палисадники, полные цветов, немноголюдье, окающий распевный говор белозеров...»

Венгерские впечатления «оформила я все документы и через две недели уже ехала к границе совершать свое первое заграничное путешествие – в Венгрию...»

Болгария за окном «Один день вполне достаточен проехать на машине с одного конца страны до другого, и даже вернуться, если у вас машина быстрая и, если повезет с дорогами...»

Одесская мозаика: «2 сентября - День рождения Одессы. Сегодня (02.09.2009) по паспорту ей исполнилось 215 – как для города, так совсем немного. Согласитесь, что это хороший повод сказать пару слов за именинницу…»

Библиотека Путешествий
(Тур Хейердал)

Путешествие на "Кон-Тики": «Если вы пускаетесь в плавание по океану на деревянном плоту с попугаем и пятью спутниками, то раньше или позже неизбежно случится следующее: одним прекрасным утром вы проснетесь в океане, выспавшись, быть может, лучше обычного, и начнете думать о том, как вы тут очутились...»

Тур Хейердал, Тайна острова Пасхи Тайна острова Пасхи: «Они воздвигали гигантские каменные фигуры людей, высотою с дом, тяжелые, как железнодорожный вагон. Множество таких фигур они перетаскивали через горы и долины, устанавливая их стоймя на массивных каменных террасах по всему острову. Загадочные ваятели исчезли во мраке ушедших веков. Что же произошло на острове Пасхи?...»


 

Первооткрыватели

Путешествия западноевропейских мореплавателей и исследователей: «Уже в X веке смелые мореходы викинги на быстроходных килевых лодках "драконах" плавали из Скандинавии через Северную Атлантику к берегам Винланда ("Виноградной страны"), как они назвали Северную Америку...»


 

Сборники

Творческие забавы

Если мы когда-нибудь
встретимся вновь

Рассказ с продолжением
- коллективная литературная игра

Ольга Болгова
Юлия Гусарова

 

Начало     Пред. стр.

 

Даша спустилась с крыльца, Серый двинулся за ней, настороженно заглядывая в глаза.

− Мне нужно ехать, я вернусь, не беспокойся, — сказала ему Даша, потрепав по кудлатой голове.

«Вернусь, — подумала она, закрывая калитку, — Вернуться будет нечестно по отношению к его жене, не вернуться — нечестно по отношению к нему... и к себе...» Мысль отдалась тупой ноющей болью в том безадресном месте, называемом душой. Серый лаял, отчаянно и обиженно, прыгая на закрытую калитку. Даша поежилась и ринулась по мокрой дорожке вдоль дощатого забора к остановке автобуса. «Не уходи никуда, дождись меня!» — слова, которые он сказал ей перед уходом, рефреном звучали в ее голове, стучали в висках, «не-у-хо-ди-ни-ку-да-дож-дись-ме-ня», — рифмовкой пели в такт шагам. Еще вчера все казалось ей простым и понятным: они вместе, они понимают друг друга. Пусть ненадолго, на несколько дней, но это будет их нежданно найденное счастье, а потом будь что будет. Но «будь что будет» наступило. Сегодня утром Даша вдруг с ясностью осознала, что все прошло, и наступило будущее, в котором не было места, где бы они могли быть вместе, в этом будущем они должны были расстаться. У Саши есть жена, она больна, и он не может оставить ее, это так естественно. «Я не смогла бы тебя любить, если бы ты оставил ее»,— прошептала она, повторяя слова, которые сказала ему.

«Но я не могу без тебя, я так долго ждал тебя, — растерянно ответил он. — Я не отпущу тебя. Ты — моя жена, и мы будем жить вместе, мы должны быть вместе, неужели ты оставишь меня сейчас, когда я только нашел тебя?»

«Ты говоришь о себе, но у тебя есть жена, Саша. Я люблю тебя, люблю, — она произнесла эти слова, словно кинулась в омут. — И я хочу быть с тобой, Саша, но это невозможно...»

«Что ты сказала? Повтори, что ты сказала, Дунечка?» — он обнял ее, нежно и страстно, его руки и губы лишали ее сил, не давали сопротивляться, но потом, когда он, одевшись, долго целовал ее и ушел, сказав: «Не уходи никуда, дождись меня!», — она вдруг поняла, что должна уйти, сейчас, пока у нее есть силы, пока она не приросла к нему всем существом, пока не нужно отдирать себя с кожей и мясом. Она уйдет сейчас, а потом позвонит ему, все объяснит или напишет письмо или... «Дунечка...», — словно услышала она и остановилась, вздрогнув. Ноги вдруг стали ватными, и она чуть не упала, ей пришлось постоять несколько минут, прислонившись спиной к забору. «Бабушка... что бы сказала бабушка, если бы знала, что случилось с ее незадачливой внучкой?» Даша свернула на главную улицу дачного поселка, разноцветный неуклюжий павильон остановки находился в нескольких шагах. Она до сих пор слышала глухой отчаянный лай Серого, словно он звал ее: «Вернись, не уходи!»

«Так будет лучше, и для него и для меня. Он все равно останется со мной, неважно, где и с кем он будет жить»,— сказала она вслух, словно убеждая и Серого и себя.

Автобуса все не было, Даша замерзла, она оставила перчатки в доме, руки совершенно заледенели. Она пыталась согреть их, просунув в рукава куртки, как в муфту, подпрыгивая на месте. Утром она почти ничего не съела, а сейчас желудок активно заявлял о своем существовании. В довершение всех невзгод, закапал противный холодный мокрый снег, словно в знак протеста против ее бегства. Даше стало совсем плохо. «Предательница, трусиха!», — прошептала она. — Ты должна дождаться и поговорить с ним, он все поймет». Она поправила капюшон и выскочила из-под крыши павильона. Откуда-то с боку на нее вдруг с радостным визгом бросился Серый, его лапы с размаху шлепнулись в Дашин живот, оставляя грязные следы на светлой ткани.

− Серый! Паршивец! — воскликнула она, радостно отталкивая пса. — Пойдем домой, а?

Тот подтвердил ее слова радостным лаем. Темно-синий БМВ затормозил возле остановки, хлопнула дверца. Даша замерла, Серый уселся возле нее, словно готовый защитить и поддержать.

− Что ты здесь делаешь, Даша? — беспокойно спросил Саша, — У тебя руки ледяные, — он сжал ее уже не сгибающиеся пальцы в своих ладонях. — Куда ты собралась? Ты же обещала меня дождаться? У тебя что-то случилось?

− Саш, но я же работаю... — невпопад ответила она.

− Но ты сказала, что у тебя отгулы до конца недели...

− Да, это правда, отгулы... — она говорила, не слыша себя.

− Пойдем домой, ты совсем замерзла. Я купил какую-то еду, сейчас приготовим и будем обедать, — он увлек ее за собой, обняв за плечи.

«А что было бы, если бы пришел автобус, и я бы уехала? — подумала она. — Ну почему, почему он не пришел, и я не уехала? Тогда мне было бы легче, легче решить все это».

 

В квартире было пусто и душно. Даша стояла посреди комнаты, оглядываясь, словно не узнавая когда-то уютный бабушкин дом. Ей казалось, что с тех пор, как она, намаявшись от горестных воспоминаний, договорилась на работе и уехала к подруге в Энск, прошла не неделя, а месяцы. Ее жизнь странным и неожиданным образом сделала крутой вираж. Даша провела ладонью по гладкой, чуть поцарапанной временем, поверхности старого шкафа темного дерева. «Бабушка, бабуля, — подумала она. — Если бы ты была здесь... со мной... Ты бы помогла, подсказала, как мне поступить». А время решений наступало, неминуемо и неуклонно.

После неудавшегося Дашиного бегства прошло несколько дней, – дней счастья с горьковатым привкусом, – несколько бессонных ночей, когда она, истомленная Сашиными ласками, лежала, прижавшись к нему, и не могла заснуть, мучительно думая о том, что же будет дальше, и тщетно пытаясь прогнать эти мысли. Утром все казалось проще: они просыпались, Даша готовила завтрак под пристальным наблюдением Серого, потом завтракали, болтая ни о чем, Саша уезжал на работу, а перед отъездом беседовал с Серым, поглядывая на Дашу: «Ты в ответе за нее, пес, не отпускай ее, если вдруг она опять вздумает сбежать». Даша улыбалась и, поднимаясь на цыпочки, целовала Сашу в чуть колючую щеку, чем ее похититель обычно не удовлетворялся, и поцелуй затягивался под довольный лай Серого. Но когда она оставалась одна, тревожные мысли, суматошно толкаясь и шумя, вновь наполняли ее. Она поверяла их Серому, который внимательно слушал, смешно склонив голову набок и подергивая ушами. Иногда она плакала, и пес клал свои большие лапы ей колени и слизывал шершавым языком соленые следы печали и смятения с ее щек.

Как-то вечером за ужином она спросила Сашу про его жену. Сначала он пожал плечами и ушел от разговора, отделавшись неопределенным «все нормально», но затем, спустя полчаса, когда Даша, вымыв посуду, устроилась рядом с ним на диване, обнял ее и вдруг рассказал о том, что доктор, который лечит его жену, своими неожиданными вопросами заставил его посмотреть на себя и на их жизнь с Лялей с иной стороны, о том, что он совсем не понимал ее, о том, как она раздражала его, и что теперь он навсегда виноват перед нею. Потом, словно спохватившись, он начал целовать Дашу, сминая ее своими горячими губами, сжимая ее так, что ей стало больно, Эта боль и жар его тела захлестнули Дашу, увлекая в горячий головокружительный омут, и его слова, от которых сжималось ее сердце, вдруг стали неважными и далекими, чтобы потом вернуться и нахлынуть на нее с новой силой.

Случайно устроенный отпуск подходил к концу, пора было на работу. Там ждали невыполненные заказы, коллега по мастерской уже не раз звонила ей и напоминала, что клиенты в нетерпении «бьют копытами». Даша любила свою работу, ей нравилось перестраивать непритязательные интерьеры старых квартир, хотя в последнее время жизненные печали что-то надорвали в ней, и она часто с тоской сидела над чертежами, осознавая, что в голове нет ни одной толковой мысли. И сейчас она с трудом заставляла думать о работе, но совсем по иной причине, теперь все мысли и сердце были наполнены ее отчаянным горьким счастьем.

Утром за завтраком она сказала, что ей нужно уехать в город. Саша молчал. Оба понимали, что нужно принимать решение, которого они не знали.

− Мы не можем и дальше жить здесь, мне же нужно выходить на работу, – Даша прервала наступившую тишину.

− Но я могу возить тебя каждое утро, Дунечка, а потом забирать... домой.

− Но как ты представляешь себе нашу совместную жизнь, Саша?

Он снова замолчал, сгибая пальцами невесть откуда взявшуюся алюминиевую вилку,

− Саш, вилку сломаешь... – зачем-то сказала она, чувствуя, как предательски сжимается горло.

Он бросил согнутую в колечко вилку, она мягко стукнула о столешницу. Даша заворожено следила, как кривое колечко пытается катиться по гладкой ореховой поверхности стола и беспомощно падает. Саша встал, прошел к окну, постоял там, взъерошил волосы, повернулся и вдруг ринулся к Даше, опустился на колени перед ней, сжал ее тонкие запястья в своих больших ладонях, посмотрел на нее в упор, его серые глаза потемнели, как в самые трепетные моменты.

− Мы будем жить вместе... – словно повторяя молитву, сказал он. – Ты же хочешь жить со мной, Дунечка?

− Да, – ответила она, – но... ты же знаешь, – она не смогла произнести имя его жены.

− Я сам все решу, только ты... верь мне... – прошептал он. – Все будет хорошо.

− Я верю тебе, если бы не верила, не осталась бы... на эти дни. Но все-таки мне нужно было уехать. И нужно будет. Мне кажется, что я совершаю какое-то предательство, мешаю тебе.

