В поисках принца
или
О спящей принцессе замолвите словоВсем неразбуженным принцессам посвящается Дремучим бором, темной чащей
Старинный замок окружен.
Там принца ждет принцесса спящая,
Погружена в покой и сон.
…Я в дальний путь решил отправиться
Затем, чтоб принца убедить,
Что должен он свою красавицу
Поцеловать и разбудить.
(Ю. Ряшенцев)
Часть II Глава 9
Янтарь переливался на солнце, искрясь маленьким пузырьками и трещинами. Все вокруг казалось затопленным золотым светом теплого камня. Легкое дуновение ветра принесло шелест листвы, щебет птиц, звук сломанных веток и голоса. О чем говорили не разобрать: какая-то маленькая пичужка затараторила у самого окна, да в дальнем углу жужжала и билась о стекло муха. Но на солнце набежала туча, и все потухло... Шаул открыл глаза. Его еще не оставило явственное ощущение привидевшегося ему летнего дня. Это был отрывок сна или воспоминания Элизы. Она постоянно являлась ему, то маленькой, то взрослой, создавая представление необычайной близости их душ и судеб. Он не смог сдержать своего обещания и упивался любовной истомой. Бруно утверждал, что любовь к принцессе не является преградой для исполнения его миссии. Но если наяву Шаул мог контролировать свои желания и помнить о чести, долге и прочих прекрасных вещах, то во сне он, снедаемый желанием, слетал с высот высокопарных фраз и жаждал самого проникновенного и самого естественного соединения с любимой. Мысль, что не он, а какой-то принц будет держать ее в объятиях, сводила его с ума, и сейчас эта боль, свернувшись в горячий клубок, пульсировала в левом плече, разрывая сон. – Ну наконец-то, – на грудь ему навалился Бруно, сладко потянувшись и зевнув во всю пасть. – Ты проспал почти сутки. Шаул поморщился от боли. – Ничего не поделаешь, ты ранен, – мягко перебирая лапами, Бруно спустился с его груди на живот. – В тебя стрелял сумасшедший братец принца...
– Где мы? – спросил Шаул, припоминая недавние события и оглядывая просторную, но неопрятную темную комнату.
– Все там же, где держали вас с монахами. Только теперь вы наверху, а оставшиеся разбойники внизу.
– Это Сони? – Шаул заметил притулившегося на кресле мальчишку.
– Сони, Сони, – кивнул Бруно и принялся вылизывать ногу.
– Да объясни же толком, – раздраженно проворчал Шаул. – Где ты был, откуда здесь мальчик и кто расправился с разбойниками?
– Ну, с одним из них, напавшем на вас в подвале, – твой покорный слуга, – Бруно сел и с достоинством склонил голову, прищурив агатовые глаза. Вот что за вопящая шапка накинулась на голову кровожадного Боры. – Ты появился как нельзя кстати, – сквозь боль улыбнулся Шаул и потрепал кота за ухом. – И сработал великолепно. Уверен, ты заслужил не только мою горячую благодарность, но и поминовения монахов, по крайней мере – отец До замолвит за тебя слово перед Провидением. А теперь расскажи все по порядку… И Бруно рассказал, как, сбежав из остановленной разбойниками кареты, наткнулся на отряд, посланный епископом для защиты святыни. Оказывается, вечером того дня, когда они расстались с Сони на постоялом дворе, мальчик, по обыкновению проводивший вечера за игрой в задних комнатах одного трактира, узнал о готовившемся нападении на курьерскую карету. Пьяный монах, расчувствовавшись от обилия выпитого, раскаялся, выбрав умеющего слушать мальчика своим наперсником. И Сони поспешил в консисторию. – Солдаты были посланы по нашим следам, а Сони упросил их взять его с собой. Мальчик очень переживал, что стал причиной наших злоключений, – пояснил Бруно самоотверженные действия Сони. – Наткнувшись на отряд, я с высот горячей благодарности Провидению тотчас слетел к жестокому отчаянию. Как привлечь их внимание, как сообщить о том, что мне известно? – продолжил с живостью бывалого рассказчика Бруно. – И вдруг на мой молящий вопль отозвался Сони. Мальчик ехал вместе с одним из солдат, и я не мог заметить малыша за широкой солдатской спиной. Мы стали свидетелями и участниками чуда, – изрек кот. – Это высшая честь. – По Сеньке и шапка, – усмехнулся Шаул. – Чудо – это не балаганные фокусы, – принялся назидательно объяснять Бруно, вероятно, посчитав легкомысленное замечание Шаула неуместным. – А явление спасительной высшей воли в критические моменты жизни индивида. – И что же дальше? – проигнорировал высокомерное заявление Шаул. Бруно чуть прикрыл глаза, выказав недовольство, и продолжил проще: – По моим указаниям мы нашли и подобрали раненого Йенса. – Так он остался жив? – порадовался Шаул. – Он в соседней комнате, – кивнул Бруно. – Епископский курьер не отходит от него. Я обложу тебя пластырем и исцелю тебя от ран твоих*, – саркастично процитировал кот. – Брось. Он хороший человек, – вступился за монаха Шаул. – Не буду спорить, – повел ухом Бруно и продолжил: – Итак, обнаружив разбойничье логово с моей помощью, отряд окружил здание и взял его штурмом в предрассветный час. Предводитель разбойников, оказавшийся сводным братом принца Кристиана, был убит. Вы спасены, а книга найдена и возвращена хозяевам... – Амброзиус мертв?! – Шаул приподнялся с подушек. – А что ты так всполошился? – удивился кот.
– Как он умер? – Его застрелили. А это имеет значение? Да хоть от приступа обострившейся совести... – Его точно застрелили? Я должен знать, как умер Амброзиус, – нахмурился Шаул. – Его застрелили – изрешетили, как решето, я видел его. Да в чем дело? В дверь постучали, и кот вынужден был замолчать. В комнату вошел отец Брамте. Он был гладко выбрит, а его скалипур сиял белизной – лишь небольшой кусочек пластыря под ухом свидетельствовал о недавних событиях. – Доброе утро, сын мой, – ласково приветствовал он приподнявшегося с подушек Шаула. – Нет, нет, не вставайте. Отец До – умелый лекарь, он омыл вашу рану и перевязал ее. Рана не опасная, скоро вы сможете продолжить свой путь. Но пару дней вам придется побыть в постели, – отец Брамте замолчал, и Шаул заметил в его руках знакомый сверток. – Я пришел поблагодарить вас, друг мой. Вы спасли не только наши жизни. Вы спасли святыню от поругания, пустив разбойников по ложному следу. В благодарность я хотел бы предоставить вам честь увидеть ее. Как человеку ученому вам будет не безынтересно открыть книгу, в спасении которой вы приняли непосредственное участие... Монах торжественно протянул Шаулу завернутую в темную ткань книгу. – Вы очень великодушны, отец Брамте.