− Не говори так, – его ладони словно огнем жгли ее руки. – Из любого положения есть выход. Сейчас я не могу говорить с... Лялей, но потом, позже, когда все уладится... – он замолчал, и Даша понимала причину его молчания.

− Нет, нет, – быстро заговорила она, вспыхивая от мысли, что так или иначе становится причиной Сашиного стремления расстаться с женой. – Это совершенно невозможно, я не хочу этого...

− Не хочешь... не хочешь быть со мной? – растерянно спросил он.

− Нет, нет, – снова повторила Даша, – но ты же понимаешь, о чем я.

− Я понимаю, – он вздохнул, встряхнул головой, словно отбрасывая злые или грустные мысли. – А помнишь, как мы с тобой встретились и говорили о футболе, смотрели... какой фильм мы смотрели?

− «Крепкий орешек», – ни на минуту не задумавшись, ответила она.

За эти дни они ни разу не заговорили о своей первой встрече, словно боялись вспугнуть, сломать нечто хрупкое, или не хотели вспоминать о том, что невозможно вернуть и исправить, но сейчас Даша с каким-то жадным удовольствие подхватила эту тему. Они вспоминали подробности той встречи, и Даша призналась, что он понравился ей в первые же минуты. «Ты улыбнулся, и мне вдруг стало хорошо и захотелось говорить с тобой», – сказала она. Потом, наговорившись, словно излив накопившееся за эти дни, нет, за годы, они долго сидели молча, чувствуя тепло и близость друг друга. Явился Серый, устроился перед ними в обычной своей позе, наклонив голову, словно вопрошая: «Как дела, ребята?»

− Но сейчас мне нужно в город... домой, – собравшись с силами, Даша вернулась к прежней теме.

Саша привез ее в город, проводил до квартиры и ушел, попрощавшись, сухо, как показалось Даше. «Это хорошо, что сухо, значит, рассердился, — повторяла она, усердно протирая пыль со стеклянных полок старенького бабушкиного серванта. — Здесь, в городе мне проще будет расстаться с ним». Хотя, представить себе, как она сможет жить без Саши, было трудно, почти невозможно. «Он придет, и я скажу ему, я должна сказать. Мы не будем вместе. Я переживу это, у нас с ним было счастье, а счастье не может быть долгим, оно коротко и мимолетно. Я буду вспоминать его, а может быть, мы иногда будем встречаться, случайно, на улице...»

В холодильнике было пусто, и Даша, накинув куртку и натянув вязаную шапочку, отправилась в магазин. Холодный ветер крутил в воздухе редкие, словно случайные, снежинки, тащил по мостовой смятые бумажные обертки. Даша перебежала на другую сторону улицы, быстро зашагала, ветер внезапно стих и, словно набравшись сил, вновь ударил ледяным порывом, да так, что Даша задохнулась, остановилась, закрыла щеки ладонями. Она опять позабыла перчатки дома. Бум-м-м... — сверху гулко ударил, разнесся вокруг низкий мелодичный звон. Она подняла голову. На церковной колокольне, возле которой она стояла, пели, покачиваясь, колокола. Тяжелая деревянная дверь церкви отворилась, высокий мужчина вышел, прошагал мимо Даши, поднимая воротник пальто, бросил на нее быстрый взгляд, улыбнулся. Она удивленно взглянула на него. Тягучий звон странным образом притягивал к себе, манил. Даша потянула тяжелую дверь храма и шагнула в его гулкую душистую тишину, нарушаемую лишь легким потрескиванием тающих свечей. Она осторожно прошла вперед, робея, – ей всегда бывало неуютно в церквях, – остановилась возле колонны, глядя на золоченое витье алтаря. Какой-то шорох заставил ее повернуть голову. В нескольких шагах от нее стояла молодая женщина, высокая, в длинном светлом пальто, бледно-розовый платок кокетливым тюрбаном покрывал ее голову. Женщина посмотрела на Дашу, глаза ее на худом осунувшемся лице казались огромными. Даша кивнула ей, чувствуя внутри какой-то режущий холодок. Женщина скользнула по ней взглядом и отвернулась. Потом уже, шагая по улице, Даша вспоминала этот странно-отсутствующий, полный горечи, взгляд.

Почему-то воспоминание о той женщине из церкви пришло, когда Саша позвонил ей и сказал, что заедет вечером, и они вернутся в загородный дом. Даша решительно заявила, что сегодня она к нему не поедет, что этот вопрос они уже обсудили, и что ей нужно выспаться, а завтра идти на работу. Он что-то сердито и настойчиво говорил ей, но она почти не слышала его слов, в ушах застучало дробно и больно: «Это первый шаг к расставанию», и вдруг вспомнила ту женщину в церкви, ее болезненный взгляд. «Наверно, такой же у его жены... Ляли...», – внезапно пришла мысль. «Саша, Сашенька, подожди, не сердись, просто дай мне отдышаться, – сказала она. – Мы побудем с тобой на расстоянии и потом что-то решим». Он сердито попрощался, а она долго металась по квартире, словно птица в клетке, убеждая себя, что сделала все правильно.

Прошло три дня, он не звонил, молчал. Даша убеждала себя, что так и должно быть. Несколько раз она хваталась за телефон и заставляла себя отложить его в сторону, а от любого звонка у нее подпрыгивало и начинало частить сердце. Счастье, что на работе на нее свалилось сразу множество дел, и это помогало ей хоть на время отвлекаться от суматошных, тревожных мыслей. Возвращаясь с работы, Даша проходила мимо знакомого храма, и ей неизменно хотелось зайти туда. Однажды она все-таки решилась и, открывая тяжелую дверь, по-детски загадала, что если встретит ту женщину, то все будет так, как надо. А как «надо» она побоялась даже мысленно уточнить. В храме шла служба. Даша так и осталась стоять у двери, не решившись пройти дальше. Потом, выйдя на улицу, она долго гуляла, и вернулась домой, когда уже совсем стемнело.

Даша собиралась ложиться спать, ей было почти хорошо и почти легко. Еще немного, и хрупкий замок спокойствия и расставания, который она выстраивала все эти дни без Саши, обретет прочный каркас, и она сможет жить дальше, без него и без бабушки, одна. Она даже улыбнулась, сегодня впервые на сердце не было той тупой боли, что, кажется, не отпускала ее ни на минуту с тех пор, как она сказала ему «дай мне отдышаться». Задребезжал, запел дверной звонок. Она вздрогнула, замерла. «Кто бы это мог быть?» – спросила она себя, словно сыграла роль перед невидимым зрителем, который и так знает ответ на вопрос, бросилась к двери, повернула ручку замка задрожавшими пальцами. Саша шагнул в прихожую, поставил на пол набитую сумку.

− Я... я приехал к тебе жить, Дунечка... ты примешь меня? Нас?

Радостно гавкнул Серый, закружил, пытаясь подобраться к Даше для традиционного приветствия. С таким трудом выстроенный ею замок рухнул, рассыпался и превратился в пыль.

 

Они снова был вместе. Высокий широкоплечий Саша с трудом вмещался в малогабаритное пространство бабушкиной квартирки. Дашу умиляли его осторожные и одновременно неуклюжие движения великана, попавшего в кукольный домик. Она погрузилась в странный коктейль из совершенно несовместимых, казалось бы, чувств – вины, облегчения и счастья, – когда, просыпаясь по ночам, видела на подушке рядом его лицо, слыша по утрам в ванной его пение под душем, убирая разбросанные им вещи. Она дорожила каждым мгновением их призрачного счастья, как скупец, бережно сохраняя каждую мелочь, перебирала, оставшись одна, в памяти свои сокровища. Она упрямо гнала от себя мысли о неминуемой разлуке, стараясь без оглядки и рассуждений принять то удивительное и небывалое счастье, которое, словно на прокат, было выдано им на короткое время.

Но все чаще ее сердце тревожно сжималось и частило на высоких тонах, когда Даша ловила себя на том, что ее безоглядная любовь к Саше вытесняет из ее памяти бабушку, образ которой становился все тоньше и неуловимей, словно в наказание за Дашино безрассудство. Она в панике бросалась к фотографиям, стараясь воскресить некогда памятные родные черты, а однажды с ужасом поняла, что приближается день, когда бабушка уйдет из ее жизни навсегда, оставив в ней зияющую пропасть одиночества. И она с отчаянным упорством стала цепляться за каждую вещь, составляющую некогда бабушкин быт и хранившую тепло ее рук. Она защищала от небытия ветшающие предметы – будь то выцветшие гардины на окнах, или потрепанные полотенца, или блюдце со стертым рисунком – с таким рвением, словно это могло вернуть ускользающий от нее любимый образ. Она отгораживала и ревниво оберегала этот мир даже от Саши, который ненароком, подчиняясь своей деятельной натуре, мог разрушить ее память о бабушке.

− Дунь, скажи, как ты смотришь на то, что я завтра заменю эту старую расколотую рептилию, по ошибке названную унитазом, – спросил как-то Саша, появившись в дверном проходе крохотного помещения, по прихоти проектировщиков призванному совместить в себе не только туалет, но и ванную.

Даша скользнула взглядом по посеревшему от времени, с треснутым у крепежных винтов основанием, унитазу. Он раскололся, когда его устанавливали вечно спешащие работники ЖЭКа, наотрез отказавшись заменить. Все бабушкины попытки апеллировать к начальникам этой организации окончились неудачей, и она махнула рукой. Унитаз действительно давно требовал замены, но слова Саши больно резанули Дашу. И она сжалась как от удара и, замкнувшись, холодно ответила:

− Не надо ничего менять, – и, помолчав, добавила, извиняясь за тон: – Бабушке было бы это неприятно.

Саша молчал, а затем, подняв брови, мягко спросил:

− Дунь, бабушка была злым тираном, жаждущим крови близких?

Даша в недоумении уставилась на него:

− Что ты говоришь? – только и смогла выговорить она, задохнувшись от жестокости произнесенных им слов.

− Это не я, – тихо даже с каким-то сочувствием ответил Саша, глядя внимательно ей в глаза, – это ты говоришь, что бабушке не понравилось бы, если бы мы заменили унитаз на новый. Видимо, ей должно больше понравиться, как ты воскуряешь фимиам этому уродливому свидетельству минувшей эпохи, рискуя не только свалиться с него в самый возвышенный момент, но и залить соседей святыми водами его содержимого.

В глазах Саши заплясали веселые чертики. Но Даше было не до веселья, она молча подняла на него глаза, с трудом подбирая слова для ответа. «Как он мог?! – стучало у нее в голове, обида захлестывала ее, и к горлу подступали слезы. – Как он мог?!»

И вдруг она явственно услышала смех, звонкий бабушкин смех. Даша стояла, заливаясь слезами не в силах противостоять заразительному смеху, звучавшему в ее голове. Она плакала и смеялась одновременно. Настороженный взгляд Саши потеплел, облегченно вздохнув, он обнял Дашу и засмеялся сам. Так они стояли в маленьком темном коридорчике и, обнявшись, смеялись сквозь слезы. Смех перешел в безудержный хохот, который они не в силах были остановить. Когда они отсмеялись, Даша почувствовала, удивительное облегчение и радость.

Так легко и весело бабушка вошла в их общую жизнь, вернее, в их один на двоих обломок счастья. Теперь неуловимость ее черт возмещалась их общими переживаниями ее неуловимого присутствия, благословляющего их отчаянное решение бросить вызов безнадежности неизбежного расставания.

 

Даша с удовольствием пила ароматный грог. Обжигающее тепло напитка приятно разливалось по телу, согревая окоченевшие пальцы. Этот субботний день был полностью испорчен внезапно свалившимся срочным заказом. Вместо планируемой поездки в Отрадное, Даша целый день просидела у компьютера, пока Саша, расположившись перед телевизором, хохотал над каким-то новым гоблиновским переводом «Звездных войн», который дал ему его друг Игорь для поднятия боевого духа. Получив изрядную порцию этого самого духа, Саша отправился за продуктами для божественного ужина, который обещал устроить, когда Даша наконец закончит работу.

А вернувшись из магазина, он обнаружил свою подругу весьма довольную получившимся проектом, но уставшую и замерзшую. Не долго думая, он соорудил для нее напиток, согревающий, как он обещал, даже на дне океана. И пока она пила, устроившись с ногами на старом венском стуле, распаковывал свои покупки.

− Я решил сегодня приготовить тебе шейку с ананасами, – торжественно объявил он, выкладывая на стол упаковку мяса и водружая рядом с ней банку консервированных тропических фруктов.

Дашу рассмешили его кулинарные амбиции.

− Почему ты смеешься? – поинтересовался он. – Ты, что не веришь, что я умею готовить?

− Я удивляюсь твоим предпочтениям. Почему шейка? – улыбнулась она. – К ананасам гораздо лучше подошли бы рябчики.

− А свинья к апельсинам? – усмехнулся Саша. – Это все литературные предрассудки, – безапелляционно парировал он, – а на самом деле свинина к ананасам подходит гораздо больше, чем принято думать.

Раскладывая купленные Сашей салаты по тарелкам, Даша с удовольствием наблюдала, как он ловко орудует большим острым ножом, готовя мясо.

− Ты просто как заправский повар.

Саша улыбнулся.

− Есть, признаться, у меня такая слабость. Люблю готовить, но делаю это очень редко, – он остановился и, игриво посмотрев на Дашу, добавил: – Для этого должен быть соответствующий настрой души.

Было тепло и уютно. По квартире разносился аппетитный запах жареного мяса. Они вместе хлопотали на кухне, болтая обо всяких пустяках. Даша вдруг поймала себя на мысли, что все ее тревоги, мучавшие ее все время после их встречи с Сашей, незаметно улеглись. На душе было спокойно. Она почувствовала себя мячом, попавшим в лунку. Сравнение, пришедшее ей в голову, было, по крайней мере, странным.

«Что это я? – попыталась урезонить себя Даша. – Ром рождает во мне нелепые ассоциации, – подумала она, мельком глянув на пустую кружку из под грога, – я даже никогда не играла в игры, где мяч мог оказаться в таком положении. Ощутить себя саму в качестве такого мяча – это что-то из области психиатрии». Но, посмеиваясь над собой, Даша понимала, что сравнение оказалось на удивление удачным. Она долго катилась по полю, но теперь она очутилась именно там, где хотела, и с тем, с кем хотела. Ощущение того, что она на своем месте, дарило ей покой, несмотря на всю призрачность их будущего счастья.

Мясо оказалось ароматным и нежным.

− Действительно, очень вкусно, спасибо, – похвалила она.

− Ну вот, а ты не верила в мои способности, – ответил он, забирая у нее тарелку и направляясь к мойке.

− Я думала, что ты предпочитаешь готовую пищу.

Даша с удовольствием отмечала его уверенные привычные движения. Пока он мыл посуду и рассказывал ей о вреде общепита, она заварила чай.

Они снова устроились за столом, с удовольствием крошили халву, которую оба любили, соревнуясь и борясь чайными ложками.

Даша смотрела на смеющегося Сашу. Была в улыбающемся взгляде его серо-зеленых глаз какая-то болезненная искра. Даша вспомнила их первую встречу в поезде, тогда глаза его были тоже больными. Это странное сочетание мужественности, непривыкшей жаловаться, и страдания тогда зацепили ее. Но сейчас боль его была совсем другой. Она резанула Дашу, безжалостно разбивая иллюзию их счастливой жизни. Даша замкнулась, отчаянно отгоняя ужасные мысли, стараясь вернуться в уют их теплого вечера. Но у нее ничего не получалась, она безудержно соскальзывала вниз, в самую бездну отчаяния и страха.

− Что с тобой? – услышала она словно издалека голос Саши.

− Это все неправда? – спросила она его. – Мы смеемся, мы счастливы. Словно между нами не стоит твоя больная жена, – тихо произнесла она, удивляясь, как спокойно у нее это вышло.

Саша, помедлив, ответил, пододвигая к себе обеими руками, словно спасательный круг, кружку с чаем:

− Мы вместе, и это – правда.

 

Сладкий вкус халвы во рту постепенно растворялся терпкой горечью крепкого чая. Саша смотрел на внимательное лицо Даши и молчал. В тот день, когда он после разговора с Вересковым размышлял о своей жизни, выйти из тупика ему помогла засевшая в глубине сознания мысль, что Даша ждет его дома. Эта мысль рождала спокойное чувство, которое хоть и натыкалось на рассудочное заверения об иллюзорности их счастья, не покидало его, наполняя непонятной уверенностью в том, что иначе быть просто не должно. После неутешительных выводов, к которым он пришел, его уныние было удивительным образом смыто сознанием того, что он придет домой и все расскажет Даше. Парадоксальным образом именно предполагаемая нелицеприятность его рассказа наполняла его уверенностью, что это сделать необходимо, что только в том случае, если он будет честен и безжалостен с самим собой, они получат шанс.

И все же, когда Даша спросила о Ляле, сердце предательски упало, и он чуть не увильнул от ответа. Слова не складывались, мысли разбегались в разные стороны, он не знал с чего начать. Наконец, набрав полную грудь воздуха, он словно в ледяную воду бросился в свой рассказ о визите к доктору. Ничего не поясняя, он безжалостно перечислял факты, не выгораживая себя и не смягчая своих поступков объяснением причин. Он говорил короткими рублеными фразами, скорее походившими на холодный отчет, чем на разговор двух близких людей. Она внимательно слушала его, не отстраняясь, не осуждая, а глаза ее темнели от боли. И он испугался. «Что я делаю?!» – застучал в висках панический вопрос. Зачем он взвалил на нее ношу своей вины? Обезумевший от отчаянного страха еще больше ранить ее, он порывисто обнял ее, пытаясь укрыть от обрушившихся на них страданий, покрывал поцелуями ее лицо, словно его прикосновения могли унять поселившуюся внутри нее боль. С тех пор он не отваживался говорить с ней об этом. Хотя в глубине души знал, что лишь оттягивает неизбежное. Они были вместе уже почти три месяца. Балансируя на невидимой границе отчаяния и счастья, они жили сегодняшним днем. Отстранив свое прошлое, они словно повернули время вспять, найдя точку на этой бесконечной ленте, когда они были одним целым. Они с трепетом робко всматривались в давно знакомые родные черты друг друга, вспоминая, что когда-то прежде потеряли и забыли друг друга, повинуюсь какому-то злому заклятию, как герои детской сказки. И только после долгой разлуки, пережитых потерь и боли заклятие потеряло силу. «Теперь главное было – не разжимать рук, – это Саша знал точно. – Любой ценой, с напряжением всех сил, вопреки всему». Но прошлое требовало ответа. Даша смотрела на него молча, и сквозь пелену боли и горечи он увидел в ее глазах упрямую решимость, которая вдруг сдвинула в его душе тяжелые пласты неутешительной правды о нем самом. Словно могучие воды реки вспенившись, раскололи в одночасье ледяной панцирь, долгое время сковывавший бурление ее жизни.

− Когда я сегодня возвращался домой, – начал он, – я знал, что ты меня ждешь, но все равно гнал машину во весь опор, чтобы поскорее дотронуться до тебя, чтобы удостовериться, что все это на самом деле. Ты не представляешь, сколько раз с той самой встречи в поезде я прокручивал в голове ситуации, в которых мы могли быть вместе... Не сразу... Прошло время, но ты крепко засела во мне. Я стал, как ненормальный, всматриваться на улице в лица всех похожих на тебя женщин, иногда мне казалось, что я действительно видел тебя. Я все время думал о тебе, вспоминал наш единственный разговор. А когда вдруг на самом деле встретил в кафе, не смог подойти. Я злился, гнал от себя мысли о тебе, обвинял во всем свою жену, раздражался. И ни разу, ни разу мне не пришло в голову, что в той жизни, которую я вел, тебя не могло быть, там просто не было тебе места. Я... я сам не оставил его тебе!

Саша вздохнул и поднял взгляд от кружки, которую машинально крутил в руках, уставясь в ее темную мерцающую глубину. Он продолжил говорить, не щадя ни себя, ни Дашу, с глубоким убеждением, что только правда, высказанная до конца, только полное раскрытие всей неприглядности его поступков, признание вины без всякого снисхождение к себе могут принести им обоим облегчение и позволят сохранить то, что неожиданно было найдено ими в состоянии полного краха.

− Помнишь, ты рассказывала о своем муже, что он боялся смерти. – Саша усилием воли заставил себя не отвести взгляд от Дашиных глаз. – Я тоже всегда до тошноты боялся этого. Я старался избегать любого соприкосновения со всем, что связано со смертью, с похоронами, с чужим горем. Я считал, что не умею сочувствовать, что достаточно дать денег. Я был уверен, что нашел правильный подход к жизни. Если бы мы были вместе, я, как и твой муж, избегал бы твоей умирающей бабушки. И ты бы отшатнулась от меня, как отшатнулась от него. А я бы предал тебя так же, как и он, или почти так.

Саша замолчал, с трудом переводя дух. Слова жестокие и страшные, словно ледяные глыбы во время ледохода, неслись, сталкиваясь и издавая страшный скрежет и треск, но уже не в его воле было остановить эту махину.

− А когда Ляля решила свести счеты с жизнью, меня выбило из колеи. Тряхнуло так, что мама не горюй. Сначала я испугался, запаниковал. Захлебывался собственным дерьмом и обвинял в случившемся всех, кроме себя. Но когда я встретил тебя, тогда в Энске в кафе... – он на минуту запнулся, и голос его стал тише и мягче, – я не знаю, что со мной произошло. Не знаю, как мне удалось удержать тебя. Но с тех пор я точно знаю, что ты – главное в моей жизни. Теперь у нас есть настоящее, невыдуманное, ради чего действительно стоит жить.

Саша замолчал. Вновь уставившись в отливающий темной киноварью сумрак кружки, он боялся поднять взгляд на Дашу. Ну вот опять он скис в самый ответственный момент, наговорив бог знает что!..

Он медленно поднял голову, чтобы увидеть в ее глазах свой приговор.

 

Даша слушала его с возрастающим чувством ужаса. Все эти страшные слова, что он говорил: «Тебе не было места!» «Я убежал бы!» «Я предал бы тебя!», – сыпались на нее, разрушая их мир, разбивая вдребезги и сталкивая в бездну иллюзию их счастья.

«Ты же сама этого хотела! – отчаянно завопил панический голос внутри нее. – Ты сама хотела правды!»

Даша прикрыла рот рукой, чтобы не разрыдаться: «Он сейчас уничтожит нас!»

Она сидела, уставившись на него расширенными зрачками, когда голос Саши, смягчившись, перестал бушевать над ней. Смысл его слов с трудом доходил до нее, и она скорее почувствовала, чем поняла, что стояло за ними, и что читалось в его глазах. Его глаза... Боже мой, сколько в них было боли! Но страха в них не было. И тогда Даша до мурашек кожей почувствовала силу и мужество, исходящие от ее притихшего возлюбленного. И сердце ее отозвалось робкими, но верными отголосками надежды и веры – чудом оставшись в живых под обвалом их прошлого, они получили еще один шанс.

Мяч в лунке. Да, то самое чувство своего места. Они нашли его, и теперь они все исправят. Она не представляла как, но знала, что это единственный выход.

− Милый ты мой, – прошептала Даша срывающимся голосом, прижимая его голову к своей груди. – Милый мой...