– Отец До предостерегал меня от этого шага, – тихо произнес епископский курьер. – Но так как вся ответственность за доставку святыни в монастырь лежит на мне, я решил, что такое отступление от правил допустимо. И зная вас, как человека чести, я уверен, что вы, однажды встав на защиту святыни, не допустите ее осквернение злом и сейчас. Я заберу книгу к вечеру. С рассветом мы отправимся в дорогу, чтобы успеть в монастырь ко дню святого Эммерама. – Неужели Йенс настолько оправился? – О нет, он поедет с отцом До в карете, а управлять лошадьми буду я, – просто ответил монах. – Мы оставляем вас, но от принца Кристиана завтра прибудет экипаж, который доставит вас ко двору. – Спасибо вам, отец, – поблагодарил Шаул, и отец Брамте покинул комнату. – Что все это значит? – Бруно уперся лапами в грудь Шаула, требуя ясного ответа. – У меня в сапоге должен быть свиток, почитай, – отделался Шаул от кота и развернул сверток. Ничего особенного в книге не было. Книга как книга – обтянутая кожей деревянная обложка без всяких украшений. Шаул раскрыл фолиант – на пергаменте четко выведенные умелой рукой буквы. Самые незамысловатые буквицы и никаких рисунков... «Трактат о свойствах человеческой души или как стяжать неветшающее богатство», – прочел Шаул название, выписанное на титуле, там же стоял и год написания – пятьсот лет назад брат Бартоломеус отправился в тернистый путь познания тайн мироздания. «Душа – начало жизни, не имеющей конца», – писал монах. Он щедро одаривал душою весь окружающий его мир. Душу он чувствовал и в людях, и животных, и растениях, и даже камнях. «Как в предрассветной тьме таится свет, так в камне кроется жизнь, пронзающая все мироздание». Монах был не только визионером, но и поэтом. Шаул погрузился в увлекательное, как оказалось, чтение, и быстро одолел небольшой трактат, обрывающийся на двухсот третьей странице, на которой и было-то всего четыре строки. «Душа моя, переселись в обители иные, куда стремишься ты, не ведая оков телесных, войди в храмину…» – были последними словами брата Бартоломеуса, перед тем, как его душа, оставив те самые телесные оковы, отправилась к неведомым горизонтам… Бруно не мешал Шаулу читать, но из комнаты почти не выходил. Сони заботливо ухаживал за раненым – приносил еду, поправлял подушки, привел в порядок запущенное помещение. Пришел и кроткий отец До – сделать перевязку. Увидев книгу на кровати Шаула, вздохнул, но ничего не сказал. – Вы позволите мне сделать это? – Шаул с вызовом спросил покидающего комнату монаха. – Я всегда считал, что от искушений надо бежать, а не испытывать себя на прочность. Но у каждого из нас свой путь, – покачал головой монах, взявшись за ручку двери, но не открыл ее. –Поверьте старику, в существовании каждого из нас есть ключ к нашей душе. Отказавшийся от своего пути потеряет и ключ... Монах вздохнул и, оставив ручку двери, вернулся к Шаулу. – Люди интуитивно чувствуют спасительность любви, – тихо начал старик, присев на край кровати. – И в этом они правы. Но ошибочно полагать, что спасительность заключается в самом предмете любви – в любимой или любимом. Это не так. Любовь спасает тем, что открывает в нас самое важное – только в любви мы обретаем себя, осуществляемся. А без нее мы остаемся лишь куском необработанного камня, эскизом, наброском собственного образа... Любовь – это познание себя, своего любимого и всего мироздания. Любовь – это познание и служение… – А где же счастье в вашей формуле? – едко поинтересовался Шаул. – Счастье – не самоцель, а плод познания, – кротко парировал отец До. – Познания! Именно – познания, – яростно прохрипел он, внезапно потеряв голос. – Может быть, вы забыли, что люди – не бесплотные духи? И познание для них нечто большее, чем фигура речи или умозрительное размышление? Монах вздохнул, поднимаясь с кровати. – Я надеюсь, что труд брата Бартоломеуса принесет вам пользу и утешение. Ведь именно для этого он писал его. И не забывайте, что, сделав выбор однажды, вы уже никогда не сможете вернуться на исходную точку. Да сохранит вас Провидение под своим благим покровом, – благословил старик мрачно взирающего на него Шаула и покинул комнату. __________ * Иер 30:17 *** Агата осторожно пробиралась по царству снов. Она решилась на встречу с магистром оффицием Ревом от безысходности. Связь Селины с миром Траума была слишком сильна – она убивала ее. Но будет ли спасительным разрыв?.. Когда неделю назад она нашла сестру в беспамятстве, то оказалась бессильной помочь ей. Как ни старалась Агата – все ее умение, все ее душевные силы были ничтожны по сравнению с тем, что захватило и удерживало сестру. Селина вернулась домой не благодаря Агате. Кто-то другой позаботился об этом. Но оставшееся в груди раскаленное жало убивало ее. Селина таяла на глазах... Агате было страшно. Они столкнулись с могущественной и неведомой силой, и последствия этого столкновения не могли предугадать ни книги, ни старые мудрые феи. Сумрачная тайная сущность под именем Траум не поддавалась изучению. Если кто-то и мог разъяснить ей хоть что-нибудь, то только магистр оффиций царства снов. И чтобы с ним встретиться, придется проявить небывалое смирение. Никакой магической силы, только горячая просьба. Желания могут обретать действенную силу в царстве снов. А Агата очень хотела встретить магистра Рева... Фея осторожно выбирала кочки, пробираясь по болоту отчаяния, неверный шаг мог стоить жизни не только ей, но и сестре. Миновав область густых туманов неведения, она благополучно пересекла пустыню миражей и наконец достигла убежища Элизы. Принцессы там не было. Раньше Агата непременно взялась бы придумывать способ ограничить ее передвижение, но сейчас она лишь вздохнула. Судьба Элизы и Шаула давно перестала укладываться в предопределенные магией рамки. Провидение вело Шаула, а значит и Элизу. Разорвать их связь Агате было не под силу. Да и стоило ли? Возможно, только она и поддерживала крестницу в этом жутком месте... Фея оглянулась: ни души. Но она не сойдет с места, пока не встретится с Ревом. Агата прикрыла глаза и сосредоточилась на своем желании. – Добрый день, сударыня, – спустя минуту услышала она приятный тенор. Открыв глаза, Агата увидела обладателя голоса. Неужели это и есть магистр оффиций империи снов, иллюзий и воспоминаний? Господин Рев ничуточки не походил на столь могущественного духа. По крайней мере по-человечески меркам. Среднего роста, хрупкого телосложения, с очень подвижным лицом. На нем Агата прочитала все чувства, охватившие магистра при встрече с ней – здесь было и удивление, и легкая досада, и озабоченность, и даже восхищение. Сейчас его темные глаза смотрели на нее внимательно и терпеливо. – Вы хотели меня видеть, сударыня, – напомнил он зазевавшейся фее. – Я очень благодарна вам, господин Рев, что вы откликнулись на мою просьбу о встрече, – произнесла Агата достойную случаю фразу и, таким образом отдав дань учтивости, сразу перешла к сути: – Пожалуйста, объясните мне, что происходит с моей сестрой и как мне спасти ее? – Спасти, – вздохнув, покачал головой магистр. – Она слабеет с каждым днем, что-то сжигает ее изнутри.
– Должно быть, его любовь, – задумчиво произнес Рев. – Она полюбила владыку. Вы знаете, что она – единственная женщина за всю историю нашего мира, оказавшаяся способной на это? – И это будет стоить ей жизни?! – пустые разглагольствования помощника Траума рассердили Агату. – Не стану вас обнадеживать, сударыня, – неопределенно качнул головой магистр, сочувственно вздохнув. – Как это могло произойти? – попыталась получить ясные объяснения Агата. – Это тайна, – тихо ответил магистр. – Встреча двух сердец – всегда тайна... – Тайна? О встречах с вашим владыкой написано немало книг, но ни в одной из них нет ничего подобного. Почему это произошло с Селиной? – Мне не хотелось бы показаться жестоким, сударыня, но вы же сами решились на посещение нашего мира не посредством обычного сна... Таковы уж его особенности, – вздохнув, развел руками Рев. – Здесь нет телесных оболочек, сущности обнажены и могут быть узнаны в своем первозданном виде, – снизошел до объяснений магистр. – В вашем мире вы можете пройти мимо своей половинки, даже не заподозрив об этом – в нашем мире вы сразу узнаете ее... – Но разве Селина может быть половинкой владыки снов?! – в отчаянии воскликнула Агата. – В лучшем случае одной миллионной! – Вы правы, в этом все и дело, – озабоченно кивнул Рев. – Любовь между нашими мирами возможна, хоть и крайне редка. Лишь единицы из всего рода человеческого способны прозревать наш мир. Я сам отчасти плод такого союза. Потому всегда с надеждой и радостью смотрел на вашу сестру. Но я ошибался, – сокрушенно вздохнул Рев. – Силы владыки несоизмеримы с силами простых духов. Он уничтожит ее, если овладеет... Или хотя бы дотронется, или обратится к ней – она не выдержит напряжения его чувств… – Он должен сказать ей об этом, – требовательно заявила Агата – никто, кроме Траума, не способен образумить Селину. – О нет! Он не согласился бы