Даша плакала, обнимая его и утешая, а он, как ребенок, уткнулся в нее и затих. Она целовала его в макушку и гладила по жестким волосам, когда он вынырнул из ее объятий и, обхватив за плечи, прошептал:

− Дунечка, ты верь мне, мы выберемся, мы выстоим. Ведь она жива, Дунь! Она разбила ту проклятую жизнь! И она жива! И мы будем жить! Вместе – ты и я!


Ляля с трудом открыла тяжелую массивную дверь. Изнутри на нее пахнуло запахом воска, ладана и старины. Она скользнула в просвет слегка отворенной двери и оказалась в темном гулком пространстве собора. Было рано. До службы оставался еще целый час. В храме еще никого не было. Кроме Антонины Петровны, которая суетилась за ящиком, раскладывая свечи, крестики и книги, да тети Ани, зажигающей лампадки перед иконами, звук ее шаркающих шагов эхом разносился по пустому храму.

Ляля кивнула Антонине Петровне, задержалась, перекрестившись перед центральным алтарем, и быстро прошла в свое излюбленное место в правом приделе, прямо напротив иконы Богородицы.

Сегодня после службы она должна встретиться с Сашей. Анатолий Павлович сказал ей, что она уже готова, и отец Павел ее благословил. Но она не чувствовала уверенности, знакомое чувство страха, отвратительное до головокружения и тошноты, снова обложило ее сердце и покалыванием тысячи иголочек расползалось по всему телу, делая ватными, непослушными конечности.

Ляля посмотрела на лик Богоматери. С потемневшей иконы ласково взирала на нее Богородица. Ляля смотрела на Нее, погружаясь в глубину Ее взгляда, мерцающего теплым светом лампад и свечей. На ее сердце сходил мир. Она вспомнила, как оказалась здесь впервые.

Накануне они долго беседовали с Анатолием Павловичем, и он предложил ей сходить в храм. Она не хотела никуда идти, тем более в церковь, которая у нее всегда ассоциировалась с шикающими злобными тетками в платках и темных уродливых платьях и неопрятными бородатыми священниками в засаленных рясах. Но она не могла отказать Анатолию Павловичу. Беседы с ним стали для нее отдушиной в ее беспросветной тоскливой жизни. Он не походил на ее прежних докторов даже внешне, больше напоминая ее старого доброго дядюшку, и говорил с ней тепло по-приятельски. Расспрашивал о ее увлечениях дыхательной гимнастикой, интересовался ее мнением. Она успокоилась и доверилась ему и, конечно, не могла отказать ему в его просьбе.

Но вечером она уже пожалела, что обещала ему. Ей отчаянно не хотелось никуда идти. Совсем. Тем более что мама позвала их соседку с нижнего этажа, тетю Валю. Тетя Валя считалась женщиной верующей, ходила в храм и знала такие слова как сорокоуст и требы, которые у Ляли ассоциировались почему-то с рыбой.

И отправляясь спать, Ляля решила никуда не ходить, злясь и негодуя на Анатолия Павловича, которому не могла отказать, на маму, не понимающую самых элементарных вещей, и особенно на тетю Валю, вызывающую у нее отвращение, доходящее до физической тошноты. Но твердые вечерние планы были нелепо разрушены: сокращенная доза снотворного дала себя знать, и Ляля проснулась задолго до рассвета, тупо уставясь в заключенный в раме окна седой прямоугольник неба в черных морщинах голых ветвей деревьев. Она ненавидела этот вид из окна: каждый раз один и тот же, как безжалостный тюремщик он неотвратимо являлся к ней изо дня в день, лишая ее надежды на избавление. Пустая и жестокая тоска этих предутренних часов выматывала ее больше, чем все остальные неурядицы. Когда мать вошла в ее комнату, Ляля уже была одета, темно-синий кашемировый шарф плотно укутал ее голову, только тонкая волнистая прядка белокурых волос выбилась на волю и испугано трепетала у бледной щеки девушки.

Паническое бегство от бессонницы придало Ляле уверенности дома, но по мере приближения к собору от нее не осталось и следа, на ее место вполз ужас перед незнакомой холодной суровостью церкви, в которой Ляле мнилась настоящая вражда.

Когда они оказались в храме, тетя Валя потащила маму на исповедь к лысому высокому священнику с суровым лицом, назвав его отцом Петром, рядом с которым уже собралась небольшая стайка понурых женщин в нелепых платочках. А Ляля, сжавшись от страха, отчаянно искала убежища, способного защитить ее от громоздящегося вокруг нее кошмара, заполняющего все огромное сумеречное пространство собора. Уголок, который она нашла, был совсем темным, сюда почти не попадал свет от электрических светильников, и он освещался только снопом горящих свечей на подсвечнике у большой иконы, висящей на широкой колонне. Возвышение со ступеньками и оградой вокруг почитаемой иконы создавали небольшой темный закуток у западной стены правого предела, закрывая его от остального пространства церкви.

Устроившись на длинной деревянной лавке, Ляля успокоилась и стала рассматривать храм. Впереди, чуть правее колонны, виднелся высокий темный иконостас, слабые огоньки лампад едва освещали темные лики его образов. Все было пусто и тихо, и лишь иногда кто-нибудь подходил к иконе, что лежала на возвышении прямо перед воротами иконостаса, и прикладывался к ней, крестясь. Потом пришла какая-то старуха и, скользнув по Ляле угрюмым взглядом, залезла под скамью, на которой та сидела, достала оттуда две пустые жестяные банки из-под кофе, испачканные воском, ничего не сказала и ушла.

Ляля еще долго сидела, нахохлившись как больная птица, исподлобья наблюдая за непонятной ей и чужой жизнью церкви, пока не подняла глаза на большую икону, возвышающуюся над ее укрытием. Она взглянула на темное женское лицо, кротко выглядывающее из блестящего металлического оклада, и не смогла отвести глаз. Женщина смотрела на Лялю чуть грустно и ласково. И Ляля вдруг почувствовала, что Она знает о ней все, но не осуждает и ничего не ждет от нее. Женщина просто ее жалела. Словно завороженная всепонимающей теплотой Ее взгляда, Ляля не замечала, как шло время, храм наполнялся людьми, и к почитаемой иконе Богородицы все чаще подходили верующие. Поднимаясь на возвышение, они кланялись, крестились, прикладывались и зажигали свечи. А Она поверх их голов и суетливых поклонов, не отрываясь, смотрела на хрупкую молодую женщину, впервые за долгое время обретшую мир и покой.

Когда мама разбудила ее, Ляле снился какой-то очень хороший сон. Она открыла глаза и с удивлением увидела растерянное и осунувшееся лицо матери и осуждающее покачивание головой тети Вали.

− Так всю службу и проспала, – не удержалась соседка.

Мать кинула на нее укоризненный взгляд, и та, обиженно поджав губы, замолчала.

− Пойдем? – обратилась к дочери Ирина Олеговна.

Ляля легко кивнула и поднялась. Она еще была под властью сна, хотя и не могла вспомнить, что именно только что видела. Ощущение легкости, которое она испытала во сне, не покинуло ее по пробуждении. Ляля взглянула на икону: Женщина провожала ее кротким и нежным взглядом.

На следующее утро, убежав от изматывающей утренней тоски за блаженным состоянием покоя, Ляля снова пришла сюда. Она не молилась, ничего не просила, не о чем не спрашивала, а просто смотрела. А Та, не отрываясь, смотрела на нее.

Заполняя храм, постепенно внимание Ляли стали отвлекать люди. Она разглядывала их. А когда началась служба, она как с галерки театра наблюдала за непонятным удивительным действием, совершаемым облаченными в блестящие неудобные одежды людьми, которым, словно статисты, подыгрывали, отвечая на их возгласы и призывы, кланяясь и крестясь в нужные моменты, десятка полтора прихожан. Только однажды ее покой был нарушен, и она испугалась, снова сжавшись от страха, когда священник, проходя по храму с кадилом, вдруг подошел и к ее укромному уголку и, подпевая хору высоким голосом, стал кадить рядом с замершей Лялей. Это был невысокий толстенький человек с рыжими мелким бесом вьющимися волосами и круглыми очками, сползшими на самый кончик его курносого носа. Увидев девушку, он улыбнулся и, слегка поклонившись ей, покадил на нее, окутав ее душистым теплым дымом. Ляля была напугана и смущена его странными действиями. Но в этом небольшом человечке было столько симпатии, да и вид его вызывал скорее улыбку, чем страх, что Ляля успокоилась и стала с интересом наблюдать за тем, что он будет делать дальше.

 

С тех пор она приходила сюда почти каждый день и, устроившись на своем месте, просто сидела, рассматривая людей, наблюдая службы, которые в будние дни рано утром совершались прямо перед ней, а не в центральном приделе. Службы эти были проще, не такие шумные и многолюдные. Простые мелодии, которые пел хор, быстро запомнились Ляле, и она с удовольствием подпевала их из своего угла. Служил обычно все тот же маленький рыжий добродушный священник. В конце он выходил к собравшимся и говорил смешные вещи. Ляля никогда не думала, что священники бывают такими забавными.

− Как же так происходит, дорогие мои?! – обращался он к обступившим его прихожанам. – Люди приходят к нам в храм, а мы их обругаем или свечкой тычем, а то и вовсе зонтиком огреем! Они, конечно, развернутся да убегут отсюда подальше. И уверятся, что церковь наша старушечья, что мы только пихаться можем да ругать. И правы будут! Ведь мы с вами из-за платка можем человеку голову пробить! А зачем? Ну и что, что девушка зашла без платка в храм! Большое ли дело платок?! Голова она ценна не тем, что на ней надето, а тем, что есть у человека. Вы в глаза их поглядите! Ведь человек просто так в храм не пойдет! А если даже и из любопытства! Так и это хорошо! Вы их приголубьте, да послушайте, да пожалейте, да усадите, а не пихайте под бок, как только молодой человек присядет. Вот они увидят, как у нас здесь любовно да мило, тихо и радостно, да молитвенно, и останутся с нами. Милости хочу, а не жертвы, Господь нам говорит. Будем милостивы, дорогие мои!

Ляля улыбнулась словам священника и вздрогнула от неожиданного появления в ее укрытии человека.

− Извините, пожалуйста, я не хотел вас испугать.

Ляля посмотрела на обратившегося к ней мужчину: среднего роста, лет тридцати с небольшим, короткая аккуратная борода делала его немного старше, волнистые каштановые волосы были зачесаны назад и открывали приятное лицо и внимательные карие глаза.

− Простите, – еще раз извинился он, – меня зовут Сергей Николаевич, я здешний регент, руководитель хора, – добавил он, видя ее растерянный взгляд. – Я случайно услышал, как вы поете. У вас прекрасное сопрано. Вы не хотели бы петь в нашем хоре?

− Петь в хоре? – Ляля удивленно раскрыла глаза, совершенно растерявшись. – Н-нет, простите, я... я не могу.

− Простите, мне, видимо, не следовало так сразу обрушиваться на вас. Но вы все-таки подумайте, – смущенно улыбнулся Сергей Николаевич и, пожав плечами, отошел.

Он уходил расстроенный, она это почувствовала, и это спугнуло ее мирный настрой. Сердце вдруг заколотилось в груди, и Ляля ощутила смешанное чувство похожее на сожаление. В этот момент Сергей Николаевич обернулся, и она ненароком не то взмахнула рукой, не то просто поднесла ее к лицу, она сама толком не поняла. Но он развернулся и поспешил к ней обратно. Ляля улыбнулась ему.

− Давайте попробуем, – обратился он к ней, – пойдемте, – и, видя ее замешательство, добавил: – Не стесняйтесь! Сейчас уже все разошлись, там никого нет.

Ляля взглянула вперед. Действительно храм опустел, и только одна женщина задержалась около иконы.

− Пойдемте, не бойтесь! – подбодрил ее Сергей Николаевич, и Ляля последовала за ним.

Они подошли почти к самому иконостасу, а потом повернули направо и оказались перед небольшим балкончиком, чуть-чуть возвышающимся над уровнем пола, от ее глаз он все время был скрыт массивной колонной, к которой прилепился, словно гнездо.

− Это называется клирос, – пояснил ей Сергей Николаевич. – Здесь располагается хор.

Он пригласил ее подняться. Оказавшись на балкончике-клиросе, она огляделась: небольшая площадка, около стенки лавочка, а у ограды высокая тумбочка, с покатым верхом. Теперь она знала, что эта тумбочка называется аналой, но тогда она была для нее просто еще одной церковной странностью.

− Простите, вы не сказали, как вас зовут, – улыбнулся смущенно Сергей Николаевич.

− Ляля, – просто ответила она.

− Очень приятно. Ну что ж давайте начнем с простых фраз, – предложил ей Сергей Николаевич. – Попробуйте, Ляля, повторить за мной, – и пропел: – Господи, помилуй.

У него был красивый бархатный голос, Ляля не взялась бы определить, что это – тенор или баритон, – но звучал он одновременно мягко и мужественно.

Ляля тихо повторила за ним.

− Смелее, – подбодрил он ее, – у вас дивный голос, Ляля, не бойтесь его.

Ляля повторила громче, и замолчала, испугавшись своего высокого голоса, одиноко ворвавшегося в тишину храма.

− Прекрасно! – похвалил ее Сергей Николаевич.

Они несколько раз спели «Господи, помилуй», потом «Подай, Господи», «Аминь».

− А теперь, я буду петь вторым голосом, – предупредил ее Сергей Николаевич и, дав ей тон, запел.

Запела и Ляля и тотчас же соскользнула на второй голос.

− Нет, нет, пожалуйста, старайтесь держаться наверху. Вы здесь идете наверх, это у меня мелодия спускается. Не волнуйтесь, постарайтесь сейчас прислушаться не ко мне, а к себе.

Ляля повторила, и у нее получилось.

− Замечательно, Лялечка! У вас настоящий талант, вы моментально все схватываете! – не переставал ее хвалить Сергей Николаевич. – А теперь давайте попробуем разучить шестой глас, он очень простой. Слушайте и смотрите на мою руку, я буду показывать вам, как будет идти мелодия, наверх или вниз.

Он пропел сам, поднимая и опуская руку как по ступенькам, а затем они спели ее вместе. Потом он рассказал ей про колена*, показывал тексты, объяснял их значения. Ляля не очень вникала в его объяснения. Она пела. Ее высокий звонкий глосс поднимался ввысь к недосягаемым сводам, переливался и звенел там. И она возносилась вместе с ним к солнечным лучам, играющим в оконцах купола собора.

− Сережа, прости, ты меня потом заберешь из тюрьмы часа в три?

Восторженный полет Ляли прервал обратившейся к Сергею Николаевичу лохматый человек, одетый в растянутый свитер и джинсы. Ляля не сразу узнала в нем добродушного священника.

− Да, конечно. А как же ты сейчас туда доберешься? – спросил его Сергей Николаевич, кивнув в сторону двух огромных мешков у ног священника.

− Меня сейчас Евгений захватит. А у вас спевка? Я очень рад вас здесь видеть, – обратился он к Ляле, отчего та смутилась и покраснела. – Ну, не буду вам мешать.

− Отец Павел, благослови новую певчую, – вдруг обратился к нему Сергей Николаевич.

Священник внимательно с улыбкой посмотрел на Лялю,

− Вы хотите петь в нашем хоре? – наконец спросил он ее, делая ударение на первой части своего вопроса.

Ляля смущенно кивнула.

− А как вас зовут?

− Ляля, – еле слышно проговорила она.

− Благословляю тебя, чадо Божие Ляля, – улыбнулся отец Павел, перекрестив ее.

− Елена, – поторопилась поправиться Ляля.

− Очень приятно, – кивнул священник, – а я отец Павел, будем служить вместе, Елена. До свидания.

− До свидания, – пробормотала Ляля.

 

Так Ляля стала певчей церковного хора. Это было странно. Но Ляле было все равно. В хоре Ляля чувствовала себя неплохо. Сергей Николаевич был заботлив и неизменно добор к ней. Второй голос Галя, ужасная сплетница и болтушка, нашла в ней слушателя, еще незнакомого со всеми приходскими сплетнями, и с удовольствием делилась ими. Голос Гали, как и она сама, был резковатый и въедливый, и часто выбивался из общего строя. Грустная полная красивая Гуля, певшая красивым низким альтом, придавая особое звучание их хору, была немногословна, но доброжелательна. Библиотекарша Валентина Михайловна, милая интеллигентная женщина, пела вторым голосом, как и Галя, но тембр у нее был мягче и теплее. Она благоволила к Ляле и всячески ее опекала. Молодой тенор Леша, поющий чисто и звонко высоким мальчишеским голосом, всегда краснел и смущался в ее присутствии. Бас Игорь Иванович, невысокий пожилой человек с окладистой бородой, был миролюбив и к ней относился по-отечески. Единственный человек, с которым у Ляли никак не складывались отношения, была сопрано Ася. Красивая тонкая, восточного типа девица, она ревниво относилась к появлению Ляли в хоре и всегда была рада подставить ей подножку.

Но даже это не выбивало Лялю из колеи. Единственное, что ее сейчас занимало – это ее голос. Ее голос! Удивительное ощущение свободы и восторга, которые она ощущала, когда пела, примиряли ее со всеми странностями и неудобствами церковной жизни. Это волшебное чувство было еще более удивительно тем, что никогда раньше Ляля ничего подобного не испытывала. Ее голос, словно самостоятельное независящее от нее явление увлекало ее и пьянило, и все же это был именно ее голос. И с каждым днем он становился все чище и сильнее и возносился к невиданным высотам неизъяснимого восторга и благодарности.

 

− Кто на исповедь? – услышала она трубный голос отца Петра, ворвавшийся в ее воспоминания. Со всех сторон храма стали по одному подходить к нему прихожане. Робкой стайкой они остановились на почтительном расстоянии от священника. Тот грозно оглядел их и произнес:

− Сейчас я прочту молитву, а затем вы по очереди будете подходить ко мне. Не толпитесь, дайте исповедаться друг другу. Чужие грехи вам ни к чему, своих достаточно, – мрачно закончил он свою речь, отвернулся от них к иконостасу и монотонно загудел молитву.

Ляля облегченно вздохнула, она была рада тому, что избавлена от подобного общения со строгим суровым отцом Петром, а исповедовалась добродушному и мягкому отцу Павлу.

После того, как она начала петь, он часто обращался к ней, подшучивал и подбадривал, и она не боялась и любила его. Как-то раз он спросил ее, причащается ли она, и Ляля вдруг ужасно испугалась. Снова подкатила тошнота, и противные иголочки заплясали по всему телу. Она была самозванкой! Она не причащалась и даже не знала толком, что это такое! Ее выгонят отсюда!

Но отец Павел улыбнулся и, потрепав ее по плечу, сказал:

− Ты как-нибудь приходи ко мне, мы поговорим, ты исповедуешься и потихоньку начнешь причащаться. Не бойся, я помогу тебе. Если что непонятно, ты не стесняйся, подходи и спрашивай. И Сереже скажи, чтобы он почаще объяснял тебе. Ты справишься.

Он был так добр, что Ляля разрыдалась. А он, похлопывая ее по плечу, рассказывал ей смешные истории о своих прихожанах. И она успокоилась. Ляля шла домой, и в голове у нее звучала песнь Богородицы, которую она недавно выучила:

«Величит душа Моя Господа и возрадовался дух Мой о Бозе Спасе Моем, яко призре на смирение рабы Своея...»

Ляля с трудом понимала слова, которые она пела, да она и не задумывалась о них. Музыка, ее голос, открывали ей дверь в неизвестный доселе мир пьянящих переживаний, которые она теперь звала обретенной верой.

 

Ляля вздохнула, бросив взгляд на робко жавшихся друг к другу исповедников, подняла глаза к иконе. Она услышала, как к ней подошел Сергей Николаевич, но не отводила взгляда от кроткого лика Богородицы. Он молча сел рядом и взял ее за руку. Она улыбнулась, повернувшись к нему.

− Как ты? – спросил он ее участливо.

− Трудно, – ответила она. – Помолись за меня.

− Обязательно, родная, – ответил он почти шепотом и поднес ее руку к своим губам. – Ты справишься, ты умница, – уговаривал он ее, не отпуская ее ладонь из своих рук.

− Иди, Сережа, – ласково сказала она, – я сейчас приду.

Он вздохнул и поднялся, все еще не выпуская ее руку.

− Иди готовься к службе, – словно непослушному ребенку выговорила она ему.

Он ушел. Она смотрела ему в след и улыбалась.

Но когда она впервые почувствовала, что Сергей Николаевич увлечен ею, она испугалась. Нет, не почувствовала, поняла. Почувствовала она его расположение почти сразу. Но не думала об этом. Ей было очень хорошо от его заботливого взгляда, от его восхищения ее голосом, желания быть с ней, несмотря на патологическую занятость. Он был композитором, писал музыку, преподавал и еще служил в храме. Он ей казался человеком из какого-то высшего мира, где нет несправедливых, злых или лживых людей. И она купалась в его любви, не смущаясь и не заботясь ни о чем.

Но как-то вечером на спевке перед службой, когда Сергей Николаевич остановил Асю, в очередной раз набросившуюся на Лялю, Галя зашептала Ляле на ухо:

− Смотри, Лялька, как ты Сергея подцепила! Здесь все по нему сохли, даже красавица Аська, а уж Гулька та, вообще, только из-за него и крестилась, хотя у самой и муж и дети, да и вообще она татарка! – выпалила она, походя обругав Гулю, которую недолюбливала. – А он ни в какую, ни с кем даже ни-ни. А как ты появилась, он сразу вляпался! Ты смотри, как ты его! – развязано хохотнула женщина, а у Ляли похолодела спина.

Она испугалась, ей вдруг показалось, что она переступила какую-то заветную черту. Что здесь в церкви, ничего подобного просто не должно было быть. Ей был дан голос. И больше ей ничего! А теперь она его потеряет и уже никогда не сможет петь! Она не должна была позволять ни себе, ни Сергею Николаевичу!

«Ведь я замужем»! – ахнула она про себя.

Как странно?! Ее замужество, Саша, даже ее болезнь – все это незаметно отошло на второй план, чуть-чуть ослабив натяжение, когда она стала петь. А теперь она поплатится за свое легкомыслие!

Она чуть не заплакала, но тут началась служба. Сергей Николаевич призвал всех к вниманию, раздался возглас отца Павла, и они запели. Расстроенная Ляля не смогла вступить во время и замолчала. А когда они запели предначинательный псалом, она не услышала верхнего тона, который дал Сергей Николаевич, а Ася, увидев ее растерянность, специально перешла на второй голос. Ляля попыталась запеть свою партию, но тут же сползла со своей высоты и, издав фальшивый звук, замолчала. Сергей Николаевич посмотрел на нее, пригрозил пальцем Асе, и та снова вернулась к первому голосу. Он сделал знак Ляле петь, но она не смогла издать ни звука. Словно невидимая рука сжала ее горло. Ее голос не слушался ее! У нее закололо в носу, и предательски закипели слезы, она решила уйти с клироса, когда она спустила ногу на ступеньку, то почувствовала, как сильная рука сжала ее запястье. Это был Сергей Николаевич, он посмотрел на нее твердо и... нежно, и она остановилась и не вырвала руки. Не смогла. Так они и простояли всю службу. Он регентовал левой рукой, держа ее за руку правой, а она, отвернувшись от хора, стояла и плакала. Плакала о том, что потеряла власть над своим голосом и над самой собой. О том, что у нее нет сил отказаться от его любви, хотя она замужем за Сашей. За человеком чужим, нелюбящим и несправедливым, но который, оставаясь ее мужем, продолжал вносить в ее жизнь горечь и смуту.