причинить ей и гораздо меньший вред, – замахал руками Рев. – Она совершила чудо – владыка полюбил... – И что же теперь с ней будет? – сорвавшимся голосом спросила Агата. – Такого никогда не бывало, – развел руками магистр. – Почему она умирает? – Не знаю, – сокрушенно покачал головой Рев. – Могу лишь предположить, что они каким-то образом коснулись друг друга. Владыка мог лишь на мгновенье не сдержать чувств, но и мига достаточно, чтобы она пострадала. – Значит, все может стать только хуже, – упавшим голосом проговорила Агата. – Любовь – это область Провидения. Предоставьте свою сестру его воле. Оно позаботится о ней. Агата с тоской посмотрела на магистра, силы вместе с надеждой оставляли ее. Унылое проклятое место. И зачем она привела сюда Селину?.. – Я верну вас домой, – участливо глядя на фею, проговорил магистр. – А о крестнице не беспокойтесь. Она не пострадает. Владыка оградил ее от всех напастей. Поверьте мне. – Благодарю вас, – нашла в себе силы поблагодарить магистра Агата. – Кланяйтесь вашей сестре. Я был непростительно груб с ней в нашу последнюю встречу. Я ошибался и не смог помочь ей. Передайте, что я очень сожалею. Прощайте. В следующее мгновение Агата была уже в своей комнате. Хмурый день клонился к закату, окрашивая небо в тревожный багрянец. Многопалая ветка растерявшего листья плюща барабанила в окно, словно запоздалый путник, жаждущий ночлега... *** Просторная комната едва освещалась огнем камина и одинокой свечкой у изголовья широченной кровати, с богатым резным пологом. Тяжелые шелковые портьеры и темные панели стен еще больше скрадывали свет. Массивные сундуки у стен, окутанные мраком, походили на улегшихся на ночлег бизонов. Два высоких кресла, стоящих у камина, были явно из другой эпохи. Тонкое кружево точеных остроконечных спинок, увенчанных изящным вензелем правителей Адхельма, отбрасывало чудные подрагивающие тени. В богатых покоях, запыленная заброшенность которых была скрыта мраком, странно смотрелась тоненькая фигурка босого мальчика, облаченного в ворох ветхих одежек. Но Сони, казалось, совсем не смущало богатство обстановки, и он деловито управлялся здесь. Шаул наблюдал за оправляющим пламя камина мальчиком. Поминая прошлые неудачные попытки разговорить Сони, в этот раз он не стал ни о чем расспрашивать. А тот, как ни в чем не бывало, возился с раненым Шаулом и, казалось, не спешил их покидать. Присутствие Сони было весьма кстати – при всем своем уме Бруно, оставаясь котом, не мог помочь больному. Сони же оказался отличной сиделкой, а теперь, после отъезда монахов, и перевязку отец До поручил мальчику. Надо признать, Сони прекрасно справлялся… Огонь разгорелся ярче, и на Шаула дохнуло приятным теплом. Закончив с камином, Сони забрался на одно из кресел и заворочался, устраиваясь поудобней. – Сони, не валяй дурака. Кровать широкая, ложись рядом, – проворчал Шаул, раздражаясь на бессмысленное упрямство мальчика. Тот привычно заартачился: – Около огня теплее. Мне и так хорошо. – А мне нет, – грубовато ответил он. – Да что ты смотришь на меня волком? Съем я тебя что ли? Сони, склонив набок голову, посмотрел испытующе на Шаула и вдруг, не говоря ни слова, шмыгнул под одеяло, примостившись на самом краешке кровати. «Хоть так», – Шаул не стал больше теребить недоверчивого, словно испуганный зверек, мальчишку. Когда тот уснул, появился Бруно со свитком в зубах. Устроившись по обыкновению в ногах Шаула, он отпустил свиток, накрыв его лапой. – Ну и что это? – повернул кот к нему морду. Холодный прищур кошачьих глаз требовал безотлагательного и подробного ответа. – Очередное колдовское заклятие, – нехотя проговорил Шаул. – Может быть, ты все-таки соизволишь объяснить все толком? Откуда он у тебя?
– Амброзиус дал мне его, чтобы я помог ему понять, как использовать заклятие, а когда Фингал отпустил нас, свиток так и остался у меня, – не стал запираться Шаул и рассказал коту, что случилось в подвале. – Выходит, что свиток появился у Амброзиуса примерно в то же время, когда я сжег пергамент, приколотый к изголовью кровати Элизы, – закончил он свой рассказ.
– Ты сжег пергамент колдуньи?! – прищур Бруно зажегся огнем, он поднялся, выгнул спину и распушил хвост.
– И что с того? – А то, что тем самым ты влез в колдовское болото по самое горло! – яростно прошипел кот. – Я не знаток колдовской науки, но определенно свитки заклятий защищены – колдовство нельзя уничтожить, уничтожив пергамент. А вот заразиться им можно... – Что за дичь – заразиться! – в свою очередь взвился Шаул. – Каким образом колдовство может на меня подействовать? – Не может, – презрительно ощерился Бруно. – Уже подействовало. Знакомый мне школяр из Бонка с негодованием отбросил бы подобное предложение, почитая его оскорбительным. А не стал бы уточнять даты и высчитывать часы восходов... Шаул молчал. Рядом, заворочался Сони и, придвинувшись, прижался к его боку. Такое трогательное безотчетное проявление доверия диковатого мальчика чуть смягчило раздражение. Может быть, Бруно и прав, и заклятие действительно действует на него... С тех пор, как он прочел текст колдовского свитка, его не оставляло злое возбуждение, вытеснив даже обычное в сложившейся ситуации опасение за собственную жизнь. Он чувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя затравленный зверь – одинокий, обозленный, потерявший страх. Его выводили из себя благочестивые доводы увещевателей, взывающие к его совести и долгу. Не ужас, а досаду вызывал в нем Амброзиус, претендовавший на свиток. Сам Шаул был совершенно уверен, что свиток обращается не к бастарду. И Бруно сейчас лишь подтвердил то, что Шаул понял, едва прочитав колдовской текст. Свиток бросал ему вызов, дразнил его и, вероятно, готовил ему западню. Амброзиус мог думать, что угодно, но именно ему, Шаулу, было под силу разгадать все загадки свитка… – Ну и что ты собираешься делать? – прервал его размышления Бруно. – Спать, – буркнул Шаул, задув свечу. Он был уверен, что кот не отстанет от него, продолжив увещевания, но Бруно молчал. Шаул почувствовал, как кот, покружив вокруг своего хвоста, свернулся калачиком около его ног. «Чертов надоеда!» – несправедливо обругав про себя кота, он устало прикрыл глаза. Если свиток был для него, расчет был точный – Шаул не оставит загадку свитка неразгаданной и не успокоится, пока вся мозаика не сложится воедино. Неужели колдовство сумеет заставить его хладнокровно посягнуть на душу другого человека? Надо быть разбойником с большой дороги, чтобы не понимать – цена не может быть оплачена... – Что ты хочешь, Аманда? – вдруг явственно услышал он усталый мужской голос. Открыв глаза, Шаул увидел слепившую блеском содержимого раскрытую шкатулку. Изящная Элизина ручка нехотя перебирала драгоценности короны Оланда. Повертев немного большой старинный медальон, принцесса провела пальчиком по гладкой поверхности круглого камня и стерла с сердца Шаула всю муторную мороку последних дней. Сидя на широкой скамье в уютной нише у раскрытого окна, Элиза с разрешения матери выбирала украшение для предстоящего бала.
– Я не потерплю подобного отношения, – послышался за спиной взвинченный голос королевы.
– Аманда, у тебя достаточно помощников, – возразил король. – Я должен заниматься повседневными делами. И сейчас у меня назначена аудиенция с представителями магистрата Золлендама, он просят снизить пошлины на ввоз товара...
– Речь идет о судьбе королевства, а вы нашли время заняться склоками черни?!
– Оставь, Аманда, – устало скривился король. – Золлендам – богатый город, в нем проживает больше народа, чем во всех других городах и землях. Это они оплатили большую часть твоего сумасбродного проекта. Король с королевой, стоя посреди комнаты, вели бесконечный спор. Элиза досадливо вздохнула, отодвинула от себя шкатулку и уставилась в окно. Вот уже полгода королева готовилась к празднованию совершеннолетия дочери, превратив жизнь всего замка в сущий ад. Доставалось придворным и слугам – от приглашенных из-за границы портных до служанок, чистящих камины. А за окном в сиянии майского дня природа разливалась брачными трелями птиц. Фруктовые деревья, словно убранные к венцу невесты, одетые в белоснежное кружево цветов были укутаны легкой вуалью нежного аромата, кусты жимолости – скромные подружки невесты – курчавились нежными желтовато-розовыми цветочками. В этот волнующий прекрасный мир вдруг ворвался резкий, словно звон разбившегося стекла, возглас матери: – Вы не можете игнорировать это торжество, ваше величество! – тон королевы повышался от слова к слову. – Аманда, я уже объяснял тебе. Я не считаю нужным праздновать совершеннолетие Элизы так шумно. Пусть этот день пройдет без последствий. И тогда уж – шумные балы, женихи и что ты еще хотела…
– Мне отвратительны ваши пораженческие взгляды, – просипела мать. – С какой стати мы должны прятаться, словно крысы? Мы устранили все опасности, мы развенчали все козни. Мы победили. Она должна быть посрамлена в этот день. Посрамлена и повержена – раз и навсегда!