Когда служба закончилась, Сергей Николаевич усадил ее на скамейку и, усевшись на корточки перед ней, заглядывая ей в лицо, спросил:

− Скажи мне, Ляля, что случилось? Ведь это не из-за Аси?

Но Ляля не могла произнести ни слова, пряча от него свое заплаканное покрасневшее лицо.

− Тебя что-то задело, тебе что-то сказали? – не отставал он от нее, пытаясь заглянуть ей в глаза.

Но она закрывала глаза и отворачивалась.

− Ты не хочешь говорить со мной? – спросил он.

Ляля отрицательно покачала головой.

− Подожди здесь минуту, только никуда не уходи, ладно?

Он поднялся, и поспешил в алтарь. Ляля осталась одна. Она всхлипнула и подумала, что ужасно выглядит с распухшим носом и красными глазами. Зачем он попросил подождать ее? Она все равно не может с ним говорить. Что она ему скажет? Что замужем?! Что лечится у психиатра?!

Ляля встала и поспешила к выходу. Она услышала торопливые шаги у себя за спиной и подумала, что это Сергей Николаевич, но ее окликнул отец Павел.

− Елена, подожди.

Она остановилась. Он подошел к ней и, взяв за руку, усадил на скамью, на ее излюбленное место около иконы Богородицы. Она думала, что же он сейчас ей скажет, но он молчал. Она подняла на него глаза. Он не смотрел на нее, лицо его было сосредоточенно, но теплая ладонь, лежащая на ее руке, легонько похлопывала ее, подбадривая и успокаивая.

И Ляля заговорила первая.

− Я не могу, отец Павел, оставаться здесь, я больше не могу петь...

Священник внимательно смотрел на нее.

− И куда же ты собралась? – вздохнув, задал он вопрос, и, не дожидаясь ее ответа, продолжил. – Куда нам идти с тобой, милая? Много ли у нас путей-дорог? Мы от нищеты здесь с тобой оказались. Из тупиков мы с тобой сюда выбрались. Так куда же нам бежать отсюда, из отцовского дома, в лютый мороз? Мы там с тобой замерзнем. Давай-ка лучше здесь потихоньку слезы вытрем и примемся дом прибирать, чтобы всем хорошо здесь было, и нам с тобой, и тем, кто нас обидел, а Отец наш утешит нас, да и мы в трудах успокоимся.

Он говорил так мягко, так искренне, и под кротким взглядом Богородицы его слова казались самыми верными. Ляля смягчилась, на глаза набежали слезы благодарности, но тут она увидела Сергея Николаевича, он выходил из алтаря, и волна отчаяния накатила на нее с новой силой.

− Я не могу, я грешная! – судорожно всхлипнула она, испугавшись того, как громко у нее это вышло.

Отец Павел удивленно поднял брови:

− А кто у нас здесь безгрешный? Господь к грешникам и пришел. Нас с тобой спасти, а не праведников.

− Я замужем, я убить себя хотела! – истерично воскликнула Ляля. – Меня спасли, а я все равно жить не хотела! И мужа своего ненавижу! Я и сейчас лечусь у психиатра, я таблетки пью, и уколы мне делают, чтобы я снова на себя руки не наложила! Чтобы от тоски, от бессонницы бесконечной не убежала! Жить я больше не могу! Нет сил у меня! А здесь я никто! Я случайно оказалась, и даже не знаю, что значит причащаться! Я...

− А почему ты жить не хотела? – вопросом остановил ее отец Павел, так тихо, словно ему самому было больно.

Ляля задохнувшись, изумленно уставилась на него, не зная, что ответить.

− Не знаю... Муж меня разлюбил, а я аборт сделала из-за него, – неожиданно для самой себя ответила она ему.

− Ах, бедные вы, бедные! – с болью в голосе проговорил, сокрушенно качая головой, отец Павел, – Так вы рассорились, что детку свою погубили! Бедные вы мои!

Ляля растерянно смотрела на него.

− Мы не ссорились, – наконец возразила она и почему-то с вызовом прибавила, – Он не хотел ребенка, а я не послушала его и забеременела!

Она вспоминала, как она сообщила Саше о ребенке, и ей показалось это таким далеким, нереальным, словно это происходило не с ней, а с какой-то другой чужой женщиной. Она растерянно смотрела на отца Павла, как будто он мог объяснить ей все это.

− Знаешь, – тихо произнес он, – Господь сказал, что за каждым ребенком стоит ангел, который пред Господом о нем предстательствует. И я думаю, что все детки, которые покинули своих родителей, даже такие как ваш, не рожденные, они сами, как ангелы, на небесах пред Господом за своих родителей просят. Ты посмотри в небо, – и он указал рукой в окно, за которым темнело бархатное ночное небо, – найди в нем звездочку самую маленькую, как твой ребеночек, и помолись Господу. Чтобы душа его, как эта звездочка, у Господа сияла, а он о тебе помолится, чтобы и твоя душа здесь на земле не страдала так, не мучилась. Ты молись за него, и тебе легче станет.

Ляля смотрела в ночное небо с россыпью звезд, где-то там есть одна маленькая, самая маленькая звездочка, ее ребеночек. Как же она могла?! «Как же я сделала это?!» – вдруг ужаснулась она.

− Господи! Детка моя, прости меня, – рыдала в голос Ляля, закрыв руками лицо и уткнувшись в колени. – Прости меня!

Отец Павел сидел над ней, положив руку ей на голову и слегка шевеля губами.

Когда она выплакалась и подняла измученное лицо к священнику, он, продолжая шептать что-то, улыбался, глядя на нее.

− Вот ты и исповедалась, – наконец тихо сказал он. – Ты раскаиваешься?

Ляля всхлипнула и кивнула головой.

− Сейчас я накрою тебя епитрахилью и произнесу разрешительную молитву, – предупредил он ее.

И Ляля снова согласно кивнула. Отец Павел встал перед ней, положил ей на голову конец длинной парчовой полоски ткани, словно узкий фартук, висящей у него на шее, и произнес:

− Господь и Бог наш, Иисус Христос благодатию и щедротами своего человеколюбия, да простит ти, чадо Елена, вся согрешения твоя, и аз недостойный иерей, властию Его мне данной, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

− А завтра утречком, приходи, как обычно в храм, на клирос, попоешь на литургии и вместе с другими причастниками подходи к Чаше, я тебя причащу.

Он еще рассказывал ей, что это такое и зачем надо причащаться, поглаживал ее по голове, и она всхлипывала, как ребенок, и, слушая его, смотрела на икону, успокаивалась и затихала. Ей казалась, что Младенец чуть заметно улыбался ей. Утешенная его ласковым взглядом Ляля вдруг со всей очевидностью поняла, что этот хрупкий ребенок и есть Бог, избавляющий от страданий. И сердце ее рванулось к Нему в немой молитве о спасении.

Всю ночь она не спала, но это уже не была тягучая мучительная бессонница, ее переполняли совсем иные чувства. Она не обдумывала, не пыталась понять, что случилось накануне вечером. Она просто знала, что произошло самое важное из всего, что когда-либо происходило с ней. Она явственно ощущала, как со страшным скрежетом, как заржавевший механизм, ее мир вдруг соскочил со старой сломанной оси, вокруг которой он бессмысленно крутился всю ее прежнюю жизнь, пока не переломал ее, и прочно встал на новую крепкую прямую ось, словно направляемый чьей-то умелой рукой. Все это было связано с появлением на ее небосводе той самой маленькой звездочки, что, засияв, сдвинула основание всего мира, направив его движение совсем в другую сторону. Он еще поскрипывал и кряхтел, с трудом освобождаясь от старых поломок и увечий, но все увереннее набирал ход, подчиняясь новому плавному ритму мотора.

Она лежала без сна, но дышалось ей легко и спокойно, обрывки мыслей и песнопений, сменяя друг друга, плавно текли в спокойном сознании свершившегося освобождения. Да, именно освобождение было главным мотивом ее ощущений. Оно давало свободу дыхания, высвобождало из рабства томительной безнадежности бессонницы, снимало с ее сердца мучительные оковы страха. Оно же разрубило тяжелые путы ее замужества, что мучили и душили ее последние полгода.

Ляля вдруг осознала себя совершенно свободной от Саши. Они вдвоем представлялись ей как два преступника, связанных одним преступлением, ненавидящих и боявшихся друг друга. Но теперь, когда она призналась во всем и получила прощение, ее отпустили на свободу, в том числе и от него. Она больше не боялась Сашу и не испытывала его власти над собой. Она была свободна.

Ляля поднялась с кровати и достала шкатулку, в которой лежало ее обручальное кольцо. Она должна отдать его Саше. Она не хотела оставлять его у себя, словно пока оно было у нее, он мог вернуть прежнюю власть над ней.

Наутро она пришла на клирос и пела. Голос ее звучал свободно и звонко, легко воспаряя в вышину.

А когда они запели запричастный стих, и причастники пошли к чаше, она, впервые в жизни не оглядываясь ни на кого, пошла самостоятельно решить свою судьбу: запечатлеть все то, что она пережила со вчерашнего вечера, как настоящий выбранный ею самой путь. Она видела, как дернулся Сергей Николаевич, почувствовала, что он хотел пойти за ней, поддержать, направить ее. Она знала, что через несколько шагов ей это понадобиться. Она сама будет искать это. Но сейчас она хотела все сделать сама. Ощутить себя самостоятельной, стоящей, самоценной.

Литургия заканчивалась. А Лялю переполняли восторг и удивительное чувство легкости. Она пела, и в ее голосе звучали, вырываясь из груди, благодарность и радость, непонятая и неизъяснимая. Она была счастлива.

 

Месяц спустя как-то после службы вышел отец Петр и возгласил «Благоденственное и мирное житие...» отцу Павлу, у которого были именины. Хор пропел «Многая лета», а потом все пошли пить чай в трапезную, небольшое строение рядом с собором.

Настоятель суровый отец Петр к отцу Павлу относился весьма сухо, недовольный его несерьезными проповедями («Блюдися смеха, смех и кощунства веселят бесов», – любил повторять он при всяком случае) и стремлением привлечь в храм всяких опасных отщепенцев, как он именовал бедолаг, с которыми возился добродушный священник. Но сегодня он был непривычно снисходителен к своему коллеге по духовному цеху.

Кроме отца Петра и отца Павла в трапезной собрались дьякон отец Николай, их хор в полном составе, Антонина Петровна, служащая за ящиком и ее помощницы Анастасия и Ольга Николаевна, баба Аня, сторож Митя, староста Борис Иванович, бухгалтер Лидия и еще несколько человек, которых Ляля вообще не знала.

Беседа была непринужденной и шумной. А когда отец Петр покинул свое место во главе стола и, сославшись на занятость, в сопровождении дьякона покинул трапезную, там воцарилась самая непринужденная обстановка. Отец Павел, прекрасный рассказчик с замечательным чувством юмора, был душой этого разномастного собрания.

Ляля на удивление спокойно чувствовала себя там. Прошло уже не мало времени после ее появления в храме, и она успела освоиться и почувствовать себя своей. Ее красота и, в общем, мирный нрав обеспечили ей ровное доброжелательное отношение почти всех обитателей собора. Даже отец Петр, не очень расположенный к чадам отца Павла, подозревая их «в вольнодумстве и зубоскальстве», к Ляле относился добродушно. И с явным удовольствием поглаживал ее по голове, когда она подходила к нему под благословение.