Элиза обернулась. Казалось, ей известны все неприятели матери – королева никогда не скупилась на грозные посулы. Кого же из них на этот раз собралась она повергнуть в прах? И почему это надо делать на празднике? – Аманда, поберегись, – отец скривился, как от зубной боли. – Шестнадцать лет назад ты хотела поставить ее на место, сейчас ты хочешь ее посрамить. Тогда это закончилось не лучшим образом, что будет сейчас? Элиза поняла, что услышала нечто, не предназначенное для ее ушей – спорщики попросту забыли о ней... Иначе как объяснить, что до сих пор ей ничего не было неизвестно о брани, которую королева ведет вот уж больше полутора десятка лет. Так что же произошло шестнадцать лет назад? И каким образом связанна эта таинственная противница матери с рождением и совершеннолетием принцессы? – Убирайтесь с моих глаз, Грегор, – просипела мать. – К горожанам, горожанкам, на охоту – куда угодно! – голос ее уж звенел под потолочными балками: – Я не желаю вас слушать! Отец вздохнул и вышел. Элиза поднялась со скамьи и вышла из оконной ниши, чтобы поговорить с королевой, но та, усевшись к бюро, принялась что-то писать. «Ничего, – кивнула принцесса, – время не торопит». Подождав, пока ее величество закончит, Элиза обратилась к недовольно взглянувшей на нее матери: – Позвольте узнать о предмете вашего спора, мадам. – Что именно вы хотели бы знать, дочь моя? – подняла бровь королева. Мать всегда напускала на себя этот неприступный чопорный вид, когда хотела отделаться от нее. Но в этот раз у нее ничего не выйдет – Элиза не намерена была уступать. – О чьих кознях шла речь? Кого вы собираетесь посрамить? – уточнила она свой вопрос.
– Это вас не касается, – отрезала мать. – Меня не касается то, что произойдет во время приема в мою честь? – не отступила Элиза. – Это тем более странно, что на нем появится та, кого вы, ваше величество, желаете сокрушить.
– Вы слишком впечатлительны, – отчитала ее королева. – Не привносите лишнего беспокойства воображаемыми страхами.
Элиза была настроена решительно и уже готова была дать отпор, когда в покоях королевы появилась ее доверенная фрейлина. – Вы посылали за мной, ваше величество?
– Да, графиня, вы мне нужны. Ступайте, ваше высочество, – величественным жестом отослала ее мать.
Но Элиза не сдвинулась с места. – Я подожду, ваше величество, – мягко улыбнулась она в ответ на гневный взгляд королевы.
На это раз пришлось уступить королеве. Смерив дочь ледяным взглядом, та поднялась с кресла и, знаком подозвав к себе фрейлину, зашепталась с ней у окна. Элиза, равнодушная к чужому разговору, рассеяно водила взглядом по комнате, теряясь в догадках о таинственной противнице матери, когда та вдруг повысила голос: – Не вздумайте! – и яростно зашипела: – Проследить так, чтобы ни он, ни его придворные прихвостни не узнали. Все. Идите.
Дверь за фрейлиной закрылась, королева развернулась к Элизе. – Ваше величество?! – в замешательстве проговорила принцесса, потрясенная услышанным распоряжением.
– Что еще возбуждает ваше любопытство? – неприязненно поинтересовалась королева.
– Вы послали графиню следить за отцом?! – воскликнула Элиза, ужасаясь дикости собственного предположения.
– Это не ваше дело, – отрезала мать. – Не мое дело?! – воскликнула Элиза. – Так вы печетесь о чести нашего дома? Посылая придворных следить за королем?! – Помолчи, Элиза, – приказала мать. – Возьми себя в руки. Нечего здесь разыгрывать детскую наивность. – Что вы хотите знать? – не отступала Элиза. – Как золлендамские горожане попросят снизить налог? – О, Водан! Какие налоги?! – простонала мать. – У него кто-то есть...
– Что значит: кто-то есть? – непонимающе воззрилась на нее Элиза.
– Ты уже достаточно взрослая, чтобы не задавать мне унизительных вопросов, – раздраженно ответила та.
Когда до Элизы дошел смысл материнских слов, ей стало не по себе, она чувствовала, как краска заливает лицо. – Простите меня, – прошептала Элиза, от волнения не справившись с голосом. – Отзовите графиню, – взмолилась она. – Я сама поговорю с отцом, он не будет лгать мне. – Ты слишком наивна.
– Позвольте мне хотя бы попробовать. Не втягивайте придворных.
– Я не позволю вам влезать в это, – отчеканила королева. – Я запрещаю вам касаться этой темы. Элиза была смущена и подавлена. Она не считала себя наивной, как утверждала мать, но к подобным откровениям оказалась не готовой. «Только не отец», – упрямо покачала она головой. Должно быть какое-то иное объяснение... – Чтобы ты была спокойна, – продолжила королева уже мягче, – я сама разберусь с этим без помощников. А теперь ступай. Королева величественно махнула кистью, отсылая Элизу, и Шаул вновь оказался в охотничьем домике принца Кристиана. Рядом с ним, согревая бок, тихо посапывал Сони, в ногах теплым тяжелым комком урчал Бруно. В кои веки Шаул был согласен с королевой – не дело дочери разбираться с сердечными делами родителей. Тягостная тоска, отступившая из-за встречи с любимой, вновь заволокла сердце. Теперь на смену его собственным переживаниям пришла саднящая боль от удара, пережитого Элизой. Бедняжка растерялась и съежилась, словно в комнату неожиданно ворвался ожегший холодом ледяной порыв снежной бури... Хотя эта буря бушевала во дворце много лет подряд. На памяти Шаула король и королева Оланда никогда не проявляли взаимной любви. Так откуда же у Элизы такое упрямое нежелание принять очевидность?.. Быть может, человек просто не понимает, что его собственный мир устроен на единстве родителей? Потому и трещит этот мир по швам, когда единства нет, потому и теряет порой человек равновесие, не подозревая, что причиной, потрясшей его, стал давнишний раскол основания... Размышляя о взаимосвязи отцов и детей и предопределении их судеб под пульсацию боли в плече, Шаул незаметно заснул. Глава 10 Элизе казалось, что она мчится с ледяной горки, где ее подбрасывает и переворачивает на немыслимых ухабах, рискуя вот-вот сломать себе шею. Так она путешествовала по воспоминаниям Шаула, где события, перегоняя друг друга, переворачивались, словно осколки стекла в калейдоскопе, складываясь в невероятную мозаику, чтобы тут же смениться новым узором. Погоня, плен, безумный разбойник со своим проклятым свитком, внезапное спасение, ранение, а теперь еще и колдовское и, как сказал бы отец До, во истину дьявольское искушение! Как и старика монаха, Элизу последнее пугало гораздо больше, чем телесная рана, нанесенная разбойником. Переживая вместе с Шаулом охватившую его лихорадку, она явственно чувствовала злобную горечь колдовства, что отравляла его кровь. Ей вспомнились уроки крестных – когда-то те настойчиво втолковывали ей: колдовство, как заразная болезнь. Питаясь слабостями человека, оно завладевает его сердцем. И сейчас колдовство исподволь подкрадывалось к Шаулу. Незаметно смещая акценты, растушевывало границу между добром и злом. Подтачивало его волю и отравляло его чувства, наполняя их желчью. Она не осуждала его –слабым местом Шаула была не корысть или злоба, а любовь, – но сердце сжималось от предчувствия неминуемой беды... Вот и сейчас, страдая в карете от тряски, усиливающей боль и тошнотворную слабость, Элиза с опаской наблюдала, как мысли Шаула, словно горячечный бред, навязчиво кружат вокруг загадки колдовского свитка. Пульсирующая боль в плече только усиливала его раздражение. Все остальные интересы и заботы отошли на задний план, а то и вовсе перестали существовать. Он ни разу не вспомнил о безопасности своего Содружества, не ломал голову над дипломатическими ходами... Даже в мыслях о ней, Элизе, было так мало нежности… В столицу княжества Адхельм невеселая процессия, состоящая из повозки, везущей плененных разбойников, кареты, в которой ехали Шаул, Сони и Бруно вместе с неразговорчивым маршалом гвардейцев, и следующим за ней катафалком с телом Амброзиуса прибыли уже вечером. Ранние осенние сумерки укрыли город от любопытных взглядов путешественников. «Каким он окажется при свете дня? Понравится ли Элизе? Или окажется слишком незатейливым для ее честолюбивых планов?» – уныло размышлял Шаул о ее чувствах, раздражая Элизу равнодушием – не таким она хотела его видеть. Деревянная клетка на колесах, в которой везли арестантов, свернув с главной дороги, подкатила к тюремным воротам. А карета, сопровождая катафалк, продолжила свой путь к городскому собору, куда принц приказал поставить на ночь гроб с телом своего сводного брата. – Вы можете подождать здесь или пройти в собор, – обратился маршал к Шаулу, когда карета остановилась, и вынырнул в холодную темноту осеннего вечера.
– Я зайду в собор, – кинул Шаул своим спутникам и выскочил вслед за маршалом, скривившись от ожегшей плечо резкой боли.
Элиза все больше раздражалась упрямством Шаула: ну скажите, зачем, когда впору лежать в постели, терзать себя, отправляясь почтить память безумного разбойника?! Ей невыносима была уверенность Шаула в их связи с Амброусом. Цена этой связи – одержимость колдовским свитком. Но Шаул думал иначе. Он не отрицал, что разбойник натворил немало бед, но тот был несчастен и отвергнут и в этом смысле казался Шаулу ближе, чем его благочестивые спутники. Он считал, что жалеет коротышку, но и слепому было ясно – оплакивая разбойника, он жалеет лишь самого себя и растравливая собственную болезнь. В огромном сумрачном пространстве собора горело всего несколько свечек да редкие лампадки у статуй святых. Гроб с телом Адхельмского бастарда поставили в северной галерее. Монах зажег свечу в подсвечнике у изголовья покойника и, встав на колени, склонился в молитве. Шаул остановился у колонны неподалеку. Отсюда ему было хорошо видно освещенное пламенем свечи лицо Амброзиуса. При жизни залихватски закрученные усы поникли, отчего коротышка выглядел грустным и немного удивленным… – Ну вот, один из претендентов на колдовской свиток уже переселился в обители иные, – откуда-то снизу послышалось тихое кошачье шипение. – Отстань, – отмахнулся Шаул, проследив глазами за скользнувшим, словно тень, монахом. По собору разнесся гулкий звук шагов – кто-то быстрой походкой продвигался по северной галерее. Человек остановился у гроба Амброзиуса Лютого. Вошедший был высок и статен. Он задумчиво всматривался в лицо разбойника, даже на смертном одре выглядевшее комично. – Кто бы это мог быть? – снова прошипел Бруно. Рассматривая красивое лицо вошедшего, Шаул уже знал ответ. – Принц Кристиан, – тихо проговорил он, и Элиза почувствовала, как ревность, тягучая, темная, уязвила его сердце, предубеждая и раздражая против незнакомца. Тот поднял голову и удивленно посмотрел на Шаула:
– Кто вы? – Простите, ваше высочество, – Шаул сделал шаг вперед и поклонился. – Я не должен был… Принц Кристиан отошел от гроба. Оглядев руку на перевязи у своего визави, спросил: – Вы посол его святейшества?
– Шаул Ворт из Бонка, – поклонился Шаул, не уточняя своего отношения к епископу Эльтюда.
– Вас ранил мой брат? – Сам он пострадал сильнее, – ответил Шаул, кивнув в сторону гроба. Он задержался на нем взглядом, с горечью осознавая жестокую насмешку судьбы: коротышка лежал пред огромной тенью венценосного брата с беспомощностью брошенной кукловодом марионетки. – Вы жалеете о его смерти? – недоверчиво спросил принц. – Нет, – покачал головой Шаул, – но неприязни к нему не испытываю. Мне показалось, что и вы, несмотря на веские причины, не испытываете к нему подобных чувств, – заметил он, отметая все указания Бруно о соблюдении дистанции и выражении почтительности. – Он мой брат, – ответил принц, не возмутившись вольностью Шаула.
– Трогательно… - покачал головой Шаул. Ревность подстегивала раздражение, и Шаул уже не мог сдерживаться, нарушая не только приличествующую случаю субординацию, но и самые обыкновенные правила хорошего тона. Вселившийся в него бес исходил желчью. – Солдаты его святейшества всегда к услугам родственных чувств, – не удержавшись, скривился Шаул, презирая принца за лицемерие. Элиза в ужасе замерла, ожидая резкой реакции на подобную дерзость. Но принц вопреки здравому смыслу не рассердился. – Я не искал его смерти, если вы об этом, – спокойно ответил правитель Адхельма. – Он враждовал со мной. Это правда. И если бы он нарушил договоренность, и снова попытался состряпать переворот, я, поверьте, не стал бы прятаться за спины солдат его святейшества… – Простите, – угрюмо пробормотал Шаул, поклонившись. – Я не должен был… – Ваше предположение вполне резонно. Тем более, что мы с вами незнакомы, – великодушно прервал его извинения принц. – Удивительно, что вы взяли сторону посягнувшего на вашу жизнь головореза в камзоле. Хотя Амброзиус был скорее смешон, чем страшен. В этом была его главная беда. Он то злился, то кривлялся, то впадал в мрачную ипохондрию, и все так напыщенно и театрально, что все в нем видели только шута... – И вы не исключение, – не удержавшись, бросил Шаул, он почти готов был обвинить принца во всех безобразиях, совершенных разбойником. – Вы считаете, я виноват в его ненависти ко мне? – удивленно воззрился на него правитель Адхельма. – Простите, – в который раз нехотя извинился Шаул, подозревая, что действительно зашел слишком далеко, потеряв трезвость суждений и, постаравшись совладать собой, ответил: – Но мне легче понять неудачливого коротышку, ставшего посмешищем для всего двора, чем прекрасного принца, привыкшего быть с Фортуной накоротке. Да и слишком заманчиво видеть все зло в своих врагах. Кстати, Амброзиус именно так и делал. – Амброзиус? – удивлено изогнул бровь принц.
– А как его еще называть? – снова вскинулся Шаул. – Вы бы предпочли – Адхельмский бастард?
– Отнюдь, – качнул головой принц и добавил: – Вы слишком прямолинейны для дипломата.
– Вы правы, я никудышный дипломат, – кивнул Шаул. – А вы слишком снисходительны для принца. Принц неожиданно улыбнулся, и строгие черты смягчились, заиграв на щеке ямочкой. – Вы ошибаетесь, – тем не менее возразил его высочество. – Я могу быть весьма нетерпимым. Но вы правы, мне ужасно не хотелось связываться с Амброзиусом. Пойдемте, я вас приглашаю во дворец, – решительно заявил он.
Шаул оставалось лишь поклониться и последовать за его высочеством. Элиза недоумевала: что значит эта снисходительность властителя Адхельма? Никто не смеет обращаться к человеку, облеченному властью так, как это делал только что Шаул. Колдовство отравляло его сердце, он становится презирающим условности смутьяном, обозленного на весь свет. Элиза вздохнула – без всяких загадочных слов и магических ритуалов Шаул превращался в Амброзиуса Лютого… Они вышли из собора, и принц Кристиан, отдав распоряжения маршалу, предложил: – А мы, господин Ворт, можем с вами пройтись, мой дворец недалеко. Принц Кристиан определенно не был рабом этикета. И это тоже настораживало Элизу: что стоит за этой свободой? Молодые люди шли по опустевшему вечернему городу, и звук их шагов по деревянным мосткам гулко разносился по узким коридорам улиц. Одно за другим гасли окна домов – горожане укладывались спать. Открывшаяся дверь трактира, осветив раскачивающуюся со скрипом вывеску, выпустила повеселевших завсегдатаев.