Лялю занимало другое. Она нарочно не села рядом с Сергеем Николаевичем, чтобы иметь возможность видеть его. С того самого памятного для нее вечера ее исповеди, она стала замечать, что он как будто отстранился от нее. Нет, он не перестал заботиться о ней, и опекал ее даже сильнее, словно больную, предупреждая буквально каждое ее движение. Но их разговоры потеряли прежние теплоту и откровенность. Ляля не могла понять, что это, и чем вызвано, но она очень хорошо чувствовала эти нюансы. Вначале она не замечала этого, переживая ощущение необычайного восторга и облегчения, родившееся в ней после причастия. Затем, заметив, решила не думать об этом, но у нее ничего не вышло, наоборот, как в шутке о белой обезьяне, она только об этом и думала.

Наконец она поняла, что ей необходима его любовь. Она нужна была ей хотя бы потому, что была безусловна. Как бы она себя не вела, как бы ни выказывала себя: резко споря с Асей, устраивая истерики во время спевки, демонстрируя очевидную неграмотность в музыкальной сфере – он неизменно оставался к ней расположен. Его любовь к ней была для нее несомненной. Она чувствовала, как он мучается, замечала, как он смотрит на нее украдкой, как иногда начинают дрожать его руки, когда они оказываются рядом друг с другом. И его нежелание с ней объясниться, которого она еще недавно сама так боялась, его сознательное отстранение от нее теперь раздражали и мучили ее.

Ляля вполуха слушала разговоры за столом, думая о своем, когда отец Павел попросил Сергея Николаевича спеть. Тот взял гитару и, настроив ее, слегка коснулся струн, те мелодично отозвались красивым аккордом. Он тихо запел: «Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу...». Его бархатный голос постепенно набирал силу. Он казался совершенно спокойным, голос звучал ровно и уверенно. Но Ляля чувствовала, как напряжены его чувства, словно норовистые кони, они рвались вперед, сдерживаемые только сильной умелой рукой возницы. Их энергия, их готовность к бешеному бегу, придавали его голосу такую непередаваемую вибрацию, что Ляля затрепетала. Все ее существо рванулось к нему, и она с ужасом ощутила страстное влечение. Сердце ее колотилось и стонало в унисон с его голосом.

Ляля закрыла глаза, боясь себя выдать. Он кончил петь, и она поднялась из-за стола.

− Простите, – пробормотала она, ни к кому конкретно не обращаясь, и вышла из комнаты.

Она слышала, как сидящие за столом выражали шумное восхищение его голосом и просили спеть еще. А она схватила свою одежду с вешалки и выбежала во двор. Было уже темно, мороз усилился, и Ляля запахнула дубленку.

«Или он сейчас выйдет за мной, – думала она, – или...». Она не успела додумать, как услышала за спиной стук захлопывающейся двери.

− Ляля, подожди, – услышала она его голос и остановилась.

Не в силах больше сделать ни шагу, она не обернулась. Он подошел к ней, медленно повернул к себе, и она подставила ему лицо. Не открывая глаз, она ощутила у себя на губах легкое прикосновение его губ и щекотание усов и бороды. Она страстно прильнула к нему губами и он, прижав ее к себе, начал целовать, уже не сдерживая своих чувств. Забывая, что они на церковном дворе, они не могли оторваться друг от друга. Он обнимал ее, покрывая поцелуями ее лицо и шею, невнятно бормоча:

− Лялечка, любимая, я люблю тебя, милая моя, я так люблю тебя, родная моя...

И они снова задыхались в долгом страстном поцелуе.

Потом он буквально сгреб ее в охапку и потащил к воротам.

− Пойдем, нам надо поговорить, – сказал он, целуя ее куда-то в висок.

Но до разговоров они добрались еще не скоро. Оказавшись на безлюдном бульваре, они устроились на лавочке. Он распахнул свою куртку и, укутав в нее, прижал Лялю к себе. Ее рука лежала на его груди, и она ощущала, как колотится его сердце. Она провела по его шее, дотронулась пальцами до его щеки, всматриваясь в его лицо, словно видела впервые, коснулась его красивых пушистых бровей, он прикрыл глаз, легонько щекотнув ее пальцы ресницами, она улыбнулась, провела пальцами по его губам, и он поцеловал их.

− Я никогда раньше не целовалась с бородатым мужчиной, – прошептала она.

− Пора начинать, – улыбнувшись, ответил он и, наклонившись к ней, поцеловал долгим нежным поцелуем.

Так продолжалось довольно долго, пока, с трудом переводя дыхание, он не сказал:

− Ляля, ты сводишь меня с ума. Давай поженимся.

«Поженимся», – ахнуло в ответ Лялино сознание. Ведь он ничего про нее не знает!

Сердце Ляли сначала гулко упало, а затем, подскочив к горлу, больно затрепыхалось от страха, противные иголочки заплясали по всему телу.

Она смотрела на него расширенными от ужаса глазами.

− Что с тобой, милая?! Что я сказал?! Прости, я обидел тебя? Я испугал тебя? Я тороплюсь? – скороговоркой задавал ей вопросы, но Ляля не могла шелохнуться.

− Ты только не молчи, милая – умоляюще поговорил он, – скажи хоть что-нибудь.

Он попытался ее обнять, но она отпрянула. Он не стал настаивать.

− Милая, я не хотел пугать тебя. Ты не хочешь выходить за меня замуж? – осторожно спросил он, вглядываясь в ее лицо и взяв за окоченевшую руку.

Ляля с трудом качнула головой.

− Нет? – он силился понять ее движение.

− Я не могу, – наконец просипела Ляля, не справляясь со своим голосом.

Он с болью посмотрел на нее и попытался снова обнять, но она не далась, напрягшись, как натянутая струна.

− Ты сам откажешься от меня, если узнаешь кто я, – с трудом проговорила она, до рези в глазах всматриваясь в его лицо.

− Не откажусь, – тихо ответил он, – Я знаю, что с тобой. Я тогда случайно услышал твои слова, когда ты разговаривала с отцом Павлом. Прости...

Она молчала.

− Я и раньше догадывался, что...

− Что я больна?! – с вызовом спросила Ляля.

− Что тебя сильно ранили, – ответил он, прижав ее руку к губам. – Я не оставлю тебя, Ляля. Если ты согласишься, я буду оберегать тебя всю жизнь.

− Даже когда я надоем тебе?! Даже когда разглядишь, что я не такая, как ты предполагал?! Даже, когда ты поймешь, что я ничего не смыслю в твоей музыке?! – ее вдруг захлестнула старая обида на Сашу, на отца, на всех мужчин сразу.

Он нежно коснулся ее головы, погладил ее щеку, покрыл поцелуями ее руки, согревая их в своих теплых ладонях.

− Бедная моя, родная моя, как ты можешь надоесть? Ты удивительная, нежная, талантливая, кроткая. Ты моя единственная в мире женщина. Я ждал тебя. Я долго ждал, очень долго, всю жизнь. И теперь я тебя не отдам никому, я буду защищать тебя от всех бед, – шептал он ей, обнимая ее.

И она уже не сопротивлялась, укрывшись в его объятиях, верила ему и плакала. Плакала от нежности и счастья. Ей было хорошо с ним и спокойно, он полюбил ее такой, какая она была. Ей не нужно доказывать ему каждый день, что она достойна его любви, как это было с отцом и с Сашей, где она потерпела полное фиаско.

Она подняла лицо к нему, и он смотрел на нее, улыбаясь, с такой нежностью, что, пожалуй, впервые в жизни ей было наплевать, что у нее распух нос и покраснели глаза.


Саша подъехал к дому Ляли и поставил машину во дворе на стоянку. Он был спокоен и готов к предстоящему разговору. Вчера, проговорив весь вечер с Дашей, он определился окончательно в своих намерениях все объяснить и извиниться перед Лялей. Странно, что именно его любовь к другой женщине научила его сочувствовать свой жене. «Жене», – невесело усмехнулся Саша. Они полных три года прожили с Лялей бок о бок, но так и не стали родными друг другу. Всегда, когда он называл ее женой, где-то на задворках его сознания, присутствовала мысль, что это какая-то игра. Теперь, когда в его жизни была Даша, он узнал, как глубоко можно чувствовать другого человека – его настроение, его боль, – сопереживать ему не по чувству долга, а потому, что, оставаясь совсем иным, он прорастает в тебе, сплетаясь с твоими нервами и органами чувств, соединяясь с тобой в единое целое. Только с Дашей он смог воспринять Лялю не как партнера со списком обязательств и претензий, а как родственника, иногда жалкого, иногда невыносимого, но ему не выставляешь счетов и не ожидаешь оплаты.

Саша зашел в подъезд и поднялся на второй этаж.

Дверь открыла Ирина Олеговна.

− Здравствуй, – ответила она на его приветствие и впустила в квартиру, но, остановившись в коридоре, добавила. – Знаешь, Саша, Ляля просила тебя прийти к ней в собор. Я думаю, ей там легче будет.

Саша пожал плечами.

− Хорошо. А там есть, где поговорить?

− Я думаю, вы найдете там место.

− Ну, так я пойду, – ответил он. – Всего доброго.

К собору он направился пешком. Это было совсем недалеко, да и прогулка по разомлевшему на весеннем солнце бульвару, что вел от Лялиного дома к храму, обещала все удовольствия пробуждающейся природы. Вчера неожиданно, совсем по-зимнему, похолодало, и вечером пошел мокрый рыхлый снег, укутав все толстым белым одеялом. А сегодня утром под ярким и теплым солнцем все эти сугробы таяли, сбегая по улицам веселыми бурными ручейками. Все – и улицы, и дома, и деревья, – было мокрым и блестело, переливаясь миллиардом искр. Саша с удовольствием вдохнул терпкий весенний воздух. Хорошо, что день, когда они договорились встретиться, был таким по-весеннему обнадеживающим. Может быть, им все-таки удастся понять друг друга.

Когда Саша подходил к собору, навстречу ему попалась маленькая сгорбленная старушка, выходившая из ворот. Была она очень хрупкой, – ну просто Божий одуванчик, – и, увидев высокого широкоплечего мужчину, с испугом шарахнулась сторону. Саше вдруг вспомнился затравленный Лялин взгляд, и она представилась ему такой же беззащитной, съежившейся от боли и страха, как эта бедная старуха.

Саша вошел во двор собора. Народа было не много, по-деловому сновали какие-то блеклые тетушки, у сторожки в ожидании окончания службы грелся на солнце, развалившись на картонной подстилке, нищий. Саша прошел к храму и, открыв тяжелую массивную дверь, вошел внутрь.

В соборе было сумрачно, глаза после яркого дневного света с трудом различали обстановку в слабом освещении храмовых светильников. Саша не был верующим, имел самое общее представление о том, как должно вести себя в церквях, но его это совсем не смущало. Он уверенно прошел вперед, туда, где шла служба. Народа было немного, служили не в центральном, а боковом приделе. Стоя сзади молящихся, Саша не мог видеть хор, в котором, как ему говорила Ирина Олеговна, пела Ляля. И он осторожно продвинулся, старясь никому не помешать, поближе. Но и оттуда ему были видены только два человека. Один был там явно за главного, он давал им тон и дирижировал. А второй была красивая девушка в светлом платье. Платок с ее курчавых темных волос сполз, и те красиво рассыпались по плечам. «Такая молодая, что она здесь делает?» – удивленно подумал Саша, разглядывая ее.

В голове Саши неожиданно всплыли давно забытые строчки: «Девушка пела в церковном хоре, чего-то такое, – не мог вспомнить он слов, – в чужом краю, О всех... кораблях, ушедших в море, чего-то там... О всех, потерявших?.. Забывших?.. О всех, забывших радость свою».

Решив отказаться от мысли увидеть Лялю поющей, чтобы не смутить ее, он принялся рассматривать дирижера. «Молодой мужик. На вид совершенно нормальный. Все и отличие, что церковник – борода». Саша не мог понять, что могут делать молодые уравновешенные люди в церкви, среди унылых старух, побитых жизнью женщин и калек.