– Люблю осень, – проговорил принц Кристиан. – Урожай собран. Итоги подведены, можно строить планы на будущее… Ну и повеселиться от души. Зайдем, выпьем? – В трактир? – ошеломленно уставился на принца Шаул. Это было уже из ряда вон! «Почему он нарочито пренебрегает своим положением, обесценивает саму идею верховной власти?» – негодовала Элиза. – А что в этом такого? – удивился принц, словно ничего особенного в его поведении не было. – Или в ваших краях не принято посещать трактиры? Конечно, жители родного Шаулу Бонка не гнушались посещением питейных заведений. В будничные вечера и праздничные дни таверны были полны. В Бонке не было такого роскошного заведения, как Золлендамский «Приют философа», где можно было отведать изысканные вина и блюда, удовлетворявшие самому утонченному вкусу. Но замечательным пивным кабачком, принадлежавшим художнику и пивовару Виллему Браму, не брезговали и аристократы. Трактиры средней руки с хорошей кухней, где подавали кроме пива и можжевеловой водки, дорогое вино, музыкальные таверны с небольшими оркестрами, где устраивались танцы, маленькие темные подвальчики, где народ попроще отдыхал от дневных трудов с кружкой пива, – заведения самого разного сорта, но ни одно из них не пустовало… – Отчего же, – пожал плечами Шаул. – Ну так пойдемте, – принц положил руку ему на плечо, направляя к двери таверны. В небольшом зале за простыми деревянными столами на лавках сидели завсегдатаи, судя по одежде – в основном мастеровые, было несколько солдат городской стражи, небольшая компания купцов. Шаул не заметил ни одного аристократа или богатого горожанина. Стоял гул голосов, то и дело слышались громкие возгласы подвыпивших посетителей. В закопченном очаге жарилась на вертеле целая кабанья туша, истекая соком и наполняя воздух аппетитными запахами. Подоспевшая к ним улыбчивая разрумянившаяся девушка, принесла запотевший кувшин с пивом и две глиняные кружки. – Что господа желают: рагу из кролика, гусиный паштет, жареные цыплята, пирог с солониной или мясо? – спросила девушка, слегка махнув рукой в сторону аппетитно зарумянившейся туши.
– Вы очень голодны? – спросил принц.
– Нет, – соврал Шаул и проглотил слюну, припомнив сочный харинг, который всегда подавали в тавернах Бонка.
– Принеси нам пирог и паштет, – приказал девушке принц и, разливая пиво, пояснил: – Нам еще во дворце ужинать.
Густая мутноватая струя золотистого пива утопала в пушистой пене, вылезающей из кружек. Шаул пригубил пиво, холодный терпкий напиток разлился во рту приятной горечью. Пиво в княжестве Адхельм варили на славу…
– Вы любите бывать в таких местах? – поинтересовался Шаул. – И вас не узнают?
– Узнают, но все уже привыкли и не таращатся, словно увидели приведение, – улыбнулся принц. – Я люблю бывать здесь. Люди за едой и хорошей кружкой пива говорят, что думают, живут, как умеют, веселятся от души. Иногда какой-нибудь цеховой мастер или глава гильдии рассуждает не хуже государственного мужа. – Так вы отсюда черпаете свои идеи управления княжеством, – усмехнулся Шаул.
– И отсюда тоже, – принц показал на пивную кружку. «Неудивительно», – недовольно скривилась Элиза. Но вкусное пиво и сытная еда оказались способны усмирить даже ненасытную ревность – Шаул смягчился и повеселел, и уже за одно это стоило благодарить принца. – А бедный отец До полагает, что это коварство власти лишает принцев и принцесс способности различать лица. Старик забыл о пиве, – рассмеялся Шаул, почему-то это показалось ему смешным. Кажется, Элиза поторопилась с благодарностью… – И о коронах не по размеру, – кивнул принц. – Так вы недолюбливаете принцев? – Да, есть отчасти, – отхлебнув еще пива, признался Шаул.
– Вы считаете всех нас баловнями Фортуны – так вы, кажется, выразились?
– О, нет, – протянул Шаул, выпитое пиво разливалось по венам, даря легкость суждений и свободу выражений. – Я считаю вас несчастнейшими из людей. Зажатые в тесные рамки условностей, подчинившие чувства интересам короны, те из вас, кто упивается своим могуществом – жалок, кто тяготится бременем власти – несчастен. Едва ли найдется из подданных кто-нибудь, обладающий меньшей свободой, чем их король… «О, Шаул…» – сокрушенно вздохнула Элиза, чувствуя охватившую его запальчивую горечь.
– Так почему же в соборе вы жалели Абросиуса, а не меня?
– В нем я увидел несчастного человека, а в вас… – Шаул вздохнул. – Что вас жалеть? Вы словно сошли с холста «Аллегория власти». Даже внешность вознесла вас на недосягаемый для смертных пьедестал, – разоткровенничался Шаул. «Он забылся», – негодовала Элиза. – Вы и сейчас видите во мне лишь аллегорию? – внимательно вглядываясь в собеседника, спросил принц. – Я хотел бы, чтобы это было так, но вы… чертовски симпатичный человек, – проговорил Шаул, почувствовав, что его язык утратил привычную гибкость. – Если бы не обстоятельства, я был бы абсолютно очарован вами.
– Какие обстоятельства? – поинтересовался принц. – Вы Адхельмский правитель, – ответил Шаул, словно это было преступлением. – Не понимаю, что в этом предосудительного? – поморщился принц.
– Предосудительного – ничего, кому-то надо быть правителем Адхельма.
– Значит, вы отказываете принцам в праве на любовь и дружбу?
– Вы сами себе отказываете в этом. Такова цена вашей власти. Ваши браки – политические сделки. Ваша дружба – политическая конъюнктура. Вы называете братьями своих врагов, правителей соседних государств, а родных братьев – врагами. Вы не просто люди, вы олицетворяете собой саму идею верховной власти. Если кто-то решается спорить с вами, то он подрывает основы власти, если кто-то осудил вас – он посягнул на саму власть… Разве здесь есть место любви или дружбе?
– Таковы ваши политические убеждения?
– Таков мой печальный опыт. «О, Шаул!» – выдохнула Элиза, готовая расплакаться от обиды. – Вы любопытный человек, господин Ворт.
– Я идиот, – поздно спохватился Шаул. – Простите, я устал, и пиво ударило мне в голову. Поверьте, я не оскорблю впредь вашего слуха подобными откровениями.
– А я, признаться, как раз рассчитывал на вашу откровенность, – возразил принц, облокотившись на стол. – Вы хоть и огорчены, но во многом правы. Мы порой лишены самых важных человеческих чувств, без которых жизнь превращается в ремесло, исполнение обязанностей. Положение делает нас недоверчивыми и скрытными. Но, поверьте, мы – нормальные люди, способные любить и быть верными в дружбе. И короной мы не защищены от страданий. Вы говорите, мы называем братьев врагами? Я хотел, чтобы Амброзиус был моим другом и помощником. Но ему не нужна была моя братская привязанность. Ему нужна была моя власть. – Если бы только это, – вздохнул Шаул.
– Что вы имеете в виду? – не понял принц. – Вы были воплощением всего, что он хотел иметь и не имел. Но он понимал, что даже отобрав у вас власть, он никогда не получит то, что вы получили по праву рождения и воле Провидения. Чтобы победить, ему необходимо было превратиться в вас. – Он был сумасшедшим, – брезгливо поморщился принц.
– Им определенно владела совершенно безумная идея. Они посмотрели друг на друга и вдруг весело расхохотались. – Не понимаю, как вы могли быть братьями? – отсмеявшись, удивленно протянул Шаул.
– А ты похож на своего брата? – с легкостью перейдя на ты, ответил вопросом на вопрос принц.
– Внешне – да, а характером… – Шаул отрицательно покачал головой.
Молодые люди сидели и болтали по-приятельски, обсуждая все подряд. И Элиза узнала о Шауле больше, чем за все время, проведенное в его воспоминаниях. Теперь она знала, что суровый господин Ворт – городской архивариус и библиотекарь, образованный человек, получивший ученую степень в знаменитом университете Бовиля, а мать Шаула – дочь аптекаря из Драфта. Брат Тим – задира и непоседа. Оказалось, Шаул очень привязан к матери и не ладит с отцом. В детстве он мечтал стать рыцарем, а сейчас – философом. Наконец молодые люди, расплатившись со служанкой, покинули шумную таверну. Разделавшись с пивом, они оставили нетронутым паштет и недоеденным пирог... – Полярная звезда, – указал Шаул на одну из звезд ясного небосвода. – Она укажет нам путь на север.
– Нам не надо на север, – возразил принц и, указав чуть в сторону, воскликнул: – Большой ковш.
– Вон Мицар. Двойная, моя любимая. Они, словно дети, раскрыв рты и тыкая пальцами в небо, наперебой называли звезды и созвездия. Элиза почувствовала себя одинокой и несчастной. Шаул как будто забыл о ее существовании. Странный принц и вовсе не вызывал доверия. Сердце наполнилось ревнивой горечью – как в одночасье родившаяся дружба, разрушив все барьеры и уничтожив дистанцию, соединило их чуть ли не братской привязанностью?! Элиза с негодованием ощутила прикосновение принца – владыка Адхельма, приобняв Шаула за плечи, показывал ему очередную звезду… *** Шаул лежал, разморенный, после принятой ванны. Опьянение проходило, а вместе с этим возвращались желчное недовольство и неутешительные мысли – зачем разговорился с принцем? Никакой дружбы между ними нет и быть не может.
– Слюнтяй, – пробормотал он, раздражаясь на собственную неуместную сердечность. – Расчувствовался, разоткровенничался, как девчонка… – Что плохого в девчонках? – раздался из угла голос Сони.
– Что ты здесь делаешь? – раздраженно огрызнулся Шаул. – У тебя есть своя комната. Действительно, когда Шаул сказал, что Сони не слуга ему, а друг, мальчика поселили, как гостя принца – без особой роскоши, но с почтением. И это, кажется, чрезвычайно польстило заносчивому нищему мальчишке. Во дворце все было до смешного просто: весь двор принца состоял из трех человек – графа Бенедикта Айнара, его супруги и уже знакомого Шаулу молчаливого маршала Шарля де Бове. Кроме них был еще десяток слуг, вместо повара кухарка, да дюжина гвардейцев. Обо всем этом ему поведал за ужином граф, немолодой, высокий и очень худой человек со стремительными движениями и удивительно подвижной мимикой. Я и майордом, и казначей, и референдарий в одном лице. Розалинда, моя жена, обер-гофмейстерина, взяла на себя обязанности камергера и заведует всем дворцовым штатом. А наш дорогой маршал еще и шталмейстер, – жизнерадостно рассказывал граф. Но это, конечно, ненадолго, – важно вступила в разговор его величавая супруга. – Когда наш дорогой принц женится, его двор будет расширен, как и подобает княжескому двору.
Несмотря на важный вид – внешне графиня являла полную противоположность супругу, – она оказалась под стать ему сердечной и приветливой. Она сразу окружила Сони материнской заботой, а когда узнала о его участии в спасении монахов с их драгоценной книгой, ее сердце было отдано мальчику безоговорочно. – Дорогой мой, – отчитала она Шаула после ужина, – почему ваш маленький друг так одет? Ваш долг оказать ему всяческую помощь… – Миледи, – поклонился он графине, – я был бы бесконечно вам обязан, если бы вы взялись уговорить Сони отказаться от этих лохмотьев. Я оказался бессилен… Кажется, малыш почитает их не хуже королевского платья... Деятельная графиня взяла дело в свои руки, и теперь Сони, выкупанный, аккуратно подстриженный, был одет в подогнанное по фигуре платье, – в одно из тех, что заботливая мама уложила в походный сундук Шаула. В темном тонкая фигура мальчика казалась почти эфемерной. Маленький эльф колдовал над миской с целебным зельем монаха... – Еще перевязку надо сделать, – недовольно буркнул мальчик на возмущение Шаула. –Отваром промыть и мазь положить...
– Может сосватать тебя лейб-медиком ко двору его высочества? – поддел его Шаул.
– Сватай свою принцессу, а то ты забыл про нее, – парировал мальчишка.
– Бруно, ты – трепло, – пнул Шаул развалившегося на его кровати кота. Бруно был тоже обласкан при дворе принца. Съев недельный рацион за вечер, он лениво дремал, игнорируя Шауловы нападки.
– Ну так что принц? – поднял сонную морду кот. – Ты придумал, как будешь с ним говорить? Вы накоротке, как я заметил.
– Парочка – гусь да цесарочка, – усмехнулся Сони. Метнув в мальчишку свирепый взгляд, Шаул раздраженно ответил: – Расскажу ему все, как есть...
– Ну что ж… Принц действительно расположен к тебе, – принимаясь за вылизывание задней ноги, промурлыкал Бруно. – Возможно, тебе не составит труда выторговать у его высочества право Генеральному собранию управляться самому...
Шаул был почти уверен, что Кристиан не посягнет на свободу Содружества. Они немало говорили сегодня, и симпатии принца без сомнения принадлежали его согражданам. В мастерской увлекающего механикой принца было немало книг, в том числе принадлежавших и перу граждан свободных городов.
– Замечательные книги, – кивнул Кристиан на гордое заявление Шаула. – Вот увидишь, я добьюсь, чтоб и сочинения граждан Адхельма заполняли книжные полки. И ты поможешь мне... – Я? – опешил Шаул.
– Не отнекивайся, – улыбнулся Кристиан. – Ты нужен мне. Шаул вздохнул, он не мог объяснить себе такое расположение и доверие принца, как не мог понять и своей симпатии к нему. Как два человека из разных миров могли так сблизиться за несколько часов знакомства? Словно были знакомы тысячу лет и, встретившись, никак не могли наговориться... И именно этот человек разлучит его с Элизой... Кристиан не искал власти за пределами княжества – хватало у него забот и внутри. Так что за судьбу Содружества Шаул не беспокоился. Да и участь обитателей заколдованного замка, казалась ему решенной – Кристиан не откажется спасти людей, тем более, что и цена этого спасения скорее награда... А Элиза?.. Что ж, владыка Адхельма был умен, красив, добросердечен. К тому же он был настоящим принцем. Элиза полюбит Кристиана и забудет Шаула... Сони промывал рану и делал перевязку, врачуя телесную рану. А Шаул тем временем растравливал рану сердечную, представляя, как счастливы будут эти двое, соединившись.
– Теперь спи, – закончив, назидательно сказал мальчик и, забрав свечу, пошел к выходу. За Сони закрылась дверь, и Шаул прикрыл глаза, погружаясь в мрачную дрему. Ревность, сожаление, симпатия и зависть к блестящему принцу морочили его в полубреду, пока резкий возглас: «Нет! Все это никуда не годится!» – вырвал его из сна, и он увидел Элизу. Она стояла перед зеркалом, облаченная в парадное платье: сребристый атлас, расшитый золотым шитьем, жемчугом, красными и синими самоцветами. За пышным тончайшей работы кружевным воротником поднимался еще один, прозрачное переливающееся кружево которого напоминало крылья стрекозы. Ожерелье из сапфиров и жемчуга украшало изящную шейку принцессы, высокая прическа была унизана жемчужными нитями, самая крупная из которых спускалась к молочному лбу тяжелой жемчужиной в форме капли. Королева распекала несчастного портного с его помощниками, а стайка фрейлин согласно поддакивала. Но Элиза была безучастна к бушевавшей вокруг нее буре. Ее не интересовала ни примерка, ни собственный наряд, ни возмущение королевы, ни страдания несчастного портного. Мысли Элизы занимало другое – рядом с матерью не было ее приближенной графини. И уже не первый раз. Королева обходится в своих хлопотах без своей подручной? Как бы ни так! Значит, мать все-таки не послушала ее. Принцесса представила, как графиня рыщет по замку, выслеживая короля. «Какая мерзость!» – красивое лицо принцессы исказила презрительная горькая гримаса. Ее величество, дав последние указания, удалилась. Все присутствующие, включая принцессу, склонились в реверансах и поклонах. Вокруг Элизы снова засуетились служанки, снимая чопорный парадный наряд.
После того прискорбного разговора, когда мать сообщила ей о неверности отца, королева решила серьезно поговорить с дочерью о будущем замужестве, безжалостно разрушив все романтические иллюзии. – Королевский брак – это политический союз, – отчеканивала королева в сознании дочери единственно верный постулат. – Здесь нет места всем описанным в романах меланхолическим бредням. Политические интересы – вот чем он регулируется и поддерживается. У королевы две задачи – родить наследников и сохранить политическое влияние. Этим она укрепит положение своих детей и упрочит королевскую власть. Конечно, Элиза не могла вовсе отказаться от надежды на взаимное уважение и любовь своего будущего венценосного супруга. Но как не понять? Время – тяжелое испытание для супружеской верности... – У хорошей королевы не бывает подобных искушений, – уверяла хорошая королева Аманда. – Ее интересы жестко связанны с одним мужчиной – королем. Но король – другое дело… Подобно всем мужчинам, короли склонны к увлечениям и иллюзиям. Вот от этой беды венценосная супруга должна оградить как саму себя, так и короля. «Значит и мне придется слушать наушников, посылать соглядатаев, выслеживать, притворяться», – уныло подумала Элиза. А что делать, когда унизительные поиски увенчаются не менее унизительным успехом?..