Постояв еще немного, он отошел назад и сел на длинную деревянную скамью, стоявшую вдоль задней стены. Отсюда ему не очень хорошо было видно невысокого священника, которого загораживали прихожане, но хор он слышал хорошо. Он вслушивался в их пение, пытаясь выделить среди голосов Лялин, но не смог.

Наконец служба подошла к концу. Все столпились вокруг вышедшего из алтаря священника.

− Дорогие мои! Сейчас Великий пост. Но это не значит, что мы должны быть угрюмыми, одетыми в черные драные штаны и юбки. Господь нам говорит: умой лицо свое и помажь елеем голову свою. Это он увещевает нас, чтобы не быть нам с вами показушниками, постящимися только для того, чтобы превознести себя и лишний раз укорить соседей, что они колбасу в пост едят. Не в колбасе дело и не в темных одеждах, а в сердце милующем и любящем. Тот из нас по-настоящему постится, кто позаботился о своих соседях, кто им добрым словом ответил на неприязнь, кто накормил голодного человека, или даже собаку или кошку, или птичкам корма насыпал. А не тот, кто простоял четыре часа подряд, пробивая лбом пол, а потом обругал соседа. Или мимо замерзающего котенка прошел. Не нужен Господу наш ушибленный лоб, или голодный живот. Господь говорит: чадо, дай мне сердце твое. Больше Господу ничего от нас не надо. Господь с вами, дорогие мои!

Саша усмехнулся неформальной проповеди. Народ потихоньку стал расходиться. Вскоре он увидел знакомую ему девушку из хора, она прошла мимо, заинтересовано взглянув на него. Потом задержался взглядом на одном, купеческого вида, дядечке, спешившим к выходу. И вдруг увидел Лялю, она шла прямо к нему. Он с трудом узнал ее: платок на голове, темная закрытая блузка, длинная юбка. Но походка у нее осталась прежней – легкой и плавной. Он вспомнил, что в первый раз, когда увидел ее, обратил внимание именно на ее красивую походку, и долгое время еще любовался ею, наблюдая ее плавные движения. Потом он об этом забыл.

− Здравствуй, Саша, – услышал он Лялин голос.

− Здравствуй, – ответил он, слегка смутившись своим неожиданным мыслям.

− Давай выйдем во двор, – попросила она его и, не дожидаясь ответа, последовала к выходу.

Они вышли и прошли к скамеечке, уютно стоявшей на самом солнышке. Рядом голуби смело купались в большой теплой луже.

− Ты не замерзнешь? – спросил он Лялю, увидев, как она зябко повела плечами, и хотел было снять свою куртку, чтобы предложить ей, но она испуганно дернулась, предупреждая его движение.

− Я сейчас сбегаю за своей, – бросила она и поспешила к невысокому строению в дальнем углу двора.

Она быстро вернулась, на ней была коротенькая бледно-голубая курточка, которую он купил ей однажды на какой-то выставке.

Ляля села рядом с ним на скамейку и сняла платок. Ее белокурые волосы были гладко забраны назад и завязаны в тугой узел, такая строгая прическа очень изменила ее: ее красивое, чуть бледное лицо, слегка обострившееся после болезни, приобрело благородные черты. Она повернулась к нему, и он заметил, что она была совсем без косметики, и это делало ее моложе и мягче.

− Как ты? – наконец спросил ее Саша.

− Хорошо, – просто ответила она. – Анатолий Павлович сказал, что на следующей неделе можно будет отказаться еще от одного лекарства. А у тебя как дела?

− Спасибо. Все нормально.

Они снова замолчали. Все его продуманные слова и намерения замерли в нерешительности. Он ожидал увидеть несчастную сломанную женщину, а Ляля оказалась совсем другой. Она не была так оживлена, как раньше, но в ее сдержанном поведении чувствовались спокойствие и отстраненность, отчего приготовленные фразы казались неуместными.

− Ляля, нам многое надо обсудить друг с другом, – не очень уверенно начал Саша.

− Да, – она согласно кивнула головой.

− Я хотел сказать тебе, что очень сожалею о том, что сделал тебя несчастной. Я был часто неправ и несправедлив к тебе.

− Да, – снова повторила она.

− И жесток. Прости меня.

− И жесток, – совсем тихо повторила она.

Саша замолчал. Молчала и Ляля. Затем она развернулась к нему и, внимательно глядя ему в глаза, размеренно произнесла:

− И ты меня прости, Саша. Я сделала аборт и обманула тебя.

− Я тоже виноват в этом, – поспешил заверить ее Саша, – я повел себя тогда отвратительно. Прости.

Она вдруг простодушно по-детски улыбнулась. И продолжая улыбаться, глядя и на него словно на ребенка, которому необходимо утешение, произнесла:

− Знаешь, мне отец Павел сказал, что наш ребеночек, как маленькая звездочка теперь на небе, и молится за нас, о нашем спасении. И мы должны молиться о нем, и тогда нам будет легче. Мы все спасемся.

Саша молчал. Он не знал, что можно ответить на подобные сентенции, не обидев говорящего.

− Ты поешь теперь в хоре? – спросил он Лялю, меняя тему.

− Да.

− Тебе нравится?

− Я нашла себя, – ответила Ляля.

Саша вздохнул, Ляля говорила странные вещи, но так спокойно и уверенно, словно не выходила из общепринятых норм.

 

Ляля смотрела на Сашу. Он очень изменился за то время, что она его не видела. Он похудел, и ей показалось, что он стал более утонченным. И уязвимым. И лицо... что-то произошло с его лицом. Она не сразу поняла что именно. В нем уже не чувствовалось прежней непрошибаемой уверенности в своей правоте, но главное – в его глазах была боль, как будто его сильно обидели, заставили страдать. Или это было сочувствие? И рот... Его красивый рот стал мягче, губы не так напряжены и уголки чуть опущены вниз.

Ей стало его жалко. Он был такой сильный, уверенный в себе, энергичный. Раньше она боялась его, а теперь жалела. Это было очень странное чувство, она не могла поверить, что ощущает себя сильнее этого большого человека. Вдруг она поняла: у нее было то, чего у него не было. Она получила прощение и шанс на новую жизнь, а он остался в старой изломанной, и не понял этого. И ей захотелось убежать от него. От его чувства вины, от его печали, от его будничной беспросветной жизни.

− Ты грустишь? – с сочувствием спросила она.

 

Саша очнулся от своих мыслей. Она поставила его своим вопросом в тупик.

− Нет, я не грущу, но... – продолжить он не мог. Как он скажет ей, что его гложет чувство вины перед ней за то, что причинил ей боль, толкнул на самоубийство, что любит другую женщину?

− Знаешь, Саша, я нашла здесь новую жизнь. Господь простил меня, и груз всех наших грехов теперь не гнетет меня. Я свободна.

Саша слушал ее с недоумением. Ляля говорила на каком-то неведомом ему языке, как говорят сумасшедшие тетушки с цветными книгами, которые призывают всех уверовать. Да именно так они и говорят: уверовать. Но в Ляле не было ни их фанатичного блеска в глазах, ни их благожелательной настырности. Она хоть и говорила столь же странные вещи, но была совершенно спокойна. И он вдруг почувствовал, что она сильнее его. Пусть это результат ее временного помешательства на религии, но сейчас она гораздо лучше него знала ответы на все вопросы.

Ляля залезла в карман курточки, вытащила красную бархатную коробочку и протянула ему.

− Это обручальное кольцо, – ответила она на его вопрошающий взгляд. – Возьми его, пожалуйста, я не хочу, чтобы это оставалось у меня.

− Ты считаешь, нам надо расстаться? – спросил он, облегченно вздохнув, что не ему пришлось начинать разговор об этом.

− Так мы уже расстались, Саша, – просто ответила она. – Я больше туда не вернусь. Никогда. Ни за что.

Она спокойно, улыбаясь, смотрела на него.

«Просто мадонна», – мелькнула в голове крамольная мысль.

− Вот и поговорили, – почему-то усмехнулся он.

− Поговорили, – она встала и протянула ему руку.

«Такой жест совсем не в ее духе», – удивленно подумал Саша, поднялся и неуверенно пожал протянутую ладонь.

− Нам ведь надо было только простить друг друга. И все, – снова улыбнувшись, сказала Ляля. – Прощай, Саша. Я надеюсь, что у тебя тоже все сложится хорошо.

Она развернулась и пошла своей легкой походкой от него прочь. Он увидел, как она подошла к какому-то человеку, кажется, это был дирижер их хора, тот взял ее за руки и наклонился к ней. «Поцеловал? – удивился Саша, и сам себе ответил. – Что ж еще?!» Потом они, рука об руку, поднялись по ступенькам и исчезли за массивными дверями собора.

Саша медленно пошел к выходу, ощущая чувство неловкости. Он с трудом мог разобраться в том, что произошло. Что его смутило? Чем его обескуражила Ляля?

Он усмехнулся, про себя: «Пришел одарить ее своим прощением, великий и могучий Гудвин!

А вышло, что она не нуждается ни в твоем прощении, ни в сожалении!»

Она сама, словно королева даровала ему свободу, отпустив на все четыре стороны.

«Нашла себе нового лопуха», – зло подумал Саша, но тут же устыдился своей мысли.

На самом деле, его задело то, что она не приняла от него его раскаяния. А оно так дорого ему обошлось. Но она больше не нуждалась ни в его понимании, ни в нем самом.

Перед ним предстала совсем незнакомая ему чужая женщина. Уверенная в своей правоте и совершенно независимая от него. Откуда это в ней? Уж не от этих же странных разглагольствований про звездочки?!

Саша вздохнул. «Звездочка. Как-то все по-детски...» Но сама мысль, что их поступок, их вина не имеет силы окончательного приговора, неожиданно приятно согрела его. «И всем казалось, что радость будет, – снова ожили забытые строки, – та-та-та-та-та, – заменял он ритмом потерявшиеся слова, – все корабли, и на чужбине усталые люди светлую жизнь себе обрели».

Саша задумчиво щелкнул замком футляра, который отдала ему Ляля. Внутри на красной подушечке рядом с тускло поблескивающим золотом обручальным кольцом ослепительно сияла бриллиантовая капля.

 

Саша в недоумении огляделся вокруг, словно ища объяснения произошедшим с Лялей переменам. А может быть он просто никогда и не знал ее? Его взгляд встретился с внимательным взглядом человека, лицо которого ему показалось знакомым. Некоторое время спустя Саша узнал в нем сегодняшнего священника, говорившего про колбасу и разбитый лоб. Он был уже без этой нелепой блестящей церковной амуниции, только большой серебряный крест, странно смотревшийся на цивильно одетом человеке, выдавал его духовное звание. Саша решительно подошел к нему.

− Здравствуйте.

− Добрый день, – мягко поздоровался с ним тот.

− Употребите это, пожалуйста, как сочтете нужным, – проговорил Саша, сунул в руку оторопевшего священника красную коробочку и пошел прочь.

− Вы теперь оба свободны, используйте этот шанс и не забывайте о цене, – услышал Саша у себя за спиной тихий голос священнослужителя.

Саша шел по бульвару. По-весеннему теплое солнце пригревало и слепило глаза, отражаясь в лужицах и ручейках, весело бегущих по краям дорожек. В темном кружеве крон деревьев разливалось воодушевленное птичье пение. Прозрачный искрящийся воздух был наполнен волнующим ощущением счастья.


нобярь, 2008 г.

Copyright © 2008    Ольга Болгова, Юлия Гусарова

Другие публикации Ольги Болговой и Юлии Гусаровой

 

Вернуться   Начало игры

 

Обсудить на форуме

 

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью или частично запрещено

В начало страницы

Запрещена полная или частичная перепечатка материалов клуба  www.apropospage.ru  без письменного согласия автора проекта.
Допускается создание ссылки на материалы сайта в виде гипертекста.


Copyright © 2004  apropospage.ru


      Top.Mail.Ru