– Ты должна быть беспощадна и хладнокровна, – отрезала королева. – Но разделаться с виновницей надо чужими руками, оставаясь в глазах короля непричастной, верной его интересам. Сейчас, когда вся эта теория королевского брака должна была найти отражение в жизни, Элизу мутило от одной мысли о ее применении. Фрейлины все еще суетились вокруг нее, оправляя складки платья и прикалывая украшения. – Довольно, – приказала им Элиза и стремительно вышла из комнаты. Она не хотела верить в измену отца, и все же не могла и не доверять чутью королевы... Будь, что будет, но мириться с отвратительным, убивающим всякое доверие – да и любое доброе чувство – сыском было невозможно... Отца она нашла в кабинете. Его величество, сидя за столом, подписывал какие-то бумаги, но, увидев дочь, отослал секретаря. – Что случилось, милая? – отец поднялся к ней навстречу. – Вся эта суета... – Отец, мне надо серьезно поговорить с вами.
– Я слушаю тебя, – он подвел ее к кушетке в оконной нише.
– Это может прозвучать недопустимо дерзко, и я заранее прошу простить меня. У меня и в мыслях нет задеть или оскорбить вас. Но мне действительно надо знать, – Элиза сделала глубокий вдох и выпалила: – Вы неверны матери? Вы любите другую? Король с минуту молча смотрел на дочь. – Почему у тебя возник подобный вопрос? – наконец спросил он. – Разве это имеет значение? – прошептала Элиза, от волнения у нее перехватило горло, и она уставилась на отца в ожидании ответа, чувствуя, как лицо и уши заливает краска. – Это не правда, – наконец ответил отец. Элиза выдохнула, у нее отлегло от сердца. – А теперь скажи, почему ты усомнилась во мне, – настоял отец. Элиза смутилась, ей не хотелось говорить о матери, но обманывать отца, оказавшего ей только что такое доверие, было немыслимо. – Отец, позвольте мне не отвечать на ваш вопрос, – попросила она. – Мне не хотелось бы вносить в ваше сердце смуту. Но поверьте, я положу конец всякой мысли о чем-либо подобном в отношении вас. Отец не стал настаивать. «Милый, добрый отец», – улыбалась Элиза. Она не обманулась в нем – отец был именно таким, каким она и знала его всегда – добрым и благородным. К матери она летела как на крыльях: отец чист! Значит, нет нужды ни в унизительном сыске, ни в жестокой расправе... Королева в этот час должна быть в саду – ее величество собиралась проверить, как идет сооружение деревянного дракона для праздничного фейерверка. Элиза быстро сбежала по ступенькам. Благоухание цветов наполняло ее радость торжественным ликованием. – Позвольте, ваше величество, – склонилась Элиза в реверансе перед матерью. – Мне надо сообщить вам нечто весьма важное... Королева нахмурилась, но, сделав знак рукой, отослала фрейлин. – Я слушаю вас, – недовольно проговорила она, когда они остались одни. – Отец верен вам, – коротко ответила Элиза.
– Что? – брови королевы взлетели вверх. – Отзовите графиню. Вам никто и ничто не угрожает.
– Позвольте мне самой судить об этом, – отчеканила королева.
– Ваше величество, – взмолилась Элиза. – Остановите слежку. Поверьте мне. Я знаю наверняка…
– Вы говорили с отцом? – вскинула бровь мать. – Да! – воскликнула Элиза в надежде. – Отец был абсолютно искренен. Поверьте мне. – Вы нарушили мой запрет, ваше высочество, – металлическим голосом проговорила королева.
– Но… – Никаких «но»! – прогремела королева. – Вы поставили меня в крайне затруднительное положение. Вы подорвали мое доверие. Убирайтесь с моих глаз. – Я не называла вашего имени, – ответила Элиза, с трудом выдержав удар. Королева некоторое время пристально смотрела на нее и наконец произнесла:
– Это делает вам честь. Но разлитого вина не собрать. Я не смогу больше доверять вам.
– Я понимаю, ваше величество, и не прошу простить меня. Но ради чести прекратите сыск.
– В нем больше нет смысла, – милостиво бросила королева и махнула кистью, отправляя Элизу: – Пришлите мне моих фрейлин. Шаул приоткрыл глаза. Темнота обступила его. Лишь в камине тлели догоравшие угли, мигая карминовыми глазами. В ногах тяжелым мягким комом заворочался Бруно. – Если Элиза не устала от отвратительного политиканства, в которое мать превратила их жизнь, она просто не заслуживает Кристиана, – прошептал Шаул, погружаясь тяжелую ипохондрию. – А он не заслужит ее, если не сможет показать, как много стоящего есть в мире, кроме этой проклятой власти. Что за дикость двигала феями?! Почему именно принц? Чем они лучше остальных смертных? Они умеют сильнее любить? Они храбрее? Самоотверженнее? Умнее, наконец? Нет. У них – власть. Везде эта чертова власть. Провались она пропадом! Вместе с этими феями. Он снова ненавидел весь свет. – Эх, Амброзиус, останься ты жить, мог бы приобрести ко всем дарам Кристиана еще и прекраснейшую из женщин, – он стал гадок самому себе, своими словами он будто предал обоих, и Элизу, и Кристиана, злобной власти призрака.
– Проклятье, – в бессильной злобе на себя и весь мир яростно прошептал Шаул.
*** Агата держала сестру за руку, но та не узнавала ее. Последние несколько дней, она почти не приходила в себя. Все снадобья, давно перестали помогать – Селина умирала от нестерпимой боли. Как забрать хотя бы часть ее страданий?! Как утешить? Но сестра не слышала ее – в каком аду сгорала огнем ее душа? – а тело корчилось в мучениях, оглашая притихший дом отчаянными стонами. Спустившаяся безотрадной темнотой ночь не принесла изменений. Вглядываясь в измученное осунувшееся лицо, Агата стерла холодную испарина со лба сестры, убрала прилипшие к нему потускневшие волосы. Дикий ужас неизбежного конца сжимал сердце, и злость бессильного отчаяния жгла бесплодными слезами. Она не справилась и никто не смог помочь: ни мудрые феи, ни магистр оффиций, ни сам могучий Траум со всей своей треклятой любовью. Ее сестра, любимая младшая сестра умирала у нее на руках!
Вдруг Селина открыла глаза и невидящим взглядом уставилась в потолок. Ее прекрасные глаза, потерявшие свой удивительный цвет переливающегося на солнце хризолита, сейчас и вовсе казались бесцветными – лишь черные крохотные точки сузившихся от боли зрачков. Подбородок взлетел вверх, и бедняжка изогнулась, хватая ртом воздух. – Горит, – прошелестела Селина, едва двигая запекшимися губами, – ах, как горит... Глаза закатились, дрожь пробежала по иссохшему, измученному болезнью телу...
– Ну что же Ты?! – зло воскликнула Агата, вскинув голову, челюсти свела судорога, и из глаз покатились крупные злые слезы. – Избавь ее! Разве можно так наказывать за любовь?! Агата разрыдалась, не в силах сдерживаться. Уткнувшись в плечо сестры, она изливала со слезами свою боль... – Не оставляй меня, Селина, – противореча брошенному в небеса горестному упреку, в отчаянии шептала она, и наконец забылась тяжелым глубоким сном без сновидений. Агата проснулась от толчка, словно кто-то тронул ее за плечо... Она оглянулась. Никого в комнате не было. От потухшей свечи вверх поднималась седая змейка дыма. Сквозь щель задернутых штор прокрадывался тусклый рассвет. Она посмотрела на сестру. Лицо Селины было удивительно спокойным и чистым. Волосы мягкой золотистой волной оттеняли белую нежную кожу. Темные круги под глазами почти исчезли, оставляя лишь легкую тень у длинных ресниц. Бледные губы чуть раскрылись в слабой едва уловимой улыбке. – Селина, – упавшим голосом позвала Агата. – Селина! – завопила она в отчаянии. Селина больше никогда не ответит ей. Ее проклятая молитва была услышана. Боль больше не мучила сестру. >– Будь ты проклят, Траум! – прохрипела Агата.
февраль, 2017 г. (июль, 2008 г.)
Copyright © 2008-2017 Юлия Гусарова
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено | 
- 
